Страница:
рука об руку с большевиками. Вы замалчиваете, что Ленин в 1906 г. издал в
"Новой волне" мою брошюру "Наша тактика", в которой определялось наше
отношение к крестьянству в революции. Вы замалчиваете, что на Лондонском
съезде 1907 года, Ленин одобрительно отозвался о моем отношении к буржуазии
и крестьянству. Я утверждаю, что никогда не расходился с большевизмом
больше, чем Роза Люксембург и Карл Либкнехт -- в тех вопросах, в которых и
они расходились с большевизмом. Пускай кто-нибудь посмеет сказать, что они
расходились с большевизмом. Пускай кто-нибудь посмеет сказать, что они были
меньшевиками.
Я не был тогда большевиком. Но я никогда не позволял себе таких
чудовищных ошибок в организационном вопросе, из которых вытекают величайшие
политические ошибки, как например, сохранение Англо-Русского комитета или
подчинение китайской коммунистической партии Гоминдану. Это оппортунизм не
только в организационном вопросе, но и во всей политике, до которого я
никогда не опускался, которого у меня не было даже в моменты самых правых
отступлений моих от Ленина.
Кривое: А платформа в Вене?
Троцкий: Вы говорите об августовском блоке 1912 года?
Кривое: Да.
Троцкий. Это был плод примиренчества. Я еще не покинул тогда надежды на
возможность объединения большевиков с меньшевиками. Но не забывайте, что вы
сами, Орджоникидзе, Ярославский и другие, входили в 1917 году -- не в 1912,
а в 1917 г. -- в общие организации с меньшевиками. Венская конференция -
одна из попыток примиренчества. Я вовсе не думал блокироваться с
меньшевиками против большевиков. Я еще надеялся на примирение большевиков с
меньшевиками, стремился объединить их. Как всегда, Ленин не пошел на такое
искусственное объединение. В результате примиренческой политики, я оказался
формально в блоке с меньшевиками. Но я начал с ними немедленно же, на второй
же день, бороться, и наступление войны встретило нас непримиримыми
противниками. Между тем, Сталин бывал в то время довольно вульгарным
примиренцем, притом в самые острые моменты. В 1911 году Сталин писал про
борьбу Ленина и Мартова, что это "буря в стакане воды". Это писал член
большевистской партии. В марте 1917 г., Сталин был за объединение с
Церетели. В 1926 году Сталин - за блок с Перселем, Чан Кайши, Ван Тинвеем.
Мои ошибки - ничто перед этими ошибками. Мою деятельность с 1914 года по
1917, т. е. во время войны, с легкой руки Куусинена, этого чистейшей воды
социал-демократа, искажают нещадно, особенно те господа, которые тогда были
патриотами или каутскианцами. Напомню, что я написал в начале войны брошюру
"Война и Интернационал", о которой Зиновьев, который не был и не мог быть
тогда благожелательно ко мне настроен, писал, что она во всем основном
правильно ставит вопрос,
Шкловский: Это было в 1914 году!
Троцкий: Совершенно верно, это было в 1914 году. Эта брошюра стала
орудием крайних левых в Германии, Австрии, Швейцарии. Я был в то время
революционным интернационалистом, хотя не был больше- виком. Я работал во
Франции с группой товарищей, социалистов и синдикалистов, которые вошли
потом в Коминтерн, которые были в числе его учредителей. Я был выслан из
Франции, как революционный интернационалист. Я был выслан из Испании, как
революционный интернационалист. В Нью-Йорке я работал в "Новом мире" вместе
с Володарским и Бухариным. Задним числом меня ложно в чем-то обвиняли,
фальсифицируя факты, такие "большевики", как Мельничанский, который был
тогда заурядным меньшевиком...
В канадском концентрационном лагере в Амгерсте я организовал немецких
матросов-либкнехтианцев, которые позже дрались на стороне спартаковцев. В
феврале-марте 1917 г. я в "Новом мире" писал статьи, которые, конечно, не
могут идти в сравнение по глубине со статьями Ленина - этого вы не можете от
меня требовать, - но которые были написаны в том же духе, что и статьи
Ленина, в то время, как Сталин выступал в "Правде", как полуменьшевик и
полуоборонец.
Орджоникидзе. У вас осталось четыре минуты, тов. Троцкий.
Троцкий: А я еще не подошел к ответу на поставленный вами основной
вопрос о "закате" нашей революции.
Орджоникидзе: Зачем же вы так задержались на биографии?
Троцкий: Я думаю, что подсудимый имеет право говорить о своей
биографии, и не председателю в таких случаях его ограничивать. И не я первый
поставил вопрос о моей биографии. Мне это и в голову не приходило.
Достаточно и без того вопросов. Но ведь именно сталинская фракция все
политические вопросы подменила вопросом о моей биографии. И я отвечая
неопровержимыми фактами на вымыслы. Я ходатайствую перед Президиумом, чтобы
мне было дано 15 минут для ответа по вопросу о судьбе нашей революции.
Орджоникидзе: Вы будете говорить оставшиеся четыре минуты, а потом мы
поставим вопрос о продлении для вас времени.
Троцкий: Орджоникидзе упрекал меня за аналогию с Великой французской
революцией: не надо, мол, было говорить о тюрьме и гильотине, о перспективе
заката и пр. Это суеверие: от слова не станется. Станется от факта, от
действия, от ложной политики. Должен, однако, сказать, что самый вопрос этот
был поднят отнюдь не по моей инициативе. Я утверждаю это категорически.
Сольц не опроверг моей основной ссылки на его слова. Поэтому я считаю эту
ссылку подтвержденной. По словам Воробьева, Сольц сказал: "Вы думаете,
Робеспьеру не было жалко Дантона, когда он отправлял его на гильотину? Вы
думаете, Робеспьер не был искренний революционер, не думал только о благе
революции, а кончил гильотиной, ибо такова логика революционной борьбы". Я
на эти слова Сольца ссылался. Они дали мне повод поставить вопрос о разных
этапах революции, о волнах ее подъема и спуска, временного или
окончательного. Временного или окончательного, - в этом вопросе, я должен
сказать, что по всем ячейкам идет в настоящее время подготовка дальнейших и
дальнейших "выводов", подготовка по той именно линии, которую вы, тов.
Орджоникидзе, так легко и бюрократически отводите: т. е. по линии отсечений
и репрессий. Я утверждаю, да, так легко и бюрократически, закрывая глаза на
то, что делается в партии и над партией. Уже здесь один товарищ говорил:
"Как бы не вышло так, как не нужно, чтобы вышло". Это отголосок настоящей,
реальной подготовки... На всех ячейках докладчики, специально дрессированные
Углановыми и Мандельштамами, ставят каждый вопрос об оппозиции так, что
поднимается рабочий, чаще всего по наряду, и говорит: "Чего же вы возитесь с
ними, не пора ли их расстрелять?" Тогда докладчик со скромно-лицемерной
миной возражает: "Товарищи, не нужно спешить". Это уже вошло в обиход
партии. Вопрос ставится всегда за спиной оппозиционеров, с инсинуациями, с
грязными намеками, с грубыми, бесчестными, чисто сталинскими искажениями
оппозиционной платформы и революционной биографии оппозиционеров, с
изображением их, как врагов революции, как врагов партии, - все это для
того, чтобы вызвать у обманутых слушателей, у сырых молодых партийцев,
которыми вы искусственно заполняете партийные ряды, бешеную реакцию, и чтобы
потом иметь возможность сказать: "Смотрите, мы готовы бы терпеть, но массы
требуют". Это определенная сталинская стратегия, вы сами являетесь в большей
или меньшей мере организаторами этой кампании,
а потом получаете волну ее на себя и говорите: "Партия требует, ничего
не могу сделать"...
Второй упрек, который делает мне тов. Орджоникидзе, - упрек
политический, более общего характера. Он говорит, что в моем сравнении с
Великой французской революцией и выражается мой "пессимизм" Троцкий, мол,
думает, что революция погибла. Если бы я думал, что революция погибла, к
чему бы я стал бороться с вами? Вы никогда в этом деле не сводите концы с
концами? Если я не верю в строительство социализма, как вы утверждаете,
зачем я стал бы предлагать "грабить мужика", как вы также утверждаете, -
может быть, из-за личной вражды к мужику? Если я не верю в революцию, то
зачем я стал бы бороться? - тогда лучше плыть по течению. Поймите это,
пожалуйста. Если кто думает, что революция все равно уж погибла, то он не
станет бороться. Вы, товарищи, снова концов с концами не свели.
Октябрьская революция не погибла, я этого не думаю. Но я говорил, что
Октябрьскую революцию можно погубить, если взяться за это как следует быть,
-- и кое-что в этом направлении вами уже сделано. Все ваше мышление, тов.
Орджоникидзе, в этом вопросе не диалектично, а формально: оно игнорирует
вопрос о борьбе живых сил, о партии, оно проникнуто насквозь фатализмом; вы
различаете оптимизм и пессимизм, как какие-то две неподвижные категории,
независимые от условий и от политики: по-вашему можно быть или только
"оптимистом", или только "пессимистом", т. е. можно думать, либо, что
революция совершенно погибла, либо, что она не погибнем ни при каких
условиях, что бы мы ни делали. Неверно и то и другое. Разве революция не
проходила уже через ряд подъемов и спусков? Разве не было величайшего
подъема в период октябрьского переворота, и разве не висели мы на волоске во
время Брестского мира? - Вспомните, как в борьбе против левых коммунистов
Ленин говорил, что управлять автомобилем власти в эпоху революции
чрезвычайно трудно, потому что все время приходится круто поворачивать.
Брест был отступлением. Нэп, после Кронштадтского восстания, был
отступлением. И разве каждая волна отступления не порождала, в свою очередь,
оппортунистических настроений? Ясно, что когда эти отступательные движения и
снижения революции затягиваются на год, на два, на три, они вызывают более
глубокое снижение настроений массы, так же и партии. Тов. Орджоникидзе, вы -
кавказец, вы знаете, что дорога, когда она ведет в гору, идет не прямо, а
идет изгибами и зигзагами, причем нередко приходится после крутого подъема,
спускаться две-три версты вниз, потом опять вверх, а в целом дорога все-таки
идет в гору. Проделывая частичный спуск вниз, я должен знать, что дорога
повернет и снова пойдет вверх. Если же я ради "оптимизма", не буду вообще
отмечать эти зигзаги вверх и вниз, то телега моя полетит на одном из
поворотов в пропасть. Я говорю: в данное время ваша дорога идет вправо и
вниз. Опасность в том, что вы этого не видите, т. е. закрываете на это
глаза. А с закрытыми глазами опасно ехать под гору.
Мы поднимаемся десять лет. За это время у нас был Брест, было
Кронштадтское восстание, введен был нэп. А разве нэп, введение которого
было безусловно необходимо, не породил таких явлений, как устряловщина,
которая захлестывает правый фланг нашей собственной партии?
Осенью 1923 года у нас был грандиозный подъем, параллельно с подъемом
Германской революции. А после поражения ее и у нас наступил отлив. Из этого
отлива выросла сталинская теория социализма в одной стране, упадочная
теория, которая в корне противоречит основам марксизма. В 1926 году, во
время Китайской революции, был сильный подъем вверх, одновременно с
улучшением нашего международного положения Затем - отлив - после шанхайского
поражения Китайской революции. Надо брать кривую исторического движения во
всей ее конкретности. С 1923 года мы имеем ряд больших поражений. Жалкий
трус тот, кто пришел бы в уныние. Но слепец, тупица и бюрократ тот, кто не
отличает правой ноги от левой, - лица революции от ее задней части. Когда я
в январе 1924 г., после поражения, беседовал с Брандлером, он мне сказал:
"Осенью 1923 года я не был с вами согласен, потому что вы были слишком
оптимистичны; теперь вы слишком пессимистичны, я опять-таки с вами
несогласен". Я ему ответил: "Тов. Брандлер, боюсь, что из вас революционера
не будет, потому что вы не отличаете лица революции от ее противоположной
части".
Тов. Орджоникидзе берет вопрос о победе или поражении революции вне
всякой зависимости от диалектики процесса, т. е. от взаимодействия нашей
политики и объективных условий. Он ставит вопрос так: либо неизбежная победа
революции, либо ее неизбежное поражение. А я говорю: если возьмемся
вплотную, как следует, ошибаться, мы можем революцию погубить. Если же все
силы приложим к выправлению ложной линии, тогда победим. Но утверждать, что
все, что бы мы ни делали, - и в отношении кулака, и в отношении
Англо-Русского комитета, и в отношении Китайской революции, - повредить
революции не может, что она "все равно" победит, - так могут рассуждать
только безразличные бюрократы. А они-то и способны погубить революцию.
В чем отличия нашей революции от Французской?
Во-первых, в экономическом и классовом фундаменте эпохи. Во Франции
руководящую роль играли городские мелкобуржуазные низы; у нас - пролетариат.
Только благодаря этому буржуазная революция могла у нас перерасти в
социалистическую и развиваться как таковая, - пока еще с большими
препятствиями и опасностями. Это -первое отличие.
Второе отличие: Франция была окружена феодальными странами, более
отсталыми в экономическом и культурном смысле, чем сама Франция. Мы же
окружены капиталистическими странами, в технико-производственном отношении
более передовыми, чем мы, с более сильным и культурным пролетариатом. В этих
странах революции можно ждать в сравнительно близком будущем. Значит,
международная обстановка нашей революции, несмотря на то, что империализм
нам смертельно враждебен, в широком историческом смысле несравненно
более благоприятна, чем это было во Франции, в конце XVIII века.
И, наконец, третье отличие. Мы живем в эпоху империализма, в эпоху
величайших международных и внутренних потрясений - и это создает ту большую
подъемную революционную кривую, на которую наша политика опирается. Но
нельзя думать, что эта "кривая" нас при всяких условиях вывезет. Неправильно
это! Кто думает, что мы можем построить социализм, даже в том случае, если
капитализму удастся разбить пролетариат на несколько десятков лет, тот
ничего не понимает. Это не оптимизм, а национально-реформистская глупость.
Мы можем победить только как составная часть мировой революции. Нам
необходимо дотянуть до международной революции, даже если бы она
отодвинулась на ряд лет. Направление нашей политики имеет в этом отношении
решающее значение. Правильным революционным курсом мы укрепим себя на ряд
лет, укрепим Коминтерн, продвинемся по социалистическому пути вперед и
достигнем того, что нас возьмет на большой исторический буксир международная
революция,
Политикой сползания, курсом на устряловщину, -- затормозим мировую
революцию, ослабим себя и наверняка погубим. Что же у нас сейчас имеется?
Погибла ли революция? Я этого не считаю ни в каком случае. Иначе не было бы
смысла бороться. Но я считаю, что у нас сейчас наметилось за последние три
года глубокое революционное снижение, и вследствие объективных причин и
вследствие ложной политики. Объективные причины общеизвестны. Разбила
буржуазия немецких рабочих в 1923 году? Разбила. Здесь упоминалось уже о
поражениях в Болгарии и Эстонии. Китайскую революцию на данном этапе разбила
китайская буржуазия, совместно с империализмом? Разбила. Это все факты
крупного исторического значения. Отражаются они на нас? Отражаются. Наше
развитие к социализму задерживают? Задерживают. Кризисы в нашем хозяйстве,
которые выражаются в различных ножницах, создают почву для недовольства и
снижения революционного настроения крестьянских и рабочих масс? Создают. Вы
говорите о нашей "панике". Какая чепуха! А я говорю вам: ваша
бюрократическая слепота может нас погубить. Об этом я сказал и на Исполкоме
Коминтерна: бюрократическая слепота есть самая опасная из всех опасностей.
Бюрократическая слепота, выдающая себя за "оптимизм", может нас погубить.
Тут вот товарищ возмущался тем, что я говорил насчет партийного режима, как
насчет величайшей опасности. Да, так оно и есть. Если в партийном режиме
есть несоответствие между целью и средством, между задачами и методами -
внутренние ножницы, то они могут нас разрезать и зарезать. Как проверить
партийную линию? Мы ее проверили ярче и безошибочнее всего на Китае. Я читал
вам сегодняшнюю телеграмму, которую вы вынуждены были скрывать от партии,
потому что она обнаруживает неправильность вашей линии.
Орджоникидзе: То, что вы читали, тов. Троцкий, это опубликовано в
газетах,
Троцкий: Конечно, по частям приходится сообщать. Но преступление
заключается в том, что основные факты скрываются по нескольку не-
дель от партии. Но есть другое обстоятельство, более важное, которое
заключается в самом содержании телеграммы. Оно свидетельствует, что мы
сейчас в основных вопросах бредем, как слепые. Мы "вооружали" международный
пролетариат надеждой на Перселя, китайских рабочих -надеждой на Чан Кайши.
Разве это революционная политика? Я уже говорил на ИККИ, что при такой линии
грош цена всем разговорам насчет всеобщей забастовки и вооруженного
восстания на случай войны. Кто надеется на Перселя, кто способен на него
надеяться, не может идти и никогда не пойдет по этому пути. Как может
английский рабочий снова подняться на генеральную стачку? Для этого ему
нужно восстать не только против капитала и его государства, но и против
всего аппарата тред-юнионов и рабочей партии, против общественного мнения
своей собственной бюрократии. Он должен возненавидеть эту подлую подкупную
бюрократию для того, чтобы развернуть всеобщую стачку. А что вы делаете? Вы,
с одной стороны, говорите, что мы поможем международной революции, а с
другой стороны, - братаетесь с Перселем, говорите, что он у нас - запасной
друг на случай войны, помогаете ему обманывать и усыплять рабочих. Можно ли
такой политикой поднимать рабочих на всеобщую стачку и восстание? Неужели вы
забыли все, чему учил нас Ленин по этим основным вопросам?
Я говорю, что партийный курс представляет собой главную опасность. Он
душит революционный отпор и укрепляет правый курс. В чем правый курс? Я
утверждаю, что вы делаете ставку на крупного крестьянина, а не на батрака,
не на бедняка. Я утверждаю, что вы держите курс на бюрократа, на чиновника,
а не на массу. Слишком много веры в аппарат. В аппарате - огромная
внутренняя поддержка друг друга, взаимная страховка. - вот почему не удается
даже сокращать штаты. Независимость от массы создает систему взаимного
укрывательства. И все это считается главной опорой власти. В партии у нас
сейчас ставка на секретаря, а не на рядового партийца. Таков весь режим
партии: ставка верхушечная, на аппарат, а не на рядового коммуниста, не на
массовика. У вас ставка на Перселя, а не на возмущенного Перселем рабочего,
не на революционного углекопа, а на Перселя, который предал углекопов Вы
держите в Китае курс на Чан Кайши, на Ван Тинвея, а не на шанхайского
пролетария, не на кули, который на плечах тащит пушки, не на восстающего
крестьянина. У нас сейчас ставка на Мартынова, ставка на Рафеса, на
Петровского, на Стецкого, на Марецкого, на Шмераля, на Пеппера, на
Куусинена. Это люди - гнилые и полугнилые в политическом смысле, в трудную
минуту они нам не помогут.
Вы ставите вопрос об исключении нас из ЦК. Конечно, каждый из нас будет
работать на любом месте, как рядовой партиец. Но ведь это не решает вопроса.
Вам придется делать дальнейшие выводы. Жизнь вас заставит делать эти выводы.
Может быть, вам лучше остановиться раньше и изменить курс. Отсекая нас, вы
усилите поправение партии, усилите поправение Коминтерна. Вы отсекаете нас
во имя "поддержки" Перселя, который предаст вас. Если вы, ЦКК, не хотите
этого понять, то вы не только не облегчите партийного кризиса, но, наоборот,
до послед-
ней крайности затрудните исправление партийной линии.
Орджоникидзе: Ко мне поступило заявление Емельяна Ярославского
относительно выражения тов. Троцкого, что он, Емельян Ярославский, играет на
черносотенных чувствах толпы. Я, к сожалению, не расслышал этого выражения
тов. Троцкого, иначе я призвал бы его к порядку. "Я решительно протестую
против заявления тов. Троцкого... (читает) Я считаю это заявление тов,
Троцкого бесчестной клеветой".
Слово имеет тов. Зиновьев.
[июнь 1927 г.]
В СЕКРЕТАРИАТ ИККИ
Копия: в Секретариат ЦК ВКП (б)
Вчера, 3 июня я получил стенографический отчет последнего заседания
Пленума Исполкома Коминтерна. На стр. 4-й этого отчета сказано, что моя речь
не отпечатана вследствие того, что она мною не выправлена. Между тем,
отсутствующая в стенограмме речь была получена моим Секретариатом накануне
праздника, в среду 1-го июня, в 16 час, т. е. уже после окончания занятий.
Промежуток времени между присылкой мне моей речи и присылкой уже
отпечатанного стенографического отчета последнего заседания ИККИ пал на
нерабочее время, когда, очевидно, нельзя было перепечатать исправленную речь
и когда, по-видимлму, стенограмма отчета уже была набрана.
Таким образом, является неправильным указание в стенограмме отчета на
то, что моя речь не напечатана из-за задержки мною исправления стенограммы
речи.
С ком. приветом
Л. Троцкий 4 июня 1927 г.
В ПРЕЗИДИУМ ИККИ
Копия: Политбюро ЦК ВКП (б)
Уважаемые товарищи!
Во время заседаний Исполкома ИККИ, членам Исполкома роздано было
нижеследующее постановление:
Выдержка из протокола No 2 Редакционной Комиссии
Пленума ИККИ от 21 мая 1927 года По пункту второму
О стенограмме 2. Стенограммы не подлежат временно опубликованию. Ни
один оратор не имеет права использовать свою
речь без специального на то разрешения Редакционной комиссии. По
поручению Комиссии -- Курелла.
Хотя в постановлении говорится только об использовании "своей" речи,
но, очевидно, что это же правило относится и к чужим речам. В связи с этим,
я считаю необходимым обратить внимание Президиума ИККИ на нижеследующее
обстоятельство.
В "Ленинградской правде" от 4 июня (No 125) напечатан отчет о докладе
тов. Мануильского на активе ленинградской организации об итогах VIII Пленума
ИККИ. В этом докладе содержится ряд цитат из моих речей и документов,
вносившихся мною на Пленум ИККИ. Сделано ли это с разрешения Президиума, в
лице тех или других его органов, или же тов. Мануильский действовал по
собственному произволу?
Вопрос этот имеет не только формальное основание (в приведенном выше
постановлении Редакционной Комиссии), но и основание по существу.
Произвольно вырванные из текста и произвольно перетасованные цитаты
подвергнуты тов. Мануильским истолкованию, находящемуся нередко в прямом
противоречии с их действительным смыслом. Само собою разумеется, что ни
Президиум ИККИ, ни его органы не могут отвечать за применяемый тов.
Мануильским метод цитирования и истолкования. Если бы речь моя была
напечатана, то каждый читатель мог бы сопоставить цитаты с основным текстом
и сделать необходимые выводы. Но приведенным выше постановлением от 21 мая,
членам Исполкома запрещено использовать свои речи. Разрешено ли было тов.
Мануильскому использовать мои речи? На каких условиях? Возможная ссылка на
предстоящий выход стенограмм, разумеется, не решает вопроса, т. к. тов.
Мануильский цитировал стенограммы до официального их опубликования, которое,
к тому же, неизвестно, когда последует.
Прошу вас, ввиду этого, разрешить мне опубликовать произнесенные мною
речи и внесенные мною документы отдельной брошюрой. К этой брошюре, если
Президиум сочтет нужным, можно приложить соответственные решения ИККИ. Это
даст возможность читателю сопоставить те взгляды, которые мне приписывают, с
теми, которые я действительно выражал. Думаю, что взгляды, хотя бы и
обсужденные, должны доводиться до сведения партии в том именно виде, в каком
они были формулированы в действительности.
Само собою разумеется, что я считаю своим неотъемлемым правом
разъяснять каждому интересующемуся пленумом ИККИ товарищу все те искажения,
какие позволил себе тов. Мануильский, пользуясь произвольно выдернутыми
цитатами из неопубликованного текста.
С коммунистическим
приветом
Л. Троцкий 9 июня 1927 г.
РЕЗОЛЮЦИЯ ПРОТИВ ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО ЦЕНТРАЛИЗМА •
Заявление 16 октября определяет наше отношение к партии и
линию нашей работы в партии. Кто не согласен с заявлением 16 октября,
тот ничего не понял во всей обстановке и не имеет права ссылаться на
какую бы то ни было солидарность с нами.
Предложение создавать подобие "августовского блока" есть не
уместное подражание инсинуациям Сталина.
Наше отношение к больным вопросам партии мы излагали на пле
нумах ЦК, на партконференциях, на ИККИ и будем излагать и впредь
перед партией, отстаивая и развивая наши взгляды.
Упорство товарищей из д. ц. на явно неправильном пути может,
по глубокому нашему убеждению, иметь гибельные последствия для
д. ц. и причинить вред делу пролетариата.
[июнь 1927 г.] Л. Троцкий
ЗАЯВЛЕНИЕ
Тов. Ворошилов повторил вслед за тов. Ярославским (на Президиуме ЦКК),
что Троцкий расстреливал коммунистов. На деле коммунистов расстреливали
белогвардейцы, когда коммунисты попадались к ним в плен. В Красной армии
расстреливали, наоборот, белогвардейцев, изменников, наиболее злостных
дезертиров. Если в число изменников и злостных дезертиров попадали отдельные
коммунисты, то революционные трибуналы расстреливали и их. Если Троцкий
расстреливал коммунистов как коммунистов, то почему партия не расстреляла
"Новой волне" мою брошюру "Наша тактика", в которой определялось наше
отношение к крестьянству в революции. Вы замалчиваете, что на Лондонском
съезде 1907 года, Ленин одобрительно отозвался о моем отношении к буржуазии
и крестьянству. Я утверждаю, что никогда не расходился с большевизмом
больше, чем Роза Люксембург и Карл Либкнехт -- в тех вопросах, в которых и
они расходились с большевизмом. Пускай кто-нибудь посмеет сказать, что они
расходились с большевизмом. Пускай кто-нибудь посмеет сказать, что они были
меньшевиками.
Я не был тогда большевиком. Но я никогда не позволял себе таких
чудовищных ошибок в организационном вопросе, из которых вытекают величайшие
политические ошибки, как например, сохранение Англо-Русского комитета или
подчинение китайской коммунистической партии Гоминдану. Это оппортунизм не
только в организационном вопросе, но и во всей политике, до которого я
никогда не опускался, которого у меня не было даже в моменты самых правых
отступлений моих от Ленина.
Кривое: А платформа в Вене?
Троцкий: Вы говорите об августовском блоке 1912 года?
Кривое: Да.
Троцкий. Это был плод примиренчества. Я еще не покинул тогда надежды на
возможность объединения большевиков с меньшевиками. Но не забывайте, что вы
сами, Орджоникидзе, Ярославский и другие, входили в 1917 году -- не в 1912,
а в 1917 г. -- в общие организации с меньшевиками. Венская конференция -
одна из попыток примиренчества. Я вовсе не думал блокироваться с
меньшевиками против большевиков. Я еще надеялся на примирение большевиков с
меньшевиками, стремился объединить их. Как всегда, Ленин не пошел на такое
искусственное объединение. В результате примиренческой политики, я оказался
формально в блоке с меньшевиками. Но я начал с ними немедленно же, на второй
же день, бороться, и наступление войны встретило нас непримиримыми
противниками. Между тем, Сталин бывал в то время довольно вульгарным
примиренцем, притом в самые острые моменты. В 1911 году Сталин писал про
борьбу Ленина и Мартова, что это "буря в стакане воды". Это писал член
большевистской партии. В марте 1917 г., Сталин был за объединение с
Церетели. В 1926 году Сталин - за блок с Перселем, Чан Кайши, Ван Тинвеем.
Мои ошибки - ничто перед этими ошибками. Мою деятельность с 1914 года по
1917, т. е. во время войны, с легкой руки Куусинена, этого чистейшей воды
социал-демократа, искажают нещадно, особенно те господа, которые тогда были
патриотами или каутскианцами. Напомню, что я написал в начале войны брошюру
"Война и Интернационал", о которой Зиновьев, который не был и не мог быть
тогда благожелательно ко мне настроен, писал, что она во всем основном
правильно ставит вопрос,
Шкловский: Это было в 1914 году!
Троцкий: Совершенно верно, это было в 1914 году. Эта брошюра стала
орудием крайних левых в Германии, Австрии, Швейцарии. Я был в то время
революционным интернационалистом, хотя не был больше- виком. Я работал во
Франции с группой товарищей, социалистов и синдикалистов, которые вошли
потом в Коминтерн, которые были в числе его учредителей. Я был выслан из
Франции, как революционный интернационалист. Я был выслан из Испании, как
революционный интернационалист. В Нью-Йорке я работал в "Новом мире" вместе
с Володарским и Бухариным. Задним числом меня ложно в чем-то обвиняли,
фальсифицируя факты, такие "большевики", как Мельничанский, который был
тогда заурядным меньшевиком...
В канадском концентрационном лагере в Амгерсте я организовал немецких
матросов-либкнехтианцев, которые позже дрались на стороне спартаковцев. В
феврале-марте 1917 г. я в "Новом мире" писал статьи, которые, конечно, не
могут идти в сравнение по глубине со статьями Ленина - этого вы не можете от
меня требовать, - но которые были написаны в том же духе, что и статьи
Ленина, в то время, как Сталин выступал в "Правде", как полуменьшевик и
полуоборонец.
Орджоникидзе. У вас осталось четыре минуты, тов. Троцкий.
Троцкий: А я еще не подошел к ответу на поставленный вами основной
вопрос о "закате" нашей революции.
Орджоникидзе: Зачем же вы так задержались на биографии?
Троцкий: Я думаю, что подсудимый имеет право говорить о своей
биографии, и не председателю в таких случаях его ограничивать. И не я первый
поставил вопрос о моей биографии. Мне это и в голову не приходило.
Достаточно и без того вопросов. Но ведь именно сталинская фракция все
политические вопросы подменила вопросом о моей биографии. И я отвечая
неопровержимыми фактами на вымыслы. Я ходатайствую перед Президиумом, чтобы
мне было дано 15 минут для ответа по вопросу о судьбе нашей революции.
Орджоникидзе: Вы будете говорить оставшиеся четыре минуты, а потом мы
поставим вопрос о продлении для вас времени.
Троцкий: Орджоникидзе упрекал меня за аналогию с Великой французской
революцией: не надо, мол, было говорить о тюрьме и гильотине, о перспективе
заката и пр. Это суеверие: от слова не станется. Станется от факта, от
действия, от ложной политики. Должен, однако, сказать, что самый вопрос этот
был поднят отнюдь не по моей инициативе. Я утверждаю это категорически.
Сольц не опроверг моей основной ссылки на его слова. Поэтому я считаю эту
ссылку подтвержденной. По словам Воробьева, Сольц сказал: "Вы думаете,
Робеспьеру не было жалко Дантона, когда он отправлял его на гильотину? Вы
думаете, Робеспьер не был искренний революционер, не думал только о благе
революции, а кончил гильотиной, ибо такова логика революционной борьбы". Я
на эти слова Сольца ссылался. Они дали мне повод поставить вопрос о разных
этапах революции, о волнах ее подъема и спуска, временного или
окончательного. Временного или окончательного, - в этом вопросе, я должен
сказать, что по всем ячейкам идет в настоящее время подготовка дальнейших и
дальнейших "выводов", подготовка по той именно линии, которую вы, тов.
Орджоникидзе, так легко и бюрократически отводите: т. е. по линии отсечений
и репрессий. Я утверждаю, да, так легко и бюрократически, закрывая глаза на
то, что делается в партии и над партией. Уже здесь один товарищ говорил:
"Как бы не вышло так, как не нужно, чтобы вышло". Это отголосок настоящей,
реальной подготовки... На всех ячейках докладчики, специально дрессированные
Углановыми и Мандельштамами, ставят каждый вопрос об оппозиции так, что
поднимается рабочий, чаще всего по наряду, и говорит: "Чего же вы возитесь с
ними, не пора ли их расстрелять?" Тогда докладчик со скромно-лицемерной
миной возражает: "Товарищи, не нужно спешить". Это уже вошло в обиход
партии. Вопрос ставится всегда за спиной оппозиционеров, с инсинуациями, с
грязными намеками, с грубыми, бесчестными, чисто сталинскими искажениями
оппозиционной платформы и революционной биографии оппозиционеров, с
изображением их, как врагов революции, как врагов партии, - все это для
того, чтобы вызвать у обманутых слушателей, у сырых молодых партийцев,
которыми вы искусственно заполняете партийные ряды, бешеную реакцию, и чтобы
потом иметь возможность сказать: "Смотрите, мы готовы бы терпеть, но массы
требуют". Это определенная сталинская стратегия, вы сами являетесь в большей
или меньшей мере организаторами этой кампании,
а потом получаете волну ее на себя и говорите: "Партия требует, ничего
не могу сделать"...
Второй упрек, который делает мне тов. Орджоникидзе, - упрек
политический, более общего характера. Он говорит, что в моем сравнении с
Великой французской революцией и выражается мой "пессимизм" Троцкий, мол,
думает, что революция погибла. Если бы я думал, что революция погибла, к
чему бы я стал бороться с вами? Вы никогда в этом деле не сводите концы с
концами? Если я не верю в строительство социализма, как вы утверждаете,
зачем я стал бы предлагать "грабить мужика", как вы также утверждаете, -
может быть, из-за личной вражды к мужику? Если я не верю в революцию, то
зачем я стал бы бороться? - тогда лучше плыть по течению. Поймите это,
пожалуйста. Если кто думает, что революция все равно уж погибла, то он не
станет бороться. Вы, товарищи, снова концов с концами не свели.
Октябрьская революция не погибла, я этого не думаю. Но я говорил, что
Октябрьскую революцию можно погубить, если взяться за это как следует быть,
-- и кое-что в этом направлении вами уже сделано. Все ваше мышление, тов.
Орджоникидзе, в этом вопросе не диалектично, а формально: оно игнорирует
вопрос о борьбе живых сил, о партии, оно проникнуто насквозь фатализмом; вы
различаете оптимизм и пессимизм, как какие-то две неподвижные категории,
независимые от условий и от политики: по-вашему можно быть или только
"оптимистом", или только "пессимистом", т. е. можно думать, либо, что
революция совершенно погибла, либо, что она не погибнем ни при каких
условиях, что бы мы ни делали. Неверно и то и другое. Разве революция не
проходила уже через ряд подъемов и спусков? Разве не было величайшего
подъема в период октябрьского переворота, и разве не висели мы на волоске во
время Брестского мира? - Вспомните, как в борьбе против левых коммунистов
Ленин говорил, что управлять автомобилем власти в эпоху революции
чрезвычайно трудно, потому что все время приходится круто поворачивать.
Брест был отступлением. Нэп, после Кронштадтского восстания, был
отступлением. И разве каждая волна отступления не порождала, в свою очередь,
оппортунистических настроений? Ясно, что когда эти отступательные движения и
снижения революции затягиваются на год, на два, на три, они вызывают более
глубокое снижение настроений массы, так же и партии. Тов. Орджоникидзе, вы -
кавказец, вы знаете, что дорога, когда она ведет в гору, идет не прямо, а
идет изгибами и зигзагами, причем нередко приходится после крутого подъема,
спускаться две-три версты вниз, потом опять вверх, а в целом дорога все-таки
идет в гору. Проделывая частичный спуск вниз, я должен знать, что дорога
повернет и снова пойдет вверх. Если же я ради "оптимизма", не буду вообще
отмечать эти зигзаги вверх и вниз, то телега моя полетит на одном из
поворотов в пропасть. Я говорю: в данное время ваша дорога идет вправо и
вниз. Опасность в том, что вы этого не видите, т. е. закрываете на это
глаза. А с закрытыми глазами опасно ехать под гору.
Мы поднимаемся десять лет. За это время у нас был Брест, было
Кронштадтское восстание, введен был нэп. А разве нэп, введение которого
было безусловно необходимо, не породил таких явлений, как устряловщина,
которая захлестывает правый фланг нашей собственной партии?
Осенью 1923 года у нас был грандиозный подъем, параллельно с подъемом
Германской революции. А после поражения ее и у нас наступил отлив. Из этого
отлива выросла сталинская теория социализма в одной стране, упадочная
теория, которая в корне противоречит основам марксизма. В 1926 году, во
время Китайской революции, был сильный подъем вверх, одновременно с
улучшением нашего международного положения Затем - отлив - после шанхайского
поражения Китайской революции. Надо брать кривую исторического движения во
всей ее конкретности. С 1923 года мы имеем ряд больших поражений. Жалкий
трус тот, кто пришел бы в уныние. Но слепец, тупица и бюрократ тот, кто не
отличает правой ноги от левой, - лица революции от ее задней части. Когда я
в январе 1924 г., после поражения, беседовал с Брандлером, он мне сказал:
"Осенью 1923 года я не был с вами согласен, потому что вы были слишком
оптимистичны; теперь вы слишком пессимистичны, я опять-таки с вами
несогласен". Я ему ответил: "Тов. Брандлер, боюсь, что из вас революционера
не будет, потому что вы не отличаете лица революции от ее противоположной
части".
Тов. Орджоникидзе берет вопрос о победе или поражении революции вне
всякой зависимости от диалектики процесса, т. е. от взаимодействия нашей
политики и объективных условий. Он ставит вопрос так: либо неизбежная победа
революции, либо ее неизбежное поражение. А я говорю: если возьмемся
вплотную, как следует, ошибаться, мы можем революцию погубить. Если же все
силы приложим к выправлению ложной линии, тогда победим. Но утверждать, что
все, что бы мы ни делали, - и в отношении кулака, и в отношении
Англо-Русского комитета, и в отношении Китайской революции, - повредить
революции не может, что она "все равно" победит, - так могут рассуждать
только безразличные бюрократы. А они-то и способны погубить революцию.
В чем отличия нашей революции от Французской?
Во-первых, в экономическом и классовом фундаменте эпохи. Во Франции
руководящую роль играли городские мелкобуржуазные низы; у нас - пролетариат.
Только благодаря этому буржуазная революция могла у нас перерасти в
социалистическую и развиваться как таковая, - пока еще с большими
препятствиями и опасностями. Это -первое отличие.
Второе отличие: Франция была окружена феодальными странами, более
отсталыми в экономическом и культурном смысле, чем сама Франция. Мы же
окружены капиталистическими странами, в технико-производственном отношении
более передовыми, чем мы, с более сильным и культурным пролетариатом. В этих
странах революции можно ждать в сравнительно близком будущем. Значит,
международная обстановка нашей революции, несмотря на то, что империализм
нам смертельно враждебен, в широком историческом смысле несравненно
более благоприятна, чем это было во Франции, в конце XVIII века.
И, наконец, третье отличие. Мы живем в эпоху империализма, в эпоху
величайших международных и внутренних потрясений - и это создает ту большую
подъемную революционную кривую, на которую наша политика опирается. Но
нельзя думать, что эта "кривая" нас при всяких условиях вывезет. Неправильно
это! Кто думает, что мы можем построить социализм, даже в том случае, если
капитализму удастся разбить пролетариат на несколько десятков лет, тот
ничего не понимает. Это не оптимизм, а национально-реформистская глупость.
Мы можем победить только как составная часть мировой революции. Нам
необходимо дотянуть до международной революции, даже если бы она
отодвинулась на ряд лет. Направление нашей политики имеет в этом отношении
решающее значение. Правильным революционным курсом мы укрепим себя на ряд
лет, укрепим Коминтерн, продвинемся по социалистическому пути вперед и
достигнем того, что нас возьмет на большой исторический буксир международная
революция,
Политикой сползания, курсом на устряловщину, -- затормозим мировую
революцию, ослабим себя и наверняка погубим. Что же у нас сейчас имеется?
Погибла ли революция? Я этого не считаю ни в каком случае. Иначе не было бы
смысла бороться. Но я считаю, что у нас сейчас наметилось за последние три
года глубокое революционное снижение, и вследствие объективных причин и
вследствие ложной политики. Объективные причины общеизвестны. Разбила
буржуазия немецких рабочих в 1923 году? Разбила. Здесь упоминалось уже о
поражениях в Болгарии и Эстонии. Китайскую революцию на данном этапе разбила
китайская буржуазия, совместно с империализмом? Разбила. Это все факты
крупного исторического значения. Отражаются они на нас? Отражаются. Наше
развитие к социализму задерживают? Задерживают. Кризисы в нашем хозяйстве,
которые выражаются в различных ножницах, создают почву для недовольства и
снижения революционного настроения крестьянских и рабочих масс? Создают. Вы
говорите о нашей "панике". Какая чепуха! А я говорю вам: ваша
бюрократическая слепота может нас погубить. Об этом я сказал и на Исполкоме
Коминтерна: бюрократическая слепота есть самая опасная из всех опасностей.
Бюрократическая слепота, выдающая себя за "оптимизм", может нас погубить.
Тут вот товарищ возмущался тем, что я говорил насчет партийного режима, как
насчет величайшей опасности. Да, так оно и есть. Если в партийном режиме
есть несоответствие между целью и средством, между задачами и методами -
внутренние ножницы, то они могут нас разрезать и зарезать. Как проверить
партийную линию? Мы ее проверили ярче и безошибочнее всего на Китае. Я читал
вам сегодняшнюю телеграмму, которую вы вынуждены были скрывать от партии,
потому что она обнаруживает неправильность вашей линии.
Орджоникидзе: То, что вы читали, тов. Троцкий, это опубликовано в
газетах,
Троцкий: Конечно, по частям приходится сообщать. Но преступление
заключается в том, что основные факты скрываются по нескольку не-
дель от партии. Но есть другое обстоятельство, более важное, которое
заключается в самом содержании телеграммы. Оно свидетельствует, что мы
сейчас в основных вопросах бредем, как слепые. Мы "вооружали" международный
пролетариат надеждой на Перселя, китайских рабочих -надеждой на Чан Кайши.
Разве это революционная политика? Я уже говорил на ИККИ, что при такой линии
грош цена всем разговорам насчет всеобщей забастовки и вооруженного
восстания на случай войны. Кто надеется на Перселя, кто способен на него
надеяться, не может идти и никогда не пойдет по этому пути. Как может
английский рабочий снова подняться на генеральную стачку? Для этого ему
нужно восстать не только против капитала и его государства, но и против
всего аппарата тред-юнионов и рабочей партии, против общественного мнения
своей собственной бюрократии. Он должен возненавидеть эту подлую подкупную
бюрократию для того, чтобы развернуть всеобщую стачку. А что вы делаете? Вы,
с одной стороны, говорите, что мы поможем международной революции, а с
другой стороны, - братаетесь с Перселем, говорите, что он у нас - запасной
друг на случай войны, помогаете ему обманывать и усыплять рабочих. Можно ли
такой политикой поднимать рабочих на всеобщую стачку и восстание? Неужели вы
забыли все, чему учил нас Ленин по этим основным вопросам?
Я говорю, что партийный курс представляет собой главную опасность. Он
душит революционный отпор и укрепляет правый курс. В чем правый курс? Я
утверждаю, что вы делаете ставку на крупного крестьянина, а не на батрака,
не на бедняка. Я утверждаю, что вы держите курс на бюрократа, на чиновника,
а не на массу. Слишком много веры в аппарат. В аппарате - огромная
внутренняя поддержка друг друга, взаимная страховка. - вот почему не удается
даже сокращать штаты. Независимость от массы создает систему взаимного
укрывательства. И все это считается главной опорой власти. В партии у нас
сейчас ставка на секретаря, а не на рядового партийца. Таков весь режим
партии: ставка верхушечная, на аппарат, а не на рядового коммуниста, не на
массовика. У вас ставка на Перселя, а не на возмущенного Перселем рабочего,
не на революционного углекопа, а на Перселя, который предал углекопов Вы
держите в Китае курс на Чан Кайши, на Ван Тинвея, а не на шанхайского
пролетария, не на кули, который на плечах тащит пушки, не на восстающего
крестьянина. У нас сейчас ставка на Мартынова, ставка на Рафеса, на
Петровского, на Стецкого, на Марецкого, на Шмераля, на Пеппера, на
Куусинена. Это люди - гнилые и полугнилые в политическом смысле, в трудную
минуту они нам не помогут.
Вы ставите вопрос об исключении нас из ЦК. Конечно, каждый из нас будет
работать на любом месте, как рядовой партиец. Но ведь это не решает вопроса.
Вам придется делать дальнейшие выводы. Жизнь вас заставит делать эти выводы.
Может быть, вам лучше остановиться раньше и изменить курс. Отсекая нас, вы
усилите поправение партии, усилите поправение Коминтерна. Вы отсекаете нас
во имя "поддержки" Перселя, который предаст вас. Если вы, ЦКК, не хотите
этого понять, то вы не только не облегчите партийного кризиса, но, наоборот,
до послед-
ней крайности затрудните исправление партийной линии.
Орджоникидзе: Ко мне поступило заявление Емельяна Ярославского
относительно выражения тов. Троцкого, что он, Емельян Ярославский, играет на
черносотенных чувствах толпы. Я, к сожалению, не расслышал этого выражения
тов. Троцкого, иначе я призвал бы его к порядку. "Я решительно протестую
против заявления тов. Троцкого... (читает) Я считаю это заявление тов,
Троцкого бесчестной клеветой".
Слово имеет тов. Зиновьев.
[июнь 1927 г.]
В СЕКРЕТАРИАТ ИККИ
Копия: в Секретариат ЦК ВКП (б)
Вчера, 3 июня я получил стенографический отчет последнего заседания
Пленума Исполкома Коминтерна. На стр. 4-й этого отчета сказано, что моя речь
не отпечатана вследствие того, что она мною не выправлена. Между тем,
отсутствующая в стенограмме речь была получена моим Секретариатом накануне
праздника, в среду 1-го июня, в 16 час, т. е. уже после окончания занятий.
Промежуток времени между присылкой мне моей речи и присылкой уже
отпечатанного стенографического отчета последнего заседания ИККИ пал на
нерабочее время, когда, очевидно, нельзя было перепечатать исправленную речь
и когда, по-видимлму, стенограмма отчета уже была набрана.
Таким образом, является неправильным указание в стенограмме отчета на
то, что моя речь не напечатана из-за задержки мною исправления стенограммы
речи.
С ком. приветом
Л. Троцкий 4 июня 1927 г.
В ПРЕЗИДИУМ ИККИ
Копия: Политбюро ЦК ВКП (б)
Уважаемые товарищи!
Во время заседаний Исполкома ИККИ, членам Исполкома роздано было
нижеследующее постановление:
Выдержка из протокола No 2 Редакционной Комиссии
Пленума ИККИ от 21 мая 1927 года По пункту второму
О стенограмме 2. Стенограммы не подлежат временно опубликованию. Ни
один оратор не имеет права использовать свою
речь без специального на то разрешения Редакционной комиссии. По
поручению Комиссии -- Курелла.
Хотя в постановлении говорится только об использовании "своей" речи,
но, очевидно, что это же правило относится и к чужим речам. В связи с этим,
я считаю необходимым обратить внимание Президиума ИККИ на нижеследующее
обстоятельство.
В "Ленинградской правде" от 4 июня (No 125) напечатан отчет о докладе
тов. Мануильского на активе ленинградской организации об итогах VIII Пленума
ИККИ. В этом докладе содержится ряд цитат из моих речей и документов,
вносившихся мною на Пленум ИККИ. Сделано ли это с разрешения Президиума, в
лице тех или других его органов, или же тов. Мануильский действовал по
собственному произволу?
Вопрос этот имеет не только формальное основание (в приведенном выше
постановлении Редакционной Комиссии), но и основание по существу.
Произвольно вырванные из текста и произвольно перетасованные цитаты
подвергнуты тов. Мануильским истолкованию, находящемуся нередко в прямом
противоречии с их действительным смыслом. Само собою разумеется, что ни
Президиум ИККИ, ни его органы не могут отвечать за применяемый тов.
Мануильским метод цитирования и истолкования. Если бы речь моя была
напечатана, то каждый читатель мог бы сопоставить цитаты с основным текстом
и сделать необходимые выводы. Но приведенным выше постановлением от 21 мая,
членам Исполкома запрещено использовать свои речи. Разрешено ли было тов.
Мануильскому использовать мои речи? На каких условиях? Возможная ссылка на
предстоящий выход стенограмм, разумеется, не решает вопроса, т. к. тов.
Мануильский цитировал стенограммы до официального их опубликования, которое,
к тому же, неизвестно, когда последует.
Прошу вас, ввиду этого, разрешить мне опубликовать произнесенные мною
речи и внесенные мною документы отдельной брошюрой. К этой брошюре, если
Президиум сочтет нужным, можно приложить соответственные решения ИККИ. Это
даст возможность читателю сопоставить те взгляды, которые мне приписывают, с
теми, которые я действительно выражал. Думаю, что взгляды, хотя бы и
обсужденные, должны доводиться до сведения партии в том именно виде, в каком
они были формулированы в действительности.
Само собою разумеется, что я считаю своим неотъемлемым правом
разъяснять каждому интересующемуся пленумом ИККИ товарищу все те искажения,
какие позволил себе тов. Мануильский, пользуясь произвольно выдернутыми
цитатами из неопубликованного текста.
С коммунистическим
приветом
Л. Троцкий 9 июня 1927 г.
РЕЗОЛЮЦИЯ ПРОТИВ ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО ЦЕНТРАЛИЗМА •
Заявление 16 октября определяет наше отношение к партии и
линию нашей работы в партии. Кто не согласен с заявлением 16 октября,
тот ничего не понял во всей обстановке и не имеет права ссылаться на
какую бы то ни было солидарность с нами.
Предложение создавать подобие "августовского блока" есть не
уместное подражание инсинуациям Сталина.
Наше отношение к больным вопросам партии мы излагали на пле
нумах ЦК, на партконференциях, на ИККИ и будем излагать и впредь
перед партией, отстаивая и развивая наши взгляды.
Упорство товарищей из д. ц. на явно неправильном пути может,
по глубокому нашему убеждению, иметь гибельные последствия для
д. ц. и причинить вред делу пролетариата.
[июнь 1927 г.] Л. Троцкий
ЗАЯВЛЕНИЕ
Тов. Ворошилов повторил вслед за тов. Ярославским (на Президиуме ЦКК),
что Троцкий расстреливал коммунистов. На деле коммунистов расстреливали
белогвардейцы, когда коммунисты попадались к ним в плен. В Красной армии
расстреливали, наоборот, белогвардейцев, изменников, наиболее злостных
дезертиров. Если в число изменников и злостных дезертиров попадали отдельные
коммунисты, то революционные трибуналы расстреливали и их. Если Троцкий
расстреливал коммунистов как коммунистов, то почему партия не расстреляла