Страница:
или сельский активист, а каждый, почти каждый - непримиримый "кровник" его
прошлого, настоящего и будущего, заставляло быть собранным, настороженным,
каждое мгновение готовым к прыжку и удару.
И все-таки он не жалел о своей встрече с Мурсалом-киши. Не жалел
потому, что у него не оставалось другого выхода.
Два года назад, преследуемый пограничниками, он бросился в мутные воды
Аракса с советского берега. Поначалу на том берегу встретили его
гостеприимно. Нашлись знакомые и даже родственники. Верные закону корана,
они приютили, помогли сбыть принесенные ценности, начать дело.
Будь он хоть немного другим, умей сдерживать свой необузданный нрав,
мог бы до конца своих дней торговать на тавризском базаре ковровыми
хурджинами, накопить денег, купить домик с десятком, а то и двумя
гранатовых, ореховых, тутовых деревьев, завести бассейн с золотыми рыбками,
жен, детей...
Но он не был приспособлен к такой жизни. Он, главарь личной охраны
Джебраил-бека, не мог научиться цветисто и униженно зазывать покупателей,
почтительно, но цепко хватать их за полы аба, кланяясь, благодарить каждого
заглянувшего под навес с товаром, отчаянно торговаться из-за несчастного
крана. Торговля с каждым днем шла все хуже и хуже. А тут еще и подношения
старшинам базара и жандармам, которые постоянно наведывались в его лавку
будто бы по распоряжению тахмината*.
______________
* Тахминат - политическая полиция.
В общем, когда незнакомый старик, судя по расшитой шелками безрукавке и
почти двухметровому росту мегребец - местность, славящаяся своими
пехлеванами*, - предложил ему новую службу, он колебался недолго.
______________
* Пехлеван - богатырь (перс.).
Мурсал-киши, так звали мегребца, не скрывал, что поручение будет
опасным, даже очень опасным. Но при этом называл такую сумму, о которой и в
лучшие времена не мог даже мечтать самый удачливый из его
приятелей-контрабандистов. О последствиях он старался не думать - не стоило
искушать судьбу.
Дождь постепенно слабел, чернота вокруг стала не такой непроглядной.
Сдвинув капюшон грубого брезентового плаща он поднял голову - по чуть
просветлевшему куполу неба нескончаемой чередой плыли, двигались какие-то
призрачные, зыбкие силуэты. Там, далеко наверху, крепнущий ветер развалил,
погнал к западу тяжелую пелену дождевых туч. И сильный, ровный свет луны
теперь, как на экране, отбрасывал на нижний, еще не тронутый слой облаков их
чудовищные тени.
Надо спешить, подумал он и, поудобнее умостив на левом плече полупустой
хурджин, свободной рукой выпростал из-под плаща хранящую тепло живого тела
рукоять кинжала.
Словно ожидая именно этого момента, где-то совсем рядом визгливо и
омерзительно захохотал шакал.
Резкий, тревожный вскрик зверя ударил по натянутым нервам, заставил
рвануть из ножен длинный, бритвенной остроты клинок. На мгновение он присел,
сжался перед броском, но тут же распрямился, облегченно вздохнув. Раз он сам
спугнул чуткого зверя, значит поблизости не было другого человека.
Идти оставалось уже совсем недалеко. Впереди и слева обозначилась
невысокая гряда холмов, сразу за которой пролегала выемка железной дороги.
Конечно, на переезд ему нельзя показываться. Но товарные поезда на крутом
уклоне замедляют ход, спускаются в долину осторожно, на тормозах. К рассвету
он будет уже на узловой станции и затеряется в шумном людском потоке.
Да, Мурсал-киши все рассчитал. Интересно, кто он такой на самом деле,
этот старик с внешностью и манерами почтенного купца и перебитым носом
призового пехлевана? Почему он так хорошо и быстро умеет надувать и
связывать бычьи пузыри для переправ через горные реки, переодеваться, лежа в
кустах и посыпая все вокруг мелко истертым нюхательным табаком?
Откуда знакомы мегребцу тайный язык бакинских бандитов - кочи, которых
до революции подкармливали владельцы нефтяных промыслов, и полузабытые
сейчас тропы старых контрабандистов? Странный старик, он наизусть читает
суры корана и отдает приказы начальнику аскеров пограничной стражи,
прекрасно разбираясь в тонкостях устава.
А впрочем, кем бы ни был Мурсал-киши, слово свое он сдержал, как
подобает мусульманину. Долги уплачены, того, что осталось, хватит на черный
день, а после возвращения...
- Стой! Руки вверх! - грозно и повелительно прозвучало у него за
спиной.
Он не растерялся. Стремительно извернувшись, он сбросил хурджин и
прыгнул вперед, сильно и точно разя кинжалом. Отшатнувшийся пограничник,
вскинув перед собой винтовку, еле успел отвести удар. Твердое дерево ложи
попало под кистевой сустав, острая боль в запястье выбила клинок из руки
нарушителя, но и пограничник не устоял перед тяжестью обрушившегося на него
врага. Свалились оба. Нарушитель оказался сверху. С хриплым рычанием он стал
душить бойца.
В следующее мгновение сжавшийся, как боевая пружина, пограничник
распрямился. Мощный толчок ногами подкинул нарушителя, рывок за отвороты
плаща в сторону и вниз швырнул его лицом в землю. Глухой удар, протяжный
мучительный стон. Каменистая почва карабахских предгорий по-своему решила
исход схватки.
Когда полчаса спустя старший наряда добрался до места стычки,
пограничник, уже обыскавший и обезоруживший нарушителя, безуспешно пытался
привести его в чувство. Но ни нашатырный спирт, ни искусственное дыхание не
помогли. Не приходя в себя, неизвестный нарушитель скончался, как было
записано в медицинском заключении, "от пролома лобных костей черепа,
вызванного ударом о твердый и угловатый предмет".
Небольшой городок, разбросавший кубики своих одноэтажных домиков по
изрезанному оврагами склону нагорья, к полудню совсем обезлюдел. Высокие, в
рост человека, заборы-дувалы, выложенные из плит известняка или
необожженного кирпича, отгородили от посторонних взглядов утопающие в зелени
внутренние дворики, приглушили доносившиеся оттуда голоса.
И только полупрозрачные струйки дыма, местами повисшие в неподвижном
знойном воздухе, да острый запах сгорающего на углях бараньего жира,
напоминали о том, что где-то там, за тяжелыми дощатыми калитками,
украшенными вырезанными из жести знаками полумесяца, жизнь идет своим
неспешным, устоявшимся чередом.
Ровно в полдень сонную тишину городка нарушил грохот старого фаэтона.
Заскрипели калитки, женщины, закутавшиеся в головные платки - келагаи,
выглядывали из дворов, перебрасывались негромкими короткими фразами. Фаэтон
на улицах районного центра в те годы был немалой редкостью, местная власть
предпочитала верховую езду.
Запыленный экипаж проследовал через весь городок и остановился на южной
окраине у единственного двухэтажного дома, в котором помещался штаб
пограничного отряда.
Из фаэтона вылезли двое в военном. Первый, качнувший экипаж тяжестью
шестипудового тела, несколько напоминал часто встречавшийся в те годы
портрет комбрига Котовского. Очень мощный торс, крутые плечи, аккуратные
изящные ступни и кисти. Лобастая, бритая, дочерна загорелая голова казалась
непропорционально маленькой на мускулистой шее атлета.
Второй военный, значительно моложе и поменьше ростом, кареглазый, с
густыми черными бровями и курчавой шевелюрой, был, несомненно, кавказцем.
Новенькие скрипучие ремни ладно охватывали его статную фигуру, но
предательски подчеркивали ее хрупкость.
Выпрыгнув из экипажа, он двинулся было к дверям, но остановился,
поджидая товарища. А тот не торопился. Вытащив из кармана белоснежный
платок, он тщательно вытер лицо, голову, шею, надел и поправил фуражку,
глянул вниз - щегольские сапоги были доверху покрыты пушистым налетом серой
пыли. Поколебался, вздохнул. Потом решительно склонился, так же аккуратно
навел глянец и, поискав глазами, куда бы деть безнадежно испорченный платок,
хотел было швырнуть его в ведро с дегтем, привязанное сзади к фаэтону, но,
спохватившись, протянул спутнику.
- Приведи себя в порядок.
- А стоит ли, Анатолий Максимович? Обратно ведь верхом собирались еще
не так украсимся.
- Брось, брось. Командиру надлежит быть... - Голос старшего был рокочущ
и глуховат, как ворчание благодушно настроенного медведя. - Ну давай, давай,
поторапливайся.
В маленькой приемной навстречу им поднялся молодой адъютант.
- Мы из Баку. Старший оперуполномоченный АзГПУ Волков,
оперуполномоченный Мехтиев. - Откозыряв, Анатолий Максимович протянул
адъютанту командировочное предписание и удостоверение личности.
Внимательно посмотрев документы, тот исчез за дверью, а вернувшись,
отчеканил:
- Товарищ Орлов просит вас войти.
В просторном кабинете было светло и прохладно. Деревянный, выскобленный
пол темнел пятнами непросохшей воды - видно, только что его вымыли, - на
окнах, как паруса в штиль, чуть колыхались длинные холщовые занавеси. У
стола их поджидал плотный, уже грузнеющий седой командир.
Приезжие представились.
- Здравствуйте, товарищи. Проходите, - Орлов кивнул в сторону
вешалки, - садитесь. Устали, наверное, с дороги?
Мехтиев взглянул на хозяина кабинета. "Виски седые, лицо морщинистое,
обветренное, на лбу - широкий шрам, а если по порядку, рост средний..." Но
закончить словесный портрет начальника отряда Мехтиеву не пришлось. Орлов,
молча доставший из сейфа какую-то папку, вернулся на свое место, сел за
стол.
- По какому вы делу, догадываюсь. Вас интересует наш нарушитель?
Волков молча кивнул.
- Боюсь, что много мы вам дать не сможем, - сказал Орлов. - Вещи мы
просмотрели внимательно, нет ничего - ни адресов, ни имен, никакой бумажной
зацепки. Правда, в кисете была половинка нардовской игральной шашки, видимо,
пароль, но у кого вторая половинка - неведомо. Довольно много денег, в
червонцах, кинжал, пистолет, три запасные обоймы, милльсовская граната. В
хурджине были смена одежды, хлеб, сыр. Все документы его здесь, в папке.
Волков принял протянутую папку, раскрыл, вынул в меру потрепанный
паспорт.
- Так, так... Наджафов Ашраф, 1892 года рождения, уроженец Агдама...
Работает? Да, конечно, работает, - он раскрыл серенькую книжечку
удостоверения, - работает гражданин Наджафов в конторе по снабжению треста
"Азнефть". И прописываться собирался, вот она, справочка, для представления
в милицию, приготовлена. Хоро-ошие документы, - уважительно протянул
Волков, - с ними хоть куда. Погляди, Юсуф.
Мехтиев взял в руки паспорт. С маленького квадратика фотокарточки
упрямо и мрачно глядел на него скуластый, густобровый человек.
- Сильный, наверное, был, - задумчиво промолвил Юсуф.
- Если б послабее оказался, может, и взяли живьем. Дорошенко не новичок
на границе, только за прошлый год у него четыре задержания на счету, а с
этим не справился. То есть справился, конечно, да только... - Орлов махнул
рукой.
Волков решительно поднялся.
- Разрешите, товарищ начальник? Вещи я б его еще посмотрел. Народ у вас
опытный, знаю, а все-таки свой глаз...
- Понятно, понятно, - Орлов кивнул. - Скажите адъютанту, чтоб проводил.
Комната рядом, там все. И что было на нем, и что при нем.
Бакинцы вернулись минут через пятнадцать.
- Есть что-нибудь интересное? - спросил Орлов.
- Да как вам сказать... - Усевшись на прежнее место, Волков выложил на
стол кожаный, прошитый по краям сыромятными ремешками кисет. - Как
полагаете, товарищ начальник, куда направлялся нарушитель? С чем шел?
Орлов усмехнулся.
- Кое-что предположить можно. Поначалу мы думали, что к нам. Вы,
конечно, знаете, месяц назад взяли мы трех человек, так эти шли с заданием
влиться в банду, которая в нашем районе. Оружие несли, денег почти не было.
Все здешние, бывшие кулаки. Вербовал и снаряжал их некто Сеидов. Знаком?
Волков кивнул.
- И хозяина его тоже знаете? Так вот, - продолжал, не дожидаясь ответа,
Орлов. - Поначалу была мысль, что этот - головной второго эшелона. Потом
подумали-подумали - не то получается. Во-первых, деньги. Их в леса нести
совсем ни к чему. А самое главное что? - неожиданно повысил голос начальник
погранотряда и выжидающе взглянул на молчавшего до сих пор Юсуфа.
- Справка для прописки, - выпалил Мехтиев, заливаясь румянцем, совсем
как неожиданно вызванный учителем школьник.
- Точно, - удовлетворенно кивнул Орлов. - С бумажками-то за кордоном
хлопотно, каждую достань, да заполни, да не ошибись. Понапрасну этим товаром
там раскидываться не будут. И получается, что нарушитель этот не столько нас
касается, а больше вас, АзГПУ. Согласны? - На этот раз начальник обращался
уже к Волкову.
- Пожалуй, - ответил Волков, извлекая из кисета небольшой плоский
кусочек дерева - половину игральной шашки, надсеченной по краю чем-то острым
и потом разломанной. - Смотри, Юсуф. Где-то в Баку сидит человек, который
любит играть в нарды. Искать по этой примете бессмысленно - играют тысячи. А
у кого-то одного в коробке с нардами лежит вторая половинка. И когда к нему
принесут эту, они будут знать, о чем им можно разговаривать. Фокус стар, но
по нашим местам удобен. А главное - ухватиться не за что.
Орлов взял вещественный пароль, задумчиво повертел в пальцах этот
обломок и протянул его обратно Волкову. Потом уселся поудобнее, закурил.
- Помнится, - задумчиво начал он, - лет пять назад служил я недалеко
отсюда. Начальник ваш нынешний, Гордеев Николай Семенович, между прочим, был
тогда начальником отдела АзГПУ в нашем округе. А с той стороны границы на
соседнем участке орудовал белогвардеец из Баку, мой, можно сказать,
"крестник". Прошляпил я его, выпустил за кордон. Вот... И стал этот
"крестник" на РОВС* работать. Удобно с ним было дело иметь - возьмешь
нарушителя и сразу видишь - почерк господина есаула. Прямо-таки близнецов к
нам запускал: легенда, снаряжение, задание - все на одну колодку скроено.
Худо, видно, было у него по части фантазии. Тут же, конечно, другой класс
работы. Ну ладно, - Орлов примял папиросу и глубоко затянулся. - Будем
считать, что вечер воспоминаний закончен. Что думаете делать?
______________
* РОВС - Российский общевоинский союз. Белогвардейская организация.
- Возвращаться в Баку, докладывать. Хозяйство все это, - Волков указал
на кисет, папку с документами, - если не возражаете, сразу с собой заберем.
Скажите, а этого нарушителя тем троим вы показывали?
- Что вы! Специально запретил. И на допросах о нем не поминали. Мало ли
как вы это дело потом повернуть захотите.
- Так, так, - Волков помолчал, думая о чем-то своем. - Значит, на той
стороне не могли знать о том, что нарушитель не прошел?
- Исключено, - решительно ответил Орлов. - От границы он уже отдалился,
ни стрельбы, ни шума не было. Место глухое, населенных пунктов поблизости
нет, труп мы вывезли глубокой ночью.
- Все ясно, - застегнув сумку, Волков поднялся. - Разрешите
отправляться?
- Так сразу? - Орлов не скрывал своего разочарования. - А перекусить? И
вообще, посидели бы, о Баку рассказали, я там уже месяца три не был.
- К поезду надо успеть. Не я, время торопит. Гость-то серьезный
пожаловал.
- И то, - начальник отряда тоже поднялся. - Ладно, езжайте. Николаю
Семенычу большой мой привет. Пусть бы проведал, уток тут у нас, что воробьев
на сенном рынке, вспомнили б молодость.
Обменявшись с начальником рукопожатиями, Волков и Мехтиев вышли. А
минут через десять дробный цокот копыт оповестил Орлова о том, что бакинцы
уже уехали.
Сытые командирские кони шли ровной машистой рысью. Волков и Мехтиев
скакали рядом.
- Послушай, Юсуф-джан. У персов поговорка есть: "Дурак говорит, мудрец
думает". Ты за сегодняшний день столько молчишь, лет на десять, наверно,
мудрее стал. Теперь скажи что-нибудь, пора. Или, может, ты все это время
думал об одной тихой улице на Баилове? Той самой...
Мехтиев вспыхнул румянцем, нахмурился.
- Не надо так шутить, Анатолий Максимович. Я младший, понимаю, но
шутить, пожалуйста, не надо. Честное слово, все время о деле думаю. Только
быстро не получается.
- Быстро не всегда здорово, - примирительно молвил Волков, подумав про
себя, что делопроизводитель Света Горчакова, девушка нечастой красоты и
совсем уж редкой находчивости, успела, кажется, лишить душевного покоя еще
одного молодого сотрудника управления. - Я вот тороплюсь в Баку, а
докладывать, в общем, пока нечего. Следы есть, а ведут в никуда.
- Почему в никуда? - Юсуф так резко крутнулся в седле, что его гнедой,
заплясав, пошел боком, как в манеже. - В Аз-нефть следы ведут. Справка, даже
если совсем фальшивая, образец где-то брали? Брали. Удостоверение тоже
оттуда.
- Вот вам, братцы, и сундук с секретом, - Волков с досады хлестнул
поводом по крутой шее своего жеребца и тут же взял в шенкеля, осаживая. - И
давно ты до этого додумался, молчальник?
- Когда с Орловым документы смотрели. - Юсуф смущенно улыбнулся. - А
вы... разве иначе считали?
- Если бы иначе, - недовольно буркнул Анатолий Максимович. - Вообще я
об этом не подумал. Справка и есть справка, мало ли липы всякой нам несут.
Упустил, можно сказать. А мысль неплохая. Едва ли так уж прямо она нас на
след выведет, но кое-что может дать. Постой-ка... Что это там?
Уже несколько километров они ехали по невысокой земляной дамбе,
пролегавшей между опушкой и протянувшимся во всю ширину долины рисовым
полем. Слева, залитые водой, огороженные аккуратными земляными валиками,
чеки рисовых делянок сверкали под солнцем, как гигантская парниковая рама.
Справа стояла сплошная стена плотной зелени.
Кое-где попадались группы крестьян, работавших по колено в вязкой
коричневой жиже, неуклюжие арбы, запряженные сонными буйволами.
Одна такая арба, съезжавшая с дамбы на раскисшую лесную дорогу,
безнадежно застряла, накренясь, в самом центре громадной лужи. Повозка была
нагружена хворостом, целой горой, а на самом верху, вцепившись руками в уже
расползавшиеся вязанки, с трудом удерживалась девочка лет семи, совсем
по-взрослому закутанная в выцветший келагай. У арбы беспомощно суетился
старик в заплатанном архалуке и высоко подвернутых шароварах. Буйволы уже
явно выбились из сил, старик тоже.
- Подожди, пожалуйста, отец! - по-азербайджански крикнул Мехтиев,
осаживая гнедого. - Совсем немного погоди, сейчас помогу. - И он спрыгнул с
коня.
- Куда тебя понесло, Юсуф? - сердито окликнул его Волков. - За каким
чертом обоим мараться? Держи коня. Это больше по моей части.
Юсуф пытался было возразить, но Анатолий Максимович на этот раз
действительно рассердился.
- Держи повод, говорят. И со старшими не спорь. Марш на дорогу. - И,
тяжело ступая, Волков полез в самую середину лужи. Старик, что-то объясняя,
хватался то за ярмо, то за скользкие от грязи деревянные колеса.
Не обращая на него внимания, Волков чуть присел, пошире расставив ноги,
взялся за скособочившийся короб - даже под гимнастеркой было видно, как
вздулись, закаменели могучие мышцы. "Ну мертвая!" - прикрикнул он на самого
себя, и медленно, по сантиметру, повозка стала подниматься. Еще усилие,
еще... с чавканьем, бульканьем провернулись колеса, налегли на ярмо
почуявшие подмогу буйволы, арба двинулась вперед.
- Ай, пехлеван, ай яхши, пехлеван! - повторял, разводя руками, старик.
А Волков, мрачный и сердитый, уже шагал обратно, недовольно бурча себе под
нос:
- Придешь в управление в таком виде, так и на "губу" недолго.
Подгоняя коня, чтобы наверстать потерянное время, Анатолий Максимович
надолго замолчал, раздосадованный тем, что перемазался действительно
изрядно, и тем, что начало следствия было не слишком обнадеживающим.
Сын семиреченского казака, прирожденного следопыта и страстного
поклонника сокольской гимнастики, Волков пошел в отца, как говорится, и
статью и привычками, так что на юрфаке прославился как гиревик и борец. Он и
в органы-то был приглашен по рекомендации одного из своих товарищей по
республиканской сборной, в большей своей части укомплектованной динамовцами.
Но хотя именно спортивные навыки в наибольшей мере способствовали всем
успехам Анатолия Максимовича на служебном поприще, в том числе и тем,
которые требовали отнюдь не голой силы, а сообразительности, быстроты
реакции, внимания, находчивости, недовольный собой, он не мог быть по
отношению к самому себе справедливым и скакал молча, нахлестывая уже
взмокшего жеребца.
Прогрохотав колесами по стыкам станционных стрелок, поезд набирал ход.
Осталась позади долина Куры. Террасы, выстланные выгоревшим покровом осенних
трав, постепенно повышаясь, стали уходить на север к самому горизонту. А
где-то далеко, уже за его волнистой линией, проступали в предвечерней дымке
сизые угловатые очертания вершин и облачно-белые шапки снегов Кавказского
хребта.
Анатолий Максимович, известный в управлении своей деловитой
методичностью, на остановке накупил газет и теперь прочно погрузился в
чтение телеграмм ТАСС. Юсуф молча сидел, глядя в окно, за которым
промелькали знакомые места - родина отца. Юсуф не был здесь с раннего
детства. Он вспоминал о судьбе отца - рабочего нефтяных промыслов. Мешади
Самед, искалеченный приводом в мастерской и вышвырнутый владельцами без
копейки пособия, несмотря на увечье, трудился до конца своих дней. Он
никогда не пытался понять, почему так жестоко обошелся с ним единоверец -
промысел принадлежал известному нефтяному магнату Тагиеву, - но не роптал на
судьбу.
Товарищи собрали немного денег, собирали тайком - в 1911 году это было
делом рискованным, того и гляди попадешь в черный список, а то не мудрено
угодить и в тюрьму. Мешади Самед перебрался в Баку, оборудовал маленькую
слесарную мастерскую и зажил обычной жизнью городского ремесленника.
Юсуф родился за год до всех этих событий и хорошо помнил до уголков
прокопченный полуподвал, верстак, заваленный рухлядью, вечное гудение
паяльной лампы, большую жестяную вывеску мастерской. Эта вывеска была,
пожалуй, одним из самых ярких воспоминаний его детства, потому что
рассматривал он ее часто и подолгу. На бледно-голубом фоне из-под кривобоких
керосинок, кувшинов с носиками, похожими на лебединые шеи, и пузатых
купеческих замков проступали кисти винограда, румяные лепешки, шампуры с
аппетитным шашлыком. Вывеска прежде украшала вход в какой-то духан, а потом
была переделана художником из спившихся семинаристов.
Доходы от мастерской были более чем скромными, соседи именовали ее
владельца "почтенным Мешади Самедом" больше из вежливости. Но как бы то ни
было, четверых детей он вырастил и даже, осуществив свою давнюю мечту,
послал старшего сына в духовную школу - медресе. Но долго проучиться Юсуфу
не пришлось.
Мешади Самед был простым, работящим, честным человеком, далеким от
какой бы ни было политики. Но, верный лучшим традициям своего народа, он
знал, что за добро надо платить добром, даже если цена ему окажется очень
высока.
Это случилось в 1920 году, когда в Баку во второй раз вошли англичане.
Однажды вечером глухую тишину Шемахинки, на которой жили Мехтиевы, нарушила
злобная скороговорка перестрелки. Она длилась недолго, меньше минуты, а
немного спустя в ставню постучали торопливо, тревожно.
Ковыляя на своей деревяшке, Мешади Самед поспешил к окну.
- Кто там?
- Открой, Самед. Это я, Гордеев Николай. Помнишь Сабунчи, промысел?
- Николай? Друг в дом - радость дому. Сейчас, дорогой, сейчас, только
вот лампу...
- Света не зажигай. И скорее!
Издалека донесся остервенелый, захлебывающийся лай собак. Мешади Самед
распахнул дверь. В проеме показалась темная фигура, послышался торопливый
шепот. Сгорающий от любопытства Юсуф с трудом разбирал обрывки фраз.
- Гонятся... Очень важно... Спрячешь... А если меня... отдашь сверток
тому, кто придет от Николая.
- Заходи в дом, - твердо сказал отец. - Как можно? Ты же ранен?
Спрячешься во дворе.
- Нельзя, Самед. Всю семью вырежут. Рана легкая, уйду, не поддамся.
Рисковать нельзя. Спрячь и закрывайся.
Гордеев исчез. Мешади Самед быстро проковылял в угол, где спали
ребятишки, тронул за плечо Юсуфа.
- Не спишь?
- Нет, отец.
- Возьми это, - он сунул в руки мальчику небольшой, туго обтянутый
липкой от смолы парусиной сверток с какими-то бумагами. - Беги на задний
двор и спрячь получше, дальше от дома. Быстрее. Пока в доме будет кто-то
чужой, не возвращайся. А если меня... уведут, отдашь пакет тому, кто придет
от Николая. Понял?
- Да, отец.
Через несколько минут, когда Юсуф уже карабкался по столбу,
поддерживавшему общественную голубятню, на углу другого переулка, под окнами
Мехтиевых, залилась лаем ищейка, в дверь застучали рукоятками маузеров.
- Иду, иду, уважаемые! Не стучите так сильно, напугаете соседей! Я уже,
уже иду! - нараспев выкрикивал Мешади Самед, неспешно разжигая керосиновую
лампу. Но отворить дверь ему не пришлось. Ветхий запор не выдержал, в
комнату ворвались трое полицейских. Английский офицер, командовавший
облавой, и сипаи - проводники с собаками остались на улице.
То, что в домике не скрывается никто посторонний, было видно сразу.
Мешади Самед держался с достоинством, разговаривал почтительно, так, как и
подобает правоверному мусульманину говорить с представителями власти. Может
быть, все и обошлось бы благополучно, полицейские, во всяком случае, уже
вышли из дома, но овчарка рвалась с поводка. Сипай что-то сказал офицеру,
тот включил фонарик, пошарил лучом по стенам, осветил дверной проем...
прошлого, настоящего и будущего, заставляло быть собранным, настороженным,
каждое мгновение готовым к прыжку и удару.
И все-таки он не жалел о своей встрече с Мурсалом-киши. Не жалел
потому, что у него не оставалось другого выхода.
Два года назад, преследуемый пограничниками, он бросился в мутные воды
Аракса с советского берега. Поначалу на том берегу встретили его
гостеприимно. Нашлись знакомые и даже родственники. Верные закону корана,
они приютили, помогли сбыть принесенные ценности, начать дело.
Будь он хоть немного другим, умей сдерживать свой необузданный нрав,
мог бы до конца своих дней торговать на тавризском базаре ковровыми
хурджинами, накопить денег, купить домик с десятком, а то и двумя
гранатовых, ореховых, тутовых деревьев, завести бассейн с золотыми рыбками,
жен, детей...
Но он не был приспособлен к такой жизни. Он, главарь личной охраны
Джебраил-бека, не мог научиться цветисто и униженно зазывать покупателей,
почтительно, но цепко хватать их за полы аба, кланяясь, благодарить каждого
заглянувшего под навес с товаром, отчаянно торговаться из-за несчастного
крана. Торговля с каждым днем шла все хуже и хуже. А тут еще и подношения
старшинам базара и жандармам, которые постоянно наведывались в его лавку
будто бы по распоряжению тахмината*.
______________
* Тахминат - политическая полиция.
В общем, когда незнакомый старик, судя по расшитой шелками безрукавке и
почти двухметровому росту мегребец - местность, славящаяся своими
пехлеванами*, - предложил ему новую службу, он колебался недолго.
______________
* Пехлеван - богатырь (перс.).
Мурсал-киши, так звали мегребца, не скрывал, что поручение будет
опасным, даже очень опасным. Но при этом называл такую сумму, о которой и в
лучшие времена не мог даже мечтать самый удачливый из его
приятелей-контрабандистов. О последствиях он старался не думать - не стоило
искушать судьбу.
Дождь постепенно слабел, чернота вокруг стала не такой непроглядной.
Сдвинув капюшон грубого брезентового плаща он поднял голову - по чуть
просветлевшему куполу неба нескончаемой чередой плыли, двигались какие-то
призрачные, зыбкие силуэты. Там, далеко наверху, крепнущий ветер развалил,
погнал к западу тяжелую пелену дождевых туч. И сильный, ровный свет луны
теперь, как на экране, отбрасывал на нижний, еще не тронутый слой облаков их
чудовищные тени.
Надо спешить, подумал он и, поудобнее умостив на левом плече полупустой
хурджин, свободной рукой выпростал из-под плаща хранящую тепло живого тела
рукоять кинжала.
Словно ожидая именно этого момента, где-то совсем рядом визгливо и
омерзительно захохотал шакал.
Резкий, тревожный вскрик зверя ударил по натянутым нервам, заставил
рвануть из ножен длинный, бритвенной остроты клинок. На мгновение он присел,
сжался перед броском, но тут же распрямился, облегченно вздохнув. Раз он сам
спугнул чуткого зверя, значит поблизости не было другого человека.
Идти оставалось уже совсем недалеко. Впереди и слева обозначилась
невысокая гряда холмов, сразу за которой пролегала выемка железной дороги.
Конечно, на переезд ему нельзя показываться. Но товарные поезда на крутом
уклоне замедляют ход, спускаются в долину осторожно, на тормозах. К рассвету
он будет уже на узловой станции и затеряется в шумном людском потоке.
Да, Мурсал-киши все рассчитал. Интересно, кто он такой на самом деле,
этот старик с внешностью и манерами почтенного купца и перебитым носом
призового пехлевана? Почему он так хорошо и быстро умеет надувать и
связывать бычьи пузыри для переправ через горные реки, переодеваться, лежа в
кустах и посыпая все вокруг мелко истертым нюхательным табаком?
Откуда знакомы мегребцу тайный язык бакинских бандитов - кочи, которых
до революции подкармливали владельцы нефтяных промыслов, и полузабытые
сейчас тропы старых контрабандистов? Странный старик, он наизусть читает
суры корана и отдает приказы начальнику аскеров пограничной стражи,
прекрасно разбираясь в тонкостях устава.
А впрочем, кем бы ни был Мурсал-киши, слово свое он сдержал, как
подобает мусульманину. Долги уплачены, того, что осталось, хватит на черный
день, а после возвращения...
- Стой! Руки вверх! - грозно и повелительно прозвучало у него за
спиной.
Он не растерялся. Стремительно извернувшись, он сбросил хурджин и
прыгнул вперед, сильно и точно разя кинжалом. Отшатнувшийся пограничник,
вскинув перед собой винтовку, еле успел отвести удар. Твердое дерево ложи
попало под кистевой сустав, острая боль в запястье выбила клинок из руки
нарушителя, но и пограничник не устоял перед тяжестью обрушившегося на него
врага. Свалились оба. Нарушитель оказался сверху. С хриплым рычанием он стал
душить бойца.
В следующее мгновение сжавшийся, как боевая пружина, пограничник
распрямился. Мощный толчок ногами подкинул нарушителя, рывок за отвороты
плаща в сторону и вниз швырнул его лицом в землю. Глухой удар, протяжный
мучительный стон. Каменистая почва карабахских предгорий по-своему решила
исход схватки.
Когда полчаса спустя старший наряда добрался до места стычки,
пограничник, уже обыскавший и обезоруживший нарушителя, безуспешно пытался
привести его в чувство. Но ни нашатырный спирт, ни искусственное дыхание не
помогли. Не приходя в себя, неизвестный нарушитель скончался, как было
записано в медицинском заключении, "от пролома лобных костей черепа,
вызванного ударом о твердый и угловатый предмет".
Небольшой городок, разбросавший кубики своих одноэтажных домиков по
изрезанному оврагами склону нагорья, к полудню совсем обезлюдел. Высокие, в
рост человека, заборы-дувалы, выложенные из плит известняка или
необожженного кирпича, отгородили от посторонних взглядов утопающие в зелени
внутренние дворики, приглушили доносившиеся оттуда голоса.
И только полупрозрачные струйки дыма, местами повисшие в неподвижном
знойном воздухе, да острый запах сгорающего на углях бараньего жира,
напоминали о том, что где-то там, за тяжелыми дощатыми калитками,
украшенными вырезанными из жести знаками полумесяца, жизнь идет своим
неспешным, устоявшимся чередом.
Ровно в полдень сонную тишину городка нарушил грохот старого фаэтона.
Заскрипели калитки, женщины, закутавшиеся в головные платки - келагаи,
выглядывали из дворов, перебрасывались негромкими короткими фразами. Фаэтон
на улицах районного центра в те годы был немалой редкостью, местная власть
предпочитала верховую езду.
Запыленный экипаж проследовал через весь городок и остановился на южной
окраине у единственного двухэтажного дома, в котором помещался штаб
пограничного отряда.
Из фаэтона вылезли двое в военном. Первый, качнувший экипаж тяжестью
шестипудового тела, несколько напоминал часто встречавшийся в те годы
портрет комбрига Котовского. Очень мощный торс, крутые плечи, аккуратные
изящные ступни и кисти. Лобастая, бритая, дочерна загорелая голова казалась
непропорционально маленькой на мускулистой шее атлета.
Второй военный, значительно моложе и поменьше ростом, кареглазый, с
густыми черными бровями и курчавой шевелюрой, был, несомненно, кавказцем.
Новенькие скрипучие ремни ладно охватывали его статную фигуру, но
предательски подчеркивали ее хрупкость.
Выпрыгнув из экипажа, он двинулся было к дверям, но остановился,
поджидая товарища. А тот не торопился. Вытащив из кармана белоснежный
платок, он тщательно вытер лицо, голову, шею, надел и поправил фуражку,
глянул вниз - щегольские сапоги были доверху покрыты пушистым налетом серой
пыли. Поколебался, вздохнул. Потом решительно склонился, так же аккуратно
навел глянец и, поискав глазами, куда бы деть безнадежно испорченный платок,
хотел было швырнуть его в ведро с дегтем, привязанное сзади к фаэтону, но,
спохватившись, протянул спутнику.
- Приведи себя в порядок.
- А стоит ли, Анатолий Максимович? Обратно ведь верхом собирались еще
не так украсимся.
- Брось, брось. Командиру надлежит быть... - Голос старшего был рокочущ
и глуховат, как ворчание благодушно настроенного медведя. - Ну давай, давай,
поторапливайся.
В маленькой приемной навстречу им поднялся молодой адъютант.
- Мы из Баку. Старший оперуполномоченный АзГПУ Волков,
оперуполномоченный Мехтиев. - Откозыряв, Анатолий Максимович протянул
адъютанту командировочное предписание и удостоверение личности.
Внимательно посмотрев документы, тот исчез за дверью, а вернувшись,
отчеканил:
- Товарищ Орлов просит вас войти.
В просторном кабинете было светло и прохладно. Деревянный, выскобленный
пол темнел пятнами непросохшей воды - видно, только что его вымыли, - на
окнах, как паруса в штиль, чуть колыхались длинные холщовые занавеси. У
стола их поджидал плотный, уже грузнеющий седой командир.
Приезжие представились.
- Здравствуйте, товарищи. Проходите, - Орлов кивнул в сторону
вешалки, - садитесь. Устали, наверное, с дороги?
Мехтиев взглянул на хозяина кабинета. "Виски седые, лицо морщинистое,
обветренное, на лбу - широкий шрам, а если по порядку, рост средний..." Но
закончить словесный портрет начальника отряда Мехтиеву не пришлось. Орлов,
молча доставший из сейфа какую-то папку, вернулся на свое место, сел за
стол.
- По какому вы делу, догадываюсь. Вас интересует наш нарушитель?
Волков молча кивнул.
- Боюсь, что много мы вам дать не сможем, - сказал Орлов. - Вещи мы
просмотрели внимательно, нет ничего - ни адресов, ни имен, никакой бумажной
зацепки. Правда, в кисете была половинка нардовской игральной шашки, видимо,
пароль, но у кого вторая половинка - неведомо. Довольно много денег, в
червонцах, кинжал, пистолет, три запасные обоймы, милльсовская граната. В
хурджине были смена одежды, хлеб, сыр. Все документы его здесь, в папке.
Волков принял протянутую папку, раскрыл, вынул в меру потрепанный
паспорт.
- Так, так... Наджафов Ашраф, 1892 года рождения, уроженец Агдама...
Работает? Да, конечно, работает, - он раскрыл серенькую книжечку
удостоверения, - работает гражданин Наджафов в конторе по снабжению треста
"Азнефть". И прописываться собирался, вот она, справочка, для представления
в милицию, приготовлена. Хоро-ошие документы, - уважительно протянул
Волков, - с ними хоть куда. Погляди, Юсуф.
Мехтиев взял в руки паспорт. С маленького квадратика фотокарточки
упрямо и мрачно глядел на него скуластый, густобровый человек.
- Сильный, наверное, был, - задумчиво промолвил Юсуф.
- Если б послабее оказался, может, и взяли живьем. Дорошенко не новичок
на границе, только за прошлый год у него четыре задержания на счету, а с
этим не справился. То есть справился, конечно, да только... - Орлов махнул
рукой.
Волков решительно поднялся.
- Разрешите, товарищ начальник? Вещи я б его еще посмотрел. Народ у вас
опытный, знаю, а все-таки свой глаз...
- Понятно, понятно, - Орлов кивнул. - Скажите адъютанту, чтоб проводил.
Комната рядом, там все. И что было на нем, и что при нем.
Бакинцы вернулись минут через пятнадцать.
- Есть что-нибудь интересное? - спросил Орлов.
- Да как вам сказать... - Усевшись на прежнее место, Волков выложил на
стол кожаный, прошитый по краям сыромятными ремешками кисет. - Как
полагаете, товарищ начальник, куда направлялся нарушитель? С чем шел?
Орлов усмехнулся.
- Кое-что предположить можно. Поначалу мы думали, что к нам. Вы,
конечно, знаете, месяц назад взяли мы трех человек, так эти шли с заданием
влиться в банду, которая в нашем районе. Оружие несли, денег почти не было.
Все здешние, бывшие кулаки. Вербовал и снаряжал их некто Сеидов. Знаком?
Волков кивнул.
- И хозяина его тоже знаете? Так вот, - продолжал, не дожидаясь ответа,
Орлов. - Поначалу была мысль, что этот - головной второго эшелона. Потом
подумали-подумали - не то получается. Во-первых, деньги. Их в леса нести
совсем ни к чему. А самое главное что? - неожиданно повысил голос начальник
погранотряда и выжидающе взглянул на молчавшего до сих пор Юсуфа.
- Справка для прописки, - выпалил Мехтиев, заливаясь румянцем, совсем
как неожиданно вызванный учителем школьник.
- Точно, - удовлетворенно кивнул Орлов. - С бумажками-то за кордоном
хлопотно, каждую достань, да заполни, да не ошибись. Понапрасну этим товаром
там раскидываться не будут. И получается, что нарушитель этот не столько нас
касается, а больше вас, АзГПУ. Согласны? - На этот раз начальник обращался
уже к Волкову.
- Пожалуй, - ответил Волков, извлекая из кисета небольшой плоский
кусочек дерева - половину игральной шашки, надсеченной по краю чем-то острым
и потом разломанной. - Смотри, Юсуф. Где-то в Баку сидит человек, который
любит играть в нарды. Искать по этой примете бессмысленно - играют тысячи. А
у кого-то одного в коробке с нардами лежит вторая половинка. И когда к нему
принесут эту, они будут знать, о чем им можно разговаривать. Фокус стар, но
по нашим местам удобен. А главное - ухватиться не за что.
Орлов взял вещественный пароль, задумчиво повертел в пальцах этот
обломок и протянул его обратно Волкову. Потом уселся поудобнее, закурил.
- Помнится, - задумчиво начал он, - лет пять назад служил я недалеко
отсюда. Начальник ваш нынешний, Гордеев Николай Семенович, между прочим, был
тогда начальником отдела АзГПУ в нашем округе. А с той стороны границы на
соседнем участке орудовал белогвардеец из Баку, мой, можно сказать,
"крестник". Прошляпил я его, выпустил за кордон. Вот... И стал этот
"крестник" на РОВС* работать. Удобно с ним было дело иметь - возьмешь
нарушителя и сразу видишь - почерк господина есаула. Прямо-таки близнецов к
нам запускал: легенда, снаряжение, задание - все на одну колодку скроено.
Худо, видно, было у него по части фантазии. Тут же, конечно, другой класс
работы. Ну ладно, - Орлов примял папиросу и глубоко затянулся. - Будем
считать, что вечер воспоминаний закончен. Что думаете делать?
______________
* РОВС - Российский общевоинский союз. Белогвардейская организация.
- Возвращаться в Баку, докладывать. Хозяйство все это, - Волков указал
на кисет, папку с документами, - если не возражаете, сразу с собой заберем.
Скажите, а этого нарушителя тем троим вы показывали?
- Что вы! Специально запретил. И на допросах о нем не поминали. Мало ли
как вы это дело потом повернуть захотите.
- Так, так, - Волков помолчал, думая о чем-то своем. - Значит, на той
стороне не могли знать о том, что нарушитель не прошел?
- Исключено, - решительно ответил Орлов. - От границы он уже отдалился,
ни стрельбы, ни шума не было. Место глухое, населенных пунктов поблизости
нет, труп мы вывезли глубокой ночью.
- Все ясно, - застегнув сумку, Волков поднялся. - Разрешите
отправляться?
- Так сразу? - Орлов не скрывал своего разочарования. - А перекусить? И
вообще, посидели бы, о Баку рассказали, я там уже месяца три не был.
- К поезду надо успеть. Не я, время торопит. Гость-то серьезный
пожаловал.
- И то, - начальник отряда тоже поднялся. - Ладно, езжайте. Николаю
Семенычу большой мой привет. Пусть бы проведал, уток тут у нас, что воробьев
на сенном рынке, вспомнили б молодость.
Обменявшись с начальником рукопожатиями, Волков и Мехтиев вышли. А
минут через десять дробный цокот копыт оповестил Орлова о том, что бакинцы
уже уехали.
Сытые командирские кони шли ровной машистой рысью. Волков и Мехтиев
скакали рядом.
- Послушай, Юсуф-джан. У персов поговорка есть: "Дурак говорит, мудрец
думает". Ты за сегодняшний день столько молчишь, лет на десять, наверно,
мудрее стал. Теперь скажи что-нибудь, пора. Или, может, ты все это время
думал об одной тихой улице на Баилове? Той самой...
Мехтиев вспыхнул румянцем, нахмурился.
- Не надо так шутить, Анатолий Максимович. Я младший, понимаю, но
шутить, пожалуйста, не надо. Честное слово, все время о деле думаю. Только
быстро не получается.
- Быстро не всегда здорово, - примирительно молвил Волков, подумав про
себя, что делопроизводитель Света Горчакова, девушка нечастой красоты и
совсем уж редкой находчивости, успела, кажется, лишить душевного покоя еще
одного молодого сотрудника управления. - Я вот тороплюсь в Баку, а
докладывать, в общем, пока нечего. Следы есть, а ведут в никуда.
- Почему в никуда? - Юсуф так резко крутнулся в седле, что его гнедой,
заплясав, пошел боком, как в манеже. - В Аз-нефть следы ведут. Справка, даже
если совсем фальшивая, образец где-то брали? Брали. Удостоверение тоже
оттуда.
- Вот вам, братцы, и сундук с секретом, - Волков с досады хлестнул
поводом по крутой шее своего жеребца и тут же взял в шенкеля, осаживая. - И
давно ты до этого додумался, молчальник?
- Когда с Орловым документы смотрели. - Юсуф смущенно улыбнулся. - А
вы... разве иначе считали?
- Если бы иначе, - недовольно буркнул Анатолий Максимович. - Вообще я
об этом не подумал. Справка и есть справка, мало ли липы всякой нам несут.
Упустил, можно сказать. А мысль неплохая. Едва ли так уж прямо она нас на
след выведет, но кое-что может дать. Постой-ка... Что это там?
Уже несколько километров они ехали по невысокой земляной дамбе,
пролегавшей между опушкой и протянувшимся во всю ширину долины рисовым
полем. Слева, залитые водой, огороженные аккуратными земляными валиками,
чеки рисовых делянок сверкали под солнцем, как гигантская парниковая рама.
Справа стояла сплошная стена плотной зелени.
Кое-где попадались группы крестьян, работавших по колено в вязкой
коричневой жиже, неуклюжие арбы, запряженные сонными буйволами.
Одна такая арба, съезжавшая с дамбы на раскисшую лесную дорогу,
безнадежно застряла, накренясь, в самом центре громадной лужи. Повозка была
нагружена хворостом, целой горой, а на самом верху, вцепившись руками в уже
расползавшиеся вязанки, с трудом удерживалась девочка лет семи, совсем
по-взрослому закутанная в выцветший келагай. У арбы беспомощно суетился
старик в заплатанном архалуке и высоко подвернутых шароварах. Буйволы уже
явно выбились из сил, старик тоже.
- Подожди, пожалуйста, отец! - по-азербайджански крикнул Мехтиев,
осаживая гнедого. - Совсем немного погоди, сейчас помогу. - И он спрыгнул с
коня.
- Куда тебя понесло, Юсуф? - сердито окликнул его Волков. - За каким
чертом обоим мараться? Держи коня. Это больше по моей части.
Юсуф пытался было возразить, но Анатолий Максимович на этот раз
действительно рассердился.
- Держи повод, говорят. И со старшими не спорь. Марш на дорогу. - И,
тяжело ступая, Волков полез в самую середину лужи. Старик, что-то объясняя,
хватался то за ярмо, то за скользкие от грязи деревянные колеса.
Не обращая на него внимания, Волков чуть присел, пошире расставив ноги,
взялся за скособочившийся короб - даже под гимнастеркой было видно, как
вздулись, закаменели могучие мышцы. "Ну мертвая!" - прикрикнул он на самого
себя, и медленно, по сантиметру, повозка стала подниматься. Еще усилие,
еще... с чавканьем, бульканьем провернулись колеса, налегли на ярмо
почуявшие подмогу буйволы, арба двинулась вперед.
- Ай, пехлеван, ай яхши, пехлеван! - повторял, разводя руками, старик.
А Волков, мрачный и сердитый, уже шагал обратно, недовольно бурча себе под
нос:
- Придешь в управление в таком виде, так и на "губу" недолго.
Подгоняя коня, чтобы наверстать потерянное время, Анатолий Максимович
надолго замолчал, раздосадованный тем, что перемазался действительно
изрядно, и тем, что начало следствия было не слишком обнадеживающим.
Сын семиреченского казака, прирожденного следопыта и страстного
поклонника сокольской гимнастики, Волков пошел в отца, как говорится, и
статью и привычками, так что на юрфаке прославился как гиревик и борец. Он и
в органы-то был приглашен по рекомендации одного из своих товарищей по
республиканской сборной, в большей своей части укомплектованной динамовцами.
Но хотя именно спортивные навыки в наибольшей мере способствовали всем
успехам Анатолия Максимовича на служебном поприще, в том числе и тем,
которые требовали отнюдь не голой силы, а сообразительности, быстроты
реакции, внимания, находчивости, недовольный собой, он не мог быть по
отношению к самому себе справедливым и скакал молча, нахлестывая уже
взмокшего жеребца.
Прогрохотав колесами по стыкам станционных стрелок, поезд набирал ход.
Осталась позади долина Куры. Террасы, выстланные выгоревшим покровом осенних
трав, постепенно повышаясь, стали уходить на север к самому горизонту. А
где-то далеко, уже за его волнистой линией, проступали в предвечерней дымке
сизые угловатые очертания вершин и облачно-белые шапки снегов Кавказского
хребта.
Анатолий Максимович, известный в управлении своей деловитой
методичностью, на остановке накупил газет и теперь прочно погрузился в
чтение телеграмм ТАСС. Юсуф молча сидел, глядя в окно, за которым
промелькали знакомые места - родина отца. Юсуф не был здесь с раннего
детства. Он вспоминал о судьбе отца - рабочего нефтяных промыслов. Мешади
Самед, искалеченный приводом в мастерской и вышвырнутый владельцами без
копейки пособия, несмотря на увечье, трудился до конца своих дней. Он
никогда не пытался понять, почему так жестоко обошелся с ним единоверец -
промысел принадлежал известному нефтяному магнату Тагиеву, - но не роптал на
судьбу.
Товарищи собрали немного денег, собирали тайком - в 1911 году это было
делом рискованным, того и гляди попадешь в черный список, а то не мудрено
угодить и в тюрьму. Мешади Самед перебрался в Баку, оборудовал маленькую
слесарную мастерскую и зажил обычной жизнью городского ремесленника.
Юсуф родился за год до всех этих событий и хорошо помнил до уголков
прокопченный полуподвал, верстак, заваленный рухлядью, вечное гудение
паяльной лампы, большую жестяную вывеску мастерской. Эта вывеска была,
пожалуй, одним из самых ярких воспоминаний его детства, потому что
рассматривал он ее часто и подолгу. На бледно-голубом фоне из-под кривобоких
керосинок, кувшинов с носиками, похожими на лебединые шеи, и пузатых
купеческих замков проступали кисти винограда, румяные лепешки, шампуры с
аппетитным шашлыком. Вывеска прежде украшала вход в какой-то духан, а потом
была переделана художником из спившихся семинаристов.
Доходы от мастерской были более чем скромными, соседи именовали ее
владельца "почтенным Мешади Самедом" больше из вежливости. Но как бы то ни
было, четверых детей он вырастил и даже, осуществив свою давнюю мечту,
послал старшего сына в духовную школу - медресе. Но долго проучиться Юсуфу
не пришлось.
Мешади Самед был простым, работящим, честным человеком, далеким от
какой бы ни было политики. Но, верный лучшим традициям своего народа, он
знал, что за добро надо платить добром, даже если цена ему окажется очень
высока.
Это случилось в 1920 году, когда в Баку во второй раз вошли англичане.
Однажды вечером глухую тишину Шемахинки, на которой жили Мехтиевы, нарушила
злобная скороговорка перестрелки. Она длилась недолго, меньше минуты, а
немного спустя в ставню постучали торопливо, тревожно.
Ковыляя на своей деревяшке, Мешади Самед поспешил к окну.
- Кто там?
- Открой, Самед. Это я, Гордеев Николай. Помнишь Сабунчи, промысел?
- Николай? Друг в дом - радость дому. Сейчас, дорогой, сейчас, только
вот лампу...
- Света не зажигай. И скорее!
Издалека донесся остервенелый, захлебывающийся лай собак. Мешади Самед
распахнул дверь. В проеме показалась темная фигура, послышался торопливый
шепот. Сгорающий от любопытства Юсуф с трудом разбирал обрывки фраз.
- Гонятся... Очень важно... Спрячешь... А если меня... отдашь сверток
тому, кто придет от Николая.
- Заходи в дом, - твердо сказал отец. - Как можно? Ты же ранен?
Спрячешься во дворе.
- Нельзя, Самед. Всю семью вырежут. Рана легкая, уйду, не поддамся.
Рисковать нельзя. Спрячь и закрывайся.
Гордеев исчез. Мешади Самед быстро проковылял в угол, где спали
ребятишки, тронул за плечо Юсуфа.
- Не спишь?
- Нет, отец.
- Возьми это, - он сунул в руки мальчику небольшой, туго обтянутый
липкой от смолы парусиной сверток с какими-то бумагами. - Беги на задний
двор и спрячь получше, дальше от дома. Быстрее. Пока в доме будет кто-то
чужой, не возвращайся. А если меня... уведут, отдашь пакет тому, кто придет
от Николая. Понял?
- Да, отец.
Через несколько минут, когда Юсуф уже карабкался по столбу,
поддерживавшему общественную голубятню, на углу другого переулка, под окнами
Мехтиевых, залилась лаем ищейка, в дверь застучали рукоятками маузеров.
- Иду, иду, уважаемые! Не стучите так сильно, напугаете соседей! Я уже,
уже иду! - нараспев выкрикивал Мешади Самед, неспешно разжигая керосиновую
лампу. Но отворить дверь ему не пришлось. Ветхий запор не выдержал, в
комнату ворвались трое полицейских. Английский офицер, командовавший
облавой, и сипаи - проводники с собаками остались на улице.
То, что в домике не скрывается никто посторонний, было видно сразу.
Мешади Самед держался с достоинством, разговаривал почтительно, так, как и
подобает правоверному мусульманину говорить с представителями власти. Может
быть, все и обошлось бы благополучно, полицейские, во всяком случае, уже
вышли из дома, но овчарка рвалась с поводка. Сипай что-то сказал офицеру,
тот включил фонарик, пошарил лучом по стенам, осветил дверной проем...