Страница:
культуры. Основные общественные вопросы не были в России решены. И это
побуждало передовую русскую мысль жадно приникать к опыту Запада. Высокий
уровень русской литературы и искусства, возникших на гребне демократического
подъема, позволял выбирать в культуре Запада самое значительное и ценное.
Шекспир оказал огромное влияние на русскую литературу и искусство XIX -
начала XX в. {См. монументальный труд: Шекспир и русская культура/Под ред.
академика М. П. Алексеева. М.; Л.: Наука, 1965. Особенно значительны в нем
главы самого М. П. Алексеева и Ю. Д. Левина.} Но театральные интерпретаторы
Шекспира порой постигали только отдельные стороны его художественной манеры
или переводили реализм Шекспира в иное качество. Вопрос заключается в том,
способны ли артисты, художники XIX-XX вв. адекватно раскрыть Шекспира.
Они смогли выразить психологическое богатство и сложность его
характеров. Но титанизм героев Шекспира, который опирался на ренессансную
веру в безграничные возможности человека, оказывался часто недоступным
артистам нового времени.
Сами эти характеры воспринимались как далекие от современной жизни.
Отсюда романтический аспект, в котором обычно выступали они в искусстве
Малого театра. И вся линия постановоки Шекспира вместе с постановками
Шиллера, Лопе де Вега, Гюго именовалась романтической.
Шекспир был кумиром артистов Малого театра. Он был тем великим
писателем, которого надо постигнуть, до которого надо возвыситься. Отсюда
абсолютное доверие к тексту, подчинение себя Шекспиру. Но хотели ли того
артисты XIX в. или нет, они толковали Шекспира в духе своего времени,
отвечали своей интерпретацией на запросы своей эпохи.
И когда благодаря их искусству образы Шекспира оживали на русской
сцене, великий английский драматург становился полноправным участником
русской идейной жизни.
Анализ спектаклей и актерских работ прошлого имеет свои непреодолимые
трудности. Это анализ из вторых рук, разбор спектаклей, которых я не видел.
От блестящей полосы развития русской театральной шекспирианы остались
рецензии, затерявшиеся в пожелтевших газетах и журналах, фотографии в
театральном музее, да немногие пластинки. Конечно, среди рецензий есть
такая, как "Гамлет, драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета", столь же
глубокая и знаменитая, как сам Мочалов в роли Гамлета.
Но Белинский исключение. Многие рецензенты, на которых приходится
полагаться, люди поверхностные и банальные. Часто их статьи написаны с той
развязной насмешливостью, с которой бойкие журналисты считали возможным
писать о театре. К тому же сегодняшний спектакль мог быть не равен
завтрашнему. Дело не только в том, что один и тот же актер мог сегодня
сыграть лучше, а завтра хуже. Большие мастера не переставали работать над
ролью и после премьеры. Образ видоизменялся, рос, обретая новые краски, все
это делает те характеристики, которые мы даем, условными и относительными.
Мы стараемся их уточнять и корректировать. Приводим подлинные
высказывания. Сталкиваем противоположные мнения. Опираемся на отзывы
авторитетных ценителей - больших людей искусства. Там, где возможно,
подключаем голоса наших современников.
При работе над статьей мы использовали большой газетный и журнальный
материал. В каждой характеристике спектакля или отдельного исполнителя мы
опираемся на твердые и зафиксированные фактические данные. Но, чтобы не
загромождать статью и не превращать ее в собрание ссылок и отсылок к
источникам, мы даем ссылки только в том случае, когда высказывание или
сообщенные факты исходят от известного критика или деятеля культуры,
Мочалов - легендарный русский трагик, самый знаменитый русский
исполнитель Шекспира.
Со времен Белинского возникло противопоставление Мочалова Каратыгину.
Каратыгин - представитель холодной, статуарной, точно выверенной игры. В
своем искусстве он воплощал казенный и строгий классический Петербург.
Мочалов играл в московском Малом театре. Сын актера, выходца из
крепостных, он был далек от господ и казенной дворянской цивилизации, душой
и образом жизни принадлежал народу.
Конечно, романтическая эстетика и ее идеи были для Мочалова книгами за
семью печатями. Но он гениально улавливал веянья эпохи и выражал их в
доступной каждому форме.
Неверно, что Мочалов небрежно относился к своему искусству, не учил
ролей и умышленно бездействовал большую часть спектакля.
Мочалов не мог лгать на сцене. Если материал роли совпадал с его
собственным чувством, возникала вспышка и образ освещался ярким светом. Если
не совпадал, подъема не получалось. Отсюда знаменитая неровность игры
Мочалова. Он играл не спектакль, а отдельные моменты роли. Он не фиксировал
образ, и каждый раз одни и те же места играл по-разному.
И все же он не в меньшей степени, чем Щепкин, заложил основы русского
сценического искусства.
Мочалов играл Шекспира в тот период, когда переводы-переделки в духе
классицизма заменялись переводами, более близкими к подлинному Шекспиру.
В 1823 г. он сыграл Отелло в переделке Дюссиса, в 1837 г. в переводе
Панаева, пускай сделанном с французского оригинала и прозаическом, но
неизмеримо более точном.
Недостатки пьесы Дюссиса были усилены русским переводчиком, передавшим
ее напыщенными стихами.
Герой трагедии был превращен в эффектного французского рыцаря, некоего
бравурного трубадура, прославляющего войну и любовь.
Но и эту пьесу Мочалов играл вне традиционной манеры. В чем же была
особенность его исполнения? "Натуральность игры г. Мочалова казалась иногда
впадающею в излишнюю простоту (тривиальность). Но причиною сего, нам
кажется, напыщенный тон других действующих лиц и слог перевода, дико и
неприятно отличавшийся какою-то надутостью от простоты его игры, к тому же,
когда все декламируют по нотам, странно слышать одного говорящего
по-человечески" {Павел Степанович Мочалов / Сост. Ю. Дмитриев и А. Клинчин.
М.: Искусство, 1953, с. 120 (статья подписана "Любитель русского театра"). В
этой книге собраны все основные материалы о Мочалове. Наш анализ строится
только на этих материалах.}.
Эта простота игры, поражавшая в напыщенном создании Дюссиса, проявилась
еще сильнее, когда Мочалов сыграл настоящего Шекспира.
По словам современников, Отелло Мочалова был человеком крупного
масштаба, личностью, наделенной глубокой и могучей душой, способной
чувствовать сильно и пламенно. Да и внешне Отелло Мочалова был значителен и
величав - царственная поступь, манеры, полные достоинства.
Белинский называет его "Великий Отелло". И одновременно "младенец" {Там
же, с. 241.}. Итак, большой и яркий человек, но человек наивный, способный
непосредственно и искренне воспринимать открывающуюся перед ним жизнь.
"Повесть своей любви в сенате перед лицом дожа Мочалов, передавал
просто, скромно, но необыкновенно нежно. Задушевный голос и теплое чувство
мирили с похищением Дездемоны, и зрителю становилось ясно и понятно, за что
и как эта скромная и нежная молодая девушка полюбила пожилого, толстогубого,
чернокожего мавра" {Там же, с. 338 (статья Кублицкого).}.
Белинский особенно выделяет вторую половину спектакля. Он вспоминает
искаженное мукой черное лицо Отелло-Мочалова, его глухой, внешне спокойный
голос {Там же, с. 240.}. "Блестящий монолог прощания со всем, что должно
быть дорого воинственной: душе мавра, Мочалов читал с грустным отчаянием"
{Там же, с. 339 (слова Кублицкого).}.
Белинский перечисляет и те моменты, когда под влиянием страсти и муки
Отелло "засверкал молниями и заговорил бурями". Но при этом в сцене удушения
Дездемоны "было видно какое-то колебание, какая-то искра сожаления" {Там
же.}. Замечателен был спор Отелло с Эмилией, в котором до сознания мавра
доходит: страшная истина. Не позы, эффектные сцены и фанфары, а разительная
правда в обрисовке Отелло и обуревающих его страстей характеризует игру
Мочалова.
Как замечает Белинский, Мочалов давал не только верный список с
действительности. Он изображал жизнь в широкой перспективе, укрупнял и
преображал ее.
Белинский писал: "Я не пойду смотреть в роли Лира ни Мочалова, ни
Каратыгина, потому что в первом, может быть, увижу Лира, но только Лира, а
не короля Лира, а во втором - только короля, но не Лира-короля" {Там же, с.
257.}.
Мочалов впервые сыграл Лира в 1839 г. Великий критик верно указывает те
места, которые особенно удались Мочалову. Лир король был мало интересен.
Артист вырастал в этой роли с того момента, когда возникает возмущение Лира
неблагодарностью детей.
Проклятие преступным дочерям Лир произносил с крайней
раздражительностью, за которой предчувствовалось помешательство. Безумие
Лира артист передавал в трогательной сцене, когда Корделия сидит над больным
отцом. В сознании Лира происходит борьба между безумием и отцовским
чувством.
Наконец, современники запомнили последнюю сцену - Лир держит на руках
труп дочери.
Роль Ромео Мочалов сыграл сравнительно поздно - в 1841 г., артисту было
сорок лет. Но и в этой роли были места, поражавшие зрителей искренностью и
правдой. Так играл Мочалов первую вспышку страсти к Джульетте. Так играл он
и сцену с Лоренцо, когда говорил, что может жить только рядом с Джульеттой
и, взглянув на спокойное лицо старца, добавлял:
Старик, ты не поймешь меня.
Выразителен был и разговор с аптекарем. Грусть Ромео была окрашена
едкой горькой иронией.
Иначе черты своего дарования раскрывал Мочалов в роли Ричарда III.
Белинский отмечал, что Мочалов обладал способностью, не прибегая к гриму,
выражать суть персонажа. Мочалов "умеет переменять и свой вид, и лицо, и
голос, и манеры, по свойству играемой им роли" {Там же, с. 240.}.
Так менял он свой облик в роли Ричарда. Роль эта живо опровергает
распространенное мнение о том, что Мочалов не обладал настоящим мастерством.
Он был мастером, и мастерство его служило глубочайшему раскрытию пьесы и
характера.
Мы позволим себе привести довольно большое описание сцены обольщения
леди Анны, сделанное талантливым пером Аполлона Григорьева. Интересно, что
описание это подтверждает другой очевидец - Кублицкий.
"Из-за всего этого вырисовывается мрачная зловещая фигура хромого
демона с судорожными движениями, с огненными глазами... Полиняло-бланжевый
костюм исчезает, малорослая фигура растет в исполинский образ какого-то
змея, удава, именно змея: он как змей-прельститель становился хором с леди
Анною, он магнетизировал ее своим фосфорически-ослепительным взглядом и
мелодическими тонами своего голоса.
- Боже мой, что это был за голос... В самой мелодичности было что-то
энергическое, мужское... Нет, это была мелодичность тонов все-таки густых,
тонов грудного тенора, потрясающих своей вибрацией..." {Там же, с. 330.}
Аполлону Григорьеву вторит Кублицкий. "Здесь он мастерски пускал в дело
свой чудный голос: его нежные, вкрадчивые звуки ласкали слух, как бы
охватывали все существо слабой женщины, и она покорялась обаятельному
влиянию искусителя".
О другом эпизоде спектакля Кублицкий пишет:
"Лицемерная сцена отказа принять корону передавалась московским актером
тоже очень хорошо. Игра физиономии была замечательна; у него в этот момент
было два лица, одно для представителей парламента, другое для публики..."
{Там же, с. 339.}
Так сыграть эту сложную сцену мог только тонкий мастер.
Декорации спектакля были убогими и доморощенными. Меньше всего они были
способны создать иллюзию. Но достаточно было появиться Мочалову, как на
подмостках возникала правда.
Так было в последней сцене, особенно плохо обставленной театром.
"...Лишь раздавался еще за сценой крик Ричарда "Коня, коня, полцарства
за коня", - все изменялось. Мочалов взбегал на сцену усталый, рассеянный;
правая рука крепко сжимала рукоятку меча, ноги его путались, как будто шли
по неровному полю... он приносил с собой всю бурю брани, весь ужас
поражения. Зритель чувствовал, что в эту минуту королю дороже всего конь. Он
утомлен, он хром, армия его разбита: королю нужней всего убежать с поля
битвы. На другой день он способен отомстить за поражение десятками побед; -
но теперь ему нужен только конь" {Там же, с 340.}.
Центральной ролью Мочалова не только в пьесах Шекспира, центральной
ролью всего его творчества был Гамлет. Именно он сделал Мочалова властителем
дум своего поколения.
Первое представление "Гамлета" (Мочалов играл его в переводе Н.
Полевого) состоялось 22 января 1837 г, Белинский описывает игру Мочалова на
девяти представлениях. Оба они - и артист и критик - представляют свое
время: Мочалов - юность нашего театра, Белинский - юность литературной
критики.
Главный критерий, с которым Белинский подходит к исполнению Мочалова,
то, насколько соответствует оно пьесе Шекспира. Ведь Белинский начинает свою
статью просто с разбора шекспировского "Гамлета".
Гамлет как раз и был той ролью, которая в решающих моментах совпала со
сферой собственных страстей и дум Мочалова. Грусть, любовь, негодование и
презрение, переходящее в оскорбленность за человека, тоска и потеря веры в
него - все это было стихией Мочалова {См.: Марков П. А. Малый театр
тридцатых - сороковых годов - В кн. Московский Малый театр. М.: Госиздат.
1924. с. 167-247.}.
Стиль исполнения, как и стиль самого критика, стиль поэтический,
восторженный, особенно сказался в описании того, как играл Мочалов на первом
представлении сцену мышеловки.
Уходят король и его свита. "Наконец остается один Горацио и сидящий на
скамеечке Гамлет, в положении человека, которого спертое и удерживаемое всей
силою исполинской воли чувство готово разразиться ужасною бурею. Вдруг
Мочалов одним львиным прыжком, подобно молнии, со скамеечки перелетает на
середину сцены и, затопавши ногами и замахавши руками, оглашает театр
взрывом адского хохота... Нет! если бы по данному мгновению вылетел дружный
хохот из тысячи грудей, слившихся в одну грудь, - и тот показался бы смехом
слабого дитяти в сравнении с этим неистовым, громовым, оцепеняющим хохотом,
потому что для такого хохота нужна не крепкая грудь с железными нервами, а
громадная душа, потрясенная бесконечною страстию... А это топанье ногами,
это махание руками, вместе с этим хохотом? - О, это была макабрская пляска
отчаяния, веселящегося своими муками, упивающегося своими жгучими
терзаниями... О, какая картина, какое могущество духа, какое обаяние
страсти!.." {Павел Степанович Мочалов, с. 221.}
Мы нарочно привели этот большой отрывок. В нем удивительно отразилось
время актера и критика.
Но стиль исполнения еще не решает проблемы трактовки характера Гамлета
во всей ее полноте. Подводя итоги своему впечатлению от первого спектакля,
Белинский отмечает, что "мы видели Гамлета не столько шекспировского,
сколько мочаловского, потому что в этом случае актер, самовольно от поэта,
придал Гамлету гораздо более силы и энергии, нежели сколько может быть у
человека, находящегося в борьбе с самим собою и подавленного тяжестью
невыносимого для него бедствия, и дал ему грусти и меланхолии гораздо менее,
нежели сколько должен ее иметь шекспировский Гамлет.
И добавляет:
"Словом, он был великим творцом, но творцом субъективным, а это уже
великий недостаток" {Цит. по: Там же, с. 228.}. Правда, в дальнейшем
Белинский оговаривает, что это относится отнюдь не ко всей роли, а к
отдельным ее местам. Говоря о следующих представлениях, он отмечает, что
многие сцены были сыграны Мочаловым более верно. Тем не менее оценка эта
очень важна.
Ведь и Аполлон Григорьев отмечает в Гамлете Мочалова "излишек энергии и
сил" {Там же, с. 332.}.
Да, Мочалов играл Гамлета в соответствии с требованиями своего времени.
Это был Гамлет эпохи Лермонтова, эпохи субъективного и действенного
отрицания.
Сам Лермонтов сказал: "Мне нужно действовать". Исследователи давно
установили своеобразные переклички между трактовкой Мочалова и
высказываниями о Шекспире Лермонтова. Правда, письмо Лермонтова написано
пятнадцатилетним мальчиком. Но оно тем более интересно, ибо предвосхищает
Мочалова и Белинского. "Вступаюсь за честь Шекспира. Если он велик, то это в
Гамлете, если он истинно Шекспир, этот гений необъемлемый, проникающий в
сердце человека, в законы судьбы, оригинальный, то есть неподражаемый
Шекспир, - то это в Гамлете".
Лермонтова увлекает образ одинокого, но внутренне сильного Гамлета,
осыпающего своих противников язвительными насмешками. Лермонтов так передает
слова принца, обращенные к Гильденстерну и Розенкранцу: "Ужели после этого
не чудаки вы оба? когда из такой малой вещи вы не можете исторгнуть
согласных звуков, как хотите из меня, существа, одаренного сильной волею,
исторгнуть тайные мысли?.." {Лермонтов М.Ю. Полн. собр. соч. М.; Л.: ОГИЗ,
1948, т. 4, с. 400-401. Последний по времени серьезный анализ этой проблемы
дан Ю. Д. Левиным в кн.: Шекспир и русская культура, с. 241-245.}.
Сильный и энергичный Гамлет-отрицатель, сыгранный Мочаловым, стал
знамением эпохи, ответил на запросы времени.
Может показаться, что этот Гамлет бурных страстей и великих душевных
порывов, Гамлет, наделенный энергией и силой, не выражает смысла
шекспировской трагедии.
И все же это не так. И это превосходно показал другой знаменитый Гамлет
русского театра, умница Южин. Несмотря на несходство Мочалова с традиционным
представлением о шекспировском герое, он признал Мочалова истинным Гамлетом.
Южин понимает, что Гамлета нельзя считать человеком непосредственной страсти
и тем более неудержимого темперамента. Из статьи Белинского видно, что в
лучшие моменты своего исполнения Мочалов играл его именно так.
И все же Южин делает вывод: "Мочалов был прав, безусловно, и недаром
Белинский создал ему нерукотворный памятник своей статьей... Гамлет не есть
что-нибудь, определенное теми или другими характерными чертами. Он выражает
в себе вечный протест правды против неправды и вместе с тем вечное сомнение:
"Что есть истина?" Вяло или энергично, бешено или сосредоточенно, рассудочно
или темпераментно выражается его сомнение - совершенно безразлично с точки
зрения внутреннего понимания его духа. Велик тот актер, который сумел
воплотить эту любовь к правде и вечное искание истины в форму, волнующую
современных ему зрителей, который внес в Гамлета всю сумму сомнений,
запросов и порывов лучшей части современной ему публики" {Александр Иванович
Южин-Сумбатов. М.: Искусство, 1951, с. 413.}.
Таким и был Гамлет Мочалова. Артист отбросил рационализм Гамлета и
выделил в нем черты, близкие себе и своему времени.
Однако временным и преходящим не исчерпывается значение Гамлета
Мочалова. И к этой роли можно отнести то, что говорилось о других ролях
Мочалова, - правда, искренность, простота. "Клянусь честью, здесь была
истинная жизнь Гамлета, а не игра актера. Все делалось просто, но сердце
замирало от страха..." - пишет современник {Павел Степанович Мочалов, с.
277. Имя автора этой статьи неизвестно.}.
Это была истинная жизнь, потому что Мочалов смог выразить ее на сцене в
театральной поэтической форме.
Возможно, что эта театральная приподнятость и поэтическая условность
были у актера романтической эпохи Мочалова акцентированы больше, чем у
актеров второй половины века и тем более у наших современников.
Одно бесспорно: Мочалов сочетал правду и поэтическую условность в
верных пропорциях, достигал органического и художественного их сочетания.
Подобное органическое сочетание правды и условности он завещал русскому
театру.
Мочалов умер в 1848 г. Пятидесятые-семидесятые годы были на сцене
Малого театра периодом утверждения реализма. В 1853 г. состоялось первое
представление комедии Островского "Не в свои сани не садись". Рядом со
Щепкиным на сцену театра вышли Садовский, Шуйский, Никулина-Косицкая и
другие представители реалистической манеры игры. Утверждению реализма
способствовали пьесы русского репертуара - комедии Грибоедова, Гоголя,
Островского, Сухово-Кобылина, Потехина.
После смерти Щепкина труппу возглавлял И. В. Самарин. Премьер труппы
был поклонником Шекспира и сыграл видную роль в пропаганде его творчества.
Правда, его подход к Шекспиру имел свои особенности.
В статье о Мочалове Белинский писал, что Самарин хорош в роли Кассио,
но из-за слабого голоса едва сносен в роли Лаэрта.
Лучшей ролью, сыгранной Самариным в одном спектакле с Мочаловым, был
Меркуцио. По единодушному мнению современников, Самарин пленял в этой роли
своей неиссякаемой жизнерадостностью: "Особенно хорошо была сыграна им сцена
поединка и смерти Меркуцио, когда смертельно раненный Меркуцио страдает от
боли и все-таки не перестает шутить и умирает вместе с проклятием и шуткой
на устах". Меркуцио - персонаж трагедии. Но давно уже известно, что этот
изысканный и благородный молодой человек находится в безусловном родстве с
героями комедий. Именно в комедиях развил Самарин достигнутое им в роли
Меркуцио.
После смерти Мочалова были попытки поставить трагедии Шекспира, создать
образы Гамлета, Отелло, Лира, отвечающие требованиям времени. Одну из таких
попыток предпринял сам Самарин. Он говорил сестре Мочалова: "Решаюсь я
сыграть Гамлета, но буду его иначе играть, чем Павел Степанович. Я дам
другой характер Гамлету" {Рогачевский М. Иван Васильевич Самарин. М.; Л.:
Искусство. 1948 с. 32.}.
Направление, в котором развивалось театральное искусство после смерти
Мочалова, побудило создателей спектакля нарисовать точную бытовую картину.
О спектакле этом есть отзыв восторженного поклонника Мочалова -
человека прошлой эпохи - Аполлона Григорьева. "Память нарисовала передо мною
все это его безобразие - и Гамлета, сентиментального до слабоумия, детского
до приторности, верного до мелочности всему тому, что в Шекспире есть ветошь
и тряпки, - до опущенного чулка и обнаженной коленки - и Офелию, которую
доставали нарочно - искали, видите, чистейшей простоты и
"непосредственности", и которая мяукала какие-то английские народные мотивы"
{Павел Степанович Мочалов, с. 332.}.
Аполлону Григорьеву противостоит другой критик, видевший в игре
Самарина новый шаг в развитии искусства: "Языку и всему бытию Гамлета придал
такую поразительную простоту, столько общечеловеческих черт, столько
убедительной истины, что такого рода олицетворение трагического характера
можно назвать новым шагом в искусстве" {Карнеев Т. В. Пятьдесят лет из жизни
артиста. М., 1882, с. 18.}.
Эти противоположные отзывы позволяют судить об особенностях трактовки
Самарина. И все же это была неудача. Причина не только в том, что Самарин не
был трагическим актером. Распался синтез поэзии и правды. Самарин не нашел
истолкования, которого требовало время.
Не случайно он сыграл спектакль всего два раза и отказался от роли.
В 1850 г. в труппу Малого театра после пребывания в провинции вернулся
трагик Корнелий Полтавцев. Он выступил в ролях Гамлета, Отелло, Кориолана.
По отзыву того же Аполлона Григорьева, этот трагик, игравший в стиле
Мочалова, был высок в отдельных местах, но цельного характера не мог
создать.
В 1851 г. по совету Аполлона Григорьева Садовский сыграл короля Лира.
Обращение его к образу Лира было подсказано популярной аналогией между
героем комедии Островского купцом Большовым, которого дочь и зять бросили в
долговой тюрьме, и королем Лиром.
Садовский был известен как блестящий исполнитель роли могильщика в
"Гамлете" и шута в "Короле Лире". Но то, что комик выбрал трагическую роль,
само по себе вызывало недоверие.
Садовский избегал внешних эффектов. Он предпочел честный неуспех ложью
купленному успеху. Серьезный и умный артист внимательно продумал роль.
Некоторые сцены (особенно во время второго представления) прошли удачно -
сцена суда над дочерьми, смерть короля Лира. И все же Садовский потерпел
крах. "Звуки были верны, но тон был опущен до обыденного житейского
душевного строя", - писал А. Григорьев. В погоне за правдой Садовский, как и
Самарин, не нашел поэтического тона, нужного, для передачи Шекспира. В 1867
г. Гамлета без особого успеха сыграл Вильде. Все эти исполнители играли
буднично и прозаично, а главное, не смогли ответить на вопросы времени, как
отвечал на них Мочалов.
А между тем были обстоятельства, толкавшие театр к Шекспиру. В 1864 г.
отмечалось трехсотлетие со дня рождения великого английского драматурга.
Энергично пропагандировал творчество Шекспира известный театральный
критик Александр Николаевич Баженов, издававший газету "Театральные афиши и
антракт", переименованную позднее в "Антракт".
Кружок любителей драматического искусства ставил комедии Шекспира.
Самарин примкнул к этому кружку и начал ставить комедии на сцене Малого
театра. Он и его соратники опирались на завоевания русского сценического
реализма, на опыт социально-психологической характеристики, накопленный в
работе над русской комедией и драмой XIX в.
В начале 1865 г. было показано "Укрощение строптивой", в котором
Самарин играл Петруччио, Колосова - Катарину, Федотова - Бьянку. В 1871 г.
Федотова перешла на роль Катарины,
В том же 1865 г. Самарин сыграл Бенедикта в "Много шума из ничего" с
Федотовой - Беатриче и короля французского в "Конец - делу венец" с
побуждало передовую русскую мысль жадно приникать к опыту Запада. Высокий
уровень русской литературы и искусства, возникших на гребне демократического
подъема, позволял выбирать в культуре Запада самое значительное и ценное.
Шекспир оказал огромное влияние на русскую литературу и искусство XIX -
начала XX в. {См. монументальный труд: Шекспир и русская культура/Под ред.
академика М. П. Алексеева. М.; Л.: Наука, 1965. Особенно значительны в нем
главы самого М. П. Алексеева и Ю. Д. Левина.} Но театральные интерпретаторы
Шекспира порой постигали только отдельные стороны его художественной манеры
или переводили реализм Шекспира в иное качество. Вопрос заключается в том,
способны ли артисты, художники XIX-XX вв. адекватно раскрыть Шекспира.
Они смогли выразить психологическое богатство и сложность его
характеров. Но титанизм героев Шекспира, который опирался на ренессансную
веру в безграничные возможности человека, оказывался часто недоступным
артистам нового времени.
Сами эти характеры воспринимались как далекие от современной жизни.
Отсюда романтический аспект, в котором обычно выступали они в искусстве
Малого театра. И вся линия постановоки Шекспира вместе с постановками
Шиллера, Лопе де Вега, Гюго именовалась романтической.
Шекспир был кумиром артистов Малого театра. Он был тем великим
писателем, которого надо постигнуть, до которого надо возвыситься. Отсюда
абсолютное доверие к тексту, подчинение себя Шекспиру. Но хотели ли того
артисты XIX в. или нет, они толковали Шекспира в духе своего времени,
отвечали своей интерпретацией на запросы своей эпохи.
И когда благодаря их искусству образы Шекспира оживали на русской
сцене, великий английский драматург становился полноправным участником
русской идейной жизни.
Анализ спектаклей и актерских работ прошлого имеет свои непреодолимые
трудности. Это анализ из вторых рук, разбор спектаклей, которых я не видел.
От блестящей полосы развития русской театральной шекспирианы остались
рецензии, затерявшиеся в пожелтевших газетах и журналах, фотографии в
театральном музее, да немногие пластинки. Конечно, среди рецензий есть
такая, как "Гамлет, драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета", столь же
глубокая и знаменитая, как сам Мочалов в роли Гамлета.
Но Белинский исключение. Многие рецензенты, на которых приходится
полагаться, люди поверхностные и банальные. Часто их статьи написаны с той
развязной насмешливостью, с которой бойкие журналисты считали возможным
писать о театре. К тому же сегодняшний спектакль мог быть не равен
завтрашнему. Дело не только в том, что один и тот же актер мог сегодня
сыграть лучше, а завтра хуже. Большие мастера не переставали работать над
ролью и после премьеры. Образ видоизменялся, рос, обретая новые краски, все
это делает те характеристики, которые мы даем, условными и относительными.
Мы стараемся их уточнять и корректировать. Приводим подлинные
высказывания. Сталкиваем противоположные мнения. Опираемся на отзывы
авторитетных ценителей - больших людей искусства. Там, где возможно,
подключаем голоса наших современников.
При работе над статьей мы использовали большой газетный и журнальный
материал. В каждой характеристике спектакля или отдельного исполнителя мы
опираемся на твердые и зафиксированные фактические данные. Но, чтобы не
загромождать статью и не превращать ее в собрание ссылок и отсылок к
источникам, мы даем ссылки только в том случае, когда высказывание или
сообщенные факты исходят от известного критика или деятеля культуры,
Мочалов - легендарный русский трагик, самый знаменитый русский
исполнитель Шекспира.
Со времен Белинского возникло противопоставление Мочалова Каратыгину.
Каратыгин - представитель холодной, статуарной, точно выверенной игры. В
своем искусстве он воплощал казенный и строгий классический Петербург.
Мочалов играл в московском Малом театре. Сын актера, выходца из
крепостных, он был далек от господ и казенной дворянской цивилизации, душой
и образом жизни принадлежал народу.
Конечно, романтическая эстетика и ее идеи были для Мочалова книгами за
семью печатями. Но он гениально улавливал веянья эпохи и выражал их в
доступной каждому форме.
Неверно, что Мочалов небрежно относился к своему искусству, не учил
ролей и умышленно бездействовал большую часть спектакля.
Мочалов не мог лгать на сцене. Если материал роли совпадал с его
собственным чувством, возникала вспышка и образ освещался ярким светом. Если
не совпадал, подъема не получалось. Отсюда знаменитая неровность игры
Мочалова. Он играл не спектакль, а отдельные моменты роли. Он не фиксировал
образ, и каждый раз одни и те же места играл по-разному.
И все же он не в меньшей степени, чем Щепкин, заложил основы русского
сценического искусства.
Мочалов играл Шекспира в тот период, когда переводы-переделки в духе
классицизма заменялись переводами, более близкими к подлинному Шекспиру.
В 1823 г. он сыграл Отелло в переделке Дюссиса, в 1837 г. в переводе
Панаева, пускай сделанном с французского оригинала и прозаическом, но
неизмеримо более точном.
Недостатки пьесы Дюссиса были усилены русским переводчиком, передавшим
ее напыщенными стихами.
Герой трагедии был превращен в эффектного французского рыцаря, некоего
бравурного трубадура, прославляющего войну и любовь.
Но и эту пьесу Мочалов играл вне традиционной манеры. В чем же была
особенность его исполнения? "Натуральность игры г. Мочалова казалась иногда
впадающею в излишнюю простоту (тривиальность). Но причиною сего, нам
кажется, напыщенный тон других действующих лиц и слог перевода, дико и
неприятно отличавшийся какою-то надутостью от простоты его игры, к тому же,
когда все декламируют по нотам, странно слышать одного говорящего
по-человечески" {Павел Степанович Мочалов / Сост. Ю. Дмитриев и А. Клинчин.
М.: Искусство, 1953, с. 120 (статья подписана "Любитель русского театра"). В
этой книге собраны все основные материалы о Мочалове. Наш анализ строится
только на этих материалах.}.
Эта простота игры, поражавшая в напыщенном создании Дюссиса, проявилась
еще сильнее, когда Мочалов сыграл настоящего Шекспира.
По словам современников, Отелло Мочалова был человеком крупного
масштаба, личностью, наделенной глубокой и могучей душой, способной
чувствовать сильно и пламенно. Да и внешне Отелло Мочалова был значителен и
величав - царственная поступь, манеры, полные достоинства.
Белинский называет его "Великий Отелло". И одновременно "младенец" {Там
же, с. 241.}. Итак, большой и яркий человек, но человек наивный, способный
непосредственно и искренне воспринимать открывающуюся перед ним жизнь.
"Повесть своей любви в сенате перед лицом дожа Мочалов, передавал
просто, скромно, но необыкновенно нежно. Задушевный голос и теплое чувство
мирили с похищением Дездемоны, и зрителю становилось ясно и понятно, за что
и как эта скромная и нежная молодая девушка полюбила пожилого, толстогубого,
чернокожего мавра" {Там же, с. 338 (статья Кублицкого).}.
Белинский особенно выделяет вторую половину спектакля. Он вспоминает
искаженное мукой черное лицо Отелло-Мочалова, его глухой, внешне спокойный
голос {Там же, с. 240.}. "Блестящий монолог прощания со всем, что должно
быть дорого воинственной: душе мавра, Мочалов читал с грустным отчаянием"
{Там же, с. 339 (слова Кублицкого).}.
Белинский перечисляет и те моменты, когда под влиянием страсти и муки
Отелло "засверкал молниями и заговорил бурями". Но при этом в сцене удушения
Дездемоны "было видно какое-то колебание, какая-то искра сожаления" {Там
же.}. Замечателен был спор Отелло с Эмилией, в котором до сознания мавра
доходит: страшная истина. Не позы, эффектные сцены и фанфары, а разительная
правда в обрисовке Отелло и обуревающих его страстей характеризует игру
Мочалова.
Как замечает Белинский, Мочалов давал не только верный список с
действительности. Он изображал жизнь в широкой перспективе, укрупнял и
преображал ее.
Белинский писал: "Я не пойду смотреть в роли Лира ни Мочалова, ни
Каратыгина, потому что в первом, может быть, увижу Лира, но только Лира, а
не короля Лира, а во втором - только короля, но не Лира-короля" {Там же, с.
257.}.
Мочалов впервые сыграл Лира в 1839 г. Великий критик верно указывает те
места, которые особенно удались Мочалову. Лир король был мало интересен.
Артист вырастал в этой роли с того момента, когда возникает возмущение Лира
неблагодарностью детей.
Проклятие преступным дочерям Лир произносил с крайней
раздражительностью, за которой предчувствовалось помешательство. Безумие
Лира артист передавал в трогательной сцене, когда Корделия сидит над больным
отцом. В сознании Лира происходит борьба между безумием и отцовским
чувством.
Наконец, современники запомнили последнюю сцену - Лир держит на руках
труп дочери.
Роль Ромео Мочалов сыграл сравнительно поздно - в 1841 г., артисту было
сорок лет. Но и в этой роли были места, поражавшие зрителей искренностью и
правдой. Так играл Мочалов первую вспышку страсти к Джульетте. Так играл он
и сцену с Лоренцо, когда говорил, что может жить только рядом с Джульеттой
и, взглянув на спокойное лицо старца, добавлял:
Старик, ты не поймешь меня.
Выразителен был и разговор с аптекарем. Грусть Ромео была окрашена
едкой горькой иронией.
Иначе черты своего дарования раскрывал Мочалов в роли Ричарда III.
Белинский отмечал, что Мочалов обладал способностью, не прибегая к гриму,
выражать суть персонажа. Мочалов "умеет переменять и свой вид, и лицо, и
голос, и манеры, по свойству играемой им роли" {Там же, с. 240.}.
Так менял он свой облик в роли Ричарда. Роль эта живо опровергает
распространенное мнение о том, что Мочалов не обладал настоящим мастерством.
Он был мастером, и мастерство его служило глубочайшему раскрытию пьесы и
характера.
Мы позволим себе привести довольно большое описание сцены обольщения
леди Анны, сделанное талантливым пером Аполлона Григорьева. Интересно, что
описание это подтверждает другой очевидец - Кублицкий.
"Из-за всего этого вырисовывается мрачная зловещая фигура хромого
демона с судорожными движениями, с огненными глазами... Полиняло-бланжевый
костюм исчезает, малорослая фигура растет в исполинский образ какого-то
змея, удава, именно змея: он как змей-прельститель становился хором с леди
Анною, он магнетизировал ее своим фосфорически-ослепительным взглядом и
мелодическими тонами своего голоса.
- Боже мой, что это был за голос... В самой мелодичности было что-то
энергическое, мужское... Нет, это была мелодичность тонов все-таки густых,
тонов грудного тенора, потрясающих своей вибрацией..." {Там же, с. 330.}
Аполлону Григорьеву вторит Кублицкий. "Здесь он мастерски пускал в дело
свой чудный голос: его нежные, вкрадчивые звуки ласкали слух, как бы
охватывали все существо слабой женщины, и она покорялась обаятельному
влиянию искусителя".
О другом эпизоде спектакля Кублицкий пишет:
"Лицемерная сцена отказа принять корону передавалась московским актером
тоже очень хорошо. Игра физиономии была замечательна; у него в этот момент
было два лица, одно для представителей парламента, другое для публики..."
{Там же, с. 339.}
Так сыграть эту сложную сцену мог только тонкий мастер.
Декорации спектакля были убогими и доморощенными. Меньше всего они были
способны создать иллюзию. Но достаточно было появиться Мочалову, как на
подмостках возникала правда.
Так было в последней сцене, особенно плохо обставленной театром.
"...Лишь раздавался еще за сценой крик Ричарда "Коня, коня, полцарства
за коня", - все изменялось. Мочалов взбегал на сцену усталый, рассеянный;
правая рука крепко сжимала рукоятку меча, ноги его путались, как будто шли
по неровному полю... он приносил с собой всю бурю брани, весь ужас
поражения. Зритель чувствовал, что в эту минуту королю дороже всего конь. Он
утомлен, он хром, армия его разбита: королю нужней всего убежать с поля
битвы. На другой день он способен отомстить за поражение десятками побед; -
но теперь ему нужен только конь" {Там же, с 340.}.
Центральной ролью Мочалова не только в пьесах Шекспира, центральной
ролью всего его творчества был Гамлет. Именно он сделал Мочалова властителем
дум своего поколения.
Первое представление "Гамлета" (Мочалов играл его в переводе Н.
Полевого) состоялось 22 января 1837 г, Белинский описывает игру Мочалова на
девяти представлениях. Оба они - и артист и критик - представляют свое
время: Мочалов - юность нашего театра, Белинский - юность литературной
критики.
Главный критерий, с которым Белинский подходит к исполнению Мочалова,
то, насколько соответствует оно пьесе Шекспира. Ведь Белинский начинает свою
статью просто с разбора шекспировского "Гамлета".
Гамлет как раз и был той ролью, которая в решающих моментах совпала со
сферой собственных страстей и дум Мочалова. Грусть, любовь, негодование и
презрение, переходящее в оскорбленность за человека, тоска и потеря веры в
него - все это было стихией Мочалова {См.: Марков П. А. Малый театр
тридцатых - сороковых годов - В кн. Московский Малый театр. М.: Госиздат.
1924. с. 167-247.}.
Стиль исполнения, как и стиль самого критика, стиль поэтический,
восторженный, особенно сказался в описании того, как играл Мочалов на первом
представлении сцену мышеловки.
Уходят король и его свита. "Наконец остается один Горацио и сидящий на
скамеечке Гамлет, в положении человека, которого спертое и удерживаемое всей
силою исполинской воли чувство готово разразиться ужасною бурею. Вдруг
Мочалов одним львиным прыжком, подобно молнии, со скамеечки перелетает на
середину сцены и, затопавши ногами и замахавши руками, оглашает театр
взрывом адского хохота... Нет! если бы по данному мгновению вылетел дружный
хохот из тысячи грудей, слившихся в одну грудь, - и тот показался бы смехом
слабого дитяти в сравнении с этим неистовым, громовым, оцепеняющим хохотом,
потому что для такого хохота нужна не крепкая грудь с железными нервами, а
громадная душа, потрясенная бесконечною страстию... А это топанье ногами,
это махание руками, вместе с этим хохотом? - О, это была макабрская пляска
отчаяния, веселящегося своими муками, упивающегося своими жгучими
терзаниями... О, какая картина, какое могущество духа, какое обаяние
страсти!.." {Павел Степанович Мочалов, с. 221.}
Мы нарочно привели этот большой отрывок. В нем удивительно отразилось
время актера и критика.
Но стиль исполнения еще не решает проблемы трактовки характера Гамлета
во всей ее полноте. Подводя итоги своему впечатлению от первого спектакля,
Белинский отмечает, что "мы видели Гамлета не столько шекспировского,
сколько мочаловского, потому что в этом случае актер, самовольно от поэта,
придал Гамлету гораздо более силы и энергии, нежели сколько может быть у
человека, находящегося в борьбе с самим собою и подавленного тяжестью
невыносимого для него бедствия, и дал ему грусти и меланхолии гораздо менее,
нежели сколько должен ее иметь шекспировский Гамлет.
И добавляет:
"Словом, он был великим творцом, но творцом субъективным, а это уже
великий недостаток" {Цит. по: Там же, с. 228.}. Правда, в дальнейшем
Белинский оговаривает, что это относится отнюдь не ко всей роли, а к
отдельным ее местам. Говоря о следующих представлениях, он отмечает, что
многие сцены были сыграны Мочаловым более верно. Тем не менее оценка эта
очень важна.
Ведь и Аполлон Григорьев отмечает в Гамлете Мочалова "излишек энергии и
сил" {Там же, с. 332.}.
Да, Мочалов играл Гамлета в соответствии с требованиями своего времени.
Это был Гамлет эпохи Лермонтова, эпохи субъективного и действенного
отрицания.
Сам Лермонтов сказал: "Мне нужно действовать". Исследователи давно
установили своеобразные переклички между трактовкой Мочалова и
высказываниями о Шекспире Лермонтова. Правда, письмо Лермонтова написано
пятнадцатилетним мальчиком. Но оно тем более интересно, ибо предвосхищает
Мочалова и Белинского. "Вступаюсь за честь Шекспира. Если он велик, то это в
Гамлете, если он истинно Шекспир, этот гений необъемлемый, проникающий в
сердце человека, в законы судьбы, оригинальный, то есть неподражаемый
Шекспир, - то это в Гамлете".
Лермонтова увлекает образ одинокого, но внутренне сильного Гамлета,
осыпающего своих противников язвительными насмешками. Лермонтов так передает
слова принца, обращенные к Гильденстерну и Розенкранцу: "Ужели после этого
не чудаки вы оба? когда из такой малой вещи вы не можете исторгнуть
согласных звуков, как хотите из меня, существа, одаренного сильной волею,
исторгнуть тайные мысли?.." {Лермонтов М.Ю. Полн. собр. соч. М.; Л.: ОГИЗ,
1948, т. 4, с. 400-401. Последний по времени серьезный анализ этой проблемы
дан Ю. Д. Левиным в кн.: Шекспир и русская культура, с. 241-245.}.
Сильный и энергичный Гамлет-отрицатель, сыгранный Мочаловым, стал
знамением эпохи, ответил на запросы времени.
Может показаться, что этот Гамлет бурных страстей и великих душевных
порывов, Гамлет, наделенный энергией и силой, не выражает смысла
шекспировской трагедии.
И все же это не так. И это превосходно показал другой знаменитый Гамлет
русского театра, умница Южин. Несмотря на несходство Мочалова с традиционным
представлением о шекспировском герое, он признал Мочалова истинным Гамлетом.
Южин понимает, что Гамлета нельзя считать человеком непосредственной страсти
и тем более неудержимого темперамента. Из статьи Белинского видно, что в
лучшие моменты своего исполнения Мочалов играл его именно так.
И все же Южин делает вывод: "Мочалов был прав, безусловно, и недаром
Белинский создал ему нерукотворный памятник своей статьей... Гамлет не есть
что-нибудь, определенное теми или другими характерными чертами. Он выражает
в себе вечный протест правды против неправды и вместе с тем вечное сомнение:
"Что есть истина?" Вяло или энергично, бешено или сосредоточенно, рассудочно
или темпераментно выражается его сомнение - совершенно безразлично с точки
зрения внутреннего понимания его духа. Велик тот актер, который сумел
воплотить эту любовь к правде и вечное искание истины в форму, волнующую
современных ему зрителей, который внес в Гамлета всю сумму сомнений,
запросов и порывов лучшей части современной ему публики" {Александр Иванович
Южин-Сумбатов. М.: Искусство, 1951, с. 413.}.
Таким и был Гамлет Мочалова. Артист отбросил рационализм Гамлета и
выделил в нем черты, близкие себе и своему времени.
Однако временным и преходящим не исчерпывается значение Гамлета
Мочалова. И к этой роли можно отнести то, что говорилось о других ролях
Мочалова, - правда, искренность, простота. "Клянусь честью, здесь была
истинная жизнь Гамлета, а не игра актера. Все делалось просто, но сердце
замирало от страха..." - пишет современник {Павел Степанович Мочалов, с.
277. Имя автора этой статьи неизвестно.}.
Это была истинная жизнь, потому что Мочалов смог выразить ее на сцене в
театральной поэтической форме.
Возможно, что эта театральная приподнятость и поэтическая условность
были у актера романтической эпохи Мочалова акцентированы больше, чем у
актеров второй половины века и тем более у наших современников.
Одно бесспорно: Мочалов сочетал правду и поэтическую условность в
верных пропорциях, достигал органического и художественного их сочетания.
Подобное органическое сочетание правды и условности он завещал русскому
театру.
Мочалов умер в 1848 г. Пятидесятые-семидесятые годы были на сцене
Малого театра периодом утверждения реализма. В 1853 г. состоялось первое
представление комедии Островского "Не в свои сани не садись". Рядом со
Щепкиным на сцену театра вышли Садовский, Шуйский, Никулина-Косицкая и
другие представители реалистической манеры игры. Утверждению реализма
способствовали пьесы русского репертуара - комедии Грибоедова, Гоголя,
Островского, Сухово-Кобылина, Потехина.
После смерти Щепкина труппу возглавлял И. В. Самарин. Премьер труппы
был поклонником Шекспира и сыграл видную роль в пропаганде его творчества.
Правда, его подход к Шекспиру имел свои особенности.
В статье о Мочалове Белинский писал, что Самарин хорош в роли Кассио,
но из-за слабого голоса едва сносен в роли Лаэрта.
Лучшей ролью, сыгранной Самариным в одном спектакле с Мочаловым, был
Меркуцио. По единодушному мнению современников, Самарин пленял в этой роли
своей неиссякаемой жизнерадостностью: "Особенно хорошо была сыграна им сцена
поединка и смерти Меркуцио, когда смертельно раненный Меркуцио страдает от
боли и все-таки не перестает шутить и умирает вместе с проклятием и шуткой
на устах". Меркуцио - персонаж трагедии. Но давно уже известно, что этот
изысканный и благородный молодой человек находится в безусловном родстве с
героями комедий. Именно в комедиях развил Самарин достигнутое им в роли
Меркуцио.
После смерти Мочалова были попытки поставить трагедии Шекспира, создать
образы Гамлета, Отелло, Лира, отвечающие требованиям времени. Одну из таких
попыток предпринял сам Самарин. Он говорил сестре Мочалова: "Решаюсь я
сыграть Гамлета, но буду его иначе играть, чем Павел Степанович. Я дам
другой характер Гамлету" {Рогачевский М. Иван Васильевич Самарин. М.; Л.:
Искусство. 1948 с. 32.}.
Направление, в котором развивалось театральное искусство после смерти
Мочалова, побудило создателей спектакля нарисовать точную бытовую картину.
О спектакле этом есть отзыв восторженного поклонника Мочалова -
человека прошлой эпохи - Аполлона Григорьева. "Память нарисовала передо мною
все это его безобразие - и Гамлета, сентиментального до слабоумия, детского
до приторности, верного до мелочности всему тому, что в Шекспире есть ветошь
и тряпки, - до опущенного чулка и обнаженной коленки - и Офелию, которую
доставали нарочно - искали, видите, чистейшей простоты и
"непосредственности", и которая мяукала какие-то английские народные мотивы"
{Павел Степанович Мочалов, с. 332.}.
Аполлону Григорьеву противостоит другой критик, видевший в игре
Самарина новый шаг в развитии искусства: "Языку и всему бытию Гамлета придал
такую поразительную простоту, столько общечеловеческих черт, столько
убедительной истины, что такого рода олицетворение трагического характера
можно назвать новым шагом в искусстве" {Карнеев Т. В. Пятьдесят лет из жизни
артиста. М., 1882, с. 18.}.
Эти противоположные отзывы позволяют судить об особенностях трактовки
Самарина. И все же это была неудача. Причина не только в том, что Самарин не
был трагическим актером. Распался синтез поэзии и правды. Самарин не нашел
истолкования, которого требовало время.
Не случайно он сыграл спектакль всего два раза и отказался от роли.
В 1850 г. в труппу Малого театра после пребывания в провинции вернулся
трагик Корнелий Полтавцев. Он выступил в ролях Гамлета, Отелло, Кориолана.
По отзыву того же Аполлона Григорьева, этот трагик, игравший в стиле
Мочалова, был высок в отдельных местах, но цельного характера не мог
создать.
В 1851 г. по совету Аполлона Григорьева Садовский сыграл короля Лира.
Обращение его к образу Лира было подсказано популярной аналогией между
героем комедии Островского купцом Большовым, которого дочь и зять бросили в
долговой тюрьме, и королем Лиром.
Садовский был известен как блестящий исполнитель роли могильщика в
"Гамлете" и шута в "Короле Лире". Но то, что комик выбрал трагическую роль,
само по себе вызывало недоверие.
Садовский избегал внешних эффектов. Он предпочел честный неуспех ложью
купленному успеху. Серьезный и умный артист внимательно продумал роль.
Некоторые сцены (особенно во время второго представления) прошли удачно -
сцена суда над дочерьми, смерть короля Лира. И все же Садовский потерпел
крах. "Звуки были верны, но тон был опущен до обыденного житейского
душевного строя", - писал А. Григорьев. В погоне за правдой Садовский, как и
Самарин, не нашел поэтического тона, нужного, для передачи Шекспира. В 1867
г. Гамлета без особого успеха сыграл Вильде. Все эти исполнители играли
буднично и прозаично, а главное, не смогли ответить на вопросы времени, как
отвечал на них Мочалов.
А между тем были обстоятельства, толкавшие театр к Шекспиру. В 1864 г.
отмечалось трехсотлетие со дня рождения великого английского драматурга.
Энергично пропагандировал творчество Шекспира известный театральный
критик Александр Николаевич Баженов, издававший газету "Театральные афиши и
антракт", переименованную позднее в "Антракт".
Кружок любителей драматического искусства ставил комедии Шекспира.
Самарин примкнул к этому кружку и начал ставить комедии на сцене Малого
театра. Он и его соратники опирались на завоевания русского сценического
реализма, на опыт социально-психологической характеристики, накопленный в
работе над русской комедией и драмой XIX в.
В начале 1865 г. было показано "Укрощение строптивой", в котором
Самарин играл Петруччио, Колосова - Катарину, Федотова - Бьянку. В 1871 г.
Федотова перешла на роль Катарины,
В том же 1865 г. Самарин сыграл Бенедикта в "Много шума из ничего" с
Федотовой - Беатриче и короля французского в "Конец - делу венец" с