Баркер Клайв. Сотканный мир

   Дежурный с недоуменным видом вернулся к себе, а Шэдвелл подошел к Иммаколате, которая нашла тень; вернее, тень нашла ее.
   – Что случилось? Это из-за солнца?
   Она не смотрела на него, но все же ответила.
   – Я чувствую Фугу, – так тихо, что он скорее догадался, чем услышал. – И еще что-то.
   Он подождал, но она молчала. Когда он уже собирался спросить, она продолжила:
   – Там, далеко, – и сглотнула, словно избавляясь от чего-то, застрявшего в горле. – Бич...
   Бич? Правильно ли он ее понял?
   Видимо, Иммаколата почуяла его сомнение.
   – Да, Шэдвелл. Он там.
   И даже ее незаурядный самоконтроль не смог скрыть дрожь в ее голосе.
   – Ты ошибаешься.
   Она едва заметно покачала головой.
   – Он мертв.
   – Он не может умереть. Он спит. Он ждет.
   – Но чего?
   –Может быть, пробуждения Фуги.
   Ее глаза из золотых стали серебряными. Дымки менструма поплыли, курясь, из глазниц, освещая воздух призрачным сиянием. Он никогда ее такой не видел, и это возбудило его. Член до боли напрягся в брюках, но она осталась к этому безучастна. Всегда была. В отличие от ее слепой сестры Магдалены, использовавшей свою неугасимую похоть в ужасных целях. Даже сейчас Шэдвелл видел, как она насторожилась в темном углу.
   – Я вижу пустыню, – сказала Иммаколата, прервав его мысли. – Яркое солнце. Беспощадное. Это самое пустое место на земле.
   – И там сейчас Бич?
   Она кивнула.
   Он спит. По-моему... он забыл.
   – Так он там и останется, разве не так? Кто его может разбудить?
   Но эти слова не убеждали даже его самого.
   – Послушай, – сказал он, – мы найдем Фугу и продадим прежде чем Бич повернется во сне. Незачем об этом сейчас думать.
   Иммаколата молчала, по-прежнему глядя в никуда.
   Шэдвелл лишь очень смутно сознавал, что она делает. В конце концов он был только Кукушонком – человеческим существом – и многого не видел, чему иногда был даже рад.
   Он понимал одно: за Фугой тянулся длинный хвост легенд. За годы поисков он выслушал их немало, от колыбельных до предсмертных исповедей. Все, что он смог заключить – что многие пытались достичь этого места, не веря до конца в его реальность. И он может получить очень много, если выложит Фугу перед ними на стол. Поэтому отступать он не собирался.
   – Он знает,Шэдвелл. Даже во сне он знает.
   Он знал, что утешать ее бесполезно и вместо этого попытался сыграть прагматика.
   – Чем скорее мы найдем ковер и распорядимся им, тем лучше для нас, – заявил он.
   Эта мысль, казалось, привела ее в чувство.
   – Может быть, – она, наконец, посмотрела на него. – Может и так.
   Истечение менструма внезапно прекратилось. Сомнения прошли, и вернулась былая уверенность. Он знал, что она доведет дело до конца, и никакой Бич не отвлечет ее от ее мести.
   – Мы потеряем след, если не поспешим.
   – Нет, – сказала она. – Подождем. Пусть жара спадет.
   Он понял, что это его наказание. Она имела в виду егожар, а не уличный. Ему придется обуздывать себя – не только потому, что только она знала путь к Фуге, но и затем, чтобы лишнее время провести с ней, купаясь в аромате ее дыхания.
   Этого ритуала преступления-наказания ему хватило, чтобы оставаться в напряжении до конца дня.
   Ее же его желание, как всегда, привело в недоумение. Все орудия, живые и неживые, без питания прекращают работать. Даже звезды гаснут через миллионы лет. Но похоть Кукушат опровергает все законы. Чем меньше ее питают, тем сильнее она разгорается.

V
До темноты

1

   В общей сложности Сюзанна видела свою бабку по матери раз десять. Еще ребенком она инстинктивно чувствовала, что этой женщине нельзя доверять – похоже, так считали и ее родители. Теперь, когда ей было 24, она могла критически посмотреть на это и пришла к выводу, что причиной такой подозрительности была завеса тайны, окружавшая всегда Мими Лащенски.
   Саму ее фамилию было трудно выговорить, и для детского уха она звучала скорее как сказочное заклинание, чем как имя реального человека. И не только это. Сюзанна хорошо помнила маленькую женщину с черными (похоже, крашеными) волосами, туго стянутыми вокруг никогда не улыбающегося лица. У Мими были причины горевать. Ее первый муж, который, кажется, работал в цирке, исчез перед первой мировой войной; сбежал, как шептались в семье, не выдержав странностей Мими. Второй муж, дедушка Сюзанны, умер от рака легких в начале 50-х. С тех пор она жила в изоляции, вдали от детей и внуков, в своем доме в Ливерпуле, куда теперь, по ее странной прихоти, держала путь Сюзанна.
   По пути на север она вспоминала Мими и ее дом. В детстве этот дом казался ей огромным, куда больше их дома в Бристоле, и всегда мрачным. Чем больше она вспоминала, тем мрачнее он представлялся ей.
   В потайной книге ее воображения эта поездка к Мими была возвращением в мир детства – но не безоблачного, беззаботного детства, а тех его страхов и опасностей, от которых освободило взросление. Ливерпуль был столицей этих страхов, с его вечной промозглой сыростью и запахом холодного дыма. Сама мысль о нем нагоняла на нее тоску.
   Конечно, она давно забыла эти свои страхи. Какую власть они могут иметь над ней? Она сидела за рулем своей машины – взрослая, современная женщина, воплощение энергии и независимости.
   Она подумала о своей студии в Лондоне и о керамике, которую оставила сушиться и ждать своего возвращения.
   Потом вспомнила Финнегана и ужин с ним два дня назад. Потом своих друзей, любому из которых могла бы доверить все или почти все. Имея все это за спиной, она легко могла встретиться с мрачными призраками детства. Она прибавила скорость и выехала на шоссе.
   Но воспоминания не отпускали.
   Одно из них вдруг выплыло из какой-то темной ниши в памяти, не по частям, как это обычно бывает, а сразу, с удивительной четкостью.
   Ей было тогда шесть лет. Они с матерью приехали к Мими – редкий визит вежливости, от каких отец всегда уклонялся. Стоял холодный и сырой ноябрь.
   Мими сидела у камина, едва обогревающего большую комнату. Лицо ее, как всегда печальное, было белым от пудры, глаза странно отсвечивали в полутьме.
   Потом она заговорила, медленно и как-то механически.
   – Сюзанна.
   Она и теперь отчетливо слышала этот голос из прошлого.
   – У меня для тебя подарок.
   Сердце девочки подпрыгнуло и провалилось куда-то в желудок.
   – Скажи спасибо, Сюзи, – прошептала мать.
   Она сказала.
   – Он наверху, —продолжала Мими, – в спальне. Иди возьми сама, ладно? Это сверток в нижнем отделении шкафа.
   –Иди, Сюзи.
   Она почувствовала, как рука матери подталкивает ее к двери.
   – Ну, давай.
   Она оглянулась на мать, потом на Мими. Пощады от них ждать не приходилось. Она вышла и пошла к лестнице, которая нависала над ней темной громадой, вызывая безотчетный ужас. В любом другом доме она не боялась бы, но это был дом Мими.
   Она поднялась, цепляясь за перила и каждый миг ожидая чего-нибудь страшного. Но ничего не случилось, и она уже смелее направилась к бабушкиной спальне.
   Шторы там, как и в других комнатах, были закрыты; пробивающийся через них свет окрашивал все в цвет старого камня. На полке тикали часы – гораздо медленнее, чем ее пульс. На стене над кроватью висело большое овальное фото мужчины в глухом сюртуке. И слева от двери высился огромный шкаф, вдвое выше ее.
   Она быстро подбежала к нему, торопясь взять подарок прежде чем ее сердце разорвется от страха. Рванула холодную ручку. Изнутри пахнуло нафталином и лавандовой водой. Не обращая внимания на насмешливый шорох теней по углам, она стала рыться в коробках и свертках, разыскивая обещанный пакет.
   Чтобы было светлей, она приоткрыла дверцу пошире – и тут из темноты выскочило что-то со злобными желтыми глазами. Она закричала, и неведомая тварь закричала в ответ, передразнивая ее. Тогда она кинулась к двери, в коридор и вниз по ступенькам. Внизу ее ждала мать.
   – Что с тобой, Сюзи?
   Она не могла ответить, только прижалась к матери и прорыдала, что хочет домой. Ее не смогли утешить, даже когда Мими сходила наверх и, вернувшись, стала объяснять что-то о зеркале в двери шкафа.
   Они вскоре уехали, и с тех пор Сюзанна ни разу не входила в спальню Мими. И о том подарке больше никто не вспоминал.
   Таков был голый остов воспоминания, но его облекали плотью запахи, звуки, световые блики, и это делало его реальным и гораздо более значимым, чем казалось. Она не помнила уже лица парня, лишившего ее девственности, но запах из открытого шкафа Мими словно до сих пор стоял у нее в легких.
   Странная избирательность памяти.
   Еще более странным было письмо, из-за которого она и отправилась в эту поездку.
   За десять лет это была первая весть от бабушки. Уже одно это могло заставить ее поехать. А содержание письма, нацарапанного большими, расползающимися буквами на листке почтовой бумаги, прибавило ей скорости.
   Оно начиналось «Сюзанна». Не «дорогая», не «милая». Просто «Сюзанна».
   "Сюзанна.
   Прости за мои каракули. Я сейчас больна. Не думаю, что это серьезно, но кто знает, что будет завтра?
   Поэтому я и пишу тебе, так как боюсь того, что может произойти.
   Не могла бы ты приехать ко мне? Нам нужно о многом поговорить. Раньше я не хотела, но теперь это необходимо.
   Я знаю, что объясняю непонятно, но иначе в письме не могу.
   Приезжай, прошу тебя. События принимают нежелательный оборот, и я должна поговорить с тобой об этом.
   С любовью,
   Мими".
   Письмо было похоже на тихое озеро. Поверхность его была спокойна, но что таилось в глубине? «События принимают нежелательный оборот».Что это значит? Что ее жизнь скоро закончится? Это нежелательно, но вряд ли неожиданно. Что еще?
   Письмо шло целую неделю. Получив его, Сюзанна сразу позвонила Мими, но телефон не отвечал. Тогда она оставила керамику сушиться, собрала сумку и выехала на север.

2

   Она проехала по Рю-стрит. Дом 18 был пуст. В шестнадцатом тоже никто не жил, но в следующем толстуха по имени Вайолет Памфри дала ей необходимую информацию. Мими несколько дней назад увезли в тяжелом состоянии в больницу в Сефтоне. Ее кредиторы – коммунальные службы и поставщики продуктов – уже начали вывозить вещи в уплату долгов.
   – Как стервятники, – сказала миссис Памфри. – А ведь она еще жива. Как не стыдно! Они тащили все, что попадалось под руку. Понимаете ли, она жила очень замкнуто, никогда не выходила, а то бы они занялись этим еще раньше.
   Сюзанна подумала – увезли ли они шкаф? Поблагодарив миссис Памфри, она вернулась к дому Мими, крыша которого была сплошь покрыта птичьим пометом. Не найдя там ничего особенного, она поехала в больницу.

3

   У сестры на лице отражалось вежливое сочувствие.
   – Боюсь, миссис Лащенски очень больна. Вы ее близкая родственница?
   – Я ее внучка. Ее кто-нибудь навещал?
   – Нет, насколько я знаю. У нее паралич, мисс...
   – Пэрриш. Сюзанна Пэрриш.
   – Видите ли, большую часть времени она находится без сознания.
   – Понимаю.
   – Поэтому не ожидайте от нее чересчур много.
   Сестра провела ее через короткий коридор в палату, такую тихую, что там можно было бы услышать, как падают лепестки с цветов. Но цветов не было. Она не впервые была в такой обстановке; ее отец и мать умерли три года назад, с промежутком в шесть месяцев. Она сразу узнала и это зрелище, и запах.
   – Сегодня она не приходила в себя, – сообщила сестра, пропуская Сюзанну к постели.
   Первой ее мыслью было, что это какая-то чудовищная ошибка. Это не Мими. Слишком худая, слишком бледная. Она уже готова была это сказать, когда поняла, что ошибалась как раз она. Это была Мими, хотя волосы ее так поседели, что просвечивалась кожа, а паралич превратил лицо в неподвижную маску.
   Сюзанна едва не заплакала, увидев свою бабушку спящей так беспомощно, по-детски – к тому же этот сон должен был кончиться не новым днем, а вечной ночью. Когда-то эта женщина была сильной и властной. Все это ушло навсегда и не вернется.
   – Тогда я вас оставлю? – спросила сестра и вышла, не дожидаясь ответа. Сюзанна поднесла руку к лицу и стерла набежавшие слезы.
   Когда она поглядела вниз, морщинистые веки старухи дрогнули и открылись.
   Какой-то момент глаза Мими, казалось, смотрели на что-то позади Сюзанны. Потом она сосредоточилась, и взгляд ее сделался осмысленным.
   Она пошевелила обветренными губами, но ничего не смогла выговорить. Сюзанна приблизилась к кровати.
   – Здравствуй. Это я, Сюзанна.
   Старуха смотрела на нее в упор. «Я знаю», —говорил этот взгляд.
   – Хочешь воды?
   Губы Мими опять шевельнулись.
   – Воды? – повторила Сюзанна, и шевеление губ ответило ей. Они понимали друг друга.
   Сюзанна налила воды из графина в стакан и поднесла его к губам Мими. Та чуть подняла голову и коснулась руки Сюзанны. Прикосновение было легким, но Сюзанна вздрогнула так, что едва не выронила стакан.
   Внезапно дыхание Мими стало неровным, и ее рот дернулся в попытке что-то сказать. Результатом был лишь беспомощный хрип.
   – Все в порядке, – успокоила ее Сюзанна.
   Но глаза на иссохшем лице не принимали этого утешения. Нет, говорили они, не всев порядке, совсем не все. Смерть стоит за дверью, а я не могу даже высказать своих чувств.
   – Что? – прошептала Сюзанна, склоняясь к подушке.
   Пальцы старухи опять коснулись ее руки, и ее едва не стошнило. – Чем я могу помочь? – простейший вопрос, но и на него не приходилось ждать ответа.
   И тут, с неожиданностью, заставившей Сюзанну вскрикнуть, пальцы Мими сомкнулись на ее запястье так, что стало больно. Она могла отдернуть руку, но не успела: давно забытые запахи заполнили ее голову. Пахло нафталином, старой бумагой и лавандой. Запах из шкафа. И вместе с ним осознание того, что Мими как-то проникла в ее голову и пробудила там этот запах.
   Нарастающая в ней паника померкла перед видением, которое пришло вслед за звуком. Это был туманный калейдоскоп, постоянно меняющийся у нее перед глазами. Быть может, там и были какие-то цвета и фигуры, но она не могла их различить.
   Это, как и запах, было делом рук Мими. Этот узор был для нее жизненно важен, потому она и тратила последние силы, пытаясь передать его Сюзанне.
   Но она ничего не понимала.
   – О Боже, —раздался сзади голос сестры.
   Вторжение разрушило усилия Мими, и калейдоскоп исчез. Рассыпавшись вихрем разноцветных брызг. Сюзанна продолжала смотреть в лицо Мими, которая вдруг потеряла все свои силы, выпустила руку внучки и закатила глаза. Из ее рта пополз ручеек темной слюны.
   – Подождите, пожалуйста, за дверью, – скомандовала сестра, нажимая кнопку вызова над кроватью.
   Сюзанна отошла к двери, шокированная звуками, которые издавала Мими. Вошла вторая сестра.
   – Вызовите доктора Чая, – сказала ей первая. Потом обратилась к Сюзанне. – Пожалуйста, подождите снаружи.
   Она послушалась; пора было уступить место специалистам. В коридоре было полно народу, и она нашла место присесть только в двадцати ярдах от палаты.
   Ее мысли, как слепые бегуны, в беспорядке метались туда-сюда. Она снова и снова вспоминала спальню Мими на Рю-стрит; шкаф вставал над ней, как некий грозный и мстительный дух. Что бабушка хотела напомнить ей этим запахом лаванды и странным калейдоскопом? Что она еще может сделать?
   – Вы Сюзанна Пэрриш?
   На этот вопрос она могла ответить.
   – Да.
   – Я доктор Чай.
   Лицо доктора было круглым, как торт, и таким же невыразительным.
   – Ваша бабушка, миссис Лащенски...
   – Что?
   – ...она в очень плохом состоянии. Вы ее единственная родственница?
   – В этой стране единственная. Мои отец и мать умерли. У нее есть еще сын в Канаде.
   – Вы знаете его координаты?
   – У меня нет с собой его телефона... но я могу узнать.
   – Думаю, ему нужно сообщить.
   – Да, конечно. Но что... в смысле, вы можете мне сказать, сколько она еще проживет?
   Доктор вздохнул.
   – Кто знает? Когда ее привезли, я думал, что она не доживет до утра. Но она дожила. И так уже три дня. Удивительная стойкость, – он прервался, глядя на Сюзанну. – Знаете, по-моему, она дожидалась вас.
   – Меня?
   – Да. Из всего, что она говорила здесь, можно было разобрать одно – ваше имя. Думаю, она не хотела отходить, не поговорив с вами.
   – Понимаю.
   – Должно быть, вы очень важны для нее. Хорошо, что вы приехали. Знаете, многие старики умирают здесь совсем одни. Вы где остановились?
   – Пока нигде. Поеду в отель.
   – Тогда сообщите ваш телефон, чтобы мы могли позвонить в случае чего.
   – Конечно.
   Он кивнул и оставил ее среди снующих посетителей.
   Мими Лащенски не любила ее. Как такое могло быть. Они были закрыты друг для друга. Мими ни разу не видела ее взрослой. И все же доктор Чай был прав. Бабушка зачем-то ждала ее.
   Но зачем? Взять ее за руку и из последних сил передать ей порцию какой-то непонятной энергии? Странный дар. То ли слишком большой, то ли слишком маленький.
   Сюзанна вернулась в палату. Старуха лежала неподвижно, закрыв глаза. Она уже ничего не могла сказать. Лучше было вернуться на Рю-стрит и посмотреть, что из вещей там осталось.
   Она так долго боролась со своим детством и вот, вернувшись, обнаружила, что та же самая загадка терпеливо ждет ее.
   Существо в шкафу – ее отражение в зеркале, заставившее ее с плачем сбежать по лестнице.
   Там ли оно еще? И ее ли это отражение?

VI
Чокнутый Муни

1

   Кэл был испуган, как никогда раньше. Он сидел у себя в комнате, заперев дверь, и дрожал.
   Эта дрожь началась сразу после событий на Рю-стрит, почти сутки назад, и с тех пор не прекращалась. Иногда руки у него так тряслись, что он едва мог удержать стакан виски, которое пил всю ночь, не в силах заснуть. Иногда он стучал зубами. Но в основном дрожь была внутри, как будто голуби забрались к нему в живот и били там крыльями, пытаясь выбраться.
   И все потому, что он увидел нечто чудесное и знал в глубине души, что его жизнь непоправимым образом изменилась. Ведь он прыгнул в небо и увидел те волшебные края, куда мечтал попасть в раннем детстве.
   Он всегда был замкнутым ребенком, находившим развлечения в собственных фантазиях. Половину школьных лет он провел, глядя в окно и думая о какой-нибудь строчке в стихах, которой он не мог понять, или о чьем-то голосе, поющем песню в соседнем классе. Это напоминало ему о далеком неведомом мире. Этот мир ударял ему в лицо теплым ветром в хмурый декабрьский день, а во сне он беседовал, дружил и враждовал с его удивительными жителями.
   Но хотя это место и было ему знакомо, он никогда не мог отыскать туда пути. Он читал все книги, которые могли навести на след, – бесполезно. Королевство его снов было слишком прекрасным, чтобы существовать в действительности.
   Он знал, что истинная Страна чудес не такая. В ней столько же тени, сколько и света, и попасть в нее можно только великим напряжением ума и чувства.
   Потому он и дрожал теперь, чувствуя, что его голова вот-вот расколется.

2

   Он встал рано, спустился на кухню и поджарил себе яичницу с беконом. Потом сидел, уставясь в тарелку, пока наверху не послышались шаги проснувшегося отца.
   Он позвонил на работу и сказал Уилкоксу, что заболел; потом сообщил то же Брендану, который воспринял это так же равнодушно, как и все остальное.
   Сделав это, он опять поднялся к себе, сел на кровать и в который раз стал вспоминать случившееся на Рю-стрит, надеясь как-то прояснить суть таинственного происшествия.
   Но это не получалось. Как он ни поворачивал вчерашние события, они не поддавались разумному объяснению, и у него оставалось лишь всё то же мгновенное воспоминание и долгая боль потом.
   Там, в той стране было все, к чему он стремился: он это знал. Все, во что его отучали верить в школе – чудеса, тайны, причудливые тени и сладкоголосые духи. Все, что знали голуби, знал ветер, знали когда-то и люди, но забыли – все это ждало его там. Он видел это собственными глазами.
   И это, быть может, значило, что он нездоров.
   Как еще можно объяснить такую красочную галлюцинацию? Конечно, он не в своем уме. У него ведь это в крови. Его дед, Чокнутый Муни, кончил дни в желтом доме. Похоже, он был поэтом, хотя в семье об этом не говорили. Едва Брендан упоминал о нем, Эйлин говорила: «Хватит болтать», – но в отсутствие жены он кое-что рассказывал сыну о странном предке и даже читал его стихи. Кэл запомнил кое-что наизусть. И вот результат: в лучших традициях рода он видит галлюцинации и льет слезы в виски.
   Вопрос стоял: сказать или не сказать. Рассказать о том, что видел, вызывая смешки и косые взгляды, или сохранить все в тайне. Какая-то часть его хотела все открыть кому-нибудь (может, даже Брендану), но другая часть говорила:
   «Страна чудес не любит, когда о ней болтают, она открывается лишь тем, кто молчит и ждет».
   Так он и сделал. Сидел, дрожал и ждал.

3

   Вместо Страны чудес пришла Джеральдина, и ей не было дела до его галлюцинаций. Он услышал ее голос внизу, услышал, как Брендан говорит ей, что он заболел, и услышал, как она заявляет, что ей нужно повидать его, больного или здорового. Вот она уже у двери.
   – Кэл?
   Она подергала запертую дверь и постучала.
   – Кэл, это я! Проснись. Он потряс головой.
   – Кто это?
   – Почему ты заперся? Это я, Джеральдина!
   – Я плохо себя чувствую.
   – Пусти меня.
   Он не мог найти аргументов против этого и поплелся к двери.
   – Выглядишь ужасно, – сказала она, смягчив голос. – Что с тобой?
   – Все в порядке. Я просто упал.
   – Почему ты не позвонил? Я же должна была вчера вечером пригласить тебя на свадьбу. Забыл?
   В субботу старшая сестра Джеральдины Тереза выходила замуж за своего давнего воздыхателя, доброго католика, чью способность к продолжению рода трудно было отрицать: невеста уже была на четвертом месяце. Но ее выпирающий живот не мог омрачить долгожданной церемонии. Кэл, который уже два года встречался с Джеральдиной, был на свадьбе желанным гостем: его явно намечали на роль следующего зятя Норманна Келлуэя. Естественно, что его отказ от участия в торжестве будет воспринят как измена.
   – Вот я тебе и напоминаю, Кэл. Ты знаешь, как это для меня важно.
   – Я упал со стены.
   Она недоверчиво поглядела на него, словно в его возрасте это было непростительным ребячеством.
   – А зачем ты туда полез?
   Он вкратце рассказал ей о бегстве 33 и о своем визите на Рю-стрит – выборочно, не упоминая ковра и всего связанного с ним.
   – А птица нашлась? – спросила она, когда он закончил.
   – В общем да, – когда он вернулся домой, Брендан сообщил, что 33 опередил его и воссоединился с семьей.
   Об этом он тоже поведал Джеральдине.
   – Так ты не позвонил из-за этого голубя?
   Он кивнул.
   – Ты же знаешь, как отец их любит.
   Упоминание Брендана еще больше смягчило Джеральдину; они с отцом Кэла очень привязались друг к другу. «Она прелесть, – говорил отец, – держись за нее, а то кто-нибудь другой схватит». Эйлин так не думала и держалась с Джеральдиной прохладно, что заставляло ту еще больше ценить расположение Брендана.
   Она одарила Кэла прощающей улыбкой. Хотя ему не хотелось, чтобы она мешала его мыслям, он внезапно ощутил радость от ее прихода. Даже дрожь немного прошла.
   – Здесь душно, – сказала она. – Тебе нужно подышать воздухом. Открой-ка окно.
   Он подчинился. Когда он повернулся, она уже сидела, скрестив ноги, на его кровати, прислонившись к картинкам, наклеенным им на стену еще в детстве. Она называла эту раздражающую ее коллекцию звезд эстрады, политиков и животных «Стеной Плача».
   – Платье чудесное.
   Он какое-то время не мог понять.
   – У Терезы, – терпеливо объяснила она.
   – А-а.
   – Садись, Кэл.
   Он встал у окна. Воздух был чистым и сладким, напоминающим...
   – Да что с тобой?
   Он уже хотел сказать: «Я видел Страну чудес».Иными словами это нельзя было описать. Все прочее – обстоятельства, детали – было вторично. Достаточно четырех слов. Я видел Страну чудес.И если он и мог кому-то об этом сказать, то именно ей.
   – Скажи мне, Кэл. Ты болен?
   Он покачал головой.
   – Я видел... – начал он.
   – Что? Что ты видел?
   – Я видел... – снова начал он и опять сорвался. Он просто не мог этого выговорить. – Эти картинки... ты права... они дурацкие...
   Он продолжал бороться с собой, но часть его, призывавшая хранить тайну, уже победила. Он не мог ей сказать. Не сейчас.
   «Я Чокнутый Муни», —подумал он, и на этот раз не нашел в этой мысли ничего неприятного.
   – Ты выглядишь лучше, – отметила она. – Вот что значит воздух.

4

   И чему он мог научиться у сумасшедшего поэта, раз они теперь товарищи? Что бы сделал Чокнутый Муни на его месте?
   Он бы играл в эту игру, ответил он сам себе, а сам бы искал, искал это место, свою мечту, и нашел бы его, и не отпустил, даже если бы это действительно сделало его сумасшедшим.

* * *

   Они поговорили еще немного, и Джеральдина засобиралась домой. Нужно было готовиться к свадьбе.
   – Хватит гоняться за голубями. Я жду тебя в субботу.
   Он обнял ее.
   – Какой ты худой! Надо кормить тебя получше.