Страница:
сопровождении двух молодых людей, заявивших, что они ее родственники, уехала
в Лион.
Но Неаполь утомил Сада, и он возвращался во Францию. Судя по
высказываниям маркиза, его путешествие по-прежнему осложнялось отсутствием
денег. С неустанной настойчивостью и нарастающим раздражением он продолжал
писать об этом Гофриди, требуя пересылки денежных средств, полученных от
сбора податей в его поместьях. Иных средств к существованию он не имел. Сад
отсутствовал почти год. Его протесты относительно ситуации, в которую его
поставили Рене-Пелажи и Гофриди, несмотря на все более резкий тон
высказываний, оставались неуслышанными. Хотя во Франции его ожидала
опасность, ему ничего другого не оставалось, как вернуться домой. Ввиду
того, что во время путешествия маркиз приобрел значительное количество
предметов искусства и старины, которые теперь готовил к отправке, бедность
его выглядела лишь относительной.
1 июня он находился в Риме, а через две недели миновал Болонью и Турин.
К концу месяца Сад пересек границу и находился на пути к Греноблю, все еще
выдавая себя за графа де Мазана. Слугу, по имени Женес, он отправил вперед,
чтобы тот разведал обстановку в Ла-Косте. Все как будто было тихо, и маркиз
направил стопы к родовому замку, где в конце июля и обосновался. В это самое
время пятнадцатилетняя беглянка из Мазана рассказывала свою историю судье в
Оранже.
- 4 -
Несмотря на откровения девушки, некоторое время де Сад находился в
безопасности. Лето он провел в Ла-Косте, а потом двинулся в Монпелье. Именно
в Монпелье, 2 ноября, маркиз переговорил с мадам Трилле относительно ее
дочери, двадцатидвухлетней Катрин, которую собирался нанять в качестве
кухарки для Ла-Косты. Два дня спустя он в сопровождении девушки благополучно
вернулся в фамильный замок. Сад сделал также все необходимые приготовления,
чтобы нанять еще одну девушку для работы на кухне, а также горничную,
парикмахера и секретаря. Но осталась лишь одна из нанятых, в обязанности
которой входило помогать Катрин Трилле по кухне. С их стороны это был не
просто акт дезертирства. Среди девушек, присоединившихся к нему в замке,
присутствовала "жертва" скандала двухлетней давности. В утехах Ла-Косты
Катрин Трилле получила имя "Жюстина", что, в свете наиболее знаменитого
романа Сада, могло иметь - а могло и не иметь - значение. Что бы с ней на
самом деле там не делали, но одного этого с лихвой хватило для создания
маркизу массы неприятностей.
Январь 1777 года выдался тяжелым. В монастыре, в Париже, куда она
удалилась еще при жизни мужа, в 1767 году скончалась мать Сада, вдова графа
де Сада. Но известие пришло слишком поздно. Еще не узнав о ее смерти, маркиз
стал участником неприятного инцидента, связанного с Катрин Трилле. Сделку по
найму девушку на работу он заключил с ее матерью. 17 января, примерно в
полдень, Саду сообщили о прибытии в замок отца девушки. Отбросив подобающие
формальности, Трилле "нагло" двинулся на Сада и объявил, что пришел
вызволить дочь из непотребного места, которое им бесстыдно выдали за
респектабельный дом.
Подобным образом с маркизом еще никто раньше так не обращался. Он
разрешил Трилле переговорить с дочерью, но, когда речь зашла об ее уходе,
сказал, что не сможет отпустить девушку до тех пор, пока ей не найдут замены
для работы по кухне. Описывая проблемы, возникшие с кухонной прислугой в
"120 днях Содома", Сад, несомненно, пользовался собственным опытом. Но спор
с Трилле принимал все более опасное направление. Оказалось, кто-то из
прислуги, отработав короткий срок в Ла-Косте, вернулся в Монпелье. Они
сообщили, что маркиз предлагал им деньги, чтобы они соглашались
удовлетворять его самые низменные сексуальные прихоти. Услышав это, Трилле
сорвался с места в попытке спасти дочь и отомстить за нее. Доводы отца Сад
отвел как нелепые, сославшись на отсутствие денег для выплат за сексуальную
благосклонность прислуги. К этому времени появилась Катрин. Разгневанный
отец схватил дочь за руку и потащил ее к главным воротам замка.
Маркиз вышел из кабинета и поэтому был невооружен. Когда они оказались
у двери, Сад положил Трилле на плечо руку, чтобы остановить его, и
потребовал спуститься в деревню и подождать там, пока просьба будет
рассматриваться. Эти слова разъярили Трилле. Сбросив с плеча руку Сада, он
повернулся, выхватил пистолет, направив ствол на маркиза, и выстрелил.
Сомневаться не приходилось - время шуток прошло. Оглушенный выстрелом, Сад
почувствовал, как пуля пролетела в двух дюймах от груди. Хозяин и слуги в
поисках укрытия разбежались, а Трилле покинул замок и, грязно ругаясь во
весь голос, вернулся в деревню. Переговоры между маркизом и разгневанным
папашей взяли на себя посредники. В тот день, в пять часов вечера, Катрин
вместе с ними спустилась к отцу, чтобы успокоить его. Вскоре Трилле в
сопровождении четырех "героев" из Ла-Косты доставили в замок. Но, когда в
темном дворе замка Трилле снова принялся исторгать угрозы и палить из
пистолета, якобы заметив прошмыгнувшего Сада, его экскорт разбежался.
Через какое-то время Трилле оказался в таверне на улочке Басе, в то
время как маркиз с помощью местных жителей, одновременно являвшихся членами
магистрата, попытался разрешить их спор в законном порядке. Может показаться
странным, как человек, разыскиваемый судом по наиболее серьезному обвинению,
мог возбудить дело против другого. Хотя контролировать ситуацию во Франции в
целом Сад не мог, на своей земле он оставался хозяином и господином. Но,
представ перед перед Поле и Видалом, судьями Ла-Косты, Трилле немало удивил
обоих, заявив, что испытывает к маркизу "самое искреннее чувство дружбы и
привязанности". Причиной такой резкой перемены отношения, по мнению Сада,
стали деньги, которые Катрин дала отцу. На другой день, в субботу, погода
стояла слишком плохой для поездки, и он остался в деревне, но в воскресенье,
рано утром, Трилле покинул окрестности замка.
Несмотря на свои заверения магистрату Ла-Косты в любви к Саду, он в
скором времени прибыл в Экс-ан-Провансе, где в письменной форме обвинил
маркиза в развратных действиях и отказе отпустить дочь. На самом же деле
Катрин не выразила желания уехать с отцом, но, согласно закону, Трилле имел
полное право забрать ее из замка. Когда 30 января судебное разбирательство
закончилось, суд Экса едва ли мог продолжать закрывать глаза на факт
проживания в Ла-Косте разыскиваемого человека и не предпринимать никаких мер
по его задержанию. Но и на этот раз Сад снова находился в пути.
Пока продолжала разыгрываться новогодняя мелодрама Трилле и его дочери,
маркиз уже занялся решением своих финансовых проблем. Поскольку четыре года
назад суд Экс-ан-Прованса вынес ему смертный приговор, корона прекратила
платить ему жалование наместника короля в Брессе, Бюжи и других землях.
Налоги со своих владений ему приходилось взымать самому, правда, должники не
спешили рассчитываться с человеком, разыскиваемым законом. По отношению к
ним он находился в невыгодном положении. Но назвать его безнадежным было
нельзя, поскольку Рене-Пелажи почти уговорила мать смириться с поражением.
Более того, мадам де Монтрей намекнула, что, используя свое влияние, могла
бы добиться аннулирования смертного приговора 1772 года. Хотя, по прошествии
четырех-пяти лет, никто уже не верил в предание Сада смерти в случае поимки.
Кроме того, если возникнет потребность пересмотреть его дело, придется
обнародовать допущенные во время прежнего разбирательства ошибки.
В такой ситуации маркиз и Рене-Пелажи в конце января отправились в
Париж. В обратном направлении пошло письмо, адресованное Гофриди, в котором
мадам де Монтрей заверяла своего поверенного в том, что угрозы дочери и зятя
нисколько ее не трогают, и в скором времени они узнают, как в ссоре она
умеет постоять за себя. Одновременно Рейно, другой адвокат, написал Гофриди:
"Поездка в Париж для Сада равнозначна ловушке". Мадам де Монтрей задумала
нанести "тонко рассчитанный удар и одолеть хитростью там, где не сумела
взять силой". Маркиз с женой покинули Ла-Косту, взяв с собой Ла Женесса и
Катрин Трилле, которая заверила Рене-Пелажи, что ни под каким предлогом не
хочет вернуться в Монпелье, а желает оставаться в прислугах. 1 февраля
путешественники достигли Валенса и неделю спустя оказались в Париже. Только
тогда Саду стало известно о кончине матери, случившейся тремя неделями
раньше.
Для начала Рене-Пелажи отправилась в дом семьи Монтрей на рю Нев дю
Люксембург, в то время как муж остановился в отеле "Дания" на улице Жако.
Первый визит он нанес своему старому наставнику, аббату Амбле. Разлука
супругов должна была продлиться ровно столько времени, сколько требовалось
Рене-Пелажи, чтобы убедиться в намерениях мадам де Монтрей уладить
финансовые проблемы и, используя свое влияние, отменить смертный приговор,
вынесенный Саду. Свое возвращение в Париж маркиз отпраздновал письмом одному
беззаботному священнику, своему знакомому, которое написал в течение второй
недели февраля. Эту задержку он объяснил трауром по матери. Как бы то ни
было, Сад пригласил приятеля встретиться в каком-нибудь укромном месте с
тем, чтобы они могли возобновить свои вечерние выходы на "охоту" за
женщинами.
12 февраля Рене-Пелажи, основываясь на понимании, возникшем между ней и
матерью, прониклась к Монтерей еще большим доверием и призналась, что муж
тоже находится в Париже. На другой день в отель "Дания" заглянул гость.
Этого человека знали и Сад, и аббат Амбле. Да и кто не знал инспектора Луи
Марэ, офицера, отличившегося в делах Жанны Тестар и Роз Келлер, который с
самого первого неосмотрительного шага маркиза следил за его сексуальными
приключениями. В последний раз Сад видел его во время поездки к своему месту
заключения в Пьер-Ансизе девять лет назад. Ныне Марэ имел при себе приказ о
задержании скрывающегося маркиза и вооруженную охрану для сопровождения
арестованного. Предъявлять обвинения не пришлось. Судьба пленника вновь
зависела от королевского указа об аресте и заключении под стражу без суда и
следствия. Подписал документ Людовик XVI. Поскольку приговора не
существовало, ожидать освобождения не приходилось. Заточение по такому указу
могло длиться месяц или целую вечность.
Сад в сопровождении Марэ и вооруженного эскорта пересек реку. Зимним
днем его везли к Венсенну, расположенному в восточной стороне Парижа. На
фоне серого неба вздымались темно-серые стены крепости. Над ними в центре
западной стены возвышалась мрачная сторожевая башня. Четырехугольная, с
круглыми угловыми башнями, по своим размерам она превосходила все остальные
строения крепости с узкими, как бойницы, прорезями окон. Уже наступила ночь,
когда маркиз и его сопровождающие достигли стен Венсенна. В половине
десятого Сада передали в руки тюремщиков. Видеть дневной свет в последующие
месяцы ему почти не доведется. Хотя в тот момент маркиз и не знал об этом,
но свободы он не увидит еще двенадцать лет, если не считать шести недель,
которые получит, благодаря собственной изобретательности. Все же, когда Сад
вновь окажется по другую сторону тюремных стен, он обнаружит, что мир стал
другим, изменившись под влиянием событий, потрясших и изменивших Европу в
целом. На смену старому устойчивому порядку современного мира Ренессанса,
придет новый век, век Революции.
- 1 -
Рене-Пелажи знала только то, что Сад является пленником лабиринтов
тюремной системы, и думала, его содержат в Бастилии. Возможности
поддерживать связь друг с другом ни у нее, ни у него не существовало. Когда
она отправилась к министру, упрятавшему мужа в тюрьму, ей велели "молчать".
Она будет "удовлетворена", когда узнает, что было сделано. Еще ее попросили
не устраивать скандала и не распространяться на данную тему. Мадам де
Монтрей уверяла, что никакого отношения ко всему происшедшему не имеет: "На
такое предательство я не способна". На юге в окружении садов и фонтанов
аббат де Сад получил от нее известие об аресте своего племянника. "Теперь
меня ничто не беспокоит, - ответил он, - и я полагаю, все удовлетворены".
Письма мадам де Монтрей ко всем заинтересованным в аресте лицам
свидетельствуют о лживости ее заверений. "Все прошло наилучшим образом, -
писала она 4 марта. - И очень своевременно! Не думаю, чтобы господин аббат
осудил меня". После того как Сад провел в Венсенне почти год, она, к своему
удовольствию, заметила, что дочь стала намного спокойнее, хотя по-прежнему
проявляла к мужу неуместную преданность, требуя освободить его. К этому
времени перед семьей стояла цель смыть позорное пятно и добиться отмены
приговора, вынесенного по делу о "марсельском отравлении", но в то же время
королевским lettre de cachet оставить его в заключении. "Я от всей души
одобряю эту новую манеру судебного разбирательства, - писал в то лето
хворающий аббат де Сад. - Думаю, она будет иметь успех, потому что находит
поддержку у министра, а с магистратами все улажено".
Мадам де Монтрей первым делом принялась заметать следы, опасаясь, как
бы в Ла-Косте не обнаружили какие-либо "компрометирующие" предметы или
записи. Любые дискредитирующие предметы должны быть "зарыты на глубину в сто
футов". Но самую большую опасность она видела в том, что существовали люди,
которые могли бы скомпрометировать семью. Нанон наконец выпустили из
заключения и сделали это, по всей видимости, в обмен на ее молчание. Причем,
освободить пришлось срочно, поскольку отец громко протестовал против
произвольного удержания в тюрьме своей дочери. В декабре 1777 года Лион,
представлявший интересы Сада в поместье Ма-де-Кабан, сообщил о принятии
Нанон условий своего освобождения: ей не разрешалось жить в Арле, Лионе, а
также Оверне и запрещалось говорить о вещах, ставших теперь "прошлой
историей".
- 2 -
Сторожевая башня Венсенна была построена в четырнадцатом, веке во время
правления Карла V. За это время в ней побывало не так уж много узников, но
всех их она скрывала надежно. Даже по стандартам тюремного заключения
восемнадцатого века от этого бастиона, расположенного на поросшей лесом
восточной окраине Парижа, веяло безнадежностью. Для людей, замурованных за
чудовищной толщиной его стен в полумраке скудно освещенных камер,
единственными товарищами оставались крысы, мыши и болезни. Самым худшим в
ситуации Сада являлось его незнание, когда он снова увидит свободу и увидит
ли ее вообще. Мысль о том, что всю оставшуюся жизнь придется провести в
таких условиях, причем без права подачи жалобы в суд или трибунал, ломала
дух самых решительных.
К моменту прибытия маркиза в Венсенн, в замке содержался еще один
узник, дурная слава которого и литературная известность была под стать его
собственной - Оноре-Габриель-Рикети, граф де Мирабо, автор "Эротической
библии", бывший на девять лет моложе Сада. При встрече они не испытали друг
к другу чувства симпатии. Эти люди постоянно ссорились и дразнились. Тем не
менее оба являлись жертвами произвола и находились в заключении согласно
lettre de cachet. Позже Мирабо в письменной форме обличит эту систему,
согласно которой члены влиятельных семейств, заручившись поддержкой короля,
могли заточать своих беспокойных родственников, не обращаясь к суду и
следствию. Когда он оказался в стенах Венсенна, до него из темноты
сторожевой башни долетало эхо отчаянных криков других заключенных, которые
боялись, что "погребены заживо". "Ты обрек меня умирать медленной смертью, -
писал Мирабо отцу, - на жизнь, более страшную, чем любой смертный приговор".
В последующие двенадцать лет Сад в многочисленных вариациях сделает
аналогичное заявление. Теперь ему исполнилось тридцать шесть лет. Дальнейшую
свою жизнь, вплоть до пятидесяти лет, за исключением шести недель, когда он
станет беглецом, Сад проведет в крупнейших тюрьмах Франции.
Его поместят в камеру номер шесть сторожевой башни Венсенна. Согласно
тюремной традиции, стражники обязаны не упоминать его имени. С тех пор он
станет "господином номер шесть".
Он понимал, что lettre de cachet, согласно которому содержался в
заключении, - дело рук мадам де Монтрей. Не прошло и несколько дней после
его ареста, как он написал ей весьма грубое по содержанию письмо, в котором
обвинил ее в коварстве и жестокости мести. Еще он написал Рене-Пелажи,
умоляя ее использовать все свое влияние, дабы спасти его от ужаса быть
забытым, который сулило его заточение. Де Сад просил позволить ему предстать
перед судом, чтобы получить возможность защищать себя и в случае, если будет
признан виновным, понести положенное наказание с указанием конкретного срока
тюремного заключения.
Маркиза содержали в одиночной камере с двумя крошечными окнами,
забранными толстыми решетками. От внешнего мира его отделяло девятнадцать
железных дверей. Иногда де Сада выводили на прогулку во двор, окруженный
высокими стенами, величиной в двенадцать квадратных ярдов. Ему казалось, его
вообще могли бы не трогать, если бы не необходимость обыскивать камеру в
поисках обличительных писем или признаков готовящегося побега. Начальник
Венсеннской тюрьмы не забыл, что Сад когда-то сбежал из крепости Миолана. В
большой сторожевой башне тщательно соблюдались правила. Здесь почти не
разговаривали и запрещали все посторонние разговоры. Начальник Венсенна
гордился тем, что его тюрьма "прославилась" под именем "Дом молчания".
Одиночное заключение Сада в течение дня не нарушалось, если не считать
коротких периодов времени, когда разносили еду. Все остальное время он сидел
в одиночестве и глотал слезы жалости к самому себе. Вскоре им на смену
пришли взрывы истеричного гнева и безысходного отчаяния. Маркиз продолжал
писать жене и мадам де Монтрей. В них обвинения перемежались с
беспросветностью. Наконец Рене-Пелажи позволили ответить ему, хотя ее
послания должны были просматриваться тюремщиками. Позже пара нашла простые
способы кодировать содержание своих писем, а также пользоваться невидимыми
чернилами.
Семья Монтрей пыталась умиротворить его, проявляя при этом странную
смесь двуличия и заботы. Они вместе с Рене-Пелажи прикладывали все
возможности, чтобы добиться разрешения судебного пересмотра дела и
аннулирования смертного приговора 1772 года. В случае удаче арест по
марсельскому делу ему уже не грозил бы. Но для этого мадам де Монтрей
предложила крайне опасный вариант. Основанием для отмены смертного приговора
мог бы стать тот факт, что суд не учел психическое состояние Сада. Следовало
доказать, что он находился не в своем уме. Удивительно, но Сад, по
непонятной причине, принял ее предложение. Он с готовностью согласился
обсудить план его апелляции. Маркиз продолжал настаивать на том, что девушки
в Марселе не могли быть невинными жертвами. Все они являлись опытными
проститутками, хорошо были осведомлены о шпанских мушках и добровольно брали
предложенную Садом карамель. Заниматься содомией он не предлагал ни одной, к
тому же, никто из них его в этом не обвинял. В конце концов, маркиз брался
доказать, что недомогание Маргариты Кост скорее связано с употреблением
снадобий уличных знахарок и не имеет никакого отношения к конфетам,
предложенным им.
Представленных Садом фактов оказалось более чем достаточно для
доказательства его невиновности в болезни девушки. Кроме того, это полностью
согласовывалось с данными химического анализа. Но маркиз не мог
реабилитировать себя в отношении содомии с Марианной Лаверн и, возможно,
Латуром. Несмотря на его энтузиазм, ни одно из "новых" доказательств не
возымело такого действия, как меры, принятые мадам де Монтрей накануне
слушания апелляции. Она позаботилась о том, чтобы Гофриди проинструктировал
девиц, дабы к моменту рассмотрения апелляции никаких показаний против ее
зятя не существовало. Итак, согласно их свидетельствам, никакого скандала в
Марселе в июне 1772 года не было.
Как заметила мадам де Монтрей в апреле 1778 года, не так-то просто
отделаться от обвинений в содомии и отравлении. "То, что следует принять в
отношении замешанных в дело девиц, имеет весьма деликатный характер и должно
проводиться согласованно с теми, кто в переговорах является главными
действующими лицами - или в согласии с советом, тайно данным присяжными с
тем, чтобы в целости и невредимости доставить судно в гавань. Во главе
полиции Экса стоят два человека, которые могут оказать большую услугу, когда
в них возникнет потребность". Независимо от законности своих действий,
Монтрей не жалели теперь ни денег, ни времени и делали все возможное, чтобы
показания работали на них. Как мадам де Монтрей правдиво писала 14 апреля
1778 года: "Дело может иметь слишком серьезные последствия, дабы рисковать в
нем".
Даже старший дядюшка Сада, приор тулузский и глава Ордена святого
Иоанна Иерусалимского, внес свою лепту, высказав суду свое мнение. "Семья,
как только смогла, наказала распутника, - сказал он им 28 июня. - Он больше
не побеспокоит общество. Король и правительство приняли участие в делах,
необходимых для сохранения чести семейства, которая никогда не давала повода
для упрека. Надеюсь, и вы сполна порадеете за это". Скорее всего, Сад не
видел копии этого письма, поскольку обещание, что он больше не побеспокоит
общество, едва ли ободрило бы его.
Маркизу, томившемуся в нетерпеливом ожидании в Венсенне, вся эта
процедура подготовки апелляции казалась немыслимо растянутой. После шести
месяцев тюремного заключения он все еще тешил себя мыслью о разборе жалобы в
его пользу, за чем последует его освобождение. Наконец 27 мая 1778 года,
несмотря на пятилетний срок, прошедший с момента суда, король позволил Саду
подать апелляцию.
В июне, когда маркиза в компании уже знакомого ему инспектора Луи Марэ
препроводили в Экс-ан-Прованс, он все еще оставался узником. Заключенный в
сопровождении охраны прибыл в Экс золотым прованским вечером, 20 июня. Свет
свободы, забрезживший Саду в таком месте после полутора лет заточения во
мраке Венсенна, вселял в душу надежду.
Во время слушания дела он содержался в тюрьме Экса, получив при этом
доступ к заключенным женского пола. 22 июня высокий суд Экса провозгласил
начало рассмотрение дела де Сада. Через восемь дней адвокат защиты,
Жозеф-Жером-Симеон, от его имени зачитал прошение о помиловании. Суд
постановил, что приговор 1772 года должен быть аннулирован, а свидетели
заслушаны заново. На другой день, 7 июля, маркиз и свидетели предстали перед
судом, где давали показания и подвергались допросу. 14 июля было вынесено
решение признать Сада виновным в причинении оскорбления физическим действием
и совершении развратных действий. Приговором суда за недостойное поведение
на него налагалось взыскание и на три года запрещался въезд в Марсель. Кроме
того, маркиза оштрафовали на пятьдесят ливров для оплаты издержек
судебно-исправительных учреждений. Человеку, который шестнадцать месяцев
провел в мрачной башне Венсенна, это, должно быть, показалось избавлением от
смерти. До завершения формальностей Сада доставили в тюрьму Экса.
Когда к нему снова явился инспектор Марэ, маркиз уже приготовился выйти
из тюрьмы свободным человеком. Ему сообщили, что, согласно решению суда,
прежний приказ о его аресте отменен. А потом, к величайшей досаде Сада, Марэ
сказал ему о карете, которая должна доставить узника и его сопровождение в
Венсенн. Приказ 1772 года был отменен, и честь семьи восстановлена, но
lettre de cachet, послуживший причиной заточения Сада в тюрьму, все еще
действовал и никакого отношения к судебному разбирательству в Эксе не имел.
Монтрей и Сады, возможно, и вернули себе доброе имя, но сам Сад должен был
вернуться в тюрьму, где предстояло томиться неопределенно долго.
Маркиз слишком поздно разглядел ловушку, в которую попался. Его
интересы мадам де Монтрей никогда не волновали. Она пеклась о собственной
репутации. Теперь, когда скандальное дело 1772 года оказалось улажено, ее
вполне устраивало, чтобы зять оставался в таком месте, откуда он уже не
причинит ей зла. В Саде, с одной стороны, боролось негодование по поводу
сыгранной над ним "шутки", с другой стороны - страх и отчаяние перед
перспективой провести в Венсенне неопределенно долгий срок. Речь шла не о
пребывании под заключением до момента завершения по делу всех необходимых
формальностей. Они уже полностью завершены. Перед ним открывалась
перспектива десять или двадцать лет провести в заточении мрака серого
бастиона на восточной окраине Парижа. Пытка эта обещала продлиться до самой
глубокой старости или смерти.
В сопровождении Марэ и четырех охранников Сада в тот же день повезли на
север от Экса. Мимо проплывали виноградники и ущелья, горные замки и
вишневые сады Прованса, которые он, вероятно, видел в последний раз.
Инспектор пытался приободрить его. Марэ, возможно, полагал, возвращение в
Венсенн - пустая формальность, но Сад думал иначе и не ошибся. И тогда в
порыве чувств инспектор сказал, что полиция, по правде говоря, вовсе не
заинтересована в том, чтобы держать Сада за решеткой. Lettre de cachet,
в Лион.
Но Неаполь утомил Сада, и он возвращался во Францию. Судя по
высказываниям маркиза, его путешествие по-прежнему осложнялось отсутствием
денег. С неустанной настойчивостью и нарастающим раздражением он продолжал
писать об этом Гофриди, требуя пересылки денежных средств, полученных от
сбора податей в его поместьях. Иных средств к существованию он не имел. Сад
отсутствовал почти год. Его протесты относительно ситуации, в которую его
поставили Рене-Пелажи и Гофриди, несмотря на все более резкий тон
высказываний, оставались неуслышанными. Хотя во Франции его ожидала
опасность, ему ничего другого не оставалось, как вернуться домой. Ввиду
того, что во время путешествия маркиз приобрел значительное количество
предметов искусства и старины, которые теперь готовил к отправке, бедность
его выглядела лишь относительной.
1 июня он находился в Риме, а через две недели миновал Болонью и Турин.
К концу месяца Сад пересек границу и находился на пути к Греноблю, все еще
выдавая себя за графа де Мазана. Слугу, по имени Женес, он отправил вперед,
чтобы тот разведал обстановку в Ла-Косте. Все как будто было тихо, и маркиз
направил стопы к родовому замку, где в конце июля и обосновался. В это самое
время пятнадцатилетняя беглянка из Мазана рассказывала свою историю судье в
Оранже.
- 4 -
Несмотря на откровения девушки, некоторое время де Сад находился в
безопасности. Лето он провел в Ла-Косте, а потом двинулся в Монпелье. Именно
в Монпелье, 2 ноября, маркиз переговорил с мадам Трилле относительно ее
дочери, двадцатидвухлетней Катрин, которую собирался нанять в качестве
кухарки для Ла-Косты. Два дня спустя он в сопровождении девушки благополучно
вернулся в фамильный замок. Сад сделал также все необходимые приготовления,
чтобы нанять еще одну девушку для работы на кухне, а также горничную,
парикмахера и секретаря. Но осталась лишь одна из нанятых, в обязанности
которой входило помогать Катрин Трилле по кухне. С их стороны это был не
просто акт дезертирства. Среди девушек, присоединившихся к нему в замке,
присутствовала "жертва" скандала двухлетней давности. В утехах Ла-Косты
Катрин Трилле получила имя "Жюстина", что, в свете наиболее знаменитого
романа Сада, могло иметь - а могло и не иметь - значение. Что бы с ней на
самом деле там не делали, но одного этого с лихвой хватило для создания
маркизу массы неприятностей.
Январь 1777 года выдался тяжелым. В монастыре, в Париже, куда она
удалилась еще при жизни мужа, в 1767 году скончалась мать Сада, вдова графа
де Сада. Но известие пришло слишком поздно. Еще не узнав о ее смерти, маркиз
стал участником неприятного инцидента, связанного с Катрин Трилле. Сделку по
найму девушку на работу он заключил с ее матерью. 17 января, примерно в
полдень, Саду сообщили о прибытии в замок отца девушки. Отбросив подобающие
формальности, Трилле "нагло" двинулся на Сада и объявил, что пришел
вызволить дочь из непотребного места, которое им бесстыдно выдали за
респектабельный дом.
Подобным образом с маркизом еще никто раньше так не обращался. Он
разрешил Трилле переговорить с дочерью, но, когда речь зашла об ее уходе,
сказал, что не сможет отпустить девушку до тех пор, пока ей не найдут замены
для работы по кухне. Описывая проблемы, возникшие с кухонной прислугой в
"120 днях Содома", Сад, несомненно, пользовался собственным опытом. Но спор
с Трилле принимал все более опасное направление. Оказалось, кто-то из
прислуги, отработав короткий срок в Ла-Косте, вернулся в Монпелье. Они
сообщили, что маркиз предлагал им деньги, чтобы они соглашались
удовлетворять его самые низменные сексуальные прихоти. Услышав это, Трилле
сорвался с места в попытке спасти дочь и отомстить за нее. Доводы отца Сад
отвел как нелепые, сославшись на отсутствие денег для выплат за сексуальную
благосклонность прислуги. К этому времени появилась Катрин. Разгневанный
отец схватил дочь за руку и потащил ее к главным воротам замка.
Маркиз вышел из кабинета и поэтому был невооружен. Когда они оказались
у двери, Сад положил Трилле на плечо руку, чтобы остановить его, и
потребовал спуститься в деревню и подождать там, пока просьба будет
рассматриваться. Эти слова разъярили Трилле. Сбросив с плеча руку Сада, он
повернулся, выхватил пистолет, направив ствол на маркиза, и выстрелил.
Сомневаться не приходилось - время шуток прошло. Оглушенный выстрелом, Сад
почувствовал, как пуля пролетела в двух дюймах от груди. Хозяин и слуги в
поисках укрытия разбежались, а Трилле покинул замок и, грязно ругаясь во
весь голос, вернулся в деревню. Переговоры между маркизом и разгневанным
папашей взяли на себя посредники. В тот день, в пять часов вечера, Катрин
вместе с ними спустилась к отцу, чтобы успокоить его. Вскоре Трилле в
сопровождении четырех "героев" из Ла-Косты доставили в замок. Но, когда в
темном дворе замка Трилле снова принялся исторгать угрозы и палить из
пистолета, якобы заметив прошмыгнувшего Сада, его экскорт разбежался.
Через какое-то время Трилле оказался в таверне на улочке Басе, в то
время как маркиз с помощью местных жителей, одновременно являвшихся членами
магистрата, попытался разрешить их спор в законном порядке. Может показаться
странным, как человек, разыскиваемый судом по наиболее серьезному обвинению,
мог возбудить дело против другого. Хотя контролировать ситуацию во Франции в
целом Сад не мог, на своей земле он оставался хозяином и господином. Но,
представ перед перед Поле и Видалом, судьями Ла-Косты, Трилле немало удивил
обоих, заявив, что испытывает к маркизу "самое искреннее чувство дружбы и
привязанности". Причиной такой резкой перемены отношения, по мнению Сада,
стали деньги, которые Катрин дала отцу. На другой день, в субботу, погода
стояла слишком плохой для поездки, и он остался в деревне, но в воскресенье,
рано утром, Трилле покинул окрестности замка.
Несмотря на свои заверения магистрату Ла-Косты в любви к Саду, он в
скором времени прибыл в Экс-ан-Провансе, где в письменной форме обвинил
маркиза в развратных действиях и отказе отпустить дочь. На самом же деле
Катрин не выразила желания уехать с отцом, но, согласно закону, Трилле имел
полное право забрать ее из замка. Когда 30 января судебное разбирательство
закончилось, суд Экса едва ли мог продолжать закрывать глаза на факт
проживания в Ла-Косте разыскиваемого человека и не предпринимать никаких мер
по его задержанию. Но и на этот раз Сад снова находился в пути.
Пока продолжала разыгрываться новогодняя мелодрама Трилле и его дочери,
маркиз уже занялся решением своих финансовых проблем. Поскольку четыре года
назад суд Экс-ан-Прованса вынес ему смертный приговор, корона прекратила
платить ему жалование наместника короля в Брессе, Бюжи и других землях.
Налоги со своих владений ему приходилось взымать самому, правда, должники не
спешили рассчитываться с человеком, разыскиваемым законом. По отношению к
ним он находился в невыгодном положении. Но назвать его безнадежным было
нельзя, поскольку Рене-Пелажи почти уговорила мать смириться с поражением.
Более того, мадам де Монтрей намекнула, что, используя свое влияние, могла
бы добиться аннулирования смертного приговора 1772 года. Хотя, по прошествии
четырех-пяти лет, никто уже не верил в предание Сада смерти в случае поимки.
Кроме того, если возникнет потребность пересмотреть его дело, придется
обнародовать допущенные во время прежнего разбирательства ошибки.
В такой ситуации маркиз и Рене-Пелажи в конце января отправились в
Париж. В обратном направлении пошло письмо, адресованное Гофриди, в котором
мадам де Монтрей заверяла своего поверенного в том, что угрозы дочери и зятя
нисколько ее не трогают, и в скором времени они узнают, как в ссоре она
умеет постоять за себя. Одновременно Рейно, другой адвокат, написал Гофриди:
"Поездка в Париж для Сада равнозначна ловушке". Мадам де Монтрей задумала
нанести "тонко рассчитанный удар и одолеть хитростью там, где не сумела
взять силой". Маркиз с женой покинули Ла-Косту, взяв с собой Ла Женесса и
Катрин Трилле, которая заверила Рене-Пелажи, что ни под каким предлогом не
хочет вернуться в Монпелье, а желает оставаться в прислугах. 1 февраля
путешественники достигли Валенса и неделю спустя оказались в Париже. Только
тогда Саду стало известно о кончине матери, случившейся тремя неделями
раньше.
Для начала Рене-Пелажи отправилась в дом семьи Монтрей на рю Нев дю
Люксембург, в то время как муж остановился в отеле "Дания" на улице Жако.
Первый визит он нанес своему старому наставнику, аббату Амбле. Разлука
супругов должна была продлиться ровно столько времени, сколько требовалось
Рене-Пелажи, чтобы убедиться в намерениях мадам де Монтрей уладить
финансовые проблемы и, используя свое влияние, отменить смертный приговор,
вынесенный Саду. Свое возвращение в Париж маркиз отпраздновал письмом одному
беззаботному священнику, своему знакомому, которое написал в течение второй
недели февраля. Эту задержку он объяснил трауром по матери. Как бы то ни
было, Сад пригласил приятеля встретиться в каком-нибудь укромном месте с
тем, чтобы они могли возобновить свои вечерние выходы на "охоту" за
женщинами.
12 февраля Рене-Пелажи, основываясь на понимании, возникшем между ней и
матерью, прониклась к Монтерей еще большим доверием и призналась, что муж
тоже находится в Париже. На другой день в отель "Дания" заглянул гость.
Этого человека знали и Сад, и аббат Амбле. Да и кто не знал инспектора Луи
Марэ, офицера, отличившегося в делах Жанны Тестар и Роз Келлер, который с
самого первого неосмотрительного шага маркиза следил за его сексуальными
приключениями. В последний раз Сад видел его во время поездки к своему месту
заключения в Пьер-Ансизе девять лет назад. Ныне Марэ имел при себе приказ о
задержании скрывающегося маркиза и вооруженную охрану для сопровождения
арестованного. Предъявлять обвинения не пришлось. Судьба пленника вновь
зависела от королевского указа об аресте и заключении под стражу без суда и
следствия. Подписал документ Людовик XVI. Поскольку приговора не
существовало, ожидать освобождения не приходилось. Заточение по такому указу
могло длиться месяц или целую вечность.
Сад в сопровождении Марэ и вооруженного эскорта пересек реку. Зимним
днем его везли к Венсенну, расположенному в восточной стороне Парижа. На
фоне серого неба вздымались темно-серые стены крепости. Над ними в центре
западной стены возвышалась мрачная сторожевая башня. Четырехугольная, с
круглыми угловыми башнями, по своим размерам она превосходила все остальные
строения крепости с узкими, как бойницы, прорезями окон. Уже наступила ночь,
когда маркиз и его сопровождающие достигли стен Венсенна. В половине
десятого Сада передали в руки тюремщиков. Видеть дневной свет в последующие
месяцы ему почти не доведется. Хотя в тот момент маркиз и не знал об этом,
но свободы он не увидит еще двенадцать лет, если не считать шести недель,
которые получит, благодаря собственной изобретательности. Все же, когда Сад
вновь окажется по другую сторону тюремных стен, он обнаружит, что мир стал
другим, изменившись под влиянием событий, потрясших и изменивших Европу в
целом. На смену старому устойчивому порядку современного мира Ренессанса,
придет новый век, век Революции.
- 1 -
Рене-Пелажи знала только то, что Сад является пленником лабиринтов
тюремной системы, и думала, его содержат в Бастилии. Возможности
поддерживать связь друг с другом ни у нее, ни у него не существовало. Когда
она отправилась к министру, упрятавшему мужа в тюрьму, ей велели "молчать".
Она будет "удовлетворена", когда узнает, что было сделано. Еще ее попросили
не устраивать скандала и не распространяться на данную тему. Мадам де
Монтрей уверяла, что никакого отношения ко всему происшедшему не имеет: "На
такое предательство я не способна". На юге в окружении садов и фонтанов
аббат де Сад получил от нее известие об аресте своего племянника. "Теперь
меня ничто не беспокоит, - ответил он, - и я полагаю, все удовлетворены".
Письма мадам де Монтрей ко всем заинтересованным в аресте лицам
свидетельствуют о лживости ее заверений. "Все прошло наилучшим образом, -
писала она 4 марта. - И очень своевременно! Не думаю, чтобы господин аббат
осудил меня". После того как Сад провел в Венсенне почти год, она, к своему
удовольствию, заметила, что дочь стала намного спокойнее, хотя по-прежнему
проявляла к мужу неуместную преданность, требуя освободить его. К этому
времени перед семьей стояла цель смыть позорное пятно и добиться отмены
приговора, вынесенного по делу о "марсельском отравлении", но в то же время
королевским lettre de cachet оставить его в заключении. "Я от всей души
одобряю эту новую манеру судебного разбирательства, - писал в то лето
хворающий аббат де Сад. - Думаю, она будет иметь успех, потому что находит
поддержку у министра, а с магистратами все улажено".
Мадам де Монтрей первым делом принялась заметать следы, опасаясь, как
бы в Ла-Косте не обнаружили какие-либо "компрометирующие" предметы или
записи. Любые дискредитирующие предметы должны быть "зарыты на глубину в сто
футов". Но самую большую опасность она видела в том, что существовали люди,
которые могли бы скомпрометировать семью. Нанон наконец выпустили из
заключения и сделали это, по всей видимости, в обмен на ее молчание. Причем,
освободить пришлось срочно, поскольку отец громко протестовал против
произвольного удержания в тюрьме своей дочери. В декабре 1777 года Лион,
представлявший интересы Сада в поместье Ма-де-Кабан, сообщил о принятии
Нанон условий своего освобождения: ей не разрешалось жить в Арле, Лионе, а
также Оверне и запрещалось говорить о вещах, ставших теперь "прошлой
историей".
- 2 -
Сторожевая башня Венсенна была построена в четырнадцатом, веке во время
правления Карла V. За это время в ней побывало не так уж много узников, но
всех их она скрывала надежно. Даже по стандартам тюремного заключения
восемнадцатого века от этого бастиона, расположенного на поросшей лесом
восточной окраине Парижа, веяло безнадежностью. Для людей, замурованных за
чудовищной толщиной его стен в полумраке скудно освещенных камер,
единственными товарищами оставались крысы, мыши и болезни. Самым худшим в
ситуации Сада являлось его незнание, когда он снова увидит свободу и увидит
ли ее вообще. Мысль о том, что всю оставшуюся жизнь придется провести в
таких условиях, причем без права подачи жалобы в суд или трибунал, ломала
дух самых решительных.
К моменту прибытия маркиза в Венсенн, в замке содержался еще один
узник, дурная слава которого и литературная известность была под стать его
собственной - Оноре-Габриель-Рикети, граф де Мирабо, автор "Эротической
библии", бывший на девять лет моложе Сада. При встрече они не испытали друг
к другу чувства симпатии. Эти люди постоянно ссорились и дразнились. Тем не
менее оба являлись жертвами произвола и находились в заключении согласно
lettre de cachet. Позже Мирабо в письменной форме обличит эту систему,
согласно которой члены влиятельных семейств, заручившись поддержкой короля,
могли заточать своих беспокойных родственников, не обращаясь к суду и
следствию. Когда он оказался в стенах Венсенна, до него из темноты
сторожевой башни долетало эхо отчаянных криков других заключенных, которые
боялись, что "погребены заживо". "Ты обрек меня умирать медленной смертью, -
писал Мирабо отцу, - на жизнь, более страшную, чем любой смертный приговор".
В последующие двенадцать лет Сад в многочисленных вариациях сделает
аналогичное заявление. Теперь ему исполнилось тридцать шесть лет. Дальнейшую
свою жизнь, вплоть до пятидесяти лет, за исключением шести недель, когда он
станет беглецом, Сад проведет в крупнейших тюрьмах Франции.
Его поместят в камеру номер шесть сторожевой башни Венсенна. Согласно
тюремной традиции, стражники обязаны не упоминать его имени. С тех пор он
станет "господином номер шесть".
Он понимал, что lettre de cachet, согласно которому содержался в
заключении, - дело рук мадам де Монтрей. Не прошло и несколько дней после
его ареста, как он написал ей весьма грубое по содержанию письмо, в котором
обвинил ее в коварстве и жестокости мести. Еще он написал Рене-Пелажи,
умоляя ее использовать все свое влияние, дабы спасти его от ужаса быть
забытым, который сулило его заточение. Де Сад просил позволить ему предстать
перед судом, чтобы получить возможность защищать себя и в случае, если будет
признан виновным, понести положенное наказание с указанием конкретного срока
тюремного заключения.
Маркиза содержали в одиночной камере с двумя крошечными окнами,
забранными толстыми решетками. От внешнего мира его отделяло девятнадцать
железных дверей. Иногда де Сада выводили на прогулку во двор, окруженный
высокими стенами, величиной в двенадцать квадратных ярдов. Ему казалось, его
вообще могли бы не трогать, если бы не необходимость обыскивать камеру в
поисках обличительных писем или признаков готовящегося побега. Начальник
Венсеннской тюрьмы не забыл, что Сад когда-то сбежал из крепости Миолана. В
большой сторожевой башне тщательно соблюдались правила. Здесь почти не
разговаривали и запрещали все посторонние разговоры. Начальник Венсенна
гордился тем, что его тюрьма "прославилась" под именем "Дом молчания".
Одиночное заключение Сада в течение дня не нарушалось, если не считать
коротких периодов времени, когда разносили еду. Все остальное время он сидел
в одиночестве и глотал слезы жалости к самому себе. Вскоре им на смену
пришли взрывы истеричного гнева и безысходного отчаяния. Маркиз продолжал
писать жене и мадам де Монтрей. В них обвинения перемежались с
беспросветностью. Наконец Рене-Пелажи позволили ответить ему, хотя ее
послания должны были просматриваться тюремщиками. Позже пара нашла простые
способы кодировать содержание своих писем, а также пользоваться невидимыми
чернилами.
Семья Монтрей пыталась умиротворить его, проявляя при этом странную
смесь двуличия и заботы. Они вместе с Рене-Пелажи прикладывали все
возможности, чтобы добиться разрешения судебного пересмотра дела и
аннулирования смертного приговора 1772 года. В случае удаче арест по
марсельскому делу ему уже не грозил бы. Но для этого мадам де Монтрей
предложила крайне опасный вариант. Основанием для отмены смертного приговора
мог бы стать тот факт, что суд не учел психическое состояние Сада. Следовало
доказать, что он находился не в своем уме. Удивительно, но Сад, по
непонятной причине, принял ее предложение. Он с готовностью согласился
обсудить план его апелляции. Маркиз продолжал настаивать на том, что девушки
в Марселе не могли быть невинными жертвами. Все они являлись опытными
проститутками, хорошо были осведомлены о шпанских мушках и добровольно брали
предложенную Садом карамель. Заниматься содомией он не предлагал ни одной, к
тому же, никто из них его в этом не обвинял. В конце концов, маркиз брался
доказать, что недомогание Маргариты Кост скорее связано с употреблением
снадобий уличных знахарок и не имеет никакого отношения к конфетам,
предложенным им.
Представленных Садом фактов оказалось более чем достаточно для
доказательства его невиновности в болезни девушки. Кроме того, это полностью
согласовывалось с данными химического анализа. Но маркиз не мог
реабилитировать себя в отношении содомии с Марианной Лаверн и, возможно,
Латуром. Несмотря на его энтузиазм, ни одно из "новых" доказательств не
возымело такого действия, как меры, принятые мадам де Монтрей накануне
слушания апелляции. Она позаботилась о том, чтобы Гофриди проинструктировал
девиц, дабы к моменту рассмотрения апелляции никаких показаний против ее
зятя не существовало. Итак, согласно их свидетельствам, никакого скандала в
Марселе в июне 1772 года не было.
Как заметила мадам де Монтрей в апреле 1778 года, не так-то просто
отделаться от обвинений в содомии и отравлении. "То, что следует принять в
отношении замешанных в дело девиц, имеет весьма деликатный характер и должно
проводиться согласованно с теми, кто в переговорах является главными
действующими лицами - или в согласии с советом, тайно данным присяжными с
тем, чтобы в целости и невредимости доставить судно в гавань. Во главе
полиции Экса стоят два человека, которые могут оказать большую услугу, когда
в них возникнет потребность". Независимо от законности своих действий,
Монтрей не жалели теперь ни денег, ни времени и делали все возможное, чтобы
показания работали на них. Как мадам де Монтрей правдиво писала 14 апреля
1778 года: "Дело может иметь слишком серьезные последствия, дабы рисковать в
нем".
Даже старший дядюшка Сада, приор тулузский и глава Ордена святого
Иоанна Иерусалимского, внес свою лепту, высказав суду свое мнение. "Семья,
как только смогла, наказала распутника, - сказал он им 28 июня. - Он больше
не побеспокоит общество. Король и правительство приняли участие в делах,
необходимых для сохранения чести семейства, которая никогда не давала повода
для упрека. Надеюсь, и вы сполна порадеете за это". Скорее всего, Сад не
видел копии этого письма, поскольку обещание, что он больше не побеспокоит
общество, едва ли ободрило бы его.
Маркизу, томившемуся в нетерпеливом ожидании в Венсенне, вся эта
процедура подготовки апелляции казалась немыслимо растянутой. После шести
месяцев тюремного заключения он все еще тешил себя мыслью о разборе жалобы в
его пользу, за чем последует его освобождение. Наконец 27 мая 1778 года,
несмотря на пятилетний срок, прошедший с момента суда, король позволил Саду
подать апелляцию.
В июне, когда маркиза в компании уже знакомого ему инспектора Луи Марэ
препроводили в Экс-ан-Прованс, он все еще оставался узником. Заключенный в
сопровождении охраны прибыл в Экс золотым прованским вечером, 20 июня. Свет
свободы, забрезживший Саду в таком месте после полутора лет заточения во
мраке Венсенна, вселял в душу надежду.
Во время слушания дела он содержался в тюрьме Экса, получив при этом
доступ к заключенным женского пола. 22 июня высокий суд Экса провозгласил
начало рассмотрение дела де Сада. Через восемь дней адвокат защиты,
Жозеф-Жером-Симеон, от его имени зачитал прошение о помиловании. Суд
постановил, что приговор 1772 года должен быть аннулирован, а свидетели
заслушаны заново. На другой день, 7 июля, маркиз и свидетели предстали перед
судом, где давали показания и подвергались допросу. 14 июля было вынесено
решение признать Сада виновным в причинении оскорбления физическим действием
и совершении развратных действий. Приговором суда за недостойное поведение
на него налагалось взыскание и на три года запрещался въезд в Марсель. Кроме
того, маркиза оштрафовали на пятьдесят ливров для оплаты издержек
судебно-исправительных учреждений. Человеку, который шестнадцать месяцев
провел в мрачной башне Венсенна, это, должно быть, показалось избавлением от
смерти. До завершения формальностей Сада доставили в тюрьму Экса.
Когда к нему снова явился инспектор Марэ, маркиз уже приготовился выйти
из тюрьмы свободным человеком. Ему сообщили, что, согласно решению суда,
прежний приказ о его аресте отменен. А потом, к величайшей досаде Сада, Марэ
сказал ему о карете, которая должна доставить узника и его сопровождение в
Венсенн. Приказ 1772 года был отменен, и честь семьи восстановлена, но
lettre de cachet, послуживший причиной заточения Сада в тюрьму, все еще
действовал и никакого отношения к судебному разбирательству в Эксе не имел.
Монтрей и Сады, возможно, и вернули себе доброе имя, но сам Сад должен был
вернуться в тюрьму, где предстояло томиться неопределенно долго.
Маркиз слишком поздно разглядел ловушку, в которую попался. Его
интересы мадам де Монтрей никогда не волновали. Она пеклась о собственной
репутации. Теперь, когда скандальное дело 1772 года оказалось улажено, ее
вполне устраивало, чтобы зять оставался в таком месте, откуда он уже не
причинит ей зла. В Саде, с одной стороны, боролось негодование по поводу
сыгранной над ним "шутки", с другой стороны - страх и отчаяние перед
перспективой провести в Венсенне неопределенно долгий срок. Речь шла не о
пребывании под заключением до момента завершения по делу всех необходимых
формальностей. Они уже полностью завершены. Перед ним открывалась
перспектива десять или двадцать лет провести в заточении мрака серого
бастиона на восточной окраине Парижа. Пытка эта обещала продлиться до самой
глубокой старости или смерти.
В сопровождении Марэ и четырех охранников Сада в тот же день повезли на
север от Экса. Мимо проплывали виноградники и ущелья, горные замки и
вишневые сады Прованса, которые он, вероятно, видел в последний раз.
Инспектор пытался приободрить его. Марэ, возможно, полагал, возвращение в
Венсенн - пустая формальность, но Сад думал иначе и не ошибся. И тогда в
порыве чувств инспектор сказал, что полиция, по правде говоря, вовсе не
заинтересована в том, чтобы держать Сада за решеткой. Lettre de cachet,