Страница:
если определяющее место в морали отводится Природе, то, естественно, нелепо
придерживаться социального кодекса, согласно которому убийство и насилие
являются преступлениями.
Неудивительно, что под холодным градом подобных доводов защиты от них
искали как атеисты, так и верующие. Но расслабиться своей аудитории Сад не
позволяет и утверждает - Природа является высшей властью, и не имеет
значения, совокупляется мужчина с женщиной для того, чтобы иметь от нее
ребенка, или с иной целью. Если не будет происходить продолжения рода; то
сообщество людей перестанет существовать, но конец человечества или жизни на
земле в целом не имело бы особого значения для вселенной как таковой.
Принимая во внимание сей довод, становится ясно, что, если бы Сад мучил Роз
Келлер так, как это представлено в самом ярком описании скандала, или с
помощью яда замедленного действия убил девиц в Марселе, Природа все равно не
предъявила бы ему обвинений и не проявила бы печали. Действительно,
человеческий род может вымереть, но продукты разложения трупов станут
питательной средой для рождения иных форм жизни.
Сущность этой философии нелепа, абсурдна и в какой-то степени комична.
Но опровергнуть утверждение, что Природа является главным моральным
арбитром, после того, как оно прозвучало, было не так-то просто.
Естественный мир маркиза, созданный в романе типа "Жюльетты", является
довольно неприятным, что заставляет осторожного атеиста вернуться в лоно
ортодоксальной религии, выбирая из двух зол меньшее. В такой же степени, как
Джон Мильтон в "Потерянном рае", но только с еще большей долей
амбивалентности, Сад-романист утверждает - его литературное творчество
служит для оправдания путей Провидения к человечеству. Описываемые
жестокости являются в таком случае грандиозной иронией в духе Свифта.
Выражения, в которых его персонажи заявляют о наслаждении, получаемом от
содомии или инцеста, радостях убийства, жестокости, с помощью которых они
изобличают глупость добродетели или сострадания, вполне соответствуют этой
интерпретации. Более того, создавая эти характеры, Сад рисовал мир таким,
каким он должен быть, как ему казалось, исходя из собственного опыта, то
есть это не является продуктом его фантазии.
В жизни, как и литературном творчестве, маркиз представляет собой такую
же раздвоенность и амбивалентность. Без каких-либо признаков лицемерия он
исповедовал религию, не отрекался от нее и в качестве автора своих
произведений. Сад посещал богослужения, выступал против жестокости, присягал
сначала королю, а потом пришедшей ему на смену республике, придерживался
установленных правил. Но он вел жизнь, характеризуемую неприемлемыми в
обществе сексуальными желаниями, которым предавался в действительности и
фантазиях.
Рассматриваемые по существу, сочинения Сада лишены философской
последовательности. Присутствующие в его произведениях ужасы явно несут на
себе печать моральной иронии. Но даже в свете этих доказательств его работы
не выражают продолжительной и неизменной веры. Неуравновешенный по
характеру, испытывавший давление жизненных обстоятельств, Сад не годился для
такой последовательности. Выступал ли он в роли беглеца, скрывающегося от
правосудия, заключенного, ищущего милостей, или аристократа, вовлеченного в
революционный террор, он чаще был вынужден реагировать на события, а не
контролировать их. В этом отношении Революция стала для него событием
огромной политической важности, принесшим куда больше разочарований, чем
исполнения надежд, которые поначалу вселила.
Если в "Злоключениях добродетели" маркиз высмеивал нравственные
установки роялистской Франции, то на страницах "Жюльетты, или Процветании
порока", где Друзья Революции стали Друзьями Преступления, он насмехался над
насилием и коррупцией нового порядка, его вероломством и бойней. И если
читатель заканчивает чтение его последнего романа с чувством, что любая
альтернатива лучше нарисованного там мира, это, вероятно, является
выражением мысли самого Сада, для которого старый порядок с церковью и
королем едва ли был хуже восьми лет тирании, голода, сумасбродства и
кровавой бойни Террора, которым отмечены наиболее мрачные периоды смелого
нового мира, существовавшего между 1789 и 1797 годами.
Но философская преданность Сада принималась во внимание в гораздо
меньшей степени, чем форма ее выражения. На протяжении двух последующих
столетий мало кого из его читателей интересовали механистические гипотезы
Ламетри или свободная мысль эпохи Просвещения. Маркиза мало читали, но он
выжил благодаря тому, что о нем много говорили как об авторе эротической
жестокости и сардонической непристойности. Мало кто считал его
философом-материалистом, выражавшим своим взгляды с помощью литературного
приема порнографии, чаще его рассматривали как порнографа, искавшего себе
оправдания в философских сентенциях. Философия Сада представляется
изменчивой и амбивалентной: только в своей одержимости он оставался верен
себе и своей репутации.
- 7 -
Время, проведенное маркизом в Венсенне, отыгрывалось на тех, кто мог бы
оказать на него противоположное влияние. Среди знакомых ему женщин
преждевременно ушли из жизни Анн-Проспер и Готон. Теперь, 28 января 1784
года, в Ла-Косте от туберкулеза скончалась мадемуазель де Руссе. Прошло две
или три недели, прежде чем Сад узнал эту печальную новость. Возможно, ее еще
дольше утаивали от него. К этому времени Рене-Пелажи уже утратила
привязанность, которую испытывала к своей сопернице в любви Сада. Получив
известие о смерти, она приказала, чтобы все предметы, являющиеся
собственностью семьи Сад, которые могли затеряться среди вещей покойной,
немедленно возвратили на место. Все выглядело так, словно де Руссе являлась
сводницей Нанон, сбежавшей с фамильным серебром.
Какие бы чувства не вызвала в душе Сада эта потеря, мир за пределами
тюремных стен, стал для него менее реальным, чем правда собственных
литературных творений. В 1783 году он написал Рене-Пелажи, что темная
сторона его натуры быстро и верно воцаряется в его мыслях. Но еще до того,
как маркиз смог в полной мере выразить эти настроения на бумаге, в начале
1784 года он получил сообщение о своем переводе из крепости Венсенн. С
момента заключения в тюрьму, в 1777 году, прошло почти шесть с половиной
лет. Все это время, кроме шести недель, когда летом 1778 года он стал
беглецом, внешнего мира Сад не видел. 1784 год был високосным, и его отъезд
из крепости состоялся 29 февраля. Но дата отъезда не стала датой
освобождения. Большую крепость маркиз покинул под наблюдением инспектора
Сюрбуа и в девять часов вечера того же дня стал заключенным Бастилии.
- 1 -
Причиной перевода Сада в Бастилию стали совершенно невозможные условия
прежнего существования. Худших условий жизни, чем в Венсенне, не было.
Состояние древней башни пришло в упадок, и начальство приняло решение о ее
закрытии. Несмотря на то, что Бастилии в скором времени предназначалось
стать самой печально знаменитой тюрьмой в истории, все же условия содержания
там оказались немного лучше, чем в Венсенне. Здание частично относилось к
тюрьме и частично - к административному центру. Еще до первых всплесков
революции уже поступали предложения о ее закрытии и сносе, получившие
принципиальное одобрение. В 1784 году Сад стал одним из ее немногочисленных
заключенных. К 1789 году их количество уменьшилось до семи. Узников
содержали в четырех угловых башнях, и шансов на побег из Бастилии имелось не
больше, чем из Венсенна. Когда маркиз прибыл туда, внешний вид здания как
нельзя больше соответствовал его репутации. За первым подъемным мостом,
отделявшим сооружение от улиц района Сент-Антуан, где селились ремесленники,
поднимались высокие крепостные стены с круглыми башнями на углах. Потом
следовал второй мост, ведший к внутренним постройкам. Камеру для него уже
приготовили. Располагалась она в башне, названной по прихотливой фантазии
одного из тюремщиков башней Свободы. На ее платформе было установлено
тринадцать пушек, из которых салютовали в дни больших национальных торжеств.
Режим Бастилии в некоторых аспектах оказался мягче, хотя Сад в письмах
заверял, что условия его содержания стали хуже, чем в Венсенне. Теперь
Рене-Пелажи позволили регулярно посещать его, приносить одежду, еду, книги и
свечи - словом, все, в чем он нуждался. К 1787 году она могла встречаться с
ним раз в две недели. Здесь его больше не донимали обысками в камере, как
это случалось в Венсенне. Охрана под предлогом подрывной литературной
деятельности Сада больше не врывалась в камеру, не хватала его книги и
записи. Обстановка в помещении отличалась скудностью. Маркизу позволили
застелить каменный пол старым ковром и спать на походной койке. Тем не менее
убранством своей комнаты и ее обстановкой занимался он сам, а расходы несла
его семья. Площадь помещения составляла шестнадцать квадратных футов и
столько же футов - в высоту; стены обелены мелом, а пол выложен кирпичом.
Стены Сад завесил портьерами и коврами. 14 октября 1788 года Рене-Пелажи
написала Гофриди, что нужны деньги для приобретения новых портьер, кровати,
покрывала и матраса.
В течение пяти лет, проведенных в Бастилии, маркиз продолжал полнеть,
хотя теперь предметом волнений стало здоровье Рене-Пелажи. Порой жена так
тяжко страдала от геморроя, что не могла в карете доехать до Бастилии. Кроме
того, у нее начала накапливаться жидкость, и с каждым днем она дурнела.
Временами Рене-Пелажи писала, что ее самочувствие улучшается. Но в ноябре
1788 года она сообщила мужу, что у нее отказали обе ноги, хотя врачи
заверяли - это явление временное. Большую помощь ей оказывал слуга Сада
Картерон, "Ла Женесс", но в 1785 году он умер. Впоследствии уход за ней
взяла на себя ее дочь Мадлен-Лаура, "большая бездельница", как
охарактеризовала ее мать, не способная даже написать письмо.
Тем временем заключенный в камеру на втором этаже башни Свободы узник
требовал, чтобы ему доставляли шоколад и белую нугу, сухофрукты и горшочки с
джемом, персики в водке, свечи и тетради из голландской бумаги. Кроме того,
в тюрьме он умудрился собрать внушительную библиотеку, составленную
преимущественно из книг, отражавших его интересы как автора. Со времени
перевода в Бастилию Сада, главным образом, интересовали работы по истории и
о путешествиях. В письмах Рене-Пелажи он просил ее прислать ему книги,
содержащие информацию по английской истории или об Испании, Португалии.
Причем, когда маркиз обращался с той или иной просьбой, то проявлял
нетерпение человека, нуждающегося в материале для немедленного достижения
конкретной цели. Еще он требовал достать ему романы типа "Эмилии" Генри
Филдинга, представлявшего собой мрачную картину социального пессимизма.
Рядовой читатель едва ли удостоил бы его своим вниманием. Достать "Эмилию"
оказалось трудно, и на ее поиски Рене-Пелажи пришлось потратить изрядно
времени. В этом замечательном английском романе представлен мир, в котором
до самого последнего момента зло процветает, а добродетель страдает.
Вероятно, это нетерпение Сада внушало Рене-Пелажи какую-то надежду. Но, как
бы маркиз ни жаловался на более худшие условия существования, его перевод в
Бастилию стал отправной точкой новой фазы деятельности.
- 2 -
Именно в камере башни Свободы, высоко над крышами рабочего квартала
Сен-Антуан, осенними вечерами 1785 года Сад принялся трудиться над самым
амбициозным из своих произведений. Роман "120 дней Содома" считается, с
одной стороны, самой гнусной из когда-либо написанных книг, с другой -
искусно изложенным откровением самых темных человеческих фантазий.
Способ ее написания так же оригинален, как и манера повествования. В
1785 году роман Сада не предназначался для посторонних глаз. Возможно, он
рассчитывал навсегда сохранить его в секрете. Как правило, маркиз писал в
переплетенных тетрадях, скрыть которые почти невозможно. Чтобы избежать
этого, он исхитрился склеивать небольшие листки бумаги, шириной всего в пять
дюймов. Таким образом, у него получился свиток длиной почти в сорок футов,
после чего 12 октября Сад начал заполнять его своим мелким и четким
почерком.
"Великие войны, ставшие тяжким бременем для Людовика XIV, истощили
запасы как казны, так и людей. Однако эти же обстоятельства кучке паразитов
открыли путь к процветанию. Подобные люди только и ждут крупных бедствий.
Они никогда не стараются облегчить их, напротив, стремятся создать их сами и
всячески разжигают пламя, чтобы в полной мере нажиться на несчастьях
других".
Как обычно, Сад-автор не отождествляет себя с распутством и жестокостью
своих протагонистов. Однако свои четыре главных персонажа - герцога,
епископа, банкира и судью - он позаимствовал из класса негодяев и
спекулянтов, существующего на самом деле.
Вместе с женами, дочерьми, гаремом и всем необходимым для безбедного
существования, они удаляются в замок Силлинг на 120 дней четырех зимних
месяцев. Сию уединенную жизнь вдали от мира эти люди будут вести с начала
ноября до конца февраля. Тридцать дней должны быть посвящены "простым
страстям", число которых равняется ста пятидесяти. Затем наступят тридцать
дней ста пятидесяти "сложных страстей". Третья четверть плана романа
содержит описание ста пятидесяти "преступных страстей", и последняя часть -
такое же число "смертельных страстей". Пока герои предаются этим усладам с
наложницами из своего гарема, четыре сводницы развлекают их рассказами о
своих сексуальных приключениях, иллюстрируя тот вид страсти, который в
данный момент изучался.
Подобно героям своего повествования, радостям шато Силлинг Сад
предавался после обеда, занимаясь сочинительством с семи до десяти без
перерыва. Порой он писал дольше, так как корреспонденция Рене-Пелажи иногда
значилась часом ночи. Пока маркиз работал над первой частью романа, порка
Роз Келлер, марсельская оргия, зима "маленьких девочек" в Ла-Косте приобрели
благодаря полету фантазии в его ночном повествовании, излагаемом на длинном
свитке, новый размах. Одиночная тюремная камера Сада, возвышаясь над
кровельной черепицей и дымоходными трубами Сен-Антуана, находилась так же
высоко, как и замок Силлинг, затерявшийся среди занесенных снегом горных
вершин. Когда заканчивался вечер, маркиз сворачивал свиток и прятал его в
стене камеры за портьерами яркой расцветки, выбранными в соответствии с его
вкусом. В тайном мире вселенной Сада, заключенной под сводами его черепа, он
совершал поступки невиданной чудовищности. Но их, несмотря на то, что он
доверялся бумаге, кроме него самого, никто не должен был видеть. До тех пор,
пока место хранения его записей оставалось секретом, тайной оставались и
описываемые в них события, и принимающие в них действие герои.
Теми осенними вечерами камера башни Свободы словно превращалась в зал
Силлинга, круглая стена ее вполне вписывалась в интерьер романа, где жертвы,
связанные по рукам и ногам или закованные в кандалы, ожидали, когда
сводница, восседавшая на том месте, где сидел маркиз, закончит повествование
своей истории. "Читатель вспомнит, - добавлял Сад, - наше описание колонн в
зале. В начале каждого сеанса к одной из них привязывают Алину, к другой -
Аделаиду. Спины их обращены к алькову героев. Рядом с каждой колонной стоит
стол, на котором лежат всевозможные инструменты для наказания". Тем
временем. другие группы девушек обязаны исполнять приказы мужчин, которым
прислуживали.
Несмотря на бесконечную демонстрацию сексуальных отклонений, своим
высшим достижением в романе Сад считал создание этого собственного мира,
недоступного власти тюремщиков и судей. Его окружал вымышленный ландшафт,
который он порой видел более явственно, чем реальную действительность.
"Здесь я один, - писал он. - Здесь я - на краю земли, скрытый от всех глаз и
недоступный ни одному существу. Больше не существует ограничений и нет
препятствий. Здесь нет ничего, кроме Бога и совести". Наконец вечерний труд
подходил к концу, и ему оставалось только свернуть манускрипт и вернуть его
в укромное место в стене камеры.
Когда сто двадцать лет спустя неоконченный роман наконец был обнаружен
и опубликован, "страсти", придуманные Садом, простые или смертельные,
сложные или преступные, представлялись довольно гротескными. Кроме
всевозможных форм соития, которые мог изобрести его ум, а также
систематических и педантичных форм наказания, имели место обеды, на которых
девушки выступали в качестве дойных коров; встречались трюки, заставлявшие
этих прекрасных пленниц думать, что они отравлены или вот-вот будут
повешены; появлялась навязчивая, не имеющая ничего общего с эротичностью,
озабоченность проблемами пищеварения и экскреции; возникал ряд убийств, не
все из которых оказывались связаны с сексом. Если в повествовании имелось
много такого, что словно бы вызывало неприязнь или отвращение, Сад
публикацией "Жюстины" в 1791 году дал ответ на это возражение: вымысел не
следует путать с фактом, как не следует путать фантазию с реальностью. Чтобы
сделать такой вывод, Клема спорит с героиней последнего романа,
представленной под именем "Тереза".
"Вы утверждаете, что в этом что-то есть необычное, когда вещи, сами по
себе мерзкие и отвратительные, способны вызывать в наших чувствах
возбуждение, необходимое для достижения радости. Но прежде чем удивляться
этому, моя дорогая Тереза, вам следует поразмыслить над тем, что предметы в
наших глазах не имеют ценности, которой не обладают в нашем воображении.
Поэтому в свете этой непогрешимой истины, нет ничего невозможного в том, что
сильное впечатление на нас могут оказывать вещи, не только в высшей степени
странные, но и в высшей степени гнусные и жуткие".
Этот же принцип, но в более умеренной дозе, являлся основой модного в
восемнадцатом веке направления готики, как в искусстве, так и в литературе.
Изобретение Сада, в начале работы над своим повествованием, казалось
продуктивным, хотя и беспорядочным. Но к концу ноября, когда он закончил
первую из четырех книг "120 дней Содома" и в письменной форме набросал
оставшиеся части, стало ясно - с его работой что-то в корне не так.
Недостатка времени для написания он не испытывал. Если бы работа над тремя
оставшимися книгами продвигалась бы столь же быстро, как над первой, роман,
в целом, завершился бы к концу зимы. Но маркиз довольствовался списком
замечаний, руководствуясь которым, он должен был переписать роман, добавив
при этом, что перечитать первую книгу полностью не смог. Можно предположить,
что это произошло из-за слабости зрения Сада. Но более правдоподобным
представляется утрата энтузиазма из-за возникших сложностей проекта.
Как художественному повествованию "120 дням Содома" недоставало более
традиционной художественности Сада, столь заметной в "Преступлениях из-за
любви", и остроты моральной сатиры "Жюстины". Несмотря на легкость
исторического зачина, драматическое окружение Силлинга и определенность
эпизодов, оно страдало маниакальностью и повторами в описании простых
страстей. Первая книга по своему объему равняется крупному роману, хотя мало
что в себе содержит, кроме возни вокруг блевотины и испражнений. Манера
изложения и сокрытие указывает на то, что произведение не предназначалось
для посторонних глаз, и писал его Сад скорее для себя одного, чем для
читателя. Как произведение искусства, книга представляет меньше интереса,
чем роман о языке и идеях, или в качестве предтечи Крафт-Эбинга и Фрейда. Но
она не является научной или понятной. Ее навязчивые идеи ограничены, а
художественные приемы малоинтересны. Для Сада это повествование представляло
собой тайный документ, предназначенный исключительно для него одного,
который он хранил в стене Бастилии. Как произведение беллетристики или
искусства оно также не представляет большой ценности, поскольку в
изобретательности и мастерстве маркиз превзошел его почти во всех своих
романах и рассказах.
Рассматривать это сочинение в качестве повествования, предназначенного
для публикации, по меньшей мере, несправедливо, хотя поначалу Сад и
задумывал его как произведение для широкого ознакомления. Он
предупредительно просит читателя приготовиться для "самой непристойной
истории из всех когда-то рассказанных". Извинения такого рода появляются
почти в каждой из его работ, хотя на первом плане как будто стоят ужасы
замка Силлинг, а не непристойность. Кроме зала, в котором проходят оргии и
демонстрации, имеется также уединенный подвал, снабженный всем необходимым
для более страшных злодеяний. Герцог Бланжи, хозяин Констанц, "римской
красавицы" двадцати двух лет, и нескольких молодых женщин и мальчиков,
испытывает оргазм только от одного описания того, что находится там.
Несмотря на жестокость сексуального насилия, замок Силлинг представляет
собой организованное общество, в такой же степени подчиняющееся законам и
правилам, как колледж Людовика Великого или крупные тюрьмы типа Венсенна и
Бастилии. Каждый из четырех главных действующих лиц, кроме гарема из девушек
и мальчиков, имеет по одной "жене". Такая жена с самого начала готова
служить герою, удовлетворяя все его желания и прихоти. Но от членов гарема
нельзя требовать больше того, что им положено по расписанию дня, и выходить
за границы демонстрации страстей. Нигде и никогда так ярко не проявляется
приверженность Сада к моральной системе и порядку, включая его извращение.
Тюрьма и школа оставила на "120 дня Содома" такой же явный отпечаток, как на
его собственном моральном своеволии.
Буржуазное уважение к частной собственности проявляется в замке Силлинг
не в меньшей степени, чем в сердце буржуазной Франции. Члены гарема поделены
между хозяевами еще задолго до того, как потеряна первая девственность.
Каждый из владельцев имеет собственный цвет. Мальчик носит одежду
соответствующих тонов. Девушка должна не только соблюдать в одеянии данную
цветовую гамму, но делать это таким образом, чтобы указать на судьбу,
которая ей уготована. Так, в случае с герцогом де Бланжи, Фанни, Софи,
Зельмира и Августина украшают его цветом фронтальную часть прически. Розетт,
Эбе и Мишетт носят его там, "где волосы их ниспадают вниз, на затылок".
Наиболее удачны в повествовании описания обстановки и ожидания грозящих
опасностей и ужасов. Но, лишь только угроза становится реальностью, оно от
высокого переходит к комическому, как это часто случается в готических
романах. Когда Сад отказался от попытки продолжить повествование, он написал
список ошибок, совершенных им при написании первой части. Констатируя
очевидное, маркиз заметил, что был "слишком откровенен" в описании некоторых
грубых функций человеческого организма и чрезмерно увлекался содомией,
отдавая ей предпочтение перед другими забавами. После этого работа
застопорилась.
С длинным свитком заброшенного труда, спрятанным в стене камеры, Сад с
новым пылом взялся за роль романиста, пишущего для читателя.
Непосредственное влияние на него оказали английские произведения, в
частности, сочинения Филдинга и Ричардсона. Среди книг его библиотеки
имелись "Памела", "Кларисса" и четыре романа Фиддинга. Сатира на моральные
извращения - "Джонатан Уайлд" Филдинга - из произведений того времени
оказалась наиболее близкой по духу его "Жюстине". Этот автор за сорок лет до
Сада создал изумительную притчу, пронизанную социальной иронией, в которой
преступность вызывает восхищение и одобрение, а добродетель наказуема.
- 3 -
Первая попытка написать вечерами в Бастилии философский роман
отличалась и от "Жюстины", и от "Джонатана Уайлда". "Алина и Валькур"
поглощали почти все его время в перерыве между брошенными на полпути 28
ноября 1785 года "120 днями Содома" и появлением нового романа в списке
манускриптов Сада в октябре 1788 года. Этот роман, довольно приличный по
объему, несомненно, уже занимал воображение маркиза, когда 25 ноября 1786
года он просил Рене-Пелажи прислать ему информацию по Испании и Португалии,
так как действие частично происходит в этих странах.
Роман "Алина и Валькур" написан в эпистолярной форме. В тот период
большое впечатление на Сада произвел Ричардсон, использовавший сей
художественный прием. Переписка ведется между Алиной и Валькуром; их
счастье, казавшееся таким близким, рухнуло "с помощью" отца Алины,
намеревающегося выдать ее замуж за одного старого распутника, своего
закадычного друга. Действие повествования, как у Ричардсона или в "Опасных
связях" Лакло, передается с тонкой прорисовкой деталей. Маркиз утверждал,
что образцом для подражания в этом плане ему служил первый. Словно в
"Клариссе" Ричардсона, триумф распутника над несчастной невинной девушкой
вначале так же очевиден, как окончательное и полное торжество добродетели в
придерживаться социального кодекса, согласно которому убийство и насилие
являются преступлениями.
Неудивительно, что под холодным градом подобных доводов защиты от них
искали как атеисты, так и верующие. Но расслабиться своей аудитории Сад не
позволяет и утверждает - Природа является высшей властью, и не имеет
значения, совокупляется мужчина с женщиной для того, чтобы иметь от нее
ребенка, или с иной целью. Если не будет происходить продолжения рода; то
сообщество людей перестанет существовать, но конец человечества или жизни на
земле в целом не имело бы особого значения для вселенной как таковой.
Принимая во внимание сей довод, становится ясно, что, если бы Сад мучил Роз
Келлер так, как это представлено в самом ярком описании скандала, или с
помощью яда замедленного действия убил девиц в Марселе, Природа все равно не
предъявила бы ему обвинений и не проявила бы печали. Действительно,
человеческий род может вымереть, но продукты разложения трупов станут
питательной средой для рождения иных форм жизни.
Сущность этой философии нелепа, абсурдна и в какой-то степени комична.
Но опровергнуть утверждение, что Природа является главным моральным
арбитром, после того, как оно прозвучало, было не так-то просто.
Естественный мир маркиза, созданный в романе типа "Жюльетты", является
довольно неприятным, что заставляет осторожного атеиста вернуться в лоно
ортодоксальной религии, выбирая из двух зол меньшее. В такой же степени, как
Джон Мильтон в "Потерянном рае", но только с еще большей долей
амбивалентности, Сад-романист утверждает - его литературное творчество
служит для оправдания путей Провидения к человечеству. Описываемые
жестокости являются в таком случае грандиозной иронией в духе Свифта.
Выражения, в которых его персонажи заявляют о наслаждении, получаемом от
содомии или инцеста, радостях убийства, жестокости, с помощью которых они
изобличают глупость добродетели или сострадания, вполне соответствуют этой
интерпретации. Более того, создавая эти характеры, Сад рисовал мир таким,
каким он должен быть, как ему казалось, исходя из собственного опыта, то
есть это не является продуктом его фантазии.
В жизни, как и литературном творчестве, маркиз представляет собой такую
же раздвоенность и амбивалентность. Без каких-либо признаков лицемерия он
исповедовал религию, не отрекался от нее и в качестве автора своих
произведений. Сад посещал богослужения, выступал против жестокости, присягал
сначала королю, а потом пришедшей ему на смену республике, придерживался
установленных правил. Но он вел жизнь, характеризуемую неприемлемыми в
обществе сексуальными желаниями, которым предавался в действительности и
фантазиях.
Рассматриваемые по существу, сочинения Сада лишены философской
последовательности. Присутствующие в его произведениях ужасы явно несут на
себе печать моральной иронии. Но даже в свете этих доказательств его работы
не выражают продолжительной и неизменной веры. Неуравновешенный по
характеру, испытывавший давление жизненных обстоятельств, Сад не годился для
такой последовательности. Выступал ли он в роли беглеца, скрывающегося от
правосудия, заключенного, ищущего милостей, или аристократа, вовлеченного в
революционный террор, он чаще был вынужден реагировать на события, а не
контролировать их. В этом отношении Революция стала для него событием
огромной политической важности, принесшим куда больше разочарований, чем
исполнения надежд, которые поначалу вселила.
Если в "Злоключениях добродетели" маркиз высмеивал нравственные
установки роялистской Франции, то на страницах "Жюльетты, или Процветании
порока", где Друзья Революции стали Друзьями Преступления, он насмехался над
насилием и коррупцией нового порядка, его вероломством и бойней. И если
читатель заканчивает чтение его последнего романа с чувством, что любая
альтернатива лучше нарисованного там мира, это, вероятно, является
выражением мысли самого Сада, для которого старый порядок с церковью и
королем едва ли был хуже восьми лет тирании, голода, сумасбродства и
кровавой бойни Террора, которым отмечены наиболее мрачные периоды смелого
нового мира, существовавшего между 1789 и 1797 годами.
Но философская преданность Сада принималась во внимание в гораздо
меньшей степени, чем форма ее выражения. На протяжении двух последующих
столетий мало кого из его читателей интересовали механистические гипотезы
Ламетри или свободная мысль эпохи Просвещения. Маркиза мало читали, но он
выжил благодаря тому, что о нем много говорили как об авторе эротической
жестокости и сардонической непристойности. Мало кто считал его
философом-материалистом, выражавшим своим взгляды с помощью литературного
приема порнографии, чаще его рассматривали как порнографа, искавшего себе
оправдания в философских сентенциях. Философия Сада представляется
изменчивой и амбивалентной: только в своей одержимости он оставался верен
себе и своей репутации.
- 7 -
Время, проведенное маркизом в Венсенне, отыгрывалось на тех, кто мог бы
оказать на него противоположное влияние. Среди знакомых ему женщин
преждевременно ушли из жизни Анн-Проспер и Готон. Теперь, 28 января 1784
года, в Ла-Косте от туберкулеза скончалась мадемуазель де Руссе. Прошло две
или три недели, прежде чем Сад узнал эту печальную новость. Возможно, ее еще
дольше утаивали от него. К этому времени Рене-Пелажи уже утратила
привязанность, которую испытывала к своей сопернице в любви Сада. Получив
известие о смерти, она приказала, чтобы все предметы, являющиеся
собственностью семьи Сад, которые могли затеряться среди вещей покойной,
немедленно возвратили на место. Все выглядело так, словно де Руссе являлась
сводницей Нанон, сбежавшей с фамильным серебром.
Какие бы чувства не вызвала в душе Сада эта потеря, мир за пределами
тюремных стен, стал для него менее реальным, чем правда собственных
литературных творений. В 1783 году он написал Рене-Пелажи, что темная
сторона его натуры быстро и верно воцаряется в его мыслях. Но еще до того,
как маркиз смог в полной мере выразить эти настроения на бумаге, в начале
1784 года он получил сообщение о своем переводе из крепости Венсенн. С
момента заключения в тюрьму, в 1777 году, прошло почти шесть с половиной
лет. Все это время, кроме шести недель, когда летом 1778 года он стал
беглецом, внешнего мира Сад не видел. 1784 год был високосным, и его отъезд
из крепости состоялся 29 февраля. Но дата отъезда не стала датой
освобождения. Большую крепость маркиз покинул под наблюдением инспектора
Сюрбуа и в девять часов вечера того же дня стал заключенным Бастилии.
- 1 -
Причиной перевода Сада в Бастилию стали совершенно невозможные условия
прежнего существования. Худших условий жизни, чем в Венсенне, не было.
Состояние древней башни пришло в упадок, и начальство приняло решение о ее
закрытии. Несмотря на то, что Бастилии в скором времени предназначалось
стать самой печально знаменитой тюрьмой в истории, все же условия содержания
там оказались немного лучше, чем в Венсенне. Здание частично относилось к
тюрьме и частично - к административному центру. Еще до первых всплесков
революции уже поступали предложения о ее закрытии и сносе, получившие
принципиальное одобрение. В 1784 году Сад стал одним из ее немногочисленных
заключенных. К 1789 году их количество уменьшилось до семи. Узников
содержали в четырех угловых башнях, и шансов на побег из Бастилии имелось не
больше, чем из Венсенна. Когда маркиз прибыл туда, внешний вид здания как
нельзя больше соответствовал его репутации. За первым подъемным мостом,
отделявшим сооружение от улиц района Сент-Антуан, где селились ремесленники,
поднимались высокие крепостные стены с круглыми башнями на углах. Потом
следовал второй мост, ведший к внутренним постройкам. Камеру для него уже
приготовили. Располагалась она в башне, названной по прихотливой фантазии
одного из тюремщиков башней Свободы. На ее платформе было установлено
тринадцать пушек, из которых салютовали в дни больших национальных торжеств.
Режим Бастилии в некоторых аспектах оказался мягче, хотя Сад в письмах
заверял, что условия его содержания стали хуже, чем в Венсенне. Теперь
Рене-Пелажи позволили регулярно посещать его, приносить одежду, еду, книги и
свечи - словом, все, в чем он нуждался. К 1787 году она могла встречаться с
ним раз в две недели. Здесь его больше не донимали обысками в камере, как
это случалось в Венсенне. Охрана под предлогом подрывной литературной
деятельности Сада больше не врывалась в камеру, не хватала его книги и
записи. Обстановка в помещении отличалась скудностью. Маркизу позволили
застелить каменный пол старым ковром и спать на походной койке. Тем не менее
убранством своей комнаты и ее обстановкой занимался он сам, а расходы несла
его семья. Площадь помещения составляла шестнадцать квадратных футов и
столько же футов - в высоту; стены обелены мелом, а пол выложен кирпичом.
Стены Сад завесил портьерами и коврами. 14 октября 1788 года Рене-Пелажи
написала Гофриди, что нужны деньги для приобретения новых портьер, кровати,
покрывала и матраса.
В течение пяти лет, проведенных в Бастилии, маркиз продолжал полнеть,
хотя теперь предметом волнений стало здоровье Рене-Пелажи. Порой жена так
тяжко страдала от геморроя, что не могла в карете доехать до Бастилии. Кроме
того, у нее начала накапливаться жидкость, и с каждым днем она дурнела.
Временами Рене-Пелажи писала, что ее самочувствие улучшается. Но в ноябре
1788 года она сообщила мужу, что у нее отказали обе ноги, хотя врачи
заверяли - это явление временное. Большую помощь ей оказывал слуга Сада
Картерон, "Ла Женесс", но в 1785 году он умер. Впоследствии уход за ней
взяла на себя ее дочь Мадлен-Лаура, "большая бездельница", как
охарактеризовала ее мать, не способная даже написать письмо.
Тем временем заключенный в камеру на втором этаже башни Свободы узник
требовал, чтобы ему доставляли шоколад и белую нугу, сухофрукты и горшочки с
джемом, персики в водке, свечи и тетради из голландской бумаги. Кроме того,
в тюрьме он умудрился собрать внушительную библиотеку, составленную
преимущественно из книг, отражавших его интересы как автора. Со времени
перевода в Бастилию Сада, главным образом, интересовали работы по истории и
о путешествиях. В письмах Рене-Пелажи он просил ее прислать ему книги,
содержащие информацию по английской истории или об Испании, Португалии.
Причем, когда маркиз обращался с той или иной просьбой, то проявлял
нетерпение человека, нуждающегося в материале для немедленного достижения
конкретной цели. Еще он требовал достать ему романы типа "Эмилии" Генри
Филдинга, представлявшего собой мрачную картину социального пессимизма.
Рядовой читатель едва ли удостоил бы его своим вниманием. Достать "Эмилию"
оказалось трудно, и на ее поиски Рене-Пелажи пришлось потратить изрядно
времени. В этом замечательном английском романе представлен мир, в котором
до самого последнего момента зло процветает, а добродетель страдает.
Вероятно, это нетерпение Сада внушало Рене-Пелажи какую-то надежду. Но, как
бы маркиз ни жаловался на более худшие условия существования, его перевод в
Бастилию стал отправной точкой новой фазы деятельности.
- 2 -
Именно в камере башни Свободы, высоко над крышами рабочего квартала
Сен-Антуан, осенними вечерами 1785 года Сад принялся трудиться над самым
амбициозным из своих произведений. Роман "120 дней Содома" считается, с
одной стороны, самой гнусной из когда-либо написанных книг, с другой -
искусно изложенным откровением самых темных человеческих фантазий.
Способ ее написания так же оригинален, как и манера повествования. В
1785 году роман Сада не предназначался для посторонних глаз. Возможно, он
рассчитывал навсегда сохранить его в секрете. Как правило, маркиз писал в
переплетенных тетрадях, скрыть которые почти невозможно. Чтобы избежать
этого, он исхитрился склеивать небольшие листки бумаги, шириной всего в пять
дюймов. Таким образом, у него получился свиток длиной почти в сорок футов,
после чего 12 октября Сад начал заполнять его своим мелким и четким
почерком.
"Великие войны, ставшие тяжким бременем для Людовика XIV, истощили
запасы как казны, так и людей. Однако эти же обстоятельства кучке паразитов
открыли путь к процветанию. Подобные люди только и ждут крупных бедствий.
Они никогда не стараются облегчить их, напротив, стремятся создать их сами и
всячески разжигают пламя, чтобы в полной мере нажиться на несчастьях
других".
Как обычно, Сад-автор не отождествляет себя с распутством и жестокостью
своих протагонистов. Однако свои четыре главных персонажа - герцога,
епископа, банкира и судью - он позаимствовал из класса негодяев и
спекулянтов, существующего на самом деле.
Вместе с женами, дочерьми, гаремом и всем необходимым для безбедного
существования, они удаляются в замок Силлинг на 120 дней четырех зимних
месяцев. Сию уединенную жизнь вдали от мира эти люди будут вести с начала
ноября до конца февраля. Тридцать дней должны быть посвящены "простым
страстям", число которых равняется ста пятидесяти. Затем наступят тридцать
дней ста пятидесяти "сложных страстей". Третья четверть плана романа
содержит описание ста пятидесяти "преступных страстей", и последняя часть -
такое же число "смертельных страстей". Пока герои предаются этим усладам с
наложницами из своего гарема, четыре сводницы развлекают их рассказами о
своих сексуальных приключениях, иллюстрируя тот вид страсти, который в
данный момент изучался.
Подобно героям своего повествования, радостям шато Силлинг Сад
предавался после обеда, занимаясь сочинительством с семи до десяти без
перерыва. Порой он писал дольше, так как корреспонденция Рене-Пелажи иногда
значилась часом ночи. Пока маркиз работал над первой частью романа, порка
Роз Келлер, марсельская оргия, зима "маленьких девочек" в Ла-Косте приобрели
благодаря полету фантазии в его ночном повествовании, излагаемом на длинном
свитке, новый размах. Одиночная тюремная камера Сада, возвышаясь над
кровельной черепицей и дымоходными трубами Сен-Антуана, находилась так же
высоко, как и замок Силлинг, затерявшийся среди занесенных снегом горных
вершин. Когда заканчивался вечер, маркиз сворачивал свиток и прятал его в
стене камеры за портьерами яркой расцветки, выбранными в соответствии с его
вкусом. В тайном мире вселенной Сада, заключенной под сводами его черепа, он
совершал поступки невиданной чудовищности. Но их, несмотря на то, что он
доверялся бумаге, кроме него самого, никто не должен был видеть. До тех пор,
пока место хранения его записей оставалось секретом, тайной оставались и
описываемые в них события, и принимающие в них действие герои.
Теми осенними вечерами камера башни Свободы словно превращалась в зал
Силлинга, круглая стена ее вполне вписывалась в интерьер романа, где жертвы,
связанные по рукам и ногам или закованные в кандалы, ожидали, когда
сводница, восседавшая на том месте, где сидел маркиз, закончит повествование
своей истории. "Читатель вспомнит, - добавлял Сад, - наше описание колонн в
зале. В начале каждого сеанса к одной из них привязывают Алину, к другой -
Аделаиду. Спины их обращены к алькову героев. Рядом с каждой колонной стоит
стол, на котором лежат всевозможные инструменты для наказания". Тем
временем. другие группы девушек обязаны исполнять приказы мужчин, которым
прислуживали.
Несмотря на бесконечную демонстрацию сексуальных отклонений, своим
высшим достижением в романе Сад считал создание этого собственного мира,
недоступного власти тюремщиков и судей. Его окружал вымышленный ландшафт,
который он порой видел более явственно, чем реальную действительность.
"Здесь я один, - писал он. - Здесь я - на краю земли, скрытый от всех глаз и
недоступный ни одному существу. Больше не существует ограничений и нет
препятствий. Здесь нет ничего, кроме Бога и совести". Наконец вечерний труд
подходил к концу, и ему оставалось только свернуть манускрипт и вернуть его
в укромное место в стене камеры.
Когда сто двадцать лет спустя неоконченный роман наконец был обнаружен
и опубликован, "страсти", придуманные Садом, простые или смертельные,
сложные или преступные, представлялись довольно гротескными. Кроме
всевозможных форм соития, которые мог изобрести его ум, а также
систематических и педантичных форм наказания, имели место обеды, на которых
девушки выступали в качестве дойных коров; встречались трюки, заставлявшие
этих прекрасных пленниц думать, что они отравлены или вот-вот будут
повешены; появлялась навязчивая, не имеющая ничего общего с эротичностью,
озабоченность проблемами пищеварения и экскреции; возникал ряд убийств, не
все из которых оказывались связаны с сексом. Если в повествовании имелось
много такого, что словно бы вызывало неприязнь или отвращение, Сад
публикацией "Жюстины" в 1791 году дал ответ на это возражение: вымысел не
следует путать с фактом, как не следует путать фантазию с реальностью. Чтобы
сделать такой вывод, Клема спорит с героиней последнего романа,
представленной под именем "Тереза".
"Вы утверждаете, что в этом что-то есть необычное, когда вещи, сами по
себе мерзкие и отвратительные, способны вызывать в наших чувствах
возбуждение, необходимое для достижения радости. Но прежде чем удивляться
этому, моя дорогая Тереза, вам следует поразмыслить над тем, что предметы в
наших глазах не имеют ценности, которой не обладают в нашем воображении.
Поэтому в свете этой непогрешимой истины, нет ничего невозможного в том, что
сильное впечатление на нас могут оказывать вещи, не только в высшей степени
странные, но и в высшей степени гнусные и жуткие".
Этот же принцип, но в более умеренной дозе, являлся основой модного в
восемнадцатом веке направления готики, как в искусстве, так и в литературе.
Изобретение Сада, в начале работы над своим повествованием, казалось
продуктивным, хотя и беспорядочным. Но к концу ноября, когда он закончил
первую из четырех книг "120 дней Содома" и в письменной форме набросал
оставшиеся части, стало ясно - с его работой что-то в корне не так.
Недостатка времени для написания он не испытывал. Если бы работа над тремя
оставшимися книгами продвигалась бы столь же быстро, как над первой, роман,
в целом, завершился бы к концу зимы. Но маркиз довольствовался списком
замечаний, руководствуясь которым, он должен был переписать роман, добавив
при этом, что перечитать первую книгу полностью не смог. Можно предположить,
что это произошло из-за слабости зрения Сада. Но более правдоподобным
представляется утрата энтузиазма из-за возникших сложностей проекта.
Как художественному повествованию "120 дням Содома" недоставало более
традиционной художественности Сада, столь заметной в "Преступлениях из-за
любви", и остроты моральной сатиры "Жюстины". Несмотря на легкость
исторического зачина, драматическое окружение Силлинга и определенность
эпизодов, оно страдало маниакальностью и повторами в описании простых
страстей. Первая книга по своему объему равняется крупному роману, хотя мало
что в себе содержит, кроме возни вокруг блевотины и испражнений. Манера
изложения и сокрытие указывает на то, что произведение не предназначалось
для посторонних глаз, и писал его Сад скорее для себя одного, чем для
читателя. Как произведение искусства, книга представляет меньше интереса,
чем роман о языке и идеях, или в качестве предтечи Крафт-Эбинга и Фрейда. Но
она не является научной или понятной. Ее навязчивые идеи ограничены, а
художественные приемы малоинтересны. Для Сада это повествование представляло
собой тайный документ, предназначенный исключительно для него одного,
который он хранил в стене Бастилии. Как произведение беллетристики или
искусства оно также не представляет большой ценности, поскольку в
изобретательности и мастерстве маркиз превзошел его почти во всех своих
романах и рассказах.
Рассматривать это сочинение в качестве повествования, предназначенного
для публикации, по меньшей мере, несправедливо, хотя поначалу Сад и
задумывал его как произведение для широкого ознакомления. Он
предупредительно просит читателя приготовиться для "самой непристойной
истории из всех когда-то рассказанных". Извинения такого рода появляются
почти в каждой из его работ, хотя на первом плане как будто стоят ужасы
замка Силлинг, а не непристойность. Кроме зала, в котором проходят оргии и
демонстрации, имеется также уединенный подвал, снабженный всем необходимым
для более страшных злодеяний. Герцог Бланжи, хозяин Констанц, "римской
красавицы" двадцати двух лет, и нескольких молодых женщин и мальчиков,
испытывает оргазм только от одного описания того, что находится там.
Несмотря на жестокость сексуального насилия, замок Силлинг представляет
собой организованное общество, в такой же степени подчиняющееся законам и
правилам, как колледж Людовика Великого или крупные тюрьмы типа Венсенна и
Бастилии. Каждый из четырех главных действующих лиц, кроме гарема из девушек
и мальчиков, имеет по одной "жене". Такая жена с самого начала готова
служить герою, удовлетворяя все его желания и прихоти. Но от членов гарема
нельзя требовать больше того, что им положено по расписанию дня, и выходить
за границы демонстрации страстей. Нигде и никогда так ярко не проявляется
приверженность Сада к моральной системе и порядку, включая его извращение.
Тюрьма и школа оставила на "120 дня Содома" такой же явный отпечаток, как на
его собственном моральном своеволии.
Буржуазное уважение к частной собственности проявляется в замке Силлинг
не в меньшей степени, чем в сердце буржуазной Франции. Члены гарема поделены
между хозяевами еще задолго до того, как потеряна первая девственность.
Каждый из владельцев имеет собственный цвет. Мальчик носит одежду
соответствующих тонов. Девушка должна не только соблюдать в одеянии данную
цветовую гамму, но делать это таким образом, чтобы указать на судьбу,
которая ей уготована. Так, в случае с герцогом де Бланжи, Фанни, Софи,
Зельмира и Августина украшают его цветом фронтальную часть прически. Розетт,
Эбе и Мишетт носят его там, "где волосы их ниспадают вниз, на затылок".
Наиболее удачны в повествовании описания обстановки и ожидания грозящих
опасностей и ужасов. Но, лишь только угроза становится реальностью, оно от
высокого переходит к комическому, как это часто случается в готических
романах. Когда Сад отказался от попытки продолжить повествование, он написал
список ошибок, совершенных им при написании первой части. Констатируя
очевидное, маркиз заметил, что был "слишком откровенен" в описании некоторых
грубых функций человеческого организма и чрезмерно увлекался содомией,
отдавая ей предпочтение перед другими забавами. После этого работа
застопорилась.
С длинным свитком заброшенного труда, спрятанным в стене камеры, Сад с
новым пылом взялся за роль романиста, пишущего для читателя.
Непосредственное влияние на него оказали английские произведения, в
частности, сочинения Филдинга и Ричардсона. Среди книг его библиотеки
имелись "Памела", "Кларисса" и четыре романа Фиддинга. Сатира на моральные
извращения - "Джонатан Уайлд" Филдинга - из произведений того времени
оказалась наиболее близкой по духу его "Жюстине". Этот автор за сорок лет до
Сада создал изумительную притчу, пронизанную социальной иронией, в которой
преступность вызывает восхищение и одобрение, а добродетель наказуема.
- 3 -
Первая попытка написать вечерами в Бастилии философский роман
отличалась и от "Жюстины", и от "Джонатана Уайлда". "Алина и Валькур"
поглощали почти все его время в перерыве между брошенными на полпути 28
ноября 1785 года "120 днями Содома" и появлением нового романа в списке
манускриптов Сада в октябре 1788 года. Этот роман, довольно приличный по
объему, несомненно, уже занимал воображение маркиза, когда 25 ноября 1786
года он просил Рене-Пелажи прислать ему информацию по Испании и Португалии,
так как действие частично происходит в этих странах.
Роман "Алина и Валькур" написан в эпистолярной форме. В тот период
большое впечатление на Сада произвел Ричардсон, использовавший сей
художественный прием. Переписка ведется между Алиной и Валькуром; их
счастье, казавшееся таким близким, рухнуло "с помощью" отца Алины,
намеревающегося выдать ее замуж за одного старого распутника, своего
закадычного друга. Действие повествования, как у Ричардсона или в "Опасных
связях" Лакло, передается с тонкой прорисовкой деталей. Маркиз утверждал,
что образцом для подражания в этом плане ему служил первый. Словно в
"Клариссе" Ричардсона, триумф распутника над несчастной невинной девушкой
вначале так же очевиден, как окончательное и полное торжество добродетели в