Страница:
мадемуазель Ле Клер, мадемуазель Ривьер и мадемуазель Ле Рой, воспитанницами
Королевской академии музыки, она входила в число любовниц Сада. По
свидетельству философа Ла Меттри, неразборчивость в половых связях стала
неотъемлемой частью профессии, получаемой в стенах балетной школы. В случае
мадемуазель Бовуазен, Сада к ней могли привлечь слухи, что свою
благосклонность она распространяет не только на мужчин, но и на женщин. Кто
лучше, чем такая молодая женщина, мог подыскать участниц для его
развлечений? Более того, у нее для таких целей имелось два дома. Один удобно
располагался на улице Сен-Оноре, второй - на Дез-Экю.
Летом 1765 года Саду пришлось посетить Ла-Кост. Дела поместья и
необходимость собрать налоги требовали там его присутствия. Ожидалось, что
он прибудет в качестве губернатора Мазана. Эту должность раньше занимал его
отец, а маркиз теперь получал жалование, выплачиваемое королевским
казначейством. В Провансе выразили одобрение, когда узнали о его приезде в
сопровождении своей молодой жены. Супружескую пару деревенские жители
встречали в июне, и замок на вершине холма стал местом увеселений,
устроенных Садом для соседей и гостей. Дом в Мазане с красивым эркерным
фронтоном смотрел на виноградники и вишневые сады, простиравшиеся на
равнине, тянувшейся до Карпентраса, расположенного на западе. Лето он
провел, живя то в романтическом шато Ла-Коста, возвышающемся над деревней на
вершине холма, то в городском доме в Мазане.
Маркиза де Сад разделяла увлечение мужа любительским театром и летом
1765 года принимала активное участие, в его постановках в Ла-Косте. Северная
галерея замка стала для Сада тем местом, где он нашел выход своим
честолюбивым замыслам драматурга и режиссера. Те, кто видел маркизу,
воплощавшую свои драматические таланты, не могли не любоваться ее красотой,
хотя она оказалась не такой высокой и величавой, как ожидалось. Удивление
вызывало то, что, отдаваясь актерской игре, женщина совершенно забывала о
своем положении в обществе. Из Сомана приехал аббат де Сад, увидел ее на
одном из летних банкетов в Ла-Косте - и разразился скандал. Та, которую
гости и деревенские зрители принимали за маркизу де Сад, на самом деле
оказалась мадемуазелью де Бовуазен. Саду очень хотелось привезти любовницу в
Ла-Кост, чтобы использовать ее театральный талант в постановках своего
частного театра. Но лучшего способа, чем выдать актрису за свою жену,
которая в то время находилась в Эшоффуре, он придумать не мог. Слишком
маловероятным представлялось то, что те, кому будет представлена мадемуазель
де Бовуазен, знают, как на самом деле выглядела маркиза де Сад. Словом, если
бы на будущий год в Ла-Кост вместе с мужем отправилась бы настоящая маркиза,
никто из арендаторов не рискнул бы обвинить ее в самозванстве.
Аббат де Сад, сообразил, что эта молодая женщина не может быть женой
его племянника. Какое-то время, казалось, он держал секрет при себе. Но
некоторая несообразность ее поведения и манер дала повод для пересудов.
Слухи распространились и достигли Эшоффура. В Провансе тетушка Сада,
аббатиса де Кавайон, написала ему укоризненное письмо. В ответ маркиз не
посчитал нужным скрывать личность любовницы, которую привез в Ла-Кост. Более
того, он вместо извинений сам перешел в наступление, напомнив тетке, что та
не слыла такой моралисткой, когда ее собственная сестра, предположительно
мадам де Вильнев, открыто жила со своим любовником. "А тогда Ла-Кост вы не
считали проклятым местом?"
Новости, достигшие ушей мадам де Монтрей, тещи Сада, не могли не
встревожить ее. Но гнев свой она первым делом обрушила на аббата де Сада,
обвинив его в том, что тот во время пребывания в Ла-Косте, обнаружив обман,
промолчал. Монтрей говорила, если все прочие тайные измены Сада считались
оскорбительными для дочери и ее самой, то его уловка с мадемуазель де
Бовуазен явилась пощечиной всему Провансу. С укоризной в тоне, больше
похожей на сетование на судьбу, она добавляла, что ей и всей семье и так
пришлось много потрудиться, чтобы замять прежний скандал и позаботиться об
интересах ее зятя, а вместо благодарности в ответ на эти их труды они
получили выходку с мадемуазель де Бовуазен. Но аббат де Сад, видя, как может
оказаться побитым Монтрей, с одной стороны, и аббатисой Кавайонской, с
другой стороны, отступился от них всех и заявил: на банкете в Ла-Косте он не
присутствовал и даму, сопровождавшую племянника, не видел.
Предоставив семействам разбираться между собой, Сад, забрав мадемуазель
де Бовуазен, уехал в Париж, не сообщив о своих передвижениях ни отцу, ни
Монтрей. Но для подобной скрытности у него имелись и другие основания. За
время, прошедшее после освобождения из Венсенна, он успел наделать массу
долгов. Мало того, что маркиз являлся сам должником, он был еще и сыном
должника. И выручить его из этой беды не могло никакое будущее наследство.
Отец почти ничем не помогал, а занимаемое им привилегированное положение в
обществе заставляло его лишь тратить средства, а не зарабатывать их. К
длинной чреде, состоящей из полицейских, тещи, обиженных девушек и
рассерженных мужчин, каждый из которых стремился рассчитаться с незадачливым
молодым аристократом, присоединились теперь кредиторы и их судебные
приставы.
Несмотря на все эти неприятности, Сад отказался вернуться в Эшоффур,
заявив, что для утверждения своего положения в обществе нуждается в точном
установлении своей родословной. Правда, Рене-Пелажи он не покинул и не забыл
о ней, как не забыл о ее младшей сестре. Скрываясь в безопасности лесов и
холмов нижней Нормандии, Анн-Проспер по-прежнему питала к молодому красивому
маркизу что-то вроде страсти, свойственной школьницам. Ее семья
непроизвольно усилила увлечение, отослав дочь в качестве "канонессы" в
монастырь близ Клермона. Это не считалось уходом из мира, поскольку
платились деньги и она имела право выйти замуж, а скорее походило на
любопытное наложение школьного режима на взрослую жизнь. И все же в
шестидесятые годы далекое от праведного поведение Сада начало подсознательно
вызывать ревность к сестре, которая на законном основании имела право
разделять сексуальные услады маркиза. Любовницей Сада Анн-Проспер еще не
стала, но теперь ее появление в этой роли стало только вопросом времени.
Согласно точке зрения Краффт-Эбинга, две сестры в Эшоффуре послужили для
Сада прообразами двух наиболее известных сестер из садовской прозы - Жюстины
и Жюльетты. Согласно этой версии, Рене-Пелажи пребывала в роли скромной и
послушной жены, воспитанной в полном согласии с традиционными понятиями о
добродетели. Черпая вдохновение из проявляемой к нему тяги Анн-Проспер,
маркиз мог нарисовать трепетность женской кровосмесительной чувственности.
Несмотря на неодобрительное отношение Монтрей, Сад в скором времени
привлек обеих сестер к участию в театральных постановках своего театра в
Ла-Косте. Это давало ему власть манипулирования, которая совсем не многим
отличалась от его собственных драматических почти кровосмесительных фантазий
в таких произведениях, как "Преступления из-за любви" или в "120 днях
Содома", с их более сардоническим использованием жен и дочерей. Даже
находясь в разлуке с дочерьми Монтрей и занимаясь развитием талантов
мадемуазель де Бовуазен или девушек, развлекавших его в petit maison в
Аркей, Сад в письмах к Рене-Пелажи прививал молодым женщинам в Эшоффуре
чувство сексуальной свободы. Тон этих писем позволяет также считать, что
маркизу доставляло злорадное удовольствие срывать покровы догматичности и
нравственной чистоты, которые предназначались для сохранения полового
самосознания сестер. Со своим мужем Рене-Пелажи всегда оставалась нежна и
преданна, но в следующее десятилетие она грозилась прекратить всяческую
переписку с ним. Своими самыми возмутительными взглядами и предложениями Сад
делился с ней под видом антропологического открытия. Этим приемом он
воспользовался в философском романе "Алина и Валькур".
В последующих письмах он с энтузиазмом писал о короле Ассама и его
гареме, состоявшем из нескольких сотен девушек. Из их числа одних он выбирал
для порки в свое удовольствие, других - для упражнений в искусстве владения
саблей. Еще Сад описывал Великого Монгола с конюшней из дюжины женщин, на
спинах которых он ежедневно катался в паланкине, словно установленном на
спине у слона. Но при этом маркиз указывает, что император по всем
стандартам своей религии и культуры считался человеком благочестивым. Если
умирал принц крови, свое горе он выражал тем, что собственными руками убивал
всех девушек, какими бы сексуально привлекательными они ему не казалась.
Этот ритуал был данью уважения к усопшему принцу, стоившей ему трудов,
связанных с восстановлением коллекции, которой суждено развлекать его до
смерти очередного члена королевской крови.
К подобному поведению, как лаконично замечал Сад, относились с
одобрением в культурной среде, где таких традиций придерживались. Этот
пример иллюстрировал абсурдность попыток установить абсолютную или
универсальную мораль. И потом, словно сестры Монтрей являлись потенциальными
субъектами такого режима, он заверял их, что монгольский император и его
подражатели имели во много раз более разумную систему управления своими
женщинами, чем любая из существовавших в Европе.
В 1767 году, удалившись от мирской суеты, умер граф де Сад. Несколько
лет они жили с женой врозь, и теперь, как выяснилось, долг его составлял
86000 ливров. Сомневаться не приходилось - молодая пара и их дети будут
всецело зависеть от Монтрей. Доход самого Сада как губернатора, проживающего
за пределами своей провинции, равнялся 10000 ливров в год, но этого, в любом
случае, не хватало. К тому же, за первые четыре года он не получил ничего.
Позже маркиз скажет, что в детстве практически не видел отца. Аббату
Амбле он характеризовал его как "добрейшего из отцов и лучшего из друзей",
хотя, скорее всего, это лишь риторическое заявление, высказанное в силу
сыновьего долга и желания сказать то, что аббат хотел от него услышать.
После смерти графа Сад продолжал использовать почетный титул маркиза,
отдавая предпочтение ему перед унаследованным теперь графским титулом отца.
Это позволяет говорить о его желании отдалиться от памяти отца.
Отношения Сада с мадемуазель де Бовуазен носили неустойчивый характер.
Он порывал с ней, мирился, потом снова ссорился. Она забеременела от одного
из своих любовников, но в декабре 1765 года, когда она стала любовницей
герцога Шуазеля, беременности уже не существовало. В течение этого времени в
постели маркиза одна девушка из балета сменяла другую, но никаких
свидетельств в пользу того, что кто-либо из них принимал участие в его
экстравагантных сексуальных играх, не имеется. В 1767 году, после рождения
своего старшего сына, Сад начал пользоваться услугами одной профессиональной
куртизанки в Париже и взял на содержание девушку из балета, мадемуазель Ле
Клер.
К двадцати восьми годам в его жизни наступил покой, достигнутый
равновесием распутства и скуки. Такое положение вещей являлось характерным
для доброго большинства европейских аристократов середины века. Можно было
даже предсказать, что к среднему возрасту, преодолев период довольно
безобидной распущенности, он склонится к умеренности. Во всяком случае, все
к тому шло, если бы не его выходка 3 апреля 1768 года.
- 1 -
Выложенный булыжником круг пляс де Виктуар с обнесенной оградой конной
статуей Людовика XIV в центре был данью парижан римским циркам. Улицы,
выходившие на площадь, делили круг на сегменты, состоящие из высоких домов
аристократов с мансардными крышами и амбразурами узких окон с полукруглым
верхом на цокольном этаже. Расположенная к северо-востоку от широких,
засыпанных гравием просторов и аркад Пале-Рояль, пляс де Виктуар находилась
в непосредственном соседстве с королевской резиденцией. Ее высокие,
построенные в едином стиле дома с пилястрами и красивыми портиками едва ли
делали ее подходящим местом для бедняков и бездомных, за исключением тех
случаев, когда они приходили сюда просить милостыню.
3 апреля 1768 года выпало на воскресенье. Поскольку этот день был
Пасхальным, сей факт придал делу еще более громкий резонанс. Широкая
площадь, окруженная домами с высокими окнами и дверными проемами, служила
хорошей приманкой для попрошаек. С этой целью пришла туда молодая женщина по
имени Роз Келлер. Она попросила одного мужчину дать ей денег и получила их.
Следующим человеком, пересекавшим выложенную булыжником площадь, оказался
Сад. Согласно описанию Келлер, он выглядел щеголем с изящной фигурой,
облаченном в серый сюртук для верховой езды, с муфтой и тросточкой. Кроме
всего прочего, на боку висел охотничий нож. Часы показывали чуть больше
девяти утра. Роз Келлер была вдовой булочника. Хлопкопрядилыцица, теперь она
не имела работы. По ее утверждению, незадолго до событий, принявших
отвратительный характер, она сходила на мессу. Родившаяся в Страсбурге, она
говорила по-французски с сильным акцентом и делала много грамматических
ошибок. Это могло послужить причиной непонимания. Увидев, что первый мужчина
дал женщине денег, Сад подошел к ней. По словам Роз Келлер, он спросил ее,
не хочет ли она немного заработать, составив ему компанию в partie de
libertinage {дословно: вечеринка распутства (фр.)} в Аркейе. Келлер,
согласно ее свидетельству, ответила, отказом, подчеркнув свое отрицательное
отношение к такому сорту женщин. Ей показалось, что ее негодование оказало
соответствующее действие на молодого аристократа. Тогда он сменил тон и
спросил, не согласится ли она работать горничной в его petit maison в
Аркейе. Роз согласилась, что позволяет предполагать: либо она в высшей
степени наивна, либо не очень точно передает ход событий. Согласно версии
Сада, он предложил ей деньги в обмен на сексуальные услуги, и Келлер, не
споря, согласилась.
Как бы ни выглядело содержание разговора, но он закончился тем, что
маркиз проводил Роз в комнату около рынка, расположенную совсем рядом от
места встречи. Помещение находилось на втором этаже и, по всей видимости,
принадлежало ему. Обтянутое желтым дамасским шелком, оно было обставлено
креслами и шезлонгами. Молодой женщине Сад сказал о необходимости
повременить, пока он закончит одно-два дела. Через час маркиз вернулся с
нанятой каретой. Они поехали в южном направлении, пересекли реку и покинули
пределы города, оставив позади Люксембургский сад и обсерваторию, что
свидетельствовало о начале пригорода Аркадии. Дорога в Аркей шла мимо полей
и лесистых холмов в небольшой долине Бьевра. Данное место располагалось в
двух милях от административного центра. Законченность южному пейзажу
придавал фантастический акведук, пересекавший долину.
В деревню Сад и Роз Келлер въехали по простому каменному мосту, который
переходил в небольшую улицу с церковью Сен-Дени. Аркей, наподобие Туикнема в
эпоху папизма и Уолпола, служил местом отдохновения от столичной суеты
богатых или высокородных. Местечко выглядело средоточием высоких заборов и
тихих вилл, классических садов с прудами с ведущими к ним аллеями, богато
декорированных арок и нагих статуй, созданных скульпторами под влиянием
античности. Идиллия этого пригорода запечатлена на картине Жан-Батиста Одри,
написанной им в 1744 году, "Водная гладь в парке Аркейе".
Слева от дороги, пересекавшей Аркей в южном направлении, лежала улица
де ля Фонтен. Туда-то и свернула карета и остановилась у ворот обнесенного
каменной стеной сада. Petite maison Сада представлял собой длинное
одноэтажное здание с мансардными комнатами, первый этаж которого приподнят
над землей и располагается над подвальными помещениями, устроенными на
цокольном этаже. Сад провел Роз Келлер через ворота и оставил ее ждать у
черного входа, в то время как сам прошел в дом через парадную дверь. Ход для
слуг вел в небольшой садик.
Сад проводил ее в здание, из вестибюля которого с одной стороны можно
было попасть во внутренний двор, с другой - в сад. Оттуда они вошли в
столовую, в двух сервантах которой красовалась стеклянная посуда и богато
разукрашенный фарфор. Далее следовали три другие, ничем не примечательные
комнаты с окнами в сад и спальня с угловыми буфетами и письменным столом.
Сад, по всей видимости, выбрал одну из средних комнат с сетчатыми стульями и
двумя кроватями. Сказав что-то насчет еды и выпивки, он вышел, оставив Роз
Келлер в комнате одну. Вернувшись, маркиз произнес: "Пойдем, дорогая", и
снова вывел ее в сад. Оттуда в дом они вернулись через другую дверь, и она
оказалась в тесной комнате, похожей на темный и неуютный чулан. Единственный
свет проникал из четырех застекленных рам, расположенных под самым потолком
и с внешней стороны забранных решетками. Сад велел ей раздеться. Когда Роз
спросила зачем, он напомнил молодой женщине о своем желании развлечься.
Последовали препирательства, закончившиеся довольно недвусмысленно: Сад
предложил либо раздеться, либо быть убитой и похороненной в саду.
Запертая в одиночестве, Келлер принялась сбрасывать одежду, но сорочку
не сняла. Когда Сад вернулся, он, как она утверждает, заявил, что хочет
видеть ее нагое тело, после чего собственноручно стащил с нее рубашку. Затем
он выпроводил Роз в смежную комнату, в центре которой стояла кушетка,
обтянутая хлопчатобумажным полотном с красно-белым рисунком. Маркиз толкнул
женщину на ложе лицом вниз, и пеньковой веревкой привязал к нему ее руки и
ноги, а также прихватил путами по талии. Потом на шею Келлер Сад положил
один из валиков, чтобы она не могла видеть происходящего у нее за спиной.
Сад вернулся в кладовку, где снял одежду и надел короткую кожаную
безрукавку. Свои золотисто-каштановые волосы он перевязал носовым платком,
чтобы они не падали на лицо и не мешали ему. Прежде чем начать истязание,
маркиз встал так, чтобы Роз увидела розгу в его руке.
По словам женщины, издевательство над ней он начал именно с розги, на
смену которой пришла палка, и, наконец, чтобы она не дергалась, Сад уселся
ей на ноги и ножом принялся резать ягодицы, заливая раны расплавленным
воском. Келлер утверждала, что ее избили семь или восемь раз. Когда Роз
закричала, маркиз показал ей нож и пригрозил, что прикончит, если она не
замолчит. Келлер взмолилась, чтобы он не убивал ее, поскольку была Пасха, а
она еще не исповедалась. Ее мучитель презрительно бросил, что, перед тем как
разделаться с ней, сам выслушает ее исповедь. Потом, по утверждению Келлер,
Сад испустил несколько криков, затем перерезал веревки, которыми привязал
Роз к кушетке, и отвел ее в темную комнату, куда принес воды, чтобы она
могла умыться, и немного водки, для компрессов на оставленные им ножевые
отметины. После того как Келлер снова оделась, Сад подал хлеб, мясо и вино.
Он снова вывел ее в сад и проводил в первую спальню, где запер свою жертву.
Прежде чем покинуть избитую, маркиз пообещал, что вечером отпустит. Роз
попросила его не задерживать ее слишком долго, поскольку боялась не успеть
вернуться в Париж засветло.
Дом оказался устроен очень своеобразно: комната располагалась над
цокольным этажом, и до земли было недалеко. Когда она выглянула в окно,
надеясь найти путь к побегу, Сад, по ее утверждению, стоял в саду и, увидев
ее, погрозил ей кулаком. Но это не остановило Роз, и она сумела открыть
окно. Сняв простыни с двух постелей, Келлер свила из них подобие веревки.
Когда внизу никого не оказалось, она вылезла из окна и спустилась в сад. В
тот момент ее увидел один из слуг Сада. Он закричал на нее и велел вернуться
в комнату, так как его хозяин еще не заплатил за услуги и ей нужно получить
деньги. Но она не стала ничего слушать и бросилась бежать. Опередив слугу,
Роз вскарабкалась на стену и рухнула на улицу с другой стороны. Единственное
неприятное последствие побега - оцарапанная рука, с которой она содрала
кожу, когда свалилась с ограждения на мостовую рю де Фонтен.
- 2 -
Эту историю выпавшего на ее долю испытания Келлер вскоре поведала миру.
Версия Сада отличалась от ее собственной лишь тем, что, судя по его
рассказу, она являлась скорее добровольным партнером, а не жертвой. Она,
если не с радостью согласилась на порку, утверждал маркиз, то во всяком
случае, не возражала. В то утро на пляс де Виктуар Келлер, не колеблясь,
ответила согласием на его предложение и в точности знала, что ожидало ее в
Аркей, а к кушетке ее никто не привязывал, поскольку такой необходимости не
возникало: она разделась и легла по собственной воле. Согласно его версии,
Сад применял не розги, а плетку с узлами. Нож в ход он не пускал. Что
касается "воска", которым, по ее утверждению, маркиз якобы поливал ссадины,
то это была мазь, которой он обработал тело Роз после порки. Хотя его версия
изложения событий в целом не является бесспорной, но она представляется
более правдоподобной.
Независимо от того, кто говорил правду, Сад или Роз Келлер, маркиза
неотвратимо ждал новый скандал. Если Келлер поверят, предмет скандала
составит предмет преступления. Пробило половину пятого, когда перенесшая
порку молодая женщина, растрепанная и в испачканном платье, упала со стены
сада на улицу де Фонтен. Первым человеком, которого она увидела, стала
Маргарита Дюк, жена Жан-Баптиста Сиксденьера, виноградаря из Аркейе. Рубашка
Роз была порвана и торчала из-под юбки. Мадам Сиксденьер видела, как та
вытащила из кармана ножницы и, обрезав торчащий кусок, перевязала руку,
оцарапанную во время бегства. Пострадавшая без промедления рассказала ей
свою историю. Вскоре после этого ее осмотрела мадам Сиксденьер и еще другие
две женщины из Аркейе. Пятен крови на рубашке, как утверждала жертва, они не
обнаружили. Но следы розг на ягодицах и задней поверхности бедер
просматривались отчетливо. Остались также следы какого-то белого вещества,
которым действительно мог быть белый воск, но никак не красный, как говорила
Роз Келлер. Вопрос о том, похож ли белый воск на мазь, которую Сад якобы
использовал, не исследовался.
Независимо от того, что являлось правдой, признаки преступления
присутствовали налицо. Даже если Келлер выступала в качестве добровольного
партнера, имелись все основания для привлечения Сада к ответственности. Тот
факт, что Роз согласилась быть убитой, не может служить основанием для
оправдания ее убийцы. Жертва добровольно пошла на страдания? Этот вопрос
остается спорным. На практике partie de libertinage такого рода являлись
скрытной стороной жизни аристократов и никогда не попадали в поле зрения
закона.
На этот раз власти Бург-ла-Рейн всполошились. На другой день, в
понедельник 4 апреля, Роз Келлер давала свои показания в Шато Аркейя. С
этого момента она была готова поведать свою историю каждому, кто согласится
ее выслушать. Пострадавшую осмотрели хирурги, включая доктора графа, который
в целом подтвердил факт пытки, но не в деталях. Так, к примеру, ножом ее не
резали. На ягодицах и прилежащих областях у нее имелись следы, оставленные
розгами. Кожные покровы в отдельных местах вздулись, но оставались
неповрежденными. Никаких следов от веревок ни на запястьях, ни на лодыжках,
ни на талии обнаружить не удалось. Либо она стала добровольной жертвой
своего мучения, либо Сад настолько запугал Роз, что она выполняла все его
требования и не оказывала сопротивления.
По мере расследования подробности истории, рассказанной Келлер,
становились все менее правдоподобной. Слишком многое звучало неопределенно
относительно действий мучителя. Роз видела его с розгой в руке, но валик на
шее означал, что она могла только чувствовать, но не видеть происходящее.
Тем, кто считал ее рассказ преувеличением или неверным изложением
случившегося с ней, сомнительным представлялось и то, что молодая женщина,
до смерти напуганная, все же сумела сохранить присутствие духа и оказаться
столь проворной, чтобы спуститься по простыням из дома, перегнать слугу
Сада, вскарабкаться на стену и убежать на улицу.
Даже если Сад говорил правду, это ничуть не умаляло скандала. Являясь
публичным прокурором Аркейя, Жан-Франсуа Балле теперь обнаружил интересную
деталь: молодой маркиз некоторое время называл буржуазную Аркадию дурным
именем. В этом состояло его величайшее преступление. Что касалось господина
Куанье, мирового судьи Аркейя, или судейского секретаря, Шарля Ламбера, то
таким людям было не с руки, чтобы с ними по соседству жили повесы типа
двадцативосьмилетнего Сада. К тому же маркиз не скрывал своего мнения
относительно этих раздутых от чувства собственной важности блюстителей
закона. Как он писал в своем рассказе "Мистифицированный судья", эти люди
относились к числу тех, кто "с большей готовностью проявит сострадание к
выпоротым ягодицам уличной девки, чем к людям, которых они именуют своими
детьми и, несмотря на это, все же позволяют им умирать с голоду". Эти
господа по своему служебному положению являлись самыми настоящими
Королевской академии музыки, она входила в число любовниц Сада. По
свидетельству философа Ла Меттри, неразборчивость в половых связях стала
неотъемлемой частью профессии, получаемой в стенах балетной школы. В случае
мадемуазель Бовуазен, Сада к ней могли привлечь слухи, что свою
благосклонность она распространяет не только на мужчин, но и на женщин. Кто
лучше, чем такая молодая женщина, мог подыскать участниц для его
развлечений? Более того, у нее для таких целей имелось два дома. Один удобно
располагался на улице Сен-Оноре, второй - на Дез-Экю.
Летом 1765 года Саду пришлось посетить Ла-Кост. Дела поместья и
необходимость собрать налоги требовали там его присутствия. Ожидалось, что
он прибудет в качестве губернатора Мазана. Эту должность раньше занимал его
отец, а маркиз теперь получал жалование, выплачиваемое королевским
казначейством. В Провансе выразили одобрение, когда узнали о его приезде в
сопровождении своей молодой жены. Супружескую пару деревенские жители
встречали в июне, и замок на вершине холма стал местом увеселений,
устроенных Садом для соседей и гостей. Дом в Мазане с красивым эркерным
фронтоном смотрел на виноградники и вишневые сады, простиравшиеся на
равнине, тянувшейся до Карпентраса, расположенного на западе. Лето он
провел, живя то в романтическом шато Ла-Коста, возвышающемся над деревней на
вершине холма, то в городском доме в Мазане.
Маркиза де Сад разделяла увлечение мужа любительским театром и летом
1765 года принимала активное участие, в его постановках в Ла-Косте. Северная
галерея замка стала для Сада тем местом, где он нашел выход своим
честолюбивым замыслам драматурга и режиссера. Те, кто видел маркизу,
воплощавшую свои драматические таланты, не могли не любоваться ее красотой,
хотя она оказалась не такой высокой и величавой, как ожидалось. Удивление
вызывало то, что, отдаваясь актерской игре, женщина совершенно забывала о
своем положении в обществе. Из Сомана приехал аббат де Сад, увидел ее на
одном из летних банкетов в Ла-Косте - и разразился скандал. Та, которую
гости и деревенские зрители принимали за маркизу де Сад, на самом деле
оказалась мадемуазелью де Бовуазен. Саду очень хотелось привезти любовницу в
Ла-Кост, чтобы использовать ее театральный талант в постановках своего
частного театра. Но лучшего способа, чем выдать актрису за свою жену,
которая в то время находилась в Эшоффуре, он придумать не мог. Слишком
маловероятным представлялось то, что те, кому будет представлена мадемуазель
де Бовуазен, знают, как на самом деле выглядела маркиза де Сад. Словом, если
бы на будущий год в Ла-Кост вместе с мужем отправилась бы настоящая маркиза,
никто из арендаторов не рискнул бы обвинить ее в самозванстве.
Аббат де Сад, сообразил, что эта молодая женщина не может быть женой
его племянника. Какое-то время, казалось, он держал секрет при себе. Но
некоторая несообразность ее поведения и манер дала повод для пересудов.
Слухи распространились и достигли Эшоффура. В Провансе тетушка Сада,
аббатиса де Кавайон, написала ему укоризненное письмо. В ответ маркиз не
посчитал нужным скрывать личность любовницы, которую привез в Ла-Кост. Более
того, он вместо извинений сам перешел в наступление, напомнив тетке, что та
не слыла такой моралисткой, когда ее собственная сестра, предположительно
мадам де Вильнев, открыто жила со своим любовником. "А тогда Ла-Кост вы не
считали проклятым местом?"
Новости, достигшие ушей мадам де Монтрей, тещи Сада, не могли не
встревожить ее. Но гнев свой она первым делом обрушила на аббата де Сада,
обвинив его в том, что тот во время пребывания в Ла-Косте, обнаружив обман,
промолчал. Монтрей говорила, если все прочие тайные измены Сада считались
оскорбительными для дочери и ее самой, то его уловка с мадемуазель де
Бовуазен явилась пощечиной всему Провансу. С укоризной в тоне, больше
похожей на сетование на судьбу, она добавляла, что ей и всей семье и так
пришлось много потрудиться, чтобы замять прежний скандал и позаботиться об
интересах ее зятя, а вместо благодарности в ответ на эти их труды они
получили выходку с мадемуазель де Бовуазен. Но аббат де Сад, видя, как может
оказаться побитым Монтрей, с одной стороны, и аббатисой Кавайонской, с
другой стороны, отступился от них всех и заявил: на банкете в Ла-Косте он не
присутствовал и даму, сопровождавшую племянника, не видел.
Предоставив семействам разбираться между собой, Сад, забрав мадемуазель
де Бовуазен, уехал в Париж, не сообщив о своих передвижениях ни отцу, ни
Монтрей. Но для подобной скрытности у него имелись и другие основания. За
время, прошедшее после освобождения из Венсенна, он успел наделать массу
долгов. Мало того, что маркиз являлся сам должником, он был еще и сыном
должника. И выручить его из этой беды не могло никакое будущее наследство.
Отец почти ничем не помогал, а занимаемое им привилегированное положение в
обществе заставляло его лишь тратить средства, а не зарабатывать их. К
длинной чреде, состоящей из полицейских, тещи, обиженных девушек и
рассерженных мужчин, каждый из которых стремился рассчитаться с незадачливым
молодым аристократом, присоединились теперь кредиторы и их судебные
приставы.
Несмотря на все эти неприятности, Сад отказался вернуться в Эшоффур,
заявив, что для утверждения своего положения в обществе нуждается в точном
установлении своей родословной. Правда, Рене-Пелажи он не покинул и не забыл
о ней, как не забыл о ее младшей сестре. Скрываясь в безопасности лесов и
холмов нижней Нормандии, Анн-Проспер по-прежнему питала к молодому красивому
маркизу что-то вроде страсти, свойственной школьницам. Ее семья
непроизвольно усилила увлечение, отослав дочь в качестве "канонессы" в
монастырь близ Клермона. Это не считалось уходом из мира, поскольку
платились деньги и она имела право выйти замуж, а скорее походило на
любопытное наложение школьного режима на взрослую жизнь. И все же в
шестидесятые годы далекое от праведного поведение Сада начало подсознательно
вызывать ревность к сестре, которая на законном основании имела право
разделять сексуальные услады маркиза. Любовницей Сада Анн-Проспер еще не
стала, но теперь ее появление в этой роли стало только вопросом времени.
Согласно точке зрения Краффт-Эбинга, две сестры в Эшоффуре послужили для
Сада прообразами двух наиболее известных сестер из садовской прозы - Жюстины
и Жюльетты. Согласно этой версии, Рене-Пелажи пребывала в роли скромной и
послушной жены, воспитанной в полном согласии с традиционными понятиями о
добродетели. Черпая вдохновение из проявляемой к нему тяги Анн-Проспер,
маркиз мог нарисовать трепетность женской кровосмесительной чувственности.
Несмотря на неодобрительное отношение Монтрей, Сад в скором времени
привлек обеих сестер к участию в театральных постановках своего театра в
Ла-Косте. Это давало ему власть манипулирования, которая совсем не многим
отличалась от его собственных драматических почти кровосмесительных фантазий
в таких произведениях, как "Преступления из-за любви" или в "120 днях
Содома", с их более сардоническим использованием жен и дочерей. Даже
находясь в разлуке с дочерьми Монтрей и занимаясь развитием талантов
мадемуазель де Бовуазен или девушек, развлекавших его в petit maison в
Аркей, Сад в письмах к Рене-Пелажи прививал молодым женщинам в Эшоффуре
чувство сексуальной свободы. Тон этих писем позволяет также считать, что
маркизу доставляло злорадное удовольствие срывать покровы догматичности и
нравственной чистоты, которые предназначались для сохранения полового
самосознания сестер. Со своим мужем Рене-Пелажи всегда оставалась нежна и
преданна, но в следующее десятилетие она грозилась прекратить всяческую
переписку с ним. Своими самыми возмутительными взглядами и предложениями Сад
делился с ней под видом антропологического открытия. Этим приемом он
воспользовался в философском романе "Алина и Валькур".
В последующих письмах он с энтузиазмом писал о короле Ассама и его
гареме, состоявшем из нескольких сотен девушек. Из их числа одних он выбирал
для порки в свое удовольствие, других - для упражнений в искусстве владения
саблей. Еще Сад описывал Великого Монгола с конюшней из дюжины женщин, на
спинах которых он ежедневно катался в паланкине, словно установленном на
спине у слона. Но при этом маркиз указывает, что император по всем
стандартам своей религии и культуры считался человеком благочестивым. Если
умирал принц крови, свое горе он выражал тем, что собственными руками убивал
всех девушек, какими бы сексуально привлекательными они ему не казалась.
Этот ритуал был данью уважения к усопшему принцу, стоившей ему трудов,
связанных с восстановлением коллекции, которой суждено развлекать его до
смерти очередного члена королевской крови.
К подобному поведению, как лаконично замечал Сад, относились с
одобрением в культурной среде, где таких традиций придерживались. Этот
пример иллюстрировал абсурдность попыток установить абсолютную или
универсальную мораль. И потом, словно сестры Монтрей являлись потенциальными
субъектами такого режима, он заверял их, что монгольский император и его
подражатели имели во много раз более разумную систему управления своими
женщинами, чем любая из существовавших в Европе.
В 1767 году, удалившись от мирской суеты, умер граф де Сад. Несколько
лет они жили с женой врозь, и теперь, как выяснилось, долг его составлял
86000 ливров. Сомневаться не приходилось - молодая пара и их дети будут
всецело зависеть от Монтрей. Доход самого Сада как губернатора, проживающего
за пределами своей провинции, равнялся 10000 ливров в год, но этого, в любом
случае, не хватало. К тому же, за первые четыре года он не получил ничего.
Позже маркиз скажет, что в детстве практически не видел отца. Аббату
Амбле он характеризовал его как "добрейшего из отцов и лучшего из друзей",
хотя, скорее всего, это лишь риторическое заявление, высказанное в силу
сыновьего долга и желания сказать то, что аббат хотел от него услышать.
После смерти графа Сад продолжал использовать почетный титул маркиза,
отдавая предпочтение ему перед унаследованным теперь графским титулом отца.
Это позволяет говорить о его желании отдалиться от памяти отца.
Отношения Сада с мадемуазель де Бовуазен носили неустойчивый характер.
Он порывал с ней, мирился, потом снова ссорился. Она забеременела от одного
из своих любовников, но в декабре 1765 года, когда она стала любовницей
герцога Шуазеля, беременности уже не существовало. В течение этого времени в
постели маркиза одна девушка из балета сменяла другую, но никаких
свидетельств в пользу того, что кто-либо из них принимал участие в его
экстравагантных сексуальных играх, не имеется. В 1767 году, после рождения
своего старшего сына, Сад начал пользоваться услугами одной профессиональной
куртизанки в Париже и взял на содержание девушку из балета, мадемуазель Ле
Клер.
К двадцати восьми годам в его жизни наступил покой, достигнутый
равновесием распутства и скуки. Такое положение вещей являлось характерным
для доброго большинства европейских аристократов середины века. Можно было
даже предсказать, что к среднему возрасту, преодолев период довольно
безобидной распущенности, он склонится к умеренности. Во всяком случае, все
к тому шло, если бы не его выходка 3 апреля 1768 года.
- 1 -
Выложенный булыжником круг пляс де Виктуар с обнесенной оградой конной
статуей Людовика XIV в центре был данью парижан римским циркам. Улицы,
выходившие на площадь, делили круг на сегменты, состоящие из высоких домов
аристократов с мансардными крышами и амбразурами узких окон с полукруглым
верхом на цокольном этаже. Расположенная к северо-востоку от широких,
засыпанных гравием просторов и аркад Пале-Рояль, пляс де Виктуар находилась
в непосредственном соседстве с королевской резиденцией. Ее высокие,
построенные в едином стиле дома с пилястрами и красивыми портиками едва ли
делали ее подходящим местом для бедняков и бездомных, за исключением тех
случаев, когда они приходили сюда просить милостыню.
3 апреля 1768 года выпало на воскресенье. Поскольку этот день был
Пасхальным, сей факт придал делу еще более громкий резонанс. Широкая
площадь, окруженная домами с высокими окнами и дверными проемами, служила
хорошей приманкой для попрошаек. С этой целью пришла туда молодая женщина по
имени Роз Келлер. Она попросила одного мужчину дать ей денег и получила их.
Следующим человеком, пересекавшим выложенную булыжником площадь, оказался
Сад. Согласно описанию Келлер, он выглядел щеголем с изящной фигурой,
облаченном в серый сюртук для верховой езды, с муфтой и тросточкой. Кроме
всего прочего, на боку висел охотничий нож. Часы показывали чуть больше
девяти утра. Роз Келлер была вдовой булочника. Хлопкопрядилыцица, теперь она
не имела работы. По ее утверждению, незадолго до событий, принявших
отвратительный характер, она сходила на мессу. Родившаяся в Страсбурге, она
говорила по-французски с сильным акцентом и делала много грамматических
ошибок. Это могло послужить причиной непонимания. Увидев, что первый мужчина
дал женщине денег, Сад подошел к ней. По словам Роз Келлер, он спросил ее,
не хочет ли она немного заработать, составив ему компанию в partie de
libertinage {дословно: вечеринка распутства (фр.)} в Аркейе. Келлер,
согласно ее свидетельству, ответила, отказом, подчеркнув свое отрицательное
отношение к такому сорту женщин. Ей показалось, что ее негодование оказало
соответствующее действие на молодого аристократа. Тогда он сменил тон и
спросил, не согласится ли она работать горничной в его petit maison в
Аркейе. Роз согласилась, что позволяет предполагать: либо она в высшей
степени наивна, либо не очень точно передает ход событий. Согласно версии
Сада, он предложил ей деньги в обмен на сексуальные услуги, и Келлер, не
споря, согласилась.
Как бы ни выглядело содержание разговора, но он закончился тем, что
маркиз проводил Роз в комнату около рынка, расположенную совсем рядом от
места встречи. Помещение находилось на втором этаже и, по всей видимости,
принадлежало ему. Обтянутое желтым дамасским шелком, оно было обставлено
креслами и шезлонгами. Молодой женщине Сад сказал о необходимости
повременить, пока он закончит одно-два дела. Через час маркиз вернулся с
нанятой каретой. Они поехали в южном направлении, пересекли реку и покинули
пределы города, оставив позади Люксембургский сад и обсерваторию, что
свидетельствовало о начале пригорода Аркадии. Дорога в Аркей шла мимо полей
и лесистых холмов в небольшой долине Бьевра. Данное место располагалось в
двух милях от административного центра. Законченность южному пейзажу
придавал фантастический акведук, пересекавший долину.
В деревню Сад и Роз Келлер въехали по простому каменному мосту, который
переходил в небольшую улицу с церковью Сен-Дени. Аркей, наподобие Туикнема в
эпоху папизма и Уолпола, служил местом отдохновения от столичной суеты
богатых или высокородных. Местечко выглядело средоточием высоких заборов и
тихих вилл, классических садов с прудами с ведущими к ним аллеями, богато
декорированных арок и нагих статуй, созданных скульпторами под влиянием
античности. Идиллия этого пригорода запечатлена на картине Жан-Батиста Одри,
написанной им в 1744 году, "Водная гладь в парке Аркейе".
Слева от дороги, пересекавшей Аркей в южном направлении, лежала улица
де ля Фонтен. Туда-то и свернула карета и остановилась у ворот обнесенного
каменной стеной сада. Petite maison Сада представлял собой длинное
одноэтажное здание с мансардными комнатами, первый этаж которого приподнят
над землей и располагается над подвальными помещениями, устроенными на
цокольном этаже. Сад провел Роз Келлер через ворота и оставил ее ждать у
черного входа, в то время как сам прошел в дом через парадную дверь. Ход для
слуг вел в небольшой садик.
Сад проводил ее в здание, из вестибюля которого с одной стороны можно
было попасть во внутренний двор, с другой - в сад. Оттуда они вошли в
столовую, в двух сервантах которой красовалась стеклянная посуда и богато
разукрашенный фарфор. Далее следовали три другие, ничем не примечательные
комнаты с окнами в сад и спальня с угловыми буфетами и письменным столом.
Сад, по всей видимости, выбрал одну из средних комнат с сетчатыми стульями и
двумя кроватями. Сказав что-то насчет еды и выпивки, он вышел, оставив Роз
Келлер в комнате одну. Вернувшись, маркиз произнес: "Пойдем, дорогая", и
снова вывел ее в сад. Оттуда в дом они вернулись через другую дверь, и она
оказалась в тесной комнате, похожей на темный и неуютный чулан. Единственный
свет проникал из четырех застекленных рам, расположенных под самым потолком
и с внешней стороны забранных решетками. Сад велел ей раздеться. Когда Роз
спросила зачем, он напомнил молодой женщине о своем желании развлечься.
Последовали препирательства, закончившиеся довольно недвусмысленно: Сад
предложил либо раздеться, либо быть убитой и похороненной в саду.
Запертая в одиночестве, Келлер принялась сбрасывать одежду, но сорочку
не сняла. Когда Сад вернулся, он, как она утверждает, заявил, что хочет
видеть ее нагое тело, после чего собственноручно стащил с нее рубашку. Затем
он выпроводил Роз в смежную комнату, в центре которой стояла кушетка,
обтянутая хлопчатобумажным полотном с красно-белым рисунком. Маркиз толкнул
женщину на ложе лицом вниз, и пеньковой веревкой привязал к нему ее руки и
ноги, а также прихватил путами по талии. Потом на шею Келлер Сад положил
один из валиков, чтобы она не могла видеть происходящего у нее за спиной.
Сад вернулся в кладовку, где снял одежду и надел короткую кожаную
безрукавку. Свои золотисто-каштановые волосы он перевязал носовым платком,
чтобы они не падали на лицо и не мешали ему. Прежде чем начать истязание,
маркиз встал так, чтобы Роз увидела розгу в его руке.
По словам женщины, издевательство над ней он начал именно с розги, на
смену которой пришла палка, и, наконец, чтобы она не дергалась, Сад уселся
ей на ноги и ножом принялся резать ягодицы, заливая раны расплавленным
воском. Келлер утверждала, что ее избили семь или восемь раз. Когда Роз
закричала, маркиз показал ей нож и пригрозил, что прикончит, если она не
замолчит. Келлер взмолилась, чтобы он не убивал ее, поскольку была Пасха, а
она еще не исповедалась. Ее мучитель презрительно бросил, что, перед тем как
разделаться с ней, сам выслушает ее исповедь. Потом, по утверждению Келлер,
Сад испустил несколько криков, затем перерезал веревки, которыми привязал
Роз к кушетке, и отвел ее в темную комнату, куда принес воды, чтобы она
могла умыться, и немного водки, для компрессов на оставленные им ножевые
отметины. После того как Келлер снова оделась, Сад подал хлеб, мясо и вино.
Он снова вывел ее в сад и проводил в первую спальню, где запер свою жертву.
Прежде чем покинуть избитую, маркиз пообещал, что вечером отпустит. Роз
попросила его не задерживать ее слишком долго, поскольку боялась не успеть
вернуться в Париж засветло.
Дом оказался устроен очень своеобразно: комната располагалась над
цокольным этажом, и до земли было недалеко. Когда она выглянула в окно,
надеясь найти путь к побегу, Сад, по ее утверждению, стоял в саду и, увидев
ее, погрозил ей кулаком. Но это не остановило Роз, и она сумела открыть
окно. Сняв простыни с двух постелей, Келлер свила из них подобие веревки.
Когда внизу никого не оказалось, она вылезла из окна и спустилась в сад. В
тот момент ее увидел один из слуг Сада. Он закричал на нее и велел вернуться
в комнату, так как его хозяин еще не заплатил за услуги и ей нужно получить
деньги. Но она не стала ничего слушать и бросилась бежать. Опередив слугу,
Роз вскарабкалась на стену и рухнула на улицу с другой стороны. Единственное
неприятное последствие побега - оцарапанная рука, с которой она содрала
кожу, когда свалилась с ограждения на мостовую рю де Фонтен.
- 2 -
Эту историю выпавшего на ее долю испытания Келлер вскоре поведала миру.
Версия Сада отличалась от ее собственной лишь тем, что, судя по его
рассказу, она являлась скорее добровольным партнером, а не жертвой. Она,
если не с радостью согласилась на порку, утверждал маркиз, то во всяком
случае, не возражала. В то утро на пляс де Виктуар Келлер, не колеблясь,
ответила согласием на его предложение и в точности знала, что ожидало ее в
Аркей, а к кушетке ее никто не привязывал, поскольку такой необходимости не
возникало: она разделась и легла по собственной воле. Согласно его версии,
Сад применял не розги, а плетку с узлами. Нож в ход он не пускал. Что
касается "воска", которым, по ее утверждению, маркиз якобы поливал ссадины,
то это была мазь, которой он обработал тело Роз после порки. Хотя его версия
изложения событий в целом не является бесспорной, но она представляется
более правдоподобной.
Независимо от того, кто говорил правду, Сад или Роз Келлер, маркиза
неотвратимо ждал новый скандал. Если Келлер поверят, предмет скандала
составит предмет преступления. Пробило половину пятого, когда перенесшая
порку молодая женщина, растрепанная и в испачканном платье, упала со стены
сада на улицу де Фонтен. Первым человеком, которого она увидела, стала
Маргарита Дюк, жена Жан-Баптиста Сиксденьера, виноградаря из Аркейе. Рубашка
Роз была порвана и торчала из-под юбки. Мадам Сиксденьер видела, как та
вытащила из кармана ножницы и, обрезав торчащий кусок, перевязала руку,
оцарапанную во время бегства. Пострадавшая без промедления рассказала ей
свою историю. Вскоре после этого ее осмотрела мадам Сиксденьер и еще другие
две женщины из Аркейе. Пятен крови на рубашке, как утверждала жертва, они не
обнаружили. Но следы розг на ягодицах и задней поверхности бедер
просматривались отчетливо. Остались также следы какого-то белого вещества,
которым действительно мог быть белый воск, но никак не красный, как говорила
Роз Келлер. Вопрос о том, похож ли белый воск на мазь, которую Сад якобы
использовал, не исследовался.
Независимо от того, что являлось правдой, признаки преступления
присутствовали налицо. Даже если Келлер выступала в качестве добровольного
партнера, имелись все основания для привлечения Сада к ответственности. Тот
факт, что Роз согласилась быть убитой, не может служить основанием для
оправдания ее убийцы. Жертва добровольно пошла на страдания? Этот вопрос
остается спорным. На практике partie de libertinage такого рода являлись
скрытной стороной жизни аристократов и никогда не попадали в поле зрения
закона.
На этот раз власти Бург-ла-Рейн всполошились. На другой день, в
понедельник 4 апреля, Роз Келлер давала свои показания в Шато Аркейя. С
этого момента она была готова поведать свою историю каждому, кто согласится
ее выслушать. Пострадавшую осмотрели хирурги, включая доктора графа, который
в целом подтвердил факт пытки, но не в деталях. Так, к примеру, ножом ее не
резали. На ягодицах и прилежащих областях у нее имелись следы, оставленные
розгами. Кожные покровы в отдельных местах вздулись, но оставались
неповрежденными. Никаких следов от веревок ни на запястьях, ни на лодыжках,
ни на талии обнаружить не удалось. Либо она стала добровольной жертвой
своего мучения, либо Сад настолько запугал Роз, что она выполняла все его
требования и не оказывала сопротивления.
По мере расследования подробности истории, рассказанной Келлер,
становились все менее правдоподобной. Слишком многое звучало неопределенно
относительно действий мучителя. Роз видела его с розгой в руке, но валик на
шее означал, что она могла только чувствовать, но не видеть происходящее.
Тем, кто считал ее рассказ преувеличением или неверным изложением
случившегося с ней, сомнительным представлялось и то, что молодая женщина,
до смерти напуганная, все же сумела сохранить присутствие духа и оказаться
столь проворной, чтобы спуститься по простыням из дома, перегнать слугу
Сада, вскарабкаться на стену и убежать на улицу.
Даже если Сад говорил правду, это ничуть не умаляло скандала. Являясь
публичным прокурором Аркейя, Жан-Франсуа Балле теперь обнаружил интересную
деталь: молодой маркиз некоторое время называл буржуазную Аркадию дурным
именем. В этом состояло его величайшее преступление. Что касалось господина
Куанье, мирового судьи Аркейя, или судейского секретаря, Шарля Ламбера, то
таким людям было не с руки, чтобы с ними по соседству жили повесы типа
двадцативосьмилетнего Сада. К тому же маркиз не скрывал своего мнения
относительно этих раздутых от чувства собственной важности блюстителей
закона. Как он писал в своем рассказе "Мистифицированный судья", эти люди
относились к числу тех, кто "с большей готовностью проявит сострадание к
выпоротым ягодицам уличной девки, чем к людям, которых они именуют своими
детьми и, несмотря на это, все же позволяют им умирать с голоду". Эти
господа по своему служебному положению являлись самыми настоящими