Страница:
лицемерными притворщиками, исполненными решимости "подвергнуть суду молодого
солдата, отдавшего лучшие годы своей жизни службе своему принцу и
вернувшегося домой только затем, чтобы обнаружить, что вместо награды его
ожидает унижение, уготованное ими, действительными врагами страны, которую
он еще недавно защищал".
В романе "Алина и Валькур", опубликованном в 1793 году, он превозносил
Рим, Неаполь, Венецию и Варшаву, считая, что в них к делам такого рода
подходят более разумно, чем в Париже или Лондоне. В таких городах, если
проститутки пожалуются на плохое обращение клиента с ними, в суде у них
непременно спросят, получили ли они от него плату. Если нет, то человеку
придется заплатить. "Но если окажется, что они получили деньги и жалуются
всего лишь на скверное обращение, им пригрозят тюремным заключением, если в
другой раз они посмеют оскорбить слух суда таким непристойным притязанием.
Смените ремесло, скажут им. Или, если вам нравится род ваших настоящих
занятий, смиритесь с некоторыми неудобствами".
Образное рассуждение такого рода в его прозе выглядит как запоздалая
мысль. В письмах обвинения Сада звучат горше, его презрение к Сартину и
полиции в целом, к семейству Монтрей выражено сильнее. В 1763 году он
написал Сартину о своем раскаянии в отношении инцидента с Жанной Тестар. В
глубине души маркиз презирал этого человека. В письме своему слуге Ла
Женессу {в переводе с фр. его имя означает "молодость".} в 1780 году он
называл Сартина и Монтрей друзьями проституток и сторонниками торговли
телом. "Они твердо будут стоять на защите шлюхи и без малейшего сожаления
упекут из-за нее джентльмена в тюрьму на двенадцать или пятнадцать лет". Три
года спустя он заверит Рене-Пелажи, что полиция снесет любой позор, "при
условии, что к задницам шлюх будут относиться с почтением, так как эти
девицы дают им взятки, а мы - нет".
В часы, последовавшие за поркой Роз Келлер, его главной целью стало
избежание ареста. В шесть часов вечера пасхального воскресенья Сад готовился
покинуть Аркей, чтобы ехать в Париж. Оттуда он собирался отправиться в
деревню, чтобы оказаться как можно дальше от своих преследователей. В этом
плане маркиз принял самое разумное решение. Оставаться на месте и уповать на
судьбу смысла не имело и не привело бы ни к чему хорошему. Каждому школьнику
известно, что в трудных случаях лучше всего сделаться как можно менее
заметным и не появляться на горизонте до тех пор, пока не минуют первые
приступы гнева и не улягутся страсти. С течением времени интерес к
обвинениям Роз Келлер стихнет. Если Саду удастся не появляться на глаза
месяцев двенадцать, то потом он, вероятно, сможет безбоязненно вернуться
если не в Аркей, то, во всяком случае, в Париж.
Так, по всей видимости, считала и семья Монтрей. 19 апреля на улицу Нев
дю Люксембург, в городской дом Монтрей, прибыл Анри Гриво, судебный пристав
высокого суда Парижа. Несколько комнат этого здания отвели под парижские
апартаменты Сада и Рене-Пелажи, но признаков беглеца обнаружено не было.
Несмотря на наличие на руках у Гриво санкции на арест Сада и его заточение в
средневековых стенах Консьержери на Иль-де-ля-Сите, уехал он ни с чем,
отметив по себя, что маркиз даже не являлся владельцем мебели в комнатах, в
которых проживал.
Но к этому времени мадам де Монтрей и ее дочь приступили уже к
выполнению более решительных и эффективных действий. Келлер следовало
подкупить. Многое в истории Роз свидетельствовало о далеко идущих планах:
она собиралась выжать из случившегося все возможное. Для женщины ее
социального и финансового положения это выглядело вполне разумно. С другой
стороны, сие давало мадам де Монтрей шанс надеяться. Несмотря на различие в
общественной значимости, обе они - и хозяйка дома на рю Нев дю Люксембург, и
безработная хлопкопрядилыдица - в душе оставались реалистками. Едва
закончилась первая половина недели, а Рене-Пелажи уже начала действовать от
лица своей матери.
Рано утром 7 апреля, через четыре дня после случившегося, в дом на Нев
дю Люксембург прибыли семейные адвокаты. Обсудив дело, Клод-Антуан Сойе,
официально представлявший интересы семьи Монтрей, в сопровождении аббата
Амбле, наставника Сада времен юношества, выехал в Аркей. Ламбер, секретарь
суда, проводил их в комнату, где на кровати сидела Роз Келлер. Она
пожаловалась на свое состояние, сказав, что после подобного испытания уже не
сможет ничего добиться в жизни. Посетители и жертва поняли друг друга. Не
стоило большого труда заставить Роз назвать цифру, которая вынудила бы ее
отозвать назад иск против Сада, хотя все понимали: малой суммой не
отделаться, Сойе спросил, согласна ли она взять деньги. Келлер, ни минуты не
колеблясь, ответила согласием. Она потребовала три тысячи ливров. Сойе
заметил, что это чрезмерно, и предложил тысячу восемьсот. Женщина
отказалась. Адвокат и аббат вернулись в Париж, но затем приехали снова.
Наконец обе стороны достигли договоренности и сошлись на двух тысячах
четырехстах ливрах, именно в эту цифру Келлер оценила свое молчание. Эта
сумма превышала ту, которую она могла бы заработать в течение нескольких
лет. Кроме того, Роз потребовала семь луидоров для оплаты медицинского
лечения полученных ею увечий.
- 3 -
Теперь возбуждение дела против Сада представлялось маловероятным, хотя
санкция на арест оставалась. Бояться ему было как будто нечего, и
представлялось более целесообразным сдаться и уладить дело. То, что он
сделал, не являлось ошибкой. 8 апреля его арестовали и по королевскому
приказу доставили в замок Сомюр на Луаре. Заключение туда могло служить
первым предвестником того, что, несмотря на отсутствие прямой опасности
привлечения к суду, по воле короля и королевскому указу маркиз мог
оставаться в заточении неопределенно долго. До сих пор с ним обращались
вежливо, как и подобает относиться к человеку его положения, к слову чести
которого относятся с уважением. В Сомюр его сопровождал не военный эскорт, а
его друг и наставник аббат Амбле, взявший на себя труд присматривать за ним.
Жизнь в Сом юре выглядела не такой уж невыносимой. В стенах крепости
Сад пользовался определенной свободой передвижений и обедал за одним столом
с комендантом. 12 апреля он написал дяде, аббату де Саду, о постигших его
"злосчастных событиях" и заверил священника, что семья его не бросила и
делала все возможное, чтобы вызволить из беды. Она даже сумела устроить так,
чтобы в Сомюр его сопровождал аббат Амбле. Сад все еще рассуждал и писал,
как мальчик, исключенный из школы за пустяковый проступок. Власти же
рассматривали происшедшее с несколько иных, менее благоприятных для него,
позиций. К концу апреля прибыл инспектор Марэ, который привез с собой приказ
Сен-Флорентена из королевского окружения, согласно которому его следовало
перевести в заключение в Пьер-Ансиз близ Лиона.
Марэ сообщил Сен-Флорентену, что Сада удивил его приезд, но еще больше
поразила новость о переводе в Пьер-Ансиз. Однако обращаться с ним следовало
согласно его положению. Ему пообещали и в новом месте заточения сохранить
привилегии, которыми он пользовался в Сомюре. Но инспектор объяснил, что, в
свете совершенного Садом преступления и полагающегося за него наказания,
режим Сомюра власти считают слишком "мягким".
Вместе со своим пленником Марэ поехал на юг. В Дижоне и Лионе, равно
как и в Сомюре, порка Садом Роз Келлер являлась главной темой разговоров.
Маркиз ни о чем не жалел, за исключением того, что его поймали и наказали.
Как сообщал Марэ Сен-Флорентену, Сад продолжал отрицать применение по
отношению к Роз чего-либо страшнее плетки. Резать ее ножом ему и не
приходило в голову. Он "не мог себе представить, кто мог внушить этой твари
мысль сделать такое, заявление, и верил: если высокий суд сочтет нужным
провести обследование, медицинские эксперты следов порезов не обнаружат".
Его протесты ничего хорошего ему не принесли. Ходившие слухи с каждым
разом обрастали все более ужасными подробностями. В версии драмы, изложенной
двадцать лет спустя Рестифом де ля Бретонном в "Ночах Парижа", в ней уже
принимали участие трое убийц, а Роз Келлер стала невинной девушкой, которую
Сад обманным путем заманил в тайную камеру пыток. Он затащил ее в подвал,
где их ожидало несколько заговорщиков, желающих увидеть, как несчастная
жертва будет предана смерти. "Что толку от нее? - спрашивал маркиз, согласно
этой интерпретации. - Она ни на что не годна. Так пусть послужит средством
для изучения секретов человеческой анатомии".
"Ее привязали к столу. Граф [Сад], как человек, собиравшийся заняться
вскрытием, изучал каждую часть ее тела, вслух называя открытия своего
анатомического исследования. Женщина исторгала ужасные крики. Участники
преступного заговора вышли, чтобы отослать слуг до того, как будет
произведено вскрытие. Несчастная жертва отвязалась и сбежала через окно. Она
сообщила, что в комнате, где ее собирались сделать объектом хирургического
исследования, видела трупы трех людей".
Уже не впервые Сад узнал - его слава имела большее отношение не к нему
самому или к совершенному им, а к его репутации. В эпоху готического романа,
смысл которого заключался в том, чтобы у представительниц женского пола
среднего класса от ужаса кровь стыла в жилах, он, похоже, стал живым
воплощением злодейства, объектом негодования, вызывающим содрогание и
учащенное сердцебиение как у школьниц, так и у их мамаш.
Но круг любителей чтения о садовских злодействах выходил за рамки
семейного чтения. К 26 апреля скандал, связанный с именем Роз Келлер, нашел
отражение в голландской прессе. Первые отклики появились в Утрехте, а 3 мая
- в Лейдене. Вдова графа де Сада жаловалась из своего монастырского
заточения, что неосмотрительное поведение ее сына голландские газеты рисуют
в "в самых черных тонах". Вскоре встрепенулась и Англия. 12 и 13 апреля
мадам дю Деффан, старейшая дама парижских салонов, написала о пресловутом
"графе де Саде" своему корреспонденту Горацию Уолполу, которого правильно
назвала "племянником аббата, написавшим о жизни Петрарки". В изложении своей
версии истории она преуспела ничуть не меньше своих последователей,
расцветив ее благоразумной смесью морального возмущения и скрытого
удовольствия. Вот как описала мадам дю Деффан встречу Сада с девушкой на
пляс де Виктуар.
"Он подробно расспросил ее обо всем, выразил сочувствие и для
облегчения тяжелого материального положения предложил должность горничной у
себя в petit maison близ Парижа... По прибытии маркиз показал ей в доме
каждый уголок и в завершение проводил в чердачное помещение, где запер дверь
и заставил раздеться. Поскольку она была приличной девушкой, то бросилась на
колени и молила отпустить ее. Но он, угрожая ей пистолетом, приказал
подчиниться. Девушке ничего другого не оставалось. Потом Сад связал своей
жертве руки и порол плетью до тех пор, пока она не начала истекать кровью.
Достав из кармана коробочку со снадобьем, он смазал возникшие раны и вышел,
оставив ее лежащей на полу... Вернулся маркиз только на следующий день.
Осмотрев ее ссадины и шрамы, он с удовлетворением отметил, что мазь
подействовала, после чего схватил нож и исполосовал все ее тело. Потом Сад
снова наложил мазь на поврежденные места и ушел. Бедной девушке удалось
освободиться и через окно убежать на улицу. Неизвестно, какие раны она еще
получила при падении".
Дурную репутацию Сад приобрел сразу же после публикаций писем Уолпола в
восемнадцатом веке. Вслед за тем, как обвиняемого призвали у ответу за его
злодеяния, мадам дю Деффан заверила своего корреспондента: маркиз вел себя в
большей степени как одержимый сатаной безумец, нежели жестокий преступник.
"Он бесстыдно упивался своим злодеянием и даже хвастался тем, что совершил
благородный поступок, благодаря которому открыл миру снадобье, способное
тотчас залечивать любые раны".
3 мая Сен-Флорен посоветовал Монтрей не предпринимать никаких действий
и не обращаться к королю с просьбами о милостивом отношении к их зятю. В
сложившихся обстоятельствах шансов на успех у них не было. Заключение в
Пьер-Ансиз продолжалось пять месяцев. 8 июня Сада из Лиона доставили в
Париж, где ему предстояло отвечать по выдвинутым против него обвинениям.
Маркиз присутствовал в Шамбр де Турнелль высокого суда Парижа вплоть до
10 июня. Стало ясно, что он настаивал на праве присутствовать там, чтобы
обелить свое имя, тем более, король дал свое согласие на этот шаг.
Допрошенный Жаком де Шаванном, королевским прокурором, Сад повторил свою
версию событий. Встретив Роз Келлер на пляс де Виктуар, он честно "посвятил
ее в свои намерения". В Аркейе она разделась по собственному желанию. Ему
ничего не оставалось, как последовать этому примеру. Когда Роз обнажилась,
"он велел ей лечь лицом вниз на кушетку, но не связывал ее". Потом, по
утверждению Сада, им была применена плеть с узлами на концах, но палка или
розги, равно как ножи или испанский воск, не использовались". На
покрасневшие места он наложил небольшое количество мази, содержащей белый
воск, используемый для лечения ссадин, согласившись, что порол ее четыре или
пять раз".
Все сказанное Саду представлялось разумным объяснением, но для ушей
судей Шамбр де Турнелль прозвучало обличающим признанием. Как мог он
продолжать избивать молодую женщину, если она кричала? Маркиз уточнил, что
"Роз не исторгла ни единого крика; в противном случае в доме все бы ее
слышали". Этот ответ королевского прокурора не удовлетворил. Даже если
женщина не кричала, какое он имел право измываться над ней, видя появившиеся
на теле следы? Сад заметил, что действительно видел, как "в результате
полученных ею ударов кожа покраснела. По этой причине он и использовал
мазь". Маркиз ничего не скрывал и сказал: "После двух-трех раз использования
плетки она пожаловалась на боль. Впоследствии я ударил ее еще только один
раз".
В конце он заметил, что о сумме вознаграждения за эти страдания
договориться до ее исчезновения из petite maison они не успели, но отношения
их до последнего момента оставались хорошими. Лишь одна вещь беспокоила Роз
Келлер: ей хотелось вернуться в Париж засветло. Весь сыр-бор разгорелся
исключительно из-за ее предположения, что, скомпрометировав маркиза, она
получит от него гораздо больше денег.
В глазах суда данное Садом оправдание сколько-нибудь заметного веса не
имело. Номинальное наказание, причитавшееся ему за совершенное им
преступление выглядело, по меньшей мере, заурядным. Ему полагалось заплатить
десять ливров - сумму, достаточную для приобретения хлеба для остальных
заключенных Консьержи.
Но на этом скандал и наказание, понесенное маркизом, не заканчивались.
Через день или два после слушания дел в Париже его в качестве узника короля
препроводили в Пьер-Ансиз. Согласно существовавшей системе letters de cachet
{указ короля (фр.)} он мог оставаться под стражей по воле короля как угодно
долго. Санкция суда при этом не требовалась. Таким образом король или его
министры избавлялись от неугодных противников. Кроме таких случаев, система
широко применялась влиятельными семьями, пользовавшимися особым
расположением короля, если возникала необходимость убрать одного из
строптивых родственников. Семейство Монтрей, по-видимому, полагало:
несколько месяцев заключения в Пьер-Ансиз только принесут пользу их
своенравному зятю. Его спасли от обвинения в крупном уголовном преступлении,
но это не означало, что за спасение не придется платить.
После того как Роз Келлер отказалась от судебного преследования
маркиза, мадам Монтрей 26 апреля написала аббату де Саду письмо, в котором
заверила последнего: поведение его племянника представляется теперь "актом
непростительной глупости и развращенности, но без тех ужасов, приписанных
ему". 13 июня она добавила, что в глазах высокого суда Парижа он искупил
свою вину. Как он заявил суду, король даровал ему документ о снятии
судимости, благодаря которому выдвинутые против него обвинения в
преступлении снимались. Но мадам де Монтрей также сообщала аббату о приказе
короля возвратить зятя в Пьер-Аноиз "на срок, достаточный для его пребывания
там".
Не остались безучастными к судьбе Сада его друзья, члены семьи и
соратники. Аббат Амбле перед магистратом Аркейе поклялся, что маркиз всегда
считался весьма достойным молодым человеком, пользовавшимся популярностью в
школе, хотя и заводным и легко возбуждающимся в вопросах удовольствия. Более
того, чтобы не слыть голословным (и по просьбе Рене-Пелажи), он отправился в
petite maison и привез серебряную посуду и гравюры, которые могли бы
оказаться доказательствами его вины или невиновности. Ничего
предосудительного, служившего бы подтверждением выдвинутых против него
обвинений Роз Келлер, он там не обнаружил. В 1779 году даже публикуется
история о покупке судьи, проводившего расследование, семейством Монтрей, но
дать ход делу его заставил непосредственный начальник, купивший дом по
соседству.
Подробности скандала распространились со скоростью бестселлера.
Страдания Роз Келлер не шли ни в какое сравнение с мучениями женщин типа
Кэтрин Белленден, которых суд Боу-стрит {улица в Лондоне, где расположено
здание уголовного суда.} в Лондоне приговорил к публичной порке за воровство
чайника. Наказание продолжалось до тех пор, пока бедняжка не истекла кровью.
Они не могли сравниться с ужасами казни Дамьена или со вспарыванием животов
у преступников на Кеннингтон Коммон в 1746 году, после того как их полуживых
сняли с виселицы. И все же история, подобно басне с моралью, всецело
захватила воображение современников. Как драматическое действо, она
привлекала внимание обстановкой, на фоне каковой происходили события. Даже
том в случае, если Роз Келлер оказалась участницей драмы против собственной
воли, степень ее физических страданий оказалась намного меньше тех, которым
подвергались ее современники во время стоматологических или хирургических
вмешательств, когда пациентов резали, "словно они каменные", не облегчая их
боли анестезией, или "прокалывали", чтобы выпустить лишнюю жидкость. А
мучительные страдания, причиняемые ампутацией, были столь сильны, что поэт
Джон Драйден предпочел им смерть.
Внимание к делу Сада, главным образом, привлек тот факт, что истязания
его жертвы, по жестокости даже близко не сравнимые с публичными порками
преступников, имели сексуальную подоплеку. Похищение и насильственное
удержание женщины, изолированность и таинственность происходившего - все это
превратило обычный эпизод распутного поведения в эротическую мелодраму и
предмет для пересудов в обществе. По мере того как распространялись
противоречивые версии событий, изложенных Роз Келлер, мужчины и женщины
имели все основания содрогаться от ужаса или сгорать от любопытства,
предвкушая, что Синяя Борода, или Жиль де Рэ может снова возродиться в лице
пресловутого Сада.
Узником Пьер-Ансиз он оставался на протяжении пяти месяцев. Пребывание
его там представлялось не более тяжким испытанием, чем короткий срок
заключения в Сомюре. Тем не менее маркиз оставался пленником.
В конце августа Рене-Пелажи, получив на руки разрешение повидаться с
мужем, отправилась в Лион. Но теперь имелись все признаки того, что ей
следовало бы подготовить его к более длительному пребыванию там.
Обросшие отвратительными деталями истории в пересказе Рестифа де ла
Бретонна и его подражателей девятнадцатого века отражали противоречивость
версий событий, связавших Сада с именем Роз Келлер. Судебно-медицинские
исследования позволяют сомневаться в правдивости ее рассказа, но не
избавляют маркиза от выдвинутых ею обвинений относительно совершенных по
отношению к ней противоправных действий. Являлась ли Келлер добровольной
жертвой? Она утверждала, что сначала Сад предложил ей принять участие в
partie de libertinage и получил отказ. Но это не помешало ей тут же
согласиться стать его горничной. Должность эта, как повелось исстари, всегда
представляла сексуальную опасность для добродетельной девушки. Прождав
возвращения маркиза с нанятым экипажем в течение часа, Роз тем не менее не
изменила своего решения.
Вопрос о добровольности ее участия в упомянутых событиях стал
краеугольным камнем следствия. Возможно, и она, и Сад дали лишь отчасти
правдивые версии случившегося. Когда он предложил ей предаться распутству,
вероятно, Роз Келлер заключила, что придется совокупляться с посторонними на
глазах группы мужчин и женщин. В такой ситуации немудрено было испугаться
или проявить определенную осторожность. С другой стороны, казалось вполне
естественным согласиться на близость с молодым аристократом, которому она к
тому же еще и приглянулась, при условии уединения. Не имея ни малейшего
представления о том, что ждет ее в Аркейе, Роз Келлер как будто не возражала
поехать туда с ним одним. Роль соблазненной горничной, похоже, привлекала ее
больше, чем настоящее положение нищенки.
Каким бы мотивом не руководствовалась женщина, занимавшаяся
попрошайничеством на пляс де Виктуар утром Пасхального воскресенья, но к
следующему четвергу она могла заработать денег больше, чем за годы труда
хлопкопрядилыцицы. В свете этих рассуждений, ее повесть представляется не
готическим романом, а скорее иронией судьбы.
- 4 -
Несправедливость по отношению к Саду, с его точки зрения, не могла не
показаться нелепой. Все же в какой-то степени он стал жертвой обстоятельств.
Половая распущенность аристократов и придворных в течение последних десяти
лет до скандала с Роз Келлер привела к тому, что настал момент обуздать
подобное поведение. Сад оказался наиболее удобным козлом отпущения. Его
преступление носило оттенок жуткой извращенности, совсем не похожей на более
элегантное распутство, творимое во дворцах и королевских парках. От него
попахивало богохульством. Преступление совершилось в день Пасхи, хотя Сад
мог бы для него выбрать любой другой день. Более того, порка Роз Келлер
представлялась умышленной пародией на акт бичевания Христа, хотя,
естественно, природа отношений Сада с молодой женщиной имела явно
сексуальный характер. Пообещав своей голой жертве до предания ее смерти
взять на себя роль исповедника, маркиз свой проступок словно бы еще отметил
и кощунством. Не исключена возможность, что подобных слов он не говорил, а
встреча с Роз Келлер стала просто удобным случаем. Кому-то оказалось на руку
увидеть его в столь злодейской роли.
Много удобнее представлять Сада символом "чудовищности", по выражению
Горация Уолпола, чем исследовать болезнь в целом. Людовик XV все еще
пользовался популярностью, и было нежелательно давать его подданным
возможность узнать о нем лишнее. Толпа ликовала и радовалась, когда ему
удалось остаться целым и невредимым после подготовленного на него покушения,
выздороветь после серьезной болезни, одержать триумфальную победу во время
захвата Фрибурга и в битве при Фонтеное. Но вряд ли народ проявил бы столько
же энтузиазма, узнав о предпочтении, отдаваемом молодым королем мальчикам
перед девушками. Вниманию молодого монарха не без задней мысли предлагались
многочисленные листы эстампов с изображением пастухов и пастушек в страстных
сексуальных позах, но это, тем не менее, похоже, не возымело должного
действия, поскольку он по-прежнему отказывался следовать традиционному
сексуальному поведению.
Его советники сделали все от них зависящее, чтобы выявить и отослать
прочь со двора мальчиков, пользовавшихся монаршим расположением. Король
растерялся. Он с удивлением поинтересовался, почему его молодые друзья
больше не появляются. Ему доложили, что их удалили за вандализм, проявленный
по отношению к доскам палисадника в королевском саду, которые те
немилосердно вырвали. Так они получили имя arrachers des palissades
{буквально: тот, кто вырывает доски забора (фр.)}. С тех пор эта фраза
приобрела однозначный смысл. Многие годы после того применение этих слов по
отношению к какому-то человеку могло навсегда запятнать его репутацию.
Было принято решение, что будет лучше, если сексуальным воспитанием
короля займется графиня Тулузская при непосредственном участии мадам де ля
Вриер, зрелой матроны необыкновенной красоты и незаурядного опыта.
Эксперимент закончился успешно. Открытие удовольствий, предлагаемых
женщинами такого опыта, совершило настоящий переворот в жизни короля. Их
труды, как это ни казалось неожиданным, оказались вознаграждены страстью,
которую после женитьбы он не раз доказывал молодой королеве.
Внимание Людовика переключилось на окружавший его сераль потенциальных
любовниц. Он выбрал три сестры Мейи-Несль: графиню де Мейи, графиню де
Вентимиль и герцогиню де Шатору. На портрете Ван Лу художник запечатлел их
нагими в виде трех граций с классической красотой темных глаз, с
заплетенными в косы волосами, с телами, над пропорциями которых ему пришлось
немало потрудиться. Старшая имеет более тяжелое телосложение, в то время как
младшие выглядят тоньше и невиннее. Говорят, что Людовику нравилось спать
солдата, отдавшего лучшие годы своей жизни службе своему принцу и
вернувшегося домой только затем, чтобы обнаружить, что вместо награды его
ожидает унижение, уготованное ими, действительными врагами страны, которую
он еще недавно защищал".
В романе "Алина и Валькур", опубликованном в 1793 году, он превозносил
Рим, Неаполь, Венецию и Варшаву, считая, что в них к делам такого рода
подходят более разумно, чем в Париже или Лондоне. В таких городах, если
проститутки пожалуются на плохое обращение клиента с ними, в суде у них
непременно спросят, получили ли они от него плату. Если нет, то человеку
придется заплатить. "Но если окажется, что они получили деньги и жалуются
всего лишь на скверное обращение, им пригрозят тюремным заключением, если в
другой раз они посмеют оскорбить слух суда таким непристойным притязанием.
Смените ремесло, скажут им. Или, если вам нравится род ваших настоящих
занятий, смиритесь с некоторыми неудобствами".
Образное рассуждение такого рода в его прозе выглядит как запоздалая
мысль. В письмах обвинения Сада звучат горше, его презрение к Сартину и
полиции в целом, к семейству Монтрей выражено сильнее. В 1763 году он
написал Сартину о своем раскаянии в отношении инцидента с Жанной Тестар. В
глубине души маркиз презирал этого человека. В письме своему слуге Ла
Женессу {в переводе с фр. его имя означает "молодость".} в 1780 году он
называл Сартина и Монтрей друзьями проституток и сторонниками торговли
телом. "Они твердо будут стоять на защите шлюхи и без малейшего сожаления
упекут из-за нее джентльмена в тюрьму на двенадцать или пятнадцать лет". Три
года спустя он заверит Рене-Пелажи, что полиция снесет любой позор, "при
условии, что к задницам шлюх будут относиться с почтением, так как эти
девицы дают им взятки, а мы - нет".
В часы, последовавшие за поркой Роз Келлер, его главной целью стало
избежание ареста. В шесть часов вечера пасхального воскресенья Сад готовился
покинуть Аркей, чтобы ехать в Париж. Оттуда он собирался отправиться в
деревню, чтобы оказаться как можно дальше от своих преследователей. В этом
плане маркиз принял самое разумное решение. Оставаться на месте и уповать на
судьбу смысла не имело и не привело бы ни к чему хорошему. Каждому школьнику
известно, что в трудных случаях лучше всего сделаться как можно менее
заметным и не появляться на горизонте до тех пор, пока не минуют первые
приступы гнева и не улягутся страсти. С течением времени интерес к
обвинениям Роз Келлер стихнет. Если Саду удастся не появляться на глаза
месяцев двенадцать, то потом он, вероятно, сможет безбоязненно вернуться
если не в Аркей, то, во всяком случае, в Париж.
Так, по всей видимости, считала и семья Монтрей. 19 апреля на улицу Нев
дю Люксембург, в городской дом Монтрей, прибыл Анри Гриво, судебный пристав
высокого суда Парижа. Несколько комнат этого здания отвели под парижские
апартаменты Сада и Рене-Пелажи, но признаков беглеца обнаружено не было.
Несмотря на наличие на руках у Гриво санкции на арест Сада и его заточение в
средневековых стенах Консьержери на Иль-де-ля-Сите, уехал он ни с чем,
отметив по себя, что маркиз даже не являлся владельцем мебели в комнатах, в
которых проживал.
Но к этому времени мадам де Монтрей и ее дочь приступили уже к
выполнению более решительных и эффективных действий. Келлер следовало
подкупить. Многое в истории Роз свидетельствовало о далеко идущих планах:
она собиралась выжать из случившегося все возможное. Для женщины ее
социального и финансового положения это выглядело вполне разумно. С другой
стороны, сие давало мадам де Монтрей шанс надеяться. Несмотря на различие в
общественной значимости, обе они - и хозяйка дома на рю Нев дю Люксембург, и
безработная хлопкопрядилыдица - в душе оставались реалистками. Едва
закончилась первая половина недели, а Рене-Пелажи уже начала действовать от
лица своей матери.
Рано утром 7 апреля, через четыре дня после случившегося, в дом на Нев
дю Люксембург прибыли семейные адвокаты. Обсудив дело, Клод-Антуан Сойе,
официально представлявший интересы семьи Монтрей, в сопровождении аббата
Амбле, наставника Сада времен юношества, выехал в Аркей. Ламбер, секретарь
суда, проводил их в комнату, где на кровати сидела Роз Келлер. Она
пожаловалась на свое состояние, сказав, что после подобного испытания уже не
сможет ничего добиться в жизни. Посетители и жертва поняли друг друга. Не
стоило большого труда заставить Роз назвать цифру, которая вынудила бы ее
отозвать назад иск против Сада, хотя все понимали: малой суммой не
отделаться, Сойе спросил, согласна ли она взять деньги. Келлер, ни минуты не
колеблясь, ответила согласием. Она потребовала три тысячи ливров. Сойе
заметил, что это чрезмерно, и предложил тысячу восемьсот. Женщина
отказалась. Адвокат и аббат вернулись в Париж, но затем приехали снова.
Наконец обе стороны достигли договоренности и сошлись на двух тысячах
четырехстах ливрах, именно в эту цифру Келлер оценила свое молчание. Эта
сумма превышала ту, которую она могла бы заработать в течение нескольких
лет. Кроме того, Роз потребовала семь луидоров для оплаты медицинского
лечения полученных ею увечий.
- 3 -
Теперь возбуждение дела против Сада представлялось маловероятным, хотя
санкция на арест оставалась. Бояться ему было как будто нечего, и
представлялось более целесообразным сдаться и уладить дело. То, что он
сделал, не являлось ошибкой. 8 апреля его арестовали и по королевскому
приказу доставили в замок Сомюр на Луаре. Заключение туда могло служить
первым предвестником того, что, несмотря на отсутствие прямой опасности
привлечения к суду, по воле короля и королевскому указу маркиз мог
оставаться в заточении неопределенно долго. До сих пор с ним обращались
вежливо, как и подобает относиться к человеку его положения, к слову чести
которого относятся с уважением. В Сомюр его сопровождал не военный эскорт, а
его друг и наставник аббат Амбле, взявший на себя труд присматривать за ним.
Жизнь в Сом юре выглядела не такой уж невыносимой. В стенах крепости
Сад пользовался определенной свободой передвижений и обедал за одним столом
с комендантом. 12 апреля он написал дяде, аббату де Саду, о постигших его
"злосчастных событиях" и заверил священника, что семья его не бросила и
делала все возможное, чтобы вызволить из беды. Она даже сумела устроить так,
чтобы в Сомюр его сопровождал аббат Амбле. Сад все еще рассуждал и писал,
как мальчик, исключенный из школы за пустяковый проступок. Власти же
рассматривали происшедшее с несколько иных, менее благоприятных для него,
позиций. К концу апреля прибыл инспектор Марэ, который привез с собой приказ
Сен-Флорентена из королевского окружения, согласно которому его следовало
перевести в заключение в Пьер-Ансиз близ Лиона.
Марэ сообщил Сен-Флорентену, что Сада удивил его приезд, но еще больше
поразила новость о переводе в Пьер-Ансиз. Однако обращаться с ним следовало
согласно его положению. Ему пообещали и в новом месте заточения сохранить
привилегии, которыми он пользовался в Сомюре. Но инспектор объяснил, что, в
свете совершенного Садом преступления и полагающегося за него наказания,
режим Сомюра власти считают слишком "мягким".
Вместе со своим пленником Марэ поехал на юг. В Дижоне и Лионе, равно
как и в Сомюре, порка Садом Роз Келлер являлась главной темой разговоров.
Маркиз ни о чем не жалел, за исключением того, что его поймали и наказали.
Как сообщал Марэ Сен-Флорентену, Сад продолжал отрицать применение по
отношению к Роз чего-либо страшнее плетки. Резать ее ножом ему и не
приходило в голову. Он "не мог себе представить, кто мог внушить этой твари
мысль сделать такое, заявление, и верил: если высокий суд сочтет нужным
провести обследование, медицинские эксперты следов порезов не обнаружат".
Его протесты ничего хорошего ему не принесли. Ходившие слухи с каждым
разом обрастали все более ужасными подробностями. В версии драмы, изложенной
двадцать лет спустя Рестифом де ля Бретонном в "Ночах Парижа", в ней уже
принимали участие трое убийц, а Роз Келлер стала невинной девушкой, которую
Сад обманным путем заманил в тайную камеру пыток. Он затащил ее в подвал,
где их ожидало несколько заговорщиков, желающих увидеть, как несчастная
жертва будет предана смерти. "Что толку от нее? - спрашивал маркиз, согласно
этой интерпретации. - Она ни на что не годна. Так пусть послужит средством
для изучения секретов человеческой анатомии".
"Ее привязали к столу. Граф [Сад], как человек, собиравшийся заняться
вскрытием, изучал каждую часть ее тела, вслух называя открытия своего
анатомического исследования. Женщина исторгала ужасные крики. Участники
преступного заговора вышли, чтобы отослать слуг до того, как будет
произведено вскрытие. Несчастная жертва отвязалась и сбежала через окно. Она
сообщила, что в комнате, где ее собирались сделать объектом хирургического
исследования, видела трупы трех людей".
Уже не впервые Сад узнал - его слава имела большее отношение не к нему
самому или к совершенному им, а к его репутации. В эпоху готического романа,
смысл которого заключался в том, чтобы у представительниц женского пола
среднего класса от ужаса кровь стыла в жилах, он, похоже, стал живым
воплощением злодейства, объектом негодования, вызывающим содрогание и
учащенное сердцебиение как у школьниц, так и у их мамаш.
Но круг любителей чтения о садовских злодействах выходил за рамки
семейного чтения. К 26 апреля скандал, связанный с именем Роз Келлер, нашел
отражение в голландской прессе. Первые отклики появились в Утрехте, а 3 мая
- в Лейдене. Вдова графа де Сада жаловалась из своего монастырского
заточения, что неосмотрительное поведение ее сына голландские газеты рисуют
в "в самых черных тонах". Вскоре встрепенулась и Англия. 12 и 13 апреля
мадам дю Деффан, старейшая дама парижских салонов, написала о пресловутом
"графе де Саде" своему корреспонденту Горацию Уолполу, которого правильно
назвала "племянником аббата, написавшим о жизни Петрарки". В изложении своей
версии истории она преуспела ничуть не меньше своих последователей,
расцветив ее благоразумной смесью морального возмущения и скрытого
удовольствия. Вот как описала мадам дю Деффан встречу Сада с девушкой на
пляс де Виктуар.
"Он подробно расспросил ее обо всем, выразил сочувствие и для
облегчения тяжелого материального положения предложил должность горничной у
себя в petit maison близ Парижа... По прибытии маркиз показал ей в доме
каждый уголок и в завершение проводил в чердачное помещение, где запер дверь
и заставил раздеться. Поскольку она была приличной девушкой, то бросилась на
колени и молила отпустить ее. Но он, угрожая ей пистолетом, приказал
подчиниться. Девушке ничего другого не оставалось. Потом Сад связал своей
жертве руки и порол плетью до тех пор, пока она не начала истекать кровью.
Достав из кармана коробочку со снадобьем, он смазал возникшие раны и вышел,
оставив ее лежащей на полу... Вернулся маркиз только на следующий день.
Осмотрев ее ссадины и шрамы, он с удовлетворением отметил, что мазь
подействовала, после чего схватил нож и исполосовал все ее тело. Потом Сад
снова наложил мазь на поврежденные места и ушел. Бедной девушке удалось
освободиться и через окно убежать на улицу. Неизвестно, какие раны она еще
получила при падении".
Дурную репутацию Сад приобрел сразу же после публикаций писем Уолпола в
восемнадцатом веке. Вслед за тем, как обвиняемого призвали у ответу за его
злодеяния, мадам дю Деффан заверила своего корреспондента: маркиз вел себя в
большей степени как одержимый сатаной безумец, нежели жестокий преступник.
"Он бесстыдно упивался своим злодеянием и даже хвастался тем, что совершил
благородный поступок, благодаря которому открыл миру снадобье, способное
тотчас залечивать любые раны".
3 мая Сен-Флорен посоветовал Монтрей не предпринимать никаких действий
и не обращаться к королю с просьбами о милостивом отношении к их зятю. В
сложившихся обстоятельствах шансов на успех у них не было. Заключение в
Пьер-Ансиз продолжалось пять месяцев. 8 июня Сада из Лиона доставили в
Париж, где ему предстояло отвечать по выдвинутым против него обвинениям.
Маркиз присутствовал в Шамбр де Турнелль высокого суда Парижа вплоть до
10 июня. Стало ясно, что он настаивал на праве присутствовать там, чтобы
обелить свое имя, тем более, король дал свое согласие на этот шаг.
Допрошенный Жаком де Шаванном, королевским прокурором, Сад повторил свою
версию событий. Встретив Роз Келлер на пляс де Виктуар, он честно "посвятил
ее в свои намерения". В Аркейе она разделась по собственному желанию. Ему
ничего не оставалось, как последовать этому примеру. Когда Роз обнажилась,
"он велел ей лечь лицом вниз на кушетку, но не связывал ее". Потом, по
утверждению Сада, им была применена плеть с узлами на концах, но палка или
розги, равно как ножи или испанский воск, не использовались". На
покрасневшие места он наложил небольшое количество мази, содержащей белый
воск, используемый для лечения ссадин, согласившись, что порол ее четыре или
пять раз".
Все сказанное Саду представлялось разумным объяснением, но для ушей
судей Шамбр де Турнелль прозвучало обличающим признанием. Как мог он
продолжать избивать молодую женщину, если она кричала? Маркиз уточнил, что
"Роз не исторгла ни единого крика; в противном случае в доме все бы ее
слышали". Этот ответ королевского прокурора не удовлетворил. Даже если
женщина не кричала, какое он имел право измываться над ней, видя появившиеся
на теле следы? Сад заметил, что действительно видел, как "в результате
полученных ею ударов кожа покраснела. По этой причине он и использовал
мазь". Маркиз ничего не скрывал и сказал: "После двух-трех раз использования
плетки она пожаловалась на боль. Впоследствии я ударил ее еще только один
раз".
В конце он заметил, что о сумме вознаграждения за эти страдания
договориться до ее исчезновения из petite maison они не успели, но отношения
их до последнего момента оставались хорошими. Лишь одна вещь беспокоила Роз
Келлер: ей хотелось вернуться в Париж засветло. Весь сыр-бор разгорелся
исключительно из-за ее предположения, что, скомпрометировав маркиза, она
получит от него гораздо больше денег.
В глазах суда данное Садом оправдание сколько-нибудь заметного веса не
имело. Номинальное наказание, причитавшееся ему за совершенное им
преступление выглядело, по меньшей мере, заурядным. Ему полагалось заплатить
десять ливров - сумму, достаточную для приобретения хлеба для остальных
заключенных Консьержи.
Но на этом скандал и наказание, понесенное маркизом, не заканчивались.
Через день или два после слушания дел в Париже его в качестве узника короля
препроводили в Пьер-Ансиз. Согласно существовавшей системе letters de cachet
{указ короля (фр.)} он мог оставаться под стражей по воле короля как угодно
долго. Санкция суда при этом не требовалась. Таким образом король или его
министры избавлялись от неугодных противников. Кроме таких случаев, система
широко применялась влиятельными семьями, пользовавшимися особым
расположением короля, если возникала необходимость убрать одного из
строптивых родственников. Семейство Монтрей, по-видимому, полагало:
несколько месяцев заключения в Пьер-Ансиз только принесут пользу их
своенравному зятю. Его спасли от обвинения в крупном уголовном преступлении,
но это не означало, что за спасение не придется платить.
После того как Роз Келлер отказалась от судебного преследования
маркиза, мадам Монтрей 26 апреля написала аббату де Саду письмо, в котором
заверила последнего: поведение его племянника представляется теперь "актом
непростительной глупости и развращенности, но без тех ужасов, приписанных
ему". 13 июня она добавила, что в глазах высокого суда Парижа он искупил
свою вину. Как он заявил суду, король даровал ему документ о снятии
судимости, благодаря которому выдвинутые против него обвинения в
преступлении снимались. Но мадам де Монтрей также сообщала аббату о приказе
короля возвратить зятя в Пьер-Аноиз "на срок, достаточный для его пребывания
там".
Не остались безучастными к судьбе Сада его друзья, члены семьи и
соратники. Аббат Амбле перед магистратом Аркейе поклялся, что маркиз всегда
считался весьма достойным молодым человеком, пользовавшимся популярностью в
школе, хотя и заводным и легко возбуждающимся в вопросах удовольствия. Более
того, чтобы не слыть голословным (и по просьбе Рене-Пелажи), он отправился в
petite maison и привез серебряную посуду и гравюры, которые могли бы
оказаться доказательствами его вины или невиновности. Ничего
предосудительного, служившего бы подтверждением выдвинутых против него
обвинений Роз Келлер, он там не обнаружил. В 1779 году даже публикуется
история о покупке судьи, проводившего расследование, семейством Монтрей, но
дать ход делу его заставил непосредственный начальник, купивший дом по
соседству.
Подробности скандала распространились со скоростью бестселлера.
Страдания Роз Келлер не шли ни в какое сравнение с мучениями женщин типа
Кэтрин Белленден, которых суд Боу-стрит {улица в Лондоне, где расположено
здание уголовного суда.} в Лондоне приговорил к публичной порке за воровство
чайника. Наказание продолжалось до тех пор, пока бедняжка не истекла кровью.
Они не могли сравниться с ужасами казни Дамьена или со вспарыванием животов
у преступников на Кеннингтон Коммон в 1746 году, после того как их полуживых
сняли с виселицы. И все же история, подобно басне с моралью, всецело
захватила воображение современников. Как драматическое действо, она
привлекала внимание обстановкой, на фоне каковой происходили события. Даже
том в случае, если Роз Келлер оказалась участницей драмы против собственной
воли, степень ее физических страданий оказалась намного меньше тех, которым
подвергались ее современники во время стоматологических или хирургических
вмешательств, когда пациентов резали, "словно они каменные", не облегчая их
боли анестезией, или "прокалывали", чтобы выпустить лишнюю жидкость. А
мучительные страдания, причиняемые ампутацией, были столь сильны, что поэт
Джон Драйден предпочел им смерть.
Внимание к делу Сада, главным образом, привлек тот факт, что истязания
его жертвы, по жестокости даже близко не сравнимые с публичными порками
преступников, имели сексуальную подоплеку. Похищение и насильственное
удержание женщины, изолированность и таинственность происходившего - все это
превратило обычный эпизод распутного поведения в эротическую мелодраму и
предмет для пересудов в обществе. По мере того как распространялись
противоречивые версии событий, изложенных Роз Келлер, мужчины и женщины
имели все основания содрогаться от ужаса или сгорать от любопытства,
предвкушая, что Синяя Борода, или Жиль де Рэ может снова возродиться в лице
пресловутого Сада.
Узником Пьер-Ансиз он оставался на протяжении пяти месяцев. Пребывание
его там представлялось не более тяжким испытанием, чем короткий срок
заключения в Сомюре. Тем не менее маркиз оставался пленником.
В конце августа Рене-Пелажи, получив на руки разрешение повидаться с
мужем, отправилась в Лион. Но теперь имелись все признаки того, что ей
следовало бы подготовить его к более длительному пребыванию там.
Обросшие отвратительными деталями истории в пересказе Рестифа де ла
Бретонна и его подражателей девятнадцатого века отражали противоречивость
версий событий, связавших Сада с именем Роз Келлер. Судебно-медицинские
исследования позволяют сомневаться в правдивости ее рассказа, но не
избавляют маркиза от выдвинутых ею обвинений относительно совершенных по
отношению к ней противоправных действий. Являлась ли Келлер добровольной
жертвой? Она утверждала, что сначала Сад предложил ей принять участие в
partie de libertinage и получил отказ. Но это не помешало ей тут же
согласиться стать его горничной. Должность эта, как повелось исстари, всегда
представляла сексуальную опасность для добродетельной девушки. Прождав
возвращения маркиза с нанятым экипажем в течение часа, Роз тем не менее не
изменила своего решения.
Вопрос о добровольности ее участия в упомянутых событиях стал
краеугольным камнем следствия. Возможно, и она, и Сад дали лишь отчасти
правдивые версии случившегося. Когда он предложил ей предаться распутству,
вероятно, Роз Келлер заключила, что придется совокупляться с посторонними на
глазах группы мужчин и женщин. В такой ситуации немудрено было испугаться
или проявить определенную осторожность. С другой стороны, казалось вполне
естественным согласиться на близость с молодым аристократом, которому она к
тому же еще и приглянулась, при условии уединения. Не имея ни малейшего
представления о том, что ждет ее в Аркейе, Роз Келлер как будто не возражала
поехать туда с ним одним. Роль соблазненной горничной, похоже, привлекала ее
больше, чем настоящее положение нищенки.
Каким бы мотивом не руководствовалась женщина, занимавшаяся
попрошайничеством на пляс де Виктуар утром Пасхального воскресенья, но к
следующему четвергу она могла заработать денег больше, чем за годы труда
хлопкопрядилыцицы. В свете этих рассуждений, ее повесть представляется не
готическим романом, а скорее иронией судьбы.
- 4 -
Несправедливость по отношению к Саду, с его точки зрения, не могла не
показаться нелепой. Все же в какой-то степени он стал жертвой обстоятельств.
Половая распущенность аристократов и придворных в течение последних десяти
лет до скандала с Роз Келлер привела к тому, что настал момент обуздать
подобное поведение. Сад оказался наиболее удобным козлом отпущения. Его
преступление носило оттенок жуткой извращенности, совсем не похожей на более
элегантное распутство, творимое во дворцах и королевских парках. От него
попахивало богохульством. Преступление совершилось в день Пасхи, хотя Сад
мог бы для него выбрать любой другой день. Более того, порка Роз Келлер
представлялась умышленной пародией на акт бичевания Христа, хотя,
естественно, природа отношений Сада с молодой женщиной имела явно
сексуальный характер. Пообещав своей голой жертве до предания ее смерти
взять на себя роль исповедника, маркиз свой проступок словно бы еще отметил
и кощунством. Не исключена возможность, что подобных слов он не говорил, а
встреча с Роз Келлер стала просто удобным случаем. Кому-то оказалось на руку
увидеть его в столь злодейской роли.
Много удобнее представлять Сада символом "чудовищности", по выражению
Горация Уолпола, чем исследовать болезнь в целом. Людовик XV все еще
пользовался популярностью, и было нежелательно давать его подданным
возможность узнать о нем лишнее. Толпа ликовала и радовалась, когда ему
удалось остаться целым и невредимым после подготовленного на него покушения,
выздороветь после серьезной болезни, одержать триумфальную победу во время
захвата Фрибурга и в битве при Фонтеное. Но вряд ли народ проявил бы столько
же энтузиазма, узнав о предпочтении, отдаваемом молодым королем мальчикам
перед девушками. Вниманию молодого монарха не без задней мысли предлагались
многочисленные листы эстампов с изображением пастухов и пастушек в страстных
сексуальных позах, но это, тем не менее, похоже, не возымело должного
действия, поскольку он по-прежнему отказывался следовать традиционному
сексуальному поведению.
Его советники сделали все от них зависящее, чтобы выявить и отослать
прочь со двора мальчиков, пользовавшихся монаршим расположением. Король
растерялся. Он с удивлением поинтересовался, почему его молодые друзья
больше не появляются. Ему доложили, что их удалили за вандализм, проявленный
по отношению к доскам палисадника в королевском саду, которые те
немилосердно вырвали. Так они получили имя arrachers des palissades
{буквально: тот, кто вырывает доски забора (фр.)}. С тех пор эта фраза
приобрела однозначный смысл. Многие годы после того применение этих слов по
отношению к какому-то человеку могло навсегда запятнать его репутацию.
Было принято решение, что будет лучше, если сексуальным воспитанием
короля займется графиня Тулузская при непосредственном участии мадам де ля
Вриер, зрелой матроны необыкновенной красоты и незаурядного опыта.
Эксперимент закончился успешно. Открытие удовольствий, предлагаемых
женщинами такого опыта, совершило настоящий переворот в жизни короля. Их
труды, как это ни казалось неожиданным, оказались вознаграждены страстью,
которую после женитьбы он не раз доказывал молодой королеве.
Внимание Людовика переключилось на окружавший его сераль потенциальных
любовниц. Он выбрал три сестры Мейи-Несль: графиню де Мейи, графиню де
Вентимиль и герцогиню де Шатору. На портрете Ван Лу художник запечатлел их
нагими в виде трех граций с классической красотой темных глаз, с
заплетенными в косы волосами, с телами, над пропорциями которых ему пришлось
немало потрудиться. Старшая имеет более тяжелое телосложение, в то время как
младшие выглядят тоньше и невиннее. Говорят, что Людовику нравилось спать