Бартельм Дональд. Маркиз де Сад

сказать, что Сад с презрением относился бы к учрежденной политике, все равно
- левой или правой. Так же и строгость его стиля и мысли едва ли подошла бы
тому, что представлял собой сюрреализм. Куда больший интерес представляет та
дань, которую ему платило это движение, в частности, работами своих
художников. В отдельных случаях эта дань приняла форму иллюстраций к его
романам, выполненных Гансом Беллмером, или рисунков Леонор Фини к "Жюльетте"
(1944) и "Жюстине" (1950). Иллюстрации Фини имеют выраженную женскую эмфазу.
В ее работах ярко представлена ярость садовских героинь и жестокость, с
которой они подвергались физическому надругательству. Яростная сила подобных
иллюстрация также характерна для других современных художников, например,
Андре Массону и Гансу Беллмеру.
Другую крайность представляют работы Клови Труия, с почти
фотографической точностью воспроизводящие эротические и юмористические
стороны творчества Сада. Не являясь иллюстрациями, они представляют попытку
связать работы Сада с двадцатым веком. Современность точно схваченной в них
иронии не вызывает сомнения. Картина "Подглядывающая" изображает фойе
кинотеатра, украшенное плетьми и плакатами с полуобнаженными девицами. На
кадре из кинокартины "Загадки де Садома" застыл дворянин восемнадцатого
века, опирающийся на череп, с плетью в руке, и выбирающий, кого из
нескольких нагих девушек выбрать в качестве очередной жертвы. "Вход тем,
кому до пятидесяти лет, запрещен" - гласит надпись в фойе, и молодая девушка
с любопытством заглядывает за отодвинутый бархатный занавес над дверью,
ведущей в кинозал. Застывший кинокадр на самом деле является второй картиной
Труия "Похоть", где садовский аристократ с вожделением созерцает связанных
женщин, на которых нет никакой одежды, кроме современных шелковых чулок. На
заднем плане видны узнаваемые развалины замка Ла-Кост.
Подобный элемент юмора, хотя и без прямого указания на Сада,
присутствует и в фигурках Аллена Джонса, выполненных из стекловолокна и
изображающих девушек в виде мебели. "Стол", "Вешалка для шляп" и "Стул" -
три работы 1969 года. Первая представляет собой натурщицу в перчатках,
сапогах и трусиках, стоящую на четвереньках, со стеклянным листом на спине.
Вторая фигурка в чулках и повязкой на чреслах протягивает руки, чтобы на них
можно было вешать шляпы. Последняя изображает девушку в положении на спине с
поднятыми вверх ногами, таким образом ее тело поддерживает сиденье и спинку
стула. Подобные художественные творение, возможно, менее отталкивающие, чем
живая мебель на обеде у Минского в "Жюльетте", но сходство поразительно.
Действительно, тема женских форм, представленных в виде мебели, уже нашла
отражение в сюрреализме еще в тридцатые годы, в том числе и на картинах
Дали, включая розовый диван в форме губ Мей Уэст.
Имеется и другое, противоположное, восприятие Сада в искусстве в виде
фигуры героического сопротивления, трагического героя, сражающегося с силами
репрессии. Среди ряда подобных портретов наибольшее впечатление производят
работы Капулетти и Мэна Рея. У Капулетти Сад представлен готовым к сражению
заключенным; у Рея Сад предстает в качестве живого монумента, возведенного
из того же камня, что и тюремное здание, в котором он содержится. Созданный
художником образ подчеркивал для современников посмертную репутацию маркиза
как человека беспримерного мужества и неукротимого ума.
В 1939 году, включив отрывок из "Жюльетты" в "Антологию черного юмора",
Андре Бретон сделал наблюдение, которое уже не кажется противоречивым.
"Только в двадцатом веке, - писал он, - были определены действительные
горизонты творчества Сада". В последующие годы опыт тотальной войны и ужасы,
заставившие померкнуть жестокости "120 дней Содома", эта оценка получила
дальнейшее подтверждение. За это время выяснилось, что маркиз дал ужасающий
и точный анализ человеческой психологии. Если Сад и вправду был глашатаем
экстремального католицизма, как думал Флобер, то он с беспримерной силой
предсказал падение современного человека. Современный взгляд на маркиза как
на писателя, который лишь носил маску атеиста, высказал Пьер Клоссовски в
своем "Мой ближний Сад". Более пессимистически настроенный Альбер Камю
заметил: "... история и трагедия современного мира началась с Сада". Это
соответствует истине в том плане, что осознание современной ситуации своими
корнями уходит в его литературное наследие.
Опыт Второй мировой войны открыл путь для интенсивного академического
изучения Сада. Это была бледная, но честная попытка, по сравнению с яркостью
красок и воображения сюрреалистов. Но стопятидесятилетняя история Франции и
французской литературы практически начисто вычеркнула его из своих анналов,
за исключением коротких ссылок. Упущенное наверстывалось в послевоенной
академической науке. Созидательный дух литературы тоже отдавал дань
должного, включая таких поэтов, как Рене Шара, романистов типа Жоржа Батая,
Реймона Кено и Симона де Бовуар, таких критиков, как Эдмонд Уилсон и Пьер
Клоссовски, и академиков уровня Жана Полена.
Все же Сад больше всех обязан своему почитателю Морису Гейне, бывшему в
свое время коммунистом, пацифистом и борцом против варварского убийства
быков на корриде. Гейне, умерший в 1940 году во время оккупации Германией
Парижа, спас от забвения многие рукописи маркиза, опубликовав их в период
между войнами. Уйдя из жизни преждевременно, он успел лишь вкратце набросать
план биографии Сада, одновременно изучая такие события, как скандал с Роз
Келлер и дело о марсельском отравлении. Опубликовать первый
систематизированный отчет о жизни маркиза выпало на долю его младшего друга,
Жильбера Лели, сделавшего это поколение спустя.
По мере того как ручеек академических исследований, посвященных Саду,
разросся в полноводный поток, выяснилось, что многие из ранних работ
оказались более зрелыми. Марио Праз в "Романтической агонии" (1933),
литературоведческой работе, показал огромное скрытое влияние идей маркиза на
европейскую литературу девятнадцатого века. Поставленные после войны на
широкую ногу академические исследования жизни Сада, вызывающего неувядаемый
интерес, позволяли журналам целые номера посвящать обсуждению его сочинений.
Наконец фигура человека, "имя которого не могло произноситься", из анекдота
Генри Джеймса стала темой большого филологического коллоквиума в
Экс-Марсельском университете. Несмотря на тот факт, что издатель
произведений маркиза в 1959 году привлекался к уголовной ответственности,
настало время, когда мир мог познакомиться с полным собранием сочинений
Сада, причем, без купюр. Даже романы, вызвавшие в середине века различные
легальные затруднения, находились теперь в свободной продаже, их экземпляры
в бумажных обложках можно было купить на массовом рынке без всяких
ограничений. Неужели и в самом деле его творчество имело такое значение для
широкой общественности, что даже моральными издержками пришлось
пренебрегать? Или отныне это не имело значения?
Рост популярности Сада в массовой культуре шестидесятых годов нынешнего
столетия оказался вызванным не только грамотной критикой и университетскими
коллоквиумами. Маркиз являлся суровым, скептическим философом из пьесы
Питера Вейса "Марат-Сад", полное название которой включает пояснение:
"Преследование и убийство Марата, исполненное заключенными лечебницы для
душевнобольных в Шарантоне при режиссуре маркиза де Сада". Ее поставили и
сыграли с большим мастерством в то время, когда были в моде дискуссии на
политические темы, в то время как само содержание драмы - конфликт между
политическим идеализмом Марата и более проницательным цинизмом Сада -
вызывало интерес в среде театралов среднего класса.
Не обошли вниманием и тех, кто относился к маркизу с меньшей
требовательностью. Для них в 1969 году "Американ Интернешнл Филмз" выпустила
ленту "Де Сад", яркое вызывающее полотно, демонстрирующее достаточно много
обнаженной плоти, но почти ничего общего не имеющего с действительной жизнью
маркиза. "Де Сад, этот длинноволосый хлыщ с плетью, стал теперь киномаркизом
в картине, в основе которой лежит эротоман восемнадцатого века и его
замысловатые развлечения", - комментировал обозреватель "Плейбоя".
Экранизация романов Сада представляла трудности как в плане цензуры,
так и в плане правдоподобия, добиться которого было еще труднее. "Жюстина"
Джесса Франко 1968 года с Клаусом Кински в роли Сада, Роминой Пауэр в роли
Жюстины и Джеком Палансом в роли Антонена, почти ничего общего не имела с
духом романа.
"Философия в будуаре" Жака Скандалари (1970) снята, как утверждали ее
создатели, по мотивам садовской книги. Однако чрезмерное увлечение
раскрашенными телами, плетьми и девочками в кожаных штанах создало
атмосферу, характерную исключительно для двадцатого века. Наиболее значимой
попыткой отдать дань должного Саду стала картина Пазолини "Сало: 120 дней",
в которой сюжет романа маркиза развивается в недолговечной марионеточной
республике Муссолини в Сало, на берегу озера Гарда в 1944 году. Жестокости
фашизма сочетались с фрагментами из садовского повествования. Следует
сказать, фильм мог бы спокойно обойтись и без ссылок на маркиза, а некоторые
наиболее эксцентричные сексуальные сцены, вместо чувство драматизма, просто
вызывали у зрителей смех.
Сколько-нибудь серьезные попытки перенести дух Сада на экран как будто
прекратились. Его слава опустилась до уровня серийной видеопродукции "Де
Сад" и одиночных лент типа "Господин Сад", составляющих предмет торговли
парижских секс-шопов и простой эксплуатации его имени.

- 4 -

Настоящий театр Сада в наше время разворачивался не на сцене и не на
киноэкране, а в судебных залах. Совершаемые человечеством нарушения закона
из года в год практически не изменяются. Все же порой создается впечатление,
что некоторые преступления в значительной степени походят на опыт, пережитый
Садом или описанный в его произведениях. Время от времени подобные драмы
разыгрываются в залах суда. Предметом спора юристов долго оставался вопрос:
можно ли считать ли садизм на этом уровне правонарушения психическим
отклонением. Еще в 1907 году, похоже, не возникало сомнения в том, что во
время суда над Гарри То за убийство нью-йоркского архитектора Стенфорда
Уайта, в своем поведении по отношению к Эвелин Несбит, он будет признан
невиновным, ввиду психической неполноценности. После их женитьбы Эвелин
напишет о том, как То избивал ее плетью для собак в австрийском замке. Эта
сцена словно заимствована из жизни самого Сада. После выхода из
психиатрической больницы в Мэттоане То не раз оказывается замешан в серии
скандалов, связанных с применением сексуального насилия. Это продолжалось до
его смерти в 1946 году.
Убийца Невилл Хит, который вел себя как садист по отношению к некоторым
женщинам, не являлся садистом в понимании Пруста в последнем случае, когда в
порыве пьяной ярости с ножом налетел на свою последнюю жертву. Как утверждал
Пруст, а Сад показал на собственном примере, бессмысленная жестокость,
совершенная в порыве ярости, может привести к тяжелейшему преступлению, но
она не является проявлением садизма. А вот порка плетью Роз Келлер и Эвелин
Несбит являются актами садизма. Убийство Стенфорда Уайта или второй жертвы
Хита, вероятно, в этот разряд не попадают.
В 1946 году, когда рассматривалось первое убийство Хита, формально было
определено, что в юридическом смысле садизм, как состояние невменяемости, не
рассматривается. "Обезумевший от ярости, с точки зрения врача, - такую
оценку дал защите один из экспертов. - Обезуметь-то обезумел, но я
сомневаюсь, что это не выходит за пределы процессуальных норм Мак-Натена".
Его раннее убийство, хотя и выглядело ужасно, но скорее относилось к разряду
непредумышленного. Жертвой стала молодая женщина, имевшая репутацию
мазохистки, и ее судьба послужила подтверждением этому. Незадолго до этого
эту особу вместе с партнером выселили из отеля за беспокойство, причиняемое
их действиями. Их следующая встреча, когда она лежала привязанной к кровати
с кляпом во рту, закончилась ее гибелью. Причиной смерти стало удушение, а
не сексуальное насилие. Неустойчивая психика партнера молодой женщины
пошатнулась, когда вместо сопротивления он столкнулся с готовностью и
добровольным желанием; это, в свою очередь, вызвало приступ ярости или
разочарования. Сей пример показывает, насколько опасным для эмоционального
состояния бывает сочетание садомазохизма.
Собственный опыт Сада встречи с правосудием в случае с Роз Келлер
вылился в драму, ставшую в обществе "притчей во языцех", примером
патологической сексуальности. Фактов для рассмотрения оказалось маловато, да
и рассказы главного действующего лица и жертвы не совпадали.
Аналогичный конфликт имел место почти двести двадцать лет спустя в
Калифорнии, когда рассматривалось дело Кэмерона Хукера, обвиняемого в
насильственном увозе и издевательском отношении к молодой женщине, длившимся
на протяжении нескольких лет. Обвиняемого признали виновным. Факты по делу
"Девушки в ящике" сочти в мельчайших подробностях совпадают с историей о
добровольной рабыне, которая, даже получив свободу, сама вернулась к своим
тюремщикам, на правах члена их семьи, и историей жертвы, лишенной свободы до
тех пор, пока ее ум находился во власти хозяев. Драма эта была более сложной
и растянутой по времени, по сравнению с кратковременными переживаниями Роз
Келлер, выпавшими на ее долю в пасхальное воскресенье 1768 года. Поведение
жертвы теперь уже объяснялось модным понятием "промывание мозгов", а не
простой уступчивостью, вызванной нуждой. Все же факт слушания двух
правдоподобных, но непримиримых версий, служит иллюстрацией парадокса Сада,
ставшего таким же предметом для рассуждений о правосудии в мире голосистых
средств информации, как и дело Роз Келлер в более упорядоченные времена
"старого режима".

- 5 -

Развитие событий в жизни маркиза зависело скорее от его дурной, чем от
доброй славы. У Сада, казалось, не существовало золотой середины, он всегда
являлся в каких-то крайних ипостасях: то в облике развратника, портящего
невинных, то как воплощение зла, или в качестве первого великомученика
современной политической системы. Несомненно, в мужестве ему отказать
нельзя, но все же маркиз не был героем в привычном понимании слова. Являясь
мучеником, он часто и с готовностью жаловался на вещи как значительные, так
и мелочные. Воспитание заставляло его собственные интересы ставить выше
интересов других людей. Присущая ему раздражительность и несправедливость
заточения еще больше усугубили этот недостаток. Если Сад обладал мужеством и
упорством, то терпения и сострадания ему явно недоставало.
Противоречивость характера маркиза нашла отражение и в его работах. В
нем имелось много такого, что находило отклик в принципах революции. Все же
он не мог проститься со своими аристократическими правами и привилегиями:
Сад всю жизнь оставался привязан к своим землям и собственности, а пылкие
революционеры в его глазах довольно скоро стали "бандитами" и "слабоумными".
В этом плане он не слишком отличается от тех граждан двадцатого века,
которые предпочитают ратовать за мировую революцию с безопасного расстояния
буржуазного благополучия.
Но все же мужество маркиза не вызывает сомнений. Выступая во времена
Революции в роли судьи и проявляя "умеренность" к мужчинам и женщинам,
которым в противном случае непременно пришлось бы проститься с жизнью, он
поставил под удар собственную безопасность и жизнь. Сад подвергал себя риску
даже из-за семьи Монтреев, сделавших так много, чтобы погубить его. С одной
стороны, он с жестокостью отзывался о жертвах и судьях, причастных к
скандалу в Аркейе и Марселе, с другой - с готовностью прощал тех, с кем имел
дело позже.
В качестве философа Сад остается довольно смутной фигурой. Как заметил
Мэтью Арнольд в отношении Уортсворта, соблазн вывести философию из
художественной литературы всегда подвергается жестокому сопротивлению.
Достижения маркиза являются скорее вымышленными и художественными, чем
логическими и поясняющими. Он в большей степени демонстрирует проникновение
в суть вещей, чем систему. В самом деле, Сад был скорее одержим и навязчив,
чем систематичен. В своих размышлениях он чаще повторялся, чем развивал
умозаключения. Подобно Филдингу в "Джонатане Уалде" или Вольтеру в
"Кандиде", маркиз брал почти очевидную идею и иллюстрировал ее
многочисленными примерами. Выглядело бы много лучше, если бы он ограничивал
себя теми же рамками, что и его предшественники.
Но даже выступая в качестве автора философского романа, в своей работе
Сад не давал ответа, а оставлял вопрос, подлежащий обсуждению. Но в самом ли
деле думал он так, как говорил? С первого взгляда маркиз представляется
истинным революционером современного мира, предлагающим альтернативу
существующей морали и социальному устройству. По сравнению с Садом, люди
типа Маркса и Ленина или даже Робеспьера и Гитлера просто пытались подлатать
ткань буржуазного общества, потому что находились в плену существующих
концепций и оказались введены в заблуждение такими фальшивыми понятиями, как
экономика, национализм или химеры морали.
Кое-кто из его последователей перевернул это утверждение, превратив
Сада в сардонического шутника и великого контрреволюционера. Если не
возвращаться к взгляду Флобера и более позднему заступничеству со стороны
Клоссовски, то факты жизни Сада дают все основания склоняться к этому
утверждению. Отдавая предпочтение этому утверждению, позицию Сада можно
определить, опираясь на содержание "Жюльетты". Абсолютная революция - это
выдумка. Революционеры, стремящиеся к освобождению народов от гнета,
независимо от выдвигаемых ими лозунгов, движимы только завистью к тиранам
настоящего. "Друзья преступления" в романе в такой же степени являются
правительством в ожидании своего часа, как и любая конституционная оппозиция
или армия освобождения. Все политические движения, по мнению Сада, ищут
возможности захвата власти над другими. Мотивом их поисков является
стремление к сексуальному господству и жестокости, сопровождаемое алчностью
и желанием выдвинуться. Если сексуальность является иллюстрацией садовской
темы, то личные и коллективные политические амбиции - всеобщей
извращенностью. Несокрушимая политическая правда маркиза состоит в том, что
любая власть действует растлевающе, а абсолютная власть способствует
окончательному и полному растлению..
Исторические рассуждения о его философии оказались осложнены также
вероятностью, на которой настаивал Мишле: Сад был душевнобольным. Но можно
усомниться в том, что его мания выглядела более ярко выраженной, чем мания
Робеспьера или герцога Орлеанского. Все же, даже не веря в его
"сумасшествие", нетрудно заметить - взгляды маркиза, выраженные в его
произведениях, не были абсолютными и отличались неустойчивостью. Барби
д'Оревилли, создавая своего байронического героя Меснилгранда, встретившего
революцию атеистом в религии и вышедшим из нее атеистом политическим, мог бы
списать сей образ с Сада. В своих собственных оценках маркиз, начав с
сатирического высмеивания традиционной морали в 1787 году, дошел десять лет
спустя до обличения новой материалистической философии. Все же в пределах
этой перемены взглядов, он сумел сохранить одну тему, которая на протяжении
последующих двух столетий продолжала приводить в замешательство большинство
его читателей.
Речь идет не о картинах ада и пытках инквизиции, которыми изобилуют
произведения Сада. Большее беспокойство вызывает то, что в век разума
альтернативная теология маркиза как будто подтверждает живучую
иррациональность первого греха. Сад был предвестником плохого прогноза для
всего человечества. Действительно, его собственная популярность оказалась
подтверждением тому. Память о нем сохранилась до наших дней не потому, что
он являлся героем, революционером или сатаническим шутником. Главный подвиг
его умозаключений прост - правда, на первый взгляд - он перевернул оптимизм
философов, поставив его с ног на голову. Высказанная им в художественной
форме гипотеза заключается в том, что высшей силой является
саморазрушительная сила человечества. Уничтожение сообщества людей не
избежать, но и сожалеть об этом не стоит. История не есть движение вперед, а
представляет собой дрейф. Как и Джон Генри Ньюмен, Сад видит "ужасное
исконное бедствие", преследующее человеческие амбиции. Но в отличие от
Ньюмена плохие известия в своих произведениях маркиз предпочитает
преподносить в виде иронической космической шутки, сыгранной за счет
человечества.
13 августа 1991 года колесо истории после судебного разбирательства по
делу Повера 1956 года совершило полный оборот. Мисс Мойра Бремнер,
телевизионная ведущая, потребовала в "Таймс" за издание "Жюльетты" привлечь
к судебной ответственности "Эрроу Букс". Относясь к подобным мероприятиям
без симпатии, мисс Бремнер тем не менее проявила в данном случае исключение.
На свет божий был извлечен избитый образ Сада как пример для подражания для
"болотных убийц", в связи с чем возникла необходимость защитить женщин и
детей от подобных экспериментов, когда родителей заставляют пожирать своих
младенцев. К 19 августа мисс Бремнер уже попросила Генерального прокурора
Шотландии провести расследование и запретить другие работы Сада, дабы
предупредить физическое и сексуальное насилие над детьми.
Литературная свобода всегда остается под вопросом. Дело против запрета
книг маркиза начал Энтони Бергесс, выступив 13 июля в "Ивнинг Стандарт" с
горячей защитой своей точки зрения. Он привел список убийц, из признаний
которых следовало, что вдохновителями их стали Софокл, Шекспир и даже
Библия. Еще большее количество могло бы сослаться на "Американского
психопата" или "Молчание ягнят".
С падением грамотности было бы утешительно, если бы дюжина присяжных
заседателей оказалась на высоте и смогла бы оценить роман восемнадцатого
века. Без этого суд не мог бы пройти на должном уровне в рамках настоящего
закона и решение, предположительно, оказалось бы обжаловано. Тот же роман
свободно публикуется в Европе и Америке. Тот факт, что, спустя два столетия
после своего первого появления, он все еще вызывает в Британии желание
запретить его, наводит на мысль, что отраженные в нем взгляды следовало бы
разъяснять, а не подвергать цензуре. Сада можно опровергать, но и через два
столетия его невозможно заставить замолчать.