Беломлинская Ю.. Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин

было, характерных пороков и слабостей. Все они, и Коля, и Ярмола, и Лимон -
жили в этой деревне Русский Нью-Йорк - 20 лет до нашего приезда и были
связаны между собой какими то неведомыми нам общими работами, пьянками,
блядками и т.д. С нашим приездом деревня разрослась уже до города размером с
Казань, но отношения все равно были деревенские.
Коля вел себя очень мило, правда, сопротивлялся соблазнению как мог -
даже вывел меня на улицу - пивком угостить - опять потратился, но уже
наоборот - не чтоб заманить меня в хату, а чтоб выманить. Но на этот раз все
было продумано - я специально замаскировала портфолио в прихожей и когда
пришла пора ехать домой - прямо из любимой Колиной пивоварни - выяснилось,
что надо опять подниматься в дом. Коля, конешно все понял, но не рассердился
и в общем, смирился со своей участью.
- Хитрая ты, Юлька. Нарочно ведь оставила!
- Нет, я не хитрая, рассеянная просто.
- Ну конешно. Ладно, иди уж раздевайся - ложись. Плохо, что мне завтра
вставать в семь утра - я на горных лыжах еду, жалко тебя будить...
Коля был полностью американизированный и невероятно спортивный -он
катался на горных лыжах, ездил в байдарочные походы, время от времени можно
было от кого-нибудь услышать такой рассказ:
- Иду я тут по Пятой авеню, а навстречу с визгом и гиканьем толпа этих
тинейджеров на роликах из Централ парка - знаешь они вечером делают такой
общий проезд по Пятой - все в этих идиотских костюмах для езды на роликах -
разноцветных, орут как резанные, и кого ты думаешь, я вижу среди этих
малолетних идиотов? Рюмин! Наш Коляня - собственной персоной - пролетает
стрелой мимо меня, красный, мокрый, вопит вместе со всеми - во мудак то...
В общем, Коля был в тот день хороший, и я решила тоже быть хорошей и
вымыть ноги, перед тем как ложиться с ним в постель. Бывает, что ляжешь с
мужчиной в постель, а потом твои ноги оказываются где-то прямо у его щек и
неудобно, если они не мытые. Мои, например - целый день ходили по городу
внутри ботинок. Я пошла в ванную - полностью принимать душ мне было лень, а
ноги я стала по одной засовывать в раковину и мылить мылом. Все это я стала
делать исключительно из уважения к Коле и признательности.
Первая нога помылась благополучно, но когда я дошла до второй - кусок
раковины неожиданно отвалился и полетел вниз, отрезав по дороге кусок моей
пятки. На пол полилась розовая от крови вода. Там давно уже была трещина в
этой раковине... я заорала, и Коля конешно проявил себя как настоящий
мужчина- первым делом он остановил воду. Потом перебинтовал мою ногу. И
только после этого позволил себе осознать, что новая раковина - это не
триста баксов. Ой, не триста, а все семьсот, а то и вся штука...
Я была просто убита.
- Ну вот, ты видишь? Лампа, теперь раковина... это Мелкие бесы меня
кружат...
- Бесы ее кружат! Какие на хуй, бесы? Юля, ты знаешь еще хоть одного
человека, который моет ноги в раковине? Одного? Люди ПРИНИМАЮТ ДУШ! ИЛИ ОНИ
ВООБЩЕ НЕ МОЮТСЯ! Но никто не сует ноги в раковину! Да их и невозможно туда
засунуть - раковина высоко, как ты умудряешься их туда засовывать?
-У меня ноги длинные...
- Давай-ка я тебе вызову тачку, и ты поедешь домой со своими длинными
ногами - видеть я тебя, честно говоря, не хочу...
- Давай-ка...
Мне было жалко Колю и раковину, больше чем свою пятку и разбитое
сердце, и я покорно уехала в родной Квинс.
Через пару недель мы встретились на какой то выставке, и он сказал, что
раковину починил, и чтоб я как-нибудь заезжала, но за эти пару недель со
мной уже случились два следующих происшествия, окончательно заставивших меня
поверить в Мелких бесов.
МЕЛКИЕ БЕСЫ.
Ясное дело, Ирка опять ругалась. Тот факт, что меня охватывает ужас,
когда вода льется сверху на голову, впоследствии явился важным аргументом
для официального признания меня сумасшедшей и выдачи мне пенсии. Но если
психиатру все это можно как то объяснить, (фрустрации детства: слишком рано
прочитанные "Записки сумасшедшего" - там ему льют воду на голову, и
нежелание взрослеть - сменить детскую ванну на взрослый душ), то
обыкновенному человеку - невозможно, даже если он - Ирка.
- Ты сумасшедшая! Понимаешь, сумасшедшая.
- Америку открыла! Что сумасшедшим ебаться не положено?
- Нет, не положено! Им положено в психушке сидеть. Там - санитары и
они...
- ЕБУТ! Это у меня бывает каждый раз, когда я замуж выхожу за хорошего
человека - полное ощущение дорогой психушки с заботливым санитаром, в
обязанности которого входит еще и сексуальное обслуживание. Последний раз
проходила лечение три года по адресу город Блюмингтон, Мид-вест Идиана!

У самой Ирки дела матримониальные дела двигались неплохо. Вчера Лудмер
впервые взял ее с собой в синагогу на Аппер Ист-сайд. Что такое Аппер
Ист-сайд вы уже примерно представляете, после главы о Яппи, а что такое
нью-йоркская синагога (так же как мечеть, кирха, православная церковь или
костел) - я вам сейчас разьясню.
Это вовсе не то, чем вы привыкли считать все подобные заведения - то
есть место, где собираются люди, для того, чтобы под руководством
должностных священных лиц, совершать общение с Богом, выражаюшееся в пении
ему псалмов, просьбе о прощении и передачи разного рода других просьб и
поручений. Так может быть, и заведено во всем остальном мире, но Нью-Йорку,
аэропорт которого, каждый день выплевывает из своего чрева сотни растерянных
новорожденных американцев с младенцами, бабушками и запасом мыла на три года
вперед - такая роскошь просто не по карману. У нас
- Не до жиру - быть бы живу
и опять же
Люди женятся - ебутся, а нам не во что обуться.
У нас во всех вышеуказанных учреждениях - непрерывно идет раздача
одеял, ботинок, ортопедических матрасов и прочих атрибутов материального
благополучия. Традиция Первых Поселенцев - не умирает, СТАРЕНЬКИЕ экипируют
НОВЕНЬКИХ. При этом каждое религиозное заведение обслуживает только СВОИХ,
(или тех, кто, по крайней мере, удачно притворяется таковыми.) Помимо
материальных благ, в культовых учреждениях выдают и духовные - дружеские,
любовные и деловые связи, наколки на черную работу для нелегалов, на дешевое
жилье и т.д. Храмы и синагоги стоят в спальных районах через каждые десять
улиц и всюду одно и тоже. Разница только в том, что если в маленькой русской
церкви, которую я стала посещать впоследствии, вам выдадут табуретку или
пару носок и пристроят на мытье полов, то скажем, в синагоге на Аппер
Ист-сайд - вам могут выдать роскошный гарнитур в стиле Людовика 14-го или
пристроить вашего ребенка в Гарвард. Но система - общая.
Все это - не про Церковь. Но никогда не повернется у меня язык,
сказать, что все это - не про Бога.
Отчего ж не про Бога - если Бог и есть - самый Главный Маклер, самая
Главная Сваха на свете? Он - Творец, Созидатель, Соединитель всех и вся. Он
- главный на хлеборезке - раздаче одеял, и все эти суетные люди в храмах -
разве не первые ему помощники? Изобрели эту систему наверное древние евреи,
а подхватили - здешние Первые Поселенцы - протестанты - потому что, вот мы и
вот голый берег - и надо пережить первую зиму, да, мы приплыли сюда во имя и
во славу Господа нашего, но если не пережить первую зиму - то некому будет
его славить. А следующей весной - пришел новый пароход, и для следующей
партии настала ПЕРВАЯ ЗИМА.
Нынче уж прошло около трехсот лет, а ПЕРВАЯ ЗИМА в Америке все не
кончается - для кого-то она всегда существует.
А церковная служба? Служба идет... но как что-то очень неглавное в этом
месте - типа, "Солдат спит - служба идет..."
Одним словом Эмиль Лудмер - посещал синагогу на Аппер Ист-сайд и
возлагал на нее большие надежды. Ирку он, признаться, честно любил и
собирался, пока суть да дело, перевести ее в иудаизм - ну на всякий случай -
может и придется на ней жениться - любовь все-таки, а не придется - так тоже
не беда - "не приедет тетя - останешься как дурак с чистой шеей" и только.
Из книги "Руфь" всем нам хорошо известно, что переход в иудаизм из
другого вероисповедания по причине желания вступить в брак с иудеем -
невозможен. Это считается вроде как нечестно. Но - Аппер Ист-сайд... это все
же Аппер Ист-сайд. Однажды, в первый свой американский год, мы шли с мамой
по Третьей авеню, рассматривали витрины и ужасно радовались, что в мире так
много всякой красивой всячины. И мама сказала:
Какое счастье, что в нашей семье никто не знает зависти, из копилки
пороков - этого Господь никому из нас не отсыпал, даже на грамм - будь
по-другому, нам было бы трудно в этом городе. Тут есть все и со всего света.
Завистник тут сойдет с ума, а нам просто кажется, что живем в огромном
музее...

Мне приходилось видеть холодных англичанок из старинных семей, или
ретивых католичек итальянок, которые старательно готовились к сдаче экзамена
по иудаизму, делая вид, что наконец то им открылся истинный Бог, и клянясь
во врожденной любви к евреям, (ну а где ж, как не в закрытом английском
клубе учат жидолюбию!) и все это ради того чтобы, замуж туда - на
вожделенный Аппер Ист-сайд. И я всегда удивлялась этой привычке моих богатых
соплеменников - обязательно перед свадьбой перевести "шиксу" в иудаизм, как
будто перед тем как войти в молодую жену и впустить ее в себя, Аппер
Ист-сайд проверяет - способна ли эта женщина на предательство, обман и
отречение. Если способна - экзамен пройден успешно и вперед - под хупу!
И все это в Нью-Йорке, который решил и эту вечную проблему
человечества, воспетую в народных песнях многих народов - любовь к иноверцу.
В ранней прозе Горького, молодая казачка-вдова, живущая (потихоньку,
под кустом!) с работником - татарином, жалуется автору:
- То, что у людей - Бог разный нам, бабам, очень мешает... нам, бабам,
вообще многое мешает...
Мне кажется, что яростное увлечение атеизмом в 20-м веке - это и был
ответ неразумного людского племени, на Разного Бога, на ситуацию, в которой
люди живут рядом, встречаются каждый день, у них есть общий язык для
общения, и им дозволено дружить, и вести дела совместно, и вместе выпивать
иногда, а вот любиться - не дозволено, ни в коем случае. Какой это, однако,
ужас!
И вспоминается отец-араб, виденный мною, в маленькой йеменской
деревушке, сидящий на крыльце рядом с собственноручно отрубленной головой
младшей дочери (согрешила с английским лейтенантом!) и горько плачущим -
дочь все-таки, не хуй собачий. Не спрашивайте, когда и при каких
обстоятельствах мне довелось посетить Йемен - печальное это зрелище перешло
в мои глаза из ушей, а туда попало из уст Пети Грязневича - старого
питерского арабиста, встреченного мною в Мид-вест Индиане.
Мир устал от Разного Бога, мешающего бабам, и к началу 20-го века был
уже почти готов и вовсе всякого Бога отменить. Но по причине того, что Бога
отменить не проще, чем его ближайших родственников - таракана, например или
еврея, ( а их можно только временно выморить, и с Богом это отлично
получилось в России, в какой то момент), все же в конце века стало ясно, что
атеизм - занятие бесполезное, и изобретательная Америка изобрела экуменизм -
специально в помощь "нам бабам". Больше то он ни для чего не нужен - просто
не бить любого иноверца при встрече СРАЗУ палкой по голове - мир, скрипя
сердцем, согласился уж пару веков назад, где-то сразу после Варфоломеевской
ночи ("Ой как неудобно...") На Балканах все еще пошаливают, но их явно
испортил квартирный вопрос. А экуменизм - он для нас, для баб - и под лютую
ненависть священнослужителей всего мира (а баб среди них - вроде как нету),
он расцвел в Нью-Йорке пышным, цветом.
Каждый день в этом городе увеличивается колличество счастливых
младенцев, имеющий право на получение матрасов и ботинок - не в одном, а
сразу в двух религиозных учреждениях, а Бедные девушки больше не обязаны во
имя любви предавать веру своих предков. Но такие девушки требуются не всем и
недаром придумано обтекаемое слово "гибкость" - можно делать вид, что оно
вовсе не является антонимом звонкого слова "верность", а так просто - само
по себе.
Ирка с Лудмером - хоть и явились поводом для сего назидательного
отступления, но хорошей иллюстрацией к нему не являются, оба они - выходцы
из страны, где Бога морили сильнодействующими средствами, и если Эмиль -
правильно разглядел в нем Великого Мага-Маклера, то для Ирки, Бог оставался
местом, где пахнет ладаном и шипят злые церковные старушки - они всегда на
тебя шипят в детстве, что ты не крестишься или крестишься не так, или встала
не туда - не ставлю кавычек - это не только цитата из Ирки, но и мои
собственные воспоминания. В общем, - никакого Бога она не любила, а любила
Лудмера и с радостью научилась зажигать для него пятничные свечи, которые
принято называть субботними. Что касается денег, то вся история их любви
сводится к известному лирическому стихотворению:
Удивляется народ - в темном переулочке
Нищий нищего ебет, за кусочек булочки!

А проще говоря, регулярные посещения синагоги на Аппер Ист-сайд
проходили для Лудмера, который почему-то бросил играть на рояле и возмечтал
стать успешным маклером (не хуже самого Творца), столь безрезультатно, что
он решил подключить Ирку к этим посещениям. Накануне она со мной
советовалась - как ей там себя следует вести.
- Говори, что еврейка и все тут. Ври спокойно. Ты столько спала с
евреями, что я тебя лично, без экзамена принимаю в иудаизм за заслуги перед
еврейским народом.
- Что надеть то туда? Вроде надо что-то скромное... И вроде миллионеры
все вокруг.
- Надо что-то закрытое, но роскошное. Есть? В церковь ты в чем ходишь?
???????????????????????????????????????????????????????????????????????
- Понятно. Мы с тобой похожи на героев комической книжки Кунина "Иванов
и Рабинович". Да на них, пожалуй, похожи две трети всего русского
комьюнити...
- Закрыто-роскошное я сошью. Тряпка у меня есть - дорогой кашемир.
Серо-бордовые цветы.
Это платье еще долго потом служило Ирке, а потом еще и мне. Дальше его
подарили куда-то следующим Бедным девушкам.
- Ну и как там было?
- Врать ничего не пришлось. Спросили, как моя фамилия, я честно сказала
"БЛАУ" и они мне сразу объяснили, что это древний раввинский род, и я должна
гордиться такой фамилией. А я честно сказала, что горжусь. Прадедушка был из
остзейских немцев, держал часовую лавку на Петроградской на Большом. При
этом он почему-то иногда выступал в Мариинке.
- Пел?
- Вроде не пел. Но остались его фотографии в оперных костюмах.
- Значит в массовке.
- Нет в маленьких ролях... Ну, в любом случае, я им горжусь. А вообще
там - ничего... Ну скушно, конешно, но зато нет этих злобных старух. Все
пьют. Бабы все быстро становятся пьяными - смеются. Я им понравилась. Дурак
он, что раньше меня не брал...

...В маленькую, непарадную синагогу на Лермонтовском, я впервые
приехала в тринадцать лет, (как раз в возрасте еврейского совершеннолетия -
когда мальчику положено иметь Бар-митцву, а девочке Бат-митцву: выйти перед
всем народом и сказать речь, о том, чему ты собираешься посвятить всю
дальнейшую жизнь. Я надеюсь, что когда-нибудь у всего мира будет одна
религия, созданная из всего лучшего, что есть в разных - тогда, пожалуйста,
обязательно не забудьте про Бар-митцву!)
Большая парадная синагога всегда была закрыта, а когда открыта - то
полна иностранцами и стукачами, иностранцы давали зеленые деньги,
стукачи и менты, с большим энтузиазмом, нежели в других местах, играли
в "казаки-разбойники", а я старалась держаться от всего этого подальше,
потому что мама мне однажды сказала:
-Я уверена, что ТАМ до сих пор пытают. Я уверена, что у них есть
методы,
чтобы сломать почти каждого. Сломают, и станешь предателем. Самое
лучшее - не маячить у них перед глазами, не давать им повода вообще обратить
на тебя внимание.

Идея была хорошая. Она не вполне удалась - ни мне, ни маме. Да и
героизма в нас оказалось, хоть и не намного, но больше, чем мы предполагали.
Однако совет не лезть зазря на рожон - я старалась выполнить и от Большой
синагоги, открытой по праздникам, держалась подальше.
А тут, в маленькой, всегда прямо от дверей сильно пахло старческой
мочой - и первое, что встречало тебя - была огромных размеров буква "М" на
дверях мужского туалета. Женского не было вовсе. Женщинам нужно было идти
наверх, и я шла. Наверху было уютно и можно было спокойно наблюдать за
стариками.
Сначала они молились, а потом все садились за длинный стол, пили
лимонад из зеленых бутылок и закусывали селедкой! И все хором пели - ужасно
красиво:

Ло мир алэ, а нейнэм, а нейнэм,
тринкене глэсэлэ ван...

Я учила английский и догадалась, что "ТРИНКЕНЕ ГЛЭСЭЛЕ ВАН" - значит
"выпьем стаканчик винца". А остальных слов не понимала. Мой двоюродный
дедушка с папиной стороны - был старостой в этой маленькой синагоге. Никаких
больше слов я не понимала и через некоторое время уходила по лужам к Николе
Морскому, где так понятно, до слез - как колыбельная (и на том же языке)
пели:
Господи, помилуй...
С Богом надо говорить на том языке, на котором ты поешь своему ребенку
колыбельную, или на котором ее пели тебе, а колыбельные мне пели папа и
дедушка - больше никто. Потому что им было положено меня укладывать - для
моего счастья. Дедушка пел:

Доля матросская, жизнь разбитая,
Как ты горька и трудна,
Потом и кровью, копейка добытая,
Долгие ночи без сна...

( Я думаю, в партии "Митьков" имею полное право на партбилет No 0 - еще
перед Шагиным), а папа - пел уже про Последний Троллейбус, про Леньку
Королева, а иногда и прямо про Бога:

Господи, мой Боже, зеленоглазый мой....
Пока земля еще вертится и это ей странно самой,
Пока ей еще хватает, времени и огня,
Дай же ты всем понемногу и не забудь про меня...

Ирка, стало быть, побывала в Аппер Ист-сайдской синагоге, а я в ту пору
на вопрос, куда я хожу - в церковь или в синагогу, честно отвечала, что в
таких случаях (то есть, когда душа тоскует и просит ее куда-нибудь сводить -
где есть другие души) хожу в кабак.
И в этот вечер я решила отправиться именно туда. Ну не совсем в кабак,
а в маленькое русское кафе "Энивэй", что значит - "В любом случае", тайно
надеясь, что уж там-то я, в любом случае, подцеплю какого-нибудь кавалера, а
если повезет, то можно и на Большое Светлое Чувство наткнуться ненароком.
В "Энивэе" сидел Ося Чурбаков. Настоящее имя, этническая
принадлежность, вероисповедание, возраст и пол Оси - были загадкой для всей
русской общины. Осины рассказы о себе - содержали информацию туманную и
невероятную. Считалось, что родился он в Англии в семье шпиона, но какой
страны - неизвестно. Говорили что-то странное типа - Румынии или Албании...
Некоторые москвичи помнили Осю в качестве золотого московского мальчика. Усы
у него точно росли - но это не являлось доказательством того, что он мужчина
- голос его тонкий и визгливый - как раз доказывал обратное. Евреев он не
любил, но деньги зарабатывал, вот уже двадцать лет ведя в газете "Новое
Русское Слово"
рубрику: "Протяни руку брату!" - писал статьи для Хеаса по сбору
благотворительных средств, (в общем, вполне трогательно участвовал, как мог,
в раздаче одеял). На вид ему было в ту пору лет пятьдесят пять, но в его
рассказах о себе часто мелькала странная фраза: "Помню, лежим мы в
окопах...". В каких на хрен окопах? Непонятно... Может в Африке? Иностранный
легион? Некоторые считали, что Ося - англичанин. (Это считали самые глупые и
доверчивые). Другие сходились на том, что Ося обыкновенный еврей,
продолжающий семейный бизнес, то есть, работающий шпионом, как и его отец. В
общем, - очередная легенда Русского Нью-Йорка - эдакая истеричная полубаба с
толстым задом, туманно намекающая на военно-героическое прошлое. Меня Ося
терпеть не мог - неизвестно за что. Он был когда- то влюблен в мою маму -
красавицу - не хуже Ирки, но мама его отвергла. Я тут во всех случаях была
не причем.

Чурбаков сидел за столиком с каким-то незнакомым мужиком, был весел и,
не проявив обычной ненависти, даже предложил мне с ними выпить. Я решила,
что все это хороший знак, развеселилась, несла какую-то веселую хренотень и
смешила их обоих. Неожиданно мужик (его звали Андрей) сказал:
- ЭТА - лучше всех. Однозначно. Из всего, что ты мне показывал - эта
самая лучшая. И все выйдет. Спасибо, что привел меня сюда.
Вот именно, а ты еще упирался. Хотя я бы на твоем месте посидел еще.
Юля все-таки ИЗВЕСТНАЯ ГОРОДСКАЯ СУМАСШЕДШАЯ.

Ося все же не удержался и сказал мне гадость! Да еще и при Андрее,
которому я явно понравилась. Я встала:
- Все, ребята, я пошла на хуй и там подожду, пока вы подойдете!
На углу Второй и Второй Андрей меня догнал и мы как то сразу - без
предисловий начали целоваться. Ну, так бывает иногда, когда уж очень давно
никого не было, и нет сил на разговоры. Потом он опять сказал, что я - лучше
всех, и кажется, ему крупно повезло. Мы еще немножко поцеловались на улице,
а потом он сказал, что живет рядом и можно пойти к нему и у него дома есть
курнуть немного.
Мы пошли. По дороге он спросил, останусь ли я ночевать?
- Конешно, я могу остаться, но только если ты думаешь со мной
трахнуться, то знай, что ничего не выйдет.
(Кажется, мне впервые в жизни пришлось произнести такие слова,
достойные Поистине Порядочной Женщины).
- А я думал, что понравился тебе. Ты то мне зверски понравилась.
- Да нет, не из-за меня. Просто НЕ ВЫЙДЕТ. СО МНОЙ ЧТО-ТО ПРОИСХОДИТ...
- Ист-инфекшн? Ну не эйтс же у тебя?
- Не со здоровьем! Меня бесы крутят. Мелкие...
- Мелкие все таки лучше крупных. А с брильянтами наоборот почему-то...
ну давай рассказывай, чего происходит.
Шли мы минут десять, и я успела вполне подробно изложить всю историю с
Ярмолой и всю историю с Колей. Конешно, он их обоих хорошо знал! По тем -
лимоновским донашим временам.
Ярмола - старый хрен! Рюмин - старый мудила! Ну ты даешь! Вот дурища
то! Ах ты - глупое чучело... Хули ж ты ходишь к разным козлам?

У него был точно такой же слэнг, как у Ярмолы и Коли. К этому времени
мы уже перешли границу Ист-Вилледжа с более респектабельным Вест-Вилледжем,
поднялись на 25 этаж хорошего дома и вошли в квартиру. В гостинной ОПЯТЬ
стояла ТОЧНО ТАКАЯ ЖЕ мебель. И ТОЧНО ТАКАЯ ЖЕ лапма! МЕЛКИЕ БЕСЫ ЯЗВИТЕЛЬНО
ЗАХОХОТАЛИ И ПРИГОТОВИЛИСЬ К ПРЫЖКУ.
- Ничего не выйдет... дурища! Я не Ярмола и не Рюмин! Ты мне охуенно
нравишься, понимаешь. ВСЕ у нас с тобой выйдет. Хочешь, хоть все тут
разгроми. Вот тебе эта ебаная лампа, вот - эта ебаная раковина. Засовывай
свои ноги, куда хочешь, бей, круши! Мне по фигу. Ты - самая лучшая, и я
клянусь, что мы сейчас покурим с тобой траву, а потом ляжем в койку и все
получиться, как твоим козлам и не снилось!
Все это звучало замечательно, я успокоилась. Андрей достал кальян -
какой то специальный - навороченный и начался привычно нью-йоркский
предлюбовный ритуал.
Я иногда годами не курю траву, так же как годами обхожусь без кино, но
ничего против использования изредка и того и другого не имею. Хотя ни по
траве, ни по кино никогда не скучаю. В общем, оба эти явления могут
доставить мне радость своим присутствием, но никогда - не причиняют тоску и
боль своим отсутствием, в то время как отними у меня книги или кабацкое
хмельное веселье - я буду сильно горевать.
Кальян закурился, конопля - "Божья шалость" запахла сразу отовсюду, мы
опять целовались, и я успела подумать, что вот вся эта хрень с бесами
кончилась, и вообще все это мне показалось, а потом я уже и думать ничего не
хотела, а только чувствовала его губы и руки везде-везде, и его запах, очень
резкий - запах возбужденного зверя.
У молодых народов это проявляется сильнее, чем у древних - потому что
они меньше прошли по дороге от животного к ангелу. Этот запах с непривычки
пугает, но ничего в нем плохого нет, и он бесследно исчезает, когда
наступает "пост коитус тристиа". Тогда любой человек уже просто пахнет сам
собою - своею душой, после тридцати, каждый уж пахнет душой через все поры.
Вот такой портрет Дориана Грея. Через запах можно узнать о человеке -
хороший он или плохой.
Я - всегда пахну мятным молоком - ну которым в детстве лечат кашель.
Володя Рекшан - лимоном ( и кто бы мог подумать - такой нордический
мужественный человек), Захар Михалыч - тревогой и мирской суетой, а Хвост -
сухой стружкой и мокрым птенцом. Недавно мне довелось прыгнуть в оркестровую
яму, на концерте "Аукцыона"- лето, танцующие полуголые детки - это был
настоящий суп из запаха - наверное, о таком и мечтал Гренуй - запах
счастливого благодатного язычества. Потому что это была паства "Аукциона".

Чем пахнут плохие люди - я не могу сказать - никогда не приходиться к
ним подходить и их нюхать.

Но вот этот запах - совсем другая история - от него страшно и сразу
чувствуешь себя ведьмой на Лысой горе, закрываешь глаза и думаешь что это
волк или козел. Не какой-нибудь там СЕРЕНЬКИЙ ВОЛЧЕК, который тебя схватит
за бочек, или СЕРЕНЬКИЙ КОЗЛИК, который жил-был у тебя - бабушки, а
НАСТОЯЩИЙ - ГОЛЫЙ ВОЛГЛЫЙ КОЗЛО-ВОЛК ИЗ ВАЛЬПУРГИЕВОЙ НОЧИ, из Брюсова,
Белого, Кузьминского, Тиля Уленшпигеля, Испанского сапога, Маски голода,
Капризов Гойи и прочего замечательного УЖАСА.
И вот этот сладкий ужас уже смешался с запахом травы, и последнее
сознание стало улетучиваться.... И РАЗДАЛСЯ ЗВОНОК.
ПРЯМО В ДВЕРЬ - не с улицы, из домофона.
Мы оба посмотрели на часы - было полтретьего ночи.
Андрей подошел к дверям, и, спросив, "Ху из ит?", видимо остался
удовлетворен ответом, ибо дверь открыл.
В квартиру вошла молодая негритянка-островитянка ослепительной красоты.