---------------------------------------------------------------
© Copyright Юля Беломлинская
Издательство "Амфора", Санкт-Петербург, 2002
Email: julietta60(nо_spаm)mail.ru
WWW: http://subscribe.ru/catalog/culture.news.arefievatigr
Date: 31 Oct 2003
---------------------------------------------------------------
ЭТА ВЕЩЬ ПЕЧАТАЕТСЯ В АВТОРСКОЙ ОРФОГРАФИИ И ГРАММАТИКЕ.
В ЭТОЙ ВЕЩИ АКТИВНО ИСПОЛЬЗУЕТСЯ НЕНОРМАТИВНАЯ ЛЕКСИКА И ПРОСТОНАРОДНЫЕ
ВЫРАЖЕНИЯ. ВСЕ ЭТО СОГЛАСОВАНО С ЛИТЕРАТУРНЫМ РЕДАКТОРОМ.
ВСЯ ПРАВКА ПО ГРАММАТИКЕ, ОРФОГРАФИИ И СТИЛЮ ПРОИЗВЕДЕНА АВТОРОМ И
ТАКЖЕ СОГЛАСОВАНА С РЕДАКТОРОМ. С РЕДАКТОРОМ ТАКЖЕ СОГЛАСОВАННЫ ВСЕ СЛУЧАИ
ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ЗАГЛАВНОЙ БУКВЫ, КУРСИВА И КАВЫЧЕК. ВСЕ ИНОСТРАННЫЕ ВЫРАЖЕНИЯ
ТАКЖЕ ОСТАЮТСЯ В АВТОРСКОЙ РЕДАКЦИИ И СОГЛАСОВАНЫ С ЛИТЕРАТУРНЫМ РЕДАКТОРОМ.
ПРОСЬБА НИЧЕГО НЕ МЕНЯТЬ.
ЕДИНСТВЕННАЯ ПРОБЛЕМА - ЭТО ПУНКТУАЦИЯ - СЛИШКОМ ЧАСТОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ
АВТОРОМ, ТИРЕ И ДЕФИСОВ ВМЕСТО ЗАПЯТЫХ, А ТАКЖЕ ТИРЕ ВМЕСТО ДЕФИСОВ И
ДЕФИСОВ ВМЕСТО ТИРЕ. ТАКЖЕ ВОЗМОЖНЫ ЛИШНИЕ ЗАПЯТЫЕ.
С УВАЖЕНИЕМ ЮЛЯ БЕЛОМЛИНСКАЯ.
Добрым покупателям!
( Эта чудная фраза, когда-то, в семидесятые, была напечатана на
пластиковых бутылочках с вьетнамским соевым соусом.)
Добрый покупатель - любезный читатель, прими без огорчения бедность
языка и примитивность литературного стиля этой книги. Эта прикладная, (в том
смысле, что в отличие от абстрактной, ее сразу можно брать и прикладывать к
собственной жизни), философия, переложенная, как шоколад орехами, интимными
приключениями главной героини, поможет тебе по-новому взглянуть на
собственную жизнь и, независимо от твоего пола, возраста и социального
положения, обнаружить, что жизнь твоя протекает плавно и хорошо. Кроме того,
ты можешь быть уверен не только в подлинности всех событий, имен, фамилий и
географических мест, упоминаемых в этой книге, но и в том, что каждое
утверждение автора, безусловно, является истиной в последней инстанции -
абсолютной и неделимой. Это - свойство прикладной философии, которую не
сочиняют в тиши кабинета, но проживают, то в королевском дворце, то во Дворе
объедков. На Мерсер-стрит, на Большой Конюшенной, на улице Пигаль...
Знание того, что в Париже, Нью-Йорке и Санкт-Петербурге - ширина койки
в камере предварительного заключения - абсолютно одинакова, наводит на
философские размышления, о единстве мира и братстве человечества. Но
приобрести таковое знание возможно лишь только собственной спиной. Я
избавляю тебя, Добрый покупатель, от необходимости самолично кочевать по
миру, встречаясь, то с сумой, то с тюрьмой, и радостно поделюсь с тобой
накопленным опытом.
Я также хочу поблагодарить Вадима Назарова и Павла Крусанова, не
обманувшихся, моей молодостью, и предоставивших мне возможность донести до
мира глубочайше знание жизни и правильное понимание действительности,
которыми я овладела в совершенстве, плывя одинокой беленькой парусиной в
тумане грозного житейского моря.
Бедная девушка Юля Беломлинская.
Юля Беломлинская
Бедная девушка или яблоко, курица, Пушкин
Вместо посвящения:
Ирину из "Русалки", Наталью из "Пандоры", Романа Аркадьича из
"Самовара", и всех остальных Бедных девушек и Русских поэтов, которых я
втянула в эту комедию, не спросивши их на то разрешения - ПРОШУ МЕНЯ
ПРОСТИТЬ!
... КАК ЯБЛОКО ИЛИ ОБЛАКО
НОВОСТИ И БОРОДА,
АМЕРИКА - НЕНАДОЛГО
НЕ НАВСЕГДА...
Володя Друк
...Будут девками ваши дочери
И поэтами сыновья....
Марина Цветаева.
Я приходила к нему два раза в неделю. Мы немножко курили (без этого он
давно уже не мог сотворять любовь), потом ложились в постель и это было
удивительно хорошо - я чувствовала, что внутри у меня - Питер - все его
шпили и адмиралтейская игла, все его камни, и кони на Аничковом, все его
голуби (ну вот же их голос: полу-клекот - полу-стон) и все подворотни.
Потому что Ярмола - это Ярмола, он - свой, он был с Хвостом в Салихарде
и в эфедрине, он был с Курехиным в начале Поп Механики, от него пахнет
Питером - корюшкой, плесенью и болотом - ну как же такого его не любить?
И когда он со мной, то я КАК БУДТО снова дома. Тут нужно много этих КАК
БУДТО:
Вот моя работа - маленькая студия на углу 8-й и 30-й, американская
девушка - хозяйка, мы с Иркой и четверо грузин, сбежавших от гражданской
войны - брат и сестра, и еще, брат, и сестра - все из тбилисской Академии
Художеств.
Ирка из Мухи, еще по Питеру моя любимая подруга (я ее сюда и
выдернула), а я вот после Театрального - Постановочный факультет. Все мы
называемся гордо "Художник-дизайнер тканей" и рисуем в основном абстракции
для дорогих мужских рубашек - это легкая и приятная работа, и нам с Иркой
кажется, что мы КАК БУДТО в мастерской в Мухе или в Театральном или в
Академии - шесть столов, диван, кактус, кофеварка, по пятницам мы пьем и
грузины поют. Хозяйка дала нам всем ключи, и мы работаем, когда нам удобно,
а она с 9-и до 5-и - в это время работают клиенты- заказчики. Как будто....
Но дружить с грузинами не выходит - они слишком вписались в этот новый мир -
говорят все время о деньгах или о том, что увидели в телевизоре. Ну и о еде,
конешно - это уж обязательно. Хозяйка с ними дружит и почти всю работу
отдает им, а нам - остатки. Ну, как- то концы с концами сводить удается.
Мы с Иркой говорим по-прежнему только о любви и о книжках, а книжки мы
себе выписываем по почте (как положено провинциальным барышням из старинной
России, из той предыдущей Дореволюции), выписываем на двоих и по очереди
читаем. КАК БУДТО мы дома - на Петроградской. Я - на Ораниенбаумской, а она
за углом, на Гатчинской. Утром мы просыпались и созванивались - у кого будем
кофе пить? Счастье ненормированного рабочего дня...
Она меня и провожала. Все, что угодно я могла предположить, уезжая в
Америку "навсегда", но только не продолжение этих безумных кофеепитий - тут
в Нью-Йорке.
Я через год написала ей письмо, и после первого путча она принесла мне
его и прочитала эти строчки:
"...Вали оттуда, вали скорее! Ты не себя, ты Алешу должна оттуда увезти
- он слишком хороший мальчик. Ты же знаешь, как у нас бывает - вот там
сейчас ебнет, и пусть даже не сильно, пусть даже погибнут только пятеро
мальчиков - но это будут самые лучшие, самые вот такие - как твой, потому
что такие выскакивают под танки - за Родину первыми - ВСЕГДА. И твой -
выскочит. Увози!"
В общем, я ошиблась в своем предсказании на двух мальчиков. Одного как
раз увезли по моему совету. Ирка взяла сына - закинула его в Германию к
дальней родне (она из петербургских немцев - часовщиков), а сама сюда -
неизвестно за каким хером - знаменитая мухинская красавица Ирка - идиома
превращается в казарменную шуточку - к началу моего рассказа уже было
известно за каким: уже возник на горизонте черновицкий еврей Эмиль Лудмер,
(Ирка для простоты звала его Шуриком), прошедший питерскую Консерву по
классу рояля, Израиль, Бельгию, (там он купил землю и стал Вассалом
бельгийского короля - а попросту - гражданство получил), Париж - (там он жил
в замке у графа и плавал пианистом на пароходике по реке-Сене), но бродяжий
дух его из Парижа вынес и донес до квартирки для бедных на Ист-Сайде, а это
я вам скажу - сокровище. Вторым его сокровищем являлась мечта каждого
провинциального еврея - красавица-шикса, то есть Ирка. Ирка, стало быть,
была уже пристроена, а я - не вполне.
Ярмола меня вроде как не любил. То есть физически - он меня любил - со
здоровым физиологическим интервалом в три-четыре дня, но душой он явно со
мной не лег - это было по всему заметно - супом не угощал (он вообще был
скуповат, как многие старые холостяки и ухаживанье его за дамами выражалось
не в походах в ресторан, а в варке им грибного супа - мои предшественницы
говорили, что суп был с песком и несоленый, но мне он и такого не
предлагал). В гости не брал меня с собой и даже не любил, когда я оставалась
ночевать. А я оставалась иногда и писала, сидя в ванной на полу поэму о двух
наркоманах - питерцах, живущих в отеле для нищих "Вашингтон-Джефферсон".
Поэма называлась "Сердце моряка" и рассказывала о моей любви к Ярмоле, то
есть о тоске по Родине, о которой нельзя было говорить впрямую, потому что
мы все сами себе Родину отменили - и хули ж теперь? Еще ТЕ из Ярмолиной
волны могли тосковать - их выгнали из страны злое "КейДжиБи" и паганая
"Софья Власьевна", а мы то, вроде как уехали, как раз от страха перед их
отсутствием.
И теперь нужно было представить себе, что все КАК БУДТО нормально
хорошо и правильно. Что у нас там КАК БУДТО не было еще одной МАЛЕНЬКОЙ
РЕВОЛЮЦИИ, и сейчас там не происходит НЕБОЛЬШАЯ ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА, а просто
мы вот такие любители свободы и демократии, или мы невероятные любители
американской культуры и языка, или мы просто любители путешествовать - ну
вот ездить себе по свету, глядеть чужие страны - так когда-то во время
"оттепели" - в неугомонных любителей путешествовать - этаких
"тури-тура-туристов" превратились многие деятели русской культуры - в
предисловиях шестидесятых писалось: "...в 1922-м году Бахтин переезжает с
семьей в Саранск..." - НУ ТИПА - НАДОЕЛО ЧЕЛОВЕКУ В МОСКВО-ПИТЕРЕ - В
САРАНСК ПОТЯНУЛО. Последний раз я обнаружила этот стиль у Вани Толстого в
предисловии к Набокову: неутомимый путешественник Набоков, неизвестно по
какой причине покинул в середине тридцатых Берлин, а в конце тридцатых -
Париж, чего это он? Остальные жили спокойно - Лифарь, Бунин и т.д., а этот
кузнечик - вишь скакать принялся. Это Ваня уже писал в свободные времена. По
старой советской привычке, желая избежать неприятного слова "еврей", в
случае Набокова совсем уж нелитературное "еврейка" - ну зачем об этом, это
удел антисемитов - грязные инсинуации на тему приставания евреек к русским
гениям, Ваня - чистый человек, но, знаете, "...ложки нашлись, а неприятный
осадок остался..." - не нужно таких слов - они нервируют, а пусть лучше
Набоков вот так ездит себе, путешествует, как Бахтин и прочие...
А тут нужно было самому себе стать Ваней - поставить в голове заслонки.
Да - вот путешествуем по Австрии и Италии, да с бабушками и младенцами - а
что? - бабушкам и младенцам тоже хочется мир увидеть. А эти чемоданы -
подушки, запас мыла на пару лет вперед, альбомы с фотографиями, (книг, слава
Богу, не видно - их отправили морем), а что? - мы любим русские подушки и
всюду их возим с собой. И потом, когда приехали - самое главное быстро
выстроить заново полностью укомплектованное светлое будущее. Должен быть
определенный набор необходимых свершений.
Квартира - все показывают друг другу квартиры. Мебель.
- Ты ездила в Бруклин получать ортопедический матрас?
- Нет, зачем он мне?
- Все получают - нам положено.
Ты ездила за ботинками?...
Работа. Очень важно если в Манхэттене. За мной идет по родному Квинсу
кореец - кадрит меня:
- Я живу тут, а работаю в МАНХЭТТЕНЕ!
Машина, конешно, если ты семейный, а одиноким нужны обязательно
домашние животные под названием "бойфренд" и "гелфренд". Они, как корова
молоко, приносят в новое хозяйство важную составляющую американской мечты -
СЕКС.
- У тебя есть бойфренд?
- Что ты не можешь себе никого завести?
Не могу.
Любовь - не лошадь, корова, коза и кошка; она - вша, клоп и таракан -
ее не заводят - она заводиться! (Когда санитарные условия души позволяют...)
- ГДЕ ТВОЙ БОЙФРЕНД, ЮЛЯ? (это уже мама).
- Ты представляешь, сначала она долго выясняла у всех моих знакомых -
не лесбиянка ли я, а вчера она сказала, что собрала мне три штуки баксов на
пластическую операцию носа! Может сделать?...
- С ума сошла? Ты посмотри на мой нос!
Ирка прикасается пальцем к своему носу - американцы не верят, что он у
нее с рождения - точно такой сделали всей семье Джексонов, и теперь такие
носы носит весь Голливуд - Ирке даже немножко обидно.
- А что у меня в личной жизни? Вот с этим моим носом? Шурик! К сорока
пяти годам. Не нос нам с тобой мешает. Вот, что мешает, вот!
Ирка стучит себя пальцем по изумительной формы лбу.
- Мозги мешают! Они этого не любят. Им надо чтоб давала и слушала.
Давать и слушать. А ты не можешь, ни слушать, ни давать! Тебе скучно. Это я
отлично понимаю, только нос тут причем? Думаешь, с красивым носом тебя
полюбит умный - что ж интересно меня - вот такую красивую до сорока лет
никто не подобрал? Умные любят полных идиоток и притом - безответных. А у
тебя еще и характер. Сама знаешь...
Нету бойфренда и все сторонятся меня - никуда не приглашают, как-то
незаметно начинается репутация городской сумасшедшей. Бойфренд бы хоть
защитил, а так - некому!
Сначала я сделала все правильно, после года в подвале у львовских
хозяев - реставрация антикварного фарфора:
-Толя, скажи этой, пусть сходит на угол, возьмет мне в салат-баре
немного риса, морковь и пулочку...
Через год я сделала портфолио и устроилась уж почти по специальности -
по крайней мере, рисовать кисточкой по бумаге - в НАСТОЯЩУЮ американскую
компанию, а вскорости и вовсе поступила разумно - вышла замуж. За НАСТОЯЩЕГО
американца - русского князя - Рюриковича и профессора - слависта, да еще и
исследователя Бахтина. Это был, конешно, пик моей американской жизни. И все
мною гордились - друзья, родители.
А потом началось сползание вниз: на работе увидели, что я работаю в два
раза быстрее всех остальных, и начальница быстренько уволила девицу, сидящую
со мной рядом и стала каждый день давать мне двойное задание, а я только
радовалась, любила эту работу. Через пять месяцев у меня вырубились глаза -
вышли из фокуса, очень страшно стало - я ведь всю жизнь художник и этим
зарабатываю.
Пришлось взять Полю и уехать к мужу в американскую жопу - Мид-вест
Индиана. Там университет. Три года прожила. Летом было здорово - мы ездили в
знаменитую Норвиджскую школу русского языка - Поля пела в ансамбле
Покровского, а я гуляла по аллеям парка с разными гениями русской культуры -
они туда приезжали на каникулы.
А потом взяла и развелась. Встретила своего питерского вечно любимого
Гастона в Лаковых Сапожках - в доску женатого человека. Он тоже в Америку
подался.
Первый раз я из-за него в Питере развелась, а тут уж во второй. Это
понятно - роковая любовь называется, и описывать эту душевную болезнь в сто
первый раз я не стану. Развелась в общем, а он ко мне и не вернулся. Зато я
вернулась в Нью-Йорк. Нашла работу. Какой к черту бойфренд, когда каждую
ночь вижу во сне своего ненаглядного Гастона. А в промежутках - город Питер
- что снова мы идем белой ночью по мосту. Я такое правило завела - в пьяном
виде, первым делом переходим на НАШУ сторону мостов и там уж выябывайся
сколь душе угодно - хочешь песни пой, хочешь в канаве спать ложись...
Я жила на Петроградской - мир мой был абсолютно круглый и счастливый.
Он состоял из ЯБЛОКА, КУРИЦЫ и ПУШКИНА. Помните такую детскую игру? Сначала
пишешь на бумажке три слова:
ЯБЛОКО.
КУРИЦА.
ПУШКИН.
Потом прячешь эту бумажку, подходишь к какому-нибудь человеку и
просишь:
- Назови быстро: фрукт, домашнюю птицу и поэта!
Очень многие говорят: яблоко, курица, Пушкин! И тут ты с восторгом
предъявляешь свою бумажку, а потрясенный человек говорит:
- Ой, а откуда ты знал?
Я-то точно тот, кто всегда скажет именно эти три слова. Из них и
состоял мой мир.
Яблоком и курицей я кормила ребенка. Яблоко было зеленое - полезное, а
курица - синяя, потому что без очереди и за рупь семьдесят. Иногда еще
родители с криком: "Ты не мать, а фашистка!" распахивали мой холодильник и
закидывали туда... курицу! Но все же розовую - из кулинарии - за три
восемьдесят.
Так и жили...
А главное был - Пушкин. Пушкин был "Наше Все". Никто не верил ни в
Бога, ни в Советскую власть, ни в Россию - а в Пушкина все верили и всегда.
Он висел на небе Солнцем русской поэзии и просвечивал дырочкой в левом боку.
И Маяковский просвечивал, и Лермонтов, а снизу болтались на своих веревочках
Марина и Сережа - "золотые головы", как елочные игрушки, и все остальные
вокруг; самым младшим стал Башлачов, наверное, они гоняли его за небесной
водкой и ему выдали Гермесовы крылатые сандалии - чтобы легче леталось из
окна...
С ними было не страшно. И за Полю не страшно - от яблока и курицы -
выживет ее тело, а от Пушкина и Ко - душа. А потом сделалась вот эта - точно
из учебника истории - НЕкровавая реформистская революция. Сначала
пошатнулось яблоко. Я помню свою первую очередь за яблоками - летом - на
Петроградской - я стояла часа два с половиной. Тогда я испугалась - и стала
вместе со всеми ждать гражданской войны.
А потом к гражданской войне подошли вплотную - и тут пошатнулся мой
Пушкин - он стал получаться вроде как и не мой, а лишь временно взятый
напрокат. И все - не мои: и Марина, и Сережа, а мне только Мандельштам
остается и еще, почему то Фаня Каплан, (нет, конешно, все-таки Леня
Канегиссер - он был поэтом). В общем, подошли вплотную к Гражданской и
пришла пора отвечать за козла. Или отрекаться - но гены не позволяют.
Дедушка в 13 лет убежал из Парголова в царский торговый флот, а брат его -
дядя Наум устроил революцию в доме собственного отца - обойщика мебели,
красавца, любовника баронессы (так гласило семейное предание). Дядю Наума я
никогда не видела - его не любили, он не сидел - попал в один список с
Крупской, и Сталин этот список не подписал - больше оттуда никого не
трогали. У него было 4 жены, а дети его умерли ужасно: Тамарку зарезал
пьяный араб, (она стала валютчицей), а Володька получил передозняк - дети
Дома на набережной. В Питере все они никогда не появлялись. В войну дядя
Наум ушел на фронт добровольцем - политруком. И 4-я жена Клава была
медсестра, которая вытащила его раненого из воронки - он там все в атаку
бегал.
- Политруков ВАШИХ в атаке СВОИ стреляли в спину.
- Правда, правда... Для того, чтобы тебя в атаке СВОИ стреляли в спину,
ты должен, по крайней мере, бежать впереди - первым выскочить из окопа на
пулемет - ЗА РОДИНУ. За Родину, с оружием в руках отбитую в 17-м году у
коренного населения.
В общем, от всех этих гатчинских аптекарей и парголовских обойщиков
мебели (это все столыпинские местожительства) осталась я - единственное
потомство. Вот я и решила, что отвечать - мне. Больше - некому. А чего
отвечать - не знаю.
Зачем вы сделали у нас революцию?
Остальные НАШИ мальчики вокруг отвечали:
Не мы, мол, дедушки наши - паганые мудаки,
и с еще большим чувством, чем прежде, затягивали: "...Поручик Голицын,
раздайте патроны...". Ну, это - которые мальчики. А мужики - жестоковыйные
питерские фарцовщики, санитарные врачи и контрабасисты - мрачно шли в Овир.
Мужики в этом городе никогда друг друга не любили. У нас ведь тут та самая
ЧУЖА ДЕРЕВНЯ, в которой:
Мужики дерутся, топорами бьются
А по будням там дождь, дождь,
А по будням там дождь, дождь
А по будням там дождь, дождь,
А по праздникам... дождь!
Всегда они различали - кто какого роду- племени. И в пору моей юности
после бесконечного просеиванья, прочесыванья этого города кровавой расческой
(последние коренные питерцы перемерли в блокаду - им, НЕВАЖНЫМ людям не
выпало ни пайков, ни эвакуации), - опять МОИ выжили лучше - дедушка вот
вовсе убежал в 47-м. Убежал из "Вечерки" в Мурманск, штурманом на селедошный
флот и до 53-го пахал на ледяной каторге - но за зарплату и, зная, что дети
не в детском доме, а дома - на Моховой. А моряком он уже давно не был - с
24-го:
- Партия дала мне в руки перо!
На войне он, конешно, опять воевал изо всех сил и высаживался прямо на
эту самую МАЛУЮ ЗЕМЛЮ с морским десантом.
Отчего и умер впоследствии, когда ему было 74 года. Это вышло вот как:
В 72 он стал капитаном спасательного катера в питерской
команде водных скутеров, они там все время
опрокидываются на соревнованиях и их надо вылавливать.
В общем,, поехали они на соревнования в Сталинград, и дед встретил
моряка,
с которым тогда ходил в этот морской десант. И сели они выпить и пили
десять
дней.
А потом он приехал домой - счастливый - наша команда всех победила, на
следующий день утром вышел за газетой, встретил соседа - тот рассказал ему
анекдот, дед вернулся, стал рассказывать этот анекдот бабке - рассмеялся и
умер. В одно мгновенье. Не факт, что такую смерть посылают святым - им может
и мучительная полагается, но я уверена, что такую дарят - только чистой
душе. Каждый, наверное, о такой мечтает.
Он так и остался для меня идеалом мужчины - мой худой, похожий на
беркута революционный дедушка. Я знала, что надо за него отвечать - только
не знала что ответить. Я вообще растерялась от этой гражданской войны, так
вплотную подступившей - это друг друга они не любили, а меня то они любили
все подряд, и я их в ответ - всех подряд, не разделяя на наших и не наших -
и всеми возможными способами - от минета до эпистолярного романа, от
групповухи до Светлой Братской Любви. Я умудрилась почти ничем кроме любви
до 30 лет не заниматься, все остальное (фильмы, спектакли, картины,
песни...) делалось между делом и являло собою некий жмых - отходы основного
- любовного производства.
В основном любила я (как настоящая героиня настоящей антисемитской
прозы) гениев русской культуры. И захватывала их в плен! Как впрочем, и они
меня. Когда любовь перетекала в нетелесные формы, происходил обмен пленными.
Еще немножко я любила местечковых евреев - за родственность и голубые глаза,
иногда казанских татар, сибирских латышей, обрусевших украинцев ну и донских
казаков само собой.
Этим в моем круглом мире завершалось слово "Русь", которую я
единственно и любила всегда, по завету дедушки, который в 17-м году с
оружием в руках ... трофейная моя Русь.
Меньше всего перепало от меня любви дворянам и питерским еврейским
интеллектуалам - эти мне всегда казались не мужиками, а мальчиками - у них и
дружить получалось между собой, и я с ними дружила, а влюбляться не могла -
на них одинаково лежит печать вырождения: талант, слабость и мечтательность,
и похожи они друг на друга - князья и потомки древних мудрецов, а я то -
полная дворняжка! Земляная - деревенская - первобытная. Если я с таким лягу,
моя душа - грубая, его нежную душу - заспит.
В общем, все эти разговоры велись именно со мной. И Ромка Смирнов
именно мне кричал:
Я - русский человек! Обьясни, почему я должен работать в русском театре
у жида Додина?
Ромка был красивый - полу-цыган и пел чудно, а работал он режиссером. В
театре. У жида Додина.
Жид-Додин должен писаться через черточку, как Змей-Жидовин. Это
вероятно и есть один и тот же персонаж. И он бедного Ромку - к себе в театр
заманил и мучил. Репетиционным процессом. Жид-Додин перепутал - посчитал
Ромку за Иван-царевича - то есть человека, берущего свое трудом и смекалкой.
А Ромка - классический Емеля - он любит чтоб на печке - и быстро. На эмоциях
и на обаянии. Иногда еще храбрость участвует.
Главного Емелю русской истории - Гришку Отрепьева народ не уважает. Не
пишут о нем романов, не снимают кино. Только Марина помянула его, пишучи о
Марине:
В маске дурацкой лежал
С дудкой кровавой во рту
Ты - гордецу своему,
Не отершая пота...
Жалко, что про Гришку не снимают кино, Ромка гениально сыграл бы его -
себя. И стало бы понятно - почему толпами сдавались, почему впустили поляков
на Москву.
Так они и бьются по сей день - Емеля с Жидовином-Змеем. За Россию -
любимую Невесту. А я уж и не пойму - сама-то я - жидовинская дочка, которая
влюбилась и вынесла ключ от темницы?
Не влюбилась и не вынесла. Тогда, все это слушая, увидела за этой
сказкой много чего интересного. И даже Германию тридцать третьего года.
Схватила дите, и валить отсюда подальше. Ладно, если тетя не приедет,
останусь как дурак с чистой шеей...
Ромка принес ко мне гитару Башлачова, и две недели она стояла в
комнате. Пару раз они звонили с Башлачовым по-русски, с угла - хотели зайти
- познакомить нас, а я была занята чем-то, а потом Башлачов взял и вышел в
окно.
А мы оба уехали на Запад и там мне пришлось стать русской - там тебе
давали деньги за то, что ты еврей, могли целый год давать, а мне через три
месяца перестали - потому что я сказала, что еще не нашла своего Бога и не
решила куда же мне идти - в синагогу или в православную церковь - возраст
еще такой - 30 лет - можно думать над этим и дальше. Ведущий у меня был
хасид, и он нас с Полей немедленно после этого от денег отлучил. Слава Богу,
уже львовские хозяева были. А я никуда не ходила еще долго - лет пять, потом
все же стала ходить в русскую церковь - совсем маленькую, куда ходят все
художники, поэты, выкресты и прочая шелупонь и на крестный ход шепчутся, как
в деревне, (или как в синагоге):
Глянь-ка, Машка вона - с мужиком пришла и платок новый...
А Ромка в Германии стал еврей (так он пишет в своих мемуарах - с
немного виноватой обаятельной своей улыбкой - ну понятно же, ребята - Запад,
бабки, тяжело в общем,).
Из-за тебя, сука, я прожила тринадцать лет в Америке, и со мной
случилось, все, что случилось.
А ты поиграл год в Заграницу и вернулся. Теперь я тоже вернулась, и мы
мирно гуляем по каналу Грибоедова - оказывается, мы друг по другу
соскучились. Что тут скажешь?
Уж если ты, бродяга безымянный
Смог обмануть чудесно два народа,
То должен быть, по крайней мере,
Достоин своего обмана...
Все мы нынче и Змей и Невеста. Напиши мужскую историю про Гришку
Отрепьева, а я - женскую про Парашу Жемчугову. Пусть снимут кино и поставят
© Copyright Юля Беломлинская
Издательство "Амфора", Санкт-Петербург, 2002
Email: julietta60(nо_spаm)mail.ru
WWW: http://subscribe.ru/catalog/culture.news.arefievatigr
Date: 31 Oct 2003
---------------------------------------------------------------
ЭТА ВЕЩЬ ПЕЧАТАЕТСЯ В АВТОРСКОЙ ОРФОГРАФИИ И ГРАММАТИКЕ.
В ЭТОЙ ВЕЩИ АКТИВНО ИСПОЛЬЗУЕТСЯ НЕНОРМАТИВНАЯ ЛЕКСИКА И ПРОСТОНАРОДНЫЕ
ВЫРАЖЕНИЯ. ВСЕ ЭТО СОГЛАСОВАНО С ЛИТЕРАТУРНЫМ РЕДАКТОРОМ.
ВСЯ ПРАВКА ПО ГРАММАТИКЕ, ОРФОГРАФИИ И СТИЛЮ ПРОИЗВЕДЕНА АВТОРОМ И
ТАКЖЕ СОГЛАСОВАНА С РЕДАКТОРОМ. С РЕДАКТОРОМ ТАКЖЕ СОГЛАСОВАННЫ ВСЕ СЛУЧАИ
ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ЗАГЛАВНОЙ БУКВЫ, КУРСИВА И КАВЫЧЕК. ВСЕ ИНОСТРАННЫЕ ВЫРАЖЕНИЯ
ТАКЖЕ ОСТАЮТСЯ В АВТОРСКОЙ РЕДАКЦИИ И СОГЛАСОВАНЫ С ЛИТЕРАТУРНЫМ РЕДАКТОРОМ.
ПРОСЬБА НИЧЕГО НЕ МЕНЯТЬ.
ЕДИНСТВЕННАЯ ПРОБЛЕМА - ЭТО ПУНКТУАЦИЯ - СЛИШКОМ ЧАСТОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ
АВТОРОМ, ТИРЕ И ДЕФИСОВ ВМЕСТО ЗАПЯТЫХ, А ТАКЖЕ ТИРЕ ВМЕСТО ДЕФИСОВ И
ДЕФИСОВ ВМЕСТО ТИРЕ. ТАКЖЕ ВОЗМОЖНЫ ЛИШНИЕ ЗАПЯТЫЕ.
С УВАЖЕНИЕМ ЮЛЯ БЕЛОМЛИНСКАЯ.
Добрым покупателям!
( Эта чудная фраза, когда-то, в семидесятые, была напечатана на
пластиковых бутылочках с вьетнамским соевым соусом.)
Добрый покупатель - любезный читатель, прими без огорчения бедность
языка и примитивность литературного стиля этой книги. Эта прикладная, (в том
смысле, что в отличие от абстрактной, ее сразу можно брать и прикладывать к
собственной жизни), философия, переложенная, как шоколад орехами, интимными
приключениями главной героини, поможет тебе по-новому взглянуть на
собственную жизнь и, независимо от твоего пола, возраста и социального
положения, обнаружить, что жизнь твоя протекает плавно и хорошо. Кроме того,
ты можешь быть уверен не только в подлинности всех событий, имен, фамилий и
географических мест, упоминаемых в этой книге, но и в том, что каждое
утверждение автора, безусловно, является истиной в последней инстанции -
абсолютной и неделимой. Это - свойство прикладной философии, которую не
сочиняют в тиши кабинета, но проживают, то в королевском дворце, то во Дворе
объедков. На Мерсер-стрит, на Большой Конюшенной, на улице Пигаль...
Знание того, что в Париже, Нью-Йорке и Санкт-Петербурге - ширина койки
в камере предварительного заключения - абсолютно одинакова, наводит на
философские размышления, о единстве мира и братстве человечества. Но
приобрести таковое знание возможно лишь только собственной спиной. Я
избавляю тебя, Добрый покупатель, от необходимости самолично кочевать по
миру, встречаясь, то с сумой, то с тюрьмой, и радостно поделюсь с тобой
накопленным опытом.
Я также хочу поблагодарить Вадима Назарова и Павла Крусанова, не
обманувшихся, моей молодостью, и предоставивших мне возможность донести до
мира глубочайше знание жизни и правильное понимание действительности,
которыми я овладела в совершенстве, плывя одинокой беленькой парусиной в
тумане грозного житейского моря.
Бедная девушка Юля Беломлинская.
Юля Беломлинская
Бедная девушка или яблоко, курица, Пушкин
Вместо посвящения:
Ирину из "Русалки", Наталью из "Пандоры", Романа Аркадьича из
"Самовара", и всех остальных Бедных девушек и Русских поэтов, которых я
втянула в эту комедию, не спросивши их на то разрешения - ПРОШУ МЕНЯ
ПРОСТИТЬ!
... КАК ЯБЛОКО ИЛИ ОБЛАКО
НОВОСТИ И БОРОДА,
АМЕРИКА - НЕНАДОЛГО
НЕ НАВСЕГДА...
Володя Друк
...Будут девками ваши дочери
И поэтами сыновья....
Марина Цветаева.
Я приходила к нему два раза в неделю. Мы немножко курили (без этого он
давно уже не мог сотворять любовь), потом ложились в постель и это было
удивительно хорошо - я чувствовала, что внутри у меня - Питер - все его
шпили и адмиралтейская игла, все его камни, и кони на Аничковом, все его
голуби (ну вот же их голос: полу-клекот - полу-стон) и все подворотни.
Потому что Ярмола - это Ярмола, он - свой, он был с Хвостом в Салихарде
и в эфедрине, он был с Курехиным в начале Поп Механики, от него пахнет
Питером - корюшкой, плесенью и болотом - ну как же такого его не любить?
И когда он со мной, то я КАК БУДТО снова дома. Тут нужно много этих КАК
БУДТО:
Вот моя работа - маленькая студия на углу 8-й и 30-й, американская
девушка - хозяйка, мы с Иркой и четверо грузин, сбежавших от гражданской
войны - брат и сестра, и еще, брат, и сестра - все из тбилисской Академии
Художеств.
Ирка из Мухи, еще по Питеру моя любимая подруга (я ее сюда и
выдернула), а я вот после Театрального - Постановочный факультет. Все мы
называемся гордо "Художник-дизайнер тканей" и рисуем в основном абстракции
для дорогих мужских рубашек - это легкая и приятная работа, и нам с Иркой
кажется, что мы КАК БУДТО в мастерской в Мухе или в Театральном или в
Академии - шесть столов, диван, кактус, кофеварка, по пятницам мы пьем и
грузины поют. Хозяйка дала нам всем ключи, и мы работаем, когда нам удобно,
а она с 9-и до 5-и - в это время работают клиенты- заказчики. Как будто....
Но дружить с грузинами не выходит - они слишком вписались в этот новый мир -
говорят все время о деньгах или о том, что увидели в телевизоре. Ну и о еде,
конешно - это уж обязательно. Хозяйка с ними дружит и почти всю работу
отдает им, а нам - остатки. Ну, как- то концы с концами сводить удается.
Мы с Иркой говорим по-прежнему только о любви и о книжках, а книжки мы
себе выписываем по почте (как положено провинциальным барышням из старинной
России, из той предыдущей Дореволюции), выписываем на двоих и по очереди
читаем. КАК БУДТО мы дома - на Петроградской. Я - на Ораниенбаумской, а она
за углом, на Гатчинской. Утром мы просыпались и созванивались - у кого будем
кофе пить? Счастье ненормированного рабочего дня...
Она меня и провожала. Все, что угодно я могла предположить, уезжая в
Америку "навсегда", но только не продолжение этих безумных кофеепитий - тут
в Нью-Йорке.
Я через год написала ей письмо, и после первого путча она принесла мне
его и прочитала эти строчки:
"...Вали оттуда, вали скорее! Ты не себя, ты Алешу должна оттуда увезти
- он слишком хороший мальчик. Ты же знаешь, как у нас бывает - вот там
сейчас ебнет, и пусть даже не сильно, пусть даже погибнут только пятеро
мальчиков - но это будут самые лучшие, самые вот такие - как твой, потому
что такие выскакивают под танки - за Родину первыми - ВСЕГДА. И твой -
выскочит. Увози!"
В общем, я ошиблась в своем предсказании на двух мальчиков. Одного как
раз увезли по моему совету. Ирка взяла сына - закинула его в Германию к
дальней родне (она из петербургских немцев - часовщиков), а сама сюда -
неизвестно за каким хером - знаменитая мухинская красавица Ирка - идиома
превращается в казарменную шуточку - к началу моего рассказа уже было
известно за каким: уже возник на горизонте черновицкий еврей Эмиль Лудмер,
(Ирка для простоты звала его Шуриком), прошедший питерскую Консерву по
классу рояля, Израиль, Бельгию, (там он купил землю и стал Вассалом
бельгийского короля - а попросту - гражданство получил), Париж - (там он жил
в замке у графа и плавал пианистом на пароходике по реке-Сене), но бродяжий
дух его из Парижа вынес и донес до квартирки для бедных на Ист-Сайде, а это
я вам скажу - сокровище. Вторым его сокровищем являлась мечта каждого
провинциального еврея - красавица-шикса, то есть Ирка. Ирка, стало быть,
была уже пристроена, а я - не вполне.
Ярмола меня вроде как не любил. То есть физически - он меня любил - со
здоровым физиологическим интервалом в три-четыре дня, но душой он явно со
мной не лег - это было по всему заметно - супом не угощал (он вообще был
скуповат, как многие старые холостяки и ухаживанье его за дамами выражалось
не в походах в ресторан, а в варке им грибного супа - мои предшественницы
говорили, что суп был с песком и несоленый, но мне он и такого не
предлагал). В гости не брал меня с собой и даже не любил, когда я оставалась
ночевать. А я оставалась иногда и писала, сидя в ванной на полу поэму о двух
наркоманах - питерцах, живущих в отеле для нищих "Вашингтон-Джефферсон".
Поэма называлась "Сердце моряка" и рассказывала о моей любви к Ярмоле, то
есть о тоске по Родине, о которой нельзя было говорить впрямую, потому что
мы все сами себе Родину отменили - и хули ж теперь? Еще ТЕ из Ярмолиной
волны могли тосковать - их выгнали из страны злое "КейДжиБи" и паганая
"Софья Власьевна", а мы то, вроде как уехали, как раз от страха перед их
отсутствием.
И теперь нужно было представить себе, что все КАК БУДТО нормально
хорошо и правильно. Что у нас там КАК БУДТО не было еще одной МАЛЕНЬКОЙ
РЕВОЛЮЦИИ, и сейчас там не происходит НЕБОЛЬШАЯ ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА, а просто
мы вот такие любители свободы и демократии, или мы невероятные любители
американской культуры и языка, или мы просто любители путешествовать - ну
вот ездить себе по свету, глядеть чужие страны - так когда-то во время
"оттепели" - в неугомонных любителей путешествовать - этаких
"тури-тура-туристов" превратились многие деятели русской культуры - в
предисловиях шестидесятых писалось: "...в 1922-м году Бахтин переезжает с
семьей в Саранск..." - НУ ТИПА - НАДОЕЛО ЧЕЛОВЕКУ В МОСКВО-ПИТЕРЕ - В
САРАНСК ПОТЯНУЛО. Последний раз я обнаружила этот стиль у Вани Толстого в
предисловии к Набокову: неутомимый путешественник Набоков, неизвестно по
какой причине покинул в середине тридцатых Берлин, а в конце тридцатых -
Париж, чего это он? Остальные жили спокойно - Лифарь, Бунин и т.д., а этот
кузнечик - вишь скакать принялся. Это Ваня уже писал в свободные времена. По
старой советской привычке, желая избежать неприятного слова "еврей", в
случае Набокова совсем уж нелитературное "еврейка" - ну зачем об этом, это
удел антисемитов - грязные инсинуации на тему приставания евреек к русским
гениям, Ваня - чистый человек, но, знаете, "...ложки нашлись, а неприятный
осадок остался..." - не нужно таких слов - они нервируют, а пусть лучше
Набоков вот так ездит себе, путешествует, как Бахтин и прочие...
А тут нужно было самому себе стать Ваней - поставить в голове заслонки.
Да - вот путешествуем по Австрии и Италии, да с бабушками и младенцами - а
что? - бабушкам и младенцам тоже хочется мир увидеть. А эти чемоданы -
подушки, запас мыла на пару лет вперед, альбомы с фотографиями, (книг, слава
Богу, не видно - их отправили морем), а что? - мы любим русские подушки и
всюду их возим с собой. И потом, когда приехали - самое главное быстро
выстроить заново полностью укомплектованное светлое будущее. Должен быть
определенный набор необходимых свершений.
Квартира - все показывают друг другу квартиры. Мебель.
- Ты ездила в Бруклин получать ортопедический матрас?
- Нет, зачем он мне?
- Все получают - нам положено.
Ты ездила за ботинками?...
Работа. Очень важно если в Манхэттене. За мной идет по родному Квинсу
кореец - кадрит меня:
- Я живу тут, а работаю в МАНХЭТТЕНЕ!
Машина, конешно, если ты семейный, а одиноким нужны обязательно
домашние животные под названием "бойфренд" и "гелфренд". Они, как корова
молоко, приносят в новое хозяйство важную составляющую американской мечты -
СЕКС.
- У тебя есть бойфренд?
- Что ты не можешь себе никого завести?
Не могу.
Любовь - не лошадь, корова, коза и кошка; она - вша, клоп и таракан -
ее не заводят - она заводиться! (Когда санитарные условия души позволяют...)
- ГДЕ ТВОЙ БОЙФРЕНД, ЮЛЯ? (это уже мама).
- Ты представляешь, сначала она долго выясняла у всех моих знакомых -
не лесбиянка ли я, а вчера она сказала, что собрала мне три штуки баксов на
пластическую операцию носа! Может сделать?...
- С ума сошла? Ты посмотри на мой нос!
Ирка прикасается пальцем к своему носу - американцы не верят, что он у
нее с рождения - точно такой сделали всей семье Джексонов, и теперь такие
носы носит весь Голливуд - Ирке даже немножко обидно.
- А что у меня в личной жизни? Вот с этим моим носом? Шурик! К сорока
пяти годам. Не нос нам с тобой мешает. Вот, что мешает, вот!
Ирка стучит себя пальцем по изумительной формы лбу.
- Мозги мешают! Они этого не любят. Им надо чтоб давала и слушала.
Давать и слушать. А ты не можешь, ни слушать, ни давать! Тебе скучно. Это я
отлично понимаю, только нос тут причем? Думаешь, с красивым носом тебя
полюбит умный - что ж интересно меня - вот такую красивую до сорока лет
никто не подобрал? Умные любят полных идиоток и притом - безответных. А у
тебя еще и характер. Сама знаешь...
Нету бойфренда и все сторонятся меня - никуда не приглашают, как-то
незаметно начинается репутация городской сумасшедшей. Бойфренд бы хоть
защитил, а так - некому!
Сначала я сделала все правильно, после года в подвале у львовских
хозяев - реставрация антикварного фарфора:
-Толя, скажи этой, пусть сходит на угол, возьмет мне в салат-баре
немного риса, морковь и пулочку...
Через год я сделала портфолио и устроилась уж почти по специальности -
по крайней мере, рисовать кисточкой по бумаге - в НАСТОЯЩУЮ американскую
компанию, а вскорости и вовсе поступила разумно - вышла замуж. За НАСТОЯЩЕГО
американца - русского князя - Рюриковича и профессора - слависта, да еще и
исследователя Бахтина. Это был, конешно, пик моей американской жизни. И все
мною гордились - друзья, родители.
А потом началось сползание вниз: на работе увидели, что я работаю в два
раза быстрее всех остальных, и начальница быстренько уволила девицу, сидящую
со мной рядом и стала каждый день давать мне двойное задание, а я только
радовалась, любила эту работу. Через пять месяцев у меня вырубились глаза -
вышли из фокуса, очень страшно стало - я ведь всю жизнь художник и этим
зарабатываю.
Пришлось взять Полю и уехать к мужу в американскую жопу - Мид-вест
Индиана. Там университет. Три года прожила. Летом было здорово - мы ездили в
знаменитую Норвиджскую школу русского языка - Поля пела в ансамбле
Покровского, а я гуляла по аллеям парка с разными гениями русской культуры -
они туда приезжали на каникулы.
А потом взяла и развелась. Встретила своего питерского вечно любимого
Гастона в Лаковых Сапожках - в доску женатого человека. Он тоже в Америку
подался.
Первый раз я из-за него в Питере развелась, а тут уж во второй. Это
понятно - роковая любовь называется, и описывать эту душевную болезнь в сто
первый раз я не стану. Развелась в общем, а он ко мне и не вернулся. Зато я
вернулась в Нью-Йорк. Нашла работу. Какой к черту бойфренд, когда каждую
ночь вижу во сне своего ненаглядного Гастона. А в промежутках - город Питер
- что снова мы идем белой ночью по мосту. Я такое правило завела - в пьяном
виде, первым делом переходим на НАШУ сторону мостов и там уж выябывайся
сколь душе угодно - хочешь песни пой, хочешь в канаве спать ложись...
Я жила на Петроградской - мир мой был абсолютно круглый и счастливый.
Он состоял из ЯБЛОКА, КУРИЦЫ и ПУШКИНА. Помните такую детскую игру? Сначала
пишешь на бумажке три слова:
ЯБЛОКО.
КУРИЦА.
ПУШКИН.
Потом прячешь эту бумажку, подходишь к какому-нибудь человеку и
просишь:
- Назови быстро: фрукт, домашнюю птицу и поэта!
Очень многие говорят: яблоко, курица, Пушкин! И тут ты с восторгом
предъявляешь свою бумажку, а потрясенный человек говорит:
- Ой, а откуда ты знал?
Я-то точно тот, кто всегда скажет именно эти три слова. Из них и
состоял мой мир.
Яблоком и курицей я кормила ребенка. Яблоко было зеленое - полезное, а
курица - синяя, потому что без очереди и за рупь семьдесят. Иногда еще
родители с криком: "Ты не мать, а фашистка!" распахивали мой холодильник и
закидывали туда... курицу! Но все же розовую - из кулинарии - за три
восемьдесят.
Так и жили...
А главное был - Пушкин. Пушкин был "Наше Все". Никто не верил ни в
Бога, ни в Советскую власть, ни в Россию - а в Пушкина все верили и всегда.
Он висел на небе Солнцем русской поэзии и просвечивал дырочкой в левом боку.
И Маяковский просвечивал, и Лермонтов, а снизу болтались на своих веревочках
Марина и Сережа - "золотые головы", как елочные игрушки, и все остальные
вокруг; самым младшим стал Башлачов, наверное, они гоняли его за небесной
водкой и ему выдали Гермесовы крылатые сандалии - чтобы легче леталось из
окна...
С ними было не страшно. И за Полю не страшно - от яблока и курицы -
выживет ее тело, а от Пушкина и Ко - душа. А потом сделалась вот эта - точно
из учебника истории - НЕкровавая реформистская революция. Сначала
пошатнулось яблоко. Я помню свою первую очередь за яблоками - летом - на
Петроградской - я стояла часа два с половиной. Тогда я испугалась - и стала
вместе со всеми ждать гражданской войны.
А потом к гражданской войне подошли вплотную - и тут пошатнулся мой
Пушкин - он стал получаться вроде как и не мой, а лишь временно взятый
напрокат. И все - не мои: и Марина, и Сережа, а мне только Мандельштам
остается и еще, почему то Фаня Каплан, (нет, конешно, все-таки Леня
Канегиссер - он был поэтом). В общем, подошли вплотную к Гражданской и
пришла пора отвечать за козла. Или отрекаться - но гены не позволяют.
Дедушка в 13 лет убежал из Парголова в царский торговый флот, а брат его -
дядя Наум устроил революцию в доме собственного отца - обойщика мебели,
красавца, любовника баронессы (так гласило семейное предание). Дядю Наума я
никогда не видела - его не любили, он не сидел - попал в один список с
Крупской, и Сталин этот список не подписал - больше оттуда никого не
трогали. У него было 4 жены, а дети его умерли ужасно: Тамарку зарезал
пьяный араб, (она стала валютчицей), а Володька получил передозняк - дети
Дома на набережной. В Питере все они никогда не появлялись. В войну дядя
Наум ушел на фронт добровольцем - политруком. И 4-я жена Клава была
медсестра, которая вытащила его раненого из воронки - он там все в атаку
бегал.
- Политруков ВАШИХ в атаке СВОИ стреляли в спину.
- Правда, правда... Для того, чтобы тебя в атаке СВОИ стреляли в спину,
ты должен, по крайней мере, бежать впереди - первым выскочить из окопа на
пулемет - ЗА РОДИНУ. За Родину, с оружием в руках отбитую в 17-м году у
коренного населения.
В общем, от всех этих гатчинских аптекарей и парголовских обойщиков
мебели (это все столыпинские местожительства) осталась я - единственное
потомство. Вот я и решила, что отвечать - мне. Больше - некому. А чего
отвечать - не знаю.
Зачем вы сделали у нас революцию?
Остальные НАШИ мальчики вокруг отвечали:
Не мы, мол, дедушки наши - паганые мудаки,
и с еще большим чувством, чем прежде, затягивали: "...Поручик Голицын,
раздайте патроны...". Ну, это - которые мальчики. А мужики - жестоковыйные
питерские фарцовщики, санитарные врачи и контрабасисты - мрачно шли в Овир.
Мужики в этом городе никогда друг друга не любили. У нас ведь тут та самая
ЧУЖА ДЕРЕВНЯ, в которой:
Мужики дерутся, топорами бьются
А по будням там дождь, дождь,
А по будням там дождь, дождь
А по будням там дождь, дождь,
А по праздникам... дождь!
Всегда они различали - кто какого роду- племени. И в пору моей юности
после бесконечного просеиванья, прочесыванья этого города кровавой расческой
(последние коренные питерцы перемерли в блокаду - им, НЕВАЖНЫМ людям не
выпало ни пайков, ни эвакуации), - опять МОИ выжили лучше - дедушка вот
вовсе убежал в 47-м. Убежал из "Вечерки" в Мурманск, штурманом на селедошный
флот и до 53-го пахал на ледяной каторге - но за зарплату и, зная, что дети
не в детском доме, а дома - на Моховой. А моряком он уже давно не был - с
24-го:
- Партия дала мне в руки перо!
На войне он, конешно, опять воевал изо всех сил и высаживался прямо на
эту самую МАЛУЮ ЗЕМЛЮ с морским десантом.
Отчего и умер впоследствии, когда ему было 74 года. Это вышло вот как:
В 72 он стал капитаном спасательного катера в питерской
команде водных скутеров, они там все время
опрокидываются на соревнованиях и их надо вылавливать.
В общем,, поехали они на соревнования в Сталинград, и дед встретил
моряка,
с которым тогда ходил в этот морской десант. И сели они выпить и пили
десять
дней.
А потом он приехал домой - счастливый - наша команда всех победила, на
следующий день утром вышел за газетой, встретил соседа - тот рассказал ему
анекдот, дед вернулся, стал рассказывать этот анекдот бабке - рассмеялся и
умер. В одно мгновенье. Не факт, что такую смерть посылают святым - им может
и мучительная полагается, но я уверена, что такую дарят - только чистой
душе. Каждый, наверное, о такой мечтает.
Он так и остался для меня идеалом мужчины - мой худой, похожий на
беркута революционный дедушка. Я знала, что надо за него отвечать - только
не знала что ответить. Я вообще растерялась от этой гражданской войны, так
вплотную подступившей - это друг друга они не любили, а меня то они любили
все подряд, и я их в ответ - всех подряд, не разделяя на наших и не наших -
и всеми возможными способами - от минета до эпистолярного романа, от
групповухи до Светлой Братской Любви. Я умудрилась почти ничем кроме любви
до 30 лет не заниматься, все остальное (фильмы, спектакли, картины,
песни...) делалось между делом и являло собою некий жмых - отходы основного
- любовного производства.
В основном любила я (как настоящая героиня настоящей антисемитской
прозы) гениев русской культуры. И захватывала их в плен! Как впрочем, и они
меня. Когда любовь перетекала в нетелесные формы, происходил обмен пленными.
Еще немножко я любила местечковых евреев - за родственность и голубые глаза,
иногда казанских татар, сибирских латышей, обрусевших украинцев ну и донских
казаков само собой.
Этим в моем круглом мире завершалось слово "Русь", которую я
единственно и любила всегда, по завету дедушки, который в 17-м году с
оружием в руках ... трофейная моя Русь.
Меньше всего перепало от меня любви дворянам и питерским еврейским
интеллектуалам - эти мне всегда казались не мужиками, а мальчиками - у них и
дружить получалось между собой, и я с ними дружила, а влюбляться не могла -
на них одинаково лежит печать вырождения: талант, слабость и мечтательность,
и похожи они друг на друга - князья и потомки древних мудрецов, а я то -
полная дворняжка! Земляная - деревенская - первобытная. Если я с таким лягу,
моя душа - грубая, его нежную душу - заспит.
В общем, все эти разговоры велись именно со мной. И Ромка Смирнов
именно мне кричал:
Я - русский человек! Обьясни, почему я должен работать в русском театре
у жида Додина?
Ромка был красивый - полу-цыган и пел чудно, а работал он режиссером. В
театре. У жида Додина.
Жид-Додин должен писаться через черточку, как Змей-Жидовин. Это
вероятно и есть один и тот же персонаж. И он бедного Ромку - к себе в театр
заманил и мучил. Репетиционным процессом. Жид-Додин перепутал - посчитал
Ромку за Иван-царевича - то есть человека, берущего свое трудом и смекалкой.
А Ромка - классический Емеля - он любит чтоб на печке - и быстро. На эмоциях
и на обаянии. Иногда еще храбрость участвует.
Главного Емелю русской истории - Гришку Отрепьева народ не уважает. Не
пишут о нем романов, не снимают кино. Только Марина помянула его, пишучи о
Марине:
В маске дурацкой лежал
С дудкой кровавой во рту
Ты - гордецу своему,
Не отершая пота...
Жалко, что про Гришку не снимают кино, Ромка гениально сыграл бы его -
себя. И стало бы понятно - почему толпами сдавались, почему впустили поляков
на Москву.
Так они и бьются по сей день - Емеля с Жидовином-Змеем. За Россию -
любимую Невесту. А я уж и не пойму - сама-то я - жидовинская дочка, которая
влюбилась и вынесла ключ от темницы?
Не влюбилась и не вынесла. Тогда, все это слушая, увидела за этой
сказкой много чего интересного. И даже Германию тридцать третьего года.
Схватила дите, и валить отсюда подальше. Ладно, если тетя не приедет,
останусь как дурак с чистой шеей...
Ромка принес ко мне гитару Башлачова, и две недели она стояла в
комнате. Пару раз они звонили с Башлачовым по-русски, с угла - хотели зайти
- познакомить нас, а я была занята чем-то, а потом Башлачов взял и вышел в
окно.
А мы оба уехали на Запад и там мне пришлось стать русской - там тебе
давали деньги за то, что ты еврей, могли целый год давать, а мне через три
месяца перестали - потому что я сказала, что еще не нашла своего Бога и не
решила куда же мне идти - в синагогу или в православную церковь - возраст
еще такой - 30 лет - можно думать над этим и дальше. Ведущий у меня был
хасид, и он нас с Полей немедленно после этого от денег отлучил. Слава Богу,
уже львовские хозяева были. А я никуда не ходила еще долго - лет пять, потом
все же стала ходить в русскую церковь - совсем маленькую, куда ходят все
художники, поэты, выкресты и прочая шелупонь и на крестный ход шепчутся, как
в деревне, (или как в синагоге):
Глянь-ка, Машка вона - с мужиком пришла и платок новый...
А Ромка в Германии стал еврей (так он пишет в своих мемуарах - с
немного виноватой обаятельной своей улыбкой - ну понятно же, ребята - Запад,
бабки, тяжело в общем,).
Из-за тебя, сука, я прожила тринадцать лет в Америке, и со мной
случилось, все, что случилось.
А ты поиграл год в Заграницу и вернулся. Теперь я тоже вернулась, и мы
мирно гуляем по каналу Грибоедова - оказывается, мы друг по другу
соскучились. Что тут скажешь?
Уж если ты, бродяга безымянный
Смог обмануть чудесно два народа,
То должен быть, по крайней мере,
Достоин своего обмана...
Все мы нынче и Змей и Невеста. Напиши мужскую историю про Гришку
Отрепьева, а я - женскую про Парашу Жемчугову. Пусть снимут кино и поставят