Степанов все хохотал, не обращая внимание на то, что глаза Тихомиров наливаются кровью, а с побелевших губ стекает слюна тоненькой струйкой.
– Или вот еще что! – продолжал Степанов. – У меня возникла совершенно потрясающая идея. А что, если нам попросить полковника прислать сюда какую-нибудь разбитную девицу с богатым сексуальным опытом. Пусть она нас потешит…
Звук вдребезги разбившегося стакана привел Степанова в чувство. Веселье, отдающее истерией, разом стихло. Посмотрев на Тихомирова, профессор слабо вскрикнул от удивления и испуга. Никогда еще он не видел своего ассистента в такой ярости.
– Иногда мне хочется убить вас, Антон Николаевич, – прошелестел Тихомиров и шатаясь выскочил из столовой.
– Несчастный идиот, – простонал Степанов.
Ему самому было неясно, к кому он обратил эти слова, к ассистенту или к себе самому.
– Кажется, я свалял дурака, – пробормотал Антон Николаевич, вставая и направляясь следом за ассистентом.
Но на полпути, остановился и повернул в другую сторону. Сегодня он слишком много говорил с Тихомировым. Пожалуй, для одного дня этого будет более чем достаточно.
– Этот идиот вообразил, что я плету заговоры за его спиной. Мнительный дурак! – Степанов скрежетал зубами от злобы. – Он решил, что я сделал из Геракла свое главное доверенное лицо. А что? Неплохая идея. Очень даже неплохая.
Вдруг ему в голову пришла одна мысль, показавшаяся чертовски любопытной. Парадокс: он вырвался из-под власти Дзержинца, Тихомиров же, в свою очередь, вышел из-под власти Степанова. Преодолев моральное превосходство полковника, профессор утратил собственное моральное превосходство над своим ассистентом. И было похоже, что оба эти процесса необратимы.
* * *
Смутная тревога, возникшая у Дзержинца во время посещения Базы, не только не ослабела, но, напротив, усиливалась по мере его приближения к Москве. В дороге полковник обдумывал нюансы поведения Степанова и многое все больше казалось ему подозрительным. По приезде в Москву Дзержинец всерьез подумывал о том, чтобы провести психиатрическую экспертизу на предмет вменяемости Антона Николаевича. Страстные разглагольствования профессора о том, что он достигнет уровня божества, не оставляли сомнений, что Степанов разделяет судьбу всех гениев, его амбиции простираются все дальше, соответственно, возрастает сознание собственного величия и презрение к роду человеческому. Полковника немного позабавило, но и уязвило, что ученый приравнивает его, своего спасителя и безраздельного властителя своей судьбы к обывателям с ограниченным сознанием. Это не могло не навести на мысль, что со Степановым происходит нечто нехорошее, его сознание меняется не в лучшую сторону и неизвестно, к чему это может привести в дальнейшем. Покуда Дзержинец крепко держал Антона Николаевича в руках. У него имелось несколько стопроцентно надежных методов воздействия на ученого. Здесь было и устрашение, и подыгрывание его ученым чудачествам, и обеспечение Степанову возможности совершать исследования. Но все это годилось лишь для человека с нормальной психикой.
Кроме того, у полковника родилось стойкое ощущение, что Степанов чем-то сильно встревожен. Это было связано с пятой серией. Дзержинец решил, что нужно как следует растрясти Тихомирова – ассистента Степанова. Антон Николаевич наверняка был в курсе происходящего, возможно, именно поэтому не захотел, чтобы полковник встречался с Тихомировым.
И к чему был весь этот бред об аурах и телепатии? Не всерьез же он намеревался создать существ, обладающих паранормальными возможностями? Безусловно, Степанов – гениальный ученый, это Дзержинец понял с самого начала. Но последние его выкладки нельзя было воспринять иначе, чем бред сумасшедшего. Если бы не фанатичная убежденность ученого в своем успехе, не энтузиазм, горящий в его глазах, можно было бы подумать, что Степанов попросту лжет, чтобы отвлечь его, полковника, от мыслей по поводу пятой серии.
Еще Дзержинца беспокоило нежелание Антона Николаевича говорить о посланных. Это тоже представлялось более чем странным. У полковника кошки скребли на душе. Создавалось такое впечатление, что Степанов затеял, или пытается затеять какую-то собственную игру. В общем-то, для этого не было серьезных оснований, однако интуиции своей полковник доверял безоговорочно.
Вдруг он поймал себя на одной мысли, показавшейся ему и забавной, и неприятной одновременно. Вот он сам, на протяжении почти всей своей сознательной жизни, верит в шестое чувство. А ведь оно тоже относится к разряду сверхъестественных, никак не объясняемых современной наукой. Парадокс! Так может быть, Степанов не так уж и болен, возможно, он всерьез намеревается разрушить общепринятые рамки, и вдруг у него это получится?
Но, как бы то ни было, Дзержинец решил усилить контроль за деятельностью ученого, понимая, что сейчас это ему необходимо, как никогда.
* * *
Молодой, но подающий большие надежды журналист газеты „Зерцало“, Евгений Орешников, как всегда запаздывал. Главный редактор три или четыре раза справлялся о нем у секретарши, но постоянно получал неизменный ответ: Орешникова нет ни на работе, ни дома. По крайней мере, домашний телефон Евгения не отвечал с самого утра.
– Как только объявится, немедленно пошлите его ко мне, – приказал главный редактор.
Сидя за своим обшарпанным столом в крошечной каморке, служившей ему кабинетом, он уже второй день подряд проклинал тот злополучный час, когда согласился напечатать статью Орешникова. Казалось бы, их газета никогда не претендовавшая на звание самой авторитетной или правдивой, не должна терпеть таких нападок. А вот на тебе! Его третируют не какие-нибудь простые граждане, а серьезные люди из органов. Это попахивало не только закрытием газеты, но и другими, гораздо более серьезными последствиями. И где только этот Орешников откопал информацию о дельфинах, взорвавших ту чертову подлодку! Главный редактор вынужден был признаться себе, что в тот черный для него день данный вопрос не особенно его интересовал. Статейка получилась забавной и актуальной. А что еще требуется для издания тиражом в десять тысяч экземпляров, распространяемого с уличных лотков и в подземных переходах по той простой причине, что мало-мальски солидные пункты продаж периодической печати отказывались иметь с ними дело?
Когда выяснилось, что Орешников не явился и после обеда, главный редактор отдал секретарше распоряжение подготовить приказ о его увольнении по тридцать шестой статье за прогулы. Однако Евгению Орешникову было уже все равно: он лежал в в палате интенсивной терапии в коматозном состоянии после наезда автомобиля. По крайней мере такое заключение сделал инспектор ГБДД, обнаруживший среди ночи бездыханное тело на московской кольцевой автодороге. Автомобиль обнаружен не был.
Секретчик узнал о происшедшем с журналистом Орешниковым на следующий день.
– Когда с ним можно будет поговорить? – спросил генерал у своего референта.
– Врачи говорят, состояние очень тяжелое, но стабильное. Но никто не решается прогнозировать, чем все закончится.
– Уже нашли тех, кто это сделал?
– К сожалению, нет, – ответил референт, – сработано чисто и я бы сказал, профессионально.
– Так я и думал, – произнес Секретчик.
Не было сомнений, что это работа людей из Безопасности. В принципе, Секретчик предполагал, что такой поворот событий очень вероятен. Однако, не думал, что все произойдет столь стремительно. Орешников, написавший эту дрянненькую статейку по его заказу за более чем скромное вознаграждение, сыграл роль козла отпущения. Дзержинец получил необходимую ему информацию: доказательство того, что визит Президента в дельфинарий состоялся с подачи Секретчика.
Он не был ни удивлен, не рассержен этим фактом. Скорее, даже удовлетворен: все продвигалось именно так, как он планировал. Впрочем, он ни минуты в этом и не сомневался. Секретчику никогда не составляло труда предугадывать действия своего соперника. Для этого ему было достаточно поставить себя на место Дзержинца. Иметь дело с человеком, равным тебе и по опытности, и по уму, и по хитрости – своего рода удовольствие. Недаром маститые шахматисты предпочитают более сильных соперников – только в этом случае игра доставит наибольшее наслаждение. Но здесь, как в любом другом факте присутствовала так называемая обратная сторона медали.
Ставкой в игре между Секретчиком и Дзержинцем были благополучие и жизни многих людей, а в конечном итоге и государственная политика.
Ситуацию осложняло то, что Президент был на стороне Безопасности. Это не удивительно, если принять во внимание, что он фактически является если не ставленником, то по меньшей мере выходцем этого сильнейшего органа, не утратившего авторитета и влияния и в последние годы.
Он раздумывал над тем, не пора ли устроить очную встречу с Дзержинцем и побеседовать с ним начистоту, но что-то удерживало его от этого шага. Видимо, еще ни пришло время. Секретчик испытывал азарт, как охотник, напавший на след крупного редкого зверя. То, что Безопасность так оперативно реагировала на действия военной разведки, доказывало серьезность ситуации. Очень хотелось бы выяснить, как далеко зашел Дзержинец в своей игре. Безусловно, это должна была быть очень большая игра, с высокими ставками. Стало быть, и ему, Удачливому Умнику, понадобятся теперь и удача, и ум.
* * *
Через неделю после возвращения в Москву Дзержинец явился к своему начальнику. Входя в кабинет, он вдруг почувствовал себя ягненком, которому предстоит стать жертвой заклания.
Шум, поднятый военной разведкой, наконец достиг ушей начальника. Рано или поздно это должно было произойти. Дзержинец знал это и внутренне был готов к такому обороту событий, но трепет не отпускал его, точно так же, как и двадцать лет назад, когда размеры звездочек на его погонах были значительно меньше.
– Что у нас происходит! – с места в карьер начал генерал-лейтенант.
– Что вы имеете ввиду, товарищ генерал-лейтенант?
– Что я имею ввиду?! И вы еще об этом спрашиваете!
Дзержинец не мог припомнить, чтобы видел когда-либо своего начальника в таком бешенстве.
– Сегодня я, точно сопливый мальчишка, бледнел и краснел перед президентом и оправдывался перед ним, как первоклассник! Почему вы не поставили меня в курс дела относительно новой версии крушения этой подлодки?
– Все версии вам известны, товарищ генерал-лейтенант.
– Все, да не все! Я только от президента узнал, что в периодической печати пишут о дельфинах, которые и стали причиной взрыва подлодки!
– Но, товарищ генерал-лейтенант, это же полный абсурд. Мне не приходило в голову, что такая версия имеет право на существование и озвучивание ее в этих стенах…
– Очень зря вам это не приходило в голову! Мы обязаны принимать всерьез любую гипотезу! И вот еще что: я не должен объяснять вам самых элементарных вещей, которые вы знаете не хуже меня. Надеюсь, я не ошибаюсь? В противном случае нужно будет поставить вопрос о том, что вам следует отправиться на отдых. А мне бы этого не хотелось.
Ни один мускул не дрогнул на лице Дзержинца.
– Если вы считаете, что эта версия заслуживает существования, я немедленно займусь ею.
– А сами вы, стало быть, так не считаете?
– Я склонен думать, что в гибели субмарины повинны вовсе не дельфины. На мой взгляд, существует масса версий, гораздо более правдоподобных и основанных на логических выводах.
– Тогда почему Президент отправился на осмотр этого дельфинария? Вы же присутствовали при этом? Вы должны были понять, что коль скоро главный человек в государстве заинтересовался дельфинарием, все значительно серьезнее, чем это могло показаться на первый взгляд.
– Я могу сказать вам, чем объясняется визит президента в дельфинарий, товарищ генерал-лейтенант. Все очень просто.
Дзержинец с олимпийским спокойствием выдержал гневный взгляд своего начальника.
– Дело в том, что здесь имеют место быть мелкие интриги неких персон из военной разведки. Кому-то, я подозреваю, что догадываюсь, кому именно, пришло на ум проверить причастность этих невинных млекопитающих к взрыву на АПЛ.
– Почему вы считает, что это люди из разведки?
– Все очень просто, товарищ генерал-лейтенант, на „Антее“ присутствовали так называемые гражданские наблюдатели, которые на самом деле были ни кем иным, как лицами из военной разведки. Цели, с которыми они присутствовали на субмарине, мне пока неизвестны. Думаю, что об этом лучше всех знает руководитель одного из подразделений данной организации, по моим сведениям, затеявший всю эту бучу. Именно с его подачи президент посетил исследовательский центр.
Дзержинец поведал начальнику о статейке в газете „Зерцало“, о нескольких сообщениях на ту же тему, просочившихся на телевидение.
– Стало складываться такое впечатление, что президент поехал туда именно за тем, чтобы осмотреть этот пресловутый дельфинарий. Кто-то подкинул эту идейку из личных соображений, другие поспешили воспользоваться ею, как свежеиспченной сенсацией. Не мне вам объяснять, как это бывает.
– Так значит, это стараниями военной разведки поднялась такая шумиха?
– Совершенно верно, товарищ генерал-лейтенант. Если вам нужны подтверждения, я готов вам их предоставить.
– Каким образом?
– Мои люди вышли на журналиста третьеразрядной газетки „Зерцало“, в которой впервые была опубликована статья о том, что атомоход „Антей“ взорван дельфинами. Фамилия этого писаки – Орешников. Естественно, он во всем признался.
Правда, он не смог назвать людей, которые подвигли его на это. Но не нужно быть Пинкертоном, чтобы догадаться, чьих рук это дело.
– Вы хотите сказать, что какая никому не известная бульварная газетенка могла способствовать такому развитию событий. Не мелковато ли мыслите, полковник?
– Отнюдь, нет, товарищ генерал-лейтенант. – уверено ответил Дзержинец, – все было продумано и спланировано очень четко. Редактор крупной газеты вряд ли взял бы на себя ответственность за публикацию статьи подобного рода. А с бульварщины и взятки гладки. Что же касается того, как она попала в поле зрения Президента, – продолжал Дзержинец, предвосхищая вопрос начальника, – это не могло составить особого труда. Был выбран подходящий момент – предстоящее отбытие Президента на юг страны. А потом основная сложность заключалась в том, чтобы подкинуть газетку кому-либо из ближайшего окружения президента. К примеру, его советнику. А уж как это было сделано, и вовсе, проще простого. Достаточно подкупить прислугу. Я бы на месте затеявших эту интригу людей действовал бы именно таким образом.
– Но, насколько мне известно, визит президента в дельфинарий никак не способствовал дальнейшему продвижению этой версии, а, как мне кажется, напротив, свел ее вероятность к нулю, не так ли?
– Именно так это и было бы, товарищ генерал-лейтенант, если бы не неугомонность военной разведки. Им так понравилась эта версия, что они не собираются сдаваться.
– Знаете, полковник, что меня раздражает больше всего? – произнес генерал-лейтенант.
Дзержинец молчал, ожидая продолжения.
– Кто-то очень серьезно думает, что наша служба каким-то боком причастна к трагедии с подлодкой. На мой взгляд, эта версия столь же абсурдна, сколь и гипотеза о дельфинах. А что вы скажете об этом, товарищ полковник?
Настало решающее мгновение. Дзержинец ответил не сразу, но и не затягивал паузу, чтобы у начальника не возникло никаких подозрений. Его ответ прозвучал веско и убедительно:
– Это измышления людей, отчаявшихся найти настоящую причину людей из разведки, не более того.
– Если дело обстоит так, то наша задача доказать это. И как можно скорее! Вы меня поняли, полковник?
– Я понял вас, товарищ генерал-лейтенант. Мои люди работают над этим.
– Что-то пока не видно результатов.
– Дело очень сложное, товарищ генерал-лейтенант, расследование займет массу времени и сил.
– Это я знаю и без вас, – отвечал начальник, – люди, которые спланировали эту акцию, заслуживают самых высоких похвал. Все проделано очень четко, профессионально.
Генерал-лейтенант помолчал и добавил:
– Хотел бы я лично повстречаться с вдохновителями и исполнителями этого преступления.
– Надеюсь, что ваше пожелание исполнится. Я приложу к этому все старания.
– Не сомневаюсь в вашей компетенции, полковник.
– Благодарю, – коротко сказал Дзержинец, – я могу быть свободен?
– Еще одно слово. Президент настойчиво интересовался, каковы могут быть мотивы взрыва. Что вы можете сказать об этом, полковник?
– У меня пока нет определенных выводов. Это могло быть выгодно немалому количеству людей, – Дзержинец помолчал, – в том числе и нам с вами, – закончил он тише.
– То есть?
– Помнится, вы сами, товарищ генерал-лейтенант, как-то сказали, что присутствие на АПЛ во время учений такого большого числа так называемых гражданских наблюдателей не допустимо. И, если я не ошибаюсь, все, включая президента, согласились с вашим мнением.
– Как вас надо понимать?
– Просто я хочу сказать, что по большому счету нельзя никого исключать из числа потенциально виновных или, по меньшей мере, заинтересованных в уничтожении подлодки, в том числе и нашу службу.
– На вашем месте я воздержался бы от таких замечаний, если, конечно, они не имеют под собой почвы.
При этих словах генерал-лейтенант с подозрением посмотрел на Дзержинца, но тот сохранял полную невозмутимость.
– Я учту ваше пожелание, – сказал он.
С минуту генерал-лейтенант не сводил с полковника внимательного выжидающего взгляда, который, казалось говорил: „Скажи мне, что у тебя на уме?“. Но серые глаза Дзержинца оставались безмятежными.
– Я вас больше не задерживаю, – произнес генерал-лейтенант и, сухо кивнув, сделал вид, что углубился в свои дела.
Дзержинец повернулся на каблуках и вышел из кабинета. Все получилось именно так, как он рассчитывал.
Но удовлетворения он не испытывал. Необходимо было срочно предпринимать решительные меры. Дзержинец понимал, что одним-единственным, да еще к тому же неудачный визитом разведчика, расследования Секртечика не ограничатся. А еще столько не было сделано!
Идя по длинному коридору нового здания службы безопасности, Дзержинец, видимо, по аналогии, вспомнил ту осеннюю ночь начала эпохи смутных времен, когда он шел по почти такому же коридору прежнего здания, унося с собой папку с документами. В глубине души шевельнулось ощущение довольства собой. Жаль, что он не верит в Бога и ему некому принести благодарность за эту своевременную и мудрую идею, разве что, самого себя.
* * *
А Степанов все продолжал удивляться Дзержинцу. Во вторник тот послал сообщение, что прибудет на Базу не раньше конца текущей недели, а когда Антон Николаевич спросил, как быть с Тихомировым, разрешил ассистенту отбыть в отпуск.
– Я приеду на Базу и заберу его с собой, – сказал Дзержинец.
К величайшему удивлению Степанова полковник не стал спрашивать ни об адвентации, ни о возвращении Геракла.
– Сдается мне, что наш дорогой полковник в настоящее время очень занят и у него не остается времени на нас с вами, Михаил Анатольевич, – заметил Степанов своему ассистенту.
– Главное, что он разрешил мне отпуск, – ответил Тихомиров, – больше меня ничего не интересует.
Профессор кинул на Михаила Анатольевича хмурый взгляд исподлобья, но промолчал. В последнее время, а в особенности после тяжелого разговора, состоявшегося вскоре после отбытия Дзержинца, ассистент Степанова пребывал в состоянии постоянного молчаливого недовольства. Он не заговаривал со Степановым иначе, чем по крайней необходимости, предпочитал отвечать на вопросы односложно, и всем своим видом демонстрировал оскорбленное самолюбие. Ученый же делал вид, что не замечает изменений в поведении своего помощника. Так продолжалось до тех пор, пока на Базу не возвратился Геракл. Это случилось поздним вечером. Геракл появился посреди ночи, когда Степанов спал в своей комнате, а Тихомиров дежурил в главной лаборатории.
Водные бойцы, в число которых входил и Геракл, проникали на Базу не по тоннелю, как это делал Дзержинец, а водным путем. Длинная узкая труба, заканчивающаяся шлюзом, который вел наверх, была настолько узка, что в ней мог поместиться только человек безо всякого подводного снаряжения. Продвижение по трубе занимало не менее восьми минут. В течение всего этого времени на мониторах, расположенных во всех лабораториях и основных отделениях Базы, было видно изображение плывущего, кроме того на Базу подавался и звуковой сигнал, предупреждающий о приближении пловца. Затем с пульта управления подавалась команда открыть шлюз. Изобретателем этой системы был сам Дзержинец. Он называл свое детище „образцом простоты и гениальности“ и был прав.
Рука Михаила Анатольевича, занесенная над кнопкой, на несколько секунд замерла в нерешительности. Если бы это было в его власти, Геракл никогда не попал бы на Базу, во всяком случае, живым.
При виде Геракла Тихомиров не выразил ни досады, ни радости.
– А, вот и ты, – только и сказал он таким тоном, словно Геракл отлучался всего на пару часов.
– Где Хозяин? – спросил Геракл, не удостоив Тихомирова приветствием.
– Антон Николаевич спит, – ответил Тихомиров, кивком головы указав по направлению к спальне ученого.
– Я пойду к нему, – произнес Геракл и направил стопы к двери.
– Постой! – вскинулся Тихомиров. – Сначала я позвоню ему, сообщу о твоем приходе.
– Ты мог бы сделать это раньше, когда получил сигнал о моем приближении к Базе.
– Я следил за гебуртационная камерами. Ты же видишь, генезис почти закончен, адвентация может начаться в любой момент. Я не могу отвлечься ни на минуту.
– Вот и оставайся здесь, я сам пойду к Хозяину.
Только теперь до Тихомирова дошло, что Геракл имеет дерзость обращаться к нему на „ты“.
– Это что-то новенькое, – недобро усмехнулся Тихомиров, начиная покрываться красными пятнами, – кто дал тебе право мне тыкать?
– Тот же, кто дал тебе право тыкать мне, – ответил Геракл, скользнув по Тихомирову презрительным взглядом.
Они и раньше не жаловали друг друга, а теперь, похоже, неприязнь между ними грозила перерасти в непримиримую ненависть. Тихомиров все же взял себя в руки.
– Ну хорошо, – сказал он с деланной улыбкой, – придем к компромиссу, я буду обращаться к тебе на „вы“ и ты, соответственно, будешь делать тоже самое по отношению ко мне. Согласен?
Геракл пожал плечами.
– Мне все равно, – сказал он, подходя к двери, – не думаю, что если мы будем обращаться к друг другу на „вы“, я стану больше уважать такого ничтожного трусливого слизняка, как ты.
С этими словами Геракл вышел из лаборатории. Тихомиров слышал как гулкие шаги ненавистного соперника затихают в глубине коридора и боролся с желанием схватить стул, на котором сидит, и швырнуть его в ближайшую гебуртационную камеру. Но вместо этого Михаил Анатольевич подошел к ней и посмотрел вовнутрь через оконце из оргстекла, сделанное в верхней части гебуртационной камеры, заполненной перивителлиновым пространством. В сине-зеленом свете смутно вырисовывалась очертания лица. Тихомиров долго вглядывался, пытаясь разобрать его черты, но безуспешно. Эта процедура, ставшая привычной за долгие месяцы генезиса, немого охладил его разгоряченную голову.
„Только не надо совершать необдуманных поступков, – подумал он, идя вдоль длинного ряда гебуртационных камера и надолго останавливаясь у каждой из них, – они не должны догадаться о моих замыслах“.
Тем временем Степанов выслушивал подробный отчет Геракла о его поездке. Антон Николаевич сидел на своей кровати в пижаме и ночных туфлях на босу ногу. Геракл стоял перед ним по стойке „смирно“ и чеканил каждое слово, как будто говорил заученный урок. Наконец, он умолк и замер в ожидании вопросов Степанова.
– Значит, ты это сделал, – заговорил Антон Николаевич в его глазах стоял живейший интерес, – почему же ты не рассказываешь мне о своих впечатлениях от совокупления с женщиной?
Геракл отметил про себя, что Хозяин спрашивает его об этом, не принимая во внимание наличие каких-либо эмоций, будто перед ним стоит не мыслящее существо, способное ни только быстро принимать правильные решения, но и четко их выполнять, а подопытный зверек. Но это не было для него неожиданностью. Геракл был готов к подобному приему.
– Все произошло так быстро, что я не успел составить об этом цельного впечатления, – ответил он не дрогнувшим голосом.
– Но почему? – не понимал профессор. – Ведь все от тебя зависело. Ты мог бы и повторить.
– Я не захотел.
– Почему? – деловито поинтересовался Степанов.
– Думаю, мне не подошла та женщина, – ответил Геракл, – а искать другую я не захотел.
– Почему? – продолжал допытываться профессор.
Вся сложность положения Геракла состояла в том, что он не мог дать ответа, вроде: „не знаю“, „не могу сказать“ и так далее. От него ждали определенных точных ответов.
– Наверное, слишком много впечатлений для первого раза, – сказал Геракл, – и потом, мне нужно было спешить сюда, я ведь и так задержался.