Похоже, он крепко ошибался и этот галобионт доставит им больше хлопот, чем пользы. Особенно его тревожило отношение Алекса к Любови. Он ясно ощутил, что в этом отношении проглядываются собственнические мотивы. Алекс говорил о девушке так, словно она принадлежала ему и словно на нем лежит ответственность за ее судьбу. Это было самым ужасным для профессора. Любовь – женщина, о которой он мечтал сколько лет, снова ускользала от него.
«Это будто злой рок, – с болезненной тоской думал Антон Николаевич, – она никогда не будет мне принадлежать, ни настоящая, ни та, которую я создал собственными руками!»
Он шел к ним только с одним намерением: расставить все по своим местам. Если будет нужно, он уничтожит Алекса. Пусть в этом случае он останется без отличного помощника, лучше верная бездарность, чем непокорный гений. К тому же, Геракла никак нельзя было назвать бездарностью. Степанов уверял себя, что галобионт четвертой серии во многих отношениях не не только не уступает, но, напротив, превосходит представителей пятой серии. Геракл не так одухотворен, но помощнику, исполнителю это не нужно. Он достаточно умен и образован, чтобы найти выход практически из любой ситуации. Высокая духовная организация будет только мешать существу, основная задача которого состоит в исполнении кровавых заказов сильных мира сего. А еще Степанова согревала надежда, что он сумеет зомбировать Алекса. Для этого нужно будет только суметь перехитрить его.
– Ну как вы тут? – участливо спросил Антон Николаевич, входя в камеру.
Алекс, вскочивший на ноги, заслышав звук отпираемого замка, стоял посредине. Любовь все еще лежала в барокамере.
– Как она? – Степанов издали кивнул на девушку, не решаясь приближаться к ней, чтобы не выдать своих чувств. Ему необходимо было держать себя в руках.
– Уже лучше, – ответил Алекс, – но главное, что ее угнетает, – это страх. Избавьте ее от этого страха и все будет хорошо.
– Для этого я и пришел, мой друг, – ответил Степанов, заставив себя улыбаться галобионту, которого он успел уже возненавидеть всей душой.
– Вы без Геракла? – спросил Алекс, поглядывая на дверь, которую Степанов запер за собой.
– Да, я отослал его, чтобы он не мешал нашему с тобой общению. Как я понял, у вас с ним возникли какие-то разногласия. Я хочу выяснить в чем они заключаются и попробовать разобраться. Ты производишь впечатление умного и рассудительного мужчины. Надеюсь, что я не ошибаюсь.
– Я хотел бы думать о вас также, – ответил Алекс.
– Давай присядем, – профессор указал на кушетку и стул, стоящий рядом с ней, – в ногах правды нет.
Степанов первым уселся на стул, предоставив Алексу устроиться на кушетке.
– Ну-с, – заговорил Антон Николаевич, все с тем же участливым видом, – рассказывай, друг мой, что у вас произошло?
– Я хотел бы начать с другого. Отношения с Гераклом меня волнуют меньше всего.
– Вот как? – Степанов поднял брови. – Это меня огорчает.
Я надеялся, что вы с ним станете хорошими приятелями. Я создавал вас для того, чтобы вы верно служили мне. Значит, вы в какой-то степени братья.
– Он мне не брат, – ответил Алекс и тень набежала на его лицо. – Он ненавидит меня и, кажется, я испытываю к нему то же самое.
– Вот я и хочу понять, в чем у вас с ним дело.
– Я хочу понять другое, профессор, – сказал Алекс с решительным видом, – и я здесь из-за этого.
– Хорошо, мой друг, – Степанов с готовностью обратил к Алексу лицо, на котором застыло выражение доброжелательности, – я готов выслушать тебя и помочь тебе по мере моих возможностей.
Алекса ни в малейшей степени не обманул этот доверительный благожелательный тон. Он не верил профессору, чувствуя, что тот боится его и только и ждет случая, чтобы расправиться с ним.
– Прежде всего, – заговорил Алекс, мельком взглянув на лежащую в барокамере Любовь, – я хочу знать, кто мы.
– Кто вы? – переспросил Антон Николаевич, – кого ты имеешь в виду, мой друг?
– Себя и ее и этого вашего Геракла, – ответил Алекс, – он, как я понял, сродни нам по образу мыслей.
Степанов с задумчивым видом выдержал долгую паузу. Затем, глубоко вздохнув, начал говорить:
– Вы галобионты, мой друг.
– И с чем это едят? – с усмешкой осведомился Алекс.
– Действительно, я так привык к этому названию, и не учел, что оно не раскрывает истинного смысла. Вы представляете собой существа-амфибии. Обладая всеми качествами людей вы в то же время имеете свойства морских рыб. К примеру, в вашем с Любовью хромосомном наборе наличествуют гены дельфинов, быстроплавающих рыб, акулы. Если хочешь, я могу объяснить тебе все это подробно, когда у нас будет достаточно времени для этого. Ты согласен?
– Я хочу понять, – проговорил Алекс, потрясенный услышанным, – как вы смогли этого добиться?
– Понимаю, что это с трудом укладывается в традиционном сознании. – В голосе Степанова слышались нотки самодовольства, как бывало с ним всегда, когда он начинал говорить о своих достижениях. – Это удивляет не только тебя. Весь мир был бы потрясен, узнав, что где-то в морях и океанах плавают мои галобионты. Я ваш единственный создатель. Вы мои чада.
Алекс удивленно слушал профессора. В голове не укладывалось, что этот человек всерьез считает себя божеством, да еще и пребывает в непоколебимой уверенности, что созданные им галобионты обязаны беспрекословно подчиняться ему. Степанов уловил это удивление.
– Видишь ли, мой друг, – терпеливо продолжал профессор, – ты должен ценить, что без меня ты никогда не увидел бы этого мира. Надеюсь, тебе присуще чувство благодарности?
– Я хочу знать, за что должен вас благодарить, – ответил Алекс.
– Хотя бы за то, что ты сейчас сидишь перед мной.
– А вы часто благодарили своих родителей за то, что они дали вам жизнь?
Степанов старался сохранять спокойствие. Пока это ему удавалось.
– Что ж, – поговорил он со снисходительной усмешкой, – если тебе угодно, мой друг, вознесемся в философскую сферу. Мои родители создавали меня, повинуясь инстинкту, вложенному природой в каждого нормального человека, я говорю об инстинкте продолжения рода. Они, если выразиться утрированно, действовали наобум, ни в малейшей степени не представляя, к каким последствиям приведет акт совокупления. Я же, создавая себя, на девяносто процентов был уверен, какая личность разовьется в созданной мной гебуртационной камере. Твои тело, лицо, разум, характер, навыки и способности – все это было изначально предопределено мной.
Я желал создать именно такого индивида, как ты, и вот теперь ты здесь.
Степанов умолк, торжествующе глядя на Алекса.
– Для чего вы меня создали?
– Скорее, нужно спросить: «для кого», – поправил профессор, – отвечаю: для себя.
– То есть, вы создаете себе рабов.
– Ты слишком сильно выразился, мой друг, – Степанов по-отечески хлопнул Алекса по плечу, – я хочу видеть в вас не бездумных рабов – этот этап я уже прошел. Мне нужны помощники, умные, способные к диалектике, обладающие широким мышлением и громадным запасом знаний. Если хочешь, как только представится случай, я посвящу тебя в весь процесс.
Ты убедишься, какой титанический труд мне пришлось проделать, чтобы видеть себя сейчас. И еще, – добавил Степанов с горделивым смешком, – без ложной скромности скажу: никому до меня это не удавалось.
– Вы гений, – сказал Алекс.
Степанову не понравилось, что галобионт произнес это просто, без тени благоговения или хотя бы уважения.
– А раз так, разве я не заслужил отдачи?
– Что такое гениальность? – спросил Алекс вместо ответа.
– Гениальность? – с некоторой растерянностью повторил Степанов. – Это дар, которым наделила меня природа.
Конечно, я мог бы сказать, что во мне счастливо сочетаются редчайшие гены. Но это всего лишь везение, я готов признать.
– Вы считаете, что вправе безответственно распоряжаться этим даром? И что вы не обязаны отдавать себе отчет в своих деяниях?
– А ты, оказывается, моралист? – у профессора беспокойно забегали глаза, вопросы Алекса выбили его из колеи.
– Я пытаюсь мыслить логически. Вы утверждаете, что я должен испытывать к вам благодарность, но почему же вы тогда не испытываете благодарности к человечеству, наделившему вас гениальностью.
– А с чего ты взял, что я не испытываю благодарности? – неуверенно спросил профессор.
– С того, что вы используете этот дар для себя одного и убеждены в своем праве самолично распоряжаться им.
Степанов поднялся и заходил по комнате. Теперь он понимал, почему Геракл, со всей его незаурядной моральной силой, не смог оказать психологического воздействия на Алекса.
«Кажется, я создал чудовище», – сказал себе профессор, вскидывая на Алекса тревожные взгляды. Все же, он решил сделать еще одну, последнюю попытку.
– Видишь ли, мой друг, – заговорил Степанов, встав перед галобионтом, – оставим все эти моралистические споры, я хочу возвать к твоему разуму. Не сомневаюсь, что у тебя его хватает с избытком. Ты принадлежишь мне хотя бы потому, что только я один имею представление о всех механизмах твоего существования.
– Этой картой уже воспользовался ваш помощник Геракл, – произнес Алекс, кинув взгляд на барокамеру, – поэтому-то мы с ней и здесь.
При упоминании о Любови, Степанов окончательно вышел из терпения.
– Почему ты считаешь себя вправе отвечать не только за себя, но и за нее! – закричал профессор, приблизив покрасневшее лицо к Алексу. – Я полагался на тебя, доверил ее тебе, а ты вместо того, чтобы оправдать мое доверие, воспользовался моментом и так запугал ее, что она до сих пор не может придти в себя.
– Я не запугивал ее, – твердо ответил Алекс, спокойно выдержав гневный взгляд профессора.
– Не лги! – Степанов сорвался на фальцет. – Это ты задурил ей мозги!
– Она боялась вас все время. С самого первого мгновения своей жизни, когда она, открыв глаза, увидела вас перед собой, ее преследовал страх перед вами.
– Не правда! – пронзительно кричал Степанов. – Ей не за что меня бояться. Я хочу для нее только хорошего.
– Наверное, она не правильно истолковала ваши намерения.
– Это поправимо, – произнес уже более спокойным тоном, – я все поправлю. Просто все так нехорошо совпало. В момент, когда происходила адвентация, на нас напали, здесь творилась такая неразбериха, и к тому же, в любую минуту мог появиться полковник…
– Кто это?
– Что? – профессор осекся и недоуменно посмотрел на Алекса.
– Вы говорите о каком-то полковнике, я уже не первый раз слышу о нем.
– Это не относится к нашему разговору, – поспешил уйти от ответа Степанов.
Он прошелся по комнате, затем, заставив себя успокоиться, снова сел перед собеседником.
– Так вот, – заговорил Степанов, напустив на себя прежний благодушный вид, – оставим эти витания в догматических высях, тем более что, скажу тебе по личному опыту, они ни к чему дельному не приводят. Ты мое создание…
Алекс поморщился: слишком часто за последнее время ему приходилось слышать эти набившие оскомину слова.
– Ты мое создание, – повторил Степанов, словно нарочно, – и потому, только я один знаю, что тебе нужно в этой жизни.
Ты зависишь от меня, нравится тебе это, или нет. Только я один знаю, что тебе нужно. Только я один могу сказать, что для тебя хорошо, а что нет. Кстати, то же самое касается и ее, – Степанов кивнул на барокамеру.
– Вижу, что вы пытаетесь оказывать на нас воздействие путем шантажа, – произнес Алекс, – это наводит на мысль, что других способов воздействия у вас нет, в противном случае вы давно использовали бы их. Я был наивен, когда надеялся поговорить с вами в открытую. Вы ничем не лучше вашего помощника.
– Пусть так, – Степанов презрительно улыбался, – нравится тебе или нет, я буду действовать так и дальше.
Профессор вдруг принял деловитый вид.
– Хватит болтать попусту, – сказал он, – тебя ведь волнует судьба этой девушки?
Алекс не ответил. Впервые за весь их трудный разговор на его лице проступила тревога.
– Так вот, мой друг, помоги-ка мне. Нам нужно привести ее в чувство.
* * *
…Я люблю тебя, мой милый, – говорила она, страстно прижимаясь к нему всем своим дрожащим телом. – Я так ждала тебя, где ты был так долго?
Ощущение трепещущих пальцев на его теле было одновременно и притягивающим и отталкивающим. Жаркое прерывистое дыхание, обжигало его лицо, вызывая бурю в его жаждавшем удовлетворения теле.
– Я так боялась, что ты больше никогда не появишься! – звонко шептала женщина. – Мне было так плохо без тебя, мой любимый…
У Геракла путались мысли. Переступив порог ненавистной ему нищенской комнаты, он снова испытал те же чувства, что и в тот раз, когда побывал здесь впервые и застал Елену в объятиях пьяного мужчины. Но в этот день все было по-другому. Аккуратно прибранная комната уже не вызывала омерзения. Казалось, что и воздух в квартире стал чище и свежее. Геракл понимал, что это можно отнести на счет изнеможения, в котором он добрался до Елены.
Дорога из Москвы в Санкт-Петербург отняла у него больше половины суток. Вместо того, чтобы отлежаться где-нибудь в тихом месте и залечить свои раны, Геракл прошел пешком несколько десятков километров. Добравшись до Ленинградского вокзала Геракл купил билет в плацкартный вагон. На какой-то станции поезд неожиданно остановился. Из разговоров между пассажирами, Геракл узнал, что это непредвиденная остановка. Не став ждать выяснения причин, он соскочил с поезда, прошел около пятнадцати километров пешком до шоссе, остановил машину и доехал на ней до пригорода Санкт-Петербурга. Бросив машину с трупом водителя в багажнике, Геракл пересел на электричку, на которой и добрался до города. На протяжении всего пути, он почти не занимался своими ранами. Лишь два раза сменил повязку.
Теперь, вместо военной формы на нем была одежда, снятая с убитых в микроавтобусе. Снова ему пришлось долго подбирать рубашку, брюки и обувь, которые подходили бы ему по размеру. Самый большой размер ноги оказался у прыщеватого парня, но ступням опять было тесно в узких ботинках. Этот дискомфорт не способствовал улучшению его состояния. К физическому недомоганию примешивалась и постоянная тревога. Геракл ни на секунду не забывал, что за ним ведется настоящая охота. Теперь, когда его приметы были известны, риск оказаться пойманным многократно возрос. Геракл отдавал себе отчет, что в таком состоянии ему вряд ли удастся уйти от погони.
И все-таки он продолжал свой путь. Какая-то неодолимая сила властно влекла Геракла в Петербург, к женщине, лишившей его покоя. Он знал, что не успокоится, пока в истории их с Еленой отношений не будет поставлена финальная точка. Геракл и сам еще не представлял, в чем будет заключаться окончательное прояснение этого болезненного вопроса. Однако, его не оставляла уверенность, что все решится само собой, как только он переступит порог комнаты Елены.
Она встретила Геракла так, словно только его и ждала.
Женщина не проявила ни малейшего удивления – одну только радость. Увидев его, Елена с шумными восклицаниями кинулась к нему на шею.
– Я так ждала тебя, мой любимый, – все время повторяла женщина со слезами и придыханиями.
Сначала Геракл хотел оттолкнуть ее, тем более что, каждое прикосновение вызывало боль в его натруженном, израненном теле. Но что-то лишало его сил и желания сопротивляться горячим ласкам. Елена действительно тосковала по нему – это было ясно.
– Почему ты не приходил так долго? – спрашивала она, впиваясь в Геракла настойчивым взглядом, и тут же, не давая ему вымолвить ни слова, изливала свою любовь и тоску.
Его мощные руки сомкнулись вокруг женщины, губы потянулись к ее жарко шепчущим пересохшим губам. И в этот момент Геракл ощутил вдруг такую слабость, что у него подкосились ноги и потемнело в глазах. Тут только Елена заметила, как ему плохо.
– Что с тобой, милый? – испуганно спросила она, отстраняясь и вглядываясь в его бледное лицо.
– Я устал, – проговорил Геракл и поискал глазами, куда бы ему присесть.
– Господи, милый! – запричитала женщина. – Ты же совсем больной! Что с тобой?
– Подожди, – Геракл отстранил ее и шагнул в глубину комнаты.
– Да-да, милый, тебе нужно прилечь, – Елена схватила его за руку и повлекла его к софе.
Геракл покорно сделал несколько шагов, он был слишком слаб, чтобы сопротивляться. Но при виде софы, застеленной полинявшим гипюровым покрывалом, в его памяти снова всплыла безобразная сцена, явившаяся его взору во время прошлого визита к Елене.
– Что ты делаешь? – растерянно вскрикнула женщина, оказавшаяся на софе после грубого толчка.
– Ты грязная шлюха, – процедил Геракл.
Теперь его глаза туманила не слабость, а ненависть. Он не мог понять, как это всего минуту назад мог спокойно переносить ее ласки и даже отвечать на них.
– Ты презренная самка, я ненавижу тебя.
Елена привстала на софе, глядя на Геракла с немой мольбой. Из его широко раскрытых глаз вновь потекли слезы. Но теперь это были слезы отчаяния.
– Я пришел сюда, чтобы наказать тебя, – продолжал Геракл, – ты предала меня.
Елена качала головой, не в состоянии вымолвить ни слова в свое оправдание. Единственным аргументом в ее защиту была любовь к Гераклу, но по его искаженному злобой лицу было ясно, что прощения она не дождется. И Елена молчала, глядя на стоящего посреди комнаты Геракла с до боли знакомым ему выражением обреченности на залитом слезами лице.
* * *
Дзержинец забил тревогу. Ему сообщили, что покинув военную часть, Геракл направился не к ожидающей его машине, а двинулся в направлении трассы. Судя по тому, какое оживление поднялось в стане врага, можно было судить, что операция по уничтожению следов галобионта завершена успешно. Люди Дзержинца то и дело фиксировали проявление активной деятельности сотрудников военной разведки. Можно было представить, как рвал и метал Секретчик. Однако удовлетворения этот факт не приносил. Геракл был ранен, об этом свидетельствовали пятна крови, оставленные им в лесополосе неподалеку от военной части. В милицейских сводках появилось сообщение об обнаружении микроавтобуса «Газель» с тремя трупами, брошенная в районе железнодорожной станции. На сиденье «Газели» также были найдены кровавые следы.
Куда направлялся Геракл, оставалось загадкой. Дзержинец бросил все силы на его поимку. Это была задача чрезвычайной важности. Ведь если людям Секретчика удастся перехватить беглеца, в руках военной разведки появится несоизмеримо более весомое доказательство – живой галобионт. Этого нельзя было допустить. Никогда еще полковник не стоял так близко к краю пропасти. Только один человек мог повлиять на ход событий. Дзержинец спешно направился к Степанову, который все еще пребывал на главной базе. Он не обратил внимание, что профессор выглядит как нельзя более взвинченным, так как его отвлекли от важного дела.
– Вы обманули меня, профессор! – заявил он прямо с порога.
– Что случилось, полковник?
– Ваш помощник скрылся.
До Степанова не сразу дошел смысл сказанного, он был еще во власти личных проблем. Но то, как выглядел Дзержинец, заставило профессора забыть об Алексе и Любови.
– Как скрылся? – недоумевал Антон Николаевич.
– Очень просто! Взял и скрылся. Его не могут найти ни мои люди, ни, слава Богу, люди генерала.
– Ничего не понимаю, – забормотал Степанов, беспокойно перемещаясь с места на место по своему кабинету.
– Прекратите мелькать у меня перед глазами, – приказал Дзержинец, упав в кресло.
Антон Николаевич замер и осторожно приблизился к столу.
– Он что, не справился со своим заданием?
– Насколько мне удалось установить, справился, – отвечал полковник, – но его дальнейшее поведение свело на нет этот результат.
– Я ничего не понимаю, – все недоумевал Степанов.
– Вы уверяли меня чуть не с пеной у рта, что ваш галобионт абсолютно надежен, – но все оказалось не так!
Глаза полковника метали молнии, профессор стоял перед ним, будто нашкодивший школяр. Реакция Степанова не оставляла сомнений, что поступок Геракла является для него такой же неожиданностью, как и для полковника.
– Вместо того, чтобы вернуться к моим людям, Геракл исчез в неизвестном направлении.
Степанов не верил своим ушам. У нее на языке вертелось только одно: «Этого не может быть», – но он не мог решиться открыть рот.
– Самое страшное, – продолжал Дзержинец, испепеляя профессора глазами, – что ваш помощник был ранен. Я не знаю, насколько серьезно его ранение, но как бы то ни было, это серьезно осложняет ситуацию. В любой момент Геракл может попасть в лапы военной разведки. Это будет страшнее ситуации с Тихомировым. Тут они приобретут стопроцентное доказательство существования галобионтов. Вы понимаете, что это значит?
Степанов лихорадочно качал головой. У него было ощущение, что он участвует в какой-то бредовой фантасмагории. Нечто незыблемое, в чем он был уверен больше, чем в себе самом, вдруг оказалось призрачным и ненадежным.
– Неужели это правда… – пробормотал он, вперив опустошенный взгляд в стену кабинета.
– Представьте, да, профессор, – язвительно ответил Дзержинец, – или вы думаете, что я явился сюда, чтобы подшутить над вами?
– А вы уверены, что все произошло именно так, полковник? – с надеждой спросил Антон Николаевич, – может быть, ваши люди что-то упустили?
– Все произошло именно так. Ваш помощник похитил микроавтобус, с тремя людьми, которых он застрелил, и скрылся.
Степанов все не мог придти в себя от потрясения.
– Я приехал сюда не для того, чтобы предъявлять вам претензии, – сказал Дзержинец уже в более миролюбивом ключе, – мне нужно выяснить, куда, по вашему мнению, мог направиться Геракл.
– Я… я не знаю, – залепетал Степанов, всплескивая руками, – мне ничего не известно…
– Замолчите! – осадил его полковник. – Думайте, профессор, я подозреваю, что это может быть как-то связано с его первой поездкой. Помните, вы говорил, что в галобионтом произошло нечто неожиданное. Я хочу знать об этом более подробно. Самое главное, что нам необходимо сейчас сделать, это найти Геракла и спрятать его от всех. В данный момент меньше всего меня интересует вопрос: каким его найдут, живым или мертвым.
Это прозвучало как приговор. Степанов с отчаянием осознал, что может лишиться своего единственного надежного помощника. Но он понимал так же, что на карту поставлено все, не исключая его самого.
– Хорошо, полковник, – сказал он с глубоким вздохом, – я расскажу вам все, что мне известно.
Из слов профессора следовало, что Геракл выходил на сушу и попробовал адаптироваться к условиям жизни в Санкт-Петербурге.
– Мы выбрали этот город, потому что он является вторым в стране по величине, а мне хотелось выяснить, как повлияет на него жизнь среди большого скопления людей, – пояснил Степанов.
Из отчета Геракла выходило, что галобионту без труда удалось найти и средства к существованию и в очень короткие сроки вольготно себя почувствовать в этом мегаполисе. Больше того, в первый день своего появление в Санкт-Петербурге Геракл сумел познакомиться с женщиной, с которой у него возникла сексуальная связь.
– Как вы могли молчать об этом, профессор! – снова взъярился Дзержинец. – То что вы сделали – непозволительно!
– Он просил меня об этом, – оправдывался Степанов с жалким видом. – Мне пришлось обещать ему это в качестве вознаграждения за успешно проделанную операцию с подлодкой.
– Не лгите, – глухо произнес полковник, – я уверен, что это все ваши экспериментаторские изыски. Вы понимаете, что не имели права поступать так за моей спиной.
Дзержинец встал и прошелся по кабинету.
– Черт возьми! – процедил он сквозь зубы. – Хотел бы я знать, что вы еще проделывали в тайне от меня.
Степанов затрепетал от мысли, что полковник решит сделать это немедленно. На нижнем этаже, в реабилитационной комнате по-прежнему находились галобионты пятой серии, о существовании которых полковник все еще не подозревал.
«Если он найдет их – мне конец!» – с ужасом подумал Степанов, кусая губы.
Но на его счастье, Дзержинцу покуда было не до того.
– Что сталось с этой женщиной? – спросил полковник, останавливаясь перед профессором.
– Я не знаю, – честно ответил Степанов.
– Как же так! – за время их долгого знакомства, Антон Николаевич впервые видел полковника таким потерянным. – Как вы могли пустить все это на самотек?
– Но ведь у нас было столько проблем…
– Я не желаю больше слышать ваших жалких оправданий.
Дзержинец, судя по его решительному виду, принял какое-то решение.
– Что вы знаете об этой женщине? – спросил он.
– Только то, что она, как я понял, не самого примерного поведения, зовут ее Елена и она живет где-то в районе Пескаревского кладбища.
– Значит, он сейчас в Санкт-Петербурге, – сосредоточенно сказал Дзержинец, – нужно направляться туда.
– Послушайте, полковник, – заговорил Степанов, бросаясь вслед за Дзержинцем, – вы сказали, Геракл ранен? Это серьезно?
– Откуда мне знать, – раздраженно пожал плечами полковник, – несомненно, он потерял немало крови.
– Куда вы сейчас, полковник? – крикнул Степанов вслед удаляющемуся Дзержинцу.
– Рассылать сообщения.
– Постойте! Ведь вы можете не успеть! Наверняка его след уже найден!
– Возможно, нам удастся перехватить его хотя бы у них из-под носа.
– Постойте, – снова крикнул Степанову, – у меня есть один план.