Страница:
Она помрачнела:
– По какому праву? Ведь он – даже не високосник.
– В данный момент он помогает деду редактировать священные тексты; подозреваю, меня для того и отправили с глаз долой, чтобы не отсвечивала. Не думаю, что ему удастся отменить принцип високосничества и при этом сохранить сущность веры, но, чтобы отодвинуть меня в сторону, он вполне может убедить Сальвадора, что истинным високосником должен считаться только мужчина или что необходимо разграничить обязанности Богоизбранного, сделав его чисто декоративной фигурой, и обязанности, так сказать, руководителя, который будет вершить судьбы Общины и всего Ордена.
Я покосилась на Рики, который замер с набитым ртом. Мораг перехватила мой взгляд.
– Все нормально, Рик. Это мы о божественном. Он успокоился, кивнул и вплотную занялся чизбургером.
– Не исключаю, что все дело во мне, – продолжила я, пожав плечами. – То ли он не может простить какую-то старую обиду и замышляет меня отстранить… – Я покачала головой. – Нет, вряд ли. Думаю, он гребет под себя и своего сына Мабона.
– Похоже, он тебя боится.
Я открыла рот, чтобы возразить, но вспомнила хорошо знакомое выражение его лица, которое впервые заметила в тот день, когда оживила найденную в придорожной траве лисицу. Потупившись, я придержала язык.
– А что себе думает Сальвадор? – спросила Мораг. – Ты уверена, что старикан к этому непричастен?
– Не на сто процентов… но, в общем… Полагаю, он просто воспользовался моментом. – Я горько усмехнулась. – Чтобы воспользоваться мной.
– Вот гад! – воскликнула Мораг.
Рики опять встрепенулся.
– Не надо, Мораг, – сказала я. – Как-никак, он наш основатель и мой родной дед. Думаю, мужское начало… вкупе с алкоголем… одолело в нем пророка.
– Не усложняй, сестренка.
– Он дал нам все, Мораг, – настаивала я. – Весь уклад нашей жизни. Не будем хулить найденное им сокровище по той лишь причине, что рука из плоти и крови слегка запачкалась, открывая ларец.
– Тебе бы стихи сочинять, – сказала Мораг, – Да только терпимость хлещет через край, вот в чем твоя беда. – Это, кажется, было самое прозорливое из ее суждений.
– Поверь: Аллану не приходится рассчитывать на мою терпимость, но я должна предъявить Ордену конкретные факты.
– Так-то лучше, – с нажимом произнесла она.
– На тебя можно рассчитывать?
– Разве я способна чем-то помочь? – Она оставалась невозмутимой, но Рики опять насторожился.
– Ты сможешь приехать в Общину? Сможешь подтвердить мои слова? Я прошу всего лишь сказать правду о письмах Аллана, о телефонных звонках, о том, как он тебе лгал. Сможешь?
– По-твоему, меня станут слушать? – неуверенно спросила она.
– Думаю, да. Но до поры до времени Аллан ничего не должен знать о нашей встрече, иначе он попытается тебя опорочить, как опорочил меня. Если мы раскроем карты только на общем сборе, во время полной службы, у него не будет возможности повлиять на умы, распуская слухи и домыслы. Надо выбить почву у него из-под ног.
– А вдруг мне припомнят порно? – забеспокоилась Мораг.
– Профессия, допустим, не самая почтенная, но мы больше переживали из-за твоего отступничества, так что радость от твоего возвращения перевесит досаду оттого, что своей славой ты обязана не музыкальной, а совсем другой артистической карьере, – заверила я с некоторой долей сомнения. – Сальвадор, конечно, рвет и мечет, но, думаю, скорее по причине обмана, а не из-за сущности твоей… карьеры. Впрочем, надеюсь, у него это пройдет, – усмехнулась я, – как только ты пустишь в ход свои чары.
– Можно попытаться. – Ее чары были способны растопить камень.
– Думаю, самое правильное будет, – на ходу соображала я, – если мы появимся вместе. Точнее, примерно в одно и то же время, во избежание кривотолков. Как ты считаешь?
– Ладно. Как скажешь. Договорились. Вот только когда?
Я задумалась. Ближайшая общая служба состоится воскресным вечером, в полнолуние. То есть через два дня. Времени в обрез, но, может, это и к лучшему.
– Договоримся. Но, по всей вероятности… уже послезавтра.
Мораг выпрямилась и помедлила с ответом.
– Сегодня, считай, день прошел. Завтра – Ливен и Данди. После мы хотели махнуть в Абердин, но можем вместо этого отправиться в Перт, тогда можно будет и Стерлинг прихватить. Дам тебе наши телефоны в гостинице. Идет?
Я тоже ответила не сразу:
– Идет. Хотя возможна небольшая заминка.
– Будь что будет. – Мораг преисполнилась решимости. – Каковы твои ближайшие планы?
К стыду своему, я решила солгать, но тут же подумала, что в таких делах без доверия нельзя.
– Собираюсь проведать двоюродную бабку Жобелию, – призналась я.
Мораг вытаращила глаза:
– Что я слышу? Мне казалось, она пропала без вести.
– Я тоже так считала. Но дядя Мо раскололся.
– Ну и дела! Кстати, как он себя чувствует? Я взглянула на настенные часы:
– В данный момент – отвратительно.
Глава 23
Глава 24
– По какому праву? Ведь он – даже не високосник.
– В данный момент он помогает деду редактировать священные тексты; подозреваю, меня для того и отправили с глаз долой, чтобы не отсвечивала. Не думаю, что ему удастся отменить принцип високосничества и при этом сохранить сущность веры, но, чтобы отодвинуть меня в сторону, он вполне может убедить Сальвадора, что истинным високосником должен считаться только мужчина или что необходимо разграничить обязанности Богоизбранного, сделав его чисто декоративной фигурой, и обязанности, так сказать, руководителя, который будет вершить судьбы Общины и всего Ордена.
Я покосилась на Рики, который замер с набитым ртом. Мораг перехватила мой взгляд.
– Все нормально, Рик. Это мы о божественном. Он успокоился, кивнул и вплотную занялся чизбургером.
– Не исключаю, что все дело во мне, – продолжила я, пожав плечами. – То ли он не может простить какую-то старую обиду и замышляет меня отстранить… – Я покачала головой. – Нет, вряд ли. Думаю, он гребет под себя и своего сына Мабона.
– Похоже, он тебя боится.
Я открыла рот, чтобы возразить, но вспомнила хорошо знакомое выражение его лица, которое впервые заметила в тот день, когда оживила найденную в придорожной траве лисицу. Потупившись, я придержала язык.
– А что себе думает Сальвадор? – спросила Мораг. – Ты уверена, что старикан к этому непричастен?
– Не на сто процентов… но, в общем… Полагаю, он просто воспользовался моментом. – Я горько усмехнулась. – Чтобы воспользоваться мной.
– Вот гад! – воскликнула Мораг.
Рики опять встрепенулся.
– Не надо, Мораг, – сказала я. – Как-никак, он наш основатель и мой родной дед. Думаю, мужское начало… вкупе с алкоголем… одолело в нем пророка.
– Не усложняй, сестренка.
– Он дал нам все, Мораг, – настаивала я. – Весь уклад нашей жизни. Не будем хулить найденное им сокровище по той лишь причине, что рука из плоти и крови слегка запачкалась, открывая ларец.
– Тебе бы стихи сочинять, – сказала Мораг, – Да только терпимость хлещет через край, вот в чем твоя беда. – Это, кажется, было самое прозорливое из ее суждений.
– Поверь: Аллану не приходится рассчитывать на мою терпимость, но я должна предъявить Ордену конкретные факты.
– Так-то лучше, – с нажимом произнесла она.
– На тебя можно рассчитывать?
– Разве я способна чем-то помочь? – Она оставалась невозмутимой, но Рики опять насторожился.
– Ты сможешь приехать в Общину? Сможешь подтвердить мои слова? Я прошу всего лишь сказать правду о письмах Аллана, о телефонных звонках, о том, как он тебе лгал. Сможешь?
– По-твоему, меня станут слушать? – неуверенно спросила она.
– Думаю, да. Но до поры до времени Аллан ничего не должен знать о нашей встрече, иначе он попытается тебя опорочить, как опорочил меня. Если мы раскроем карты только на общем сборе, во время полной службы, у него не будет возможности повлиять на умы, распуская слухи и домыслы. Надо выбить почву у него из-под ног.
– А вдруг мне припомнят порно? – забеспокоилась Мораг.
– Профессия, допустим, не самая почтенная, но мы больше переживали из-за твоего отступничества, так что радость от твоего возвращения перевесит досаду оттого, что своей славой ты обязана не музыкальной, а совсем другой артистической карьере, – заверила я с некоторой долей сомнения. – Сальвадор, конечно, рвет и мечет, но, думаю, скорее по причине обмана, а не из-за сущности твоей… карьеры. Впрочем, надеюсь, у него это пройдет, – усмехнулась я, – как только ты пустишь в ход свои чары.
– Можно попытаться. – Ее чары были способны растопить камень.
– Думаю, самое правильное будет, – на ходу соображала я, – если мы появимся вместе. Точнее, примерно в одно и то же время, во избежание кривотолков. Как ты считаешь?
– Ладно. Как скажешь. Договорились. Вот только когда?
Я задумалась. Ближайшая общая служба состоится воскресным вечером, в полнолуние. То есть через два дня. Времени в обрез, но, может, это и к лучшему.
– Договоримся. Но, по всей вероятности… уже послезавтра.
Мораг выпрямилась и помедлила с ответом.
– Сегодня, считай, день прошел. Завтра – Ливен и Данди. После мы хотели махнуть в Абердин, но можем вместо этого отправиться в Перт, тогда можно будет и Стерлинг прихватить. Дам тебе наши телефоны в гостинице. Идет?
Я тоже ответила не сразу:
– Идет. Хотя возможна небольшая заминка.
– Будь что будет. – Мораг преисполнилась решимости. – Каковы твои ближайшие планы?
К стыду своему, я решила солгать, но тут же подумала, что в таких делах без доверия нельзя.
– Собираюсь проведать двоюродную бабку Жобелию, – призналась я.
Мораг вытаращила глаза:
– Что я слышу? Мне казалось, она пропала без вести.
– Я тоже так считала. Но дядя Мо раскололся.
– Ну и дела! Кстати, как он себя чувствует? Я взглянула на настенные часы:
– В данный момент – отвратительно.
Глава 23
Если выбрать проторенный маршрут, каким следуют все остальные, то и увидишь лишь то, что уже всеми видено, – так на протяжении многих лет формируется отношение нашей религии к перемене мест и внедрению в мир. По этой причине я с некоторым сожалением перебирала в уме свои недавние путешествия, пока ехала на поезде Эдинбург-Глазго после встречи с Мораг и Рики.
Для человека нашей веры оптимальный маршрут из Эдинбурга в Глазго – это, как я привыкла считать, пеший поход вдоль берегов реки Форт и Клайдского канала; именно такой путь я мысленно проделывала в общинной библиотеке, обложившись картами. А сама – подумать только – теперь ехала с востока на запад по железной дороге, как поступают все нормальные Сибариты. Моей единственной и по сути ничтожной уступкой Принципу окольное™ был выбор обыкновенного пассажирского поезда вместо экспресса: экспресс идет прямиком через Фалькирк, а пассажирский тащится через Шоттс, делая крюк в южном направлении. В Беллсхилле мне предстояла пересадка на Гамильтон, а значит, этот путь, как ни прискорбно, оказывался куда менее окольным. Зато так выходило медленнее, чем с пересадкой в Глазго, и это худо-бедно примиряло с действительностью.
Мораг и Рики пригласили меня поужинать: они собирались в индийский ресторанчик. Искушение было велико, но я предпочла без промедления выехать в Мочтай, надеясь в тот же вечер повидать двоюродную бабку Жобелию. На вокзале Уэйверли мы с Мораг обнялись, а Рики на прощание мрачно, хотя и бережно пожал мне руку. Мораг спросила, не подкинуть ли мне деньжат; я засомневалась.
С самого начала, прямо в общинной конторе – надо же, с того понедельника минуло почти две недели, – я для себя решила, что двадцать девять фунтов – это благословенная и подлинно значимая сумма, но, с одной стороны, тогда я еще не подозревала, что мой родной брат опустился до пользования мобильным телефоном в самом сердце нашей Общины, а с другой стороны, у меня не было иллюзий по поводу безденежья в жестоком мире чистогана. Я сказала, что с благодарностью возьму в долг двадцать девять фунтов. Мораг рассмеялась, но тут же осеклась.
Во время этой поездки сквозь обласканные солнцем пейзажи – лоскутные поля, городки, заброшенные фабрики, отдаленные леса и еще более отдаленные холмы – у меня впервые появилась возможность оглянуться на события последних двух суток. До этого я просто не могла оправиться от потрясения, или же была не одна, или, как во время возвращения из Ньюкасла, репетировала беседу с Мораг, пытаясь предугадать, как сложится наш разговор, особенно с учетом ее скепсиса и подозрительности. Далее предстояла аналогичная беседа с двоюродной бабкой, но эта перспектива была слишком туманной, чтобы полностью занять мои мысли, – потому мне и удалось наконец сосредоточиться.
Я взвесила свои недавние поступки. Итак: мелкое воровство, ложь, мошенничество, лицемерие, кража, потакание слабостям ближнего с корыстной целью, двухнедельное пренебрежение молитвой, пользование благами Неспасенных, телефонные разговоры, перемещение на автомобиле, на автобусе, по железной дороге и по воздуху, посещение торговых точек и многочасовое вкушение едва ли не всех гедонистических наслаждений, предлагаемых одним из крупнейших городов мира; впрочем, последнее прегрешение было совершено в компании волевой и бесшабашной родственницы, которая вписалась в чуждый мир, где погоня за развлечениями, барышами и успехом возведена, можно сказать, в ранг заповеди. За всеми этими проступками стояло данное себе самой – все там же, в общинной конторе – твердое обещание докопаться до истины, чтобы использовать ее как кувалду, обрушить на головы тех, кому страшна эта тяжесть, пусть даже не всякий такое выдержит.
Ну и Дела: меня словно подменили. Покачав головой, я опять стала разглядывать все тот же лоскутный пейзаж. Мною овладело сомнение (как ни странно, впервые): а смогу ли я вернуться к прежней жизни? Всего лишь два дня назад, стоя в комнатенке фермерского дома, я размышляла о том, что мою жизнь определяют не материальные блага, а исключительно отношение к членам Общины и Ордена, к ферме и окрестным землям… А теперь я от всего этого отрезана – не столько расстоянием (как замышлял мой брат), сколько чужим вероломством: удивительно, как я еще не сломалась, чувствуя себя изгнанной, отверженной, чуть ли не отлученной от Церкви.
У меня, конечно, оставался Дар, но непостижимая, а ныне опороченная способность исцелять других сама по себе меня не ободряла; скорее, она служила дополнительным подтверждением моей исключительности.
Наверное, дело было в том, что я, не собираясь долго ходить в отверженных, вынашивала жестокие, но, как ни странно, ободряющие планы победного возвращения, да еще с огненным мечом истины, который должен был поразить моих недругов. Наверное, дело было просто-напросто в том, что полученное воспитание закалило мою силу воли и самостоятельность – эти качества, заложенные семьей, окружением и нашей верой, теперь обрели независимое бытие. Так нежный побег растет и крепнет под сенью вековых деревьев, укрывающих его от жестокой непогоды, но в какой-то момент перестает нуждаться в их защите: пусть даже их срубят, он выстоит в одиночку, напитавшись силой и живительными соками, а в случае надобности сам защитит новые ростки.
Во всяком случае, так я рассуждала сама с собой, пока поезд вяло тащился от одной маленькой станции к другой, петлял меж стен зелени и отбрасывал длинную тень с северной стороны на дороги, поля, леса и далекие холмы, с каждой минутой приближая меня – хотелось надеяться – к двоюродной бабушке Жобелии. Вечером я планировала ее навестить, а потом устроиться на ночлег – либо под открытым небом на краю деревни, либо в какой-нибудь дешевой гостинице. Еще мне хотелось выкроить время для того, чтобы на обратном пути заехать в Глазго и проведать брата Топека, студента тамошнего университета, но это было делом второстепенным.
Топек – не только мой добрый друг, но еще и родственник (его родители – сестра Эрин и Сальвадор); я рассчитывала, что он меня не выдаст, если я вдруг появлюсь у него на пороге, вместо того чтобы ехать в Спейдтуэйт с дядей Мо или держать путь в Лондон, как было сказано в моей записке, оставленной под стаканом; впрочем, без особой нужды посвящать Топека во все планы, видимо, не следовало, тем более что его мать трудилась под началом Аллана.
В поезде было тепло. Закрыв глаза, я попыталась вызвать в памяти карту, которую видела в эдинбургском книжном магазине, и заранее сориентироваться, в какую сторону идти из Гамильтона.
Меня сморил сон, но перед Беллсхиллом я проснулась, а через полчаса сделала пересадку. Путь от Гамильтона до Мочтая нашла по дорожным указателям и в тот же тихий и спокойный синеватый вечер, около девяти, была у цели.
Пансионат в деревне Глоумингс занимал внушительное старинное здание из красного песчаника, изуродованное с обеих сторон нелепыми, грубо оштукатуренными, квадратными в плане пристройками. Это сооружение стояло на отшибе; от унылой деревушки его отделял парк – трава и платаны. Между пансионатом и точно таким же зданием, только без пристроек, тянулась проселочная дорога к фермерским угодьям, раскинувшимся на невысокой гряде холмов; по другую сторону находились опоры электрической подстанции, от которой исходило непрерывное жужжание. Окнами пансионат выходил на поля по другую сторону дороги. Я шагнула на пандус, заменявший ступени.
– Тебе чего? – К дверям подскочила загнанная, всклокоченная деваха в голубом сестринском халате и в больших красных очках с круглыми стеклами.
– Добрый вечер. – Я приподняла шляпу. – Мне бы повидать госпожу Жобелию Умм, урожденную Азис.
– Жобелию? – недовольно скривившись, переспросила молодка.
– Совершенно верно. Можно войти?
– Нет, незя, – сказала она визгливым, гнусавым голосом. При каждом слове очки прыгали вверх-вниз. Она взглянула на часы. – Времечко вышло, так что извиняй.
Я одарила ее терпеливой, снисходительной улыбкой:
– Вы, наверное, не поняли, уважаемая. Я прибыла по срочному делу. Позвольте представиться: Благословенная Гайя-Мари Исида Сарасвати Минерва Мирза Умм Ласкентарийская, Богоизбранная Третья.
Она тупо смотрела на меня. Я продолжала:
– Уверена, меня уже ждут. Наши адвокаты направили сюда официальное письмо. Чем объясняется ваше неведение?
– Ох… вот незадача… одна я тут, начальства-то нету. А пущать не велено, и спросить не у кого.
– Будьте любезны выслушать, – продолжила я. – Мне необходимо безотлагательно повидать госпожу Жобелию. Ставлю вас в известность, что в случае необходимости имею право юридически санкционировать собственный доступ, но полагаю, что администрация данного учреждения – как и я лично – предпочла бы избежать судебного вмешательства.
– Ы-ы-ы… так ведь… – промямлила молодка с таким подавленным и горестным видом, что я на мгновение устыдилась всей этой белиберды. – Пущать-то не велено, цыпочка моя, вот и все тут. Меня ж с работы попрут, ага? Тут с этим строго, не забалуешь…
– Тогда вы тем более обязаны меня пропустить…
За ее спиной, в потемках, началось какое-то шевеление.
– Это мой Джонни? – осведомился слабый, дребезжащий голос, и из-за плеча санитарки высунулась старческая голова – череп, обтянутый прозрачным пергаментом.
Мне в нос ударил запах дезинфекции.
– Не, это не он, – выкрикнула девица. – Ступайте к себе, мисс Карлайл.
– Это мой Джонни? – не унималась старушка, прижимая к щекам ладони, трепещущие полуживыми белыми птицами.
– Да не к вам это, мисс Карлайл, – ответил ей все тот же крик, беззлобный и невыразительный, каким привычно разговаривают с тугоухими. – Сидите у себя; скоро спатеньки пойдем, ага? – Одной рукой санитарка осторожно развернула мисс Карлайл и загородила собой дверь, полуприкрыв створки.
– Говорю вам, – обратилась она ко мне, – вы уж не серчайте, цыпочка моя, токо незя вам сюда, незя и все тут. А у меня дел по горло, ага?
– Ты точно знаешь, дорогуша, что это не Джонни? – упорствовал в вестибюле все тот же дребезжащий голос.
– Что ж, – произнесла я. – В таком случае я не сойду с места, пока вы меня не пропустите.
– Так ведь незя. Чесслово. Незя – и все. Извиняйте. – За ее спиной что-то рухнуло на пол; она оглянулась. – Побегу. С меня голову сымут. Уж простите…
– В таком случае вы рискуете подпасть под статью гражданского ко… – Я не договорила; дверь захлопнулась; щелкнул замок.
Изнутри доносился приглушенный крик:
– Да нет, нет, мисс Карлайл, это не…
Я решила подождать, а потом сделать еще одну попытку: все-таки упорство иногда вознаграждается. Надо было хотя бы узнать, дежурит ли эта молодка всю ночь или скоро сменится. Сняв дорожный мешок, я присела на него у порога. Потом достала томик «Правописания» и в последних проблесках дневного света ухитрилась прочесть несколько абзацев.
Однако мне не сиделось, и через некоторое время я решила обойти здание кругом. С одной стороны меня встретила запертая калитка, зато с другой – открытый проход. Вдоль шершавой оштукатуренной стены стояли высокие мусорные бачки, серые и желтые, а над ними обрывалась металлическая пожарная лестница. На заднем дворе сушились многочисленные белые простыни и серые одеяла, удрученно повисшие в безветренной тишине. Я осторожно подергала дверь черного хода, но она была заперта.
Вдруг до моего слуха донесся частый стук. Я приготовилась увидеть все ту же санитарку, решившую меня прогнать, но оказалось, это старушка, которая выглядывала из-за ее плеча, – мисс Карлайл. Закутанная в темный халат, она стояла у окошка бокового флигеля. Еще раз постучав в стекло, она поманила меня пальцем. Я подошла ближе и остановилась прямо под окном. Она повозилась с задвижкой. Через некоторое время рама приоткрылась. Старушка высунула голову.
– Ш-ш-ш. – Она приложила к губам молочно-белый палец.
Я кивнула и повторила ее жест. Тогда она знаком предложила мне влезть в окно. Я огляделась. К этому времени уже совсем стемнело, и я почти ничего не видела, но, похоже, поблизости никого не было. Просунув в окно котомку, я взобралась на подоконник.
В тесной каморке пахло… старостью: продуктами жизнедеятельности, которых угасающий организм выделял самую малость, отчего запах не вызывал отвращения. К нему примешивался еще один слабый запах, не лишенный приятности: кажется, аромат сирени. В потемках можно было различить платяной шкаф, комод, туалетный столик и небольшое кресло. Простыни на узкой кровати сбились в ком – видно, обитательница комнаты только что поднялась с постели.
– Ни минуты не сомневалась, что ты вернешься, любимый мой, – прошелестела она, изображая подобие страстных объятий.
На самом же деле она была такого крошечного росточка и хрупкого сложения, что просто прильнула ко мне, еле доставая до груди, и обвила меня руками. Я опустила взгляд на воздушно-белый венчик волос и, когда глаза привыкли к темноте, увидела бледно-розовую макушку с россыпью пигментных пятен. Старушка вздохнула.
Приобняв ее за плечи, я думала только о том, как бы не переломать хрупкие косточки.
– Джонни, любимый, – шептала она. – Наконец-то.
Я закрыла глаза, бережно прижимая ее к себе. По истечении некоторого времени до меня дошло, что она спит.
Стараясь не делать резких движений, я отстранилась, расцепила у себя на ягодицах старческие пальцы и осторожно уложила бедняжку в кровать, а там расправила простыни, одернула ее ночную сорочку и подоткнула одеяло. Тихонько всхрапнув, она перевернулась на бок. На морщинистом лице играла едва различимая улыбка.
Я приоткрыла дверь. В коридоре было темно и тихо. Откуда-то пахнуло казенной едой. Снаружи комнатка мисс Карлайл была помечена четырнадцатым номером; примерно на уровне глаз, вставленная в пластиковый футляр, виднелась карточка с ее фамилией. Я перевела дух. Это уже кое-что. Обернувшись назад, в комнату, я разглядела за окном молодку в сестринском халате, которая снимала с веревок постельное белье и бросала в корзину. Вскинув на плечо котомку, я бесшумно вышла в коридор и прикрыла за собой дверь.
Ничего похожего на имя Жобелии я не увидела. Зато в коридоре обнаружился пожарный выход – застекленная и зарешеченная дверь, ведущая в главное здание.
Дверь с легким скрипом подалась, пропуская меня в слабо освещенный холл. Послышалась музыка, ее прервал мужской голос, натужно веселый, как у эстрадного конферансье, потом опять заиграла музыка. Я двинулась вперед и увидела еще несколько дверей, на каждой из которых крепилась именная карточка.
Самая первая гласила: «Миссис Азис». Я огляделась по сторонам, для приличия легонько постучалась, осторожно толкнула дверь и медленно вошла в затемненную комнату.
Размерами она превосходила конуру мисс Карлайл. Увидев две односпальные кровати, я заподозрила, что к Жобелии подселили соседку, а это могло усложнить мою задачу. Но раньше времени беспокоиться не стоило: комната была пуста. Пока я раздумывала, как быть дальше, до моего слуха донеслись старческие шаги и два приближающихся голоса.
В комнате было два платяных шкафа. Рванув на себя ту дверцу, которая оказалась рядом, я обнаружила, что шкаф забит до отказа. Нечего было и думать втиснуться туда с котомкой. Второй шкаф оказался запертым. Я бросилась к ближайшей кровати, но под ней был ящик для белья. Голоса уже звучали прямо за дверью. Метнувшись ко второй кровати, я подняла край покрывала. О счастье – простой железный каркас! Я пнула ногой пластмассовый ночной горшок и юркнула под кровать за считанные секунды до того, как открылась дверь. От ковра пахло застарелой пылью и – едва уловимо – рвотой.
– Не желаю ложиться спать, так и знай, негодница, – фыркал узнаваемый голос; меня охватило странное чувство: отчасти знакомое, отчасти дразняще-неизведанное.
– Ну-ну, миссис Азис. Чтоб хорошо выглядеть, нужно вздремнуть, правда же?
– В моем возрасте невозможно хорошо выглядеть. Я страшна, как смертный грех. Не мели чепухи. Зачем ты меня гонишь в постель? Что тебе втемяшилось? На улице еще светло.
– Да где ж светло? Гляньте-ка.
– Это темные шторы.
В комнате щелкнул выключатель.
– Ну вот, так-то веселей, правда же? Сейчас ляжем в кроватку, да?
– Я не ребенок. Это ты – ребенок. Надо было мне остаться с белым мужчиной. Уж он бы обращался со мною по-человечески. Почему они так поступили?
– Ну-ка, миссис Азис. Давайте-ка снимем кофточку.
– Ах ты…
За этим последовала тирада не то на гаэльском, не то на халмакистанском, не то на смеси этих наречий. Впрочем, где-то я читала, что в гаэльском, по сути, нет бранных слов, а значит, Жобелия, которая обрушила на несчастную санитарку лавину ярости, либо изобретала ругательства на ходу, либо прибегала к языку своих предков.
Через какое-то время мне наскучило прислушиваться, но главное – я прилагала все силы к тому, чтобы не чихнуть. Оттянув язык к гортани, я давила пальцем на нос, пока из глаз не брызнули слезы. Этот проверенный способ не подвел, но риск был немалый.
Всеми правдами и неправдами Жобелию уложили в постель; санитарка пожелала ей спокойной ночи, выключила свет и затворила за собой дверь. В потемках Жобелия продолжала сыпать проклятиями.
Теперь возникал щекотливый вопрос: каким образом сообщить о моем присутствии, но так, чтобы ее не хватил удар и чтобы она не начала во все горло звать на помощь?
Все сомнения разрешил мой собственный нос. Как я ни сдерживалась, зуд оказался сильнее меня.
Стиснув зубы и прижав язык к горлу, я содрогнулась.
Невзирая на все меры предосторожности, чих получился оглушительным.
Ругательства мгновенно прекратились.
Для человека нашей веры оптимальный маршрут из Эдинбурга в Глазго – это, как я привыкла считать, пеший поход вдоль берегов реки Форт и Клайдского канала; именно такой путь я мысленно проделывала в общинной библиотеке, обложившись картами. А сама – подумать только – теперь ехала с востока на запад по железной дороге, как поступают все нормальные Сибариты. Моей единственной и по сути ничтожной уступкой Принципу окольное™ был выбор обыкновенного пассажирского поезда вместо экспресса: экспресс идет прямиком через Фалькирк, а пассажирский тащится через Шоттс, делая крюк в южном направлении. В Беллсхилле мне предстояла пересадка на Гамильтон, а значит, этот путь, как ни прискорбно, оказывался куда менее окольным. Зато так выходило медленнее, чем с пересадкой в Глазго, и это худо-бедно примиряло с действительностью.
Мораг и Рики пригласили меня поужинать: они собирались в индийский ресторанчик. Искушение было велико, но я предпочла без промедления выехать в Мочтай, надеясь в тот же вечер повидать двоюродную бабку Жобелию. На вокзале Уэйверли мы с Мораг обнялись, а Рики на прощание мрачно, хотя и бережно пожал мне руку. Мораг спросила, не подкинуть ли мне деньжат; я засомневалась.
С самого начала, прямо в общинной конторе – надо же, с того понедельника минуло почти две недели, – я для себя решила, что двадцать девять фунтов – это благословенная и подлинно значимая сумма, но, с одной стороны, тогда я еще не подозревала, что мой родной брат опустился до пользования мобильным телефоном в самом сердце нашей Общины, а с другой стороны, у меня не было иллюзий по поводу безденежья в жестоком мире чистогана. Я сказала, что с благодарностью возьму в долг двадцать девять фунтов. Мораг рассмеялась, но тут же осеклась.
Во время этой поездки сквозь обласканные солнцем пейзажи – лоскутные поля, городки, заброшенные фабрики, отдаленные леса и еще более отдаленные холмы – у меня впервые появилась возможность оглянуться на события последних двух суток. До этого я просто не могла оправиться от потрясения, или же была не одна, или, как во время возвращения из Ньюкасла, репетировала беседу с Мораг, пытаясь предугадать, как сложится наш разговор, особенно с учетом ее скепсиса и подозрительности. Далее предстояла аналогичная беседа с двоюродной бабкой, но эта перспектива была слишком туманной, чтобы полностью занять мои мысли, – потому мне и удалось наконец сосредоточиться.
Я взвесила свои недавние поступки. Итак: мелкое воровство, ложь, мошенничество, лицемерие, кража, потакание слабостям ближнего с корыстной целью, двухнедельное пренебрежение молитвой, пользование благами Неспасенных, телефонные разговоры, перемещение на автомобиле, на автобусе, по железной дороге и по воздуху, посещение торговых точек и многочасовое вкушение едва ли не всех гедонистических наслаждений, предлагаемых одним из крупнейших городов мира; впрочем, последнее прегрешение было совершено в компании волевой и бесшабашной родственницы, которая вписалась в чуждый мир, где погоня за развлечениями, барышами и успехом возведена, можно сказать, в ранг заповеди. За всеми этими проступками стояло данное себе самой – все там же, в общинной конторе – твердое обещание докопаться до истины, чтобы использовать ее как кувалду, обрушить на головы тех, кому страшна эта тяжесть, пусть даже не всякий такое выдержит.
Ну и Дела: меня словно подменили. Покачав головой, я опять стала разглядывать все тот же лоскутный пейзаж. Мною овладело сомнение (как ни странно, впервые): а смогу ли я вернуться к прежней жизни? Всего лишь два дня назад, стоя в комнатенке фермерского дома, я размышляла о том, что мою жизнь определяют не материальные блага, а исключительно отношение к членам Общины и Ордена, к ферме и окрестным землям… А теперь я от всего этого отрезана – не столько расстоянием (как замышлял мой брат), сколько чужим вероломством: удивительно, как я еще не сломалась, чувствуя себя изгнанной, отверженной, чуть ли не отлученной от Церкви.
У меня, конечно, оставался Дар, но непостижимая, а ныне опороченная способность исцелять других сама по себе меня не ободряла; скорее, она служила дополнительным подтверждением моей исключительности.
Наверное, дело было в том, что я, не собираясь долго ходить в отверженных, вынашивала жестокие, но, как ни странно, ободряющие планы победного возвращения, да еще с огненным мечом истины, который должен был поразить моих недругов. Наверное, дело было просто-напросто в том, что полученное воспитание закалило мою силу воли и самостоятельность – эти качества, заложенные семьей, окружением и нашей верой, теперь обрели независимое бытие. Так нежный побег растет и крепнет под сенью вековых деревьев, укрывающих его от жестокой непогоды, но в какой-то момент перестает нуждаться в их защите: пусть даже их срубят, он выстоит в одиночку, напитавшись силой и живительными соками, а в случае надобности сам защитит новые ростки.
Во всяком случае, так я рассуждала сама с собой, пока поезд вяло тащился от одной маленькой станции к другой, петлял меж стен зелени и отбрасывал длинную тень с северной стороны на дороги, поля, леса и далекие холмы, с каждой минутой приближая меня – хотелось надеяться – к двоюродной бабушке Жобелии. Вечером я планировала ее навестить, а потом устроиться на ночлег – либо под открытым небом на краю деревни, либо в какой-нибудь дешевой гостинице. Еще мне хотелось выкроить время для того, чтобы на обратном пути заехать в Глазго и проведать брата Топека, студента тамошнего университета, но это было делом второстепенным.
Топек – не только мой добрый друг, но еще и родственник (его родители – сестра Эрин и Сальвадор); я рассчитывала, что он меня не выдаст, если я вдруг появлюсь у него на пороге, вместо того чтобы ехать в Спейдтуэйт с дядей Мо или держать путь в Лондон, как было сказано в моей записке, оставленной под стаканом; впрочем, без особой нужды посвящать Топека во все планы, видимо, не следовало, тем более что его мать трудилась под началом Аллана.
В поезде было тепло. Закрыв глаза, я попыталась вызвать в памяти карту, которую видела в эдинбургском книжном магазине, и заранее сориентироваться, в какую сторону идти из Гамильтона.
Меня сморил сон, но перед Беллсхиллом я проснулась, а через полчаса сделала пересадку. Путь от Гамильтона до Мочтая нашла по дорожным указателям и в тот же тихий и спокойный синеватый вечер, около девяти, была у цели.
Пансионат в деревне Глоумингс занимал внушительное старинное здание из красного песчаника, изуродованное с обеих сторон нелепыми, грубо оштукатуренными, квадратными в плане пристройками. Это сооружение стояло на отшибе; от унылой деревушки его отделял парк – трава и платаны. Между пансионатом и точно таким же зданием, только без пристроек, тянулась проселочная дорога к фермерским угодьям, раскинувшимся на невысокой гряде холмов; по другую сторону находились опоры электрической подстанции, от которой исходило непрерывное жужжание. Окнами пансионат выходил на поля по другую сторону дороги. Я шагнула на пандус, заменявший ступени.
– Тебе чего? – К дверям подскочила загнанная, всклокоченная деваха в голубом сестринском халате и в больших красных очках с круглыми стеклами.
– Добрый вечер. – Я приподняла шляпу. – Мне бы повидать госпожу Жобелию Умм, урожденную Азис.
– Жобелию? – недовольно скривившись, переспросила молодка.
– Совершенно верно. Можно войти?
– Нет, незя, – сказала она визгливым, гнусавым голосом. При каждом слове очки прыгали вверх-вниз. Она взглянула на часы. – Времечко вышло, так что извиняй.
Я одарила ее терпеливой, снисходительной улыбкой:
– Вы, наверное, не поняли, уважаемая. Я прибыла по срочному делу. Позвольте представиться: Благословенная Гайя-Мари Исида Сарасвати Минерва Мирза Умм Ласкентарийская, Богоизбранная Третья.
Она тупо смотрела на меня. Я продолжала:
– Уверена, меня уже ждут. Наши адвокаты направили сюда официальное письмо. Чем объясняется ваше неведение?
– Ох… вот незадача… одна я тут, начальства-то нету. А пущать не велено, и спросить не у кого.
– Будьте любезны выслушать, – продолжила я. – Мне необходимо безотлагательно повидать госпожу Жобелию. Ставлю вас в известность, что в случае необходимости имею право юридически санкционировать собственный доступ, но полагаю, что администрация данного учреждения – как и я лично – предпочла бы избежать судебного вмешательства.
– Ы-ы-ы… так ведь… – промямлила молодка с таким подавленным и горестным видом, что я на мгновение устыдилась всей этой белиберды. – Пущать-то не велено, цыпочка моя, вот и все тут. Меня ж с работы попрут, ага? Тут с этим строго, не забалуешь…
– Тогда вы тем более обязаны меня пропустить…
За ее спиной, в потемках, началось какое-то шевеление.
– Это мой Джонни? – осведомился слабый, дребезжащий голос, и из-за плеча санитарки высунулась старческая голова – череп, обтянутый прозрачным пергаментом.
Мне в нос ударил запах дезинфекции.
– Не, это не он, – выкрикнула девица. – Ступайте к себе, мисс Карлайл.
– Это мой Джонни? – не унималась старушка, прижимая к щекам ладони, трепещущие полуживыми белыми птицами.
– Да не к вам это, мисс Карлайл, – ответил ей все тот же крик, беззлобный и невыразительный, каким привычно разговаривают с тугоухими. – Сидите у себя; скоро спатеньки пойдем, ага? – Одной рукой санитарка осторожно развернула мисс Карлайл и загородила собой дверь, полуприкрыв створки.
– Говорю вам, – обратилась она ко мне, – вы уж не серчайте, цыпочка моя, токо незя вам сюда, незя и все тут. А у меня дел по горло, ага?
– Ты точно знаешь, дорогуша, что это не Джонни? – упорствовал в вестибюле все тот же дребезжащий голос.
– Что ж, – произнесла я. – В таком случае я не сойду с места, пока вы меня не пропустите.
– Так ведь незя. Чесслово. Незя – и все. Извиняйте. – За ее спиной что-то рухнуло на пол; она оглянулась. – Побегу. С меня голову сымут. Уж простите…
– В таком случае вы рискуете подпасть под статью гражданского ко… – Я не договорила; дверь захлопнулась; щелкнул замок.
Изнутри доносился приглушенный крик:
– Да нет, нет, мисс Карлайл, это не…
Я решила подождать, а потом сделать еще одну попытку: все-таки упорство иногда вознаграждается. Надо было хотя бы узнать, дежурит ли эта молодка всю ночь или скоро сменится. Сняв дорожный мешок, я присела на него у порога. Потом достала томик «Правописания» и в последних проблесках дневного света ухитрилась прочесть несколько абзацев.
Однако мне не сиделось, и через некоторое время я решила обойти здание кругом. С одной стороны меня встретила запертая калитка, зато с другой – открытый проход. Вдоль шершавой оштукатуренной стены стояли высокие мусорные бачки, серые и желтые, а над ними обрывалась металлическая пожарная лестница. На заднем дворе сушились многочисленные белые простыни и серые одеяла, удрученно повисшие в безветренной тишине. Я осторожно подергала дверь черного хода, но она была заперта.
Вдруг до моего слуха донесся частый стук. Я приготовилась увидеть все ту же санитарку, решившую меня прогнать, но оказалось, это старушка, которая выглядывала из-за ее плеча, – мисс Карлайл. Закутанная в темный халат, она стояла у окошка бокового флигеля. Еще раз постучав в стекло, она поманила меня пальцем. Я подошла ближе и остановилась прямо под окном. Она повозилась с задвижкой. Через некоторое время рама приоткрылась. Старушка высунула голову.
– Ш-ш-ш. – Она приложила к губам молочно-белый палец.
Я кивнула и повторила ее жест. Тогда она знаком предложила мне влезть в окно. Я огляделась. К этому времени уже совсем стемнело, и я почти ничего не видела, но, похоже, поблизости никого не было. Просунув в окно котомку, я взобралась на подоконник.
В тесной каморке пахло… старостью: продуктами жизнедеятельности, которых угасающий организм выделял самую малость, отчего запах не вызывал отвращения. К нему примешивался еще один слабый запах, не лишенный приятности: кажется, аромат сирени. В потемках можно было различить платяной шкаф, комод, туалетный столик и небольшое кресло. Простыни на узкой кровати сбились в ком – видно, обитательница комнаты только что поднялась с постели.
– Ни минуты не сомневалась, что ты вернешься, любимый мой, – прошелестела она, изображая подобие страстных объятий.
На самом же деле она была такого крошечного росточка и хрупкого сложения, что просто прильнула ко мне, еле доставая до груди, и обвила меня руками. Я опустила взгляд на воздушно-белый венчик волос и, когда глаза привыкли к темноте, увидела бледно-розовую макушку с россыпью пигментных пятен. Старушка вздохнула.
Приобняв ее за плечи, я думала только о том, как бы не переломать хрупкие косточки.
– Джонни, любимый, – шептала она. – Наконец-то.
Я закрыла глаза, бережно прижимая ее к себе. По истечении некоторого времени до меня дошло, что она спит.
Стараясь не делать резких движений, я отстранилась, расцепила у себя на ягодицах старческие пальцы и осторожно уложила бедняжку в кровать, а там расправила простыни, одернула ее ночную сорочку и подоткнула одеяло. Тихонько всхрапнув, она перевернулась на бок. На морщинистом лице играла едва различимая улыбка.
Я приоткрыла дверь. В коридоре было темно и тихо. Откуда-то пахнуло казенной едой. Снаружи комнатка мисс Карлайл была помечена четырнадцатым номером; примерно на уровне глаз, вставленная в пластиковый футляр, виднелась карточка с ее фамилией. Я перевела дух. Это уже кое-что. Обернувшись назад, в комнату, я разглядела за окном молодку в сестринском халате, которая снимала с веревок постельное белье и бросала в корзину. Вскинув на плечо котомку, я бесшумно вышла в коридор и прикрыла за собой дверь.
Ничего похожего на имя Жобелии я не увидела. Зато в коридоре обнаружился пожарный выход – застекленная и зарешеченная дверь, ведущая в главное здание.
Дверь с легким скрипом подалась, пропуская меня в слабо освещенный холл. Послышалась музыка, ее прервал мужской голос, натужно веселый, как у эстрадного конферансье, потом опять заиграла музыка. Я двинулась вперед и увидела еще несколько дверей, на каждой из которых крепилась именная карточка.
Самая первая гласила: «Миссис Азис». Я огляделась по сторонам, для приличия легонько постучалась, осторожно толкнула дверь и медленно вошла в затемненную комнату.
Размерами она превосходила конуру мисс Карлайл. Увидев две односпальные кровати, я заподозрила, что к Жобелии подселили соседку, а это могло усложнить мою задачу. Но раньше времени беспокоиться не стоило: комната была пуста. Пока я раздумывала, как быть дальше, до моего слуха донеслись старческие шаги и два приближающихся голоса.
В комнате было два платяных шкафа. Рванув на себя ту дверцу, которая оказалась рядом, я обнаружила, что шкаф забит до отказа. Нечего было и думать втиснуться туда с котомкой. Второй шкаф оказался запертым. Я бросилась к ближайшей кровати, но под ней был ящик для белья. Голоса уже звучали прямо за дверью. Метнувшись ко второй кровати, я подняла край покрывала. О счастье – простой железный каркас! Я пнула ногой пластмассовый ночной горшок и юркнула под кровать за считанные секунды до того, как открылась дверь. От ковра пахло застарелой пылью и – едва уловимо – рвотой.
– Не желаю ложиться спать, так и знай, негодница, – фыркал узнаваемый голос; меня охватило странное чувство: отчасти знакомое, отчасти дразняще-неизведанное.
– Ну-ну, миссис Азис. Чтоб хорошо выглядеть, нужно вздремнуть, правда же?
– В моем возрасте невозможно хорошо выглядеть. Я страшна, как смертный грех. Не мели чепухи. Зачем ты меня гонишь в постель? Что тебе втемяшилось? На улице еще светло.
– Да где ж светло? Гляньте-ка.
– Это темные шторы.
В комнате щелкнул выключатель.
– Ну вот, так-то веселей, правда же? Сейчас ляжем в кроватку, да?
– Я не ребенок. Это ты – ребенок. Надо было мне остаться с белым мужчиной. Уж он бы обращался со мною по-человечески. Почему они так поступили?
– Ну-ка, миссис Азис. Давайте-ка снимем кофточку.
– Ах ты…
За этим последовала тирада не то на гаэльском, не то на халмакистанском, не то на смеси этих наречий. Впрочем, где-то я читала, что в гаэльском, по сути, нет бранных слов, а значит, Жобелия, которая обрушила на несчастную санитарку лавину ярости, либо изобретала ругательства на ходу, либо прибегала к языку своих предков.
Через какое-то время мне наскучило прислушиваться, но главное – я прилагала все силы к тому, чтобы не чихнуть. Оттянув язык к гортани, я давила пальцем на нос, пока из глаз не брызнули слезы. Этот проверенный способ не подвел, но риск был немалый.
Всеми правдами и неправдами Жобелию уложили в постель; санитарка пожелала ей спокойной ночи, выключила свет и затворила за собой дверь. В потемках Жобелия продолжала сыпать проклятиями.
Теперь возникал щекотливый вопрос: каким образом сообщить о моем присутствии, но так, чтобы ее не хватил удар и чтобы она не начала во все горло звать на помощь?
Все сомнения разрешил мой собственный нос. Как я ни сдерживалась, зуд оказался сильнее меня.
Стиснув зубы и прижав язык к горлу, я содрогнулась.
Невзирая на все меры предосторожности, чих получился оглушительным.
Ругательства мгновенно прекратились.
Глава 24
В воздухе повисло взрывоопасное молчание. Потом Жобелия что-то буркнула.
– Бабушка Жобелия? – позвала я.
– Вот тебе и на, уже по ночам голоса слышу… – проворчала она. – Дожила…
– Бабушка, это я, Исида, твоя внучатая племянница.
– Видно, смерть моя пришла. Не иначе. Раз малышка Исида померещилась. Потом эта явится, а следом и он.
– Нет, бабушка, тебе не мерещится.
– Обмануть меня решили: говорят, мол, не мерещится. За что мне это?
– Бабушка…
– По голосу вроде Калли, а не Исида. Девчушка какая-то. А потом эти явятся: Аасни и белый. Интересно, что они скажут?
– Умоляю, бабушка Жобелия, поверь, это я. Исида. Лежу под пустой кроватью. Сейчас вылезу. Не пугайся.
– Как пить дать, она. Странное дело. Разве так смерть?..
Я медленно выбралась из-под кровати с другой стороны, чтобы не перепугать Жобелию своим внезапным появлением. Выпрямилась в полный рост. В темноте я различала только очертания громоздкой мебели и крупную фигуру двоюродной бабки на кровати.
– Бабуля, смотри сюда, – прошептала я.
Голова на подушке зашевелилась.
– Ox! – выдохнула Жобелия. – О-о-х! Вижу. Привидение!
Боже правый, у мисс Карлайл я уже побывала призраком Джонни, а тут – опять.
– Это не привидение, бабушка. Я – Исида. Пришла тебя навестить. Я не привидение.
– Ну и ну: привидение отпирается! Что-то еще будет?
– Бабушка! – в отчаянии заголосила я. – Ради всего святого, выслушай! Я не привидение.
– Ах, силы небесные, гневается. Вот беда.
– Бабушка, прошу тебя, не перебивай! – Я остановилась у нее в ногах. – Я – Исида, твоя внучатая племянница, приехала к тебе из Общины, что находится в имении Верхне-Пасхальное Закланье. Хочу с тобой пробеседовать. Я такой же человек, как ты, а вовсе не призрак.
Жобелия прикусила язык. Потом забормотала – вроде по-халмакистански. И наконец перешла на английский:
– Ты – не малышка Исида. Она совсем еще… девочка.
Час от часу не легче.
– Бабушка, мне девятнадцать лет. Когда мы с тобой в последний раз виделись, я действительно была маленькой девочкой. Но это в прошлом. Теперь я выросла.
– Не врешь?
– О чем ты?
– Ты – не привидение?
– Да нет же, конечно нет. Я не привидение. Я – настоящая. Хочу с тобой побеседовать, если ты не против. Извини, что пришлось затаиться под кроватью, но санитарка наотрез отказалась меня пропустить… Можно с тобой поговорить?
– Со мной поговорить?
– Очень прошу тебя. Можно?
– Х-м-м. – Она зашевелилась. – Возьми-ка меня за Руку.
Подойдя к изголовью, я присела на корточки и нащупала в темноте руку Жобелии. Маленькую и теплую. Кожа оказалась дряблой, очень мягкой, без изъянов.
– Бабушка Жобелия? – позвала я.
– Вот тебе и на, уже по ночам голоса слышу… – проворчала она. – Дожила…
– Бабушка, это я, Исида, твоя внучатая племянница.
– Видно, смерть моя пришла. Не иначе. Раз малышка Исида померещилась. Потом эта явится, а следом и он.
– Нет, бабушка, тебе не мерещится.
– Обмануть меня решили: говорят, мол, не мерещится. За что мне это?
– Бабушка…
– По голосу вроде Калли, а не Исида. Девчушка какая-то. А потом эти явятся: Аасни и белый. Интересно, что они скажут?
– Умоляю, бабушка Жобелия, поверь, это я. Исида. Лежу под пустой кроватью. Сейчас вылезу. Не пугайся.
– Как пить дать, она. Странное дело. Разве так смерть?..
Я медленно выбралась из-под кровати с другой стороны, чтобы не перепугать Жобелию своим внезапным появлением. Выпрямилась в полный рост. В темноте я различала только очертания громоздкой мебели и крупную фигуру двоюродной бабки на кровати.
– Бабуля, смотри сюда, – прошептала я.
Голова на подушке зашевелилась.
– Ox! – выдохнула Жобелия. – О-о-х! Вижу. Привидение!
Боже правый, у мисс Карлайл я уже побывала призраком Джонни, а тут – опять.
– Это не привидение, бабушка. Я – Исида. Пришла тебя навестить. Я не привидение.
– Ну и ну: привидение отпирается! Что-то еще будет?
– Бабушка! – в отчаянии заголосила я. – Ради всего святого, выслушай! Я не привидение.
– Ах, силы небесные, гневается. Вот беда.
– Бабушка, прошу тебя, не перебивай! – Я остановилась у нее в ногах. – Я – Исида, твоя внучатая племянница, приехала к тебе из Общины, что находится в имении Верхне-Пасхальное Закланье. Хочу с тобой пробеседовать. Я такой же человек, как ты, а вовсе не призрак.
Жобелия прикусила язык. Потом забормотала – вроде по-халмакистански. И наконец перешла на английский:
– Ты – не малышка Исида. Она совсем еще… девочка.
Час от часу не легче.
– Бабушка, мне девятнадцать лет. Когда мы с тобой в последний раз виделись, я действительно была маленькой девочкой. Но это в прошлом. Теперь я выросла.
– Не врешь?
– О чем ты?
– Ты – не привидение?
– Да нет же, конечно нет. Я не привидение. Я – настоящая. Хочу с тобой побеседовать, если ты не против. Извини, что пришлось затаиться под кроватью, но санитарка наотрез отказалась меня пропустить… Можно с тобой поговорить?
– Со мной поговорить?
– Очень прошу тебя. Можно?
– Х-м-м. – Она зашевелилась. – Возьми-ка меня за Руку.
Подойдя к изголовью, я присела на корточки и нащупала в темноте руку Жобелии. Маленькую и теплую. Кожа оказалась дряблой, очень мягкой, без изъянов.