Страница:
Мистер Мак-Илоун одолжил Сальвадору старую армейскую палатку, которую тот поставил у развалин маленькой фабрики по переработке морских водорослей, в миле от фермы, примерно там, где его выбросило на берег. Перед войной полуразрушенное здание оказалось предметом бурного и запутанного судебного разбирательства; в результате оно осталось бесхозным, а потому никто не мог прогнать дедушку и сестер с этой территории; со временем они подправили стены, подлатали кровлю, а там и вовсе перебрались сюда жить. Аасни и Жобелия привычно занимались торговлей, а Сальвадор целыми днями (которые становились все короче) бродил по берегу, уходя все дальше и дальше в поисках брезентовой сумы. По вечерам, когда сквозняки без помех гуляли в фабричной конторе, превращенной сестрами в жилую комнату, мой дед садился у дрожащего огонька керосиновой лампы и под стоны ветра записывал все, что поведал и заронил ему в душу сам Создатель. Мало-помалу страшная дедова рана затянулась, только на лбу остался бледный клиновидный шрам, а волосы тронула преждевременная седина.
У него под рукой нередко лежали книги, принесенные из библиотеки мистера Мак-Илоуна, где он, приохотившись к знаниям, получил разрешение и впредь пользоваться любыми источниками. Мой дед решил проштудировать каждую книгу, каждый трактат, каждую брошюру; эту цель он преследовал с ненасытным рвением, углубляя накопленные познания за счет самых разных учений и концепций.
Трудно сказать, в какой момент трехсторонние отношения между дедушкой и сестрами Азис сделались более теплыми. Мои бабушки Аасни (родная) и Жобелия (двоюродная) стеснялись признаться, которая из них первой пригрела дедушку на груди; не исключено, что они утешили его сообща. Молва наверняка осуждала этот нетрадиционный союз (нравы тогда были строгими), но сестрам было хоть бы хны. Сальвадор, в свою очередь, виновато умолкал, если ему задавали щекотливые вопросы, но всем своим видом показывал, что телесная близость – святое дело и он, конечно же, не чурается торжества плоти, однако, как истинный джентльмен, не вправе обсуждать данную тему без разрешения на то обеих сестер (поскольку бабушки Аасни уже нет в живых, такое разрешение получить затруднительно, разве что с того света или же в половинном размере).
Чтобы не сидеть на шее у сестер, Сальвадор целый год подрабатывал на ферме у мистера Мак-Илоуна, а в свободное время с возрастающей одержимостью искал злополучную котомку и с убывающим рвением записывал собственные мысли.
В облюбованном мною автомобиле сильно пахло химией: приборная панель, как и почти вся внутренняя отделка, была из пластмассы, а прозрачные чехлы на сиденьях – из полиэтилена. На случай, если мне захочется ехать сидя, а не скорчившись на полу, я достала компактную путевую доску и, оставив котомку в ногах пассажирского места, перебралась назад, где попросторнее. Чтобы шуршащий полиэтилен не мешал спать, я заранее сняла его с сиденья, положила на водительское место и в конце концов устроилась на ночлег, но сон так и не приходил.
В салоне автомобиля мне было не по себе; да и то сказать, как может чувствовать себя истинная ласкентарианка, если вокруг нее все новое, сильно пахнущее, да к тому же, как нарочно, соблазняющее комфортом? Впрочем, я была настолько счастлива заполучить по-настоящему косвенное средство передвижения, что удушающая банальность обстановки отступила на второй план.
Стараясь заснуть, я думала о нашей отступнице – моей двоюродной сестре Мораг, и вспоминала, как в один прекрасный летний день, четыре года назад – мне тогда было пятнадцать, а ей столько, сколько мне сейчас, – мы сидели вдвоем на деревянном помосте под сенью «Теофона».
«Теофон» с давних пор находился в числе списанной военной техники, которая вместе с фермой перешла во владение Ордена. У миссис Вудбин, дарительницы поместья, был брат, который держал на ферме свою коллекцию уникальных транспортных средств и диковинных приспособлений (бедняга погиб по пути на долгожданную встречу с собратьями-коллекционерами, когда его джип на запредельной скорости перевернулся вблизи Пертшира). В его коллекции было одно весьма занятное, смонтированное на прицепе устройство, которое использовалось, хотя и недолго, в начале Второй мировой, во время бомбежек Лондона. По внешнему виду прибор напоминал скопище громадных слуховых трубок. В данном случае внешний вид не был обманчивым, потому что выдавал назначение Устройства: это гигантское искусственное ухо направлялось в небо, чтобы на расстоянии засекать немецкие бомбардировщики. Так сказать, радар для бедных – судя по дошедшим до меня редким отзывам, столь же бесполезный в деле, сколь внушительный с виду.
В возрасте девяти лет я сочла эту груду железа самым выдающимся изобретением на всем белом свете и не могла вынести, что такая вещь брошена у нас на пастбище и неумолимо зарастает сорняками. Дед был в сомнениях, полагая, что никчемный металлолом – вообще не предмет для разговоров, но он ни в чем не мог мне отказать, и очень скоро по его указанию прибор сняли с прицепа и взгромоздили на деревянный помост, специально сколоченный поверх старого круглого амбара на заднем дворе фермы. Это сооружение получило у деда название «Теофон».
Конечно, я не верила, что мы, вооружившись этой хитроумной штуковиной, и вправду расслышим глас Божий, но она представлялась мне важным символом наших идеалов (в том возрасте я переходила серьезный рубеж и усматривала символический смысл в самых разных предметах и рассказах).
Когда прибор занял подобающее место, я, как и следовало ожидать, потеряла к нему всякий интерес, но теперь он гордо возвышался на восьмиугольном деревянном помосте над южной границей фермы, откуда годами глядел в небеса, как наведенный на цель многоствольный мушкетон цвета хаки. На помосте оставалось достаточно свободного места – там можно было позагорать или просто посидеть без дела, глазея на сады, леса и холмы, уходящие за горизонт. Там-то четыре года назад я и пристроилась рядышком с Мораг, свесив ноги вниз и положив руки на железные перила.
– Подвески Коллимуна, – проговорила Мораг.
– Что-что? – не поняла я.
– Подвески Коллимуна, – повторила она и объяснила: – Название местности. Своими глазами на карте видела.
– А, Коллимун, – вспомнила я. – Да, точно, к северу от Бучливи.
Бучливи – небольшая деревня в двенадцати милях от Общины, прямо на юг от Лейк-Ментита, единственного в Шотландии озера, именуемого «Лейк», а не «Лох». Между ними и находится Коллимун – несколько домиков, затерянных на северном берегу реки Форт, южнее Фландрского Мшанника. Я и сама приметила эту точку на карте и даже пару лет ходила туда пешком. Места, приятные глазу, но не более того.
Мораг легла на спину и уставилась в небо, а может, на нелепые раструбы «Теофона».
– Согласись, дивное название. Ужасно романтичное, правда? – спросила она.
В ответ я только пожала плечами.
– По мне, так самое-самое, – повторила она, убежденно кивая головой, и томно протянула: – Подвески Коллимуна… Прямо как заглавие любовного романа.
– Про сопли и вопли, – съязвила я.
– Черствая твоя душа. – Мораг похлопала меня по бедру.
– Ничего подобного, – неловко запротестовала я. – Просто у меня другие представления… о романтике, вот и все.
Я легла на бок, подперла голову рукой и стала смотреть на Мораг. У нее, мне на зависть, были густые и блестящие темно-рыжие волосы, которые сейчас пронизывало солнце, образуя мерцающий ореол вокруг ее головы; по выбеленному солнцем дощатому помосту словно струилась бурная каштановая река, играющая солнечными бликами.
– От каких-то двух слов на карте я не собираюсь исходить слюной.
– А кто тут исходит слюной? Разве я сказала, что исхожу слюной?
– Спорим, тебе уже мерещится какой-нибудь хлыщ из этих Подвесок.
– Хлыщ? – повторила Мораг и захохотала так, что ее лицо покрылось морщинками. – Хлыщ, говоришь?
От смеха у нее под футболкой заметно колыхались груди. Меня бросило в краску.
– Ну, допустим, качок, – поправилась я и ущипнула ее за руку, но она не унималась. – Простите уж нас, деревенских, мы крутым словечкам не обучены. – Я щипнула посильнее.
– Ой! – Мораг отдернула руку, а потом подняла голову и повернулась ко мне лицом. – Признайся, что же здесь отвечает твоим представлениям о романтике? – Она стала нарочито оглядываться по сторонам. – Уж не местные ли мальчишки?
Я отвела глаза; теперь настал мой черед лечь на спину и уставиться в небо.
– Еще чего, – буркнула я в ответ.
Помолчав, Мораг провела пальцем по кончику моего носа:
– Не держи в себе тревожные мысли, слышь, сестренка?
Я поймала ее палец и зажала в руке. У меня дико заколотилось сердце. На секунду Мораг пришла в замешательство, но, когда я покрепче стиснула руку и заглянула ей в глаза, у нее на лице промелькнула едва заметная виноватая улыбка. Осторожно высвободив палец, она прошептала, качая головой:
– Вот оно что… Я тебя правильно поняла?
Снова покосившись в сторону, я сложила руки на груди.
– Сама не знаю, – выдавила я, чуть не плача. – У меня столько разных ощущений, столько… страстей, но они как будто заперты внутри. В общем… – Я глубоко вздохнула, не находя нужных слов. – В общем, понятно, что меня должны интересовать парни, ну, если не парни, так девчонки, но я просто заставляю себя изображать какие-то чувства. Иногда что-то зацепит, и кажется: все – как у всех, все нормально, а потом… – Я покачала головой. – Стоит мне заняться наложением рук – и на это уходит вся моя страсть… как молния в песок. – Я умоляюще взглянула на Мораг. – Только, пожалуйста, никому не говори.
– Будь спокойна, – подмигнула мне двоюродная сестра – Хочешь верь, хочешь нет, но у меня рот на замке. А тебе я вот что скажу: любовь – это самое главное. Так я считаю. Любовь и романтика. Люди как с цепи срываются, если усматривают где-нибудь извращение или отклонение, но самое гнусное извращение и отклонение – это травля влюбленных. – Она похлопала меня по плечу. – Действуй так, как считаешь нужным, Ай. Твоя жизнь принадлежит тебе одной.
Только теперь я нашла силы повернуться к ней лицом. У меня в глазах по-прежнему стояли слезы; пришлось глубоко вздохнуть и поморгать, чтобы избавиться от предательской влаги. Проглотив застрявший в горле комок, я выговорила:
– Иногда мне кажется, что это не так.
– Послушай, я не знаю, что тебе кажется, но если секса в твоих ощущениях нет, значит, есть что-то другое. Как ни называй твои переживания, по большому счету они наверняка связаны с любовью, но совсем не обязательно – с сексом. В таком случае не нужно изображать то, чего нет, только потому, что так положено.
Поразмыслив над словами Мораг, я сказала:
– Допустим; а как же наш Праздник и все такое?
Мораг нахмурилась, а я на миг залюбовалась ее красивым, волевым лицом. Потом она с тяжелым вздохом опустилась на спину, рассмотрела причудливое сооружение У нас над головами и произнесла:
– Да-да, Праздник и все такое. Никуда не денешься.
– В том-то и дело, – удрученно согласилась я, вытягиваясь рядом.
На меня нахлынуло легкое головокружение: белые огоньки теперь бежали и множились у меня в голове, пронзая мозг и отражаясь от стенок черепа, как от зеркала; сердце застучало, во рту появился металлический привкус.
К счастью, это ощущение быстро прошло, и мои мысли опять обратились к кузине Мораг, словно подводя итог прежним раздумьям: у меня были особые причины добиваться ее возвращения; не появись она на Празднике в качестве почетной гостьи, мне, неровен час, придется подставить плечо (не говоря уже о другой части тела).
Такая перспектива мне совершенно не улыбалась.
В конце концов, где-то около границы, меня сморил сон: я увидела Верхне-Пасхальное Закланье и нашу Общину, а сама обернулась призраком, летала над фермой и окликала всех, кто был занят делом, но оставалась незамеченной и неуслышанной – как отверженная.
На подъезде к Хорнси, воспользовавшись остановкой перед светофором, я спрыгнула с поезда, преодолела невысокую насыпь, сбегала в кустики, перемахнула через низкий парапет какого-то моста и соскочила на тротуар прямо перед носом у изумленной прохожей-индианки. Я поприветствовала ее, дотронувшись до шляпы, и зашагала своим путем, чрезвычайно довольная собой: как-никак, добралась до Лондона освященным способом, причем без всяких усилий. Опять же, хорошей приметой было то, что первая встречная оказалась женщиной восточных кровей.
Было еще утро, а именно полдевятого, как показывали цифры на многочисленных экранах телевизоров в витрине какого-то магазина электроники. Самое время прокатиться «на обратных».
«Поездка на обратных» – это наш давний прием экономии транспортных расходов. Залезаешь, к примеру, в автобус и на ломаном языке называешь кондуктору какой-нибудь пункт, лежащий в противоположном направлении. Слышишь в ответ, что едешь не в ту сторону, изображаешь недоумение, строишь виноватую мину. После этого, по совету кондуктора (плату за проезд почти никогда не требуют), выходишь на ближайшей остановке, а там повторяешь процедуру раз за разом, пока не окажешься в нужном месте.
На Хай-роуд, что в районе Вуд-Грин, я отыскала нужную автобусную остановку и терпеливо ждала с котомкой на плече и путевой доской в руках. Вошла в первый подъехавший автобус через переднюю дверь-гармошку. Водитель по совместительству выполнял обязанности кондуктора; меня это совершенно не устраивало. Буркнув что-то невразумительное, я соскочила с подножки, красная от стыда. Пришлось пропустить еще несколько таких же автобусов. Я разглядывала шумный, еле ползущий поток транспорта и малоинтересные приземистые строения. Время шло, но автобуса с кондуктором так и не было; оставалось только двигаться на своих двоих в южном направлении, в сторону Килберна, где жил мой единокровный брат Зеб. На ходу сверившись с картой, я решила повернуть на дорогу А-503, ведущую на юго-запад. К моей досаде, меня скоро обогнал допотопный автобус с открытой задней площадкой. На ближайшей остановке я решила еще раз попытать счастья.
– Один до Энфилд, пашаласта.
– Что сие? – Кондуктор с удивлением разглядывал протянутую бумажку.
Я стрельнула глазами в его сторону: рост ниже среднего, седенький, в очках с толстыми стеклами.
– Это ест один фунт, – проговорила я с иностранным акцентом.
– Нет, милок, это не нашенская бумажка.
– Думаю, это ест ваше.
– Такие деньги уж сто лет не принимаются.
– Это ест деньги каралефства, я полакаю.
– Кто чего ест? – Он проверил банкноту на свет. – Вот, ясно сказано, бумажка-то шотландская, видал? Старый шотландский фунт. Где ж ты его взял? Приберег, небось, на черный день, верно, приятель? – сказал он, возвращая купюру. – Ну ладно, некогда мне с тобой разбираться. Куда, говоришь, тебе нужно?
– Энфилд, пашаласта.
Энфилд? – всплеснул руками кондуктор. – Куда ж тебя занесло? Тебе не в ту сторону, парень… Ох, виноват, ошибочка вышла. Вы уж простите, мисс, сразу не распознал. То-то я смотрю: шляпу не снимает. Короче, езжайте голубушка, в обратную сторону.
– Извинить, что? – Я изобразила замешательство.
– Еж-жай-те в об-рат-ную сто-ро-ну, – громко и членораздельно повторил кондуктор. – На следующей сойдете, а там… Сейчас покажу. Встаете с места… Встали, встали, вот так, теперь за мной, ну-ка; беда с вами… ну, наконец-то.
Пока автобус притормаживал, кондуктор препроводил меня на нижнюю площадку; я не сопротивлялась.
– Выходите… Вон там остановка, видите? Да нет, нет, на той стороне, милая моя. Ага. Там сядете – и прямиком до Энфилда, ясно? Ну, счастливо. Тихонько. Пока! – Он дал звонок и поспешил наверх, качая головой; автобус отъехал.
Усмехаясь, я не двинулась с места.
– Мать честная! Сколько ж можно так мыкаться?
Я посмотрела на него бессмысленным взглядом, лихорадочно соображая, что бы такого сказать, а потом выдавила:
– Это до Энфилд, пашаласта?
На этот раз он сам перевел меня через дорогу и оставил на автобусной остановке.
Потерпев поражение, я потопала своим ходом к югу, в направлении канала Гранд-Юнион. По дороге для тяги судов добралась до Мейда-Вейл, а там свернула на северо-запад, держа путь к дому на Брондесбери-роуд, где жил мой единокровный брат Зеб.
И подвал, и первый этаж трехэтажного дома, замыкавшего шеренгу домов-близнецов, были заколочены; пришлось обойти его сзади и отогнуть лист рифленого железа, чтобы попасть во двор. Я долго колотила в дверь черного хода. Наконец сверху послышался чей-то голос:
– Чего надо?
Отступив на шаг назад, я увидела в окне голову незнакомой девушки: волосы над ушами и на висках были выбриты, а с затылка хвостиками свисали тощие косицы. В каждой ноздре, насколько удалось разглядеть, поблескивало несколько колец.
– Доброе утро, – сказала я. – Мне нужен Зебедий Умм. Он дома?
– Кто, Зеб? Понятия не имею. А ты кто такая?
– И сила.
– Исида?
– Совершенно верно.
– Прикольное имя.
– Спасибо. Вообще-то меня называют Айсис или просто Ай. Я родственница Зебедия. Увидишь его – передай, что к нему пришли.
– Ладно. Обожди-ка.
Через минуту дверь открылась; стоящий на пороге босиком брат Зебедий заправлял мятую рубашку в рваные джинсы.
– Bay. Ай. Черт. Отпад. Супер. Bay.
Зеб на два года старше меня; по сравнению с тем, каким я его помнила, он совсем исхудал и перестал стричь свои курчавые волосы, которые свалялись в черный колтун. У него заметно прибавилось прыщей, но их отчасти маскировала клочковатая щетина – видимо, он отращивал бороду.
Я совершила Знамение и протянула руку. Зеб на мгновение смешался, но тут же сказал:
– Оба-на. Bay. Ну, типа. Извиняюсь. Это. Вообще. Ага. – Он поцеловал мне руку и опустился на одно колено. – Круто, типа. Bay. Светлейшая. Благословенная? Светлейшая. Исида. Добро пожаловать. Кайф. Ага.
Из-за его плеча выглядывала та самая девушка, которая разговаривала со мной из окна. Разинув рот, она только переводила взгляд с моего единокровного брата на меня.
– Брат Зебедий, рада тебя видеть. Можешь подняться, – произнесла я.
Он повиновался, расплывшись в улыбке. Попробовал расчесать пальцами свалявшиеся завитки, но не тут-то было. Я отдала ему котомку. Поймав мой взгляд, он повернулся к девушке с полувыбритыми, полузаплетенными волосами:
– А. Да. Ага. Это. Светлейшая Ай – Тушка. Тушка – Светлейшая Ай. Типа.
Зеб качнулся всем туловищем сначала в одну сторону, потом в другую, с улыбкой совершил ответное Знамение и поклонился, приглашая войти в дом.
Я переступила через порог, сняла шляпу и вручила ее Зебу. Девушка не сводила с меня изумленного взгляда. Я степенно кивнула:
– Очень приятно.
Глава 7
У него под рукой нередко лежали книги, принесенные из библиотеки мистера Мак-Илоуна, где он, приохотившись к знаниям, получил разрешение и впредь пользоваться любыми источниками. Мой дед решил проштудировать каждую книгу, каждый трактат, каждую брошюру; эту цель он преследовал с ненасытным рвением, углубляя накопленные познания за счет самых разных учений и концепций.
Трудно сказать, в какой момент трехсторонние отношения между дедушкой и сестрами Азис сделались более теплыми. Мои бабушки Аасни (родная) и Жобелия (двоюродная) стеснялись признаться, которая из них первой пригрела дедушку на груди; не исключено, что они утешили его сообща. Молва наверняка осуждала этот нетрадиционный союз (нравы тогда были строгими), но сестрам было хоть бы хны. Сальвадор, в свою очередь, виновато умолкал, если ему задавали щекотливые вопросы, но всем своим видом показывал, что телесная близость – святое дело и он, конечно же, не чурается торжества плоти, однако, как истинный джентльмен, не вправе обсуждать данную тему без разрешения на то обеих сестер (поскольку бабушки Аасни уже нет в живых, такое разрешение получить затруднительно, разве что с того света или же в половинном размере).
Чтобы не сидеть на шее у сестер, Сальвадор целый год подрабатывал на ферме у мистера Мак-Илоуна, а в свободное время с возрастающей одержимостью искал злополучную котомку и с убывающим рвением записывал собственные мысли.
***
После того как товарняк набрал скорость, я не сразу смогла уснуть. Видимо, затея с остановкой поезда не прошла для меня даром.В облюбованном мною автомобиле сильно пахло химией: приборная панель, как и почти вся внутренняя отделка, была из пластмассы, а прозрачные чехлы на сиденьях – из полиэтилена. На случай, если мне захочется ехать сидя, а не скорчившись на полу, я достала компактную путевую доску и, оставив котомку в ногах пассажирского места, перебралась назад, где попросторнее. Чтобы шуршащий полиэтилен не мешал спать, я заранее сняла его с сиденья, положила на водительское место и в конце концов устроилась на ночлег, но сон так и не приходил.
В салоне автомобиля мне было не по себе; да и то сказать, как может чувствовать себя истинная ласкентарианка, если вокруг нее все новое, сильно пахнущее, да к тому же, как нарочно, соблазняющее комфортом? Впрочем, я была настолько счастлива заполучить по-настоящему косвенное средство передвижения, что удушающая банальность обстановки отступила на второй план.
Стараясь заснуть, я думала о нашей отступнице – моей двоюродной сестре Мораг, и вспоминала, как в один прекрасный летний день, четыре года назад – мне тогда было пятнадцать, а ей столько, сколько мне сейчас, – мы сидели вдвоем на деревянном помосте под сенью «Теофона».
«Теофон» с давних пор находился в числе списанной военной техники, которая вместе с фермой перешла во владение Ордена. У миссис Вудбин, дарительницы поместья, был брат, который держал на ферме свою коллекцию уникальных транспортных средств и диковинных приспособлений (бедняга погиб по пути на долгожданную встречу с собратьями-коллекционерами, когда его джип на запредельной скорости перевернулся вблизи Пертшира). В его коллекции было одно весьма занятное, смонтированное на прицепе устройство, которое использовалось, хотя и недолго, в начале Второй мировой, во время бомбежек Лондона. По внешнему виду прибор напоминал скопище громадных слуховых трубок. В данном случае внешний вид не был обманчивым, потому что выдавал назначение Устройства: это гигантское искусственное ухо направлялось в небо, чтобы на расстоянии засекать немецкие бомбардировщики. Так сказать, радар для бедных – судя по дошедшим до меня редким отзывам, столь же бесполезный в деле, сколь внушительный с виду.
В возрасте девяти лет я сочла эту груду железа самым выдающимся изобретением на всем белом свете и не могла вынести, что такая вещь брошена у нас на пастбище и неумолимо зарастает сорняками. Дед был в сомнениях, полагая, что никчемный металлолом – вообще не предмет для разговоров, но он ни в чем не мог мне отказать, и очень скоро по его указанию прибор сняли с прицепа и взгромоздили на деревянный помост, специально сколоченный поверх старого круглого амбара на заднем дворе фермы. Это сооружение получило у деда название «Теофон».
Конечно, я не верила, что мы, вооружившись этой хитроумной штуковиной, и вправду расслышим глас Божий, но она представлялась мне важным символом наших идеалов (в том возрасте я переходила серьезный рубеж и усматривала символический смысл в самых разных предметах и рассказах).
Когда прибор занял подобающее место, я, как и следовало ожидать, потеряла к нему всякий интерес, но теперь он гордо возвышался на восьмиугольном деревянном помосте над южной границей фермы, откуда годами глядел в небеса, как наведенный на цель многоствольный мушкетон цвета хаки. На помосте оставалось достаточно свободного места – там можно было позагорать или просто посидеть без дела, глазея на сады, леса и холмы, уходящие за горизонт. Там-то четыре года назад я и пристроилась рядышком с Мораг, свесив ноги вниз и положив руки на железные перила.
– Подвески Коллимуна, – проговорила Мораг.
– Что-что? – не поняла я.
– Подвески Коллимуна, – повторила она и объяснила: – Название местности. Своими глазами на карте видела.
– А, Коллимун, – вспомнила я. – Да, точно, к северу от Бучливи.
Бучливи – небольшая деревня в двенадцати милях от Общины, прямо на юг от Лейк-Ментита, единственного в Шотландии озера, именуемого «Лейк», а не «Лох». Между ними и находится Коллимун – несколько домиков, затерянных на северном берегу реки Форт, южнее Фландрского Мшанника. Я и сама приметила эту точку на карте и даже пару лет ходила туда пешком. Места, приятные глазу, но не более того.
Мораг легла на спину и уставилась в небо, а может, на нелепые раструбы «Теофона».
– Согласись, дивное название. Ужасно романтичное, правда? – спросила она.
В ответ я только пожала плечами.
– По мне, так самое-самое, – повторила она, убежденно кивая головой, и томно протянула: – Подвески Коллимуна… Прямо как заглавие любовного романа.
– Про сопли и вопли, – съязвила я.
– Черствая твоя душа. – Мораг похлопала меня по бедру.
– Ничего подобного, – неловко запротестовала я. – Просто у меня другие представления… о романтике, вот и все.
Я легла на бок, подперла голову рукой и стала смотреть на Мораг. У нее, мне на зависть, были густые и блестящие темно-рыжие волосы, которые сейчас пронизывало солнце, образуя мерцающий ореол вокруг ее головы; по выбеленному солнцем дощатому помосту словно струилась бурная каштановая река, играющая солнечными бликами.
– От каких-то двух слов на карте я не собираюсь исходить слюной.
– А кто тут исходит слюной? Разве я сказала, что исхожу слюной?
– Спорим, тебе уже мерещится какой-нибудь хлыщ из этих Подвесок.
– Хлыщ? – повторила Мораг и захохотала так, что ее лицо покрылось морщинками. – Хлыщ, говоришь?
От смеха у нее под футболкой заметно колыхались груди. Меня бросило в краску.
– Ну, допустим, качок, – поправилась я и ущипнула ее за руку, но она не унималась. – Простите уж нас, деревенских, мы крутым словечкам не обучены. – Я щипнула посильнее.
– Ой! – Мораг отдернула руку, а потом подняла голову и повернулась ко мне лицом. – Признайся, что же здесь отвечает твоим представлениям о романтике? – Она стала нарочито оглядываться по сторонам. – Уж не местные ли мальчишки?
Я отвела глаза; теперь настал мой черед лечь на спину и уставиться в небо.
– Еще чего, – буркнула я в ответ.
Помолчав, Мораг провела пальцем по кончику моего носа:
– Не держи в себе тревожные мысли, слышь, сестренка?
Я поймала ее палец и зажала в руке. У меня дико заколотилось сердце. На секунду Мораг пришла в замешательство, но, когда я покрепче стиснула руку и заглянула ей в глаза, у нее на лице промелькнула едва заметная виноватая улыбка. Осторожно высвободив палец, она прошептала, качая головой:
– Вот оно что… Я тебя правильно поняла?
Снова покосившись в сторону, я сложила руки на груди.
– Сама не знаю, – выдавила я, чуть не плача. – У меня столько разных ощущений, столько… страстей, но они как будто заперты внутри. В общем… – Я глубоко вздохнула, не находя нужных слов. – В общем, понятно, что меня должны интересовать парни, ну, если не парни, так девчонки, но я просто заставляю себя изображать какие-то чувства. Иногда что-то зацепит, и кажется: все – как у всех, все нормально, а потом… – Я покачала головой. – Стоит мне заняться наложением рук – и на это уходит вся моя страсть… как молния в песок. – Я умоляюще взглянула на Мораг. – Только, пожалуйста, никому не говори.
– Будь спокойна, – подмигнула мне двоюродная сестра – Хочешь верь, хочешь нет, но у меня рот на замке. А тебе я вот что скажу: любовь – это самое главное. Так я считаю. Любовь и романтика. Люди как с цепи срываются, если усматривают где-нибудь извращение или отклонение, но самое гнусное извращение и отклонение – это травля влюбленных. – Она похлопала меня по плечу. – Действуй так, как считаешь нужным, Ай. Твоя жизнь принадлежит тебе одной.
Только теперь я нашла силы повернуться к ней лицом. У меня в глазах по-прежнему стояли слезы; пришлось глубоко вздохнуть и поморгать, чтобы избавиться от предательской влаги. Проглотив застрявший в горле комок, я выговорила:
– Иногда мне кажется, что это не так.
– Послушай, я не знаю, что тебе кажется, но если секса в твоих ощущениях нет, значит, есть что-то другое. Как ни называй твои переживания, по большому счету они наверняка связаны с любовью, но совсем не обязательно – с сексом. В таком случае не нужно изображать то, чего нет, только потому, что так положено.
Поразмыслив над словами Мораг, я сказала:
– Допустим; а как же наш Праздник и все такое?
Мораг нахмурилась, а я на миг залюбовалась ее красивым, волевым лицом. Потом она с тяжелым вздохом опустилась на спину, рассмотрела причудливое сооружение У нас над головами и произнесла:
– Да-да, Праздник и все такое. Никуда не денешься.
– В том-то и дело, – удрученно согласилась я, вытягиваясь рядом.
***
Вдыхая химический запах, я смотрела из окна автомобиля на желтые гирлянды фонарей, и тут по бокам тянущихся впереди платформ замелькали белые огоньки, предупреждающие о встречном поезде. Я нырнула вниз, а когда опасность миновала, снова уселась на доску.На меня нахлынуло легкое головокружение: белые огоньки теперь бежали и множились у меня в голове, пронзая мозг и отражаясь от стенок черепа, как от зеркала; сердце застучало, во рту появился металлический привкус.
К счастью, это ощущение быстро прошло, и мои мысли опять обратились к кузине Мораг, словно подводя итог прежним раздумьям: у меня были особые причины добиваться ее возвращения; не появись она на Празднике в качестве почетной гостьи, мне, неровен час, придется подставить плечо (не говоря уже о другой части тела).
Такая перспектива мне совершенно не улыбалась.
В конце концов, где-то около границы, меня сморил сон: я увидела Верхне-Пасхальное Закланье и нашу Общину, а сама обернулась призраком, летала над фермой и окликала всех, кто был занят делом, но оставалась незамеченной и неуслышанной – как отверженная.
***
С рассветом я открыла глаза. Зевнула, потянулась, выглянула в окно. Поезд проезжал по болотистой равнине, кажется, где-то в центре Англии. Глотнув воды, я еще немного подремала. Потом стряхнула сон и, жуя сэндвич с сыром и соленьями, разглядывала местность и сверялась с картой Лондона.На подъезде к Хорнси, воспользовавшись остановкой перед светофором, я спрыгнула с поезда, преодолела невысокую насыпь, сбегала в кустики, перемахнула через низкий парапет какого-то моста и соскочила на тротуар прямо перед носом у изумленной прохожей-индианки. Я поприветствовала ее, дотронувшись до шляпы, и зашагала своим путем, чрезвычайно довольная собой: как-никак, добралась до Лондона освященным способом, причем без всяких усилий. Опять же, хорошей приметой было то, что первая встречная оказалась женщиной восточных кровей.
Было еще утро, а именно полдевятого, как показывали цифры на многочисленных экранах телевизоров в витрине какого-то магазина электроники. Самое время прокатиться «на обратных».
«Поездка на обратных» – это наш давний прием экономии транспортных расходов. Залезаешь, к примеру, в автобус и на ломаном языке называешь кондуктору какой-нибудь пункт, лежащий в противоположном направлении. Слышишь в ответ, что едешь не в ту сторону, изображаешь недоумение, строишь виноватую мину. После этого, по совету кондуктора (плату за проезд почти никогда не требуют), выходишь на ближайшей остановке, а там повторяешь процедуру раз за разом, пока не окажешься в нужном месте.
На Хай-роуд, что в районе Вуд-Грин, я отыскала нужную автобусную остановку и терпеливо ждала с котомкой на плече и путевой доской в руках. Вошла в первый подъехавший автобус через переднюю дверь-гармошку. Водитель по совместительству выполнял обязанности кондуктора; меня это совершенно не устраивало. Буркнув что-то невразумительное, я соскочила с подножки, красная от стыда. Пришлось пропустить еще несколько таких же автобусов. Я разглядывала шумный, еле ползущий поток транспорта и малоинтересные приземистые строения. Время шло, но автобуса с кондуктором так и не было; оставалось только двигаться на своих двоих в южном направлении, в сторону Килберна, где жил мой единокровный брат Зеб. На ходу сверившись с картой, я решила повернуть на дорогу А-503, ведущую на юго-запад. К моей досаде, меня скоро обогнал допотопный автобус с открытой задней площадкой. На ближайшей остановке я решила еще раз попытать счастья.
***
Впрыгнув в автобус, я поспешила наверх. К сожалению, четыре передних места были заняты. Подложив под себя доску, я села на следующий ряд. Еще в автомобиле четыре купюры из скрученной пачки перекочевали во внутренний карман моей куртки; когда подошел кондуктор, я протянула ему один фунт и сказала:– Один до Энфилд, пашаласта.
– Что сие? – Кондуктор с удивлением разглядывал протянутую бумажку.
Я стрельнула глазами в его сторону: рост ниже среднего, седенький, в очках с толстыми стеклами.
– Это ест один фунт, – проговорила я с иностранным акцентом.
– Нет, милок, это не нашенская бумажка.
– Думаю, это ест ваше.
– Такие деньги уж сто лет не принимаются.
– Это ест деньги каралефства, я полакаю.
– Кто чего ест? – Он проверил банкноту на свет. – Вот, ясно сказано, бумажка-то шотландская, видал? Старый шотландский фунт. Где ж ты его взял? Приберег, небось, на черный день, верно, приятель? – сказал он, возвращая купюру. – Ну ладно, некогда мне с тобой разбираться. Куда, говоришь, тебе нужно?
– Энфилд, пашаласта.
Энфилд? – всплеснул руками кондуктор. – Куда ж тебя занесло? Тебе не в ту сторону, парень… Ох, виноват, ошибочка вышла. Вы уж простите, мисс, сразу не распознал. То-то я смотрю: шляпу не снимает. Короче, езжайте голубушка, в обратную сторону.
– Извинить, что? – Я изобразила замешательство.
– Еж-жай-те в об-рат-ную сто-ро-ну, – громко и членораздельно повторил кондуктор. – На следующей сойдете, а там… Сейчас покажу. Встаете с места… Встали, встали, вот так, теперь за мной, ну-ка; беда с вами… ну, наконец-то.
Пока автобус притормаживал, кондуктор препроводил меня на нижнюю площадку; я не сопротивлялась.
– Выходите… Вон там остановка, видите? Да нет, нет, на той стороне, милая моя. Ага. Там сядете – и прямиком до Энфилда, ясно? Ну, счастливо. Тихонько. Пока! – Он дал звонок и поспешил наверх, качая головой; автобус отъехал.
Усмехаясь, я не двинулась с места.
***
За два часа я проехала с гулькин нос; пешком – и то можно было пройти больше. Пару раз получилось так, что плату за проезд требовали через добрых пять минут после посадки, но из-за диких пробок на дорогах меня высаживали практически у той же самой остановки. В конце концов, войдя в очередной автобус, я увидела того самого кондуктора, которого повстречала утром.– Мать честная! Сколько ж можно так мыкаться?
Я посмотрела на него бессмысленным взглядом, лихорадочно соображая, что бы такого сказать, а потом выдавила:
– Это до Энфилд, пашаласта?
На этот раз он сам перевел меня через дорогу и оставил на автобусной остановке.
Потерпев поражение, я потопала своим ходом к югу, в направлении канала Гранд-Юнион. По дороге для тяги судов добралась до Мейда-Вейл, а там свернула на северо-запад, держа путь к дому на Брондесбери-роуд, где жил мой единокровный брат Зеб.
И подвал, и первый этаж трехэтажного дома, замыкавшего шеренгу домов-близнецов, были заколочены; пришлось обойти его сзади и отогнуть лист рифленого железа, чтобы попасть во двор. Я долго колотила в дверь черного хода. Наконец сверху послышался чей-то голос:
– Чего надо?
Отступив на шаг назад, я увидела в окне голову незнакомой девушки: волосы над ушами и на висках были выбриты, а с затылка хвостиками свисали тощие косицы. В каждой ноздре, насколько удалось разглядеть, поблескивало несколько колец.
– Доброе утро, – сказала я. – Мне нужен Зебедий Умм. Он дома?
– Кто, Зеб? Понятия не имею. А ты кто такая?
– И сила.
– Исида?
– Совершенно верно.
– Прикольное имя.
– Спасибо. Вообще-то меня называют Айсис или просто Ай. Я родственница Зебедия. Увидишь его – передай, что к нему пришли.
– Ладно. Обожди-ка.
Через минуту дверь открылась; стоящий на пороге босиком брат Зебедий заправлял мятую рубашку в рваные джинсы.
– Bay. Ай. Черт. Отпад. Супер. Bay.
Зеб на два года старше меня; по сравнению с тем, каким я его помнила, он совсем исхудал и перестал стричь свои курчавые волосы, которые свалялись в черный колтун. У него заметно прибавилось прыщей, но их отчасти маскировала клочковатая щетина – видимо, он отращивал бороду.
Я совершила Знамение и протянула руку. Зеб на мгновение смешался, но тут же сказал:
– Оба-на. Bay. Ну, типа. Извиняюсь. Это. Вообще. Ага. – Он поцеловал мне руку и опустился на одно колено. – Круто, типа. Bay. Светлейшая. Благословенная? Светлейшая. Исида. Добро пожаловать. Кайф. Ага.
Из-за его плеча выглядывала та самая девушка, которая разговаривала со мной из окна. Разинув рот, она только переводила взгляд с моего единокровного брата на меня.
– Брат Зебедий, рада тебя видеть. Можешь подняться, – произнесла я.
Он повиновался, расплывшись в улыбке. Попробовал расчесать пальцами свалявшиеся завитки, но не тут-то было. Я отдала ему котомку. Поймав мой взгляд, он повернулся к девушке с полувыбритыми, полузаплетенными волосами:
– А. Да. Ага. Это. Светлейшая Ай – Тушка. Тушка – Светлейшая Ай. Типа.
Зеб качнулся всем туловищем сначала в одну сторону, потом в другую, с улыбкой совершил ответное Знамение и поклонился, приглашая войти в дом.
Я переступила через порог, сняла шляпу и вручила ее Зебу. Девушка не сводила с меня изумленного взгляда. Я степенно кивнула:
– Очень приятно.
Глава 7
Брат Зебедий не получил письма, извещавшего о моем скором приезде. Впрочем, самовольно вселившись в заброшенное жилище, он вряд ли мог рассчитывать на регулярную доставку корреспонденции; оставалось только полагаться на добрую волю дежурного почтальона. Телефонной линии в сквоте не было, поэтому наше сообщение даже не удалось продублировать. Неудивительно, что я свалилась как снег на голову. Впрочем, Зебедий, надо отдать ему должное, не ударил в грязь лицом. Он был решительно настроен перебраться на чердак и уступить мне комнату, в которой жил со своей подругой Тушкой, но вид этой, с позволения сказать, спальни с обвалившейся штукатуркой заставил меня отказаться под тем предлогом, что на чердаке мне будет сподручнее: между двумя стропилами можно подвесить гамак. Услышав это, Тушка облегченно вздохнула.
Чердачное перекрытие образовывали сваленные как попало дверные створки и какие-то колобашки. По моей просьбе Зеб распределил их более равномерно, после чего вывернул единственную электрическую лампочку: я собиралась обойтись свечой. (Почему-то мне казалось, что в заброшенных домах вообще не бывает электричества, но реальность меня разочаровала.) В довершение, чтобы хоть как-то облагородить чердак, Зеб великодушно пожертвовал мне коврик и тумбочку из своей комнаты.
Высунувшись из окна, я определила северо-северо-западное направление и показала Зебу, который уже отыскал молоток и кровельные гвозди, куда повесить гамак. Когда дело было сделано, мы отправились на кухню, где Зеб при свете огарков ароматических свечей совершил ритуальное омовение моих ног в маленьком пластмассовом тазике, пока Тушка готовила кушанье с азиатскими приправами, отдаленно напоминавшее «пасти» или «самосу»; я вручила ей прямоугольные пакетики из пергамента, в которых привезла щепотку священного чайного листа и символическое количество сала. Она недоверчиво покосилась на плоские прямоугольнички, потом развернула их и понюхала содержимое первого.
– На чай смахивает.
У нее был мягкий говорок, какой бытует на юго-востоке Англии – точнее определить не берусь.
– Это и есть чай, – сказала я.
– Бр-р-р, свиньей разит.
– Так ведь это – сало, – пояснила я и строго посмотрела на Зеба, который в это время мизинцем омывал промежутки между пальцами моей ноги. У него был виноватый вид, но удивляться не приходилось: брат Зебедий, судя по всему, не приучил подругу к нашим застольным ритуалам.
– Свиное? – уточнила Тушка.
– Совершенно верно.
– Это без меня. – Тушка фыркнула и брезгливо швырнула крошечный пакетик на пластиковую столешницу.
– На вегетарианство. Подсела, – извиняющимся тоном объяснил Зеб.
– Все нормально, – ответила я, улыбаясь девушке. – И вполне понятно. Думаю, тебе известно, что наша вера тоже запрещает некоторые виды мяса, например мясо птиц, то есть двуногих.
От меня не укрылось, что Тушка с Зебом обменялись многозначительными взглядами; видимо, город развратил моего брата, и тот начал есть птицу. Я подумала, что нужно будет вернуть брата Зебедия на путь истинный (если, конечно, хватит времени). Притворившись, будто ничего не произошло, я продолжала:
– Сделай одолжение, посыпь чаем то, что ты для меня готовишь.
– Что? Сухую заварку на лепешки сыпать? – изумилась она.
– Маленькую щепотку, как будто это соль или перец. Не для вкуса, а чисто символически, – объяснила я.
– Ну-ну. Разве что символически, – неодобрительно буркнула Тушка и отвернулась.
Забрав со стола второй пакетик, я сунула его в карман, чтобы впоследствии освятить еду прямо на тарелке.
В прихожей стукнула дверь, и на пороге кухни возник рослый, коротко стриженный белокожий парень в неряшливой куртке со множеством разноцветных значков. Не веря своим глазам, он уставился сверху вниз на Зеба, который все еще обмывал мне ноги. Я улыбнулась.
– Бох ты мой! – сказал он с ирландским акцентом и ухмыльнулся.
– С ходу. Въехал, – со вздохом подтвердил Зеб.
– Агарь, – повторила я, для убедительности кивнув головой.
– Это ведь мужское имя, скажи, Зеб?
Зеб неопределенно пожал плечами.
– Конечно мужское, – не унималась Тушка. – Как-то так зовут того урода из комиксов – вспомни «Сан».
Я, естественно, не вспомнила того урода и уж тем более его сан, но быстро сообразила, что речь идет о какой-то газетенке.
– Насколько мне известно, – сказала я, – Агарь – библейское имя, древнееврейского происхождения; так звали служанку, точнее, рабыню жены Авраама.
– Круто.
Дело близилось к вечеру; под рев и выхлопы транспорта, застрявшего в пробке, мы возвращались из Килберна, куда ходили за вином к домашнему ужину: пока Зеб с Тушкой выбирали алкоголь, я нашла поблизости телефонную будку и позвонила в дом Вудбинов, используя свой тайный код 2-9-4. Спиртное, что-то вроде сидра, было куплено в пластиковых бутылках с вульгарно-яркими этикетками.
Чердачное перекрытие образовывали сваленные как попало дверные створки и какие-то колобашки. По моей просьбе Зеб распределил их более равномерно, после чего вывернул единственную электрическую лампочку: я собиралась обойтись свечой. (Почему-то мне казалось, что в заброшенных домах вообще не бывает электричества, но реальность меня разочаровала.) В довершение, чтобы хоть как-то облагородить чердак, Зеб великодушно пожертвовал мне коврик и тумбочку из своей комнаты.
Высунувшись из окна, я определила северо-северо-западное направление и показала Зебу, который уже отыскал молоток и кровельные гвозди, куда повесить гамак. Когда дело было сделано, мы отправились на кухню, где Зеб при свете огарков ароматических свечей совершил ритуальное омовение моих ног в маленьком пластмассовом тазике, пока Тушка готовила кушанье с азиатскими приправами, отдаленно напоминавшее «пасти» или «самосу»; я вручила ей прямоугольные пакетики из пергамента, в которых привезла щепотку священного чайного листа и символическое количество сала. Она недоверчиво покосилась на плоские прямоугольнички, потом развернула их и понюхала содержимое первого.
– На чай смахивает.
У нее был мягкий говорок, какой бытует на юго-востоке Англии – точнее определить не берусь.
– Это и есть чай, – сказала я.
– Бр-р-р, свиньей разит.
– Так ведь это – сало, – пояснила я и строго посмотрела на Зеба, который в это время мизинцем омывал промежутки между пальцами моей ноги. У него был виноватый вид, но удивляться не приходилось: брат Зебедий, судя по всему, не приучил подругу к нашим застольным ритуалам.
– Свиное? – уточнила Тушка.
– Совершенно верно.
– Это без меня. – Тушка фыркнула и брезгливо швырнула крошечный пакетик на пластиковую столешницу.
– На вегетарианство. Подсела, – извиняющимся тоном объяснил Зеб.
– Все нормально, – ответила я, улыбаясь девушке. – И вполне понятно. Думаю, тебе известно, что наша вера тоже запрещает некоторые виды мяса, например мясо птиц, то есть двуногих.
От меня не укрылось, что Тушка с Зебом обменялись многозначительными взглядами; видимо, город развратил моего брата, и тот начал есть птицу. Я подумала, что нужно будет вернуть брата Зебедия на путь истинный (если, конечно, хватит времени). Притворившись, будто ничего не произошло, я продолжала:
– Сделай одолжение, посыпь чаем то, что ты для меня готовишь.
– Что? Сухую заварку на лепешки сыпать? – изумилась она.
– Маленькую щепотку, как будто это соль или перец. Не для вкуса, а чисто символически, – объяснила я.
– Ну-ну. Разве что символически, – неодобрительно буркнула Тушка и отвернулась.
Забрав со стола второй пакетик, я сунула его в карман, чтобы впоследствии освятить еду прямо на тарелке.
В прихожей стукнула дверь, и на пороге кухни возник рослый, коротко стриженный белокожий парень в неряшливой куртке со множеством разноцветных значков. Не веря своим глазам, он уставился сверху вниз на Зеба, который все еще обмывал мне ноги. Я улыбнулась.
– Бох ты мой! – сказал он с ирландским акцентом и ухмыльнулся.
– С ходу. Въехал, – со вздохом подтвердил Зеб.
***
– Как, говоришь, ее зовут, твою сводную сестру?– Агарь, – повторила я, для убедительности кивнув головой.
– Это ведь мужское имя, скажи, Зеб?
Зеб неопределенно пожал плечами.
– Конечно мужское, – не унималась Тушка. – Как-то так зовут того урода из комиксов – вспомни «Сан».
Я, естественно, не вспомнила того урода и уж тем более его сан, но быстро сообразила, что речь идет о какой-то газетенке.
– Насколько мне известно, – сказала я, – Агарь – библейское имя, древнееврейского происхождения; так звали служанку, точнее, рабыню жены Авраама.
– Круто.
Дело близилось к вечеру; под рев и выхлопы транспорта, застрявшего в пробке, мы возвращались из Килберна, куда ходили за вином к домашнему ужину: пока Зеб с Тушкой выбирали алкоголь, я нашла поблизости телефонную будку и позвонила в дом Вудбинов, используя свой тайный код 2-9-4. Спиртное, что-то вроде сидра, было куплено в пластиковых бутылках с вульгарно-яркими этикетками.