Страница:
и снабжении по воздуху оружием, боеприпасами и подрывными устройствами.
Второй раз мы увиделись с "батькой Минаем", когда уходили от партизан и
он пришел проводить нас. Попрощавшись с бойцами своего отряда, он подошел К
нам, пожал каждому на прощанье руку и сказал:
- Ну, прощайте, дорогие летчики, ни пуха ни пера вам, не забывайте к
нам дорогу, прилетайте в наши. края. - Энергично повернулся и, не
оглядываясь, пошел в свой штаб.
...Самым тяжелым участком пути был переход через Суражское шоссе,
усиленно охранявшееся гитлеровцами. Фактически это шоссе было линией фронта
между партизанскими отрядами и фашистскими захватчиками.
Первая попытка перейти через Суражское шоссе не удалась. Немцы завязали
длительный бой с прикрывавшей нас группой партизан, подтянули бронемашины, и
мы вынуждены были отступить. С рассветом под покровом густого утреннего
тумана в другом месте мы благополучно перешли этот опасный рубеж.
Гитлеровцы! заметили нас, но поздно. Полетели в небо ракеты, застрочили
пулеметы, но мы исчезли в густой пелене тумана. От обстрела никто из группы
не пострадал.
Через Западную Двину мы переправились на добытой где-то лодке, а затем
без всяких происшествий прошли через "Велижские ворота", через которые наши
разведчицы до этого ходили не раз и очень хорошо знали места безопасного
перехода линии фронта. И вот нас обступают бойцы Красной Армии, поздравляют
с благополучным переходом, угощают всем, чем богаты.
В районе Великих Лук мы расстались со своими разведчицами, обменялись
адресами, пожелали друг другу боевой удачи и скорой победы над заклятым
врагом. Девушки повели раненых партизан в прифронтовой госпиталь, понесли
командованию добытые ими ценные разведданные, а мы на попутной машине
поехали в Торопец. В этом прифронтовом в то время городке мы обратились к
коменданту города и попросили его выписать нам проездные документы до Москвы
и выдать продукты на дорогу.
Комендант внимательно выслушал нашу просьбу - и арестовал нас.
Этот молодой и, судя по всему, неумный офицер очевидно мечтал поймать
шпиона. Вместо того чтобы запросить о нас командование, он принялся за
допросы. От нас требовали признания в том, что мы фашистские агенты. Грозили
расстрелом и даже ставили лицом к стенке...
Вскоре меня отделили от товарищей и отправили в санитарный батальон. По
пути привязались мальчишки, они видели: под конвоем ведут оборванца, значит
- диверсант. В меня полетели камни и комья грязи...
Не нахожу слов, чтобы передать мое потрясение и душевную боль от
глубокой обиды за незаслуженные издевательства, оскорбления и унижения...
Из санбата, по настоянию врачей, в санитарном поезде под конвоем я был
отправлен в госпиталь в Калинин. Маковский и Иванов были оставлены под
арестом в Торопце. В поезде я попросил одного легкораненого командира
сообщить телеграммой командованию о возвращении нашего экипажа из тыла
врага.
Телеграмма дошла. Через несколько дней полковой врач капитан
медицинской службы В. С. Иванов на самолете перевез меня в Москву, в
авиационный госпиталь в Сокольниках.
Скоро прибыли в Москву Иванов с Маковским. А не в меру "бдительного"
коменданта Торопца, как узнал я позднее, наказали.
После лечения медицинская комиссия вначале не допустила меня к летной
работе. По спустя некоторое время мне разрешили летать, и я снова стал
выполнять боевые задания.
АННА НИКОЛАЕВНА
В то время, когда, возвращаясь в свой полк, мы шли по тылам немецких
войск из одного партизанского отряда в другой, мою спасительницу Анну
Николаевну Мамонову постигла жестокая участь. Об этом я узнал после войны,
будучи на слете витебских партизан в Лиозне.
Сделав мне операцию и убедившись, что ее помощь мне больше не
потребуется, она заторопилась домой. Руководству партизанского отряда было
известно, чти Анна Николаевна находится на подозрении у немецких оккупантов,
о ее связи с партизанским отрядом были осведомлены гитлеровские холуи -
полицаи. Поэтому командир отряда Блохин и комиссар Мохановский уговаривали
ее остаться в отряде и не искушать судьбу. Но Анна Николаевна сказала им,
что поедет к себе в больницу последний раз, чтобы забрать детей, которых
фашисты, узнав, что она в отряде, непременно убьют, а также запастись
лекарствами, перевязочным материалом и хирургическими инструментами - всем,
что нужно партизанскому врачу. Руководители отряда пообещали ей привезти ее
детей в отряд и забрать в больнице все необходимое. Но Мамонова настояла на
своем, убедив командира и комиссара, что сама она сделает все гораздо лучше.
Не знала Анна Николаевна, что едет навстречу смерти...
Ее схватили сразу, как она появилась в Высочанах. На следующий день
гитлеровские палачи и полицаи привезли в комендатуру двух ее девочек -
Верочку и Любочку - и старшего сынишку Вову. У Анны Николаевны были три
дочки-близняшки, названные Верой, Надеждой, Любовью, которым было по полтора
года, и пятилетний мальчик Володя. Маленькая Надя оказалась в это время в
другой деревне, у родственников, и только поэтому спаслась.
Вот что писала 17 мая 1944 года газета "Красный Север" в заметке
"Отомсти":
"...Перед нами письмо одного из освободителей этих краев от фашистского
ига. Вместе с наступающей частью Красной Армии одним из первых вступил на
родную освобожденную землю брат Анны Николаевны - Семен Мамонов. О
происшедшей там трагедии он написал сестре Марии Мамоновой - врачу
Вологодской железнодорожной поликлиники.
,,Дорогая сестрица! Хочу тебе сообщить, что я побывал там, где мы с
тобой родились и выросли, где жили наши родные. Ни одного колышка не
осталось, не только строений. Сестрица дорогая! Не могу никак сказать тебе,
но все же надо, хотя сердце сжимается от боли. Сестрица, сестру нашу Нюшу и
ее трех детей - Вову, Веру и Любочку немецкие людоеды расстреляли в
Высочанах, около фабричного сарая, на берегу озера. Расстреляли их 15
августа 1942 года за то, что Нюша оказывала помощь в лечении партизан. Она
пришла из леса из партизанского отряда, в котором были и наши два
племянника. Хотела забрать детей. Немецкие ищейки ее выследили, забрали с
детьми и на следующий день их расстреляли. Полтора месяца она там с детьми
лежала. Их было расстреляно, а потом зарыто в одной яме 18 человек. Верочка,
Надя и Гриша отрыли их и привезли в наш дом. Когда брат Миша увидел их, то
сразу же умер от разрыва сердца...
Сестрица, никогда я не прощу врагу кровь, гибель своей семьи. Отомстим
гитлеровским гадам!..
...Больше писать не могу. Я буду мстить и отплачу немецким бандитам за
все..."
В начале 1975 года киностудией "Беларусьфильм" снимался документальный
кинофильм "О матерях можно рассказывать бесконечно", который был выпущен к
Берлинскому всемирному конгрессу, посвященному Международному году женщины.
Одна из новелл фильма рассказывает о судьбе Анны Николаевны Мамоновой.
Съемки производились на месте гибели Мамоновой и других патриотов,
расстрелянных вместе с ней. Мы с кинорежиссером И. Вейнеровичем и
операторами беседовали со старожилами, людьми, которые еще помнят все
обстоятельства этой трагедии.
Вот что они рассказали. Группу арестованных - восемнадцать женщин и
детей, в том числе и Мамонову с тремя детьми и санитарку Высочанской
амбулатории Яскевич, тоже с тремя маленькими детьми, - каратели привезли к
кустарнику в полутора-двух километрах юго-восточнее Высочанской больницы,
где уже была выкопана большая яма. Вначале у ямы расстреляли взрослых, потом
один из палачей взял девочек Мамоновой за ноги, ударил головками одна о
другую и бросил их на тело матери. Пятилетний Володя схватил офицера
карательного отряда за руку и плача стал просить его: "Дяденька, не
закапывайте нас глубоко, а то, когда вернется сюда папа, то не найдет
нас..." Офицер оттолкнул ребенка от себя. Тогда тот бросился бежать в поле.
Каратели стали стрелять в него, но никак не могли попасть: мальчик,
подгоняемый страхом, бежал петляя, как зверек. Тогда один из палачей побежал
за ним, догнал его и убил, ударив рукояткой пистолета по голове. Затем взял
тело ребенка за ножки и потащил его к яме, где лежали расстрелянные...
Эти чудовищные злодеяния, совершенные в августе 1942 года в Высочанах
немецкими карателями и их прислужниками - полицаями, подтверждают документы.
Так зверствовали на нашей земле гитлеровские захватчики.
На всю жизнь запечатлелся в моей памяти светлый образ Анны Николаевны,
героической женщины. Всегда с волнением вспоминаю ее волевое, одухотворенное
лицо, обрамленное русыми, гладко причесанными волосами, светло-серые,
удивительно красивые глаза. Казалось, в ее глазах отражалось бездонное,
подернутое знойным маревом летнее небо, и васильковые поля цветущего льна, и
хвоя огромных деревьев окружавшего нас леса. Я и сейчас вижу и ощущаю ее
сильные руки с длинными пальцами, осторожно, уверенно и быстро
обрабатывающие мои раны, до сих пор слышу ее звонкий и ласковый голос:
- Покрепче, покрепче держитесь за пенек, еще немного потерпите, и я
закончу, а тогда полегче будет...
Сидя на большом еловом пне, уцепившись за его края руками, я с силой
сжимал пальцы и, действительно, переставал чувствовать острую боль...
Эта славная женщина тогда вернула мне жизнь. Разве возможно забыть
ее?..
- В НЕБЕ СТАЛИНГРАДА -
Благодаря хорошему лечению, заботам врачей и вниманию медперсонала
авиационного госпиталя в Сокольниках поправлялся я быстро.
О жизни нашей авиаэскадрильи, о боевых заданиях, которые выполняли
экипажи, я узнавал от товарищей. Они часто меня навещали, и я не чувствовал
себя оторванным от полка, настроение было хорошим.
В середине августа в госпиталь привезли нашего командира дивизии
полковника Виктора Ефимовича Нестерцева. Он был ранен под Сталинградом при
атаке его самолета вражеским истребителем, когда летал с экипажем 101-го
авиаполка на разведку нового места базирования дивизии.
Было ему тогда года сорок три. Родом с Харьковщины, в феврале
восемнадцатого он добровольцем вступил в Красную Армию, окончил пехотные
курсы красных командиров. Четыре года служил летчиком-наблюдателем, затем
много и упорно учился. В 1939 году в боях на Халхин-Голе Нестерцев
командовал 100-й скоростной авиабригадой. За боевые заслуги бригада была
награждена орденом Ленина, ее личный состав - орденами, а командир - орденом
Красного Знамени и орденом Красного Знамени Монгольской Народной Республики.
Командуя 23-й авиадивизией, Нестерцев с первых дней Великой
Отечественной войны участвовал в боях на Западном фронте и вскоре был
награжден третьим орденом Красного Знамени.
Этот обаятельный, всегда спокойный, чуть ироничный человек нравился
мне. За долгую службу в авиации Нестерцев многое видел и рассказывал о
прожитом интересно и увлекательно.
Когда он немного поправился и врачи разрешили ему прогулки, мы вместе
надолго уходили в парк и в беседах коротали все свободное время.
Время лечения прошло быстро и незаметно. В сентябре меня выписали из
госпиталя и, прибыв в полк, я сразу включился в боевую работу.
Вначале врачи запретили мне летать на боевые задания, пришлось
заниматься тренировкой молодежи. Но через некоторое время медики уступили
моим настоятельным просьбам, и я приступил к боевым вылетам.
В середине августа части нашей дивизии перебазировались ближе к
Сталинградскому фронту - на полевой аэродром у озера Эльтон.
С этого большого степного аэродрома самолеты полка стали наносить
интенсивные бомбардировочные удары по вражеским войскам - по передовым
позициям гитлеровцев и по объектам, находящимся в тылу, по резервам
противника, направлявшимся к Сталинграду.
К сожалению, наши тыловые подразделения не всегда могли вовремя
обеспечить нас боеприпасами и продовольствием. Зачастую все необходимое
приходилось доставлять с баз на своих же самолетах. Часть машин приходилось
использовать для перевозок, что значительно снижало наши боевые возможности.
Командование предвидело, что наш аэродром недолго будет неизвестным для
врага; для предотвращения срыва боевых вылетов невдалеке от нашего аэродрома
был создан ложный.
На ложном аэродроме горели яркие огни, имитирующие старт, работал
световой маяк (наши штурманы и летчики использовали его для выхода на свой
аэродром), по полю разъезжала автомашина с укрепленным на ней устройством,
имитирующим навигационные огни самолета. Водитель периодически включал фары
и зажигал эти "навигационные огни". Все вместе выглядело с воздуха так
правдоподобно, что, случалось, даже наши летчики садились на ложный
аэродром.
Однако ложный аэродром спасал нас недолго. На задания мы вылетали
интенсивно, и противник наш действующий аэродром обнаружил.
В ночь на 11 сентября почти все корабли улетели на боевое задание. При
вылете самолетов были приняты все необходимые меры по светомаскировке. Еле
светились стартовые огоньки фонарей "летучая мышь", прикрытых сверху
специальными колпачками; их можно было увидеть только под острым углом, из
пилотской кабины рулящего по земле или взлетающего самолета. Но сразу же
после того, как сел последний самолет, противник обрушил на нас бомбы.
Правда, ложному аэродрому в эту ночь досталось больше. С полуночи до
рассвета вражеские бомбардировщики бомбили его четыре раза.
Но и с действующего аэродрома в эту ночь нам больше взлететь не удалось
- вражеские самолеты блокировали нас до утра. К счастью, от бомбардировки
никто из людей не пострадал, остались невредимыми и наши самолеты. Убито
было только несколько десятков колхозных коров, пасшихся вблизи аэродромов.
Больше всех довольны были интенданты: без забот и хлопот они могли
обеспечить столовую свежим мясом.
Несколько дней гитлеровцы нас не беспокоили. Но в середине сентября,
когда только наступили вечерние сумерки и мы готовились к вылету, послышался
нарастающий гул моторов немецких бомбардировщиков. Мы прекратили всякое
движение на аэродроме, весь личный состав укрылся в вырытых щелях и окопах.
К сожалению, бойцы стартового наряда не успели погасить взлетно-посадочные
огни. Над нами противно завыли падающие бомбы. Пять бомб упали вблизи
стартовых огней, пятнадцать разорвались вокруг аэродрома. Фашистские летчики
настолько осмелели, что начали снижаться и обстреливать нас из бортовых
пулеметов... Вылететь на боевое задание в эту ночь нам не удалось. Утешало
только то, что и в этот раз личный состав и материальная часть не
пострадали.
Несколько ночей противник не появлялся над нашим аэродромом, боевая
работа проводилась в спокойной обстановке, все самолеты совершали за ночь по
два вылета и успешно бомбили врага на железнодорожных станциях Суровикино и
Котельниково.
Как известно, к середине сентября войска противника вышли на городской
оборонительный обвод, овладели важными высотами и находились в трех-четырех
километрах от центра Сталинграда. С 13 по 27 сентября проходили ожесточенные
бои в южной и центральной частях города. Обстановка обязывала нас еще лучше
и интенсивнее наносить удары по врагу, во что бы то ни стало помочь наземным
войскам остановить противника.
Было решено упреждать противника, вылетать на боевое задание несколько
раньше, чем прилетали вражеские самолеты. Две ночи подряд мы летали
благополучно и успешно бомбили резервы противника в районе Городища. На
третью ночь, когда мы возвращались с задания, немцы блокировали оба
аэродрома - основной и ложный - и периодически бомбили их. Командование
приказало нам произвести посадку на запасном аэродроме.
В конце сентября наша авиация наносила удары по врагу в центральной
части города. Работа была настолько интенсивной, что самолетам в буквальном
смысле тесно было в воздухе над Сталинградом. С вечерних сумерек и до
рассвета бомбардировщики различных типов шли волна за волной на всех высотах
и непрерывно бомбили врага. На позиции противника с неба падал град бомб
всех калибров и назначений - от стокилограммовых до полутонных зажигалок, от
которых горел даже металл, и фугасок, при взрыве которых разлетались в
стороны автомобили, орудия; дождем сыпались маленькие пятикилограммовые
бомбочки, сбрасываемые борттехниками прямо в раскрытых упаковочных ящиках в
двери грузовых кабин... Многие экипажи за ночь совершали по два и даже три
боевых вылета.
О том, как тесно было в небе над Сталинградом в эти ночи,
свидетельствует такой случай.
После завтрака, как обычно, механики с мотористами разошлись по
стоянкам своих самолетов. Когда механик старший сержант Захаров и моторист
сержант Курочкин из экипажа лейтенанта Бурина пришли к своему капониру, то
увидели, что у самолета нет киля. Вначале они подумали, что обознались,
пришли не на свою стоянку. Но стремянки и тормозные колодки, помеченные
номером машины, да и другие хорошо знакомые им предметы подтверждали: да,
они в своем капонире.
Тогда они подумали, что инженер полка в их отсутствие поставил на
стоянку чей-то поврежденный самолет, а командир, увидев, что место занято,
поставил свою машину в другой капонир. Рассуждая так, механик, с мотористом
обошли все капониры, но воздушного корабля с номером 17 на хвостовом
оперении не было на аэродроме. Неужели не вернулся с задания?.. Вконец
расстроенные, два друга поспешили к палатке, где отдыхал летный состав.
К их радости, все члены экипажа были на своих местах - крепко спали
после тяжелой летной ночи.
Захаров осторожно разбудил борттехника лейтенанта Николая Третьякова:
- Товарищ техник-лейтенант, куда вы зарулили самолет?
- Как куда? На свою стоянку.
- Его там нет. Там стоит чужая машина, без хвоста...
- Ну и что из того, что без хвоста? Это наша машина. Кстати, уточняю.
Нам просто укоротили киль и, руль поворота. А ты - "без хвоста"!
- А как же вы на ней прилетели?
- Так и прилетели. Спроси летчиков... - уже сердясь, что его разбудили,
ответил Третьяков. - Ну, хватит болтать. Идите к машине, там за капонирами
нашей эскадрильи лежит хвост от самолета лейтенанта Дакиневича, демонтируйте
его, как раз годится для ремонта нашего корабля. Сейчас позавтракаю и приду
к вам.
Так и не отдохнув после полетов, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить
остальных товарищей, Третьяков оделся и осторожно вышел из палатки.
Командование уже знало о происшествии с экипажем Бурина. Командир
дивизии полковник Нестерцев и командир полка полковник Божко как всегда
находились на взлетно-посадочной полосе и встречали возвращающиеся с боевого
задания самолеты. Один за другим совершали посадку воздушные корабли и,
когда они попадали в серебристое поле луча посадочного прожектора, были
видны их номера, написанные на руле поворота белой, голубой или красной
краской - в зависимости от того, какому полку они принадлежали.
Но вот в яркий луч прожектора попал очередной самолет, шедший на
посадку, и все, кто находился на старте, были поражены: на самолете не было
не только номера, но и киля с рулем поворота, вместо них болталась узкая
полоса перкаля.
Севший самолет, как ни в чем не бывало, порулил к себе на стоянку, в
расположение 2-й эскадрильи.
Когда Нестерцев и Божко подъехали к самолету на автомобиле, члены
экипажа уже разглядывали поврежденное хвостовое оперение, освещая его
карманными фонариками.
В лучах фонарей было видно, что на уровне кронштейна тросов управления
словно острой пилой была срезана большая часть киля и руля поворота. Было
удивительно, как летчик ухитрился благополучно прилететь и произвести
посадку тяжелого корабля с такими повреждениями.
За плохую осмотрительность в воздухе Михаилу Бурину крепко влетело.
Командование подозревало, что в районе цели экипаж не выдержал дистанции и
заданной высоты и столкнулся с одним из бомбардировщиков. Тот, возможно,
погиб, упав где-нибудь в районе Сталинграда. Оба стрелка экипажа в один
голос утверждали, что, когда, отбомбившись, они пошли от Сталинграда на свой
аэродром и стали снижаться, над их машиной на встречном курсе пронесся
чей-то самолет. Они почувствовали удар, машину сильно тряхнуло, а через
некоторое время стрелок турельной башни старший сержант Ярцев видел на земле
взрыв и пожар.
Штаб дивизии о случившемся доложил командованию АДД. Были запрошены все
части и соединения, участвовавшие в эту ночь в боевых действиях над
Сталинградом. Выяснилось, что ни одна из частей в эту ночь потерь не имела.
Сам собой напрашивался вывод, что Михаил Бурин столкнулся в воздухе с
неприятельским самолетом и тот, получив большие повреждения, упал, взорвался
и сгорел.
Так, случайно, экипаж Бурина таранил врага. После этого экипаж долгое
время "ходил в героях". Главная заслуга принадлежала летчику Михаилу Бурину,
который не растерялся и без киля и руля поворота смог привести самолет на
аэродром и благополучно его посадить. Мы наглядно смогли убедиться, что Ли-2
- машина крепкая, на нем можно летать и даже садиться с большими
повреждениями средств управления.
В исключительно трудных условиях работал в те дни технический состав
нашей дивизии. Мы диву давались, где брали наши техники силы, чтобы без
отдыха с огромным напряжением трудиться и обеспечивать непрерывные вылеты
самолетов на боевое задание.
Редкую ночь над ними не летали вражеские бомбардировщики, не рвались на
аэродроме бомбы, и в то короткое время, что выпадало им для отдыха, а
промежутках между вылетом и прилетом самолетов, заснуть им практически не
удавалось. С раннего утра они осматривали и готовили к очередному боевому
вылету свои воздушные корабли. Раскаленная песчаная пустыня дышала зноем. В
полдень - настоящее пекло. Прикоснешься пальцами к металлу - обжигает.
Работа в таких условиях была подвигом. И теперь, оглядываясь в то далекое
прошлое, я с благодарностью вспоминаю инженера полка инженер-майора
Спиридонова, инженера по вооружению инженер-капитана Пургина, инженера нашей
эскадрильи инженер-капитана Литвиненко, техников отряда гвардии старших
техников-лейтенантов В. Ф. Мысака, А. К. Кулинковича, Ф. Б. Харченко, Т. С.
Картеля, мотористов сержантов В. И. Дунаева, П. К. Щетинина, В. И. Хабарова,
П. А. Вишневского, П. Ф. Лиманского, Н. А. Карнеева и многих других, чьими
руками в невероятно трудных условиях готовились к бою воздушные корабли и
кому мы обязаны нашими боевыми успехами. Пусть не обижаются те мои товарищи,
кого я не упомянул, - и к ним все мною сказанное относится в равной мере.
24 сентября мы нанесли бомбардировочный удар по врагу в южной части
Сталинграда и сразу же после посадки, захватив с собой все свое имущество и
усадив в самолеты технический состав, перелетели на новое место базирования.
Отсюда мы летали на выполнение самых разнообразных боевых заданий.
Самые опытные экипажи, как и раньше, выполняли задания органов разведки,
летали к партизанам, а большинство экипажей вместе с другими частями авиации
дальнего действия наносило удары по железнодорожным станциям на подступах к
Сталинграду, по вражеской авиации на аэродромах, по передовым позициям
противника.
При интенсивных бомбардировках переднего края врага, чтобы избежать
столкновений самолетов, полет к цели и удар по ней мы производили с
временным интервалом в 2-3 минуты, заход на цель выполняли строго с
заданного направления, по характерным ориентирам и при помощи
светонаведения. Наши войска обозначали передний край обороны кострами,
ракетами, в сторону противника стреляли трассирующими снарядами и даже
светили фарами автомашин. Это помогало нам находить цель.
Коммунисты и комсомольцы всегда брались за выполнение самых сложных и
ответственных заданий, показывали образцы организованности и дисциплины,
храбрости и отваги.
Коммунисты командиры кораблей Агапов, Бурин, Гаврилов, Готин, Майоров,
Засорин, Савченко, Крюков, Киселев, Кулаков, Терехов, Шестак, Куценко,
комсомолец Кучеренко были примерами для всех, по их экипажам равнялись все
остальные. Молодой командир корабля комсомолец Михаил Кучеренко
специализировался на выполнении самых сложных и опасных заданий, он же летал
фотоконтролером результатов бомбардировок.
На новом аэродроме противник нас не беспокоил, вражеской авиации в то
время было "не до жиру, быть бы живу". Бомбардировки аэродромов противника
днем и ночью, а также большие потери, понесенные врагом от наших
истребителей, снизили активность немецкой авиации и значительно умерили ее
удары по нашим тылам.
Впервые с начала войны мы имели возможность немного "расслабиться". В
перерывах между вылетами смогли попариться в городской бане. В домах
комсостава авиагарнизона, где нас разместили, можно было, затопив колонку,
понежиться под душем или принять ванну. Молодежь ездила в город, посещала
кинотеатры. Такая разрядка после огромного перенапряжения физических и
духовных сил была нам просто необходима.
Хотя интенсивность боевых действий не спадала, люди повеселели, стали
шутить, распевать песни, выглядели бодро.
В декабре в районах нашего базирования и боевых действий проходили,
чередуясь, мощные циклоны с теплыми фронтами. Они приносили с собой
сплошную, клочьями висевшую над самой землей облачность, очень сильные
Второй раз мы увиделись с "батькой Минаем", когда уходили от партизан и
он пришел проводить нас. Попрощавшись с бойцами своего отряда, он подошел К
нам, пожал каждому на прощанье руку и сказал:
- Ну, прощайте, дорогие летчики, ни пуха ни пера вам, не забывайте к
нам дорогу, прилетайте в наши. края. - Энергично повернулся и, не
оглядываясь, пошел в свой штаб.
...Самым тяжелым участком пути был переход через Суражское шоссе,
усиленно охранявшееся гитлеровцами. Фактически это шоссе было линией фронта
между партизанскими отрядами и фашистскими захватчиками.
Первая попытка перейти через Суражское шоссе не удалась. Немцы завязали
длительный бой с прикрывавшей нас группой партизан, подтянули бронемашины, и
мы вынуждены были отступить. С рассветом под покровом густого утреннего
тумана в другом месте мы благополучно перешли этот опасный рубеж.
Гитлеровцы! заметили нас, но поздно. Полетели в небо ракеты, застрочили
пулеметы, но мы исчезли в густой пелене тумана. От обстрела никто из группы
не пострадал.
Через Западную Двину мы переправились на добытой где-то лодке, а затем
без всяких происшествий прошли через "Велижские ворота", через которые наши
разведчицы до этого ходили не раз и очень хорошо знали места безопасного
перехода линии фронта. И вот нас обступают бойцы Красной Армии, поздравляют
с благополучным переходом, угощают всем, чем богаты.
В районе Великих Лук мы расстались со своими разведчицами, обменялись
адресами, пожелали друг другу боевой удачи и скорой победы над заклятым
врагом. Девушки повели раненых партизан в прифронтовой госпиталь, понесли
командованию добытые ими ценные разведданные, а мы на попутной машине
поехали в Торопец. В этом прифронтовом в то время городке мы обратились к
коменданту города и попросили его выписать нам проездные документы до Москвы
и выдать продукты на дорогу.
Комендант внимательно выслушал нашу просьбу - и арестовал нас.
Этот молодой и, судя по всему, неумный офицер очевидно мечтал поймать
шпиона. Вместо того чтобы запросить о нас командование, он принялся за
допросы. От нас требовали признания в том, что мы фашистские агенты. Грозили
расстрелом и даже ставили лицом к стенке...
Вскоре меня отделили от товарищей и отправили в санитарный батальон. По
пути привязались мальчишки, они видели: под конвоем ведут оборванца, значит
- диверсант. В меня полетели камни и комья грязи...
Не нахожу слов, чтобы передать мое потрясение и душевную боль от
глубокой обиды за незаслуженные издевательства, оскорбления и унижения...
Из санбата, по настоянию врачей, в санитарном поезде под конвоем я был
отправлен в госпиталь в Калинин. Маковский и Иванов были оставлены под
арестом в Торопце. В поезде я попросил одного легкораненого командира
сообщить телеграммой командованию о возвращении нашего экипажа из тыла
врага.
Телеграмма дошла. Через несколько дней полковой врач капитан
медицинской службы В. С. Иванов на самолете перевез меня в Москву, в
авиационный госпиталь в Сокольниках.
Скоро прибыли в Москву Иванов с Маковским. А не в меру "бдительного"
коменданта Торопца, как узнал я позднее, наказали.
После лечения медицинская комиссия вначале не допустила меня к летной
работе. По спустя некоторое время мне разрешили летать, и я снова стал
выполнять боевые задания.
АННА НИКОЛАЕВНА
В то время, когда, возвращаясь в свой полк, мы шли по тылам немецких
войск из одного партизанского отряда в другой, мою спасительницу Анну
Николаевну Мамонову постигла жестокая участь. Об этом я узнал после войны,
будучи на слете витебских партизан в Лиозне.
Сделав мне операцию и убедившись, что ее помощь мне больше не
потребуется, она заторопилась домой. Руководству партизанского отряда было
известно, чти Анна Николаевна находится на подозрении у немецких оккупантов,
о ее связи с партизанским отрядом были осведомлены гитлеровские холуи -
полицаи. Поэтому командир отряда Блохин и комиссар Мохановский уговаривали
ее остаться в отряде и не искушать судьбу. Но Анна Николаевна сказала им,
что поедет к себе в больницу последний раз, чтобы забрать детей, которых
фашисты, узнав, что она в отряде, непременно убьют, а также запастись
лекарствами, перевязочным материалом и хирургическими инструментами - всем,
что нужно партизанскому врачу. Руководители отряда пообещали ей привезти ее
детей в отряд и забрать в больнице все необходимое. Но Мамонова настояла на
своем, убедив командира и комиссара, что сама она сделает все гораздо лучше.
Не знала Анна Николаевна, что едет навстречу смерти...
Ее схватили сразу, как она появилась в Высочанах. На следующий день
гитлеровские палачи и полицаи привезли в комендатуру двух ее девочек -
Верочку и Любочку - и старшего сынишку Вову. У Анны Николаевны были три
дочки-близняшки, названные Верой, Надеждой, Любовью, которым было по полтора
года, и пятилетний мальчик Володя. Маленькая Надя оказалась в это время в
другой деревне, у родственников, и только поэтому спаслась.
Вот что писала 17 мая 1944 года газета "Красный Север" в заметке
"Отомсти":
"...Перед нами письмо одного из освободителей этих краев от фашистского
ига. Вместе с наступающей частью Красной Армии одним из первых вступил на
родную освобожденную землю брат Анны Николаевны - Семен Мамонов. О
происшедшей там трагедии он написал сестре Марии Мамоновой - врачу
Вологодской железнодорожной поликлиники.
,,Дорогая сестрица! Хочу тебе сообщить, что я побывал там, где мы с
тобой родились и выросли, где жили наши родные. Ни одного колышка не
осталось, не только строений. Сестрица дорогая! Не могу никак сказать тебе,
но все же надо, хотя сердце сжимается от боли. Сестрица, сестру нашу Нюшу и
ее трех детей - Вову, Веру и Любочку немецкие людоеды расстреляли в
Высочанах, около фабричного сарая, на берегу озера. Расстреляли их 15
августа 1942 года за то, что Нюша оказывала помощь в лечении партизан. Она
пришла из леса из партизанского отряда, в котором были и наши два
племянника. Хотела забрать детей. Немецкие ищейки ее выследили, забрали с
детьми и на следующий день их расстреляли. Полтора месяца она там с детьми
лежала. Их было расстреляно, а потом зарыто в одной яме 18 человек. Верочка,
Надя и Гриша отрыли их и привезли в наш дом. Когда брат Миша увидел их, то
сразу же умер от разрыва сердца...
Сестрица, никогда я не прощу врагу кровь, гибель своей семьи. Отомстим
гитлеровским гадам!..
...Больше писать не могу. Я буду мстить и отплачу немецким бандитам за
все..."
В начале 1975 года киностудией "Беларусьфильм" снимался документальный
кинофильм "О матерях можно рассказывать бесконечно", который был выпущен к
Берлинскому всемирному конгрессу, посвященному Международному году женщины.
Одна из новелл фильма рассказывает о судьбе Анны Николаевны Мамоновой.
Съемки производились на месте гибели Мамоновой и других патриотов,
расстрелянных вместе с ней. Мы с кинорежиссером И. Вейнеровичем и
операторами беседовали со старожилами, людьми, которые еще помнят все
обстоятельства этой трагедии.
Вот что они рассказали. Группу арестованных - восемнадцать женщин и
детей, в том числе и Мамонову с тремя детьми и санитарку Высочанской
амбулатории Яскевич, тоже с тремя маленькими детьми, - каратели привезли к
кустарнику в полутора-двух километрах юго-восточнее Высочанской больницы,
где уже была выкопана большая яма. Вначале у ямы расстреляли взрослых, потом
один из палачей взял девочек Мамоновой за ноги, ударил головками одна о
другую и бросил их на тело матери. Пятилетний Володя схватил офицера
карательного отряда за руку и плача стал просить его: "Дяденька, не
закапывайте нас глубоко, а то, когда вернется сюда папа, то не найдет
нас..." Офицер оттолкнул ребенка от себя. Тогда тот бросился бежать в поле.
Каратели стали стрелять в него, но никак не могли попасть: мальчик,
подгоняемый страхом, бежал петляя, как зверек. Тогда один из палачей побежал
за ним, догнал его и убил, ударив рукояткой пистолета по голове. Затем взял
тело ребенка за ножки и потащил его к яме, где лежали расстрелянные...
Эти чудовищные злодеяния, совершенные в августе 1942 года в Высочанах
немецкими карателями и их прислужниками - полицаями, подтверждают документы.
Так зверствовали на нашей земле гитлеровские захватчики.
На всю жизнь запечатлелся в моей памяти светлый образ Анны Николаевны,
героической женщины. Всегда с волнением вспоминаю ее волевое, одухотворенное
лицо, обрамленное русыми, гладко причесанными волосами, светло-серые,
удивительно красивые глаза. Казалось, в ее глазах отражалось бездонное,
подернутое знойным маревом летнее небо, и васильковые поля цветущего льна, и
хвоя огромных деревьев окружавшего нас леса. Я и сейчас вижу и ощущаю ее
сильные руки с длинными пальцами, осторожно, уверенно и быстро
обрабатывающие мои раны, до сих пор слышу ее звонкий и ласковый голос:
- Покрепче, покрепче держитесь за пенек, еще немного потерпите, и я
закончу, а тогда полегче будет...
Сидя на большом еловом пне, уцепившись за его края руками, я с силой
сжимал пальцы и, действительно, переставал чувствовать острую боль...
Эта славная женщина тогда вернула мне жизнь. Разве возможно забыть
ее?..
- В НЕБЕ СТАЛИНГРАДА -
Благодаря хорошему лечению, заботам врачей и вниманию медперсонала
авиационного госпиталя в Сокольниках поправлялся я быстро.
О жизни нашей авиаэскадрильи, о боевых заданиях, которые выполняли
экипажи, я узнавал от товарищей. Они часто меня навещали, и я не чувствовал
себя оторванным от полка, настроение было хорошим.
В середине августа в госпиталь привезли нашего командира дивизии
полковника Виктора Ефимовича Нестерцева. Он был ранен под Сталинградом при
атаке его самолета вражеским истребителем, когда летал с экипажем 101-го
авиаполка на разведку нового места базирования дивизии.
Было ему тогда года сорок три. Родом с Харьковщины, в феврале
восемнадцатого он добровольцем вступил в Красную Армию, окончил пехотные
курсы красных командиров. Четыре года служил летчиком-наблюдателем, затем
много и упорно учился. В 1939 году в боях на Халхин-Голе Нестерцев
командовал 100-й скоростной авиабригадой. За боевые заслуги бригада была
награждена орденом Ленина, ее личный состав - орденами, а командир - орденом
Красного Знамени и орденом Красного Знамени Монгольской Народной Республики.
Командуя 23-й авиадивизией, Нестерцев с первых дней Великой
Отечественной войны участвовал в боях на Западном фронте и вскоре был
награжден третьим орденом Красного Знамени.
Этот обаятельный, всегда спокойный, чуть ироничный человек нравился
мне. За долгую службу в авиации Нестерцев многое видел и рассказывал о
прожитом интересно и увлекательно.
Когда он немного поправился и врачи разрешили ему прогулки, мы вместе
надолго уходили в парк и в беседах коротали все свободное время.
Время лечения прошло быстро и незаметно. В сентябре меня выписали из
госпиталя и, прибыв в полк, я сразу включился в боевую работу.
Вначале врачи запретили мне летать на боевые задания, пришлось
заниматься тренировкой молодежи. Но через некоторое время медики уступили
моим настоятельным просьбам, и я приступил к боевым вылетам.
В середине августа части нашей дивизии перебазировались ближе к
Сталинградскому фронту - на полевой аэродром у озера Эльтон.
С этого большого степного аэродрома самолеты полка стали наносить
интенсивные бомбардировочные удары по вражеским войскам - по передовым
позициям гитлеровцев и по объектам, находящимся в тылу, по резервам
противника, направлявшимся к Сталинграду.
К сожалению, наши тыловые подразделения не всегда могли вовремя
обеспечить нас боеприпасами и продовольствием. Зачастую все необходимое
приходилось доставлять с баз на своих же самолетах. Часть машин приходилось
использовать для перевозок, что значительно снижало наши боевые возможности.
Командование предвидело, что наш аэродром недолго будет неизвестным для
врага; для предотвращения срыва боевых вылетов невдалеке от нашего аэродрома
был создан ложный.
На ложном аэродроме горели яркие огни, имитирующие старт, работал
световой маяк (наши штурманы и летчики использовали его для выхода на свой
аэродром), по полю разъезжала автомашина с укрепленным на ней устройством,
имитирующим навигационные огни самолета. Водитель периодически включал фары
и зажигал эти "навигационные огни". Все вместе выглядело с воздуха так
правдоподобно, что, случалось, даже наши летчики садились на ложный
аэродром.
Однако ложный аэродром спасал нас недолго. На задания мы вылетали
интенсивно, и противник наш действующий аэродром обнаружил.
В ночь на 11 сентября почти все корабли улетели на боевое задание. При
вылете самолетов были приняты все необходимые меры по светомаскировке. Еле
светились стартовые огоньки фонарей "летучая мышь", прикрытых сверху
специальными колпачками; их можно было увидеть только под острым углом, из
пилотской кабины рулящего по земле или взлетающего самолета. Но сразу же
после того, как сел последний самолет, противник обрушил на нас бомбы.
Правда, ложному аэродрому в эту ночь досталось больше. С полуночи до
рассвета вражеские бомбардировщики бомбили его четыре раза.
Но и с действующего аэродрома в эту ночь нам больше взлететь не удалось
- вражеские самолеты блокировали нас до утра. К счастью, от бомбардировки
никто из людей не пострадал, остались невредимыми и наши самолеты. Убито
было только несколько десятков колхозных коров, пасшихся вблизи аэродромов.
Больше всех довольны были интенданты: без забот и хлопот они могли
обеспечить столовую свежим мясом.
Несколько дней гитлеровцы нас не беспокоили. Но в середине сентября,
когда только наступили вечерние сумерки и мы готовились к вылету, послышался
нарастающий гул моторов немецких бомбардировщиков. Мы прекратили всякое
движение на аэродроме, весь личный состав укрылся в вырытых щелях и окопах.
К сожалению, бойцы стартового наряда не успели погасить взлетно-посадочные
огни. Над нами противно завыли падающие бомбы. Пять бомб упали вблизи
стартовых огней, пятнадцать разорвались вокруг аэродрома. Фашистские летчики
настолько осмелели, что начали снижаться и обстреливать нас из бортовых
пулеметов... Вылететь на боевое задание в эту ночь нам не удалось. Утешало
только то, что и в этот раз личный состав и материальная часть не
пострадали.
Несколько ночей противник не появлялся над нашим аэродромом, боевая
работа проводилась в спокойной обстановке, все самолеты совершали за ночь по
два вылета и успешно бомбили врага на железнодорожных станциях Суровикино и
Котельниково.
Как известно, к середине сентября войска противника вышли на городской
оборонительный обвод, овладели важными высотами и находились в трех-четырех
километрах от центра Сталинграда. С 13 по 27 сентября проходили ожесточенные
бои в южной и центральной частях города. Обстановка обязывала нас еще лучше
и интенсивнее наносить удары по врагу, во что бы то ни стало помочь наземным
войскам остановить противника.
Было решено упреждать противника, вылетать на боевое задание несколько
раньше, чем прилетали вражеские самолеты. Две ночи подряд мы летали
благополучно и успешно бомбили резервы противника в районе Городища. На
третью ночь, когда мы возвращались с задания, немцы блокировали оба
аэродрома - основной и ложный - и периодически бомбили их. Командование
приказало нам произвести посадку на запасном аэродроме.
В конце сентября наша авиация наносила удары по врагу в центральной
части города. Работа была настолько интенсивной, что самолетам в буквальном
смысле тесно было в воздухе над Сталинградом. С вечерних сумерек и до
рассвета бомбардировщики различных типов шли волна за волной на всех высотах
и непрерывно бомбили врага. На позиции противника с неба падал град бомб
всех калибров и назначений - от стокилограммовых до полутонных зажигалок, от
которых горел даже металл, и фугасок, при взрыве которых разлетались в
стороны автомобили, орудия; дождем сыпались маленькие пятикилограммовые
бомбочки, сбрасываемые борттехниками прямо в раскрытых упаковочных ящиках в
двери грузовых кабин... Многие экипажи за ночь совершали по два и даже три
боевых вылета.
О том, как тесно было в небе над Сталинградом в эти ночи,
свидетельствует такой случай.
После завтрака, как обычно, механики с мотористами разошлись по
стоянкам своих самолетов. Когда механик старший сержант Захаров и моторист
сержант Курочкин из экипажа лейтенанта Бурина пришли к своему капониру, то
увидели, что у самолета нет киля. Вначале они подумали, что обознались,
пришли не на свою стоянку. Но стремянки и тормозные колодки, помеченные
номером машины, да и другие хорошо знакомые им предметы подтверждали: да,
они в своем капонире.
Тогда они подумали, что инженер полка в их отсутствие поставил на
стоянку чей-то поврежденный самолет, а командир, увидев, что место занято,
поставил свою машину в другой капонир. Рассуждая так, механик, с мотористом
обошли все капониры, но воздушного корабля с номером 17 на хвостовом
оперении не было на аэродроме. Неужели не вернулся с задания?.. Вконец
расстроенные, два друга поспешили к палатке, где отдыхал летный состав.
К их радости, все члены экипажа были на своих местах - крепко спали
после тяжелой летной ночи.
Захаров осторожно разбудил борттехника лейтенанта Николая Третьякова:
- Товарищ техник-лейтенант, куда вы зарулили самолет?
- Как куда? На свою стоянку.
- Его там нет. Там стоит чужая машина, без хвоста...
- Ну и что из того, что без хвоста? Это наша машина. Кстати, уточняю.
Нам просто укоротили киль и, руль поворота. А ты - "без хвоста"!
- А как же вы на ней прилетели?
- Так и прилетели. Спроси летчиков... - уже сердясь, что его разбудили,
ответил Третьяков. - Ну, хватит болтать. Идите к машине, там за капонирами
нашей эскадрильи лежит хвост от самолета лейтенанта Дакиневича, демонтируйте
его, как раз годится для ремонта нашего корабля. Сейчас позавтракаю и приду
к вам.
Так и не отдохнув после полетов, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить
остальных товарищей, Третьяков оделся и осторожно вышел из палатки.
Командование уже знало о происшествии с экипажем Бурина. Командир
дивизии полковник Нестерцев и командир полка полковник Божко как всегда
находились на взлетно-посадочной полосе и встречали возвращающиеся с боевого
задания самолеты. Один за другим совершали посадку воздушные корабли и,
когда они попадали в серебристое поле луча посадочного прожектора, были
видны их номера, написанные на руле поворота белой, голубой или красной
краской - в зависимости от того, какому полку они принадлежали.
Но вот в яркий луч прожектора попал очередной самолет, шедший на
посадку, и все, кто находился на старте, были поражены: на самолете не было
не только номера, но и киля с рулем поворота, вместо них болталась узкая
полоса перкаля.
Севший самолет, как ни в чем не бывало, порулил к себе на стоянку, в
расположение 2-й эскадрильи.
Когда Нестерцев и Божко подъехали к самолету на автомобиле, члены
экипажа уже разглядывали поврежденное хвостовое оперение, освещая его
карманными фонариками.
В лучах фонарей было видно, что на уровне кронштейна тросов управления
словно острой пилой была срезана большая часть киля и руля поворота. Было
удивительно, как летчик ухитрился благополучно прилететь и произвести
посадку тяжелого корабля с такими повреждениями.
За плохую осмотрительность в воздухе Михаилу Бурину крепко влетело.
Командование подозревало, что в районе цели экипаж не выдержал дистанции и
заданной высоты и столкнулся с одним из бомбардировщиков. Тот, возможно,
погиб, упав где-нибудь в районе Сталинграда. Оба стрелка экипажа в один
голос утверждали, что, когда, отбомбившись, они пошли от Сталинграда на свой
аэродром и стали снижаться, над их машиной на встречном курсе пронесся
чей-то самолет. Они почувствовали удар, машину сильно тряхнуло, а через
некоторое время стрелок турельной башни старший сержант Ярцев видел на земле
взрыв и пожар.
Штаб дивизии о случившемся доложил командованию АДД. Были запрошены все
части и соединения, участвовавшие в эту ночь в боевых действиях над
Сталинградом. Выяснилось, что ни одна из частей в эту ночь потерь не имела.
Сам собой напрашивался вывод, что Михаил Бурин столкнулся в воздухе с
неприятельским самолетом и тот, получив большие повреждения, упал, взорвался
и сгорел.
Так, случайно, экипаж Бурина таранил врага. После этого экипаж долгое
время "ходил в героях". Главная заслуга принадлежала летчику Михаилу Бурину,
который не растерялся и без киля и руля поворота смог привести самолет на
аэродром и благополучно его посадить. Мы наглядно смогли убедиться, что Ли-2
- машина крепкая, на нем можно летать и даже садиться с большими
повреждениями средств управления.
В исключительно трудных условиях работал в те дни технический состав
нашей дивизии. Мы диву давались, где брали наши техники силы, чтобы без
отдыха с огромным напряжением трудиться и обеспечивать непрерывные вылеты
самолетов на боевое задание.
Редкую ночь над ними не летали вражеские бомбардировщики, не рвались на
аэродроме бомбы, и в то короткое время, что выпадало им для отдыха, а
промежутках между вылетом и прилетом самолетов, заснуть им практически не
удавалось. С раннего утра они осматривали и готовили к очередному боевому
вылету свои воздушные корабли. Раскаленная песчаная пустыня дышала зноем. В
полдень - настоящее пекло. Прикоснешься пальцами к металлу - обжигает.
Работа в таких условиях была подвигом. И теперь, оглядываясь в то далекое
прошлое, я с благодарностью вспоминаю инженера полка инженер-майора
Спиридонова, инженера по вооружению инженер-капитана Пургина, инженера нашей
эскадрильи инженер-капитана Литвиненко, техников отряда гвардии старших
техников-лейтенантов В. Ф. Мысака, А. К. Кулинковича, Ф. Б. Харченко, Т. С.
Картеля, мотористов сержантов В. И. Дунаева, П. К. Щетинина, В. И. Хабарова,
П. А. Вишневского, П. Ф. Лиманского, Н. А. Карнеева и многих других, чьими
руками в невероятно трудных условиях готовились к бою воздушные корабли и
кому мы обязаны нашими боевыми успехами. Пусть не обижаются те мои товарищи,
кого я не упомянул, - и к ним все мною сказанное относится в равной мере.
24 сентября мы нанесли бомбардировочный удар по врагу в южной части
Сталинграда и сразу же после посадки, захватив с собой все свое имущество и
усадив в самолеты технический состав, перелетели на новое место базирования.
Отсюда мы летали на выполнение самых разнообразных боевых заданий.
Самые опытные экипажи, как и раньше, выполняли задания органов разведки,
летали к партизанам, а большинство экипажей вместе с другими частями авиации
дальнего действия наносило удары по железнодорожным станциям на подступах к
Сталинграду, по вражеской авиации на аэродромах, по передовым позициям
противника.
При интенсивных бомбардировках переднего края врага, чтобы избежать
столкновений самолетов, полет к цели и удар по ней мы производили с
временным интервалом в 2-3 минуты, заход на цель выполняли строго с
заданного направления, по характерным ориентирам и при помощи
светонаведения. Наши войска обозначали передний край обороны кострами,
ракетами, в сторону противника стреляли трассирующими снарядами и даже
светили фарами автомашин. Это помогало нам находить цель.
Коммунисты и комсомольцы всегда брались за выполнение самых сложных и
ответственных заданий, показывали образцы организованности и дисциплины,
храбрости и отваги.
Коммунисты командиры кораблей Агапов, Бурин, Гаврилов, Готин, Майоров,
Засорин, Савченко, Крюков, Киселев, Кулаков, Терехов, Шестак, Куценко,
комсомолец Кучеренко были примерами для всех, по их экипажам равнялись все
остальные. Молодой командир корабля комсомолец Михаил Кучеренко
специализировался на выполнении самых сложных и опасных заданий, он же летал
фотоконтролером результатов бомбардировок.
На новом аэродроме противник нас не беспокоил, вражеской авиации в то
время было "не до жиру, быть бы живу". Бомбардировки аэродромов противника
днем и ночью, а также большие потери, понесенные врагом от наших
истребителей, снизили активность немецкой авиации и значительно умерили ее
удары по нашим тылам.
Впервые с начала войны мы имели возможность немного "расслабиться". В
перерывах между вылетами смогли попариться в городской бане. В домах
комсостава авиагарнизона, где нас разместили, можно было, затопив колонку,
понежиться под душем или принять ванну. Молодежь ездила в город, посещала
кинотеатры. Такая разрядка после огромного перенапряжения физических и
духовных сил была нам просто необходима.
Хотя интенсивность боевых действий не спадала, люди повеселели, стали
шутить, распевать песни, выглядели бодро.
В декабре в районах нашего базирования и боевых действий проходили,
чередуясь, мощные циклоны с теплыми фронтами. Они приносили с собой
сплошную, клочьями висевшую над самой землей облачность, очень сильные