Страница:
снегопады. Туманы словно огромными пуховыми одеялами укрывали землю.
Летать стало очень трудно, но наземным войскам по-прежнему требовалась
наша помощь.
В середине декабря, несмотря на плохой прогноз погоды, на бомбардировку
железнодорожного узла в Харькове вылетели самолеты двух авиаполков - нашего
и 102-го. Задание все выполнили успешно, но к их возвращению, как и
предупреждали синоптики, в районе посадки погода резко ухудшилась, аэродром
затянула низкая облачность, начался снегопад, опустился туман. По радио
экипажам всех кораблей было приказано произвести посадку на запасном
аэродроме в Эльтоне. Те, у кого не хватило горючего дотянуть до Эльтона,
удачно приземлились в степи. Но два самолета 102-го полка по разным причинам
на запасные аэродромы уйти не смогли и попытались сесть на основной
площадке. Один из них разбился прямо на аэродроме, и экипаж погиб. Второй
упал и стал на нос в овраге.
Дело в том, что при ограниченной видимости, в тумане и снегопаде, при
включении посадочных прожекторов и самолетных фар свет, отраженный от
кристаллических частиц снега, создает световой экран, принимаемый пилотом за
земную поверхность. Ориентируясь по нему, летчик на большой высоте переводит
самолет на критические углы атаки и, потеряв скорость, падает.
Но и в то ненастное время нам удавалось в отдельные ночи "урвать"
несколько часов летной погоды. Мы с полной отдачей сил использовали эти
часы. Чтобы не пропустить момента, когда можно совершить вылет, экипажи
постоянно находились в полной боевой готовности и терпеливо ожидали хорошей
погоды на командном пункте. Как только разведчик доносил, что погода есть,
мы немедленно взлетали и, выполнив задание, старались вовремя вернуться на
аэродром. Хотя и редко, но случалось, непогода нас опережала; тогда мы
уходили на запасные аэродромы.
В ночь на 12 декабря нам со штурманом эскадрильи майором Сазоновым было
приказано произвести разведку погоды на маршруте и в районах боевых действий
наземных войск Большая Россошка - Дмитриевка. Ухудшение погоды ожидалось с
запада. На взлет, полет по маршруту к цели и обратно и посадку нужно было
около четырех часов.
У нас тогда, как правило, разведка погоды совмещалась с выполнением
боевого задания. Мы выбрали маршрут полета в ста - ста двадцати километрах
западнее маршрута, по которому должны были лететь основные силы наших
бомбардировщиков. Не встретив низкой облачности и снегопада, вышли в
заданный район, отбомбились и произвели разведку боевой обстановки на линии
фронта, где в это время шла интенсивная минометная и артиллерийская
стрельба. О состоянии погоды донесли по радио на КП, через некоторое время
получили указание возвращаться тем же маршрутом. На обратном пути уже в
конце маршрута неожиданно встретили низкую облачность со снегопадом.
Немедленно доложили об этом на аэродром, сообщили направление и скорость
ветра. Судя по ветру, перемещение облачности происходило медленно. Используя
наши данные, все экипажи успешно отбомбились. Через час после посадки
последнего из летавших на боевое задание самолетов на аэродром медленно
наползла низкая темная облачность, повалил мокрый снег. Но к этому времени
все, кто летал, уже ужинали, выпили за успешный боевой вылет фронтовые "сто
грамм" и оживленно беседовали, рассказывая всякие были и небылицы...
В конце декабря мы с Сазоновым снова летали на разведку погоды, теперь
в Котельниково - Зимовники. Погода была крайне, плохой, ни Котельниково, ни
Зимовники точно обнаружить не удалось, нижняя кромка многоярусной облачности
находилась почти у земли. Посоветовавшись, пошли на запасную цель Гумрак.
Отбомбились с высоты две тысячи метров. Зенитные прожектора и артиллерия
заработали только после первых разрывов наших бомб и поэтому не причинили
нам вреда.
В эту ночь экипажи зря дежурили на аэродромах, погода не улучшилась;
под утро был дан отбой, и экипажи уехали на отдых. Эти дежурства тоже
отнимали много сил...
В ночь на 25 декабря нашему полку была поставлена задача нанести
бомбовый удар по врагу в районе Котельниково.
Мы долго, почти всю ночь "высиживали погоду", с надеждой и нетерпением
ждали ее улучшения, но так и не дождались. Слетать на бомбежку, кроме
разведчика погоды лейтенанта Кулакова, никому не удалось.
Наши командиры, наученные горьким опытом, при принятии решения на
боевой вылет стали более осмотрительными и осторожными. Теперь и экипаж -
разведчик метеоданных не во всякую погоду посылали в полет.
Улетевший в разведку экипаж через каждые 10 минут сообщал сведения о
погоде: на маршруте низкая облачность, местами переходящая в туман,
изморозь, плохая горизонтальная видимость, в облаках обледенение. Некоторое
время радиограмм экипаж не передавал. Затем Кулаков сообщил: "Цель закрыта
низкой сплошной облачностью и туманом, бомбы сбросил, возвращаюсь", И снова
каждые 10 минут стал передавать данные о погоде.
После прилета все члены экипажа Ивана Кулакова - штурман Арутюнов,
второй пилот Гришин, радист Тюкин, борттехник Доленко, стрелки Фитенко и
Малоянов - вместе со своим командиром пришли на КП.
- Куда же вы бомбы сбросили, цель ведь закрыта? - строго спросил
штурмана полковник Божко.
- Решили бомбы домой не везти. По расчету времени и курсу зная, что мы
где-то в районе цели, немного "поныряли" в облаках и обнаружили
Котельниково, к тому же гитлеровцы сами помогли нам: обстреляли нас. Тогда
мы набрали высоту семьсот метров и, руководствуясь расчетами, сбросили
фашистам рождественские подарки. Снизились, сделали кружок: кажется, попали.
Видели красное пятно на облаках, думаем, от пожара.
- И то дело. А теперь - отбой, все на отдых, - распорядился Божко и
ушел на доклад к командиру дивизии.
- Жаль, что сегодня не слетали. Мои ребята постарались, интересные
поздравления фашистам с рождеством Христовым на бомбах написали, - сказал
инженер полка Пургин и торопливо зашагал вслед за командиром.
Прошло несколько дней, и мы узнали, что одна из четырех
двухсотпятидесятикилограммовых бомб, сброшенных в ночь под рождество по
расчету молодого штурмана Ваграма Арутюнова, угодила в здание, где проходило
служебное совещание. В результате взрыва было убито несколько десятков
гитлеровских офицеров и генерал.
Всему экипажу Ивана Кулакова командование объявило благодарность. На
это инженер-капитан Пургин отреагировал по-своему:
- Все-таки одно из наших "поздравлений" вовремя дошло до адресата. Жаль
только, что не все.
Иногда и в декабре, случалось, круглые сутки стояла отличная погода;
тогда мы старались наверстать упущенное и с вечерних сумерек и до рассвета
непрерывно вели боевую работу.
У нас в эскадрилье установилась традиция: отмечать тех, кто совершил
пятьдесят и сто боевых вылетов. В их честь мы устраивали небольшой митинг,
заканчивали чествование торжественным ужином.
Первым, кто выполнил в эскадрилье сто боевых вылетов, был экипаж
старшего лейтенанта Маркова: младший лейтенант Иващенко, бортмеханик
Вакуленко, стрелки-радисты Холявинский и Афанасьев.
Свой сотый вылет этот экипаж совершил 11 декабря.
К прилету товарищей в столовой для нашей эскадрильи был накрыт
отдельный, празднично убранный стол.
Мой замполит Алексей Иванович Борисов, инженер авиаэскадрильи Анатолий
Георгиевич Литвиненко и я встретили Маркова и его боевых товарищей на
аэродроме, поздравили с сотым боевым вылетом. Все, кто был в это время на
стоянке самолетов, присоединились к нам. В честь экипажа Маркова были
написаны поздравительные транспаранты, редколлегия под руководством
секретаря парторганизации Ф. Е. Шабаева выпустила боевой листок.
В ходе чествования мы с Борисовым рассказали о боевом пути экипажа
Маркова, призвали личный состав эскадрильи брать с него пример,
организованнее, с большей отдачей сил проводить боевую работу,
совершенствовать летное мастерство и тактические приемы боевых действий,
быстрее вводить в строй молодежь, смелее доверять им сложные задания.
Матвей Григорьевич Марков, прибывший в полк из ГВФ, был человеком в
зрелом возрасте, спокойным и неразговорчивым. Если он вступал в разговор, то
свои мысли излагал коротко и убедительно. Летчиком он был прекрасным, на
боевые задания летал с большой охотой, при этом проявлял смелость,
решительность и отвагу.
Матвей Григорьевич был крайне растроган и взволнован вниманием, которое
оказали ему боевые товарищи, но и в этот вечер настроение у него было не
"юбилейное". В конце ужина он попросил слова:
- Дорогие мои друзья и товарищи. Большое спасибо вам от всего нашего
экипажа и низкий поклон за то, что так высоко оценили наш скромный боевой
труд. Обещаем вам воевать еще лучше. Вражьи полчища у Волги зажаты в кольцо,
отступать им уже некуда, надо еще крепче бить врага. Нашим боевым вылетам
часто мешает погода, поэтому, когда погода хорошая, необходимо удвоить и
даже утроить интенсивность полетов. Вот я и предлагаю: в те редкие ночи,
когда погода позволяет нам летать, делать не один, а три боевых вылета да
брать большую бомбовую загрузку, а горючего поменьше. Летаем-то мы недалеко,
два с половиной, три бака бензина нам хватит, а за счет этого можно взять
больше бомб.
- Бомб больше четырех не подвесишь, больше бомбодержателей на самолете
нет, да и ночи на три вылета не хватит; ночь - она не резиновая, - перебил
Маркова кто-то.
- Хватит и тех бомб, что имеем, только вместо четырех по двести
пятьдесят килограммов подвесим две полутонных и еще две по двести пятьдесят
- на полтонны уже больше. Это вариант на случай, когда цель малых размеров,
а если цель имеет большую площадь, мы такие цели обычно и бомбим, то можно
взять малокалиберных бомбочек - полтонны, а то и тонну в ящиках, загрузить
их в фюзеляж, в грузовую кабину, - и сыпь их на головы фрицев: вот тебе
второй вариант. Мы со своим экипажем даем вам слово: так и дальше воевать.
Предложение Маркова нашло дружную поддержку у коммунистов и
комсомольцев, которые в первую же ночь с хорошей погодой сделали по два
вылета, а экипажи Маркова, Засорина, Кулакова и Дрындина - по три.
Значительно была увеличена бомбовая нагрузка, опытные летчики за счет
горючего брали дополнительно более полутонны мелких осколочных бомб, которые
борттехник с радистом сбрасывали через дверь в фюзеляже.
Так в нашей эскадрилье зародилось движение за производство трех боевых
вылетов в ночь, в него затем включился весь полк.
Во вторую половину ноября часть самых опытных экипажей полка была
перебазирована на полевой аэродром под Большой Каракуль и начала интенсивную
боевую работу по обеспечению горючим и боеприпасами наших
мотомеханизированных и танковых частей под Сталинградом.
Это были очень сложные полеты. Летчикам приходилось максимально
загруженные машины сажать на небольшие площадки, а то и просто в поле, где
из-за отсутствия горючего и боеприпасов останавливались танковые части. Там
же экипажи забирали раненых и перевозили к себе на аэродром, откуда наша
медицинская служба эвакуировала их в госпитали.
В середине декабря немецкая группа армий "Дон" под командованием
Манштейна пыталась деблокировать окруженную у Сталинграда 6-ю армию Паулюса.
Войска Юго-Западного и Воронежского фронтов сорвали наступление вражеских
армий и в ожесточенных боях отбросили их на сто пятьдесят - двести
километров на запад. Совместно с подразделениями, которыми командовал
полковник Ш. Л. Чанкотадзе, наша группа обеспечивала горючим и боеприпасами
наступавшие войска Юго-Западного фронта.
В конце декабря наша группа вылетела, чтобы доставить в район
Абганерово горючее танковым частям. Если не ошибаюсь, это были наступавшие
на Котельниково части 7-го танкового корпуса прославленного генерала П. А.
Ротмистрова. Погода стояла плохая, сплошная низкая облачность со снеговыми
зарядами; полет пришлось выполнять по расчету времени и мало приметным
земным ориентирам. Сразу выйти в заданный район нам не удалось. Начали
поиски наших танков.
Под крылом промелькнула железная дорога, мы развернулись вправо и вышли
на нее. Где-то впереди должно быть Абганерово, а его все нет и нет.
Хладнокровнейший человек штурман Сазонов стал нервничать: расчетное время
давно истекло, а мы все не можем найти своих. Когда мы уже собрались
развернуться и пойти на северо-восток, под крыльями самолета увидели колонны
автомашин, танков и солдат - огромные черные черви на заснеженных степных
дорогах. За считанные секунды, в которые мы пронеслись над войсками, успели
разглядеть большие кресты на танках, грузовики, не похожие на наши. Стало
ясно: заблудились и вышли совершенно не туда, куда надо, "промахнули" свои
войска. Развернувшись на обратный курс, отдаю приказ стрелкам Акимову и
Вишнякову и радисту Давыдову по моему сигналу подбросить фашистам огоньку,
"погреть" хорошенько мерзнувшее гитлеровское войско. Как только мы вновь
очутились над колонной, второй пилот Митрофанов включил сирену, стрелки
одновременно застрочили по врагу из пулеметов. Самолет летел чуть в стороне
от двигавшихся войск противника, так удобнее вести прицельный огонь. Фашисты
заметались и в панике бросились врассыпную. Они, видимо, предполагали, что
их атакуют штурмовики. Несколько мгновений, и мы потеряли их из виду. Не
успел я спросить у штурмана, где мы находимся, как под нами показалась
большая железнодорожная станция, забитая вражескими войсками и техникой.
Противник открыл по нашему самолету ружейный и пулеметный огонь, наши
стрелки в долгу не остались.
Главное, что мы "определились": железнодорожный узел Котельниково
остался позади нас, впереди было Абганерово. Через три минуты вышли в район
Абганерово. Летая все увеличивавшимися кругами, отыскали свои войска.
Танкисты ожидали нас, приветственно махали шапками. В поле недалеко от
колонны танков загорелся, задымил костер. Определяем направление ветра,
снижаемся и проходим над площадкой в нескольких метрах от земли, ям и
препятствий не видно. Выпускаем шасси, заходим против ветра и садимся вблизи
костра. В облаках снежной пыли рулим ближе к тапкам, выключаем моторы.
Сходим на землю и попадаем в объятия промасленных, чумазых, обветренных
танкистов.
- Спасибо, братья-летчики, выручили нас, - пожимая мне руку, сказал
один из старших командиров.
- Не ожидали вас, уж больно плохая погодка. Как вы только нас отыскали?
- поинтересовался один коренастый, с лихо сбитым на затылок шлемом, бравый
танкист.
Пока выбрасывали из самолета бочки с горючим и откатывали их в сторону,
мы рассказали танкистам все, что видели в полете, о своих приключениях, о
движении войск противника с запада к Котельникову и, конечно, похвалились,
что "дали им прикурить".
Над нами кружились другие самолеты, нужно было улетать.
Запущены двигатели, проруливаю по ветру 700 - 800 метров,
разворачиваюсь на 180 градусов и с коротким разбегом взлетаю. По нашему
следу один за другим садятся Куценко, Волков, Марков и Кучеренко - об этом
мне доложил связавшийся с ними радист.
В Большом Каракуле сесть не удалось - на аэродроме стоял густой туман,
нас направили в Ленинск, что в десяти километрах восточнее Сталинграда. Там
мы сели и остались на ночевку. В Ленинск перенацелили и остальные самолеты,
их экипажи производили посадку уже при ограниченной видимости и в снегопаде.
Погода на глазах ухудшалась, а в воздухе оставался еще самолет с молодым
экипажем комсомольца Михаила Кучеренко. С ним не было связи. Все прилетевшие
находились на командном пункте, нервничали и волновались: последнее наше
убежище, аэродром в Ленинске, затянуло туманом. Наступали сумерки, а что с
Кучеренко, мы не знали.
Вдруг над стартом, где горели стартовые огни и стартерист пускал в небо
ракету за ракетой, прогудел самолет. Звук моторов оборвался где-то на
окраине аэродрома, и больше мы ничего не слыхали.
Пока мы, расстроенные, судили да рядили, что сталось с экипажем
Кучеренко, совсем стемнело. Казалось, что ждать уже бесполезно, но тут дверь
на КП открылась, и с заброшенным за спину планшетом вошел Михаил Кучеренко,
а вслед за ним и все члены его экипажа.
- Товарищ командир! Задание выполнил, все в порядке, - спокойно
отрапортовал мне Михаил. Глаза у него озорно блестели.
- Где ты сел? Где твой самолет?
- Как - где? Сел здесь, как все вы. Самолет мой стоит на самой границе
аэродрома: не видно было, куда зарулить.
- Вот здорово! "Не видно, куда зарулить". А как же ты сел?
- Очень просто. Когда я подошел к аэродрому, с севера граница летного
поля была еще не закрыта туманом. Сориентировался и пошел на посадку. Нырнул
в туман, случайно попал на огни и, так, тихонечко добирая штурвал,
приземлился. Знал, что промазал; крепко притормозил. Остановились чуть за
границей летного поля.
- А почему связь не держал?
- На маршруте попадал в облака, цеплялся за их нижнюю кромку, сильно
обледенела антенна. При попытке убрать ее - оборвалась.
Следовало хорошенько отругать Кучеренко за то, что рисковал экипажем и
садился в тумане. Но, с другой стороны, в сложившихся условиях как бы
поступил иной на его месте? Похвалить его или потом, наедине, отчитать
хорошенько?
Самым важным было то, что молодой летчик на наших глазах настойчиво
постигал летное искусство, набирался опыта, чувствовал, что у него окрепли
крылья, и в исключительно сложных метеорологических условиях он не
растерялся, мгновенно оценил и использовал представившуюся благоприятную
обстановку, посадил самолет в тумане. Этой посадкой он словно перешагнул
рубеж, где кончается молодость, учеба, стал зрелым летчиком, способным
летать наравне с нами. Радовался я за него и поэтому при всех похвалил,
крепко пожал его руку.
Молодежь наша мужала и крепла, еще один сегодня стал на "свое крыло".
В скором времени полевой аэродром в Ленинске стал основной нашей базой
и с него вплоть до полного уничтожения вражеской окруженной группировки, до
февраля 1943 года, мы летали на боевые задания. Трудностей на этом аэродроме
было много. При напряженных боевых действиях не хватало горючего и
боеприпасов. На доставку того и другого уходили время и силы. Негде было
размещать личный состав. Небольшая столовая не в состоянии была своевременно
накормить всех летчиков, техников, многочисленные команды. С продуктами
бывали большие перебои. Правда, иногда с питанием нам помогали...
гитлеровцы.
После уничтожения Тормосинской и Котельниковской группировок армия
Паулюса снабжалась только по воздуху. Гитлеровское командование, используя
имевшиеся в большом количестве транспортные самолеты Ю-52, доставляло
окруженной группировке продовольствие, боеприпасы и горючее.
Случилось так, что в одну из ночей наша приводная радиостанция на
аэродроме работала на волне, близкой к волне радиостанции окруженных
вражеских войск. Погода была плохая. Немецкие экипажи, по ошибке настроившие
свои радиокомпасы на нашу станцию, выходили к нашему аэродрому и из-за
облаков сбрасывали продукты на парашютах.
Утром, придя к самолетам, техники обнаружили мешки. В мешках были
небольшие буханки хлеба, пачки галет, много консервных банок с паштетом,
шоколад. Опасаясь, что продукты отравлены, решили испытать их на домашних
животных. На стоянке нашлись собака и кот, которых досыта накормили
паштетом, на десерт аэродромному псу не поскупились дать хорошую порцию
шоколада. Животных заперли в разных землянках. Наблюдали за собакой и котом
с пристрастием и тревогой, но те вели себя совершенно нормально. Кот Васька,
усевшись на столе перед окошком землянки, тщательно умывался, а лохматый
барбос, растянувшись после обильной и вкусной трапезы на дощатом полу,
дремал. Выждали достаточно долго, животные чувствовали себя хорошо, и тогда
все, кто был на стоянках, попировали. Оставшиеся продукты и парашюты
спрятали.
Однако "небесная манна" недолго оставалась тайной. Продовольственная
служба провела организованную "операцию", и за пределами аэродрома было
найдено еще несколько ящиков продуктов, которые пополнили скудное меню нашей
столовой.
В дальнейшем интенданты не раз подобным образом добывали продукты. Но и
мы не терялись. Летая на боевые задания, зачастую далеко в степи
обнаруживали отнесенные сильным ветром красно-белые купола парашютов, а
рядом с ними черные ящики или мешки с продовольственным грузом. Эти места мы
отмечали на карте, а возвращаясь уже налегке, садились, собирали ящики и
парашюты и улетали на базу.
Так довольно длительное время, пока гитлеровцы летали к своей
окруженной группировке и сбрасывали продукты, мы стояли у них "на
довольствии", и они, хотя и изредка, не плохо обеспечивали нас продуктами.
Летчики штурмовой и бомбардировочной авиации 8-й, 17-й и 16-й воздушных
армий и авиации дальнего действия систематически уничтожали вражеские
самолеты на аэродромах в Сальске, Большой Россошке, Карповке, Гумраке,
Тацинской, Морозовской, Суровикино и других, истребительная авиация
уничтожала их в воздухе.
Все меньше немецких Ю-52 прорывалось к окруженным фашистским частям.
Вскоре, за исключением единичных самолетов, они вовсе прекратили полеты к
войскам Паулюса. Мы больше не получали дармового дополнительного питания и
не жалели об этом, хоть и не всегда были сыты.
Никогда не забыть мне того дня, когда мы в первый раз увидели огромные
колонны пленных, бредущих по дороге к Ленинску в сопровождении небольшого
конвоя.
Ни с чем не сравнимая, огромная радость победы.
Была лютая стужа, дул сильный ветер, насквозь пронизывающий даже наши
добротные, подбитые мехом летные комбинезоны. В шинелях, с накинутыми поверх
одеялами, в легких суконных пилотках, женских платках, в солдатских башмаках
с огромными соломенными "галошами" брели, еле переставляя ноги, тянулись
нескончаемым потоком "завоеватели".
С окончанием битвы на Волге была закончена и наша очень трудная боевая
работа на этом фронте. Двадцать второго февраля наша часть перебазировалась
под Москву, туда, где год назад мы формировались.
Со мной в Москву летел и командир дивизии полковник Нестерцев. Садясь
на место правого пилота, он предложил:
- Богданов, давайте после взлета пройдем пониже над Сталинградом.
Поглядим...
Всем нам хотелось посмотреть на Сталинград: днем летать над городом нам
еще не приходилось.
...Мы увидели страшную картину: руины, одни еще кое-где дымившиеся
руины. Развалины жилых зданий, заводских корпусов. Среди них в центральной
части города, ближе к Волге, одно-единственное, чудом уцелевшее здание. На
юге, западе и севере полукольцом - штабеля трупов... Никогда ничего
подобного нам видеть не приходилось! Сколько же здесь полегло людей?..
И все это - война; Война, навязанная нам врагом.
До самой Москвы перед глазами стояли руины Сталинграда. Даже теперь, по
прошествии стольких лет, стоит только подумать о Сталинграде, закрыть глаза,
и я снова отчетливо вижу эту страшную картину...
За время боев под Сталинградом экипажи полка совершили 1529 боевых
вылетов, сбросили на врага 1664 тонны бомб, доставили войскам с посадкой в
поле 1820 тонн боеприпасов и горючего для танковых частей, вывезли 1460
раненых бойцов и командиров.
В марте 1943 года за мужество и отвагу, высокую воинскую дисциплину
личного состава и отличную организацию боевой работы приказом народного
комиссара обороны нашему полку было присвоено высокое звание гвардейского.
В начале апреля в полк для вручения гвардейского знамени прибыли член
Военного совета авиации дальнего действия генерал-майор авиации Г. Г.
Гурьянов и командир авиадивизии генерал-майор авиации В. Е. Нестерцев.
К этому дню мы готовились. В отутюженном обмундировании все выглядели
празднично, были радостны и веселы. Самолеты были вымыты, а кабины убраны и
вычищены, стояночная линейка посыпана желтым песком.
К двенадцати часам подразделения были построены у самолетов.
На аэродроме показалась легковая автомашина, на некотором удалении от
строя она остановилась. Из нее вышли генералы Гурьянов и Нестерцев и
направились к нам. За ними два офицера несли зачехленное знамя.
Раздалась команда командира полка:
- Полк, смирно! Равнение на середину!
Четким строевым шагом командир двинулся навстречу генералам.
- Товарищ член Военного совета, по случаю вручения гвардейского знамени
личный состав полка построен! - отрапортовал полковник Божко.
- Здравствуйте, товарищи бойцы, сержанты, старшины и офицеры!
- Здравия желаем, товарищ генерал! - дружно ответил строй.
- Слушай приказ!
И генерал Гурьянов зачитал нам приказ народного комиссара обороны о
преобразовании 103-го авиаполка
в 12-й гвардейский бомбардировочный авиаполк дальнего действия.
- Поздравляю вас с большими боевыми успехами и высокой наградой, желаю
вам еще больших успехов в боях с заклятым врагом всего человечества - с
фашистскими ордами. Слава вам, советская гвардия!
- Ура! Ура! Ура!
Поднесли укрытое чехлом знамя.
Генерал осторожно снял чехол, развернул алое, вышитое золотом
полотнище, поднял его высоко над головой, и оно затрепетало на ветру.
Летать стало очень трудно, но наземным войскам по-прежнему требовалась
наша помощь.
В середине декабря, несмотря на плохой прогноз погоды, на бомбардировку
железнодорожного узла в Харькове вылетели самолеты двух авиаполков - нашего
и 102-го. Задание все выполнили успешно, но к их возвращению, как и
предупреждали синоптики, в районе посадки погода резко ухудшилась, аэродром
затянула низкая облачность, начался снегопад, опустился туман. По радио
экипажам всех кораблей было приказано произвести посадку на запасном
аэродроме в Эльтоне. Те, у кого не хватило горючего дотянуть до Эльтона,
удачно приземлились в степи. Но два самолета 102-го полка по разным причинам
на запасные аэродромы уйти не смогли и попытались сесть на основной
площадке. Один из них разбился прямо на аэродроме, и экипаж погиб. Второй
упал и стал на нос в овраге.
Дело в том, что при ограниченной видимости, в тумане и снегопаде, при
включении посадочных прожекторов и самолетных фар свет, отраженный от
кристаллических частиц снега, создает световой экран, принимаемый пилотом за
земную поверхность. Ориентируясь по нему, летчик на большой высоте переводит
самолет на критические углы атаки и, потеряв скорость, падает.
Но и в то ненастное время нам удавалось в отдельные ночи "урвать"
несколько часов летной погоды. Мы с полной отдачей сил использовали эти
часы. Чтобы не пропустить момента, когда можно совершить вылет, экипажи
постоянно находились в полной боевой готовности и терпеливо ожидали хорошей
погоды на командном пункте. Как только разведчик доносил, что погода есть,
мы немедленно взлетали и, выполнив задание, старались вовремя вернуться на
аэродром. Хотя и редко, но случалось, непогода нас опережала; тогда мы
уходили на запасные аэродромы.
В ночь на 12 декабря нам со штурманом эскадрильи майором Сазоновым было
приказано произвести разведку погоды на маршруте и в районах боевых действий
наземных войск Большая Россошка - Дмитриевка. Ухудшение погоды ожидалось с
запада. На взлет, полет по маршруту к цели и обратно и посадку нужно было
около четырех часов.
У нас тогда, как правило, разведка погоды совмещалась с выполнением
боевого задания. Мы выбрали маршрут полета в ста - ста двадцати километрах
западнее маршрута, по которому должны были лететь основные силы наших
бомбардировщиков. Не встретив низкой облачности и снегопада, вышли в
заданный район, отбомбились и произвели разведку боевой обстановки на линии
фронта, где в это время шла интенсивная минометная и артиллерийская
стрельба. О состоянии погоды донесли по радио на КП, через некоторое время
получили указание возвращаться тем же маршрутом. На обратном пути уже в
конце маршрута неожиданно встретили низкую облачность со снегопадом.
Немедленно доложили об этом на аэродром, сообщили направление и скорость
ветра. Судя по ветру, перемещение облачности происходило медленно. Используя
наши данные, все экипажи успешно отбомбились. Через час после посадки
последнего из летавших на боевое задание самолетов на аэродром медленно
наползла низкая темная облачность, повалил мокрый снег. Но к этому времени
все, кто летал, уже ужинали, выпили за успешный боевой вылет фронтовые "сто
грамм" и оживленно беседовали, рассказывая всякие были и небылицы...
В конце декабря мы с Сазоновым снова летали на разведку погоды, теперь
в Котельниково - Зимовники. Погода была крайне, плохой, ни Котельниково, ни
Зимовники точно обнаружить не удалось, нижняя кромка многоярусной облачности
находилась почти у земли. Посоветовавшись, пошли на запасную цель Гумрак.
Отбомбились с высоты две тысячи метров. Зенитные прожектора и артиллерия
заработали только после первых разрывов наших бомб и поэтому не причинили
нам вреда.
В эту ночь экипажи зря дежурили на аэродромах, погода не улучшилась;
под утро был дан отбой, и экипажи уехали на отдых. Эти дежурства тоже
отнимали много сил...
В ночь на 25 декабря нашему полку была поставлена задача нанести
бомбовый удар по врагу в районе Котельниково.
Мы долго, почти всю ночь "высиживали погоду", с надеждой и нетерпением
ждали ее улучшения, но так и не дождались. Слетать на бомбежку, кроме
разведчика погоды лейтенанта Кулакова, никому не удалось.
Наши командиры, наученные горьким опытом, при принятии решения на
боевой вылет стали более осмотрительными и осторожными. Теперь и экипаж -
разведчик метеоданных не во всякую погоду посылали в полет.
Улетевший в разведку экипаж через каждые 10 минут сообщал сведения о
погоде: на маршруте низкая облачность, местами переходящая в туман,
изморозь, плохая горизонтальная видимость, в облаках обледенение. Некоторое
время радиограмм экипаж не передавал. Затем Кулаков сообщил: "Цель закрыта
низкой сплошной облачностью и туманом, бомбы сбросил, возвращаюсь", И снова
каждые 10 минут стал передавать данные о погоде.
После прилета все члены экипажа Ивана Кулакова - штурман Арутюнов,
второй пилот Гришин, радист Тюкин, борттехник Доленко, стрелки Фитенко и
Малоянов - вместе со своим командиром пришли на КП.
- Куда же вы бомбы сбросили, цель ведь закрыта? - строго спросил
штурмана полковник Божко.
- Решили бомбы домой не везти. По расчету времени и курсу зная, что мы
где-то в районе цели, немного "поныряли" в облаках и обнаружили
Котельниково, к тому же гитлеровцы сами помогли нам: обстреляли нас. Тогда
мы набрали высоту семьсот метров и, руководствуясь расчетами, сбросили
фашистам рождественские подарки. Снизились, сделали кружок: кажется, попали.
Видели красное пятно на облаках, думаем, от пожара.
- И то дело. А теперь - отбой, все на отдых, - распорядился Божко и
ушел на доклад к командиру дивизии.
- Жаль, что сегодня не слетали. Мои ребята постарались, интересные
поздравления фашистам с рождеством Христовым на бомбах написали, - сказал
инженер полка Пургин и торопливо зашагал вслед за командиром.
Прошло несколько дней, и мы узнали, что одна из четырех
двухсотпятидесятикилограммовых бомб, сброшенных в ночь под рождество по
расчету молодого штурмана Ваграма Арутюнова, угодила в здание, где проходило
служебное совещание. В результате взрыва было убито несколько десятков
гитлеровских офицеров и генерал.
Всему экипажу Ивана Кулакова командование объявило благодарность. На
это инженер-капитан Пургин отреагировал по-своему:
- Все-таки одно из наших "поздравлений" вовремя дошло до адресата. Жаль
только, что не все.
Иногда и в декабре, случалось, круглые сутки стояла отличная погода;
тогда мы старались наверстать упущенное и с вечерних сумерек и до рассвета
непрерывно вели боевую работу.
У нас в эскадрилье установилась традиция: отмечать тех, кто совершил
пятьдесят и сто боевых вылетов. В их честь мы устраивали небольшой митинг,
заканчивали чествование торжественным ужином.
Первым, кто выполнил в эскадрилье сто боевых вылетов, был экипаж
старшего лейтенанта Маркова: младший лейтенант Иващенко, бортмеханик
Вакуленко, стрелки-радисты Холявинский и Афанасьев.
Свой сотый вылет этот экипаж совершил 11 декабря.
К прилету товарищей в столовой для нашей эскадрильи был накрыт
отдельный, празднично убранный стол.
Мой замполит Алексей Иванович Борисов, инженер авиаэскадрильи Анатолий
Георгиевич Литвиненко и я встретили Маркова и его боевых товарищей на
аэродроме, поздравили с сотым боевым вылетом. Все, кто был в это время на
стоянке самолетов, присоединились к нам. В честь экипажа Маркова были
написаны поздравительные транспаранты, редколлегия под руководством
секретаря парторганизации Ф. Е. Шабаева выпустила боевой листок.
В ходе чествования мы с Борисовым рассказали о боевом пути экипажа
Маркова, призвали личный состав эскадрильи брать с него пример,
организованнее, с большей отдачей сил проводить боевую работу,
совершенствовать летное мастерство и тактические приемы боевых действий,
быстрее вводить в строй молодежь, смелее доверять им сложные задания.
Матвей Григорьевич Марков, прибывший в полк из ГВФ, был человеком в
зрелом возрасте, спокойным и неразговорчивым. Если он вступал в разговор, то
свои мысли излагал коротко и убедительно. Летчиком он был прекрасным, на
боевые задания летал с большой охотой, при этом проявлял смелость,
решительность и отвагу.
Матвей Григорьевич был крайне растроган и взволнован вниманием, которое
оказали ему боевые товарищи, но и в этот вечер настроение у него было не
"юбилейное". В конце ужина он попросил слова:
- Дорогие мои друзья и товарищи. Большое спасибо вам от всего нашего
экипажа и низкий поклон за то, что так высоко оценили наш скромный боевой
труд. Обещаем вам воевать еще лучше. Вражьи полчища у Волги зажаты в кольцо,
отступать им уже некуда, надо еще крепче бить врага. Нашим боевым вылетам
часто мешает погода, поэтому, когда погода хорошая, необходимо удвоить и
даже утроить интенсивность полетов. Вот я и предлагаю: в те редкие ночи,
когда погода позволяет нам летать, делать не один, а три боевых вылета да
брать большую бомбовую загрузку, а горючего поменьше. Летаем-то мы недалеко,
два с половиной, три бака бензина нам хватит, а за счет этого можно взять
больше бомб.
- Бомб больше четырех не подвесишь, больше бомбодержателей на самолете
нет, да и ночи на три вылета не хватит; ночь - она не резиновая, - перебил
Маркова кто-то.
- Хватит и тех бомб, что имеем, только вместо четырех по двести
пятьдесят килограммов подвесим две полутонных и еще две по двести пятьдесят
- на полтонны уже больше. Это вариант на случай, когда цель малых размеров,
а если цель имеет большую площадь, мы такие цели обычно и бомбим, то можно
взять малокалиберных бомбочек - полтонны, а то и тонну в ящиках, загрузить
их в фюзеляж, в грузовую кабину, - и сыпь их на головы фрицев: вот тебе
второй вариант. Мы со своим экипажем даем вам слово: так и дальше воевать.
Предложение Маркова нашло дружную поддержку у коммунистов и
комсомольцев, которые в первую же ночь с хорошей погодой сделали по два
вылета, а экипажи Маркова, Засорина, Кулакова и Дрындина - по три.
Значительно была увеличена бомбовая нагрузка, опытные летчики за счет
горючего брали дополнительно более полутонны мелких осколочных бомб, которые
борттехник с радистом сбрасывали через дверь в фюзеляже.
Так в нашей эскадрилье зародилось движение за производство трех боевых
вылетов в ночь, в него затем включился весь полк.
Во вторую половину ноября часть самых опытных экипажей полка была
перебазирована на полевой аэродром под Большой Каракуль и начала интенсивную
боевую работу по обеспечению горючим и боеприпасами наших
мотомеханизированных и танковых частей под Сталинградом.
Это были очень сложные полеты. Летчикам приходилось максимально
загруженные машины сажать на небольшие площадки, а то и просто в поле, где
из-за отсутствия горючего и боеприпасов останавливались танковые части. Там
же экипажи забирали раненых и перевозили к себе на аэродром, откуда наша
медицинская служба эвакуировала их в госпитали.
В середине декабря немецкая группа армий "Дон" под командованием
Манштейна пыталась деблокировать окруженную у Сталинграда 6-ю армию Паулюса.
Войска Юго-Западного и Воронежского фронтов сорвали наступление вражеских
армий и в ожесточенных боях отбросили их на сто пятьдесят - двести
километров на запад. Совместно с подразделениями, которыми командовал
полковник Ш. Л. Чанкотадзе, наша группа обеспечивала горючим и боеприпасами
наступавшие войска Юго-Западного фронта.
В конце декабря наша группа вылетела, чтобы доставить в район
Абганерово горючее танковым частям. Если не ошибаюсь, это были наступавшие
на Котельниково части 7-го танкового корпуса прославленного генерала П. А.
Ротмистрова. Погода стояла плохая, сплошная низкая облачность со снеговыми
зарядами; полет пришлось выполнять по расчету времени и мало приметным
земным ориентирам. Сразу выйти в заданный район нам не удалось. Начали
поиски наших танков.
Под крылом промелькнула железная дорога, мы развернулись вправо и вышли
на нее. Где-то впереди должно быть Абганерово, а его все нет и нет.
Хладнокровнейший человек штурман Сазонов стал нервничать: расчетное время
давно истекло, а мы все не можем найти своих. Когда мы уже собрались
развернуться и пойти на северо-восток, под крыльями самолета увидели колонны
автомашин, танков и солдат - огромные черные черви на заснеженных степных
дорогах. За считанные секунды, в которые мы пронеслись над войсками, успели
разглядеть большие кресты на танках, грузовики, не похожие на наши. Стало
ясно: заблудились и вышли совершенно не туда, куда надо, "промахнули" свои
войска. Развернувшись на обратный курс, отдаю приказ стрелкам Акимову и
Вишнякову и радисту Давыдову по моему сигналу подбросить фашистам огоньку,
"погреть" хорошенько мерзнувшее гитлеровское войско. Как только мы вновь
очутились над колонной, второй пилот Митрофанов включил сирену, стрелки
одновременно застрочили по врагу из пулеметов. Самолет летел чуть в стороне
от двигавшихся войск противника, так удобнее вести прицельный огонь. Фашисты
заметались и в панике бросились врассыпную. Они, видимо, предполагали, что
их атакуют штурмовики. Несколько мгновений, и мы потеряли их из виду. Не
успел я спросить у штурмана, где мы находимся, как под нами показалась
большая железнодорожная станция, забитая вражескими войсками и техникой.
Противник открыл по нашему самолету ружейный и пулеметный огонь, наши
стрелки в долгу не остались.
Главное, что мы "определились": железнодорожный узел Котельниково
остался позади нас, впереди было Абганерово. Через три минуты вышли в район
Абганерово. Летая все увеличивавшимися кругами, отыскали свои войска.
Танкисты ожидали нас, приветственно махали шапками. В поле недалеко от
колонны танков загорелся, задымил костер. Определяем направление ветра,
снижаемся и проходим над площадкой в нескольких метрах от земли, ям и
препятствий не видно. Выпускаем шасси, заходим против ветра и садимся вблизи
костра. В облаках снежной пыли рулим ближе к тапкам, выключаем моторы.
Сходим на землю и попадаем в объятия промасленных, чумазых, обветренных
танкистов.
- Спасибо, братья-летчики, выручили нас, - пожимая мне руку, сказал
один из старших командиров.
- Не ожидали вас, уж больно плохая погодка. Как вы только нас отыскали?
- поинтересовался один коренастый, с лихо сбитым на затылок шлемом, бравый
танкист.
Пока выбрасывали из самолета бочки с горючим и откатывали их в сторону,
мы рассказали танкистам все, что видели в полете, о своих приключениях, о
движении войск противника с запада к Котельникову и, конечно, похвалились,
что "дали им прикурить".
Над нами кружились другие самолеты, нужно было улетать.
Запущены двигатели, проруливаю по ветру 700 - 800 метров,
разворачиваюсь на 180 градусов и с коротким разбегом взлетаю. По нашему
следу один за другим садятся Куценко, Волков, Марков и Кучеренко - об этом
мне доложил связавшийся с ними радист.
В Большом Каракуле сесть не удалось - на аэродроме стоял густой туман,
нас направили в Ленинск, что в десяти километрах восточнее Сталинграда. Там
мы сели и остались на ночевку. В Ленинск перенацелили и остальные самолеты,
их экипажи производили посадку уже при ограниченной видимости и в снегопаде.
Погода на глазах ухудшалась, а в воздухе оставался еще самолет с молодым
экипажем комсомольца Михаила Кучеренко. С ним не было связи. Все прилетевшие
находились на командном пункте, нервничали и волновались: последнее наше
убежище, аэродром в Ленинске, затянуло туманом. Наступали сумерки, а что с
Кучеренко, мы не знали.
Вдруг над стартом, где горели стартовые огни и стартерист пускал в небо
ракету за ракетой, прогудел самолет. Звук моторов оборвался где-то на
окраине аэродрома, и больше мы ничего не слыхали.
Пока мы, расстроенные, судили да рядили, что сталось с экипажем
Кучеренко, совсем стемнело. Казалось, что ждать уже бесполезно, но тут дверь
на КП открылась, и с заброшенным за спину планшетом вошел Михаил Кучеренко,
а вслед за ним и все члены его экипажа.
- Товарищ командир! Задание выполнил, все в порядке, - спокойно
отрапортовал мне Михаил. Глаза у него озорно блестели.
- Где ты сел? Где твой самолет?
- Как - где? Сел здесь, как все вы. Самолет мой стоит на самой границе
аэродрома: не видно было, куда зарулить.
- Вот здорово! "Не видно, куда зарулить". А как же ты сел?
- Очень просто. Когда я подошел к аэродрому, с севера граница летного
поля была еще не закрыта туманом. Сориентировался и пошел на посадку. Нырнул
в туман, случайно попал на огни и, так, тихонечко добирая штурвал,
приземлился. Знал, что промазал; крепко притормозил. Остановились чуть за
границей летного поля.
- А почему связь не держал?
- На маршруте попадал в облака, цеплялся за их нижнюю кромку, сильно
обледенела антенна. При попытке убрать ее - оборвалась.
Следовало хорошенько отругать Кучеренко за то, что рисковал экипажем и
садился в тумане. Но, с другой стороны, в сложившихся условиях как бы
поступил иной на его месте? Похвалить его или потом, наедине, отчитать
хорошенько?
Самым важным было то, что молодой летчик на наших глазах настойчиво
постигал летное искусство, набирался опыта, чувствовал, что у него окрепли
крылья, и в исключительно сложных метеорологических условиях он не
растерялся, мгновенно оценил и использовал представившуюся благоприятную
обстановку, посадил самолет в тумане. Этой посадкой он словно перешагнул
рубеж, где кончается молодость, учеба, стал зрелым летчиком, способным
летать наравне с нами. Радовался я за него и поэтому при всех похвалил,
крепко пожал его руку.
Молодежь наша мужала и крепла, еще один сегодня стал на "свое крыло".
В скором времени полевой аэродром в Ленинске стал основной нашей базой
и с него вплоть до полного уничтожения вражеской окруженной группировки, до
февраля 1943 года, мы летали на боевые задания. Трудностей на этом аэродроме
было много. При напряженных боевых действиях не хватало горючего и
боеприпасов. На доставку того и другого уходили время и силы. Негде было
размещать личный состав. Небольшая столовая не в состоянии была своевременно
накормить всех летчиков, техников, многочисленные команды. С продуктами
бывали большие перебои. Правда, иногда с питанием нам помогали...
гитлеровцы.
После уничтожения Тормосинской и Котельниковской группировок армия
Паулюса снабжалась только по воздуху. Гитлеровское командование, используя
имевшиеся в большом количестве транспортные самолеты Ю-52, доставляло
окруженной группировке продовольствие, боеприпасы и горючее.
Случилось так, что в одну из ночей наша приводная радиостанция на
аэродроме работала на волне, близкой к волне радиостанции окруженных
вражеских войск. Погода была плохая. Немецкие экипажи, по ошибке настроившие
свои радиокомпасы на нашу станцию, выходили к нашему аэродрому и из-за
облаков сбрасывали продукты на парашютах.
Утром, придя к самолетам, техники обнаружили мешки. В мешках были
небольшие буханки хлеба, пачки галет, много консервных банок с паштетом,
шоколад. Опасаясь, что продукты отравлены, решили испытать их на домашних
животных. На стоянке нашлись собака и кот, которых досыта накормили
паштетом, на десерт аэродромному псу не поскупились дать хорошую порцию
шоколада. Животных заперли в разных землянках. Наблюдали за собакой и котом
с пристрастием и тревогой, но те вели себя совершенно нормально. Кот Васька,
усевшись на столе перед окошком землянки, тщательно умывался, а лохматый
барбос, растянувшись после обильной и вкусной трапезы на дощатом полу,
дремал. Выждали достаточно долго, животные чувствовали себя хорошо, и тогда
все, кто был на стоянках, попировали. Оставшиеся продукты и парашюты
спрятали.
Однако "небесная манна" недолго оставалась тайной. Продовольственная
служба провела организованную "операцию", и за пределами аэродрома было
найдено еще несколько ящиков продуктов, которые пополнили скудное меню нашей
столовой.
В дальнейшем интенданты не раз подобным образом добывали продукты. Но и
мы не терялись. Летая на боевые задания, зачастую далеко в степи
обнаруживали отнесенные сильным ветром красно-белые купола парашютов, а
рядом с ними черные ящики или мешки с продовольственным грузом. Эти места мы
отмечали на карте, а возвращаясь уже налегке, садились, собирали ящики и
парашюты и улетали на базу.
Так довольно длительное время, пока гитлеровцы летали к своей
окруженной группировке и сбрасывали продукты, мы стояли у них "на
довольствии", и они, хотя и изредка, не плохо обеспечивали нас продуктами.
Летчики штурмовой и бомбардировочной авиации 8-й, 17-й и 16-й воздушных
армий и авиации дальнего действия систематически уничтожали вражеские
самолеты на аэродромах в Сальске, Большой Россошке, Карповке, Гумраке,
Тацинской, Морозовской, Суровикино и других, истребительная авиация
уничтожала их в воздухе.
Все меньше немецких Ю-52 прорывалось к окруженным фашистским частям.
Вскоре, за исключением единичных самолетов, они вовсе прекратили полеты к
войскам Паулюса. Мы больше не получали дармового дополнительного питания и
не жалели об этом, хоть и не всегда были сыты.
Никогда не забыть мне того дня, когда мы в первый раз увидели огромные
колонны пленных, бредущих по дороге к Ленинску в сопровождении небольшого
конвоя.
Ни с чем не сравнимая, огромная радость победы.
Была лютая стужа, дул сильный ветер, насквозь пронизывающий даже наши
добротные, подбитые мехом летные комбинезоны. В шинелях, с накинутыми поверх
одеялами, в легких суконных пилотках, женских платках, в солдатских башмаках
с огромными соломенными "галошами" брели, еле переставляя ноги, тянулись
нескончаемым потоком "завоеватели".
С окончанием битвы на Волге была закончена и наша очень трудная боевая
работа на этом фронте. Двадцать второго февраля наша часть перебазировалась
под Москву, туда, где год назад мы формировались.
Со мной в Москву летел и командир дивизии полковник Нестерцев. Садясь
на место правого пилота, он предложил:
- Богданов, давайте после взлета пройдем пониже над Сталинградом.
Поглядим...
Всем нам хотелось посмотреть на Сталинград: днем летать над городом нам
еще не приходилось.
...Мы увидели страшную картину: руины, одни еще кое-где дымившиеся
руины. Развалины жилых зданий, заводских корпусов. Среди них в центральной
части города, ближе к Волге, одно-единственное, чудом уцелевшее здание. На
юге, западе и севере полукольцом - штабеля трупов... Никогда ничего
подобного нам видеть не приходилось! Сколько же здесь полегло людей?..
И все это - война; Война, навязанная нам врагом.
До самой Москвы перед глазами стояли руины Сталинграда. Даже теперь, по
прошествии стольких лет, стоит только подумать о Сталинграде, закрыть глаза,
и я снова отчетливо вижу эту страшную картину...
За время боев под Сталинградом экипажи полка совершили 1529 боевых
вылетов, сбросили на врага 1664 тонны бомб, доставили войскам с посадкой в
поле 1820 тонн боеприпасов и горючего для танковых частей, вывезли 1460
раненых бойцов и командиров.
В марте 1943 года за мужество и отвагу, высокую воинскую дисциплину
личного состава и отличную организацию боевой работы приказом народного
комиссара обороны нашему полку было присвоено высокое звание гвардейского.
В начале апреля в полк для вручения гвардейского знамени прибыли член
Военного совета авиации дальнего действия генерал-майор авиации Г. Г.
Гурьянов и командир авиадивизии генерал-майор авиации В. Е. Нестерцев.
К этому дню мы готовились. В отутюженном обмундировании все выглядели
празднично, были радостны и веселы. Самолеты были вымыты, а кабины убраны и
вычищены, стояночная линейка посыпана желтым песком.
К двенадцати часам подразделения были построены у самолетов.
На аэродроме показалась легковая автомашина, на некотором удалении от
строя она остановилась. Из нее вышли генералы Гурьянов и Нестерцев и
направились к нам. За ними два офицера несли зачехленное знамя.
Раздалась команда командира полка:
- Полк, смирно! Равнение на середину!
Четким строевым шагом командир двинулся навстречу генералам.
- Товарищ член Военного совета, по случаю вручения гвардейского знамени
личный состав полка построен! - отрапортовал полковник Божко.
- Здравствуйте, товарищи бойцы, сержанты, старшины и офицеры!
- Здравия желаем, товарищ генерал! - дружно ответил строй.
- Слушай приказ!
И генерал Гурьянов зачитал нам приказ народного комиссара обороны о
преобразовании 103-го авиаполка
в 12-й гвардейский бомбардировочный авиаполк дальнего действия.
- Поздравляю вас с большими боевыми успехами и высокой наградой, желаю
вам еще больших успехов в боях с заклятым врагом всего человечества - с
фашистскими ордами. Слава вам, советская гвардия!
- Ура! Ура! Ура!
Поднесли укрытое чехлом знамя.
Генерал осторожно снял чехол, развернул алое, вышитое золотом
полотнище, поднял его высоко над головой, и оно затрепетало на ветру.