глаза жены потрясенным взором.
- А ты кто же тогда?!
- А я - тряпка и дурак набитый.
Лена опустила глаза и отвернулась от мужа.
Оба были оглушены стремительным поворотом событий. Но она знала
бесконечность его терпения и не сомневалась, что этот профилактический
разговор, правда несколько выскочивший из обычных рамок, и последующий
запланированный разрыв, - для обучения, - должны напугать Вадима. Она,
отвернувшись, ждала его раскаяния, нежности и заверения, что с этого дня он
станет другим. В комнате повисла грозная тишина.
Лена напряженно ждала.
Вадим не двигался и молчал.
Постояв, она повернулась и недоуменно взглянула на него. Он не смотрел
на нее и не шел навстречу. Она почувствовала себя уязвленно. Дожимая его,
она проговорила сумрачно, с уверенной расстановкой:
- На этот раз - все. Собирай манатки.
Вадим не шелохнулся и не реагировал. После долгого молчания он поднял
на нее глаза и, глядя с напугавшим Лену выражением, спросил:
- Ты отдашь мне Динку?
- Чушь! - вспыхнула Лена в удивлении от неуместного вопроса. Накатанный
сценарий дал осечку. От растерянности она рявкнула ожесточенно и грубо: - Я
- мать! Дина останется со мной! - и в растерзанных чувствах выбежала вон.
Вадим сидел в бесчувствии.
Окно наливалось желто-розовым светом. Птахи свистели в кустах. Невинный
день открывал светлые глаза.
Дверь распахнулась, и Лена выросла на пороге: красная, жалобная,
дрожащая, ждущая счастливого конца, но несущаяся напролом без тормозов - из
гордости, из отчаяния, - потому что нельзя уронить себя, а нужно утвердить и
доказать.
- Что ты можешь ей дать?! Даже не мечтай! - страстно выкрикивала она, с
отчаянием глядя на мужа. Но он не поднимал глаз. - Я тебе говорю! - кричала
она, а сзади звучало: "Я - зря! Не хотела, не хотела!"
Он молчал.
Она заметалась, ничего не понимая, но остро ощутив накатившую беду. Но
не умея в нужный момент свернуть с начатого, остановиться, привыкнув быть
безусловно ведущей, она в эту минуту не чувствовала, откуда может прийти
спасение.
- Давай по-хорошему договоримся, чего ребенка травмировать! - угрожающе
воскликнула она, подождала, что скажет Вадим, и, потоптавшись, вышла. В
коридоре слезы брызнули у нее из глаз, горло перехватило, она бессознательно
пробежала несколько шагов, назад, снова вперед. Усилием воли сдержала
"слабые" слезы и, почти в панике, за долю секунды, зная, что надо принять
какое-то решение и решение должно быть "достойным", она, терзаясь и не зная
иного выхода, полетела по накатанному пути - силой выбивать победу!
Вадим не успел подняться с места, как дверь открылась и Лена порывисто
подбежала к нему с искаженным лицом:
- Ты во всем виноват! - крикнула она в беспамятстве, и в этом был
страстный призыв, но Вадим уже перестал соображать.
Потрясенная до основания случившимся, тем, что он принял ее всерьез,
она потеряла контроль над собой и с вытаращенными глазами бесцельно побежала
по кухне, издавая бессвязные оглушительные вопли. Выбежала, страшно грохнув
дверью. Наступила тишина.
Вадим тяжело поднялся и, с трудом переставляя ноги, пошел к двери, как
она опять стремительно распахнулась и Лена в полном смятении закричала ему с
порога:
- Не вздумай машину забрать, бессеребренник! Хоть бы о ребенке подумал!
Захлопнула дверь. По коридору пробежали шаги. Загромыхало что-то вдали.
Вадим в изнеможении упал на стул, начал раскачиваться из стороны в
сторону. Он отупел, деваться было некуда.
Прошло несколько минут, в дверь просунулась голова, и Лена, жадно
разглядывая мужа, крикнула:
- Ковер не бери, тот новый, что у Дины! Да ты слышишь меня или нет?! -
властно воскликнула она. Ее ударило чувство острого и полного бессилия,
закружилась голова, она резко шагнула вперед, и, кажется, вцепилась бы в
мужа, но Вадим, отодвинув жену рукой, не замечая дикого выражения на ее
лице, вышел из кухни. Провожаемый какими-то звуками, которые он внезапно
перестал различать, в прострации дошел до комнаты Динки, запер за собой
дверь и, улегшись рядом с дочерью, закрыл глаза.
В дверь раздался настойчивый стук. Ручку подергали. Постучали еще раз.
Подергали снова.
От двери немного отошли. Раздались какие-то слова, и на минуту
наступила тишина. Внезапно в дверь забарабанили пальцы. Ручка опять
задрожала. Наконец все стихло.
Вадим почувствовал на лице тепло - солнце палило - и еще что-то сквозь
сон. Он перевернулся на другой бок и, открыв глаза, увидел изумленную
Динкину рожицу. Она засмеялась и, путаясь в слишком длинных штанинах пижамы,
полезла к нему.
- Маленький ты мой, - бормотала она заботливо, - бродишь где-то в
кустах с синим фонарем, где волки воют: "В-у-у-у-л!", а, иногда:
"В-у-у-у-л-к-а-н!" Появился наконец, разнесчастненький ты мой! Слушай, как
родить ребенка?
- Зачем тебе??
- Хочу скорее отделаться и не думать больше об этом.
Вадим что-то забормотал.
- Опять такая сонная брынза... Брынза с хвостом. - Она потрепала его
бороду и, подумав, добавила: - Ты сегодня почти полу-баба Яга.
- Я гр-р-розный ятаган!
Вадим пытался схватить Динку, бегающую на четвереньках на огромной
скорости. Время от времени он подпускал ее поближе и нападал, прихватывая за
пятки. Динка счастливо подвизгивала, подхрюкивала, и через несколько минут
они перевернули всю комнату.
В дверь забарабанили, ручка затряслась. Завопив: "Мама идет!", Динка
полезла под кровать, но заметив, что папа открывает раму, быстро, как
паучишко, перебежала к нему.
- Ты куда? - страшно прошептала она.
- Брынза лезет в нору! - буркнул Вадим, вылезая в окно. - Я для
интереса проникну в мою комнату из сада. Это ужасный секрет, не забудь! Я
напишу тебе письмо, не простое, а специальное, и оставлю в тайнике.
- Под камнем?
Он кивнул, чмокнул возбужденную мордашку и исчез в кустах.
Дверь затряслась.
- Вы что, оглохли? - закричала Лена. - Немедленно откройте!
Вадим выставил тонкую сетку, влез в свою комнату и запер входную дверь.
Крыша нагрелась, в комнате было жарко. Он постоял немного, о чем-то думая и
словно колеблясь. Достал из ящика пару листов, написал: "Важное письмо".
За стеной слышались голоса, шум воды и свисток чайника.
Писал он долго, зачеркивал и переписывал заново. Голова гудела, кровь
била в висках, в глазах появилась характерная резь от бессонной ночи и
режущего света солнца. С трудом закончив, он рухнул на диван, и комната
поплыла перед ним. Прошло с полчаса, как раздался стук. Вадим отозвался.
- Я не спрашиваю, почему ты не заменил лысое колесо. Скоро у меня тех.
осмотр, а ты не позаботился об этом!
- У тебя что-нибудь важное? - спросил он, превозмогая страшную
сонность.
- Может быть, ты из уважения откроешь мне дверь?
- Не открою.
- Я была права - мое мнение не в счет! А у меня есть, что сообщить: даю
тебе время собраться и уйти. Надеюсь, вечером мы не встретимся?
- Хорошо... я уеду.
- Дине лучше не звонить, по крайней мере, первое время, ты понял?
По коридору пробежали ножки, и Лена увела Динку завтракать. Еще через
полчаса все стихло.
Вадим подождал, пока не отъехала машина, и вышел посмотреть на розы.
Бурное цветение уже прошло, но огромные цветы появлялись один за другим
многие месяцы. Вадим нежно любил цветы. Все, на которые он смотрел в данный
момент. Но розы были чем-то особенным, вызывавшим одновременно и замирание,
и жалость, и преклонение. Он обошел их все, вглядываясь в них и оттаивая
сердцем. Потоптался немного, не в силах оторваться.
Дома он наскоро приготовил завтрак, сполоснулся в душе и засел
разбирать бумаги. Их скопилось множество. Как и книги, привезенные из
России, они были необходимы постоянно. Но взять с собой даже малую часть
было просто некуда. Вадим смотрел на корешки, на горы статей своих и чужих,
заготовок, черновиков, писем и фотографий из России. Руки сами отобрали
несколько, и, разглядывая их, он тяжело задумался. Время шло, отсчитывая
минуты, куски, остановки, новые пробежки. Он брал в руки, откладывал, снова
дотрагивался, читал страницы, переворачивал страницы, выбрасывал листы,
черновики, заполняя жадные минуты. Маленькая стопка лежала готовая на краю
стола.
Он прошел по дому, ни на чем не задерживаясь надолго, бесцельно
покружил по комнате Динки, посидел, посмотрел по сторонам. Вернулся к себе.
С этой горой бумаг надо было что-то делать. Он понял, что не будет делать
ничего. Он сидел в кресле среди белых листов, в беспорядке разлетевшихся по
комнате, среди своей разметанной жизни.
Жара усиливалась, потрескивая нагревающимся домом. За окном содрогался
город, мир птиц и растений вскрикивал, вспархивал и ахал о своей жизни.
Волны запахов, а также чужих чувств влетали в комнату, рассказывая о живых
страстях и поражениях, - имеющим уши: откровенно и доверчиво, но с
неизменным привкусом лжи, так расцвечивающей жизнь. Оставалось только
закрыть на это глаза. Вадим положил руки на подлокотники и закрыл глаза...
Неожиданно он обернулся и взглянул в проем двери. Там, прислонившись к
косяку, стояла Света и темными глазами смотрела на него. Он стал медленно
приподниматься не говоря ни слова; она тихо подошла к нему, поднимая лицо,
напряженно вглядываясь в его глаза. Улыбнулась одними губами:
- Там открыто было...
- Что вы... я так...
Они молча стояли друг против друга, и напряжение, проскочив между ними,
нарастая, взлетело вверх, как будто волна энергии замкнула дрожащее
пространство. Невидимый кокон приближался, обнимая, толкая их навстречу друг
другу. Лицо женщины медленно и красиво наполнилось светом. Вадим
всматривался в этот сияющий нежностью лик, лучившиеся глаза, и глубокое
чувство сотрясло его существо. Ему стало тепло, его губы дрогнули в улыбке.
Она счастливо рассмеялась, он засмеялся в ответ. "...Тихий ангел пролетел",
- мелькнуло у него в голове. Она прошептала: "Обними меня...", как вдруг
глаза его метнулись. На одну секунду они оба застыли: она не понимая, а он
слишком понимая происшедшее. Наконец, она нарушила молчание и спросила у
самых его губ:
- Что с тобой?
Он опустил глаза. Обаяние минуты рухнуло. Он проклинал себя последними
словами, осторожно отступая назад. Она машинально придвинулась вперед.
- Посмотри же на меня! - тихо воскликнула Света, дотрагиваясь до его
груди.
Вадим не смотрел в ее глаза. У него мучительно застукало в голове,
заныло сердце и почему-то справа.
- Простите... - робко выдохнул он и повернулся к женщине немного боком,
- ...вышла какая-то ошибка...
Только что горящее лицо ее подурнело. Не в силах побороть ужасную
растерянность, смущение, боль, некрасиво исказившиe ее черты, Света в ужасе
смотрела на него.
- Ах ты, Боже мой... - Вадим шагнул к ней, - как я виноват!
- Я думала...
- Я теперь знаю.
- Вы теперь знаете?
Он снова опустил глаза. Когда, справившись с тягостным чувством, он
взглянул в ее глаза, они были полны слез. Она смотрела искренне, с наивной
доверчивостью. Эта безыскусность поразила Вадима. Он прижал ее голову к
себе, дрожащую от слез. Она плакала долго, а он обнимал ее, желая что-то
сказать, утешить, но не решился, не найдя слов.
Осторожно раздвинулись кусты, и между листьями показалась рука.
Соседский кот резко оглянулся, одновременно тонко треснула ветка. Чья-то
рука отогнула густую зеленую стену, кот мяукнул, но побежал не к себе домой,
а к дому Вадима. Илья отпустил ветки, придушенно ругаясь, и быстро кинул
взгляд по сторонам. Его никто не видел. Улица была пустынна, из дома не
доносилось ни звука. Бросив беглый взгляд на машину Светы, ярким пятном
светившуюся сквозь кусты, Илья независимой, но торопливой походкой пересек
двор и задержался у стены дома.
Перед ним виднелась хорошо ему известная дверка в сад, обычно, как и
все окна, стоявшая открытой. Илья помедлил немного, прислушиваясь, что-то
сдавленно прошептал и осторожно заглянул вовнутрь. Пусто. Где-то далеко он
услышал тихие голоса. Понять нельзя было ничего. Он наклонился было, чтобы
снять ботинки, но не снял, а нетерпеливо прошел несколько шагов. Впереди
была кухня. Он пересек ее, погрозив кулаком коту, вбежавшему сюда и упорно
смотрящего на человека загадочными глазами. Илья прижался к двери в коридор,
стараясь угомонить гремящее сердце, замирая от ужаса и унижения быть
открытым и стремительно нарастающего волнения. Дрожащими руками он приоткрыл
дверь.
Голоса стали разборчивей, но недостаточно, в соседней комнате часто
молчали. Илья далеко высунулся в коридор, жадно прислушиваясь, выхватывая
отдельные слова. В смятении от неудачи, он опять начал шептать, скаля зубы.
Наконец, мучимый тяжелыми предчувствиями, вышел в коридор.
В нем боролись два несовместимых чувства: в ужасе бросить все, бежать
и, в то же время, бешеное желание выскочить, избить, разломать, одним ударом
покончить с "ним". И он, без сомнения, сделал бы это, если бы не
мучительное, страстное желание понять, что же Света, на самом деле,
чувствует "к тому". Хотя Илья и кричал Вадиму про ее влюбленность, он сам в
душе вовсе не был в этом уверен. И, напротив, почти убедил себя, что тут
ничего быть не может. Сейчас он был готов даже подождать, дать им немного
времени на разговоры, чтобы получить окончательный, последний ответ. Но он
знал, да, да, убежден! - о любви речи быть не может. По определению! решил
он. Не такая она дура, чтобы не видеть, кто перед ней!
Неожиданно Илья осознал, что в кабинете тишина. Растерянно он сделал
несколько шагов назад, как вдруг услышал непонятные звуки: скорее
всхлипывания, чем смех. В крайнем удивлении он с минуту соображал. Шагнул
назад, еще... Измученный затянувшимся молчанием, в наступившей тишине он
вдруг ясно услышал:
- Я так и знала... чувствовала...
Вадим забормотал что-то невнятное, взял со стола салфетку, открыл ее и,
положив на плачущий нос, сказал: "Ну-ка, сморкайтесь!" Света засмеялась
сквозь слезы и шумно высморкалась.
- Простите мои слезы, - она смущенно взглянула на него, - вы знаете, я
давно вас люблю.
У Ильи потемнело в глазах, чувства оставили его, он перестал различать
слова. Безотчетно он повернулся и, деревянно переставляя ноги, обошел, как
сомнамбула, кухню. Казалось, он ослеп - все покрылось серой пеленой.
Несколько минут он тупо разглядывал ручку двери и шагнул было в сад, как
вдруг раздался оглушительный визг: не глядя под ноги, он отдавил лапу
котяре, решившему приласкаться к его ноге. Илья болезненно вздрогнул,
брезгливо отпихнув кота. Внезапно, как из глубокого колодца, его охватило
непереносимое, неистовое отчаяние. Боль, переходящая в физическую, - до
разрыва аорты. Бессмысленно глядя перед собой, он вышел в сад, не таясь,
пересек двор и медленно скрылся за зеленой оградой.
В кабинете услышали кошачий вопль и еще какие-то звуки. Вадим было
встал, но Света усадила его на место. Он растерянно засопел:
- Я не думал, что вы примете меня серьезно.
Она ясно глядела на него, не смущаясь своих признаний, как будто слезы
приблизили их друг к другу.
- Что поделать... - улыбаясь, проговорила она дрожащим голосом, - я
теперь все принимаю не так, слишком близко к сердцу. И стараюсь людей
понять. Может, вы не любите меня и никогда не полюбите, - она стоически
выговорила эти слова, - но я знаю, что могу вам сказать то, что другому бы
не сказала. И не всякий бы выслушал. А если бы и послушал, то, наверное,
посмеялся про себя...
Было неожиданно услышать от нее последние слова. Вадим посмотрел на
собеседницу внимательней.
- Разные у меня были подруги... много же я от них хватанула... -
помолчав и бессознательно поправив прическу, Света взглянула на Вадима. - Я
не стану скрывать - у меня было много друзей, мужчин. У вас нет никакого
сходства с ними. Они только хотели получать от меня! Это, наверное, звучит
так стандартно, все женщины так говорят!
- Не думаю, что вашу жизнь можно назвать стандартной.
- Была одна вещь, которая меня мучила. Я хотела быть самой красивой,
любимой всеми и старалась влюбить в себя каждого - тогда я знала, что лучше
меня нет. А папа бросил меня, ушел из дома, и у меня началось раздвоение.
Когда за мной бегал новый парень, я видела, что он любит, я добилась своего,
у меня в голове что-то щелкало - я начинала его отталкивать, чтобы
разрушить, все сломать! Я хотела, чтобы он бросил меня, чтобы мучиться мне и
мучиться ему. Потому что он мужчина... как папа... который бросил меня! Я
хотела сделать больно отцу...
- Через них?
- Да! Я каждого наказала - назло моему отцу!
Вадим смотрел на Свету и молчал. В ее глазах появилось что-то
выношенное и упорное.
- Чтобы влюбить в себя мужчин, я была "водой в вазе". Догадываетесь?
- Не совсем.
- Для того, чтобы нравится, нужно делать все, что пожелает другой:
думать о нем, говорить о нем, во всем соглашаться, никогда не говорить
"нет". Надо повторять позу мужчины, его слова, интонации, даже дыхание,
подстраиваться под его движения. До него надо дотрагиваться как будто
случайно, но не очень часто и лучше до открытой кожи. Если задаешь вопрос,
то надо так спросить, чтобы он не ответил "нет", а всегда бы получалось "да"
- тогда он к тебе весь потянется. А самой надо быть в тени, всегда второй.
То есть, как вода заполняет форму вазы, растекаться, заполнить все
пространство, - принять его форму! - Света весело рассмеялась. - Вы не
представляете, как беспомощен становится человек... и тогда наступает мое
время... - она остро посмотрела и как-то нехорошо спросила: - Вы думаете, я
вампир?
- Не думаю, - ответил он тихо.
- Почему?
- Вы несчастны были. Человека любили, родного и близкого, и думали, что
он вас предал, и вы предавать начали. Тогда в вас доброта к вашим... друзьям
не заговорила, вы молоденькая были, а такие чувства нарождаются постепенно.
Жалость, может быть, последней у человека появляется.
Света по-детски вздохнула:
- Мне всегда от парней хотелось сбежать, и ничего не оставалось, как
поддаться на это... Иногда даже нравилось. - Она виновато взглянула на
Вадима. - Но потом я поняла, что дальше так нельзя, мне было двадцать
четыре, и я только теряла. Я совсем не задумывалась, что другие чувствуют,
когда их бросают. Думаю, я никого из них не любила...
- Вы любили себя?
- Когда я поняла, что должна что-то поменять, я уже не так любила себя!
Я изменилась и решила выйти замуж, чтобы покончить со всем с этим. - Света
посмотрела в окно и грустно сказала: - Вы знаете, я - замужняя женщина?
- Я не знал.
- Никто не знает... Мы со Стасом поженились, до замужества я дотянула,
но с каким садизмом бросила его позже. Сбежала от него! - Она закрыла лицо
руками: - Иногда мне казалось, что я - обреченный человек. А потом - нет,
Стас сам виноват, не я, не я! Тогда я стала много думать...
Вадим улыбнулся.
- "Женишься удачно - будешь счастлив, женишься несчастливо, мой друг, -
станешь философом".
- Как раз обо мне! Откуда это?
- Из древности, мой друг! - рассмеялся Вадим. - Это и обо мне тоже.
Света не обратила внимания на его слова и задумчиво сказала:
- Что я вытворяла, прости Господи... Но теперь кончено. - Она
посмотрела Вадиму в лицо с ласковой и робкой улыбкой: - С людьми я больше не
стану играть, это важно, это понять надо...
Ее красивое лицо сияло открытым чувством, и Вадим потеплевшим сердцем
разглядывал эту перемену. "Добрая девочка... А я как обознался, - мысленно
воскликнул он, - на оболочку смотрел!"
Она увидела его глаза и торопливо сказала:
- Если бы я не встретила вас, я бы не изменилась так сильно!
Вадим встал и прошел несколько шагов. Грудь у него стиснуло от боли, он
стал машинально складывать на столе листы.
- Я одинокий человек, - он повернулся к Свете, - и думаю, что совсем не
пригоден к семейной жизни. То, что вам видится моими достоинствами, в
семейной жизни оборачивается недостатками.
Света непонимающе смотрела на него.
- Лучше вернуться в старый дом...
- Вадим, вы о чем?! - воскликнула она встревоженно.
Он рассеянно оглянулся на нее, но ничего не ответил. Тут она заметила
разгром на столе, вываленные фотографии и бумаги. С бьющимся сердцем она
сжала руки и вопросительно уставилась на него.
- Что вы задумали?! - с жаром вскричала она.
- Не волнуйтесь!
- Что здесь происходит? Не скрывайте, я чувствую!
- Я собираю вещи. Мы с женой расстались... утром.
Вадим отошел к книжному шкафу, холодными пальцами потрогал корешки,
вытащил, полистал какую-то книгу, даже углубился в чтение, но сразу закрыл
ее и, по-видимому не сознавая, что делает, поставил обратно. Света смотрела
за его действиями потрясенно. В страшной бездне между ними тонко засветилось
дно, и ее размеры неожиданно сделались обозреваемыми. В голове ее вихрем
пролетела Иркина радостная физиономия, вслед за ней ее собственный вопль:
"О, Господи!" Она, дрожа, боясь спугнуть минуту, пожирала его глазами,
порываясь что-то сказать, но не начинала, а, сдерживая себя, ждала его слов.
- Я уезжаю, - проговорил Вадим, не замечая собеседницы, - но здесь
остается моя дочка.
Сейчас Света видела только его спину и была удивлена, как глубоко тело
человека может выразить его чувства.
- Вадим, - пугаясь и робея начала она, - я тоже одинока, мне некуда
идти.
- Я знаю... мы медленно гибнем... даже те, кто не признается в этом.
Мой знакомый просидел по контракту четырехлетний срок в Америке, потом
приехал сюда. Он перестал спать, глотает снотворные, но не помогает. Молодой
и - полная развалина.
- Мы все остались по одному... Илью взять: такой гордый, а ведь какой
несчастный. Поэтому они с Шустером за мной бегают, передрались, потому что
боятся. Одни остались.
- Я думаю, человек вообще остается один... Только здесь и одиночество
другое. Оно заполняет пустоты, межреберные пространства, гнездится в волосах
- оно повсюду. Вакуум, тонкий порошок, молекулы гриппа в каждой глотке.
Здесь пусты по линейке подстриженные километры кустов, там кусты и здесь
кусты, и все с отрезанными головами. Одиночество костюмов, идущих,
выбрасывая ноги: в них однородность, бесплодность и хаос всего мира.
Солдатчина молодых, одетых в джинсы, - все, как один, все, как в строю: не
отличить, не распознать, быть, как все. Одиночество больше не пахнет
лирической свечкой и ноктюрном из заросшей садом дачи. Оно пахнет
катастрофой, лязгом механизмов, улучшающих жизнь среднего человека. Отнято
последнее пристанище, а взамен подсунута однородность в страстях и целях, и
сами мечты здесь пусты, как эта пошлая культура... Последние сто лет они
истратили на то, чтобы создать машину - разные устройства, позволяющие им
меньше работать и больше получать. Даже одиночество здесь бесчеловечно, как
все, к чему они приложили руку! Острее или сглаженнее, но все русские
чувствуют этот столбняк. В России в начале века говорили о конце света,
потом была революция. Сейчас в России не говорят об этом. Но зато русские,
живущие на Западе, чувствуют апокалиптические настроения, говорят, что Запад
обречен. Я вернусь назад, в Россию... Видите, - Вадим показал рукой на
эвкалипт в окне, - он сбросил старую кору. Я - тоже.
- Только не это! - Света вплотную подошла к Вадиму и, заглянув в глаза,
зашептала: - Без вас... нет моченьки, нету сил. Не оставляйте меня, я
пропаду... и Динка.
- В юности, Света, я играл в театральной студии. Отъезд сюда - как
репетиция смерти.
Лена двигалась в переполненном потоке машин. Распаленный город исходил
прогорклым духом, горбами холмов вздымая дрожащее марево, мечтая повернуть
голову к бездонной прохладе океана. Машина плавилась, набирая в себя жар,
краска шелушилась, обшивка скрипела, через окна и щели испуская табачные
волны.
"Опять перекурила, голова ни к черту! - простонала она, роясь в сумочке
в поисках таблеток перед светофором. - Скорее к воде - куда-нибудь - Вадик -
неужели - все? Что я наделала! Что я наделала?! Куда ты лезешь в левый ряд,
собака! Вся эта жизнь, сколько лет. Я тебя люблю! - взвыло все внутри, - без
тебя не могу! Думаешь, если у меня мозги куриные, я не понимаю, как повезло
с тобой, счастье выпало, но я не удержала, не успела обрадоваться. Как же
это вышло?!"
Лена металась на дороге, подсекая другие машины, забывая показывать
повороты, срезая углы.
"Знаешь, знаешь, знаешь отчего, - начало стучать в голове, - вот из-за
этого, да, да, от себя-то не скрывай, не получалось у тебя это самое не
только с ним, но и с мальчишками до него. Знаю, что ты хочешь от меня?! -
тормоза взвизгнули, и машина, задыхаясь и хрипя, виражом пролетев над
тротуаром, рванула по извилистой дороге. - Не могу, не могу, - било в
голове, - не получается! У других получается, а у меня нет. Кончается ничем,
только страшное напряжение, боль и злость на него, и тошнота. Ах, я дура
глупая, конечно, всегда после ночи или до... - А он чем виноват, ты его
наказываешь столько лет? - Я и себя наказываю! Себя! - крикнула она,
задыхаясь. - Ты можешь что-то менять с собой, но Вадик - твой ребенок! Ты
вышла за него, чтобы защищать и опекать этого младенца, ты сильная, а как ты
нуждаешься в его слабости, незащищенности. И контролируешь, давишь его, как
ребенка, - умная ты, а дура! - До того ты не догадалась, что давлю я его
только вполовину, а больше потому, что у него получается, а у меня нет!! -
Значит, отыгрываешься на нем? - А ты никогда не понимала, почему женщины
кричат?"
Лена резко осадила у поребрика и уронила голову на руки.
"Сама виновата, сама! - гремело в ее голове. - Раньше надо было что-то
делать, сразу, как началось, не бояться, не запираться, гордость, ужас свой
- А ты кто же тогда?!
- А я - тряпка и дурак набитый.
Лена опустила глаза и отвернулась от мужа.
Оба были оглушены стремительным поворотом событий. Но она знала
бесконечность его терпения и не сомневалась, что этот профилактический
разговор, правда несколько выскочивший из обычных рамок, и последующий
запланированный разрыв, - для обучения, - должны напугать Вадима. Она,
отвернувшись, ждала его раскаяния, нежности и заверения, что с этого дня он
станет другим. В комнате повисла грозная тишина.
Лена напряженно ждала.
Вадим не двигался и молчал.
Постояв, она повернулась и недоуменно взглянула на него. Он не смотрел
на нее и не шел навстречу. Она почувствовала себя уязвленно. Дожимая его,
она проговорила сумрачно, с уверенной расстановкой:
- На этот раз - все. Собирай манатки.
Вадим не шелохнулся и не реагировал. После долгого молчания он поднял
на нее глаза и, глядя с напугавшим Лену выражением, спросил:
- Ты отдашь мне Динку?
- Чушь! - вспыхнула Лена в удивлении от неуместного вопроса. Накатанный
сценарий дал осечку. От растерянности она рявкнула ожесточенно и грубо: - Я
- мать! Дина останется со мной! - и в растерзанных чувствах выбежала вон.
Вадим сидел в бесчувствии.
Окно наливалось желто-розовым светом. Птахи свистели в кустах. Невинный
день открывал светлые глаза.
Дверь распахнулась, и Лена выросла на пороге: красная, жалобная,
дрожащая, ждущая счастливого конца, но несущаяся напролом без тормозов - из
гордости, из отчаяния, - потому что нельзя уронить себя, а нужно утвердить и
доказать.
- Что ты можешь ей дать?! Даже не мечтай! - страстно выкрикивала она, с
отчаянием глядя на мужа. Но он не поднимал глаз. - Я тебе говорю! - кричала
она, а сзади звучало: "Я - зря! Не хотела, не хотела!"
Он молчал.
Она заметалась, ничего не понимая, но остро ощутив накатившую беду. Но
не умея в нужный момент свернуть с начатого, остановиться, привыкнув быть
безусловно ведущей, она в эту минуту не чувствовала, откуда может прийти
спасение.
- Давай по-хорошему договоримся, чего ребенка травмировать! - угрожающе
воскликнула она, подождала, что скажет Вадим, и, потоптавшись, вышла. В
коридоре слезы брызнули у нее из глаз, горло перехватило, она бессознательно
пробежала несколько шагов, назад, снова вперед. Усилием воли сдержала
"слабые" слезы и, почти в панике, за долю секунды, зная, что надо принять
какое-то решение и решение должно быть "достойным", она, терзаясь и не зная
иного выхода, полетела по накатанному пути - силой выбивать победу!
Вадим не успел подняться с места, как дверь открылась и Лена порывисто
подбежала к нему с искаженным лицом:
- Ты во всем виноват! - крикнула она в беспамятстве, и в этом был
страстный призыв, но Вадим уже перестал соображать.
Потрясенная до основания случившимся, тем, что он принял ее всерьез,
она потеряла контроль над собой и с вытаращенными глазами бесцельно побежала
по кухне, издавая бессвязные оглушительные вопли. Выбежала, страшно грохнув
дверью. Наступила тишина.
Вадим тяжело поднялся и, с трудом переставляя ноги, пошел к двери, как
она опять стремительно распахнулась и Лена в полном смятении закричала ему с
порога:
- Не вздумай машину забрать, бессеребренник! Хоть бы о ребенке подумал!
Захлопнула дверь. По коридору пробежали шаги. Загромыхало что-то вдали.
Вадим в изнеможении упал на стул, начал раскачиваться из стороны в
сторону. Он отупел, деваться было некуда.
Прошло несколько минут, в дверь просунулась голова, и Лена, жадно
разглядывая мужа, крикнула:
- Ковер не бери, тот новый, что у Дины! Да ты слышишь меня или нет?! -
властно воскликнула она. Ее ударило чувство острого и полного бессилия,
закружилась голова, она резко шагнула вперед, и, кажется, вцепилась бы в
мужа, но Вадим, отодвинув жену рукой, не замечая дикого выражения на ее
лице, вышел из кухни. Провожаемый какими-то звуками, которые он внезапно
перестал различать, в прострации дошел до комнаты Динки, запер за собой
дверь и, улегшись рядом с дочерью, закрыл глаза.
В дверь раздался настойчивый стук. Ручку подергали. Постучали еще раз.
Подергали снова.
От двери немного отошли. Раздались какие-то слова, и на минуту
наступила тишина. Внезапно в дверь забарабанили пальцы. Ручка опять
задрожала. Наконец все стихло.
Вадим почувствовал на лице тепло - солнце палило - и еще что-то сквозь
сон. Он перевернулся на другой бок и, открыв глаза, увидел изумленную
Динкину рожицу. Она засмеялась и, путаясь в слишком длинных штанинах пижамы,
полезла к нему.
- Маленький ты мой, - бормотала она заботливо, - бродишь где-то в
кустах с синим фонарем, где волки воют: "В-у-у-у-л!", а, иногда:
"В-у-у-у-л-к-а-н!" Появился наконец, разнесчастненький ты мой! Слушай, как
родить ребенка?
- Зачем тебе??
- Хочу скорее отделаться и не думать больше об этом.
Вадим что-то забормотал.
- Опять такая сонная брынза... Брынза с хвостом. - Она потрепала его
бороду и, подумав, добавила: - Ты сегодня почти полу-баба Яга.
- Я гр-р-розный ятаган!
Вадим пытался схватить Динку, бегающую на четвереньках на огромной
скорости. Время от времени он подпускал ее поближе и нападал, прихватывая за
пятки. Динка счастливо подвизгивала, подхрюкивала, и через несколько минут
они перевернули всю комнату.
В дверь забарабанили, ручка затряслась. Завопив: "Мама идет!", Динка
полезла под кровать, но заметив, что папа открывает раму, быстро, как
паучишко, перебежала к нему.
- Ты куда? - страшно прошептала она.
- Брынза лезет в нору! - буркнул Вадим, вылезая в окно. - Я для
интереса проникну в мою комнату из сада. Это ужасный секрет, не забудь! Я
напишу тебе письмо, не простое, а специальное, и оставлю в тайнике.
- Под камнем?
Он кивнул, чмокнул возбужденную мордашку и исчез в кустах.
Дверь затряслась.
- Вы что, оглохли? - закричала Лена. - Немедленно откройте!
Вадим выставил тонкую сетку, влез в свою комнату и запер входную дверь.
Крыша нагрелась, в комнате было жарко. Он постоял немного, о чем-то думая и
словно колеблясь. Достал из ящика пару листов, написал: "Важное письмо".
За стеной слышались голоса, шум воды и свисток чайника.
Писал он долго, зачеркивал и переписывал заново. Голова гудела, кровь
била в висках, в глазах появилась характерная резь от бессонной ночи и
режущего света солнца. С трудом закончив, он рухнул на диван, и комната
поплыла перед ним. Прошло с полчаса, как раздался стук. Вадим отозвался.
- Я не спрашиваю, почему ты не заменил лысое колесо. Скоро у меня тех.
осмотр, а ты не позаботился об этом!
- У тебя что-нибудь важное? - спросил он, превозмогая страшную
сонность.
- Может быть, ты из уважения откроешь мне дверь?
- Не открою.
- Я была права - мое мнение не в счет! А у меня есть, что сообщить: даю
тебе время собраться и уйти. Надеюсь, вечером мы не встретимся?
- Хорошо... я уеду.
- Дине лучше не звонить, по крайней мере, первое время, ты понял?
По коридору пробежали ножки, и Лена увела Динку завтракать. Еще через
полчаса все стихло.
Вадим подождал, пока не отъехала машина, и вышел посмотреть на розы.
Бурное цветение уже прошло, но огромные цветы появлялись один за другим
многие месяцы. Вадим нежно любил цветы. Все, на которые он смотрел в данный
момент. Но розы были чем-то особенным, вызывавшим одновременно и замирание,
и жалость, и преклонение. Он обошел их все, вглядываясь в них и оттаивая
сердцем. Потоптался немного, не в силах оторваться.
Дома он наскоро приготовил завтрак, сполоснулся в душе и засел
разбирать бумаги. Их скопилось множество. Как и книги, привезенные из
России, они были необходимы постоянно. Но взять с собой даже малую часть
было просто некуда. Вадим смотрел на корешки, на горы статей своих и чужих,
заготовок, черновиков, писем и фотографий из России. Руки сами отобрали
несколько, и, разглядывая их, он тяжело задумался. Время шло, отсчитывая
минуты, куски, остановки, новые пробежки. Он брал в руки, откладывал, снова
дотрагивался, читал страницы, переворачивал страницы, выбрасывал листы,
черновики, заполняя жадные минуты. Маленькая стопка лежала готовая на краю
стола.
Он прошел по дому, ни на чем не задерживаясь надолго, бесцельно
покружил по комнате Динки, посидел, посмотрел по сторонам. Вернулся к себе.
С этой горой бумаг надо было что-то делать. Он понял, что не будет делать
ничего. Он сидел в кресле среди белых листов, в беспорядке разлетевшихся по
комнате, среди своей разметанной жизни.
Жара усиливалась, потрескивая нагревающимся домом. За окном содрогался
город, мир птиц и растений вскрикивал, вспархивал и ахал о своей жизни.
Волны запахов, а также чужих чувств влетали в комнату, рассказывая о живых
страстях и поражениях, - имеющим уши: откровенно и доверчиво, но с
неизменным привкусом лжи, так расцвечивающей жизнь. Оставалось только
закрыть на это глаза. Вадим положил руки на подлокотники и закрыл глаза...
Неожиданно он обернулся и взглянул в проем двери. Там, прислонившись к
косяку, стояла Света и темными глазами смотрела на него. Он стал медленно
приподниматься не говоря ни слова; она тихо подошла к нему, поднимая лицо,
напряженно вглядываясь в его глаза. Улыбнулась одними губами:
- Там открыто было...
- Что вы... я так...
Они молча стояли друг против друга, и напряжение, проскочив между ними,
нарастая, взлетело вверх, как будто волна энергии замкнула дрожащее
пространство. Невидимый кокон приближался, обнимая, толкая их навстречу друг
другу. Лицо женщины медленно и красиво наполнилось светом. Вадим
всматривался в этот сияющий нежностью лик, лучившиеся глаза, и глубокое
чувство сотрясло его существо. Ему стало тепло, его губы дрогнули в улыбке.
Она счастливо рассмеялась, он засмеялся в ответ. "...Тихий ангел пролетел",
- мелькнуло у него в голове. Она прошептала: "Обними меня...", как вдруг
глаза его метнулись. На одну секунду они оба застыли: она не понимая, а он
слишком понимая происшедшее. Наконец, она нарушила молчание и спросила у
самых его губ:
- Что с тобой?
Он опустил глаза. Обаяние минуты рухнуло. Он проклинал себя последними
словами, осторожно отступая назад. Она машинально придвинулась вперед.
- Посмотри же на меня! - тихо воскликнула Света, дотрагиваясь до его
груди.
Вадим не смотрел в ее глаза. У него мучительно застукало в голове,
заныло сердце и почему-то справа.
- Простите... - робко выдохнул он и повернулся к женщине немного боком,
- ...вышла какая-то ошибка...
Только что горящее лицо ее подурнело. Не в силах побороть ужасную
растерянность, смущение, боль, некрасиво исказившиe ее черты, Света в ужасе
смотрела на него.
- Ах ты, Боже мой... - Вадим шагнул к ней, - как я виноват!
- Я думала...
- Я теперь знаю.
- Вы теперь знаете?
Он снова опустил глаза. Когда, справившись с тягостным чувством, он
взглянул в ее глаза, они были полны слез. Она смотрела искренне, с наивной
доверчивостью. Эта безыскусность поразила Вадима. Он прижал ее голову к
себе, дрожащую от слез. Она плакала долго, а он обнимал ее, желая что-то
сказать, утешить, но не решился, не найдя слов.
Осторожно раздвинулись кусты, и между листьями показалась рука.
Соседский кот резко оглянулся, одновременно тонко треснула ветка. Чья-то
рука отогнула густую зеленую стену, кот мяукнул, но побежал не к себе домой,
а к дому Вадима. Илья отпустил ветки, придушенно ругаясь, и быстро кинул
взгляд по сторонам. Его никто не видел. Улица была пустынна, из дома не
доносилось ни звука. Бросив беглый взгляд на машину Светы, ярким пятном
светившуюся сквозь кусты, Илья независимой, но торопливой походкой пересек
двор и задержался у стены дома.
Перед ним виднелась хорошо ему известная дверка в сад, обычно, как и
все окна, стоявшая открытой. Илья помедлил немного, прислушиваясь, что-то
сдавленно прошептал и осторожно заглянул вовнутрь. Пусто. Где-то далеко он
услышал тихие голоса. Понять нельзя было ничего. Он наклонился было, чтобы
снять ботинки, но не снял, а нетерпеливо прошел несколько шагов. Впереди
была кухня. Он пересек ее, погрозив кулаком коту, вбежавшему сюда и упорно
смотрящего на человека загадочными глазами. Илья прижался к двери в коридор,
стараясь угомонить гремящее сердце, замирая от ужаса и унижения быть
открытым и стремительно нарастающего волнения. Дрожащими руками он приоткрыл
дверь.
Голоса стали разборчивей, но недостаточно, в соседней комнате часто
молчали. Илья далеко высунулся в коридор, жадно прислушиваясь, выхватывая
отдельные слова. В смятении от неудачи, он опять начал шептать, скаля зубы.
Наконец, мучимый тяжелыми предчувствиями, вышел в коридор.
В нем боролись два несовместимых чувства: в ужасе бросить все, бежать
и, в то же время, бешеное желание выскочить, избить, разломать, одним ударом
покончить с "ним". И он, без сомнения, сделал бы это, если бы не
мучительное, страстное желание понять, что же Света, на самом деле,
чувствует "к тому". Хотя Илья и кричал Вадиму про ее влюбленность, он сам в
душе вовсе не был в этом уверен. И, напротив, почти убедил себя, что тут
ничего быть не может. Сейчас он был готов даже подождать, дать им немного
времени на разговоры, чтобы получить окончательный, последний ответ. Но он
знал, да, да, убежден! - о любви речи быть не может. По определению! решил
он. Не такая она дура, чтобы не видеть, кто перед ней!
Неожиданно Илья осознал, что в кабинете тишина. Растерянно он сделал
несколько шагов назад, как вдруг услышал непонятные звуки: скорее
всхлипывания, чем смех. В крайнем удивлении он с минуту соображал. Шагнул
назад, еще... Измученный затянувшимся молчанием, в наступившей тишине он
вдруг ясно услышал:
- Я так и знала... чувствовала...
Вадим забормотал что-то невнятное, взял со стола салфетку, открыл ее и,
положив на плачущий нос, сказал: "Ну-ка, сморкайтесь!" Света засмеялась
сквозь слезы и шумно высморкалась.
- Простите мои слезы, - она смущенно взглянула на него, - вы знаете, я
давно вас люблю.
У Ильи потемнело в глазах, чувства оставили его, он перестал различать
слова. Безотчетно он повернулся и, деревянно переставляя ноги, обошел, как
сомнамбула, кухню. Казалось, он ослеп - все покрылось серой пеленой.
Несколько минут он тупо разглядывал ручку двери и шагнул было в сад, как
вдруг раздался оглушительный визг: не глядя под ноги, он отдавил лапу
котяре, решившему приласкаться к его ноге. Илья болезненно вздрогнул,
брезгливо отпихнув кота. Внезапно, как из глубокого колодца, его охватило
непереносимое, неистовое отчаяние. Боль, переходящая в физическую, - до
разрыва аорты. Бессмысленно глядя перед собой, он вышел в сад, не таясь,
пересек двор и медленно скрылся за зеленой оградой.
В кабинете услышали кошачий вопль и еще какие-то звуки. Вадим было
встал, но Света усадила его на место. Он растерянно засопел:
- Я не думал, что вы примете меня серьезно.
Она ясно глядела на него, не смущаясь своих признаний, как будто слезы
приблизили их друг к другу.
- Что поделать... - улыбаясь, проговорила она дрожащим голосом, - я
теперь все принимаю не так, слишком близко к сердцу. И стараюсь людей
понять. Может, вы не любите меня и никогда не полюбите, - она стоически
выговорила эти слова, - но я знаю, что могу вам сказать то, что другому бы
не сказала. И не всякий бы выслушал. А если бы и послушал, то, наверное,
посмеялся про себя...
Было неожиданно услышать от нее последние слова. Вадим посмотрел на
собеседницу внимательней.
- Разные у меня были подруги... много же я от них хватанула... -
помолчав и бессознательно поправив прическу, Света взглянула на Вадима. - Я
не стану скрывать - у меня было много друзей, мужчин. У вас нет никакого
сходства с ними. Они только хотели получать от меня! Это, наверное, звучит
так стандартно, все женщины так говорят!
- Не думаю, что вашу жизнь можно назвать стандартной.
- Была одна вещь, которая меня мучила. Я хотела быть самой красивой,
любимой всеми и старалась влюбить в себя каждого - тогда я знала, что лучше
меня нет. А папа бросил меня, ушел из дома, и у меня началось раздвоение.
Когда за мной бегал новый парень, я видела, что он любит, я добилась своего,
у меня в голове что-то щелкало - я начинала его отталкивать, чтобы
разрушить, все сломать! Я хотела, чтобы он бросил меня, чтобы мучиться мне и
мучиться ему. Потому что он мужчина... как папа... который бросил меня! Я
хотела сделать больно отцу...
- Через них?
- Да! Я каждого наказала - назло моему отцу!
Вадим смотрел на Свету и молчал. В ее глазах появилось что-то
выношенное и упорное.
- Чтобы влюбить в себя мужчин, я была "водой в вазе". Догадываетесь?
- Не совсем.
- Для того, чтобы нравится, нужно делать все, что пожелает другой:
думать о нем, говорить о нем, во всем соглашаться, никогда не говорить
"нет". Надо повторять позу мужчины, его слова, интонации, даже дыхание,
подстраиваться под его движения. До него надо дотрагиваться как будто
случайно, но не очень часто и лучше до открытой кожи. Если задаешь вопрос,
то надо так спросить, чтобы он не ответил "нет", а всегда бы получалось "да"
- тогда он к тебе весь потянется. А самой надо быть в тени, всегда второй.
То есть, как вода заполняет форму вазы, растекаться, заполнить все
пространство, - принять его форму! - Света весело рассмеялась. - Вы не
представляете, как беспомощен становится человек... и тогда наступает мое
время... - она остро посмотрела и как-то нехорошо спросила: - Вы думаете, я
вампир?
- Не думаю, - ответил он тихо.
- Почему?
- Вы несчастны были. Человека любили, родного и близкого, и думали, что
он вас предал, и вы предавать начали. Тогда в вас доброта к вашим... друзьям
не заговорила, вы молоденькая были, а такие чувства нарождаются постепенно.
Жалость, может быть, последней у человека появляется.
Света по-детски вздохнула:
- Мне всегда от парней хотелось сбежать, и ничего не оставалось, как
поддаться на это... Иногда даже нравилось. - Она виновато взглянула на
Вадима. - Но потом я поняла, что дальше так нельзя, мне было двадцать
четыре, и я только теряла. Я совсем не задумывалась, что другие чувствуют,
когда их бросают. Думаю, я никого из них не любила...
- Вы любили себя?
- Когда я поняла, что должна что-то поменять, я уже не так любила себя!
Я изменилась и решила выйти замуж, чтобы покончить со всем с этим. - Света
посмотрела в окно и грустно сказала: - Вы знаете, я - замужняя женщина?
- Я не знал.
- Никто не знает... Мы со Стасом поженились, до замужества я дотянула,
но с каким садизмом бросила его позже. Сбежала от него! - Она закрыла лицо
руками: - Иногда мне казалось, что я - обреченный человек. А потом - нет,
Стас сам виноват, не я, не я! Тогда я стала много думать...
Вадим улыбнулся.
- "Женишься удачно - будешь счастлив, женишься несчастливо, мой друг, -
станешь философом".
- Как раз обо мне! Откуда это?
- Из древности, мой друг! - рассмеялся Вадим. - Это и обо мне тоже.
Света не обратила внимания на его слова и задумчиво сказала:
- Что я вытворяла, прости Господи... Но теперь кончено. - Она
посмотрела Вадиму в лицо с ласковой и робкой улыбкой: - С людьми я больше не
стану играть, это важно, это понять надо...
Ее красивое лицо сияло открытым чувством, и Вадим потеплевшим сердцем
разглядывал эту перемену. "Добрая девочка... А я как обознался, - мысленно
воскликнул он, - на оболочку смотрел!"
Она увидела его глаза и торопливо сказала:
- Если бы я не встретила вас, я бы не изменилась так сильно!
Вадим встал и прошел несколько шагов. Грудь у него стиснуло от боли, он
стал машинально складывать на столе листы.
- Я одинокий человек, - он повернулся к Свете, - и думаю, что совсем не
пригоден к семейной жизни. То, что вам видится моими достоинствами, в
семейной жизни оборачивается недостатками.
Света непонимающе смотрела на него.
- Лучше вернуться в старый дом...
- Вадим, вы о чем?! - воскликнула она встревоженно.
Он рассеянно оглянулся на нее, но ничего не ответил. Тут она заметила
разгром на столе, вываленные фотографии и бумаги. С бьющимся сердцем она
сжала руки и вопросительно уставилась на него.
- Что вы задумали?! - с жаром вскричала она.
- Не волнуйтесь!
- Что здесь происходит? Не скрывайте, я чувствую!
- Я собираю вещи. Мы с женой расстались... утром.
Вадим отошел к книжному шкафу, холодными пальцами потрогал корешки,
вытащил, полистал какую-то книгу, даже углубился в чтение, но сразу закрыл
ее и, по-видимому не сознавая, что делает, поставил обратно. Света смотрела
за его действиями потрясенно. В страшной бездне между ними тонко засветилось
дно, и ее размеры неожиданно сделались обозреваемыми. В голове ее вихрем
пролетела Иркина радостная физиономия, вслед за ней ее собственный вопль:
"О, Господи!" Она, дрожа, боясь спугнуть минуту, пожирала его глазами,
порываясь что-то сказать, но не начинала, а, сдерживая себя, ждала его слов.
- Я уезжаю, - проговорил Вадим, не замечая собеседницы, - но здесь
остается моя дочка.
Сейчас Света видела только его спину и была удивлена, как глубоко тело
человека может выразить его чувства.
- Вадим, - пугаясь и робея начала она, - я тоже одинока, мне некуда
идти.
- Я знаю... мы медленно гибнем... даже те, кто не признается в этом.
Мой знакомый просидел по контракту четырехлетний срок в Америке, потом
приехал сюда. Он перестал спать, глотает снотворные, но не помогает. Молодой
и - полная развалина.
- Мы все остались по одному... Илью взять: такой гордый, а ведь какой
несчастный. Поэтому они с Шустером за мной бегают, передрались, потому что
боятся. Одни остались.
- Я думаю, человек вообще остается один... Только здесь и одиночество
другое. Оно заполняет пустоты, межреберные пространства, гнездится в волосах
- оно повсюду. Вакуум, тонкий порошок, молекулы гриппа в каждой глотке.
Здесь пусты по линейке подстриженные километры кустов, там кусты и здесь
кусты, и все с отрезанными головами. Одиночество костюмов, идущих,
выбрасывая ноги: в них однородность, бесплодность и хаос всего мира.
Солдатчина молодых, одетых в джинсы, - все, как один, все, как в строю: не
отличить, не распознать, быть, как все. Одиночество больше не пахнет
лирической свечкой и ноктюрном из заросшей садом дачи. Оно пахнет
катастрофой, лязгом механизмов, улучшающих жизнь среднего человека. Отнято
последнее пристанище, а взамен подсунута однородность в страстях и целях, и
сами мечты здесь пусты, как эта пошлая культура... Последние сто лет они
истратили на то, чтобы создать машину - разные устройства, позволяющие им
меньше работать и больше получать. Даже одиночество здесь бесчеловечно, как
все, к чему они приложили руку! Острее или сглаженнее, но все русские
чувствуют этот столбняк. В России в начале века говорили о конце света,
потом была революция. Сейчас в России не говорят об этом. Но зато русские,
живущие на Западе, чувствуют апокалиптические настроения, говорят, что Запад
обречен. Я вернусь назад, в Россию... Видите, - Вадим показал рукой на
эвкалипт в окне, - он сбросил старую кору. Я - тоже.
- Только не это! - Света вплотную подошла к Вадиму и, заглянув в глаза,
зашептала: - Без вас... нет моченьки, нету сил. Не оставляйте меня, я
пропаду... и Динка.
- В юности, Света, я играл в театральной студии. Отъезд сюда - как
репетиция смерти.
Лена двигалась в переполненном потоке машин. Распаленный город исходил
прогорклым духом, горбами холмов вздымая дрожащее марево, мечтая повернуть
голову к бездонной прохладе океана. Машина плавилась, набирая в себя жар,
краска шелушилась, обшивка скрипела, через окна и щели испуская табачные
волны.
"Опять перекурила, голова ни к черту! - простонала она, роясь в сумочке
в поисках таблеток перед светофором. - Скорее к воде - куда-нибудь - Вадик -
неужели - все? Что я наделала! Что я наделала?! Куда ты лезешь в левый ряд,
собака! Вся эта жизнь, сколько лет. Я тебя люблю! - взвыло все внутри, - без
тебя не могу! Думаешь, если у меня мозги куриные, я не понимаю, как повезло
с тобой, счастье выпало, но я не удержала, не успела обрадоваться. Как же
это вышло?!"
Лена металась на дороге, подсекая другие машины, забывая показывать
повороты, срезая углы.
"Знаешь, знаешь, знаешь отчего, - начало стучать в голове, - вот из-за
этого, да, да, от себя-то не скрывай, не получалось у тебя это самое не
только с ним, но и с мальчишками до него. Знаю, что ты хочешь от меня?! -
тормоза взвизгнули, и машина, задыхаясь и хрипя, виражом пролетев над
тротуаром, рванула по извилистой дороге. - Не могу, не могу, - било в
голове, - не получается! У других получается, а у меня нет. Кончается ничем,
только страшное напряжение, боль и злость на него, и тошнота. Ах, я дура
глупая, конечно, всегда после ночи или до... - А он чем виноват, ты его
наказываешь столько лет? - Я и себя наказываю! Себя! - крикнула она,
задыхаясь. - Ты можешь что-то менять с собой, но Вадик - твой ребенок! Ты
вышла за него, чтобы защищать и опекать этого младенца, ты сильная, а как ты
нуждаешься в его слабости, незащищенности. И контролируешь, давишь его, как
ребенка, - умная ты, а дура! - До того ты не догадалась, что давлю я его
только вполовину, а больше потому, что у него получается, а у меня нет!! -
Значит, отыгрываешься на нем? - А ты никогда не понимала, почему женщины
кричат?"
Лена резко осадила у поребрика и уронила голову на руки.
"Сама виновата, сама! - гремело в ее голове. - Раньше надо было что-то
делать, сразу, как началось, не бояться, не запираться, гордость, ужас свой