окруживших нас потоками и впитавшихся в нас золотой россыпью, мы отрывали от
себя своими руками. И, замешивая тонны своей жизни на слезах вечной разлуки,
разбрасывали вокруг щедрыми пригоршнями это сокровище, это единственное и
последнее сокровище нашей жизни...
Тогда я прошел, тогда я прошел этот путь и заглянул в свое сердце и в
сердца своих близких, и содрогнулась моя душа. И понял я, что мера жизни
есть боль, а мера боли есть одиночество. И понял я, что останусь один под
этим небом. Слезы и раны малых существ пропитали землю, горьким потоком
вошли в стебли, травы и цветы. Смотри туда, почаще смотри - наверх, вбери в
глаза красоту, дыши ею, помня, что мера жизни - одиночество, и нет, и не
будет другого конца.
Теперь, после того, как мамин дом стал собственностью Лены, она
возненавидела маму неугасимо.
- Ты, конечно, понимаешь, - сказала Лена перед отъездом, - с твоей
матерью и надо было так поступить - она просто заставила меня.
Рано, но мир уже раскален. Эвкалипт шевелит узкими листьями, отбрасывая
томную, побледневшую от жары тень под свои ноги.
- Выспалась, маленькая?
- Кофейку бы...
- Да, Светочка, сейчас.
"Садись на самолет, - бормотала она, - здесь все будет. В Ригу
позвонил... А муж волнуется... почти без ничего, долго ли пробуду, когда
позвоню? Недолго, Стасик, папу пол-жизни не видала..."
Она подняла голову, прислушиваясь к себе, ее светлые глаза потемнели.
Она смотрела перед собой остановившимся взглядом, и странное выражение
пробегало по ее лицу. Если бы мать увидела дочь в эту минуту, то, наверное,
была бы удивлена несоответствием большого внутреннего напряжения с ее обычно
добродушно-безмятежным видом.
"А я ушла и мать увела..."
Не в силах больше лежать неподвижно, Света села на постели, спустила
ноги, машинально завела будильник и осталась сидеть в той же позе. Внезапно
в ее лице промелькнуло беспомощное выражение, она замерла, превозмогая себя,
но не сдержалась, и ее глаза наполнились медленными и полными слезами. Она
потрепала себя по щеке, улыбнулась, потрепала с другой стороны и взглянула
на мать, появившуюся в дверях.
- Ты что Стасу по телефону сказала?
- Столько времени прошло... - мягко проговорила Нина Ивановна.
- Ты в любви не понимаешь, а советы мне даешь.
- По совести, не такой он муж хороший. Недостоин он тебя. Я раньше
нет-нет, да подумаю так, только тебе не говорила, - Нина Ивановна как будто
неожиданно для себя крепко проговорилась. - А отсюда виднее... Максим не в
пример солиднее, - она впервые заговорила о Шустере прямо.
- Деньги у него солидные, - заметила дочь.
- Я не это имела в виду!
Света зорко взглянула на мать, а та смутилась, но не конфузливо, а с
негодованием и даже слегка всплеснула руками.
- Как ты подумать о матери такое могла? А все-таки Стасик муж!
- Ты разное говоришь... Что ты надумала?
Нина Ивановна склонилась над чашкой, помешивая кофе. Она, казалось,
имела что-то в виду, но догадаться до этого дочь должна была сама. Нина
Ивановна женщина спокойная, добродушная, как говорится, хорошая, обыкновенно
с теплым выражением лица, на котором читалось ее стремление обойти углы,
шероховатости и привести окружающих в гармоническое состояние, сейчас
чувствовала себя растерянно и отчасти виновато. Хотя ее лицо и выражало эти
чувства, дочь ее, тонко изучившая характер матери, знала, что это блеф для
неискушенного взгляда и ее простецкое лицо выражает не полную правду. И,
даже, это совсем и не правда. Нет, Нина Ивановна не изъяснялась в
мудрено-дипломатической форме, ее язык не отличался изысканностью, она не
настаивала на своей точке зрения, но часто, по прошествии времени
выяснялось, что она имела мнение отличное, если не сказать противоположное
тому, что слышали от нее собеседники. Действительно, несмотря на то, что
она, бесспорно, хорошо относилась к людям, не было, пожалуй, никого, кто не
спросил бы себя однажды с удивлением: а что же такое Нина Ивановна и что она
на самом деле думает о том или этом? Многие, знавшие ее и по десятку лет, не
смогли бы ответить на этот вопрос, ибо выражалась она округло, туманно и
всегда была согласна именно с тем собеседником, с которым вела разговор. При
заурядной внешности и смиренном поведении, она оставалась до некоторой
степени "черным ящиком" для собственной дочери, которая наблюдала за ней
иногда с любопытством, а временами с тайным раздражением, не в силах поймать
центральный стержень этого неуловимого характера. В то же время, дочь очень
любила мать и глубоко усвоила ее манеру всегдашнего доброжелательного
согласия. В обыденном течении дел Нина Ивановна играла явно зависимую роль.
Внимательно наблюдая обеих, можно было предположить, что эта позиция ей
чем-то удобна и выбрана с определенной идеей.
Меняя щекотливую тему, Нина Ивановна протянула:
- Тебе к папе надо бы поласковее...
- Он нас шестнадцать лет не вспоминал, а теперь любит?
- Может, он поумнел?..
- Это я видела! - выкрикнула Света, бледнея от гнева.
- Что ж, - бесстрашно в своем простодушии заметила Нина Ивановна, - он
сюда нас позвал и машину тебе купил.
- Мы к нему не вернемся! - Света порывисто вскочила. - Не смотри на
меня, как пес, нет и точка! Иди, у тебя кипит, - неуверенно добавила она,
почувствовав властную линию материнского решения.
Она раздвинула плотные шторы, с досадой взглянула на выбеленное сильной
жарой небо, присмиревшие кусты и деревья и, поскорей задернув их, с
интересом принялась разглядывать себя в зеркало. На нее смотрело очень
красивое лицо, как раз такое, какие сейчас в моде. Никаких досадных помех,
ничего старомодного. "Настоящая красота, не клеенная, - подумала она и
расстегнула верхнюю пуговицу воздушного пеньюара. - Высокая, на голову выше
мамы, и такая фигура... Мужики с ума сходят! Господи, я сама от себя с ума
схожу! - радостно засмеялась она. - А ведь сегодня Новый Год, - пролетела
мысль, - но такая жарища... Никакого ощущения праздника".
Звякнул замок входной двери, по коридору послышались шаги Шустера.
- Ты встала?
- Я здесь! - отозвалась Света.
Шустер - низкорослый, с кривоватой сливообразной головой, глаза играют,
проборчик, как стрелочка, и волосики тонко уложены по бокам. Хорошо выбрит.
- С Новым Годом, детка! - целовал красавицу Шустер.
- Максик... - Света повела плечами, - что это за кассета у тебя из
кармана торчит?
- Передача из Севастополя. Собрание шлюх постановило морякам с кораблей
НАТО - не давать!
Света рассмеялась, Шустер не удержался тоже.
- Ты не забыла, на Новый Год идем к Ирке? Анжела приехала из Мексики.
Он начал прижиматься к ней, в его глазах загорелся неутоленный огонь.
Света смеялась, отодвигаясь, но ее пышное тело действовало как бы
самостоятельно, только отчасти соответствуя желаниям своей хозяйки. Это
непрерывное зовущее движение груди, бедер и длиннейших голых ног притягивало
к ней мужчин без разбора, доводя до умоисступления, - так ярко и неугасимо
пылало в ней откровенное женское естество.
Вошла Нина Ивановна, вытирая руки, лицо ее сияло добротой.
- Мамуля, это грандиозно, муж Анжелы - настоящий атташе! - Света сильно
вытянулась, легко выгнув изящные руки, и весело рассмеялась: - Начинается
новая жизнь!
Нина Ивановна заворковала, доставая красивые чашки и разглядывая
Шустера:
- Я тебя пирожными угощу, утром испекла, да моя красавица фигурку
бережет.
- Такую фигурку надо беречь, как сокровище! - в восторге подхватил
гость срывающимся голосом. Нина Ивановна опустила глаза, а Шустер бегло
воскликнул:
- Я спросить хотел, Нина Ивановна, как квартирка, удобна ли?
- Удобно, спасибо прямо огромное, - ответила та, смутившись.
В лице Нины Ивановны Шустер разглядел немного, наверное, потому, что не
очень интересовался, но если бы он знал Нину Ивановну получше, то увидел бы
здесь не только покоренную его щедростью смешную простоту, но и легкую
брезгливость, вероятно, оттого, что покровительство было принято и еще
оттого, что об этом ей так бестактно и прямолинейно напомнили.
- Мы обременяем тебя... А, может, к папе вернемся... папа-то ждет нас.
- Детка, - встревоженно повысил голос Шустер, обернувшись к Свете, -
возвращаться туда нецелесообразно, если рассуждать логически! С папой мы
рассорились. Зачем от чужого человека дорогие вещи принимать?
Света подняла на него глаза и сразу опустила. Ее полупрозрачный халатик
в лучах солнца красиво прикрывал полную грудь. Шустер сладко оглядел молодую
женщину.
- Машину папе отвезем, а для девочки новую прикупим. Она будет как бы
наша с тобой, а ездить ты будешь. Сама себе и выберешь!
У Светы порозовели щеки, но она отвернулась и пошла к столу, не сказав
ничего.
- Я варенье из ежевики сварила, думаю, все как в России будет, -
приговаривала Нина Ивановна, доставая новое угощение.
- В супермакете ежевику собрали?
- В лесочке растет.
- Где вы ежевичный лес нашли? - спросил Шустер подозрительно.
- Мамуля с грудным ребенком сидит в семье "старых русских", лесок около
их дома. Говорит, деньги надо самим зарабатывать, от папы ей брать неудобно.
Они предлагают всю неделю спать с ребенком, а домой только на выходные
приезжать.
- Идея неплохая. Дорога туда и обратно, издержки на транспорт, известно
какие тут расстояния, - в голосе Шустера послышалось вдохновение. - Если
обдумать - лучше там ночевать, здоровье сбережете. К тому же компания, новые
друзья - во всех отношениях интересный вариант.
- Как ты о нас заботишься, - Нина Ивановна взглянула на Шустера
проницательно. - Только беспокойно оставлять Свету одну...
- Я малышку не оставлю - это определенно! - в негромком голосе Шустера
запели фанфары. - Едем за новогодними подарками!
- Максик!
Все вспыхнули, задвигались, засмеялись, открывая и закрывая дверцы
шкафа, что-то вытаскивая и разглядывая в зеркало.
- А если блузку зеленую?
- Я бы костюм хотела. - Смущение, восторг, любезности, дверцы шкафа
захлопали быстрее.
- Не слишком ли строго?
- Именно костюм! - Шустер оживленно включился в разговор: - Ты у меня
элегантной дамой станешь!
- Черный.
- Нет, поярче!
- Бордовый?
- О! - задрожали вокруг.
- Бордовый, шикарный!
- Красивей всех будешь!
Не прошло и четверти часа, как Света, нарядная, дышащая духами,
спускалась с Шустером к машине, смеясь и что-то крича маме, с удовольствием
кивавшей им с балкона. День горел, и сияло лето, и впереди были наслаждения.
Под неунывающим солнцем на кустах распустились огромные цветы, и мир
стал оранжереей. Кто-то пел, кто-то вскрикивал, шумел в листьях, догонял
друг друга, пел победу или обозревал местность с конька крыш. Время шло к
обеду. В машине была невероятная жара.
На газоне большая птица, напоминающая ворону, с большим чувством
собственного достоинства медленно и, почти не поводя головой, выглядывала
червяков между травинками. Летать ей лень. Заметив шевеление, она, вытянув
вперед голову, как скаковая лошадь, стремительно набежала на жертву и
вытащила ее из земли мощным клювом.
- Эти птицы поют, как клаксон на старинных машинах, - заметила Света,
хватая ртом первую прохладу из кондиционера.
- Ты заметила - это единственная птица, которая не убегает, когда
подходишь, а смотрит, как человек, прямо тебе в глаза?
- Да, странно...
- А если я посмотрю тебе в глаза? - азартно спросил Шустер, погладив
Свету по бедру.
Она взглянула в его зарумянившееся лицо, провела по его руке пальцами.
- Я думаю, можно ехать.
Узкая улица были заставлена машинами, но Шустер лавировал между ними с
большой опытностью. Вскоре они выбрались на широкий проспект - дрожащий,
изнемогающий от страстного, захлебывающегося рева моторов и белого
напряжения солнца. Казалось, настали его последние минуты. Света, не каждый
день выезжавшая из дома, глазела по сторонам с любопытством.
- Как ты по левой стороне ездишь, у меня голова кружится! - воскликнула
она, не утерпев.
- Я приехал и сразу в аварию попал!
- А я, как приехала, дорогу не могла перейти - в другую сторону
смотрела. Думала, все - задавят!
- Детка, лучше дома сиди! - закричал Шустер с тревогой.
Он перешел на крайнюю полосу и поставил машину около яркого кафе.
- Закусим? - любезно предложил он, открывая дверцу.
Света выпорхнула из машины, ей хотелось запеть. Пока Шустер проверял
дверцы, она, не торопясь, направилась к столику, по соседству с которым
сидели молодые хорошо одетые люди, отметившие красивую женщину. Через минуту
официантка приняла заказ, и на столе появились ледяные напитки и сласти.
Света крутила головой, расслабленно и довольно громко смеялась, так что
Шустер, вначале смотревший на нее с обожанием, ревниво и недовольно сказал:
- Говори потише, вон тот вроде по-русски понимает.
Она повернулась, увидела седого человека, рассеянно смотревшего в их
сторону, и громко сказала:
- Этот, что ли? Посмотри, какая у него глупая рожа - типичный
австралиец!
Человек остановил на ней долгий взгляд, потом отвернулся к спутнице и
тихо спросил по-русски:
- Как кофе?
Но Света уже потеряла к нему интерес, восхищенная ослепительным днем и
предстоящими приключениями. Она сияющими глазами оглядела окружающие
столики: тонкий, но вполне различимый звук триумфальных оркестров послышался
вдали. У нее закружилась голова. Не в силах больше ни минуты сидеть в
бездействии, она легко вскочила, и уже через минуту они мчались в потоке,
несколько скорей, чем можно, мешая другим, но зато - быстрее приближаясь к
заветной цели.
Через несколько поворотов показался огромный торговый центр. Они нашли
место для машины и, не мешкая, устремились в возбужденную атмосферу общего
удовольствия. Первый десяток магазинов они пролетели, как на крыльях,
разглядывая, ощупывая и иногда примеряя. Света стала говорливой, теплой.
Щеки ее пылали. Шустер, окрыленный неожиданной переменой, счастливо
разглядывал ее, пожимал ручки и даже целовал со страстью то в одной, то в
другой кабинке. В его руках замелькали первые покупки.
Фиеста разгоралась. В одном месте Света присмотрела сразу много вещей,
но никак не могла выбрать что-то определенное. То казалось, что они
нравятся, то - нет. Некоторые из них повторяли платья, что были куплены
раньше... Нет в них изюминки, решила Света, и Шустер согласился с
готовностью и легкой радостью вполне влюбленного человека.
К концу третьего часа пакеты, которые тащил Шустер, стали оттягивать
ему руки, а подходящий костюм так и не попадался. Один был слишком узок,
другой короток, в третьем месте - неподходящий оттенок, а в четвертом,
кажется, и ничего, но дорого, а магазин, однако ж, не солидный.
Они заканчивали последний круг, когда заметили еще один магазин одежды.
К их великой радости там было то, что они так долго искали. Света долго
примеряла перед зеркалом костюмы всех оттенков, Шустер и продавцы
возбужденно бегали вокруг ее кабинки, поднося и убирая лишнее, и, наконец,
она выбрала самый модный и дорогой. Шустер заплатил, и они еще долго
разглядывали покупку, причем она костюм, а он нашивку с названием известной
фирмы. Костюм был так красив, что Света захотела прямо в нем поехать домой.
Но Шустер, поколебавшись, попросил упаковать его в пакет с именем торгового
дома и, когда они отправились к машине, нес пакет так, чтобы все проходящие
могли увидеть, в каком дорогом магазине они побывали.
Но до того, как они покинули гостеприимный храм, один из продавцов,
дружелюбно улыбаясь, обратился к Шустеру с вопросом:
- На каком языке вы разговариваете?
- На русском, - Шустер учтиво улыбнулся.
Продавец обернулся к коллеге и радостно воскликнул:
- Что я тебе говорил! Это действительно один из кавказских языков!
Солнце заметно передвинулось, шел шестой час. Сложив покупки в
багажник, Шустер повез даму обедать. На улицах и в кафе было много народу,
город набирал обороты предновогоднего ажиотажа. Света блаженно отдыхала,
размякшая и тихая, поглядывая на своего спутника: загадочным и медлительным
становился ее взгляд. Сейчас в этих глазах не сверкала сообразительность,
которая свойственна некоторым женщинам, про которых трудно сказать, что они
очень умны, но, безусловно, нельзя считать их и глупыми. Нет, это не особая
цепкость, помогающая безошибочно определять ситуацию, угадывать характеры и,
держа нос по ветру, двигаться к каждой новой задумке. Очень вероятно, что и
Света обладала этим незаменимым свойством. Но помимо него, в ней был и ум,
однако похожий на ту же цепкость - смекалистый, быстрый, точный. Обращенный
на так для нее понятную жизнь среди мужчин и вещей, обработанный, даже
отшлифованный в исхоженном ею пространстве, он - этот ум, - как побег в
тенистом лесу, рвался в верхний ярус, не распускаясь богатством листьев,
цветов и плодов, но отдавая своему упорному, напружиненному телу все соки,
пробивал чужие листья, цветы и плоды. Как часто бывает в жизни, никто не
обработал этот ум, протянув ему милосердную руку. Как мог этот ум полюбить
то, что ему неизвестно? Он стал таким, потому что не знал, что бывает
иное...
Машина поравнялась с яркой вывеской, Шустер притормозил и показал на
вход:
- Русский ресторан.
- О! - в один голос вскричали оба.
Из дорогой машины вышла дама, убранная мехами, ниспадающими
ослепительным каскадом. Света обомлела, с восторгом разглядывая меха, и,
запинаясь, сказала:
- Такая вещь... Сколько же денег?..
- Так ведь жара тридцать! - простонал Шустер, кривляясь. - Она же под
мехами потная!
Света не обратила на него внимания.
- Кто это может быть? - робко и даже потрясенно спросила она.
- Соотечественники, - несносным голосом проблеял тот, - в ресторан
приехали!
- Я тоже хочу! - мгновенно вскричала она.
- Там невкусно и песни про Мурку.
- Поворачивай туда!
- Ты не одета!
Света сверкнула глазами.
- А, черт! - брякнула в сильной досаде, - в другой раз.
- Ладушки, в другой раз! - Шустер прибавил газку. - Жизнь кончена -
есть хочу, - бормотал он, разыскивая свободное место. Покрутившись немного
по улицам, они облюбовали симпатичное кафе. Но в тот момент, когда они
собирались втиснуть машину в узкую щель между двумя другими, поближе ко
входу, стоявший впереди открытый "Форд" начал пятиться на то же самое место.
Шустер не успел опередить его и рассвирепел:
- Аборигенская рожа! - взвизгнул он.
- На себя-то посмотри! - на чистейшем русском откликнулись из открытой
машины.
Света расмеялась ярким звоночком, вытирая глаза. Рядом качалось мрачное
и голодное лицо друга. После долгих мытарств они пристроили машину на
соседней улице, дошли пешком до кафе и, разместившись у окна, заказали обед.
Официант разлил вино, и Шустер, почувствовав себя гораздо лучше, поднял
первый бокал за красавицу. Зазвенели рюмки, зазвенели голоса. Подали
приборы. Блеснул яркий металл. Салфетки розовые, белые, тонкая свежесть и
предвкушение. Вот зажигают свечи - стол засветился, заиграл. Ажурные блики,
нежные тени сквозь воздушную желтизну вина... Рядом теплые губы и чудно
светящиеся глаза. Хрупкая прелесть момента. Дай поцеловать!
Вдруг красная вспышка вблизи. Алым огнем зажглась середина стола! Там в
бликах огней, как огромная роза, страшный, ослепительный рак - жаркой волною
Красного моря. Всплесни руками и смотри на него, удивись таинственной форме,
загадке, поднятой из мрака глубин: он рожден удивлять.
И вот чудный дух - несут жаркое. На овальном блюде пылающий бронзовый
бок, истекающий сочной истомой. Острый и сильный вкус, и ты горишь -
подчиняясь и млея. Спасение в прозрачных листьях салата. Их отдохновение и
хруст, и сладость...
После третьего бокала Шустер, заметно повеселевший, говорил:
- Я все могу достать, не сомневайся. С моими связями - раз-два, и все
будет!
- Как ты связи нашел, ведь тут австралы всюду?
- Какие австралы, когда свои люди! Звонит мне девочка из "Duty free" и
говорит: "Есть фотоаппараты". Я еду и беру восемь штук.
- Так они всюду лежат... - неуверенно заметила Света.
- Эта девочка их так провела, что они впол-цены ей и впол-цены мне. -
Шустер подмигнул и деловито добавил: - Главное блат найти - тогда живем!
Быстро пролетело время за приятным разговором. Шустер рассказал, что
его друзья купили на прошлой неделе. Потом разговор плавно вернулся на их
собственные покупки, они поговорили о будущем. Обсудили, когда лучше
выезжать и возвращаться после магазинов. Интересно было поговорить о том,
что знакомые покупают вещи качеством хуже и довольно-таки редко. Решили, что
они будут покупать вещи чаще. Света рассказала, что она любит покупать
больше, а что - меньше. Шустер рассказал о себе. Они еще раз обсудили, что
купят в следующий раз и сколько истратят на это денег.
Заплатив за обед, они вышли на воздух.
Был час заката. Солнце, почувствовав вечер, смирилось, небо потеряло
яркий цвет, задрожало, заструилось глубоким светящимся куполом, и тогда
пролетели, протянулись, как длинные пальцы, теплые, желтые тени. Город
облегченно вдохнул легкое вечернее тепло... Послышалась музыка. Но она не
разрушила тишину, входящую в мир, ее ускользающую и хрупкую нежность.
Узнавая эту тишину, люди поднимали глаза, ловя кроткий умирающий свет.
Пронизывая розовое и беспечное пространство, исподволь там и сям, уклончиво,
но упорно легли первые серые точки, пятна, прокладывая путь угрюмым теням.
Мир неудержимо старел... Испуганные косым светом, смиренно закрыли глаза
фасады домов. Волшебной, таинственной дамой в город вернулась тень, грудью
легла на город, синей истомой обведя глаза. На лицах появились иные улыбки -
уже коварные, уже ночные...
Света и Шустер в молчании дошли до машины, когда Шустер, открывая ей
дверь, сказал:
- А ты ценничек с костюма пока не отрывай. Может, кто в гости зайдет.
- ...Я, девочки, ему и говорю, здесь климат слишком жаркий, я в Европу
хочу, мне вообще эта Мексика надоела, а он мне, что же я могу сделать - это
служба. А я ему и говорю: ты подумай.
- Правильно.
- Всегда можно какое-то место найти. А он мне говорит, я не уверен. Я
тогда и говорю: я сама поеду, поживу.
- Вот именно!
- Не могу я мексиканцам безграмотным свою живопись показывать. Я один
дом продам и куплю квартиру в Париже. Грешно свой талант хоронить, Бог не
прощает ошибок против духа.
- Анжела, так ему и скажи! - бурно подхватила Ирка.
- Девочки, как пуста и бесплодна жизнь, как мало в ней света - особенно
в Мексике - как томительны наши порывы. Но я верю, в один день музыка все
разрешит...
- М-м-м...
Три женщины с изяществом, почти на полу, расположились в полумраке
малой гостиной Иркиного дома, сплошь увешанной картинами очень крупного
размера. Эти картины были написаны Анжелой еще в бытность ее в Австралии.
Причастившись духовной жизни сестры хотя бы косвенно, окружая ее
самозабвенной услужливостью в часы, когда Анжела творила, Ирка была
награждена, став, до некоторой степени, совладелицей творческого наследия.
Она, не поскупившись, одела полученные картины в монументальные и, к слову
сказать, чрезвычайно дорогие рамы. С трепетом она посвящала гостей в
разнообразные истории их создания. Была, впрочем, еще одна причина, почему
картины эти составляли даже предмет гордости: помещенные на стены, они
безошибочно определяли Иркину социальную принадлежность - может быть, не на
самом верху, но гораздо солиднее многих прочих.
В гостиной загадочно горели свечи, на столике медленно тлела сандаловая
палочка, источая удушливый, томный запах. Света, остро наслаждаясь минутой,
сияющими глазами выглядывала из глубокого кресла, потягивая какой-то крепкий
и божественно вкусный напиток. Ирка поместилась у ног сестры, а Анжела, как
обычно раскинувшись в позе восточного владыки, не торопясь, развивала свою
мысль:
- Я нашла колдуна, он почти не понимает нормальную речь, но чувствует
мою сенситивную ауру. Иногда трудно...
- Точно! - влезла Ирка.
- ...трудно, когда столько тела... не совсем уже духовно... - протянула
Анжела низким голосом, и Ирка легко ушла в тень. - Надо тоньше,
неуловимее... Больше изящества, музыки. В общем, мы с ним хорошо стакнулись!
- За тебя и Старый Год! - Ирка чокнулась с сестрой.
- Каждый хотел бы много тела... - безгрешно прошептала Света и открыла
привезенный Анжелой фотоальбом.
- Он не совсем чиновник, - протянула она, почтительно разглядывая
фотографию Анжелиного мужа, - интересный мужчина. Кого он мне напоминает?..
Никиту Михалкова! Кот! Котик! Мур-мур - это и мой стиль. Чувствуется, что он
мужчина нашего круга, правда? И фильмы у него такие тонкие, как бордовый
костюмчик... Сидит удобно, нигде не жмет и пройтись в нем не стыдно!
- Ха-ха-ха!
В дверях появился Шустер, бегло оглядел компанию. "Сухая и загорелая.
Потасканная изрядно, но ничего телка", - подумал он об Анжеле и сказал с
сальной фамильярностью:
- Вы скромная и роскошная одновременно, вы все можете себе позволить.
Анжела взглянула из-под тяжелых век как будто любезно, но с оттенком
такого чувства, что глаза его мигнули, и он продолжал чуть-чуть торопливей:
- Ваш сынок - такой интеллигентный юноша, но почему он только на
английском отвечает?
- Он с самого приезда из России, в одиннадцать лет, наотрез отказался
по-русски разговаривать. Не буду, говорит, и знать этот язык не хочу. И,
действительно, как отрезало!
- Да... - пропела Ирка восхищенно, - как развитые дети все понимают...
- и повернула Шустера к двери: - Не бросай их одних.
Из телевизора послышались крики: "Рождественская Распродажа! Кристмас!
себя своими руками. И, замешивая тонны своей жизни на слезах вечной разлуки,
разбрасывали вокруг щедрыми пригоршнями это сокровище, это единственное и
последнее сокровище нашей жизни...
Тогда я прошел, тогда я прошел этот путь и заглянул в свое сердце и в
сердца своих близких, и содрогнулась моя душа. И понял я, что мера жизни
есть боль, а мера боли есть одиночество. И понял я, что останусь один под
этим небом. Слезы и раны малых существ пропитали землю, горьким потоком
вошли в стебли, травы и цветы. Смотри туда, почаще смотри - наверх, вбери в
глаза красоту, дыши ею, помня, что мера жизни - одиночество, и нет, и не
будет другого конца.
Теперь, после того, как мамин дом стал собственностью Лены, она
возненавидела маму неугасимо.
- Ты, конечно, понимаешь, - сказала Лена перед отъездом, - с твоей
матерью и надо было так поступить - она просто заставила меня.
Рано, но мир уже раскален. Эвкалипт шевелит узкими листьями, отбрасывая
томную, побледневшую от жары тень под свои ноги.
- Выспалась, маленькая?
- Кофейку бы...
- Да, Светочка, сейчас.
"Садись на самолет, - бормотала она, - здесь все будет. В Ригу
позвонил... А муж волнуется... почти без ничего, долго ли пробуду, когда
позвоню? Недолго, Стасик, папу пол-жизни не видала..."
Она подняла голову, прислушиваясь к себе, ее светлые глаза потемнели.
Она смотрела перед собой остановившимся взглядом, и странное выражение
пробегало по ее лицу. Если бы мать увидела дочь в эту минуту, то, наверное,
была бы удивлена несоответствием большого внутреннего напряжения с ее обычно
добродушно-безмятежным видом.
"А я ушла и мать увела..."
Не в силах больше лежать неподвижно, Света села на постели, спустила
ноги, машинально завела будильник и осталась сидеть в той же позе. Внезапно
в ее лице промелькнуло беспомощное выражение, она замерла, превозмогая себя,
но не сдержалась, и ее глаза наполнились медленными и полными слезами. Она
потрепала себя по щеке, улыбнулась, потрепала с другой стороны и взглянула
на мать, появившуюся в дверях.
- Ты что Стасу по телефону сказала?
- Столько времени прошло... - мягко проговорила Нина Ивановна.
- Ты в любви не понимаешь, а советы мне даешь.
- По совести, не такой он муж хороший. Недостоин он тебя. Я раньше
нет-нет, да подумаю так, только тебе не говорила, - Нина Ивановна как будто
неожиданно для себя крепко проговорилась. - А отсюда виднее... Максим не в
пример солиднее, - она впервые заговорила о Шустере прямо.
- Деньги у него солидные, - заметила дочь.
- Я не это имела в виду!
Света зорко взглянула на мать, а та смутилась, но не конфузливо, а с
негодованием и даже слегка всплеснула руками.
- Как ты подумать о матери такое могла? А все-таки Стасик муж!
- Ты разное говоришь... Что ты надумала?
Нина Ивановна склонилась над чашкой, помешивая кофе. Она, казалось,
имела что-то в виду, но догадаться до этого дочь должна была сама. Нина
Ивановна женщина спокойная, добродушная, как говорится, хорошая, обыкновенно
с теплым выражением лица, на котором читалось ее стремление обойти углы,
шероховатости и привести окружающих в гармоническое состояние, сейчас
чувствовала себя растерянно и отчасти виновато. Хотя ее лицо и выражало эти
чувства, дочь ее, тонко изучившая характер матери, знала, что это блеф для
неискушенного взгляда и ее простецкое лицо выражает не полную правду. И,
даже, это совсем и не правда. Нет, Нина Ивановна не изъяснялась в
мудрено-дипломатической форме, ее язык не отличался изысканностью, она не
настаивала на своей точке зрения, но часто, по прошествии времени
выяснялось, что она имела мнение отличное, если не сказать противоположное
тому, что слышали от нее собеседники. Действительно, несмотря на то, что
она, бесспорно, хорошо относилась к людям, не было, пожалуй, никого, кто не
спросил бы себя однажды с удивлением: а что же такое Нина Ивановна и что она
на самом деле думает о том или этом? Многие, знавшие ее и по десятку лет, не
смогли бы ответить на этот вопрос, ибо выражалась она округло, туманно и
всегда была согласна именно с тем собеседником, с которым вела разговор. При
заурядной внешности и смиренном поведении, она оставалась до некоторой
степени "черным ящиком" для собственной дочери, которая наблюдала за ней
иногда с любопытством, а временами с тайным раздражением, не в силах поймать
центральный стержень этого неуловимого характера. В то же время, дочь очень
любила мать и глубоко усвоила ее манеру всегдашнего доброжелательного
согласия. В обыденном течении дел Нина Ивановна играла явно зависимую роль.
Внимательно наблюдая обеих, можно было предположить, что эта позиция ей
чем-то удобна и выбрана с определенной идеей.
Меняя щекотливую тему, Нина Ивановна протянула:
- Тебе к папе надо бы поласковее...
- Он нас шестнадцать лет не вспоминал, а теперь любит?
- Может, он поумнел?..
- Это я видела! - выкрикнула Света, бледнея от гнева.
- Что ж, - бесстрашно в своем простодушии заметила Нина Ивановна, - он
сюда нас позвал и машину тебе купил.
- Мы к нему не вернемся! - Света порывисто вскочила. - Не смотри на
меня, как пес, нет и точка! Иди, у тебя кипит, - неуверенно добавила она,
почувствовав властную линию материнского решения.
Она раздвинула плотные шторы, с досадой взглянула на выбеленное сильной
жарой небо, присмиревшие кусты и деревья и, поскорей задернув их, с
интересом принялась разглядывать себя в зеркало. На нее смотрело очень
красивое лицо, как раз такое, какие сейчас в моде. Никаких досадных помех,
ничего старомодного. "Настоящая красота, не клеенная, - подумала она и
расстегнула верхнюю пуговицу воздушного пеньюара. - Высокая, на голову выше
мамы, и такая фигура... Мужики с ума сходят! Господи, я сама от себя с ума
схожу! - радостно засмеялась она. - А ведь сегодня Новый Год, - пролетела
мысль, - но такая жарища... Никакого ощущения праздника".
Звякнул замок входной двери, по коридору послышались шаги Шустера.
- Ты встала?
- Я здесь! - отозвалась Света.
Шустер - низкорослый, с кривоватой сливообразной головой, глаза играют,
проборчик, как стрелочка, и волосики тонко уложены по бокам. Хорошо выбрит.
- С Новым Годом, детка! - целовал красавицу Шустер.
- Максик... - Света повела плечами, - что это за кассета у тебя из
кармана торчит?
- Передача из Севастополя. Собрание шлюх постановило морякам с кораблей
НАТО - не давать!
Света рассмеялась, Шустер не удержался тоже.
- Ты не забыла, на Новый Год идем к Ирке? Анжела приехала из Мексики.
Он начал прижиматься к ней, в его глазах загорелся неутоленный огонь.
Света смеялась, отодвигаясь, но ее пышное тело действовало как бы
самостоятельно, только отчасти соответствуя желаниям своей хозяйки. Это
непрерывное зовущее движение груди, бедер и длиннейших голых ног притягивало
к ней мужчин без разбора, доводя до умоисступления, - так ярко и неугасимо
пылало в ней откровенное женское естество.
Вошла Нина Ивановна, вытирая руки, лицо ее сияло добротой.
- Мамуля, это грандиозно, муж Анжелы - настоящий атташе! - Света сильно
вытянулась, легко выгнув изящные руки, и весело рассмеялась: - Начинается
новая жизнь!
Нина Ивановна заворковала, доставая красивые чашки и разглядывая
Шустера:
- Я тебя пирожными угощу, утром испекла, да моя красавица фигурку
бережет.
- Такую фигурку надо беречь, как сокровище! - в восторге подхватил
гость срывающимся голосом. Нина Ивановна опустила глаза, а Шустер бегло
воскликнул:
- Я спросить хотел, Нина Ивановна, как квартирка, удобна ли?
- Удобно, спасибо прямо огромное, - ответила та, смутившись.
В лице Нины Ивановны Шустер разглядел немного, наверное, потому, что не
очень интересовался, но если бы он знал Нину Ивановну получше, то увидел бы
здесь не только покоренную его щедростью смешную простоту, но и легкую
брезгливость, вероятно, оттого, что покровительство было принято и еще
оттого, что об этом ей так бестактно и прямолинейно напомнили.
- Мы обременяем тебя... А, может, к папе вернемся... папа-то ждет нас.
- Детка, - встревоженно повысил голос Шустер, обернувшись к Свете, -
возвращаться туда нецелесообразно, если рассуждать логически! С папой мы
рассорились. Зачем от чужого человека дорогие вещи принимать?
Света подняла на него глаза и сразу опустила. Ее полупрозрачный халатик
в лучах солнца красиво прикрывал полную грудь. Шустер сладко оглядел молодую
женщину.
- Машину папе отвезем, а для девочки новую прикупим. Она будет как бы
наша с тобой, а ездить ты будешь. Сама себе и выберешь!
У Светы порозовели щеки, но она отвернулась и пошла к столу, не сказав
ничего.
- Я варенье из ежевики сварила, думаю, все как в России будет, -
приговаривала Нина Ивановна, доставая новое угощение.
- В супермакете ежевику собрали?
- В лесочке растет.
- Где вы ежевичный лес нашли? - спросил Шустер подозрительно.
- Мамуля с грудным ребенком сидит в семье "старых русских", лесок около
их дома. Говорит, деньги надо самим зарабатывать, от папы ей брать неудобно.
Они предлагают всю неделю спать с ребенком, а домой только на выходные
приезжать.
- Идея неплохая. Дорога туда и обратно, издержки на транспорт, известно
какие тут расстояния, - в голосе Шустера послышалось вдохновение. - Если
обдумать - лучше там ночевать, здоровье сбережете. К тому же компания, новые
друзья - во всех отношениях интересный вариант.
- Как ты о нас заботишься, - Нина Ивановна взглянула на Шустера
проницательно. - Только беспокойно оставлять Свету одну...
- Я малышку не оставлю - это определенно! - в негромком голосе Шустера
запели фанфары. - Едем за новогодними подарками!
- Максик!
Все вспыхнули, задвигались, засмеялись, открывая и закрывая дверцы
шкафа, что-то вытаскивая и разглядывая в зеркало.
- А если блузку зеленую?
- Я бы костюм хотела. - Смущение, восторг, любезности, дверцы шкафа
захлопали быстрее.
- Не слишком ли строго?
- Именно костюм! - Шустер оживленно включился в разговор: - Ты у меня
элегантной дамой станешь!
- Черный.
- Нет, поярче!
- Бордовый?
- О! - задрожали вокруг.
- Бордовый, шикарный!
- Красивей всех будешь!
Не прошло и четверти часа, как Света, нарядная, дышащая духами,
спускалась с Шустером к машине, смеясь и что-то крича маме, с удовольствием
кивавшей им с балкона. День горел, и сияло лето, и впереди были наслаждения.
Под неунывающим солнцем на кустах распустились огромные цветы, и мир
стал оранжереей. Кто-то пел, кто-то вскрикивал, шумел в листьях, догонял
друг друга, пел победу или обозревал местность с конька крыш. Время шло к
обеду. В машине была невероятная жара.
На газоне большая птица, напоминающая ворону, с большим чувством
собственного достоинства медленно и, почти не поводя головой, выглядывала
червяков между травинками. Летать ей лень. Заметив шевеление, она, вытянув
вперед голову, как скаковая лошадь, стремительно набежала на жертву и
вытащила ее из земли мощным клювом.
- Эти птицы поют, как клаксон на старинных машинах, - заметила Света,
хватая ртом первую прохладу из кондиционера.
- Ты заметила - это единственная птица, которая не убегает, когда
подходишь, а смотрит, как человек, прямо тебе в глаза?
- Да, странно...
- А если я посмотрю тебе в глаза? - азартно спросил Шустер, погладив
Свету по бедру.
Она взглянула в его зарумянившееся лицо, провела по его руке пальцами.
- Я думаю, можно ехать.
Узкая улица были заставлена машинами, но Шустер лавировал между ними с
большой опытностью. Вскоре они выбрались на широкий проспект - дрожащий,
изнемогающий от страстного, захлебывающегося рева моторов и белого
напряжения солнца. Казалось, настали его последние минуты. Света, не каждый
день выезжавшая из дома, глазела по сторонам с любопытством.
- Как ты по левой стороне ездишь, у меня голова кружится! - воскликнула
она, не утерпев.
- Я приехал и сразу в аварию попал!
- А я, как приехала, дорогу не могла перейти - в другую сторону
смотрела. Думала, все - задавят!
- Детка, лучше дома сиди! - закричал Шустер с тревогой.
Он перешел на крайнюю полосу и поставил машину около яркого кафе.
- Закусим? - любезно предложил он, открывая дверцу.
Света выпорхнула из машины, ей хотелось запеть. Пока Шустер проверял
дверцы, она, не торопясь, направилась к столику, по соседству с которым
сидели молодые хорошо одетые люди, отметившие красивую женщину. Через минуту
официантка приняла заказ, и на столе появились ледяные напитки и сласти.
Света крутила головой, расслабленно и довольно громко смеялась, так что
Шустер, вначале смотревший на нее с обожанием, ревниво и недовольно сказал:
- Говори потише, вон тот вроде по-русски понимает.
Она повернулась, увидела седого человека, рассеянно смотревшего в их
сторону, и громко сказала:
- Этот, что ли? Посмотри, какая у него глупая рожа - типичный
австралиец!
Человек остановил на ней долгий взгляд, потом отвернулся к спутнице и
тихо спросил по-русски:
- Как кофе?
Но Света уже потеряла к нему интерес, восхищенная ослепительным днем и
предстоящими приключениями. Она сияющими глазами оглядела окружающие
столики: тонкий, но вполне различимый звук триумфальных оркестров послышался
вдали. У нее закружилась голова. Не в силах больше ни минуты сидеть в
бездействии, она легко вскочила, и уже через минуту они мчались в потоке,
несколько скорей, чем можно, мешая другим, но зато - быстрее приближаясь к
заветной цели.
Через несколько поворотов показался огромный торговый центр. Они нашли
место для машины и, не мешкая, устремились в возбужденную атмосферу общего
удовольствия. Первый десяток магазинов они пролетели, как на крыльях,
разглядывая, ощупывая и иногда примеряя. Света стала говорливой, теплой.
Щеки ее пылали. Шустер, окрыленный неожиданной переменой, счастливо
разглядывал ее, пожимал ручки и даже целовал со страстью то в одной, то в
другой кабинке. В его руках замелькали первые покупки.
Фиеста разгоралась. В одном месте Света присмотрела сразу много вещей,
но никак не могла выбрать что-то определенное. То казалось, что они
нравятся, то - нет. Некоторые из них повторяли платья, что были куплены
раньше... Нет в них изюминки, решила Света, и Шустер согласился с
готовностью и легкой радостью вполне влюбленного человека.
К концу третьего часа пакеты, которые тащил Шустер, стали оттягивать
ему руки, а подходящий костюм так и не попадался. Один был слишком узок,
другой короток, в третьем месте - неподходящий оттенок, а в четвертом,
кажется, и ничего, но дорого, а магазин, однако ж, не солидный.
Они заканчивали последний круг, когда заметили еще один магазин одежды.
К их великой радости там было то, что они так долго искали. Света долго
примеряла перед зеркалом костюмы всех оттенков, Шустер и продавцы
возбужденно бегали вокруг ее кабинки, поднося и убирая лишнее, и, наконец,
она выбрала самый модный и дорогой. Шустер заплатил, и они еще долго
разглядывали покупку, причем она костюм, а он нашивку с названием известной
фирмы. Костюм был так красив, что Света захотела прямо в нем поехать домой.
Но Шустер, поколебавшись, попросил упаковать его в пакет с именем торгового
дома и, когда они отправились к машине, нес пакет так, чтобы все проходящие
могли увидеть, в каком дорогом магазине они побывали.
Но до того, как они покинули гостеприимный храм, один из продавцов,
дружелюбно улыбаясь, обратился к Шустеру с вопросом:
- На каком языке вы разговариваете?
- На русском, - Шустер учтиво улыбнулся.
Продавец обернулся к коллеге и радостно воскликнул:
- Что я тебе говорил! Это действительно один из кавказских языков!
Солнце заметно передвинулось, шел шестой час. Сложив покупки в
багажник, Шустер повез даму обедать. На улицах и в кафе было много народу,
город набирал обороты предновогоднего ажиотажа. Света блаженно отдыхала,
размякшая и тихая, поглядывая на своего спутника: загадочным и медлительным
становился ее взгляд. Сейчас в этих глазах не сверкала сообразительность,
которая свойственна некоторым женщинам, про которых трудно сказать, что они
очень умны, но, безусловно, нельзя считать их и глупыми. Нет, это не особая
цепкость, помогающая безошибочно определять ситуацию, угадывать характеры и,
держа нос по ветру, двигаться к каждой новой задумке. Очень вероятно, что и
Света обладала этим незаменимым свойством. Но помимо него, в ней был и ум,
однако похожий на ту же цепкость - смекалистый, быстрый, точный. Обращенный
на так для нее понятную жизнь среди мужчин и вещей, обработанный, даже
отшлифованный в исхоженном ею пространстве, он - этот ум, - как побег в
тенистом лесу, рвался в верхний ярус, не распускаясь богатством листьев,
цветов и плодов, но отдавая своему упорному, напружиненному телу все соки,
пробивал чужие листья, цветы и плоды. Как часто бывает в жизни, никто не
обработал этот ум, протянув ему милосердную руку. Как мог этот ум полюбить
то, что ему неизвестно? Он стал таким, потому что не знал, что бывает
иное...
Машина поравнялась с яркой вывеской, Шустер притормозил и показал на
вход:
- Русский ресторан.
- О! - в один голос вскричали оба.
Из дорогой машины вышла дама, убранная мехами, ниспадающими
ослепительным каскадом. Света обомлела, с восторгом разглядывая меха, и,
запинаясь, сказала:
- Такая вещь... Сколько же денег?..
- Так ведь жара тридцать! - простонал Шустер, кривляясь. - Она же под
мехами потная!
Света не обратила на него внимания.
- Кто это может быть? - робко и даже потрясенно спросила она.
- Соотечественники, - несносным голосом проблеял тот, - в ресторан
приехали!
- Я тоже хочу! - мгновенно вскричала она.
- Там невкусно и песни про Мурку.
- Поворачивай туда!
- Ты не одета!
Света сверкнула глазами.
- А, черт! - брякнула в сильной досаде, - в другой раз.
- Ладушки, в другой раз! - Шустер прибавил газку. - Жизнь кончена -
есть хочу, - бормотал он, разыскивая свободное место. Покрутившись немного
по улицам, они облюбовали симпатичное кафе. Но в тот момент, когда они
собирались втиснуть машину в узкую щель между двумя другими, поближе ко
входу, стоявший впереди открытый "Форд" начал пятиться на то же самое место.
Шустер не успел опередить его и рассвирепел:
- Аборигенская рожа! - взвизгнул он.
- На себя-то посмотри! - на чистейшем русском откликнулись из открытой
машины.
Света расмеялась ярким звоночком, вытирая глаза. Рядом качалось мрачное
и голодное лицо друга. После долгих мытарств они пристроили машину на
соседней улице, дошли пешком до кафе и, разместившись у окна, заказали обед.
Официант разлил вино, и Шустер, почувствовав себя гораздо лучше, поднял
первый бокал за красавицу. Зазвенели рюмки, зазвенели голоса. Подали
приборы. Блеснул яркий металл. Салфетки розовые, белые, тонкая свежесть и
предвкушение. Вот зажигают свечи - стол засветился, заиграл. Ажурные блики,
нежные тени сквозь воздушную желтизну вина... Рядом теплые губы и чудно
светящиеся глаза. Хрупкая прелесть момента. Дай поцеловать!
Вдруг красная вспышка вблизи. Алым огнем зажглась середина стола! Там в
бликах огней, как огромная роза, страшный, ослепительный рак - жаркой волною
Красного моря. Всплесни руками и смотри на него, удивись таинственной форме,
загадке, поднятой из мрака глубин: он рожден удивлять.
И вот чудный дух - несут жаркое. На овальном блюде пылающий бронзовый
бок, истекающий сочной истомой. Острый и сильный вкус, и ты горишь -
подчиняясь и млея. Спасение в прозрачных листьях салата. Их отдохновение и
хруст, и сладость...
После третьего бокала Шустер, заметно повеселевший, говорил:
- Я все могу достать, не сомневайся. С моими связями - раз-два, и все
будет!
- Как ты связи нашел, ведь тут австралы всюду?
- Какие австралы, когда свои люди! Звонит мне девочка из "Duty free" и
говорит: "Есть фотоаппараты". Я еду и беру восемь штук.
- Так они всюду лежат... - неуверенно заметила Света.
- Эта девочка их так провела, что они впол-цены ей и впол-цены мне. -
Шустер подмигнул и деловито добавил: - Главное блат найти - тогда живем!
Быстро пролетело время за приятным разговором. Шустер рассказал, что
его друзья купили на прошлой неделе. Потом разговор плавно вернулся на их
собственные покупки, они поговорили о будущем. Обсудили, когда лучше
выезжать и возвращаться после магазинов. Интересно было поговорить о том,
что знакомые покупают вещи качеством хуже и довольно-таки редко. Решили, что
они будут покупать вещи чаще. Света рассказала, что она любит покупать
больше, а что - меньше. Шустер рассказал о себе. Они еще раз обсудили, что
купят в следующий раз и сколько истратят на это денег.
Заплатив за обед, они вышли на воздух.
Был час заката. Солнце, почувствовав вечер, смирилось, небо потеряло
яркий цвет, задрожало, заструилось глубоким светящимся куполом, и тогда
пролетели, протянулись, как длинные пальцы, теплые, желтые тени. Город
облегченно вдохнул легкое вечернее тепло... Послышалась музыка. Но она не
разрушила тишину, входящую в мир, ее ускользающую и хрупкую нежность.
Узнавая эту тишину, люди поднимали глаза, ловя кроткий умирающий свет.
Пронизывая розовое и беспечное пространство, исподволь там и сям, уклончиво,
но упорно легли первые серые точки, пятна, прокладывая путь угрюмым теням.
Мир неудержимо старел... Испуганные косым светом, смиренно закрыли глаза
фасады домов. Волшебной, таинственной дамой в город вернулась тень, грудью
легла на город, синей истомой обведя глаза. На лицах появились иные улыбки -
уже коварные, уже ночные...
Света и Шустер в молчании дошли до машины, когда Шустер, открывая ей
дверь, сказал:
- А ты ценничек с костюма пока не отрывай. Может, кто в гости зайдет.
- ...Я, девочки, ему и говорю, здесь климат слишком жаркий, я в Европу
хочу, мне вообще эта Мексика надоела, а он мне, что же я могу сделать - это
служба. А я ему и говорю: ты подумай.
- Правильно.
- Всегда можно какое-то место найти. А он мне говорит, я не уверен. Я
тогда и говорю: я сама поеду, поживу.
- Вот именно!
- Не могу я мексиканцам безграмотным свою живопись показывать. Я один
дом продам и куплю квартиру в Париже. Грешно свой талант хоронить, Бог не
прощает ошибок против духа.
- Анжела, так ему и скажи! - бурно подхватила Ирка.
- Девочки, как пуста и бесплодна жизнь, как мало в ней света - особенно
в Мексике - как томительны наши порывы. Но я верю, в один день музыка все
разрешит...
- М-м-м...
Три женщины с изяществом, почти на полу, расположились в полумраке
малой гостиной Иркиного дома, сплошь увешанной картинами очень крупного
размера. Эти картины были написаны Анжелой еще в бытность ее в Австралии.
Причастившись духовной жизни сестры хотя бы косвенно, окружая ее
самозабвенной услужливостью в часы, когда Анжела творила, Ирка была
награждена, став, до некоторой степени, совладелицей творческого наследия.
Она, не поскупившись, одела полученные картины в монументальные и, к слову
сказать, чрезвычайно дорогие рамы. С трепетом она посвящала гостей в
разнообразные истории их создания. Была, впрочем, еще одна причина, почему
картины эти составляли даже предмет гордости: помещенные на стены, они
безошибочно определяли Иркину социальную принадлежность - может быть, не на
самом верху, но гораздо солиднее многих прочих.
В гостиной загадочно горели свечи, на столике медленно тлела сандаловая
палочка, источая удушливый, томный запах. Света, остро наслаждаясь минутой,
сияющими глазами выглядывала из глубокого кресла, потягивая какой-то крепкий
и божественно вкусный напиток. Ирка поместилась у ног сестры, а Анжела, как
обычно раскинувшись в позе восточного владыки, не торопясь, развивала свою
мысль:
- Я нашла колдуна, он почти не понимает нормальную речь, но чувствует
мою сенситивную ауру. Иногда трудно...
- Точно! - влезла Ирка.
- ...трудно, когда столько тела... не совсем уже духовно... - протянула
Анжела низким голосом, и Ирка легко ушла в тень. - Надо тоньше,
неуловимее... Больше изящества, музыки. В общем, мы с ним хорошо стакнулись!
- За тебя и Старый Год! - Ирка чокнулась с сестрой.
- Каждый хотел бы много тела... - безгрешно прошептала Света и открыла
привезенный Анжелой фотоальбом.
- Он не совсем чиновник, - протянула она, почтительно разглядывая
фотографию Анжелиного мужа, - интересный мужчина. Кого он мне напоминает?..
Никиту Михалкова! Кот! Котик! Мур-мур - это и мой стиль. Чувствуется, что он
мужчина нашего круга, правда? И фильмы у него такие тонкие, как бордовый
костюмчик... Сидит удобно, нигде не жмет и пройтись в нем не стыдно!
- Ха-ха-ха!
В дверях появился Шустер, бегло оглядел компанию. "Сухая и загорелая.
Потасканная изрядно, но ничего телка", - подумал он об Анжеле и сказал с
сальной фамильярностью:
- Вы скромная и роскошная одновременно, вы все можете себе позволить.
Анжела взглянула из-под тяжелых век как будто любезно, но с оттенком
такого чувства, что глаза его мигнули, и он продолжал чуть-чуть торопливей:
- Ваш сынок - такой интеллигентный юноша, но почему он только на
английском отвечает?
- Он с самого приезда из России, в одиннадцать лет, наотрез отказался
по-русски разговаривать. Не буду, говорит, и знать этот язык не хочу. И,
действительно, как отрезало!
- Да... - пропела Ирка восхищенно, - как развитые дети все понимают...
- и повернула Шустера к двери: - Не бросай их одних.
Из телевизора послышались крики: "Рождественская Распродажа! Кристмас!