эмигрантов кажутся младше своего возраста, - развивал мысль Илья. - Не то,
чтобы тут задержка развития в медицинском смысле, но семилетки кажутся
пятилетними, а иногда и младше.
- Глупенькие, что ли?
- Мало знают. Реакции у них, как у младенцев, вот что я заметил.
Илья говорил, все более увлекаясь, и неглупые вещи. Речь его звучала
как бы перед аудиторией на семинаре, он мало обращал внимания на слушавшую
его женщину. Она выполняла вспомогательную функцию, не должна была
перебивать, а только вставлять иногда осмысленные замечания. Далеко идущие
отступления не одобрялись. Если женщина выдерживала такую роль до конца, она
поощрялась в дальнейшем как умный и интересный собеседник. Что ж поделать,
такие истории ежедневно приключались с Ильей, да ведь, как мы замечали, и не
только с ним с одним.
К ним подошел Николай Николаевич и, усаживаясь, спросил:
- О чем беседа идет?
- Николай, твоя Валентина хорошо по-русски говорит?
Тот согласно кивнул.
- Как получилось, что русские из Харбина так здорово язык сохранили,
хотя дня в России не бывали? А дети из России отвечают родителям
по-английски?
Николай Николаевич с чувством хмыкнул и пожал плечами.
- Очень удивительно, мы давно уже думаем.
- Русские в Харбине жили среди кого? - спросил Илья.
- Среди китайцев, - послушно ответил тот.
- А хотели русские их обычаи перенять и русский язык на китайский
сменить?
- Нет.
- А в Европе или в Америке - хотят?
- Многие... как я вижу.
- В этом причина. Наши среди европейцев чувствуют себя людьми второго
сорта. И презирают "все русское". Здесь не дети, а взрослые отставать
начинают.
- Отставать... - повторила Нина Ивановна.
- К тому же изоляция, отсутствие общей жизни, культурная изоляция в
чужеродной среде. Духовная жизнь на нуле. В принципе, можно сохранить свою
самобытность, что удается некоторым нациям. Но русскоязычным эмигрантам
нечего сохранять. Они сами хотят стать людьми второго сорта.
Илья встал, махнул рукой и пошел к столу.
Многие перебрались поближе к печке, и сейчас здесь царило оживление в
предвкушении приближающегося обеда. На металлических листах шипели горы
мяса, сосисок, ребрышек. По-видимому, валящий с ног запах покорил не только
людей. Из-за кустов, выбрасывая ноги, показалось несколько эму. Почуяв
вкусное, они утробно загудели, как двигатели большого агрегата, и, налетев
на стол, начали свое нехорошее дело. Тут же выяснилось, что уговоры и
грозные слова их не беспокоят. Подойти к ним было страшновато, принимая во
внимание могучие ноги и острый клюв. Борьба за плацдарм была отчаянная и
длилась бесконечно, так как несносные птицы, сдав позиции, немедленно
устремлялись в новую атаку, не ведая страха и не извлекая никаких уроков из
предыдущего. Опасная борьба разожгла аппетит с удвоенной силой, и, отогнав
обидчиков, голодная толпа набросилась на принадлежащие ей по праву харчи. В
притихнувшем мире раздалось отчетливое клацание челюстей. Эму смотрели из-за
деревьев.
Когда первые обсосанные косточки заполнили первую мисочку, на стоянку
вырулили машины и жизнерадостно загудели. Из них вывалились австралийские
мужья Ирки и Анжелы, сопровождаемые родственниками, причем каждый тащил свою
коробку и пиво. Многие родственники были одеты в тяжеленные кожаные ботинки,
шорты и толстые кожаные шляпы. Казалось, что на лужайке началось собрание
фермеров.
Все зашумели, посыпались приветствия, шутки, новые - знакомились и тут
же забывали имена, предлагали холодное и горячее, и удобные места. Столик
оказался мал, часть гостей перешла под соседние деревья. Открыли "каск" или
попросту "каску" - замечательную картонную коробку вместимостью в несколько
литров пахучего вина с симпатичным пластмассовым краником на боку, и пир
разгорелся, умноженный вливанием свежих, неистраченных сил.
В просторной тени платана Анжела делилась своими европейскими
впечатлениями. Ближе к осени в Париже должна была открыться ее персональная
выставка. Она рассуждала о живописных школах Германии и Франции, и
становилось понятно, что начинать блестящий путь к славе возможно только в
столице мира. Женщины заводили глаза, мужчины тоже улыбались не без
благосклонности, так что вскоре все объединились в приятном взаимопонимании.
Удовольствие разрушила Ирка, как обычно внося прозаическую ноту в
неординарную тему.
- Я тоже в Германии была, - начала она ни к селу ни к городу, да еще
тыча сосиской в печку, - нас на пикник пригласили. Мы, понятно, поехали без
ничего - в гости все-таки. Нам винца налили. А потом все с тарелками подошли
и каждый себе забрал, кто что привез, и лопают! А мы стоим и смотрим. Нас
никто не угостил!
Николай Николаевич, волнуясь от общего внимания, сказал:
- А в России кавалер даму в ресторане угощает, цветы дарит, шампанское.
Это старинный обычай, и нам его надо пользовать с уважением.
- Вы - рыцарь! - воскликнула Лена, а он зарделся и даже похорошел,
весело продолжая:
- А здесь? Дамы - вроде не совсем дамы, их никто угощать не хочет - на
свои деньги жуют! А если в ресторан идут муж с женой... - он покачал головой
и смешливо затрясся, - ...каждый сам за свою еду платит, со своего
банковского счета, вот что!
Со всех сторон раздался смех, слушатели кивали головами, что знают и
уже повидали.
- Представить не могу, чтобы мы с Вадимом по отдельности платили, -
обернулась Лена к Ирке, стоявшей рядом. - На анекдот похоже!
- Не, точняк! - Ирка обрадовалась вниманию Лены и подходящей теме: она
кишками чуяла, что у нее с Вадимом что-то неладно, и ей было до смерти
любопытно.
- Австралы так живут, и нам надо побыстрее вписаться, - Лена
вопросительно посмотрела на собеседницу.
- Особенно язык.
- Учишь-учишь, а не то... Я Дине внушаю, чтобы она здесь своим
человеком стала.
- А мой Костик, - отозвалась Ирка поспешно, - все хуже на русском
говорит. - Она легко вздохнула: - Зато лучше меня английский понимает!
- Боб - австрал, тебе проще. Вадим процесс воспитания видит иначе, чем
я, приходится бороться на два фронта, - сказала Лена хмуро. - Удачу нужно
хватать, как в военных условиях.
- Вот именно!
- Муж должен быть надежный, деньги в дом носить. Да где такого взять?
Ирка насторожилась.
- Мой-то, - она для надежности добавила масла в огонь, - хорошо, что в
пабе не сидит с дружками, а дома нагружается. Он шурупа всадить не умеет,
зато такие счета приходят - глаза на лоб лезут! Вроде и работа у него
хорошая, а мы не можем собрать на первый взнос.
- Вы дом еще не купили?
- Пропивает все, толстопузый! - Ирка засмеялась как будто одобрительно.
- Ой, Ирка, я тебе сочувствую! - заботливо воскликнула Лена. - Если б
ты моего знала!.. - лицо ее изменилось, и даже голос на последних словах
стал другим, не похожим на Иркин. - Замучилась я с ним, - произнесла она
мрачно, - какие заработки... Хотя он сам, как человек, неплохой... -
добавила она без связи с предыдущим, увидав светящиеся жарким любопытством
кругленькие глазки.
Света, с удовольствием выполняя роль повара, обносила всех горячим еще
раз. На нее смотрели кто с нежностью, кто с ревнивой завистью. Она,
бесспорно, была соблазнительна, хороша и, несомненно, понимала это.
Некоторые из опоздавших вновь спрашивали ее имя.
Илья прошел с ней от одной группки к другой, помогая. В сторонке,
пристально глядя ей в глаза, зашептал дрожащим голосом:
- Ты вечером будешь дома?
Она, сама не зная почему, колебалась и тихо бормотала:
- Мама же дома...
- Мама вечером уедет, - настаивал он.
- Куда уедет?
- Сама знаешь, с ребенком сидеть.
- Может, не уедет...
- Обязательно уедет. Она мне сказала!
Света взглянула в его упрямые глаза - он шел напролом. Она секунду
помедлила, как будто прислушиваясь к себе. Слегка отвернула от него лицо,
красивым и, видимо, привычным для себя движением повела плечами и, указывая
на дерево, в тени которого в компании стоял Вадим, заметила:
- Вон, кстати, мужик, которому не только моя задница нужна... - и
отвернулась.
Илья схватил ее твердыми пальцами за руку, повернул к себе и жестко
спросил:
- Ты о чем с этим гусем шепталась?
Она освободила руку.
- А он не гусь.
- Что же ты ему по морде заехала? - вспомнил он.
Света всплеснула руками, издав какой-то звук.
Мы не знаем в точности, о чем они говорили дальше. Только ясно было по
их возбужденным лицам, что обе стороны неравнодушны к теме разговора и,
может быть, друг к другу. Они долго гуляли в отдалении, то расходясь, то
близко подходя друг к другу, размахивали руками, и видно было, что Илья
кипятится и нападает, а Света защищается от его наскоков. По-видимому,
выяснение закончилось миром, так как она, взяв его под руку, повела к общему
кругу. И вовремя, ибо Шустер, тревожно наблюдавший за развитием событий, уже
был готов поучаствовать в них.
Художница-австралийка, подруга Анжелы, прислушиваясь к русской речи,
сказала Вадиму:
- Русский язык такой грубый...
Тот растерялся. Илья хлопнул его по плечу.
- Я тоже обижался, а потом научился быть развязным, как американец, и
нет проблем.
- Извините, - сказала художница и густо покраснела.
- Неповадно будет, - бесстрастно отозвался он. - Наши тоже выдают
любопытные тезисы. Встречаю Мишу Дорфмана из моего отдела. Не прошло и
минуты, как мы о России говорили. Он: "Коммунизм ненавижу". Ладно. А
нынешний строй называет демократией. Я спрашиваю: "Ты когда эмигрировал?" Он
назвал меньше года. "Так зачем от демократии убежал? Где логика?" Он вначале
удивился, а потом с гордостью говорит: "Меня эта страна с ее историей не
устраивает!" А я подумал: "Ай, страна-дура! Тысячу лет жила: музыку,
литературу, науки дала, а Мише-мыслителю угодить не смогла! А он-то, болван,
откуда появился?"
- Море разливанное таких миш, - сказал Вадим.
- И у нас хватает, - подтвердил Боб.
Русские и австралийцы переглянулись с любопытством.
- А я думал: максимализм - наша черта...
- Как в России, у нас не будет, - сказал Питер. - В Австралии недавно
выборы прошли, были опубликованы программы. Кандидаты доказывали по пунктам,
что лучше для людей, и каждый знал о программах все. Никто не заставит
человека проголосовать за кандидата на второй срок, если при его первом
сроке он зарабатывал на десять долларов в неделю меньше.
- Русские экономические программы не читают, - уточнил Вадим. - Вообще
знают о них понаслышке.
- Люди выбирают воров? - удивился Боб. - Я слышал, как русские писатели
убеждали голосовать за бандитов!
- Русский не программу выбирает, а голосует за Идею! - Илья напал на
новую мысль. - Управляющие Россией жулики, из интеллигенции, намечают две
Идеи - Старую и Новую. Одна - "Вперед, за будущее". Другая - "Откат в
прошлое" - вот и вся фишка. Проголосуешь за хорошую программу, а тебя
спросят: "Ты что, за прошлое? Ты не хочешь светлого будущего?" - и
засовестится человек. Страну, целый народ обвели вокруг пальца одним
вопросом!
- Есть реальность. Программа. - Боб не мог забыть, как он сам
голосовал. - Может, та программа, что за будущее - хуже?
- Ты прав, это рационализм, а у нас играют на идеализме русского
народа, - ответил Илья. - Но у тебя другая психология, ты и в толк взять не
можешь.
- Зачем идея о будущем? - не унимался Боб.
- Тебе не нужна, поэтому у тебя страна цветущая. А у русских, особенно,
женщин, хранительниц нации и очага, гвоздь философии звучит так: "Пусть нам
плохо. Главное, чтобы детям было хорошо!"
- В Австралии по три ребенка в семье. У них сегодня хорошая жизнь.
- Сегодня в России - терпят. Чтобы не попасть в темное прошлое.
Николай Николаевич переживал упоительную фиесту.
Едва только поутру сияющие рассветные лучи пронзали спальню, лицо его
озарялось теплым светом, не оставлявшим его потом во весь день. Блаженно он
разглядывал сочные тени каштана, золотые гирлянды солнечных блинчиков,
разбросанных в анархическом беспорядке по стенам, и выверенную упорядочность
деталей, составляющих красоту Большой спальни. Темная мебель, поблескивание
золотых ручек, крупные букеты искусственных цветов в напольных вазах - все
со вкусом, без излишеств и очень солидно. Он радостно дрожал и тихонько
прижимался щекою к дышащей жаром спине жены. Наступали излюбленные минуты.
Впрочем, и душ, и летний завтрак перед огромным окном, и вскапывание
клумб под жарким солнцем, и разнообразные покупки, и посещения знакомых -
праздники и выпивоны - да и другие многочисленные дела, которых и не
припомнишь все сразу, радовали его, словно он сию минуту впервые попробовал
их очарование. Сверкающие дни летели чередой, превращая его скромный
двухнедельный отпуск в горячий, волшебный карнавал. Николай Николаевич
брился до фарфоровой белизны, прикупил чудесный золотой перстень и
подумывал, не покрасить ли ему волосы.
Сегодня, в канун Рождества, только оттенок религиозности смущал его
душу: не совсем было ясно, что и сколько дозволено в этот день. Были
какие-то колебания, какая-то неуверенность, один раз он неожиданно
задумался. Нельзя сказать, что Николай Николаевич был горячо верующим, но
пребывание в церкви, а особенно общение со "старыми русскими", давало
чувство приобщения к родной культуре. Трудно было бы также утверждать, что
Николай Николаевич чувствовал себя патриотом, взволнованным судьбами России.
Да, это сильно сказано. Но нельзя не заметить, что он брал на прокат
видеокассеты с записями русских песен и плясок, а это о многом говорит.
Настроение было приподнятое, день сулил удовольствия. Илья обещал
привезти к обеду русских, а это значило разговоры и новые анекдоты. От себя
Николай Николаевич позвал сына, жившего уже в отдельном доме,
самостоятельно, а жена Валя, приготовившая стол заранее, должна была прийти
с работы прямо в церковь на вечернюю службу.
Николай Николаевич вытащил из шкафа несколько свежих рубашек,
внимательно рассмотрел их, понюхал и, надев одну, бледного шелка, застегнул
манжеты шикарными запонками. Затем порывшись в обширном, великолепного
дерева, но несколько пустом столе, достал кассету с песнями Кобзона, а
маленькую бумажную иконку Сергия Радонежского приколол кнопкой туда, где,
кажется, должен быть красный угол.
Шел двенадцатый час, солнце палило нестерпимо. Казалось, что от крыш
там и сям разбросанных в садах домов поднимался густой дух чего-то
подпаленного и дрожащего на огне. До праздничного обеда оставалось немало
часов, и Николай Николаевич решил посетить Рождественскую ярмарку, ежегодно
устраиваемую "старыми русскими" на лужке возле церкви. Заперев несколько
замков, он спустился в гараж, выкатил новенькую лазоревую "Мицубиси" и,
удобно разместившись внутри, покатил с холма вниз.
Когда Николай Николаевич прибыл на место, активная деятельность была в
самом разгаре: полтора десятка женщин продавали съестное домашнего
приготовления, неизменно называя это "пиро'жки". Русский язык, на котором
они говорили, был нелегко понимаем из-за сильного акцента, но не сложен,
поэтому, после нескольких минут можно было включиться в обсуждаемую тему.
Деньги, собранные от продажи, шли на содержание батюшки и церкви.
Последние часто захиревали, так как русские прихожане, не в пример верующим
других конфессий, не приносили богатых пожертвований. Тепла, слаженности и
поддержки трудно было бы искать среди этого прихода, так же, как разъединены
и настороженны русские общества, разбросанные по миру. Многие задавались
вопросом, отчего это так, почему люди других наций поддерживают друг друга,
организуют и строят дворцы-клубы, где приятно встретиться с друзьями, и
только русские нуждаются друг в друге, не нуждаясь, встречаются, не
испытывая тепла, расходятся, не вспоминая, и, живя едва ли не по соседству,
не видят друг друга по пятнадцать лет. Один человек затеял устроить такой
клуб. Мнения соотечественников немедленно разделились: одни объявили его
коммунистом, другие - монархистом и ретроградом, третьи - никчемной
личностью. Клуб, конечно, не состоялся.
Впрочем, Николай Николаевич уже облюбовал поджаренную плюшку и принялся
отсчитывать монеты.
- Вы, Тамара Ивановна, так хорошо к праздничку подготовляете, -
обратилась к первой женщине соседка на языке "старых русских", - вот у вас и
пиро'жки покупают. А мне что-то не везет сегодня... - она с интересом
взглянула на Николая Николаевича.
- Я всегда хорошо пеку, а в этот раз теста замесила два ведра. И
лепила, и лепила... - самодовольно выговаривала та слушателям. - Мешок сюда
тащила полон с провизией, а буттер-бродов сколько! На нас одних церковь
держится! - она заворачивала булочки в кокетливую розовую бумагу с крестами
по углам.
- Богоугодное дело, - одобрительно и важно произнес Николай Николаевич.
- А ваша Валечка не хочет к другому празднику нам помочь?
- Она все работает, - смутился тот.
Ольга Петровна поджала губы, а Тамара Ивановна поставила другой вопрос:
- А вы, Николай Николаевич, сегодня вечернюю-то собираетесь? Двенадцать
программа стартует.
- Буду вечернюю и русских привезу! - с облегчением воскликнул Николай
Николаевич, чувствуя, что туча рассеивается и он не окончательно изгнан из
общества.
- Это хорошо... - пропела Тамара Ивановна, сморщив острый нос, отчего
лицо ее собралось в узелок, - только непонятные они, жадные... Все им мало!
- Я тоже с ними не видаюсь, - поддакнула Ольга Петровна, - недоверчивая
я к ним стала.
- Что у них в России деется! Не хотят от голода истощать - теперь сюда
бегут, а мы расхлебывай! - воскликнула Тамара Ивановна, с грозной правотой
сверкая очами.
Николай Николаевич струсил. Несмотря на долгий брак, он мало понимал
женщин, и временами их чувства пугали его своею силой, а, главное,
неожиданностью.
- Благодетельница наша, сколько к вам детей из России приходило, -
начал он зависимым тоном, робко присогнувшись в ее сторону. - У вас
мальчонка живет из России?
- Как я устала, - она печально покачала головой, приглашая разделить ее
чувства. - Сказали - на месяц, а он уже третий живет!
- Что же его не забирают?
- Эти русские говорят, чтобы мы обратные билеты покупали. Мало, что я
его кормлю-пою, полный чемодан вещей надавала - от моих детей, что осталось,
и знакомые дали, кому чего не надо, а теперь еще и билет! И наглые же эти
русские! То ли это дело им давай, то ли другое! Мы теперь должны их
заставить, чтобы они своих детей забрали, пусть не надеются, не на таковских
напали! - пламенно закончила Тамара Ивановна столь длинный монолог на
русском.
Вдруг лица женщин расплылись в улыбке: к ним придвигался мужчина с
очень розовым и сладостным лицом.
- Батюшка, с наступающим праздником! - протянули они. - Мы пораньше, во
воспоможествование! Скушайте пиро'жeк!
- И мой попробуйте!
Батюшка двумя пальцами подхватил булку и отправил в рот.
- Не забываем ли мы о милосердии в праздник Христов? - он благосклонно
оглядел лоток. - Поделитесь с нами своим удовлетворением.
- У меня ребенок живет из России, я только рассказывала. Как можно
бедным людям не помочь!
- Правильно, - батюшка утер рот. - Я в кэмпе был, за городом. Есть у
нас энтузиаст, собрал деток из русских семей со всей Австралии - кто хочет в
лагере месяц отдохнуть, русский язык поучить. Детки наши на русском плохо
говорят...
- И мой сынок тоже, - Николай Николаевич сокрушенно повесил голову.
- Лагерь они назвали "Богатырь", - продолжал батюшка. - Заметьте, из
сказки название, родной язык поддерживают. Мальчиков зовут "богатырями", а
девочек "богатыршами", а всех вместе - "лагерниками". Они Устав и режим
приняли, очень эффектно по утрам будят, по команде гуляют, за трапезой
сидят. Никаких сластей, кон-фектов. Я свою дочку там на две недели оставил.
Лагерники должны остаться удовлетворенными, потому что такой отдых и
воспитание навряд ли где получить можно.
- Какое культурное движение! - подтвердила Ольга Петровна.
- Я перед строем лагерников, - продолжал батюшка, - молебен отслужил на
открытие, и началась положенная лагерная жизнь по установленной программе.
На закрытие же, отнюдь, Пафнутий, протопоп, поедет. Еды много было весь день
- так благолепно! А на другой день Рождества лагерники вместе с
администрацией примут участие в организованном колядовании, затем проведут
атлетические соревнования на Кубок Великой Княжны Марии Владимировны, чтобы
здоровенькими сохраниться. Детки на уроках высиживают немного, но пишут
пока... - батюшка вздохнул. - Один богатырь никак не мог вывести столь
простое задание: "Ванька купил в лавке ситцу". А моя дочка на уроке писала
композицию, за что высший балл получила. - Батюшка вытащил из кармана листок
и прочитал с выражением: - "Мы пошли на прогулку и начали с хорошего шага,
но через полчаса сменили его на медленный. Было солнце, и отсвечивался яркий
свет на ярких красочных формах. Но потом погода повернулась к худшему. По
дороге мы, конечно, зашли не туда, куда надо, и нам пришлось перелезать
через заборы. Пока мы гуляли, мы все промокли и устали, вдобавок, нам
пришлось тащить девочку, которая подвернула себе ногу. Мы шли четыре часа и
были очень голодны, так как пропустили чай, но если мы не хотели от голода
истощать, мы должны были следовать за нашим путеводителем через лужи и
другие неприятные места. Когда мы дотащились до места, мы готовы были
умереть, но съеденные апельсины освежили нас. Потом мы ехали на поезде назад
в лагерь. Ветер выл беспощадно, качая мокрые мохнатые верхушки мокрых
деревьев. Станции теперь были реже. Мой брат устал и поэтому беспощадно
пинал меня ногами, а ветер все выл и выл. В поезде было спокойно и
удовлетворительно. Скоро, натурально, показался город, и поезд остановился.
Ветер выл уже тише и тише..." Подпись: лагерница Лена.
- Она талант имеет.
- Всего шестнадцать лет девочке, - радостно подтвердил батюшка, -
ребенок малый, а как живописует!
Николай Николаевич задумчиво выставил вперед ногу.
- Новые в лагерь не захочут... Они религию не уважают. Есть, конечно,
хорошие, но то ли дело попадаются настроенные очень. Я, бывает, трюки
вспоминаю...
- Что же вы встречали? - мигом обернувшись, спросила Тамара Ивановна.
- Иду я мимо магазина "Армии Спасения", дай, думаю, банку воды куплю.
Там цены умеренные, и много русских закупается: посольство русское - пешком
дойти. Хожу я мимо одежды, смотрю, женщина симпатичная с другой про размеры
говорят. Что-то они не понимают. Поздоровался, а они буркнули и тикать от
меня. Что, думаю, за такое удивление? На кассе китайка знакомая сидит,
спрашиваю, а она говорит - это посольские. Ни с кем не разговаривают, своих
шарахаются, вот какие дела!
- У меня в уме тоже остались трюки увиденные! - вдохновенно подхватила
Ольга Петровна. - Мы с сестрой к блинам ехали, а эти русские у посольства
сели. Мы спрашиваем: "Вы давно тут живете?" Они молчат, в окно смотрят, так
и притворились, что нас не понимают. Во как!
- Какие с русскими эксциденты проходят... - задумчиво протянул Николай
Николаевич.
- Приятно побеседовать, интересного много получить. Мне пора к службе
приуготовляться, - сказал батюшка.
- Бай - бай!
Вообще говоря, батюшка превращался в православного священника только по
выходным и праздникам, когда у него выдавалось свободное время. Большую
часть жизни он перебирал бумажки в налоговом управлении, где служил
инспектором. Сейчас он подошел к своему огромному джипу и, подхватив рясу,
забрался в задний отсек. Оттуда вытащил коробку с принадлежностями и зашагал
к церкви. Несколько женщин, умильно глядевших на его статную фигуру,
оставили лотки и поспешили за ним - помогать.
Покупателей было немного, в основном, знакомые знакомых приехали
поискать экзотики в великом русском празднике среди еды: мяса
бэф-строганофф, пиро'жков с капустой и неизвестно как сюда попавших матрешек
- незабвенных деятелей партии и правительства. Словом, ярмарка, как всегда,
удалась на славу!
Женщина, которую Шустер безуспешно искал все утро, тоже была на
ярмарке. Договорившись встретиться здесь с подругой, она меланхолично
обходила ряды. Странно, грустно было у нее на душе. Она то отчаянно зевала,
то глаза начинали слипаться без причины, хотя ночь она проспала без снов и
встала свежей. Появилось ощущение, что время не движется, а стоит, поджидая
что-то. И это новое уже близко, неподалеку... Чувство было так сильно, что
Света непроизвольно оглянулась, задумчиво осматривая толпу.
В этот момент ей на глаза попалась знакомая машина, и она увидела
Шустера, разговаривающего с человеком, которого она издалека не узнала. Она
повернулась к ним спиной, сдвинув большую соломенную шляпу на затылок, зашла
за край пестрой палатки и осторожно выглянула оттуда. Шустер и его приятель
- конечно, это был Николай Николаевич, - усаживались в машину, показывая
рукой на церковь. Машина завелась и тронулась с места.
Света повернула за угол и вздрогнула от неожиданности: неподалеку стоял
Вадим.
Незамеченная, она шагнула в сторону. Сердце ее билось. Она смутилась, в
нерешительности прошла несколько шагов и остановилась, чувствуя хаос в
голове. Ей не хотелось уходить, ей хотелось вернуться. Она села на скамейку,
с любопытством заглянула в свою сумочку. Из кучи мелочей извлекла пачку
старых счетов и начала с интересом их перебирать, раскладывая на кучки.
Внезапно достала губную помаду и накрасила губы, а бумажки бросила назад.
чтобы тут задержка развития в медицинском смысле, но семилетки кажутся
пятилетними, а иногда и младше.
- Глупенькие, что ли?
- Мало знают. Реакции у них, как у младенцев, вот что я заметил.
Илья говорил, все более увлекаясь, и неглупые вещи. Речь его звучала
как бы перед аудиторией на семинаре, он мало обращал внимания на слушавшую
его женщину. Она выполняла вспомогательную функцию, не должна была
перебивать, а только вставлять иногда осмысленные замечания. Далеко идущие
отступления не одобрялись. Если женщина выдерживала такую роль до конца, она
поощрялась в дальнейшем как умный и интересный собеседник. Что ж поделать,
такие истории ежедневно приключались с Ильей, да ведь, как мы замечали, и не
только с ним с одним.
К ним подошел Николай Николаевич и, усаживаясь, спросил:
- О чем беседа идет?
- Николай, твоя Валентина хорошо по-русски говорит?
Тот согласно кивнул.
- Как получилось, что русские из Харбина так здорово язык сохранили,
хотя дня в России не бывали? А дети из России отвечают родителям
по-английски?
Николай Николаевич с чувством хмыкнул и пожал плечами.
- Очень удивительно, мы давно уже думаем.
- Русские в Харбине жили среди кого? - спросил Илья.
- Среди китайцев, - послушно ответил тот.
- А хотели русские их обычаи перенять и русский язык на китайский
сменить?
- Нет.
- А в Европе или в Америке - хотят?
- Многие... как я вижу.
- В этом причина. Наши среди европейцев чувствуют себя людьми второго
сорта. И презирают "все русское". Здесь не дети, а взрослые отставать
начинают.
- Отставать... - повторила Нина Ивановна.
- К тому же изоляция, отсутствие общей жизни, культурная изоляция в
чужеродной среде. Духовная жизнь на нуле. В принципе, можно сохранить свою
самобытность, что удается некоторым нациям. Но русскоязычным эмигрантам
нечего сохранять. Они сами хотят стать людьми второго сорта.
Илья встал, махнул рукой и пошел к столу.
Многие перебрались поближе к печке, и сейчас здесь царило оживление в
предвкушении приближающегося обеда. На металлических листах шипели горы
мяса, сосисок, ребрышек. По-видимому, валящий с ног запах покорил не только
людей. Из-за кустов, выбрасывая ноги, показалось несколько эму. Почуяв
вкусное, они утробно загудели, как двигатели большого агрегата, и, налетев
на стол, начали свое нехорошее дело. Тут же выяснилось, что уговоры и
грозные слова их не беспокоят. Подойти к ним было страшновато, принимая во
внимание могучие ноги и острый клюв. Борьба за плацдарм была отчаянная и
длилась бесконечно, так как несносные птицы, сдав позиции, немедленно
устремлялись в новую атаку, не ведая страха и не извлекая никаких уроков из
предыдущего. Опасная борьба разожгла аппетит с удвоенной силой, и, отогнав
обидчиков, голодная толпа набросилась на принадлежащие ей по праву харчи. В
притихнувшем мире раздалось отчетливое клацание челюстей. Эму смотрели из-за
деревьев.
Когда первые обсосанные косточки заполнили первую мисочку, на стоянку
вырулили машины и жизнерадостно загудели. Из них вывалились австралийские
мужья Ирки и Анжелы, сопровождаемые родственниками, причем каждый тащил свою
коробку и пиво. Многие родственники были одеты в тяжеленные кожаные ботинки,
шорты и толстые кожаные шляпы. Казалось, что на лужайке началось собрание
фермеров.
Все зашумели, посыпались приветствия, шутки, новые - знакомились и тут
же забывали имена, предлагали холодное и горячее, и удобные места. Столик
оказался мал, часть гостей перешла под соседние деревья. Открыли "каск" или
попросту "каску" - замечательную картонную коробку вместимостью в несколько
литров пахучего вина с симпатичным пластмассовым краником на боку, и пир
разгорелся, умноженный вливанием свежих, неистраченных сил.
В просторной тени платана Анжела делилась своими европейскими
впечатлениями. Ближе к осени в Париже должна была открыться ее персональная
выставка. Она рассуждала о живописных школах Германии и Франции, и
становилось понятно, что начинать блестящий путь к славе возможно только в
столице мира. Женщины заводили глаза, мужчины тоже улыбались не без
благосклонности, так что вскоре все объединились в приятном взаимопонимании.
Удовольствие разрушила Ирка, как обычно внося прозаическую ноту в
неординарную тему.
- Я тоже в Германии была, - начала она ни к селу ни к городу, да еще
тыча сосиской в печку, - нас на пикник пригласили. Мы, понятно, поехали без
ничего - в гости все-таки. Нам винца налили. А потом все с тарелками подошли
и каждый себе забрал, кто что привез, и лопают! А мы стоим и смотрим. Нас
никто не угостил!
Николай Николаевич, волнуясь от общего внимания, сказал:
- А в России кавалер даму в ресторане угощает, цветы дарит, шампанское.
Это старинный обычай, и нам его надо пользовать с уважением.
- Вы - рыцарь! - воскликнула Лена, а он зарделся и даже похорошел,
весело продолжая:
- А здесь? Дамы - вроде не совсем дамы, их никто угощать не хочет - на
свои деньги жуют! А если в ресторан идут муж с женой... - он покачал головой
и смешливо затрясся, - ...каждый сам за свою еду платит, со своего
банковского счета, вот что!
Со всех сторон раздался смех, слушатели кивали головами, что знают и
уже повидали.
- Представить не могу, чтобы мы с Вадимом по отдельности платили, -
обернулась Лена к Ирке, стоявшей рядом. - На анекдот похоже!
- Не, точняк! - Ирка обрадовалась вниманию Лены и подходящей теме: она
кишками чуяла, что у нее с Вадимом что-то неладно, и ей было до смерти
любопытно.
- Австралы так живут, и нам надо побыстрее вписаться, - Лена
вопросительно посмотрела на собеседницу.
- Особенно язык.
- Учишь-учишь, а не то... Я Дине внушаю, чтобы она здесь своим
человеком стала.
- А мой Костик, - отозвалась Ирка поспешно, - все хуже на русском
говорит. - Она легко вздохнула: - Зато лучше меня английский понимает!
- Боб - австрал, тебе проще. Вадим процесс воспитания видит иначе, чем
я, приходится бороться на два фронта, - сказала Лена хмуро. - Удачу нужно
хватать, как в военных условиях.
- Вот именно!
- Муж должен быть надежный, деньги в дом носить. Да где такого взять?
Ирка насторожилась.
- Мой-то, - она для надежности добавила масла в огонь, - хорошо, что в
пабе не сидит с дружками, а дома нагружается. Он шурупа всадить не умеет,
зато такие счета приходят - глаза на лоб лезут! Вроде и работа у него
хорошая, а мы не можем собрать на первый взнос.
- Вы дом еще не купили?
- Пропивает все, толстопузый! - Ирка засмеялась как будто одобрительно.
- Ой, Ирка, я тебе сочувствую! - заботливо воскликнула Лена. - Если б
ты моего знала!.. - лицо ее изменилось, и даже голос на последних словах
стал другим, не похожим на Иркин. - Замучилась я с ним, - произнесла она
мрачно, - какие заработки... Хотя он сам, как человек, неплохой... -
добавила она без связи с предыдущим, увидав светящиеся жарким любопытством
кругленькие глазки.
Света, с удовольствием выполняя роль повара, обносила всех горячим еще
раз. На нее смотрели кто с нежностью, кто с ревнивой завистью. Она,
бесспорно, была соблазнительна, хороша и, несомненно, понимала это.
Некоторые из опоздавших вновь спрашивали ее имя.
Илья прошел с ней от одной группки к другой, помогая. В сторонке,
пристально глядя ей в глаза, зашептал дрожащим голосом:
- Ты вечером будешь дома?
Она, сама не зная почему, колебалась и тихо бормотала:
- Мама же дома...
- Мама вечером уедет, - настаивал он.
- Куда уедет?
- Сама знаешь, с ребенком сидеть.
- Может, не уедет...
- Обязательно уедет. Она мне сказала!
Света взглянула в его упрямые глаза - он шел напролом. Она секунду
помедлила, как будто прислушиваясь к себе. Слегка отвернула от него лицо,
красивым и, видимо, привычным для себя движением повела плечами и, указывая
на дерево, в тени которого в компании стоял Вадим, заметила:
- Вон, кстати, мужик, которому не только моя задница нужна... - и
отвернулась.
Илья схватил ее твердыми пальцами за руку, повернул к себе и жестко
спросил:
- Ты о чем с этим гусем шепталась?
Она освободила руку.
- А он не гусь.
- Что же ты ему по морде заехала? - вспомнил он.
Света всплеснула руками, издав какой-то звук.
Мы не знаем в точности, о чем они говорили дальше. Только ясно было по
их возбужденным лицам, что обе стороны неравнодушны к теме разговора и,
может быть, друг к другу. Они долго гуляли в отдалении, то расходясь, то
близко подходя друг к другу, размахивали руками, и видно было, что Илья
кипятится и нападает, а Света защищается от его наскоков. По-видимому,
выяснение закончилось миром, так как она, взяв его под руку, повела к общему
кругу. И вовремя, ибо Шустер, тревожно наблюдавший за развитием событий, уже
был готов поучаствовать в них.
Художница-австралийка, подруга Анжелы, прислушиваясь к русской речи,
сказала Вадиму:
- Русский язык такой грубый...
Тот растерялся. Илья хлопнул его по плечу.
- Я тоже обижался, а потом научился быть развязным, как американец, и
нет проблем.
- Извините, - сказала художница и густо покраснела.
- Неповадно будет, - бесстрастно отозвался он. - Наши тоже выдают
любопытные тезисы. Встречаю Мишу Дорфмана из моего отдела. Не прошло и
минуты, как мы о России говорили. Он: "Коммунизм ненавижу". Ладно. А
нынешний строй называет демократией. Я спрашиваю: "Ты когда эмигрировал?" Он
назвал меньше года. "Так зачем от демократии убежал? Где логика?" Он вначале
удивился, а потом с гордостью говорит: "Меня эта страна с ее историей не
устраивает!" А я подумал: "Ай, страна-дура! Тысячу лет жила: музыку,
литературу, науки дала, а Мише-мыслителю угодить не смогла! А он-то, болван,
откуда появился?"
- Море разливанное таких миш, - сказал Вадим.
- И у нас хватает, - подтвердил Боб.
Русские и австралийцы переглянулись с любопытством.
- А я думал: максимализм - наша черта...
- Как в России, у нас не будет, - сказал Питер. - В Австралии недавно
выборы прошли, были опубликованы программы. Кандидаты доказывали по пунктам,
что лучше для людей, и каждый знал о программах все. Никто не заставит
человека проголосовать за кандидата на второй срок, если при его первом
сроке он зарабатывал на десять долларов в неделю меньше.
- Русские экономические программы не читают, - уточнил Вадим. - Вообще
знают о них понаслышке.
- Люди выбирают воров? - удивился Боб. - Я слышал, как русские писатели
убеждали голосовать за бандитов!
- Русский не программу выбирает, а голосует за Идею! - Илья напал на
новую мысль. - Управляющие Россией жулики, из интеллигенции, намечают две
Идеи - Старую и Новую. Одна - "Вперед, за будущее". Другая - "Откат в
прошлое" - вот и вся фишка. Проголосуешь за хорошую программу, а тебя
спросят: "Ты что, за прошлое? Ты не хочешь светлого будущего?" - и
засовестится человек. Страну, целый народ обвели вокруг пальца одним
вопросом!
- Есть реальность. Программа. - Боб не мог забыть, как он сам
голосовал. - Может, та программа, что за будущее - хуже?
- Ты прав, это рационализм, а у нас играют на идеализме русского
народа, - ответил Илья. - Но у тебя другая психология, ты и в толк взять не
можешь.
- Зачем идея о будущем? - не унимался Боб.
- Тебе не нужна, поэтому у тебя страна цветущая. А у русских, особенно,
женщин, хранительниц нации и очага, гвоздь философии звучит так: "Пусть нам
плохо. Главное, чтобы детям было хорошо!"
- В Австралии по три ребенка в семье. У них сегодня хорошая жизнь.
- Сегодня в России - терпят. Чтобы не попасть в темное прошлое.
Николай Николаевич переживал упоительную фиесту.
Едва только поутру сияющие рассветные лучи пронзали спальню, лицо его
озарялось теплым светом, не оставлявшим его потом во весь день. Блаженно он
разглядывал сочные тени каштана, золотые гирлянды солнечных блинчиков,
разбросанных в анархическом беспорядке по стенам, и выверенную упорядочность
деталей, составляющих красоту Большой спальни. Темная мебель, поблескивание
золотых ручек, крупные букеты искусственных цветов в напольных вазах - все
со вкусом, без излишеств и очень солидно. Он радостно дрожал и тихонько
прижимался щекою к дышащей жаром спине жены. Наступали излюбленные минуты.
Впрочем, и душ, и летний завтрак перед огромным окном, и вскапывание
клумб под жарким солнцем, и разнообразные покупки, и посещения знакомых -
праздники и выпивоны - да и другие многочисленные дела, которых и не
припомнишь все сразу, радовали его, словно он сию минуту впервые попробовал
их очарование. Сверкающие дни летели чередой, превращая его скромный
двухнедельный отпуск в горячий, волшебный карнавал. Николай Николаевич
брился до фарфоровой белизны, прикупил чудесный золотой перстень и
подумывал, не покрасить ли ему волосы.
Сегодня, в канун Рождества, только оттенок религиозности смущал его
душу: не совсем было ясно, что и сколько дозволено в этот день. Были
какие-то колебания, какая-то неуверенность, один раз он неожиданно
задумался. Нельзя сказать, что Николай Николаевич был горячо верующим, но
пребывание в церкви, а особенно общение со "старыми русскими", давало
чувство приобщения к родной культуре. Трудно было бы также утверждать, что
Николай Николаевич чувствовал себя патриотом, взволнованным судьбами России.
Да, это сильно сказано. Но нельзя не заметить, что он брал на прокат
видеокассеты с записями русских песен и плясок, а это о многом говорит.
Настроение было приподнятое, день сулил удовольствия. Илья обещал
привезти к обеду русских, а это значило разговоры и новые анекдоты. От себя
Николай Николаевич позвал сына, жившего уже в отдельном доме,
самостоятельно, а жена Валя, приготовившая стол заранее, должна была прийти
с работы прямо в церковь на вечернюю службу.
Николай Николаевич вытащил из шкафа несколько свежих рубашек,
внимательно рассмотрел их, понюхал и, надев одну, бледного шелка, застегнул
манжеты шикарными запонками. Затем порывшись в обширном, великолепного
дерева, но несколько пустом столе, достал кассету с песнями Кобзона, а
маленькую бумажную иконку Сергия Радонежского приколол кнопкой туда, где,
кажется, должен быть красный угол.
Шел двенадцатый час, солнце палило нестерпимо. Казалось, что от крыш
там и сям разбросанных в садах домов поднимался густой дух чего-то
подпаленного и дрожащего на огне. До праздничного обеда оставалось немало
часов, и Николай Николаевич решил посетить Рождественскую ярмарку, ежегодно
устраиваемую "старыми русскими" на лужке возле церкви. Заперев несколько
замков, он спустился в гараж, выкатил новенькую лазоревую "Мицубиси" и,
удобно разместившись внутри, покатил с холма вниз.
Когда Николай Николаевич прибыл на место, активная деятельность была в
самом разгаре: полтора десятка женщин продавали съестное домашнего
приготовления, неизменно называя это "пиро'жки". Русский язык, на котором
они говорили, был нелегко понимаем из-за сильного акцента, но не сложен,
поэтому, после нескольких минут можно было включиться в обсуждаемую тему.
Деньги, собранные от продажи, шли на содержание батюшки и церкви.
Последние часто захиревали, так как русские прихожане, не в пример верующим
других конфессий, не приносили богатых пожертвований. Тепла, слаженности и
поддержки трудно было бы искать среди этого прихода, так же, как разъединены
и настороженны русские общества, разбросанные по миру. Многие задавались
вопросом, отчего это так, почему люди других наций поддерживают друг друга,
организуют и строят дворцы-клубы, где приятно встретиться с друзьями, и
только русские нуждаются друг в друге, не нуждаясь, встречаются, не
испытывая тепла, расходятся, не вспоминая, и, живя едва ли не по соседству,
не видят друг друга по пятнадцать лет. Один человек затеял устроить такой
клуб. Мнения соотечественников немедленно разделились: одни объявили его
коммунистом, другие - монархистом и ретроградом, третьи - никчемной
личностью. Клуб, конечно, не состоялся.
Впрочем, Николай Николаевич уже облюбовал поджаренную плюшку и принялся
отсчитывать монеты.
- Вы, Тамара Ивановна, так хорошо к праздничку подготовляете, -
обратилась к первой женщине соседка на языке "старых русских", - вот у вас и
пиро'жки покупают. А мне что-то не везет сегодня... - она с интересом
взглянула на Николая Николаевича.
- Я всегда хорошо пеку, а в этот раз теста замесила два ведра. И
лепила, и лепила... - самодовольно выговаривала та слушателям. - Мешок сюда
тащила полон с провизией, а буттер-бродов сколько! На нас одних церковь
держится! - она заворачивала булочки в кокетливую розовую бумагу с крестами
по углам.
- Богоугодное дело, - одобрительно и важно произнес Николай Николаевич.
- А ваша Валечка не хочет к другому празднику нам помочь?
- Она все работает, - смутился тот.
Ольга Петровна поджала губы, а Тамара Ивановна поставила другой вопрос:
- А вы, Николай Николаевич, сегодня вечернюю-то собираетесь? Двенадцать
программа стартует.
- Буду вечернюю и русских привезу! - с облегчением воскликнул Николай
Николаевич, чувствуя, что туча рассеивается и он не окончательно изгнан из
общества.
- Это хорошо... - пропела Тамара Ивановна, сморщив острый нос, отчего
лицо ее собралось в узелок, - только непонятные они, жадные... Все им мало!
- Я тоже с ними не видаюсь, - поддакнула Ольга Петровна, - недоверчивая
я к ним стала.
- Что у них в России деется! Не хотят от голода истощать - теперь сюда
бегут, а мы расхлебывай! - воскликнула Тамара Ивановна, с грозной правотой
сверкая очами.
Николай Николаевич струсил. Несмотря на долгий брак, он мало понимал
женщин, и временами их чувства пугали его своею силой, а, главное,
неожиданностью.
- Благодетельница наша, сколько к вам детей из России приходило, -
начал он зависимым тоном, робко присогнувшись в ее сторону. - У вас
мальчонка живет из России?
- Как я устала, - она печально покачала головой, приглашая разделить ее
чувства. - Сказали - на месяц, а он уже третий живет!
- Что же его не забирают?
- Эти русские говорят, чтобы мы обратные билеты покупали. Мало, что я
его кормлю-пою, полный чемодан вещей надавала - от моих детей, что осталось,
и знакомые дали, кому чего не надо, а теперь еще и билет! И наглые же эти
русские! То ли это дело им давай, то ли другое! Мы теперь должны их
заставить, чтобы они своих детей забрали, пусть не надеются, не на таковских
напали! - пламенно закончила Тамара Ивановна столь длинный монолог на
русском.
Вдруг лица женщин расплылись в улыбке: к ним придвигался мужчина с
очень розовым и сладостным лицом.
- Батюшка, с наступающим праздником! - протянули они. - Мы пораньше, во
воспоможествование! Скушайте пиро'жeк!
- И мой попробуйте!
Батюшка двумя пальцами подхватил булку и отправил в рот.
- Не забываем ли мы о милосердии в праздник Христов? - он благосклонно
оглядел лоток. - Поделитесь с нами своим удовлетворением.
- У меня ребенок живет из России, я только рассказывала. Как можно
бедным людям не помочь!
- Правильно, - батюшка утер рот. - Я в кэмпе был, за городом. Есть у
нас энтузиаст, собрал деток из русских семей со всей Австралии - кто хочет в
лагере месяц отдохнуть, русский язык поучить. Детки наши на русском плохо
говорят...
- И мой сынок тоже, - Николай Николаевич сокрушенно повесил голову.
- Лагерь они назвали "Богатырь", - продолжал батюшка. - Заметьте, из
сказки название, родной язык поддерживают. Мальчиков зовут "богатырями", а
девочек "богатыршами", а всех вместе - "лагерниками". Они Устав и режим
приняли, очень эффектно по утрам будят, по команде гуляют, за трапезой
сидят. Никаких сластей, кон-фектов. Я свою дочку там на две недели оставил.
Лагерники должны остаться удовлетворенными, потому что такой отдых и
воспитание навряд ли где получить можно.
- Какое культурное движение! - подтвердила Ольга Петровна.
- Я перед строем лагерников, - продолжал батюшка, - молебен отслужил на
открытие, и началась положенная лагерная жизнь по установленной программе.
На закрытие же, отнюдь, Пафнутий, протопоп, поедет. Еды много было весь день
- так благолепно! А на другой день Рождества лагерники вместе с
администрацией примут участие в организованном колядовании, затем проведут
атлетические соревнования на Кубок Великой Княжны Марии Владимировны, чтобы
здоровенькими сохраниться. Детки на уроках высиживают немного, но пишут
пока... - батюшка вздохнул. - Один богатырь никак не мог вывести столь
простое задание: "Ванька купил в лавке ситцу". А моя дочка на уроке писала
композицию, за что высший балл получила. - Батюшка вытащил из кармана листок
и прочитал с выражением: - "Мы пошли на прогулку и начали с хорошего шага,
но через полчаса сменили его на медленный. Было солнце, и отсвечивался яркий
свет на ярких красочных формах. Но потом погода повернулась к худшему. По
дороге мы, конечно, зашли не туда, куда надо, и нам пришлось перелезать
через заборы. Пока мы гуляли, мы все промокли и устали, вдобавок, нам
пришлось тащить девочку, которая подвернула себе ногу. Мы шли четыре часа и
были очень голодны, так как пропустили чай, но если мы не хотели от голода
истощать, мы должны были следовать за нашим путеводителем через лужи и
другие неприятные места. Когда мы дотащились до места, мы готовы были
умереть, но съеденные апельсины освежили нас. Потом мы ехали на поезде назад
в лагерь. Ветер выл беспощадно, качая мокрые мохнатые верхушки мокрых
деревьев. Станции теперь были реже. Мой брат устал и поэтому беспощадно
пинал меня ногами, а ветер все выл и выл. В поезде было спокойно и
удовлетворительно. Скоро, натурально, показался город, и поезд остановился.
Ветер выл уже тише и тише..." Подпись: лагерница Лена.
- Она талант имеет.
- Всего шестнадцать лет девочке, - радостно подтвердил батюшка, -
ребенок малый, а как живописует!
Николай Николаевич задумчиво выставил вперед ногу.
- Новые в лагерь не захочут... Они религию не уважают. Есть, конечно,
хорошие, но то ли дело попадаются настроенные очень. Я, бывает, трюки
вспоминаю...
- Что же вы встречали? - мигом обернувшись, спросила Тамара Ивановна.
- Иду я мимо магазина "Армии Спасения", дай, думаю, банку воды куплю.
Там цены умеренные, и много русских закупается: посольство русское - пешком
дойти. Хожу я мимо одежды, смотрю, женщина симпатичная с другой про размеры
говорят. Что-то они не понимают. Поздоровался, а они буркнули и тикать от
меня. Что, думаю, за такое удивление? На кассе китайка знакомая сидит,
спрашиваю, а она говорит - это посольские. Ни с кем не разговаривают, своих
шарахаются, вот какие дела!
- У меня в уме тоже остались трюки увиденные! - вдохновенно подхватила
Ольга Петровна. - Мы с сестрой к блинам ехали, а эти русские у посольства
сели. Мы спрашиваем: "Вы давно тут живете?" Они молчат, в окно смотрят, так
и притворились, что нас не понимают. Во как!
- Какие с русскими эксциденты проходят... - задумчиво протянул Николай
Николаевич.
- Приятно побеседовать, интересного много получить. Мне пора к службе
приуготовляться, - сказал батюшка.
- Бай - бай!
Вообще говоря, батюшка превращался в православного священника только по
выходным и праздникам, когда у него выдавалось свободное время. Большую
часть жизни он перебирал бумажки в налоговом управлении, где служил
инспектором. Сейчас он подошел к своему огромному джипу и, подхватив рясу,
забрался в задний отсек. Оттуда вытащил коробку с принадлежностями и зашагал
к церкви. Несколько женщин, умильно глядевших на его статную фигуру,
оставили лотки и поспешили за ним - помогать.
Покупателей было немного, в основном, знакомые знакомых приехали
поискать экзотики в великом русском празднике среди еды: мяса
бэф-строганофф, пиро'жков с капустой и неизвестно как сюда попавших матрешек
- незабвенных деятелей партии и правительства. Словом, ярмарка, как всегда,
удалась на славу!
Женщина, которую Шустер безуспешно искал все утро, тоже была на
ярмарке. Договорившись встретиться здесь с подругой, она меланхолично
обходила ряды. Странно, грустно было у нее на душе. Она то отчаянно зевала,
то глаза начинали слипаться без причины, хотя ночь она проспала без снов и
встала свежей. Появилось ощущение, что время не движется, а стоит, поджидая
что-то. И это новое уже близко, неподалеку... Чувство было так сильно, что
Света непроизвольно оглянулась, задумчиво осматривая толпу.
В этот момент ей на глаза попалась знакомая машина, и она увидела
Шустера, разговаривающего с человеком, которого она издалека не узнала. Она
повернулась к ним спиной, сдвинув большую соломенную шляпу на затылок, зашла
за край пестрой палатки и осторожно выглянула оттуда. Шустер и его приятель
- конечно, это был Николай Николаевич, - усаживались в машину, показывая
рукой на церковь. Машина завелась и тронулась с места.
Света повернула за угол и вздрогнула от неожиданности: неподалеку стоял
Вадим.
Незамеченная, она шагнула в сторону. Сердце ее билось. Она смутилась, в
нерешительности прошла несколько шагов и остановилась, чувствуя хаос в
голове. Ей не хотелось уходить, ей хотелось вернуться. Она села на скамейку,
с любопытством заглянула в свою сумочку. Из кучи мелочей извлекла пачку
старых счетов и начала с интересом их перебирать, раскладывая на кучки.
Внезапно достала губную помаду и накрасила губы, а бумажки бросила назад.