мужа, разворачивалась и к матери, отдавая ей часть своего внимания, Илья
чувствовал себя в чем-то обойденным. Но это, правда, мобилизовывало его
силы. После смерти старушонки, увидев Валину сломленность в ту решающую
минуту, убедился он, что эта женщина и впрямь готова для него на последнее.
Эта мысль вмиг преобразила его поведение. Успокоенный невиданной надежностью
своей жены, он затосковал у родного очага, и разносторонняя душа его
заметалась в поисках острых впечатлений. А тут как раз, чисто случайно,
подвернулась первая бабенка.
Впрочем, "Дом с большой буквы" не потерял для него интерес, а он,
наоборот, стал больше превозносить его и оберегать от нападок всех этих
посторонних женщин. Да, если какая-нибудь и захотела, то вряд ли могла бы
иметь на Илью влияние, потому что презирал он их за "распущенность" и вообще
- безмерно.
В год, когда прожили они таким образом с Валюшей девять лет, случилось
замечательное событие.
С раннего возраста, едва только начал Илья осознавать серьезность своих
желаний, понял он, что во что бы то ни стало уедет на Запад. И, в самом
деле, не тот он человек, чтобы прозябать в безвестности. Имея к тому времени
готовую диссертацию и оформляя отъездную анкету, он был уверен, что
эмиграцию получит. И, действительно, никаких проблем не возникло до того
дня, пока при рассмотрении всех справок не понадобилась последняя бумажонка
- письмецо от первого Валиного мужа, что разрешает он своему сыну уехать из
страны. Вот тогда и вышла заминочка, так как бывший муж нежданно-негаданно
наотрез отказался давать такое письмо. "От сына не откажусь!" - заявил он
грозно и - ни туда, ни сюда.
Валюша металась, рыдала, ночами не спала, ища выход, но никакие уговоры
не помогли. Тут-то и доказала она еще раз ни с чем не сравнимую любовь к
своему Илюше: решено было оставить сына в России - отцу. С тем и поехала
Валечка к бывшему супругу - договариваться. Он встретил ее сурово.
Нельзя не сказать несколько слов об этой личности. Человек этот, по
имени Кеша, ни к чему не имея сильной склонности, живший беспутно и без царя
в голове, к среднему возрасту страстно ударился в религию. Он взялся
воспитывать своих близких по-настоящему, исходя из высших идей. Семью свою
не кормил, так как все его время занимала новая жизнь. По его идее, если у
родственников появлялись какие-нибудь практические потребности, то чепуха
эта шла не от Бога, и такие штуки они, поэтому, вольны решать сами. Известно
ведь, что если русский чем-нибудь в жизни займется, особенно, если до того
шалопайничал, то он все на свете похерит, все под откос пустит ради этой
новой и главной идеи.
Вот такого устремленного и встретила Валя. Сына их от совместных
юношеских лет он помнил скорее отчасти, ибо за постоянной занятостью
подвижнической жизнью в церкви - на которую он, как водится, сразу положил
живот свой, - для сына у него времени оставаться не могло. Так что Кеша не
только не видал мальчонку многими годами и деньгами не помогал, но и с днем
рождения не поздравил ни разу. Но, как верующий, он наотрез отказался сына
за границу отпустить, но также, что любопытно, и взять его в свою семью. На
ополоумевшие Валины вопросы Иннокентий объяснил, что ребенок должен
воспитываться матерью, и незачем ей ни возить младенца к иностранцам, ни
оставлять его хоть и в хорошей семье, но все-таки одного. А Валентина опять
ублажает свой эгоизм.
Так и вернулась Валечка не солоно хлебавши. Теперь, на худой конец,
пригодилась бы ей и мама. Еще горше вспомнила Валя о ней, и содрогнулась ее
душа от содеянного ею. Догнало ее раскаяние и такое отчаяние, что из
пухленькой бодрой молодухи превратилась она в неказистую развалину. Правда,
мы не знаем чего тут было больше: ужаса за свой поступок или страха, какое
решение примет теперь ее муж...
Время шло, и настал день, когда Илья должен был решать, что ему делать.
Девять совместных лет - немалый срок, потому не обманули Валентину
предчувствия. Илья поставил крайнее условие: или договаривайся со своим
бывшим, или я уезжаю один.
Не берусь передать, какие бури сотрясали семью в то время, сколько слез
затопили "Дом с большой буквы". Но только наступил момент, когда наш ученый,
проживший со своей "настоящей любовью, со своей жертвенницей" без малого
десяток лет, не оглядываясь, гарцующей походкой вышел из подъезда и канул в
неизвестность.
- Теперь ты понимаешь, - Шустер посмотрел на собеседника, - кто перед
нами?
"Человека убил!" - жалобно вскричал про себя Николай Николаевич и не
нашелся, что ответить.
- Н-да, - после долгого молчания отозвался он, подруливая к своему
дому, - как в России говорится: "Такому камень за пазуху не клади".
- Опять переврал! Но мыслишь правильно.
- Максим, - с интересом спросил Николай Николаевич, - это Илья тебе
приглашение прислал?
- Он немало для меня сделал, но я не обольщаюсь на его счет.
Молчаливые, они вошли в дом и поднялись на второй этаж. Николай
Николаевич распахнул огромные двери на веранду - чудный эвкалиптовый дух
ворвался в комнату. Гость разместился за столом, посередине которого
красовался толстомясый самовар, а Николай Николаевич, отдуваясь от жары,
принялся доставать из холодильника тарелки и мисочки и уставлять ими
парадный стол. Холодец, селедка, икра, всякие разносолы и закуски. Николай
Николаевич не то, чтобы не любил русскую кухню, даже, скорее, совсем не
любил, но в праздник все должно быть, как положено.
Шустер, скучая, подобрал с дивана тонкую книжицу, полную закладок.
Название гласило: "Учебник родной грамматики". На первой странице упражнение
начиналось так:
"Мужик едет в город за горохом
Бери серп и иди молотить.
Ванька был именинник и встретил богомольцев".
- Это что за чудо? - охнул Шустер.
- Учебник для школы, чтобы дети родную речь не забывали.
Тот уткнулся в тетрадь и прочел:
"У мужика сгорел кафтан.
К борщу забыли сделать кашу.
Наш начальник носит на пальце дорогое кольцо.
Девочка нажала сноп ржи.
У Коли сделался жар, и его мать пошла в церковь.
Мои братья не пьют водки".
Шустер ухмыльнулся: "Они здесь остановились на одной точке. Намертво.
Навек".
- Погоди-ка! - Николай Николаевич появился из кухни с растопыренными
руками, пораженный какой-то мыслью. - Илья мне говорил, что дом хочет
купить, деньги собирает. И скоро поедет в Россию квартиру разменивать. Это
какую же квартиру?
- Ту самую, где Валентина живет с сыном.
- А куда же Валя?
- Не его забота. Деньги-то нужны. Главное - разменять удачно, не дать
себя облапошить. Он - муж, права на его стороне.
Николай Николаевич не причислял себя к чувствительным натурам и
презирал сентиментальные глупости. Но жизнь Ильи поразила его своей
завершенностью.
Шустер наблюдал, как медленно и тяжело менялось у приятеля лицо, нимало
не разделяя его чувств, но давая им время отлиться в некую завершенную
форму. Действительно, Николай Николаевич был смущен, что-то безъязыко
бормотал себе под нос.
- Илья - аморальный тип, - горько проговорил Шустер, взглянув на
приятеля. "Мы с тобой люди другой породы", - приглашали его глаза.
Николай Николаевич с готовностью кивнул головой. Шустер остро ощутил,
что минута настала. Наслаждаясь своей властью и подбирая слова, он
непроизвольно кинул взгляд на дверь и, дружелюбно оглядев Николая, сказал
так:
- Илья распустился здесь окончательно, потерял такт. Позволяет себе
высказывания более чем критические, иронизирует над местным обществом и
порядками. Свою болтовню он называет свободой слова в демократической
стране. Но она не имеет ничего общего с пустым критиканством! Все зависит от
того, над чем подтрунивать. Одно дело, если вызывает улыбку обычай пить
много пива, совсем иное - думать, что западные люди опасны.
- Что он говорил? - с беспокойством перебил Николай Николаевич.
Шустер нагнулся к его уху и что-то быстро, жарко зашептал.
- Неблагонадежный субьект! - у Николая откуда-то выскочило
неупотребляемое слово, и он зарумянился от удовольствия.
Шустер принялся разворачивать этот танкер дальше:
- Ты прав, Илья "подпорчен, как сыр рокфор". Мы с негодованием называем
такие идейки красной пропагандой. Он, правда, Россию критикует тоже... -
осекся на секунду Шустер, но тут же с апломбом докончил: - ...но подрывает
авторитеты! - и пристукнул бокалом.
Николай Николаевич, подняв задик, торопливо подлил гостю вина в совсем
еще полный бокал, глаза его пылали негодованием. Поколебавшись, Шустер
пустил поезд под откос.
- Я написал письмо его шефу, в институт. Постарался обрисовать, что за
разложившаяся в моральном отношении личность находится в нашем окружении.
Какой ущерб наносят безнравственные разговоры подобных людей. И поступки...
- добавил он и потемнел.
При этих словах Шустера Николай Николаевич вскинул глаза.
- Контракт у Ильи на три года, и этот срок скоро истекает, - продолжал
Шустер вполголоса. - Теоретически, Илья может получить эту ставку как
постоянную. Так вот это надо аннулировать... понимаешь задачу?
Николай Николаевич кивнул, не отрывая горячего взгляда от лица Шустера.
- Мне нужна твоя помощь, Коля. Такое письмо писать - не сапоги латать.
Анонимка здесь не пойдет... А если вот так: "Я, как честный человек, хочу
обратить ваше внимание..." Я представляю, как я бы в России написал, в
российское посольство я уже кое-что отправил. Но вокруг не Россия - свои
специфические условия. Проверь язык, подправь, подчеркни так, чтобы сильнее
вышло. - Он взглянул собеседнику прямо в глаза: - Возьмешься?
Николай Николаевич с бьющимся сердцем медлил, смотря в пол, страшась
выдать свою радость и пытаясь угомонить гремевший внутри вихрь. Он еще не
знал наверняка - зачем, но чувствовал, что неоценимый случай сам идет к нему
в руки. Выдержав паузу, может быть, слишком длинную, он взял протянутые ему
бумаги и сказал:
- Политика не нужна. А, может, он порядки в конторе ругает или критику
какую на начальника наводит? - Николай Николаевич с удовольствием повторял
сложные слова. - Я бы лучше не письмо писал, а придумал, как обработать его
шефа. Когда что сказать или чего подпустить... И не шефу, а кому-нибудь из
его...
- Холуев, что ли?
- Во, во!
- Толкутся вокруг, - с обидой крикнул Шустер, - он им гранты раздает,
командировки!
- Они шефу насплетничают, и выйдет сильнее.
Шустер молча разглядывал Николая Николаевича. Он удивился его
предприимчивости и находчивости, до которой не додумался сам, и снова по
краю его сознания пролетела мысль, что Николай только кажется простаком. Но
она не оформилась в мысль, что, может быть, тот и умнее его, потому что
такая идея не появлялась в голове у Шустера никогда.
- Что Илья говорит?
Шустер оживился:
- У нас что было! Вместо того, чтобы взять сотрудника на работу, шеф
купил себе дорогую машину. Не себе лично, а... директору отдела, на которой
он сам, разумеется, и ездит. Но по штату ему личная машина не полагается. А
этот гусь, Илья, критиковал и высмеивал! Еще, пожалуйста, - Шустер с азартом
вспоминал жизнь отдела. - В соседнем корпусе работал экспериментатор. Ставки
ему не дали, а платили копейки. Но он на пособие садиться не хотел -
талантливый был, собака, и науку бросить не мог. Так и работал, как
идеалист, или как... русский. Да он и был русский. Через полгода, работая по
десять часов, он не просто что-то нашел, а прорыв сделал в науке, что никому
до него в этой области не удавалось. Шеф был в полном восторге и все статьи
его подписывал, как будто они их в соавторстве писали, приманивая будущими
деньгами. Хотя каждый подсобный рабочий знал, что парень сам результат
получил. Пошли конференции за рубежом. На поездки деньги нужны.
Экспериментатор на хлебе и молоке пробавляется, а шеф покатил совместные
работы на конференциях докладывать, с трибуны сказал, что они сделаны под
его руководством группой сотрудников! Парень в общем списке прозвучал -
обвини в замалчивании? Не подкопаешься! Так шеф выскочил в герои дня:
рукоплескания, успех его лаборатории, а также, дополнительные деньги. Плохо
с этим парнем вышло, - заметил Шустер, - но важно, что Илья его поддерживал.
Поди два года минуло, а русский грант на проживание не получил. Тут шеф
объявляет три новых штатных места. Все уверены: теперь, когда у шефа много
денег, не сможет он тому, кто так бескорыстно и плодотворно на него работал
- отказать. Но тут прозрение осенило этого трудягу: именно теперь ни за что
не даст ему шеф денег. Гноить будет, пока тот не выдержит такой жизни и не
уйдет добровольно.
- Почему? - спросил Николай Николаевич.
- Шеф на конференциях выставил себя, как автора, забрал чужой успех,
обокрал другого вчистую, теперь единственный ход для него - выкинуть
талантливого человека на улицу. Обворовал и выбросил! А Илья советовал на
шефа в суд подать, издевался над демократией высшей пробы.
- Суд не выйдет. Все ваши докажут, что парень у начальника украл - они
от него зависят.
Шустер благосклонно кивнул головой.
- Илья говорил, что шеф - бандит и вор. Говорил, что если кто спросит у
шефа, почему столько лет тому денег не давал, он ответит с негодованием, что
сотрудник - бездельник, работал вяло, отношения с сослуживцами наладить не
сумел. Я его проверял и очень терпелив был, а теперь и выгнал. А на деньги
для него потенциально предназначенные, возьму двух аспирантов: они мне
насчитают груду всего, что к этой теме относится, и, видите, я двух человек
работой обеспечу, что же лучше? Илья предлагал этому экпериментатору идти
выше жаловаться.
- Тоже не выйдет, потому что ваши начальники за шефа горой встанут.
Один раз дашь осечку, а потом и тебя скинут!
Шустер опять понимающе кивнул.
- Илья на институт наехал, а Россию защищал. При коммунизме, говорит, -
заметь! - по заслугам человека ценили. Выгнать тебя из института никто не
мог, временных ставок не было, сразу же постоянные. То есть, работали
спокойно, думая о качестве науки, что ты сделал, то ты и есть. А, главное,
не было прессинга денег, ученые халтуру не гнали, за деньги глотку не
перегрызали. Ты представляешь? - неистово завопил Шустер, потрясая кулачками
и брызгая слюной, - чтобы в этой поганой Рашке было что-то лучше, чем
здесь?! Отмочил Илюша! Николай, сотрем его в порошок? - заверещал он
срывающимся голосом. Лицо его порозовело, густой пот выступил на носу и
щеках.
Николай Николаевич нахмурился и озабоченно помахал головой в
подтверждение своего полного согласия.
"Ах ты, сучий потрох! - весело думал он. - Пни дружка, а мы
повеселимся! Знаю я, отчего ты грозный стал, справедливости ищешь. Может, ты
и не врешь, а лягаешь благодетеля неспроста... больно бабенка хороша!" - и
вдруг сильная и блестящая идея ударила его до озноба. Дрожащими руками
перебирал Николай Николаевич листки Шустерова доноса, кивал и поддакивал
ему, почувствовавшему внезапно, что он нашел в Николае Николаевиче надежного
союзника.
Шустер сделал глоток душистого вина, и восторг наполнил все его
существо. Он задыхался. Он смаковал победу. "Все мое! - пело внутри, и - Ах,
как удалось!"
Он сильно потянулся и победительно обвел глазами стены, а, заодно, и
расстилавшийся перед ним мир.
Конечно, Николай Николаевич не благоговел перед приятелем, да, это было
бы сильным сгущением красок. Но все-таки он немного трусил перед Шустером,
его умением устроить все, что лучше не придумаешь, так что это даже немного
пугало, как иной раз пугает полное совершенство. Но по природе своей Николай
Николаевич, улавливая, как антенна, мельчайшие перемены в собеседнике,
конечно не упустил этот праздничный взгляд победителя. Глаза его легко
моргнули. Он пододвинул гостю забытую закуску, разглядывая тарелки на столе.
И неожиданно ему в голову пришла новая и интересная мысль: "Шустер думает,
что самый умный... И всегда гордится собой раньше времени!".
Николай заторможенно и чрезвычайно странно посмотрел на приятеля.
Впрочем, быстро встрепенулся, закивал и побежал запирать письмо к себе в
кабинет. Но, вбежав туда, почему-то остановился около самой двери, придвинул
к ней плотно ухо и прислушался. Убедившись, что гость не тронулся с места,
он галопом помчался по внутренней лесенке на первый этаж. Оттуда выскочил в
сад и через потайную дверку побежал в сторону группки магазинов. Задыхаясь
от неожиданного упражнения, Николай Николаевич бросил монету служащему и
мигом получил несколько отличных листков ксерокопии. Подхрюкивая и
наслаждаясь приключением, он взобрался к себе в кабинет и сложил все
листочки в ящик небезызвестного нам, несколько пустоватого, очень хорошего
дерева письменного стола. Трепеща от блаженства, Николай предвкушал
удовольствия интриги, и душа его ликовала.
Мелодично прозвенел колокольчик, и Николай Николаевич затрусил по
лестнице встречать. В холле стояла Оля, сопровождаемая Сашей и Ильей. Душа
Николая Николаевича дрогнула.
- Я вас жду! - засуетился он.
- Вы виделись на Новом Году, - представил гостей Илья и осмотрелся. -
Экие хоромы!
Саша и Оля огляделись, их глаза полезли на лоб.
Николай Николаевич медленно и ярко расцвел, ибо настала очень важная
минута. Он радостно оглядывал гостей, улавливая их реакцию: как поражены они
невероятностью его дворца, покорены и даже смяты. Но по нему можно было
угадать, что гости должны отметить великолепие дома. В этом состояла
внутренняя тонкость Николая Николаевича. Никогда не стал бы он прямолинейно
говорить то, что думает, но так, как он сам привык угадывать чужие мысли и
побуждения, также и иные должны были догадаться до всего сами и неприметным,
но все-таки явным способом дать понять именно то, что ждет от них хозяин.
Сейчас Николай Николаевича не только щедро хвалили. Гости оказались
правильные, заметив, как он воспользовался своим правом ждать и получить
похвалу и, в свою очередь, очень изящно одобрили его на это. Вся эта игра
так сладко возбудила кровь, что он пошел чуть-чуть дальше, дав понять, как
благодарно, но привычно он принимает эти заслуженные похвалы. Истомленно
оглядев лица, Николай Николаевич дал себе лишнюю минутку наслаждения и,
стараясь не быть поспешным, сказал:
- Стараюсь по мере моих скромных сил. Что же мы тут? Пойдемте к столу,
- и услужливо потоптался на месте.
Оля не спеша поднималась первой, давая шедшим сзади мужчинам
рассмотреть свои ноги. По мере того как ее глазам открывалось необъятное
пространство гостиной, взгляд ее становился все более цепким.
- Нравится? - подмигнул ей Илья.
- Конечно, красиво... - расстроенно протянула она.
Сзади стоял ее муж, подавленно разглядывая особняк.
- Дом хочу купить, - выдавил он.
Оля стряхнула оцепенение:
- Саша получил постоянную ставку, мы быстро купим дом.
- Вам повезло, здесь с постоянной работой хуже некуда, - согласился
Николай Николаевич.
- Не повезло, - ответила Оля, - у нас грамота лучшего студента
университета. Так что Сашенька у нас, - она потрогала его рубашку, -
Сашенька - молодец, да, Саш?
- У вас дом шикарный... - выдавил Саша примирительно.
- Ничего себе, - добавила его жена.
- Теперь можно и к столу, - запел Николай Николаевич, - какие у нас
интересные люди появляются...
Он придвигал гостям тарелки, мелко смеялся, заражая своим предвкушением
праздника. Замелькали передаваемые над столом закуски.
- Вы в университете работаете? - спросил Саша Илью.
- Уйму работ закончил, - кивнул тот.
Оля тоже повернулась к Илье.
- Статьи штампуют, чтобы имя себе сделать.
Илья весело рассмеялся:
- А наука, горение создателя, если хотите?
- Горение никуда не денется, - заметила Оля дипломатично. - В совке мы
получали тридцать пять долларов, а здесь!
- За хорошие деньги и поработать можно, - солидно подытожил ее муж,
выражая свое согласие поработать. Поднял стопку. Все чокнулись и потянулись
к тарелкам. Николай Николаевич зачарованно прислушивался к разговору ученых.
- Оля, - Саша посмотрел на жену неодобрительно, - без творческого дела
тоже скучно.
- Я понимаю. А все-таки, дорогой мой, - Оля вызывающе посмотрела на
Илью, - мы должны быть благодарны, что австралы столько лет всех кормят!
- Дура - баба, - пробормотал Шустер.
Илья заговорил, и было видно, что он делает над собой насилие и этот
разговор ему противен:
- Я опубликовал шестнадцать работ в известных журналах мира. Науку
здесь делают эмигранты и, в частности, русские - местные ни по образованию,
ни по эрудиции не дотягивают. У русских консультируются, обращаются, как к
ходячим энциклопедиям. Наших аспирантов принимают за зрелых сотрудников. Так
что, милочка, это они должны быть благодарны, что мы здесь работаем. - Он
разглядывал ее прямой круглый взгляд, остро накрашенные дуги бровей и рот,
сложенный в тугую, непримиримую гримасу, - лицо, готовое к нападению до
конца. - А вы чем предполагаете заниматься?
- Я хороший инженер по куриной технологии. У меня была в совке статья,
и мой отец... тоже много написал, - подумав, добавила Оля, но не объяснила,
что это было такое. - А насчет работы, я себя не на помойке нашла! - она
отвернулась от Ильи и устремила свое обаяние на остальных. - Когда мы
уезжали, я доступно объяснила совкам, моим подругам, что работать не буду. У
меня есть муж, он должен много зарабатывать, чтобы дом купить и чтобы все
было.
- Пусть нам теперь совки завидуют, - веско подтвердил ее муж. - С
другой стороны, - развивал Саша мысль, - если дом купить, нужно, чтобы оба в
семье работали.
- Разве вы не знаете, что дома нужно новые покупать! Я работу найду
приличную, и денег будет завались! - подхватила Оля, не заметив, что ее
слова входят в противоречие с заявленным ранее. Она до сих пор металась, не
решаясь выбрать приличный вариант. Действительно, что лучше: сидеть дома и
описывать голодным подругам свою царственную жизнь или работать, быстрее
выплатить дом и, опять-таки, описывать подругам свое везение, деньги и дом.
Не каждый сумеет принять единственно правильное решение.
В этот момент в комнату вошел юноша с застенчивыми от молодости
глазами.
- Мой сынок, Сережа. Садись, вот еда. - Николай Николаевич передал ему
тарелку. - Сережа у нас водопроводчик. Зачем ходить в университет? Лучше
много денег иметь. Я работал всю жизнь и в пустыню ходил работать, много
денег зарабатывал. Дома быстро выплатил, и первый дом, и второй. Теперь
Сережа будет свой дом выплачивать. А для этого нужны деньги, - повторял
Николай Николаевич, не в силах слезть с одного слова. - Водопроводчики
хорошо зарабатывают, много ходют на заказы, я ему говорю: "Иди и деньги
зарабатывай, чтобы дом-то выплатить. Быстрее, чтобы проценты меньше
набежали".
- А я в университет хожу... - протянул Илья.
- Вы кем работаете? - смущаясь, спросил Сережа.
- Физикой занимаюсь.
- Что это такое?
Илья молчал.
- Что это: физика? - повторил Сережа.
За столом стало тихо. Гости уставились в тарелки.
- М-м-м... - протянул Илья, не находя слов, - вы знаете, что такое...
химия?
- Да. Я ее в школе один семестр делал.
- Это, вроде, похоже... - бормотал Илья, растерянно оглядывая сидящих.
- Конец миру идет! - брякнул Саша, и они с Ильей уставились друг на
друга.
На лестнице послышался смех, топанье, и в гостиной появилась сияющая
Ирка с предвкушением событий на лице. За ней поднимались Анжела, Света в
компании мужчин, а в хвосте плелся Вадим с рассеянным видом.
- Вадик, где жену потерял?
- Приболела она.
- Ты сам-то здоров?
Света повернулась к спрашивающему:
- Он отбрыкивался, ехать не хотел. Но мы ему болеть не дадим, да,
Ириша?
Гости рассаживались за столом, болтая. Николай Николаевич суетился,
гонял сына на кухню за посудой, наливал, подкладывал, крутясь вокруг Светы,
- только что не шаркал ножкой, - так что сынок его, не выдержав, опустил
глаза.
Но она мало обращала внимания на нового ухажера.
Рядом сидели два человека, с чрезвычайным вниманием слушавшие, что она
говорит, оценивая, что же, в действительности, произошло в эти дни. Света
чувствовала себя в центре внимания, и ее мелодичный смех звенел среди
разгоряченных голосов. Эта ситуация смешила ее оттого, что она единственная
знала события и перебирала возможные развязки. Своих новых поклонников она
привязала к себе стремительно, не делая для этого ничего особенного. Сейчас
она наслаждалась собственной обольстительностью, а более властью над этими
жадными до нее, но мало значащими для нее людьми.
Но на другом конце стола сидел человек, который не разглядывал ее, не
поднимал на нее глаз, когда она смеялась, - на нее - маленькое сияющее
солнце! - к которому тянулись все до единого мужчины, и даже женщины прощали
ей красоту, привлеченные ее непосредственностью и сердечной теплотой. Вадим,
взъерошенный, непонятный, смотрел на ее, нисколько не выделяя среди других
женщин. Это раздражало, и через некоторое время Света заметила, что смеется
больше прежнего и завладела вниманием всего стола.
Николай Николаевич совершенно сомлел, не сводя с нее счастливых глаз.
Илья, в самоуверенности своей будучи непоколебимо уверенным, что эта
женщина, как все предыдущие, старается для него, осчастливленная его
страстью, и оттого став очень легкомысленным, благодушно поглядывал на нее и
Шустера.
Шустер, в свою очередь, веселился вместе со всеми, но время от времени
на душе у него скребли кошки. Он знал, что означает сытая физиономия его
дружка, и волна подозрения до дрожи продирала все его существо. Он уже
чувствовал себя в чем-то обойденным. Но это, правда, мобилизовывало его
силы. После смерти старушонки, увидев Валину сломленность в ту решающую
минуту, убедился он, что эта женщина и впрямь готова для него на последнее.
Эта мысль вмиг преобразила его поведение. Успокоенный невиданной надежностью
своей жены, он затосковал у родного очага, и разносторонняя душа его
заметалась в поисках острых впечатлений. А тут как раз, чисто случайно,
подвернулась первая бабенка.
Впрочем, "Дом с большой буквы" не потерял для него интерес, а он,
наоборот, стал больше превозносить его и оберегать от нападок всех этих
посторонних женщин. Да, если какая-нибудь и захотела, то вряд ли могла бы
иметь на Илью влияние, потому что презирал он их за "распущенность" и вообще
- безмерно.
В год, когда прожили они таким образом с Валюшей девять лет, случилось
замечательное событие.
С раннего возраста, едва только начал Илья осознавать серьезность своих
желаний, понял он, что во что бы то ни стало уедет на Запад. И, в самом
деле, не тот он человек, чтобы прозябать в безвестности. Имея к тому времени
готовую диссертацию и оформляя отъездную анкету, он был уверен, что
эмиграцию получит. И, действительно, никаких проблем не возникло до того
дня, пока при рассмотрении всех справок не понадобилась последняя бумажонка
- письмецо от первого Валиного мужа, что разрешает он своему сыну уехать из
страны. Вот тогда и вышла заминочка, так как бывший муж нежданно-негаданно
наотрез отказался давать такое письмо. "От сына не откажусь!" - заявил он
грозно и - ни туда, ни сюда.
Валюша металась, рыдала, ночами не спала, ища выход, но никакие уговоры
не помогли. Тут-то и доказала она еще раз ни с чем не сравнимую любовь к
своему Илюше: решено было оставить сына в России - отцу. С тем и поехала
Валечка к бывшему супругу - договариваться. Он встретил ее сурово.
Нельзя не сказать несколько слов об этой личности. Человек этот, по
имени Кеша, ни к чему не имея сильной склонности, живший беспутно и без царя
в голове, к среднему возрасту страстно ударился в религию. Он взялся
воспитывать своих близких по-настоящему, исходя из высших идей. Семью свою
не кормил, так как все его время занимала новая жизнь. По его идее, если у
родственников появлялись какие-нибудь практические потребности, то чепуха
эта шла не от Бога, и такие штуки они, поэтому, вольны решать сами. Известно
ведь, что если русский чем-нибудь в жизни займется, особенно, если до того
шалопайничал, то он все на свете похерит, все под откос пустит ради этой
новой и главной идеи.
Вот такого устремленного и встретила Валя. Сына их от совместных
юношеских лет он помнил скорее отчасти, ибо за постоянной занятостью
подвижнической жизнью в церкви - на которую он, как водится, сразу положил
живот свой, - для сына у него времени оставаться не могло. Так что Кеша не
только не видал мальчонку многими годами и деньгами не помогал, но и с днем
рождения не поздравил ни разу. Но, как верующий, он наотрез отказался сына
за границу отпустить, но также, что любопытно, и взять его в свою семью. На
ополоумевшие Валины вопросы Иннокентий объяснил, что ребенок должен
воспитываться матерью, и незачем ей ни возить младенца к иностранцам, ни
оставлять его хоть и в хорошей семье, но все-таки одного. А Валентина опять
ублажает свой эгоизм.
Так и вернулась Валечка не солоно хлебавши. Теперь, на худой конец,
пригодилась бы ей и мама. Еще горше вспомнила Валя о ней, и содрогнулась ее
душа от содеянного ею. Догнало ее раскаяние и такое отчаяние, что из
пухленькой бодрой молодухи превратилась она в неказистую развалину. Правда,
мы не знаем чего тут было больше: ужаса за свой поступок или страха, какое
решение примет теперь ее муж...
Время шло, и настал день, когда Илья должен был решать, что ему делать.
Девять совместных лет - немалый срок, потому не обманули Валентину
предчувствия. Илья поставил крайнее условие: или договаривайся со своим
бывшим, или я уезжаю один.
Не берусь передать, какие бури сотрясали семью в то время, сколько слез
затопили "Дом с большой буквы". Но только наступил момент, когда наш ученый,
проживший со своей "настоящей любовью, со своей жертвенницей" без малого
десяток лет, не оглядываясь, гарцующей походкой вышел из подъезда и канул в
неизвестность.
- Теперь ты понимаешь, - Шустер посмотрел на собеседника, - кто перед
нами?
"Человека убил!" - жалобно вскричал про себя Николай Николаевич и не
нашелся, что ответить.
- Н-да, - после долгого молчания отозвался он, подруливая к своему
дому, - как в России говорится: "Такому камень за пазуху не клади".
- Опять переврал! Но мыслишь правильно.
- Максим, - с интересом спросил Николай Николаевич, - это Илья тебе
приглашение прислал?
- Он немало для меня сделал, но я не обольщаюсь на его счет.
Молчаливые, они вошли в дом и поднялись на второй этаж. Николай
Николаевич распахнул огромные двери на веранду - чудный эвкалиптовый дух
ворвался в комнату. Гость разместился за столом, посередине которого
красовался толстомясый самовар, а Николай Николаевич, отдуваясь от жары,
принялся доставать из холодильника тарелки и мисочки и уставлять ими
парадный стол. Холодец, селедка, икра, всякие разносолы и закуски. Николай
Николаевич не то, чтобы не любил русскую кухню, даже, скорее, совсем не
любил, но в праздник все должно быть, как положено.
Шустер, скучая, подобрал с дивана тонкую книжицу, полную закладок.
Название гласило: "Учебник родной грамматики". На первой странице упражнение
начиналось так:
"Мужик едет в город за горохом
Бери серп и иди молотить.
Ванька был именинник и встретил богомольцев".
- Это что за чудо? - охнул Шустер.
- Учебник для школы, чтобы дети родную речь не забывали.
Тот уткнулся в тетрадь и прочел:
"У мужика сгорел кафтан.
К борщу забыли сделать кашу.
Наш начальник носит на пальце дорогое кольцо.
Девочка нажала сноп ржи.
У Коли сделался жар, и его мать пошла в церковь.
Мои братья не пьют водки".
Шустер ухмыльнулся: "Они здесь остановились на одной точке. Намертво.
Навек".
- Погоди-ка! - Николай Николаевич появился из кухни с растопыренными
руками, пораженный какой-то мыслью. - Илья мне говорил, что дом хочет
купить, деньги собирает. И скоро поедет в Россию квартиру разменивать. Это
какую же квартиру?
- Ту самую, где Валентина живет с сыном.
- А куда же Валя?
- Не его забота. Деньги-то нужны. Главное - разменять удачно, не дать
себя облапошить. Он - муж, права на его стороне.
Николай Николаевич не причислял себя к чувствительным натурам и
презирал сентиментальные глупости. Но жизнь Ильи поразила его своей
завершенностью.
Шустер наблюдал, как медленно и тяжело менялось у приятеля лицо, нимало
не разделяя его чувств, но давая им время отлиться в некую завершенную
форму. Действительно, Николай Николаевич был смущен, что-то безъязыко
бормотал себе под нос.
- Илья - аморальный тип, - горько проговорил Шустер, взглянув на
приятеля. "Мы с тобой люди другой породы", - приглашали его глаза.
Николай Николаевич с готовностью кивнул головой. Шустер остро ощутил,
что минута настала. Наслаждаясь своей властью и подбирая слова, он
непроизвольно кинул взгляд на дверь и, дружелюбно оглядев Николая, сказал
так:
- Илья распустился здесь окончательно, потерял такт. Позволяет себе
высказывания более чем критические, иронизирует над местным обществом и
порядками. Свою болтовню он называет свободой слова в демократической
стране. Но она не имеет ничего общего с пустым критиканством! Все зависит от
того, над чем подтрунивать. Одно дело, если вызывает улыбку обычай пить
много пива, совсем иное - думать, что западные люди опасны.
- Что он говорил? - с беспокойством перебил Николай Николаевич.
Шустер нагнулся к его уху и что-то быстро, жарко зашептал.
- Неблагонадежный субьект! - у Николая откуда-то выскочило
неупотребляемое слово, и он зарумянился от удовольствия.
Шустер принялся разворачивать этот танкер дальше:
- Ты прав, Илья "подпорчен, как сыр рокфор". Мы с негодованием называем
такие идейки красной пропагандой. Он, правда, Россию критикует тоже... -
осекся на секунду Шустер, но тут же с апломбом докончил: - ...но подрывает
авторитеты! - и пристукнул бокалом.
Николай Николаевич, подняв задик, торопливо подлил гостю вина в совсем
еще полный бокал, глаза его пылали негодованием. Поколебавшись, Шустер
пустил поезд под откос.
- Я написал письмо его шефу, в институт. Постарался обрисовать, что за
разложившаяся в моральном отношении личность находится в нашем окружении.
Какой ущерб наносят безнравственные разговоры подобных людей. И поступки...
- добавил он и потемнел.
При этих словах Шустера Николай Николаевич вскинул глаза.
- Контракт у Ильи на три года, и этот срок скоро истекает, - продолжал
Шустер вполголоса. - Теоретически, Илья может получить эту ставку как
постоянную. Так вот это надо аннулировать... понимаешь задачу?
Николай Николаевич кивнул, не отрывая горячего взгляда от лица Шустера.
- Мне нужна твоя помощь, Коля. Такое письмо писать - не сапоги латать.
Анонимка здесь не пойдет... А если вот так: "Я, как честный человек, хочу
обратить ваше внимание..." Я представляю, как я бы в России написал, в
российское посольство я уже кое-что отправил. Но вокруг не Россия - свои
специфические условия. Проверь язык, подправь, подчеркни так, чтобы сильнее
вышло. - Он взглянул собеседнику прямо в глаза: - Возьмешься?
Николай Николаевич с бьющимся сердцем медлил, смотря в пол, страшась
выдать свою радость и пытаясь угомонить гремевший внутри вихрь. Он еще не
знал наверняка - зачем, но чувствовал, что неоценимый случай сам идет к нему
в руки. Выдержав паузу, может быть, слишком длинную, он взял протянутые ему
бумаги и сказал:
- Политика не нужна. А, может, он порядки в конторе ругает или критику
какую на начальника наводит? - Николай Николаевич с удовольствием повторял
сложные слова. - Я бы лучше не письмо писал, а придумал, как обработать его
шефа. Когда что сказать или чего подпустить... И не шефу, а кому-нибудь из
его...
- Холуев, что ли?
- Во, во!
- Толкутся вокруг, - с обидой крикнул Шустер, - он им гранты раздает,
командировки!
- Они шефу насплетничают, и выйдет сильнее.
Шустер молча разглядывал Николая Николаевича. Он удивился его
предприимчивости и находчивости, до которой не додумался сам, и снова по
краю его сознания пролетела мысль, что Николай только кажется простаком. Но
она не оформилась в мысль, что, может быть, тот и умнее его, потому что
такая идея не появлялась в голове у Шустера никогда.
- Что Илья говорит?
Шустер оживился:
- У нас что было! Вместо того, чтобы взять сотрудника на работу, шеф
купил себе дорогую машину. Не себе лично, а... директору отдела, на которой
он сам, разумеется, и ездит. Но по штату ему личная машина не полагается. А
этот гусь, Илья, критиковал и высмеивал! Еще, пожалуйста, - Шустер с азартом
вспоминал жизнь отдела. - В соседнем корпусе работал экспериментатор. Ставки
ему не дали, а платили копейки. Но он на пособие садиться не хотел -
талантливый был, собака, и науку бросить не мог. Так и работал, как
идеалист, или как... русский. Да он и был русский. Через полгода, работая по
десять часов, он не просто что-то нашел, а прорыв сделал в науке, что никому
до него в этой области не удавалось. Шеф был в полном восторге и все статьи
его подписывал, как будто они их в соавторстве писали, приманивая будущими
деньгами. Хотя каждый подсобный рабочий знал, что парень сам результат
получил. Пошли конференции за рубежом. На поездки деньги нужны.
Экспериментатор на хлебе и молоке пробавляется, а шеф покатил совместные
работы на конференциях докладывать, с трибуны сказал, что они сделаны под
его руководством группой сотрудников! Парень в общем списке прозвучал -
обвини в замалчивании? Не подкопаешься! Так шеф выскочил в герои дня:
рукоплескания, успех его лаборатории, а также, дополнительные деньги. Плохо
с этим парнем вышло, - заметил Шустер, - но важно, что Илья его поддерживал.
Поди два года минуло, а русский грант на проживание не получил. Тут шеф
объявляет три новых штатных места. Все уверены: теперь, когда у шефа много
денег, не сможет он тому, кто так бескорыстно и плодотворно на него работал
- отказать. Но тут прозрение осенило этого трудягу: именно теперь ни за что
не даст ему шеф денег. Гноить будет, пока тот не выдержит такой жизни и не
уйдет добровольно.
- Почему? - спросил Николай Николаевич.
- Шеф на конференциях выставил себя, как автора, забрал чужой успех,
обокрал другого вчистую, теперь единственный ход для него - выкинуть
талантливого человека на улицу. Обворовал и выбросил! А Илья советовал на
шефа в суд подать, издевался над демократией высшей пробы.
- Суд не выйдет. Все ваши докажут, что парень у начальника украл - они
от него зависят.
Шустер благосклонно кивнул головой.
- Илья говорил, что шеф - бандит и вор. Говорил, что если кто спросит у
шефа, почему столько лет тому денег не давал, он ответит с негодованием, что
сотрудник - бездельник, работал вяло, отношения с сослуживцами наладить не
сумел. Я его проверял и очень терпелив был, а теперь и выгнал. А на деньги
для него потенциально предназначенные, возьму двух аспирантов: они мне
насчитают груду всего, что к этой теме относится, и, видите, я двух человек
работой обеспечу, что же лучше? Илья предлагал этому экпериментатору идти
выше жаловаться.
- Тоже не выйдет, потому что ваши начальники за шефа горой встанут.
Один раз дашь осечку, а потом и тебя скинут!
Шустер опять понимающе кивнул.
- Илья на институт наехал, а Россию защищал. При коммунизме, говорит, -
заметь! - по заслугам человека ценили. Выгнать тебя из института никто не
мог, временных ставок не было, сразу же постоянные. То есть, работали
спокойно, думая о качестве науки, что ты сделал, то ты и есть. А, главное,
не было прессинга денег, ученые халтуру не гнали, за деньги глотку не
перегрызали. Ты представляешь? - неистово завопил Шустер, потрясая кулачками
и брызгая слюной, - чтобы в этой поганой Рашке было что-то лучше, чем
здесь?! Отмочил Илюша! Николай, сотрем его в порошок? - заверещал он
срывающимся голосом. Лицо его порозовело, густой пот выступил на носу и
щеках.
Николай Николаевич нахмурился и озабоченно помахал головой в
подтверждение своего полного согласия.
"Ах ты, сучий потрох! - весело думал он. - Пни дружка, а мы
повеселимся! Знаю я, отчего ты грозный стал, справедливости ищешь. Может, ты
и не врешь, а лягаешь благодетеля неспроста... больно бабенка хороша!" - и
вдруг сильная и блестящая идея ударила его до озноба. Дрожащими руками
перебирал Николай Николаевич листки Шустерова доноса, кивал и поддакивал
ему, почувствовавшему внезапно, что он нашел в Николае Николаевиче надежного
союзника.
Шустер сделал глоток душистого вина, и восторг наполнил все его
существо. Он задыхался. Он смаковал победу. "Все мое! - пело внутри, и - Ах,
как удалось!"
Он сильно потянулся и победительно обвел глазами стены, а, заодно, и
расстилавшийся перед ним мир.
Конечно, Николай Николаевич не благоговел перед приятелем, да, это было
бы сильным сгущением красок. Но все-таки он немного трусил перед Шустером,
его умением устроить все, что лучше не придумаешь, так что это даже немного
пугало, как иной раз пугает полное совершенство. Но по природе своей Николай
Николаевич, улавливая, как антенна, мельчайшие перемены в собеседнике,
конечно не упустил этот праздничный взгляд победителя. Глаза его легко
моргнули. Он пододвинул гостю забытую закуску, разглядывая тарелки на столе.
И неожиданно ему в голову пришла новая и интересная мысль: "Шустер думает,
что самый умный... И всегда гордится собой раньше времени!".
Николай заторможенно и чрезвычайно странно посмотрел на приятеля.
Впрочем, быстро встрепенулся, закивал и побежал запирать письмо к себе в
кабинет. Но, вбежав туда, почему-то остановился около самой двери, придвинул
к ней плотно ухо и прислушался. Убедившись, что гость не тронулся с места,
он галопом помчался по внутренней лесенке на первый этаж. Оттуда выскочил в
сад и через потайную дверку побежал в сторону группки магазинов. Задыхаясь
от неожиданного упражнения, Николай Николаевич бросил монету служащему и
мигом получил несколько отличных листков ксерокопии. Подхрюкивая и
наслаждаясь приключением, он взобрался к себе в кабинет и сложил все
листочки в ящик небезызвестного нам, несколько пустоватого, очень хорошего
дерева письменного стола. Трепеща от блаженства, Николай предвкушал
удовольствия интриги, и душа его ликовала.
Мелодично прозвенел колокольчик, и Николай Николаевич затрусил по
лестнице встречать. В холле стояла Оля, сопровождаемая Сашей и Ильей. Душа
Николая Николаевича дрогнула.
- Я вас жду! - засуетился он.
- Вы виделись на Новом Году, - представил гостей Илья и осмотрелся. -
Экие хоромы!
Саша и Оля огляделись, их глаза полезли на лоб.
Николай Николаевич медленно и ярко расцвел, ибо настала очень важная
минута. Он радостно оглядывал гостей, улавливая их реакцию: как поражены они
невероятностью его дворца, покорены и даже смяты. Но по нему можно было
угадать, что гости должны отметить великолепие дома. В этом состояла
внутренняя тонкость Николая Николаевича. Никогда не стал бы он прямолинейно
говорить то, что думает, но так, как он сам привык угадывать чужие мысли и
побуждения, также и иные должны были догадаться до всего сами и неприметным,
но все-таки явным способом дать понять именно то, что ждет от них хозяин.
Сейчас Николай Николаевича не только щедро хвалили. Гости оказались
правильные, заметив, как он воспользовался своим правом ждать и получить
похвалу и, в свою очередь, очень изящно одобрили его на это. Вся эта игра
так сладко возбудила кровь, что он пошел чуть-чуть дальше, дав понять, как
благодарно, но привычно он принимает эти заслуженные похвалы. Истомленно
оглядев лица, Николай Николаевич дал себе лишнюю минутку наслаждения и,
стараясь не быть поспешным, сказал:
- Стараюсь по мере моих скромных сил. Что же мы тут? Пойдемте к столу,
- и услужливо потоптался на месте.
Оля не спеша поднималась первой, давая шедшим сзади мужчинам
рассмотреть свои ноги. По мере того как ее глазам открывалось необъятное
пространство гостиной, взгляд ее становился все более цепким.
- Нравится? - подмигнул ей Илья.
- Конечно, красиво... - расстроенно протянула она.
Сзади стоял ее муж, подавленно разглядывая особняк.
- Дом хочу купить, - выдавил он.
Оля стряхнула оцепенение:
- Саша получил постоянную ставку, мы быстро купим дом.
- Вам повезло, здесь с постоянной работой хуже некуда, - согласился
Николай Николаевич.
- Не повезло, - ответила Оля, - у нас грамота лучшего студента
университета. Так что Сашенька у нас, - она потрогала его рубашку, -
Сашенька - молодец, да, Саш?
- У вас дом шикарный... - выдавил Саша примирительно.
- Ничего себе, - добавила его жена.
- Теперь можно и к столу, - запел Николай Николаевич, - какие у нас
интересные люди появляются...
Он придвигал гостям тарелки, мелко смеялся, заражая своим предвкушением
праздника. Замелькали передаваемые над столом закуски.
- Вы в университете работаете? - спросил Саша Илью.
- Уйму работ закончил, - кивнул тот.
Оля тоже повернулась к Илье.
- Статьи штампуют, чтобы имя себе сделать.
Илья весело рассмеялся:
- А наука, горение создателя, если хотите?
- Горение никуда не денется, - заметила Оля дипломатично. - В совке мы
получали тридцать пять долларов, а здесь!
- За хорошие деньги и поработать можно, - солидно подытожил ее муж,
выражая свое согласие поработать. Поднял стопку. Все чокнулись и потянулись
к тарелкам. Николай Николаевич зачарованно прислушивался к разговору ученых.
- Оля, - Саша посмотрел на жену неодобрительно, - без творческого дела
тоже скучно.
- Я понимаю. А все-таки, дорогой мой, - Оля вызывающе посмотрела на
Илью, - мы должны быть благодарны, что австралы столько лет всех кормят!
- Дура - баба, - пробормотал Шустер.
Илья заговорил, и было видно, что он делает над собой насилие и этот
разговор ему противен:
- Я опубликовал шестнадцать работ в известных журналах мира. Науку
здесь делают эмигранты и, в частности, русские - местные ни по образованию,
ни по эрудиции не дотягивают. У русских консультируются, обращаются, как к
ходячим энциклопедиям. Наших аспирантов принимают за зрелых сотрудников. Так
что, милочка, это они должны быть благодарны, что мы здесь работаем. - Он
разглядывал ее прямой круглый взгляд, остро накрашенные дуги бровей и рот,
сложенный в тугую, непримиримую гримасу, - лицо, готовое к нападению до
конца. - А вы чем предполагаете заниматься?
- Я хороший инженер по куриной технологии. У меня была в совке статья,
и мой отец... тоже много написал, - подумав, добавила Оля, но не объяснила,
что это было такое. - А насчет работы, я себя не на помойке нашла! - она
отвернулась от Ильи и устремила свое обаяние на остальных. - Когда мы
уезжали, я доступно объяснила совкам, моим подругам, что работать не буду. У
меня есть муж, он должен много зарабатывать, чтобы дом купить и чтобы все
было.
- Пусть нам теперь совки завидуют, - веско подтвердил ее муж. - С
другой стороны, - развивал Саша мысль, - если дом купить, нужно, чтобы оба в
семье работали.
- Разве вы не знаете, что дома нужно новые покупать! Я работу найду
приличную, и денег будет завались! - подхватила Оля, не заметив, что ее
слова входят в противоречие с заявленным ранее. Она до сих пор металась, не
решаясь выбрать приличный вариант. Действительно, что лучше: сидеть дома и
описывать голодным подругам свою царственную жизнь или работать, быстрее
выплатить дом и, опять-таки, описывать подругам свое везение, деньги и дом.
Не каждый сумеет принять единственно правильное решение.
В этот момент в комнату вошел юноша с застенчивыми от молодости
глазами.
- Мой сынок, Сережа. Садись, вот еда. - Николай Николаевич передал ему
тарелку. - Сережа у нас водопроводчик. Зачем ходить в университет? Лучше
много денег иметь. Я работал всю жизнь и в пустыню ходил работать, много
денег зарабатывал. Дома быстро выплатил, и первый дом, и второй. Теперь
Сережа будет свой дом выплачивать. А для этого нужны деньги, - повторял
Николай Николаевич, не в силах слезть с одного слова. - Водопроводчики
хорошо зарабатывают, много ходют на заказы, я ему говорю: "Иди и деньги
зарабатывай, чтобы дом-то выплатить. Быстрее, чтобы проценты меньше
набежали".
- А я в университет хожу... - протянул Илья.
- Вы кем работаете? - смущаясь, спросил Сережа.
- Физикой занимаюсь.
- Что это такое?
Илья молчал.
- Что это: физика? - повторил Сережа.
За столом стало тихо. Гости уставились в тарелки.
- М-м-м... - протянул Илья, не находя слов, - вы знаете, что такое...
химия?
- Да. Я ее в школе один семестр делал.
- Это, вроде, похоже... - бормотал Илья, растерянно оглядывая сидящих.
- Конец миру идет! - брякнул Саша, и они с Ильей уставились друг на
друга.
На лестнице послышался смех, топанье, и в гостиной появилась сияющая
Ирка с предвкушением событий на лице. За ней поднимались Анжела, Света в
компании мужчин, а в хвосте плелся Вадим с рассеянным видом.
- Вадик, где жену потерял?
- Приболела она.
- Ты сам-то здоров?
Света повернулась к спрашивающему:
- Он отбрыкивался, ехать не хотел. Но мы ему болеть не дадим, да,
Ириша?
Гости рассаживались за столом, болтая. Николай Николаевич суетился,
гонял сына на кухню за посудой, наливал, подкладывал, крутясь вокруг Светы,
- только что не шаркал ножкой, - так что сынок его, не выдержав, опустил
глаза.
Но она мало обращала внимания на нового ухажера.
Рядом сидели два человека, с чрезвычайным вниманием слушавшие, что она
говорит, оценивая, что же, в действительности, произошло в эти дни. Света
чувствовала себя в центре внимания, и ее мелодичный смех звенел среди
разгоряченных голосов. Эта ситуация смешила ее оттого, что она единственная
знала события и перебирала возможные развязки. Своих новых поклонников она
привязала к себе стремительно, не делая для этого ничего особенного. Сейчас
она наслаждалась собственной обольстительностью, а более властью над этими
жадными до нее, но мало значащими для нее людьми.
Но на другом конце стола сидел человек, который не разглядывал ее, не
поднимал на нее глаз, когда она смеялась, - на нее - маленькое сияющее
солнце! - к которому тянулись все до единого мужчины, и даже женщины прощали
ей красоту, привлеченные ее непосредственностью и сердечной теплотой. Вадим,
взъерошенный, непонятный, смотрел на ее, нисколько не выделяя среди других
женщин. Это раздражало, и через некоторое время Света заметила, что смеется
больше прежнего и завладела вниманием всего стола.
Николай Николаевич совершенно сомлел, не сводя с нее счастливых глаз.
Илья, в самоуверенности своей будучи непоколебимо уверенным, что эта
женщина, как все предыдущие, старается для него, осчастливленная его
страстью, и оттого став очень легкомысленным, благодушно поглядывал на нее и
Шустера.
Шустер, в свою очередь, веселился вместе со всеми, но время от времени
на душе у него скребли кошки. Он знал, что означает сытая физиономия его
дружка, и волна подозрения до дрожи продирала все его существо. Он уже