Страница:
Я дал ему высказаться, отметив лишь мое личное мнение по поводу того,
что прямая вина правительства в его терпимости, тем более, что левые
социалисты-революционеры входят в правящую группировку. Я как солдат должен
надеяться, что Германия в качестве возмездия за убийство имперского
посланника и для своей безопасности на будущее выдвинет далеко идущие
требования.
Ночь в кресле дипломатической миссии провел нарком торговли Бронский
(Браунштейн)62.
Сегодня во второй половине дня отслужили панихиду у гроба покойного; за
неимением немецких католических священников панихиду совершили два польских
священнослужителя. Обстоятельства убийства выяснены настолько, насколько
это, видимо, вообще возможно. Поскольку обстоятельства еще свежи в памяти, я
изложу их, не откладывая. Политическая обстановка в Москве и в Германии еще
не ясна, поэтому о ней я пока писать не стану. Бои в городе почти закончены,
эсеры разбиты, убийцам, естественно, не удалось скрыться.
За два дня до убийства, поднявшись из-за обеденного стола и войдя в
большой обеденный зал, мы увидели там двух человек в рабочей одежде, которые
чем-то занимались без присмотра. Они объяснили, что должны проверить всю
осветительную систему и затем показали допуск. Хотя у нас не возникло
подозрения на их счет, тем не менее ввиду небезопасности и неоднократных
угроз покушений, были даны строгие указания никого не пускать без проверки
допуска, оформляемого компетентными органами, не допускать работу в здании
без надзора. Следственная комиссия установила, что оба эти человека, один из
которых был в числе убийц, изучали ситуацию в доме, расположение помещений и
т.п. Незадолго до убийства Чрезвычайная комиссия арестовала военнопленного
австро-венгерского офицера графа фон Мирбаха, дальнего родственника нашего
посланника, за шпионаж и после этого несколько раз обращалась в немецкую
дипломатическую миссию по этому вопросу, якобы любезно учитывая родственные
отношения двух графов. Теперь стало ясно, что сам арест был началом всего
дальнейшего.
Оба указанных русских перед началом переговоров с доктором Рицлером
предъявили документ за подписью Дзержинского, удостоверяющий, что они
являются работниками Чрезвычайной комиссии. У них были с собой акты,
касающиеся австрийского графа Мирбаха. Они приехали в служебном автомобиле
этого учреждения. Последующему утверждению, что удостоверение было
поддельным, что оба эти лица по подозрении в неблагонадежности несколько
дней назад были выведены из Чрезвычайной комиссии, не верит никто. Можно
понять, что правительство, насколько это возможно, отделается от них обоих.
Переговоры проходили в красном салоне, соединяющемся с танцевальным залом,
который в свою очередь широким открытым проходом соединяется с вестибюлем.
Дверной проем в жилую комнату был закрыт только шелковой портьерой. Вскоре
после начала переговоров Блюмкин настоятельно просил, чтобы в них принял
участие посланник, так как положение арестованного графа Мирбаха весьма
серьезное. В отличие от первоначальных намерений, граф появился сразу, как
только ему была передана просьба русских. Блюмкин продолжал свой доклад
стоя, видимо, чтобы иметь возможность перебирать свои документы. В контексте
сказанного были произнесены при этом примерно следующие слова: "Дело очень
серьезное, речь идет о жизни и смерти графа Мирбаха". Вслед за этой репликой
Блюмкин выхватил из портфеля браунинг и произвел несколько выстрелов, пять
или шесть, в графа и других немцев, не попав ни в кого из них. Сомнительно,
чтобы стрелял и Андреев, который как бы из скромности, а в действительности,
чтобы прикрывать от возможного нападения и обеспечить отход, находился у
прохода в зал.
Подробности событий после первого выстрела в точности установить уже
никогда не удастся. Не исключено, что русский, угрожая пистолетом или
предупредительными выстрелами, удерживал Рицлера и Мюллера на месте или
принуждал их отойти. В это время граф Мирбах - к сожалению, как и
сопровождавшие его, безоружный - чтобы не находиться между двумя врагами,
бросился в зал. Там его и настигла смертельная пуля, выпущенная, видимо,
Андреевым. Все произошло за несколько секунд. Стечение трагических
обстоятельств было столь молниеносным, что другие обитатели дома, из которых
несколько человек находились в вестибюле, а один - в жилой комнате,
вмешаться в ход событий не могли. Убийцы весьма искусно прикрыли свой отход.
Прежде чем выпрыгнуть через окно в палисадник, они бросили две упомянутые
бомбы, отсекая тем самым путь возможной погони. Первым в двери оказался
камердинер графа Мирбаха, верно служивший ему в течение 24 лет; взрывом он
был отброшен назад. Побег убийц я уже описал выше. Преодолевая забор,
Блюмкин, должно быть, поранил руку, о чем газеты его партии сообщили с такой
гордостью, будто эта рана была добыта в рыцарском бою.
Вчера, в понедельник, в 3 часа дня состоялась панихида по нашему
мужественному графу Мирбаху. Русское правительство из-за невыясненных
отношений не только не было приглашено участвовать в панихиде, но даже не
поставлено официально в известность о предстоящей отдаче почестей
доблестному человеку, ставшему жертвой ничем не оправданной ненависти. Мы не
желали видеть среди нас в этой обстановке народных комиссаров, не принявших
никаких мер для пресечения разнузданной травли и неоднократных угроз
применения насилия в отношении ненавистных немцев. Не прошло незамеченным и
то, что в день совершения убийства пресса правых и левых
социалистов-революционеров открыто отмечала, что оно произошло не только с
ведома, но и по указанию партийного руководства.
Таким образом, собрались только члены немецкой колонии, представители
союзных стран, нейтральных генеральных консульств, проживающих в Москве
балтийцев и русские немцы. Было также много шведов, так много сделавших до
нашего приезда для разрешения вопроса о наших военнопленных.
После окончания панихиды, совершенной польскими священниками, Рицлер
зачитал краткую траурную речь со словами скорби по убитому посланнику, отдав
должное его заслугам. Не скрою, что, на мой взгляд, здесь было бы уместно
сказать крепкое немецкое словечко перед лицом врага в адрес жалких убийц и
их подстрекателей. Но я всего лишь солдат и мне, наверное, не достает
дипломатии. Однако многие из присутствующих позже высказали такую же мысль.
Затем с короткой речью на французском языке выступил турецкий посланник
Кемали-бей. Он сказал хорошие слова и закончил так: "Я могу только желать,
чтобы моя жизнь закончилась такой же геройской смертью за свою отчизну".
Выразительной была речь последнего из выступивших - главного пастора
Гамбурга, проф. Гунцингера (из комиссии попечения о военнопленных). Его
слова запали всем нам в душу. Никто из нас, немцев, не забудет, наверное,
эту панихиду по нашему руководителю в далекой Москве, в таких необычных
условиях. Не было среди нас, наверное, и тех, кто в этот час не задумался бы
серьезно о судьбе своей страны. Что принесет будущее странам Центральной
Европы на восточном фронте, может ли успешно закончиться война на западе,
если, несмотря на удачное наступление, цель не достигнута?
Мы, офицеры, хотели, чтобы гроб был доставлен на Александровский вокзал
на катафалке, запряженном четверкой лошадей в пешем сопровождении всех
немцев и их друзей, несмотря на не близкий путь. В городе было снова
спокойно и вряд ли можно было ожидать каких-либо эксцессов. Можно было
согласиться и на иной вид транспорта. В инстанциях посчитали, однако, что
такая процессия будет слишком заметной и вызывающей. В итоге, мы
проследовали пешком 500 метров за убранным в траур грузовиком до Арбата,
мимо французской военной миссии, представителям которой достало такта не
показываться на глаза траурной процессии.
От Арбата тело покойного сопровождали лишь несколько человек в легковом
автомобиле. Впереди и сзади по одному грузовику с красногвардейцами, которым
было дано указание держаться на расстоянии в несколько сот метров. Они
должны были обеспечить безопасность и на вокзале. К нашему удивлению
примерно в середине пути следования нас ожидал, стоя в машине, нарком
иностранных дел Чичерин, чтобы хотя бы неофициально проводить в последний
путь графа Мирбаха. Это еще раз доказывало, что он, как я уже не раз
говорил, не забыл той старой школы, из которой он вышел, и является,
действительно, приверженцем мира и хороших отношений с Германией.
Многочисленные прохожие на бульварах и любопытствующая публика вблизи
вокзала вели себя совершенно спокойно и порядочно. Многие из них стояли у
края проезжей части со снятыми головными уборами.
У вокзала, где подразделением красногвардейцев были отданы воинские
почести, мы снова образовали почетное сопровождение. К нам присоединился
Чичерин, возложивший затем венок с белой, а не красной, как обычно, лентой с
надписью: "Смерть графа Мирбаха - тяжелая утрата и для нас. Он пал,
отстаивая идею мира".
До демаркационной линии гроб сопровождали граф Бассевиц и господин
Левин из комиссариата иностранных дел. Совершенно очевидно, что убийство
посланника должно было послужить сигналом выступления левых
социалистов-революционеров против большевиков. Очевидно также, что
правительство по всему фронту одержало верх, хотя борьба еще в отдельных
местах не закончилась. Правительство Советов действовало энергично,
поскольку дело шло о его существовании. Однако тот факт, что убийцам дали
возможность уйти, что расследование не дало никаких результатов,
свидетельствует о том, что по отношению к нам оно такой энергии не проявило.
Хотя внешне было сделано все, что можно было ожидать и что требовалось
сделать.
Как уже упоминалось, 6 июля повстанцы захватили Центральный телеграф и
возвестили вслед за этим по телеграфу о совершенном убийстве и победе над
большевиками, призвав своих единомышленников к таким же действиям. Эсеры
завладели временно также служебным зданием Чрезвычайной комиссии - Лубянкой
II - и несколькими вокзалами. Но уже утром 7 июля в их руках оставался
небольшой район в восточной части города, недалеко от лютеранской церкви
Петра и Павла. Там они организовали оборону в Покровских казармах и на
крупной фабрике Морозова, куда после совершенного убийства скрылись Блюмким
и Андреев. Эти здания были окружены большевиками той же ночью, но не
настолько надежно, чтобы оттуда нельзя было выскользнуть. Внушающий страх
Дзержинский отправился на фабрику еще вечером 6 июля для переговоров, чтобы
побудить повстанцев сдаться. И если наше недоверие к возглавляемым
Дзержинским органам оставалось прежним, то по отношению к нему самому оно
значительно поубавилось, так как он был арестован повстанцами и подвергнут
плохому обращению.
7 июля был начат артиллерийский обстрел укреплений эсеров. На штурм
войска, видимо, не отважились. К середине дня осажденные, руководимые
Поповым63, ввиду серьезных потерь, попытались вступить в
переговоры. На требование безоговорочной капитуляции началось общее бегство,
в основном успешное, бежать удалось прежде всего всем руководителям. Убийцы,
как утверждают, сбежали на Украину, где весьма благоприятное поле
деятельности для каждого, выступающего против Германии. В качестве пленного
среди осажденных находился один из членов московской комиссии по делам о
военнопленных
О. Шнак, так что у нас были надежные сведения.
В субботу вечером 6 июля, в 8 часов, я направился из 1-й немецкой
миссии по делам о военнопленных домой. Около 11 часов по дороге из дома на
Главный почтамт я был остановлен четырьмя вооруженными матросами,
потребовавшими мое оружие и документы. Оружия у меня не было, я показал им
свои документы, согласно которым я был служащим подкомиссии. Меня арестовали
и отправили в штаб-квартиру эсеров на виллу Морозова, недалеко от церкви
Петра и Павла. Там у меня снова потребовали оружие и документы. После их
проверки мне заявили, что я нахожусь не в руках большевиков, которые стоят
на коленях перед немцами, а у социалистов-революционеров, по приказу которых
сегодня был убит посланник граф Мирбах, и что мне как представителю
немецкого империализма грозит та же судьба.
Затем у меня отобрали мой бумажник со всеми документами и 3298 рублями,
портмоне, перочинный ножик и авторучку. Меня отвели в другую комнату, где
находились двенадцать арестованных большевистских руководителей, среди них
комиссар Чрезвычайной комиссии Дзержинский. В мое отсутствие отобранные у
меня деньги были пересчитаны и мне выдали квитанцию на 1298. Я возразил,
сказал, что я отдал 3298 рублей, но угрожая оружием, меня заставили написать
расписку, что я сдал только 1298 рублей. Несколько раз мне угрожали
расстрелом. Затем меня отвели снова в другую комнату, где три матроса сидели
за пишущими машинками и печатали. Эти матросы отнеслись ко мне
доброжелательно и рассказали мне, в частности, что первоначальным решением
социалистов-революционеров было взять графа Мирбаха заложником, а не убивать
его. В моем присутствии было продиктовано несколько телеграмм в провинцию, в
том числе одна следующего достаточно важного содержания: "Москва находится в
руках социалистов-революционеров, тот, кто за Вильгельма, пусть примыкает к
Ленину и Троцкому; кто же за свободу, равенство и братство - тому по пути с
социалистами-революционерами. Долой немецкий империализм и милитаризм! Да
здравствует всеобщее восстание пролетариата! Арестовывайте всех немецких
империалистов!"
7 июля около 3 часов утра был доставлен первый раненый эсер.
Социалисты-революционеры начали готовиться к бою, выводить на дорогу
броневики и пулеметы, пушки были установлены во дворе. С началом обстрела в
связи с тем, что обстановка была очень тяжелой, по нашей просьбе нас
перевели в лазарет Красного креста, расположенный в здании напротив. Я был
свидетелем тому, как в лазарет были доставлены от 30 до 40 тяжело раненых
эсеров. Я видел также двух убитых. В лазарете мне рассказали, что немцы
вооружили своих военнопленных, которые теперь выступают рука об руку с
латышами-большевиками.
Около 11 часов начался артиллерийский обстрел дома, в котором мы
находились. Почти все снаряды попадали в цель, социалисты-революционеры в
панике стали покидать дом и прилегающую территорию. Воспользовавшись этим,
мы скрылись в подвале. Поскольку ситуация становилась все опаснее, а в
здании кроме нас находилось еще много раненых, больных и просто жителей, я
решил, не взирая на опасность, вместе с польским фельдшером из лазарета
вывесить белый флаг. В результате этого было заключено перемирие, и
большевистские части освободили нас из плена. Командиры войсковой части и
освобожденный комиссар Дзержинский отнеслись к нам очень доброжелательно и
предупредительно, на автомобиле нас отвезли в комиссариат иностранных дел,
откуда мы, получив удостоверение, отправились домой.
* * *
Для нас нет сомнения, что правительство не было расстроено по поводу
того, что главарям удалось скрыться. Если в данный момент левые
социалисты-революционеры и были их врагами, то в будущем без них было не
обойтись. И тогда снисходительность победителя могла оказаться полезной. Во
всяком случае, взятые в плен защитники, в основном матросы, не были
ответственными людьми.
Съезд Советов, проходивший в Большом театре в дни убийства Мирбаха и
восстания контрреволюционеров, был использован Лениным и Свердловым для
решительных действий. На заседании съезда вскоре после совершенного убийства
социалисты-революционеры, и в первую очередь Спиридонова, снова начали
решительно выступать против Брестского мира, Германской империи и ее
дипломатической миссии. Присутствовали многочисленные представители Антанты
и несколько немцев. О происходящем знали пока еще только соучастники и
комиссары. Ленин отразил нападки, но о предстоящих решительных действиях
умолчал. Вечером все члены съезда были заперты в здании, только большевики
были выпущены. Остальные были задержаны до 8 июля. Часть депутатов - лидеры
социалистов-революционеров - была арестована и отведена в тюрьму. Другие
отпущены, основных же виновных, прежде всего Карелина и Камкова, задержать,
конечно же, не удалось.
Все время напрашивается вопрос, нельзя ли было предотвратить убийство,
проявив большую осторожность, лучше организовав службу контроля. Этот вопрос
будет задан и дома. Следует согласиться, что покушение на графа окончилось
бы неудачей, если бы уже 6 июля у нас были организованы такой контроль и
такая проверка всех посетителей без исключения, какие производятся сейчас.
Тогда не удалось бы скрыть три бомбы величиной с кулак (третья была найдена
в оставленном портфеле Блюмкина) и пистолеты. Другой вопрос, что для
служащих признанного нами правительства, снабженных исправными документами,
все-таки могли сделать исключение. Как уже не раз бывало, умнее становишься
задним числом.
На общем состоянии нашей службы безопасности до 6 июля отрицательно
сказывалась, несомненно, определенная ревность дипломатов по отношению к
солдатам, которую по-человечески даже можно понять. Первые были хозяевами
дома, которые, так сказать, оказывали последним гостеприимство.
Унтер-офицеры, адъютанты и военнопленные снова относились к тому кругу, где
действовал военный приказ, представители которого обладали большим опытом.
Службу безопасности несли отдельные лейтенанты, у которых оставалось для
этого необходимое время. Такая двойственность мною уже упоминалась при
других обстоятельствах. Это неизбежно там, где соприкасаются военные и
гражданские силы. То, что такая двойственность вредна в больших делах,
посвященные знают с самого начала войны, а с лета 1917 года, когда случилась
мирная революция, об этом знает каждый ребенок. Конечно, у нашего противника
в этом отношении ситуация аналогичная, но у него в правительстве состоят
такие государственные люди, которые действительно правят и не ограничивают
действия военного руководства чисто военными делами, а дают ему возможность
действовать для решения общей задачи. Глубоко ошибаются наши дипломаты, в
том числе один из здешних, когда считают, что некоторые генералы и
генштабисты иногда оставляют свою непосредственную службу из-за стремления к
власти и руководству. Просто на войне ничто для солдата не может быть лучше
чувства надежности тыла, в котором работу выполняют компетентные люди. К
сожалению, в Берлине - в большом, а у нас - в малом проявляется взаимное
ничем не оправданное недоверие, которое вредит делу.
Предупреждений и угроз в адрес немецкой дипломатической миссии и
особенно в адрес посланника было достаточно с самого начала. С середины июня
таких письменных угроз накопилось много, по ним большевистская служба
безопасности проводила расследование, но безрезультатно. В одном из
извещений в начале июля указывался способ планируемого покушения и
говорилось, что покушение будет предпринято в один из дней с 5 по 8 июля.
Проведенное правительством немедленное расследование показало, что это
дезинформация, не имеющая под собой никакой основы. Покушение, как оно
состоялось на самом деле, не соответствовало тому, о котором указывало
извещение.
Я уже упомянул, что несмотря на результаты расследования, нами были
приняты меры, чтобы обезопасить графа Мирбаха. Сам он был против этого, так
как считал, что защиты от вероломного убийства не существует, и от мыслей о
личной безопасности был слишком далек.
В одном из предупреждений указывалось даже на то, что очагом происков в
отношении дипломатической миссии является Чрезвычайная комиссия. Однако
советское правительство категорически не признавало возможность участия в
заговоре своих служащих. Дзержинский с негодованием отмел подозрение,
падавшее на Лубянку II.
Хочу изложить свои взгляды о причинах, побудивших
социалистов-революционеров к убийству и о возможной сопричастности
правительства к этому делу. Эти вопросы имеют решающее значение для
формирования немецко-русских отношений, для выдвижения требований наказания
за преступление и для проводимой в будущем политики. К счастью, в наших
кругах полное совпадение взглядов, в то время как до сих пор мы, солдаты, с
нашим не обученным дипломатии разумом редко находили понимание у господ этой
компании.
Нас всех беспокоит, что рейхсканцлер и министерство иностранных дел,
дабы не разрушить карточный домик так называемых хороших отношений с
Россией, не займут по делу 6 июля той позиции, которая необходима для
поддержания нашего авторитета и которая вместе с тем укрепила бы наши
позиции в Москве. Это трагическое событие можно было бы использовать, чтобы
выйти из той неприятной ситуации, в которую зашли наши отношения с
правительством кровавого террора. Пословица "скажи, кто твой друг..."
действительна и в применении к народам.
Чисто деловое изучение обстоятельств, связанных с злодейским убийством,
показывает, что вина советского правительства в нем больше, чем вина
китайского правительства в убийстве боксерами в свое время на улицах Пекина
посланника фон Кеттелера. Я уже часто упоминал об открытой травле против
Германии в большей части прессы, неоднократные, едва прикрытые призывы к
насилию с целью нарушения мира, а также о том факте, что даже народные
комиссары не боялись воздействовать на своих приверженцев такими методами,
которые явно противоречат официально заявляемым хорошим отношениям.
Действия сил, настроенных против Германии, за которыми так явно стоят
силы Антанты, которые по крайней мере в моральном отношении являются
соучастниками убийства, не встретили никакого противодействия со стороны
Ленина, Троцкого и товарищей. Если правительство хотя бы внешне, с учетом
настроения масс, придерживалось мирной политики, то, с другой стороны,
травля против кайзеровской Германии была ему на руку, тем более, что и в его
рядах были противники Брестского мира.
Терпимость вождей большевиков к травле объяснялась тем вполне
объяснимым обстоятельством, что немцы занимали Украину и намеревались
продвинуться дальше на восток. С нашей точки зрения такое продвижение на
восток было оправданным во многих отношениях, его необходимость
мотивировалась также выступлениями банд и беспорядками. Другой вопрос, было
ли правильным в существующих условиях направлять в Москву дипломатическую
миссию. Как показали прошедшие десять недель, плодотворной ее работа не
будет. Видимо, до окончания военных действий на Украине или до заключения
перемирия между Россией и правительством гетмана следовало ограничиться
направлением в Москву консульского представительства и комиссии по делам о
военнопленных. Если бы советская власть стояла в стороне от
подстрекательских действий и направила свои решительные действия против
эсеров и миссий Антанты, официально ее нельзя было бы упрекнуть в содеянном
убийстве. В любой другой столице в любой день дипломатический представитель
может стать жертвой личной мести или террористического акта. В данном же
случае дело усугубляется еще и тем, что убийцы были служащими
правительственных органов, которые только под предлогом служебных дел и
благодаря служебным документам смогли попасть в здание дипломатической
миссии. Необходимо также учитывать, что в правящей партии эсерам принадлежит
сильное крыло и они играют в ней немаловажную роль.
Слухи утверждают теперь, что необходимость в убийстве отпала бы, если
бы съезд Советов принял предложение о возобновлении войны с Германией.
Убийство посланника было в интересах социалистов-революционеров и
Антанты. Последствия могли быть следующие: а) немедленный разрыв отношений,
затем вступление войск, т.е. война; б) контрреволюционное выступление и
свержение власти большевиков; в) требование возмездия со стороны Германии в
такой резкой форме, которая означала бы конец германо-русских отношений; г)
если Германия молча снесет обиду и попытается жить с большевиками в "мире и
дружбе", то всему миру станет ясно, что Германия полностью скована на западе
и не чувствует себя достаточно сильной, чтобы проявить себя на востоке как
сильная держава. В результате, все приверженцы немецкой ориентации
переметнутся в другой лагерь, наш авторитет будет низвержен.
Само собой разумеется, что мы должны идти тем путем, который для
Антанты нежелателен. В Берлине должны, наконец, понять, что мы должны
сохранить свой авторитет ради себя и в глазах русской общественности. Таким
образом, пусть не война с Россией, но определенные и достаточно жесткие
требования возмездия в срочной и безоговорочной форме должны быть выдвинуты.
Если требования будут выполнены, то следует проявить отчужденность и
холодность в отношениях и скрытое установление прочных контактов с
что прямая вина правительства в его терпимости, тем более, что левые
социалисты-революционеры входят в правящую группировку. Я как солдат должен
надеяться, что Германия в качестве возмездия за убийство имперского
посланника и для своей безопасности на будущее выдвинет далеко идущие
требования.
Ночь в кресле дипломатической миссии провел нарком торговли Бронский
(Браунштейн)62.
Сегодня во второй половине дня отслужили панихиду у гроба покойного; за
неимением немецких католических священников панихиду совершили два польских
священнослужителя. Обстоятельства убийства выяснены настолько, насколько
это, видимо, вообще возможно. Поскольку обстоятельства еще свежи в памяти, я
изложу их, не откладывая. Политическая обстановка в Москве и в Германии еще
не ясна, поэтому о ней я пока писать не стану. Бои в городе почти закончены,
эсеры разбиты, убийцам, естественно, не удалось скрыться.
За два дня до убийства, поднявшись из-за обеденного стола и войдя в
большой обеденный зал, мы увидели там двух человек в рабочей одежде, которые
чем-то занимались без присмотра. Они объяснили, что должны проверить всю
осветительную систему и затем показали допуск. Хотя у нас не возникло
подозрения на их счет, тем не менее ввиду небезопасности и неоднократных
угроз покушений, были даны строгие указания никого не пускать без проверки
допуска, оформляемого компетентными органами, не допускать работу в здании
без надзора. Следственная комиссия установила, что оба эти человека, один из
которых был в числе убийц, изучали ситуацию в доме, расположение помещений и
т.п. Незадолго до убийства Чрезвычайная комиссия арестовала военнопленного
австро-венгерского офицера графа фон Мирбаха, дальнего родственника нашего
посланника, за шпионаж и после этого несколько раз обращалась в немецкую
дипломатическую миссию по этому вопросу, якобы любезно учитывая родственные
отношения двух графов. Теперь стало ясно, что сам арест был началом всего
дальнейшего.
Оба указанных русских перед началом переговоров с доктором Рицлером
предъявили документ за подписью Дзержинского, удостоверяющий, что они
являются работниками Чрезвычайной комиссии. У них были с собой акты,
касающиеся австрийского графа Мирбаха. Они приехали в служебном автомобиле
этого учреждения. Последующему утверждению, что удостоверение было
поддельным, что оба эти лица по подозрении в неблагонадежности несколько
дней назад были выведены из Чрезвычайной комиссии, не верит никто. Можно
понять, что правительство, насколько это возможно, отделается от них обоих.
Переговоры проходили в красном салоне, соединяющемся с танцевальным залом,
который в свою очередь широким открытым проходом соединяется с вестибюлем.
Дверной проем в жилую комнату был закрыт только шелковой портьерой. Вскоре
после начала переговоров Блюмкин настоятельно просил, чтобы в них принял
участие посланник, так как положение арестованного графа Мирбаха весьма
серьезное. В отличие от первоначальных намерений, граф появился сразу, как
только ему была передана просьба русских. Блюмкин продолжал свой доклад
стоя, видимо, чтобы иметь возможность перебирать свои документы. В контексте
сказанного были произнесены при этом примерно следующие слова: "Дело очень
серьезное, речь идет о жизни и смерти графа Мирбаха". Вслед за этой репликой
Блюмкин выхватил из портфеля браунинг и произвел несколько выстрелов, пять
или шесть, в графа и других немцев, не попав ни в кого из них. Сомнительно,
чтобы стрелял и Андреев, который как бы из скромности, а в действительности,
чтобы прикрывать от возможного нападения и обеспечить отход, находился у
прохода в зал.
Подробности событий после первого выстрела в точности установить уже
никогда не удастся. Не исключено, что русский, угрожая пистолетом или
предупредительными выстрелами, удерживал Рицлера и Мюллера на месте или
принуждал их отойти. В это время граф Мирбах - к сожалению, как и
сопровождавшие его, безоружный - чтобы не находиться между двумя врагами,
бросился в зал. Там его и настигла смертельная пуля, выпущенная, видимо,
Андреевым. Все произошло за несколько секунд. Стечение трагических
обстоятельств было столь молниеносным, что другие обитатели дома, из которых
несколько человек находились в вестибюле, а один - в жилой комнате,
вмешаться в ход событий не могли. Убийцы весьма искусно прикрыли свой отход.
Прежде чем выпрыгнуть через окно в палисадник, они бросили две упомянутые
бомбы, отсекая тем самым путь возможной погони. Первым в двери оказался
камердинер графа Мирбаха, верно служивший ему в течение 24 лет; взрывом он
был отброшен назад. Побег убийц я уже описал выше. Преодолевая забор,
Блюмкин, должно быть, поранил руку, о чем газеты его партии сообщили с такой
гордостью, будто эта рана была добыта в рыцарском бою.
Вчера, в понедельник, в 3 часа дня состоялась панихида по нашему
мужественному графу Мирбаху. Русское правительство из-за невыясненных
отношений не только не было приглашено участвовать в панихиде, но даже не
поставлено официально в известность о предстоящей отдаче почестей
доблестному человеку, ставшему жертвой ничем не оправданной ненависти. Мы не
желали видеть среди нас в этой обстановке народных комиссаров, не принявших
никаких мер для пресечения разнузданной травли и неоднократных угроз
применения насилия в отношении ненавистных немцев. Не прошло незамеченным и
то, что в день совершения убийства пресса правых и левых
социалистов-революционеров открыто отмечала, что оно произошло не только с
ведома, но и по указанию партийного руководства.
Таким образом, собрались только члены немецкой колонии, представители
союзных стран, нейтральных генеральных консульств, проживающих в Москве
балтийцев и русские немцы. Было также много шведов, так много сделавших до
нашего приезда для разрешения вопроса о наших военнопленных.
После окончания панихиды, совершенной польскими священниками, Рицлер
зачитал краткую траурную речь со словами скорби по убитому посланнику, отдав
должное его заслугам. Не скрою, что, на мой взгляд, здесь было бы уместно
сказать крепкое немецкое словечко перед лицом врага в адрес жалких убийц и
их подстрекателей. Но я всего лишь солдат и мне, наверное, не достает
дипломатии. Однако многие из присутствующих позже высказали такую же мысль.
Затем с короткой речью на французском языке выступил турецкий посланник
Кемали-бей. Он сказал хорошие слова и закончил так: "Я могу только желать,
чтобы моя жизнь закончилась такой же геройской смертью за свою отчизну".
Выразительной была речь последнего из выступивших - главного пастора
Гамбурга, проф. Гунцингера (из комиссии попечения о военнопленных). Его
слова запали всем нам в душу. Никто из нас, немцев, не забудет, наверное,
эту панихиду по нашему руководителю в далекой Москве, в таких необычных
условиях. Не было среди нас, наверное, и тех, кто в этот час не задумался бы
серьезно о судьбе своей страны. Что принесет будущее странам Центральной
Европы на восточном фронте, может ли успешно закончиться война на западе,
если, несмотря на удачное наступление, цель не достигнута?
Мы, офицеры, хотели, чтобы гроб был доставлен на Александровский вокзал
на катафалке, запряженном четверкой лошадей в пешем сопровождении всех
немцев и их друзей, несмотря на не близкий путь. В городе было снова
спокойно и вряд ли можно было ожидать каких-либо эксцессов. Можно было
согласиться и на иной вид транспорта. В инстанциях посчитали, однако, что
такая процессия будет слишком заметной и вызывающей. В итоге, мы
проследовали пешком 500 метров за убранным в траур грузовиком до Арбата,
мимо французской военной миссии, представителям которой достало такта не
показываться на глаза траурной процессии.
От Арбата тело покойного сопровождали лишь несколько человек в легковом
автомобиле. Впереди и сзади по одному грузовику с красногвардейцами, которым
было дано указание держаться на расстоянии в несколько сот метров. Они
должны были обеспечить безопасность и на вокзале. К нашему удивлению
примерно в середине пути следования нас ожидал, стоя в машине, нарком
иностранных дел Чичерин, чтобы хотя бы неофициально проводить в последний
путь графа Мирбаха. Это еще раз доказывало, что он, как я уже не раз
говорил, не забыл той старой школы, из которой он вышел, и является,
действительно, приверженцем мира и хороших отношений с Германией.
Многочисленные прохожие на бульварах и любопытствующая публика вблизи
вокзала вели себя совершенно спокойно и порядочно. Многие из них стояли у
края проезжей части со снятыми головными уборами.
У вокзала, где подразделением красногвардейцев были отданы воинские
почести, мы снова образовали почетное сопровождение. К нам присоединился
Чичерин, возложивший затем венок с белой, а не красной, как обычно, лентой с
надписью: "Смерть графа Мирбаха - тяжелая утрата и для нас. Он пал,
отстаивая идею мира".
До демаркационной линии гроб сопровождали граф Бассевиц и господин
Левин из комиссариата иностранных дел. Совершенно очевидно, что убийство
посланника должно было послужить сигналом выступления левых
социалистов-революционеров против большевиков. Очевидно также, что
правительство по всему фронту одержало верх, хотя борьба еще в отдельных
местах не закончилась. Правительство Советов действовало энергично,
поскольку дело шло о его существовании. Однако тот факт, что убийцам дали
возможность уйти, что расследование не дало никаких результатов,
свидетельствует о том, что по отношению к нам оно такой энергии не проявило.
Хотя внешне было сделано все, что можно было ожидать и что требовалось
сделать.
Как уже упоминалось, 6 июля повстанцы захватили Центральный телеграф и
возвестили вслед за этим по телеграфу о совершенном убийстве и победе над
большевиками, призвав своих единомышленников к таким же действиям. Эсеры
завладели временно также служебным зданием Чрезвычайной комиссии - Лубянкой
II - и несколькими вокзалами. Но уже утром 7 июля в их руках оставался
небольшой район в восточной части города, недалеко от лютеранской церкви
Петра и Павла. Там они организовали оборону в Покровских казармах и на
крупной фабрике Морозова, куда после совершенного убийства скрылись Блюмким
и Андреев. Эти здания были окружены большевиками той же ночью, но не
настолько надежно, чтобы оттуда нельзя было выскользнуть. Внушающий страх
Дзержинский отправился на фабрику еще вечером 6 июля для переговоров, чтобы
побудить повстанцев сдаться. И если наше недоверие к возглавляемым
Дзержинским органам оставалось прежним, то по отношению к нему самому оно
значительно поубавилось, так как он был арестован повстанцами и подвергнут
плохому обращению.
7 июля был начат артиллерийский обстрел укреплений эсеров. На штурм
войска, видимо, не отважились. К середине дня осажденные, руководимые
Поповым63, ввиду серьезных потерь, попытались вступить в
переговоры. На требование безоговорочной капитуляции началось общее бегство,
в основном успешное, бежать удалось прежде всего всем руководителям. Убийцы,
как утверждают, сбежали на Украину, где весьма благоприятное поле
деятельности для каждого, выступающего против Германии. В качестве пленного
среди осажденных находился один из членов московской комиссии по делам о
военнопленных
О. Шнак, так что у нас были надежные сведения.
В субботу вечером 6 июля, в 8 часов, я направился из 1-й немецкой
миссии по делам о военнопленных домой. Около 11 часов по дороге из дома на
Главный почтамт я был остановлен четырьмя вооруженными матросами,
потребовавшими мое оружие и документы. Оружия у меня не было, я показал им
свои документы, согласно которым я был служащим подкомиссии. Меня арестовали
и отправили в штаб-квартиру эсеров на виллу Морозова, недалеко от церкви
Петра и Павла. Там у меня снова потребовали оружие и документы. После их
проверки мне заявили, что я нахожусь не в руках большевиков, которые стоят
на коленях перед немцами, а у социалистов-революционеров, по приказу которых
сегодня был убит посланник граф Мирбах, и что мне как представителю
немецкого империализма грозит та же судьба.
Затем у меня отобрали мой бумажник со всеми документами и 3298 рублями,
портмоне, перочинный ножик и авторучку. Меня отвели в другую комнату, где
находились двенадцать арестованных большевистских руководителей, среди них
комиссар Чрезвычайной комиссии Дзержинский. В мое отсутствие отобранные у
меня деньги были пересчитаны и мне выдали квитанцию на 1298. Я возразил,
сказал, что я отдал 3298 рублей, но угрожая оружием, меня заставили написать
расписку, что я сдал только 1298 рублей. Несколько раз мне угрожали
расстрелом. Затем меня отвели снова в другую комнату, где три матроса сидели
за пишущими машинками и печатали. Эти матросы отнеслись ко мне
доброжелательно и рассказали мне, в частности, что первоначальным решением
социалистов-революционеров было взять графа Мирбаха заложником, а не убивать
его. В моем присутствии было продиктовано несколько телеграмм в провинцию, в
том числе одна следующего достаточно важного содержания: "Москва находится в
руках социалистов-революционеров, тот, кто за Вильгельма, пусть примыкает к
Ленину и Троцкому; кто же за свободу, равенство и братство - тому по пути с
социалистами-революционерами. Долой немецкий империализм и милитаризм! Да
здравствует всеобщее восстание пролетариата! Арестовывайте всех немецких
империалистов!"
7 июля около 3 часов утра был доставлен первый раненый эсер.
Социалисты-революционеры начали готовиться к бою, выводить на дорогу
броневики и пулеметы, пушки были установлены во дворе. С началом обстрела в
связи с тем, что обстановка была очень тяжелой, по нашей просьбе нас
перевели в лазарет Красного креста, расположенный в здании напротив. Я был
свидетелем тому, как в лазарет были доставлены от 30 до 40 тяжело раненых
эсеров. Я видел также двух убитых. В лазарете мне рассказали, что немцы
вооружили своих военнопленных, которые теперь выступают рука об руку с
латышами-большевиками.
Около 11 часов начался артиллерийский обстрел дома, в котором мы
находились. Почти все снаряды попадали в цель, социалисты-революционеры в
панике стали покидать дом и прилегающую территорию. Воспользовавшись этим,
мы скрылись в подвале. Поскольку ситуация становилась все опаснее, а в
здании кроме нас находилось еще много раненых, больных и просто жителей, я
решил, не взирая на опасность, вместе с польским фельдшером из лазарета
вывесить белый флаг. В результате этого было заключено перемирие, и
большевистские части освободили нас из плена. Командиры войсковой части и
освобожденный комиссар Дзержинский отнеслись к нам очень доброжелательно и
предупредительно, на автомобиле нас отвезли в комиссариат иностранных дел,
откуда мы, получив удостоверение, отправились домой.
* * *
Для нас нет сомнения, что правительство не было расстроено по поводу
того, что главарям удалось скрыться. Если в данный момент левые
социалисты-революционеры и были их врагами, то в будущем без них было не
обойтись. И тогда снисходительность победителя могла оказаться полезной. Во
всяком случае, взятые в плен защитники, в основном матросы, не были
ответственными людьми.
Съезд Советов, проходивший в Большом театре в дни убийства Мирбаха и
восстания контрреволюционеров, был использован Лениным и Свердловым для
решительных действий. На заседании съезда вскоре после совершенного убийства
социалисты-революционеры, и в первую очередь Спиридонова, снова начали
решительно выступать против Брестского мира, Германской империи и ее
дипломатической миссии. Присутствовали многочисленные представители Антанты
и несколько немцев. О происходящем знали пока еще только соучастники и
комиссары. Ленин отразил нападки, но о предстоящих решительных действиях
умолчал. Вечером все члены съезда были заперты в здании, только большевики
были выпущены. Остальные были задержаны до 8 июля. Часть депутатов - лидеры
социалистов-революционеров - была арестована и отведена в тюрьму. Другие
отпущены, основных же виновных, прежде всего Карелина и Камкова, задержать,
конечно же, не удалось.
Все время напрашивается вопрос, нельзя ли было предотвратить убийство,
проявив большую осторожность, лучше организовав службу контроля. Этот вопрос
будет задан и дома. Следует согласиться, что покушение на графа окончилось
бы неудачей, если бы уже 6 июля у нас были организованы такой контроль и
такая проверка всех посетителей без исключения, какие производятся сейчас.
Тогда не удалось бы скрыть три бомбы величиной с кулак (третья была найдена
в оставленном портфеле Блюмкина) и пистолеты. Другой вопрос, что для
служащих признанного нами правительства, снабженных исправными документами,
все-таки могли сделать исключение. Как уже не раз бывало, умнее становишься
задним числом.
На общем состоянии нашей службы безопасности до 6 июля отрицательно
сказывалась, несомненно, определенная ревность дипломатов по отношению к
солдатам, которую по-человечески даже можно понять. Первые были хозяевами
дома, которые, так сказать, оказывали последним гостеприимство.
Унтер-офицеры, адъютанты и военнопленные снова относились к тому кругу, где
действовал военный приказ, представители которого обладали большим опытом.
Службу безопасности несли отдельные лейтенанты, у которых оставалось для
этого необходимое время. Такая двойственность мною уже упоминалась при
других обстоятельствах. Это неизбежно там, где соприкасаются военные и
гражданские силы. То, что такая двойственность вредна в больших делах,
посвященные знают с самого начала войны, а с лета 1917 года, когда случилась
мирная революция, об этом знает каждый ребенок. Конечно, у нашего противника
в этом отношении ситуация аналогичная, но у него в правительстве состоят
такие государственные люди, которые действительно правят и не ограничивают
действия военного руководства чисто военными делами, а дают ему возможность
действовать для решения общей задачи. Глубоко ошибаются наши дипломаты, в
том числе один из здешних, когда считают, что некоторые генералы и
генштабисты иногда оставляют свою непосредственную службу из-за стремления к
власти и руководству. Просто на войне ничто для солдата не может быть лучше
чувства надежности тыла, в котором работу выполняют компетентные люди. К
сожалению, в Берлине - в большом, а у нас - в малом проявляется взаимное
ничем не оправданное недоверие, которое вредит делу.
Предупреждений и угроз в адрес немецкой дипломатической миссии и
особенно в адрес посланника было достаточно с самого начала. С середины июня
таких письменных угроз накопилось много, по ним большевистская служба
безопасности проводила расследование, но безрезультатно. В одном из
извещений в начале июля указывался способ планируемого покушения и
говорилось, что покушение будет предпринято в один из дней с 5 по 8 июля.
Проведенное правительством немедленное расследование показало, что это
дезинформация, не имеющая под собой никакой основы. Покушение, как оно
состоялось на самом деле, не соответствовало тому, о котором указывало
извещение.
Я уже упомянул, что несмотря на результаты расследования, нами были
приняты меры, чтобы обезопасить графа Мирбаха. Сам он был против этого, так
как считал, что защиты от вероломного убийства не существует, и от мыслей о
личной безопасности был слишком далек.
В одном из предупреждений указывалось даже на то, что очагом происков в
отношении дипломатической миссии является Чрезвычайная комиссия. Однако
советское правительство категорически не признавало возможность участия в
заговоре своих служащих. Дзержинский с негодованием отмел подозрение,
падавшее на Лубянку II.
Хочу изложить свои взгляды о причинах, побудивших
социалистов-революционеров к убийству и о возможной сопричастности
правительства к этому делу. Эти вопросы имеют решающее значение для
формирования немецко-русских отношений, для выдвижения требований наказания
за преступление и для проводимой в будущем политики. К счастью, в наших
кругах полное совпадение взглядов, в то время как до сих пор мы, солдаты, с
нашим не обученным дипломатии разумом редко находили понимание у господ этой
компании.
Нас всех беспокоит, что рейхсканцлер и министерство иностранных дел,
дабы не разрушить карточный домик так называемых хороших отношений с
Россией, не займут по делу 6 июля той позиции, которая необходима для
поддержания нашего авторитета и которая вместе с тем укрепила бы наши
позиции в Москве. Это трагическое событие можно было бы использовать, чтобы
выйти из той неприятной ситуации, в которую зашли наши отношения с
правительством кровавого террора. Пословица "скажи, кто твой друг..."
действительна и в применении к народам.
Чисто деловое изучение обстоятельств, связанных с злодейским убийством,
показывает, что вина советского правительства в нем больше, чем вина
китайского правительства в убийстве боксерами в свое время на улицах Пекина
посланника фон Кеттелера. Я уже часто упоминал об открытой травле против
Германии в большей части прессы, неоднократные, едва прикрытые призывы к
насилию с целью нарушения мира, а также о том факте, что даже народные
комиссары не боялись воздействовать на своих приверженцев такими методами,
которые явно противоречат официально заявляемым хорошим отношениям.
Действия сил, настроенных против Германии, за которыми так явно стоят
силы Антанты, которые по крайней мере в моральном отношении являются
соучастниками убийства, не встретили никакого противодействия со стороны
Ленина, Троцкого и товарищей. Если правительство хотя бы внешне, с учетом
настроения масс, придерживалось мирной политики, то, с другой стороны,
травля против кайзеровской Германии была ему на руку, тем более, что и в его
рядах были противники Брестского мира.
Терпимость вождей большевиков к травле объяснялась тем вполне
объяснимым обстоятельством, что немцы занимали Украину и намеревались
продвинуться дальше на восток. С нашей точки зрения такое продвижение на
восток было оправданным во многих отношениях, его необходимость
мотивировалась также выступлениями банд и беспорядками. Другой вопрос, было
ли правильным в существующих условиях направлять в Москву дипломатическую
миссию. Как показали прошедшие десять недель, плодотворной ее работа не
будет. Видимо, до окончания военных действий на Украине или до заключения
перемирия между Россией и правительством гетмана следовало ограничиться
направлением в Москву консульского представительства и комиссии по делам о
военнопленных. Если бы советская власть стояла в стороне от
подстрекательских действий и направила свои решительные действия против
эсеров и миссий Антанты, официально ее нельзя было бы упрекнуть в содеянном
убийстве. В любой другой столице в любой день дипломатический представитель
может стать жертвой личной мести или террористического акта. В данном же
случае дело усугубляется еще и тем, что убийцы были служащими
правительственных органов, которые только под предлогом служебных дел и
благодаря служебным документам смогли попасть в здание дипломатической
миссии. Необходимо также учитывать, что в правящей партии эсерам принадлежит
сильное крыло и они играют в ней немаловажную роль.
Слухи утверждают теперь, что необходимость в убийстве отпала бы, если
бы съезд Советов принял предложение о возобновлении войны с Германией.
Убийство посланника было в интересах социалистов-революционеров и
Антанты. Последствия могли быть следующие: а) немедленный разрыв отношений,
затем вступление войск, т.е. война; б) контрреволюционное выступление и
свержение власти большевиков; в) требование возмездия со стороны Германии в
такой резкой форме, которая означала бы конец германо-русских отношений; г)
если Германия молча снесет обиду и попытается жить с большевиками в "мире и
дружбе", то всему миру станет ясно, что Германия полностью скована на западе
и не чувствует себя достаточно сильной, чтобы проявить себя на востоке как
сильная держава. В результате, все приверженцы немецкой ориентации
переметнутся в другой лагерь, наш авторитет будет низвержен.
Само собой разумеется, что мы должны идти тем путем, который для
Антанты нежелателен. В Берлине должны, наконец, понять, что мы должны
сохранить свой авторитет ради себя и в глазах русской общественности. Таким
образом, пусть не война с Россией, но определенные и достаточно жесткие
требования возмездия в срочной и безоговорочной форме должны быть выдвинуты.
Если требования будут выполнены, то следует проявить отчужденность и
холодность в отношениях и скрытое установление прочных контактов с