Страница:
приговорили к смерти. Она явилась к генералу с прошением, пряча револьвер
под передником. Когда генерал стал читать прошение, она выстрелила в него
четыре раза и убила его наповал. Она была сослана в Сибирь, где провела 12
лет, частью в одиночном заключении. Ей тоже только революция возвратила
свободу. Эта интересная женщина, которая в Сибири настолько научилась
французскому и немецкому языкам, что она в состоянии читать, но не говорить
на них, так как она не знает, как произносятся слова, - типичная
представительница образованного русского пролетариата. Она необыкновенно
тиха и замкнута, склад ее губ свидетельствует о большой решительности, глаза
часто страстно вспыхивают. То, что происходит кругом нее, ей, кажется, в
сущности безразлично. Только тогда, когда речь заходит о принципах
международной революции, она внезапно просыпается, все выражение ее лица
меняется и она напоминает хищного зверя, который внезапно увидел свою добычу
перед собой и готов кинуться на нее.
После обеда у меня был первый длинный разговор с г-ном Иоффе. Вся его
теория основана на том, чтобы ввести право народа на самоопределение во всем
мире на самых широких началах и затем побудить эти освобожденные народы
навсегда полюбить друг друга. Г-н Иоффе не отрицает, что такой процесс
вызовет прежде всего гражданскую войну во всем мире, но полагает, что такая
война, которая осуществит идеалы человечества, справедлива и оправдывается
целью, которую она преследует. Я ограничился заявлением г-ну Иоффе, что он
должен доказать в России, что большевизм является началом счастливой эпохи в
истории. Если это ему удастся, он (большевизм) завоюет мир своими идеями.
Пока же на практике не сделана проверка, г-ну Ленину вряд ли удастся
втиснуть мир в рамки своих идей. Мы готовы заключить мир без аннексий и
контрибуций и вполне согласны предоставить затем русским событиям
развиваться так, как этого желает русское правительство. Мы также охотно
готовы научиться чему-нибудь у России и, если его революция будет успешна,
он заставит Европу принять его идеи, все равно - желаем ли мы этого или нет.
Пока же необходимо проявлять величайший скептицизм, и я обращаю его внимание
на то, что мы не намерены подражать русским событиям и категорически
протестуем против всякого вмешательства в наши внутренние дела. Если же он
намеревается и дальше стоять на этой утопической точке зрения и хочет
навязать и нам свои идеи, тогда лучше, если он уедет ближайшим поездом, так
как о мире тогда нечего говорить. Г-н Иоффе посмотрел на меня с изумлением
своими кроткими глазами, некоторое время промолчал и затем ответил мне в
дружеском, я даже сказал бы, в умоляющем тоне, которого я никогда не забуду:
"Я все же надеюсь, что нам удастся вызвать революцию также и у вас". "Я того
же мнения, и думаю, что это сделают сами народы, без благосклонного участия
Иоффе, если Антанта будет стоять на своем и не пойдет на соглашение".
Странные люди эти большевики. Они говорят о свободе и примирении народов, о
мире и единодушии, но в то же время о них говорят, что это самые жестокие
тираны, которых когда-либо знала история, - они просто истребляют буржуазию,
и аргументы их - пулеметы и виселицы. Сегодняшняя беседа с Иоффе мне
показала, что эти люди не честны и в своей двуличности далеко оставляют за
собой то, в чем упрекают профессиональную дипломатию, ибо ложь - подавлять
таким образом буржуазию и говорить в то же время о свободе, которая должна
осчастливить мир.
На следующий день, 21 декабря, Чернин пишет, что в частном разговоре с
Кюльманом он повторил свое предположение, что русские делегаты внесут
предложение о заключении всеобщего мира и что представители Центральных
империй должны это предложение принять.
Кюльман cо мной наполовину согласен... Если Антанта это предложение
примет, то конец этих ужасных страданий близок. К сожалению, это невероятно.
23 декабря он пишет:
Сегодня рано утром мы с Кюльманом вырабатывали наш ответ на декларацию
Иоффе (шесть пунктов) о принципах, которые должны лечь в основу мирного
договора. Это было нелегко. Кюльман лично хочет всеобщего мира, но боится
протестов со стороны военных, которые желают заключить мир только тогда,
когда они держат окончательную победу. В конце концов мы с ним сговорились.
Затем возникли новые трудности со стороны турок. Турецкие делегаты заявили,
что они требуют, чтобы немедленно по заключении мира русские войска очистили
Закавказье. Германцы против этого возражали, потому что в таком случае и они
должны были бы очистить также Польшу, Курляндию и Литву, чего от них никак
нельзя будет добиться. После долгой борьбы и многих усилий удалось убедить
турок отказаться от их требований. Турки выдвинули еще и другое возражение,
указывая, что (в нашем ответе) недостаточно категорично отклонена
возможность вмешательства России во внутренние дела чужих государств. Однако
в конце концов турецкий министр иностранных дел заявил, что Австро-Венгрия в
отношении своих внутренних дел подвергается еще большей опасности, чем
Турция, и что если я не возражаю против этого, то и он готов отказаться от
своих возражений. Болгары - во главе их делегации находится министр юстиции
Попов, - из которых одна часть не понимает немецкого языка, а другая еле
понимает по-французски, - лишь очень поздно начали разбираться в нашем
ответе и отложили свое решение до следующего дня. [...]
25-го декабря 1917 г. Сегодня состоялось пленарное заседание. Я
председательствовал и прочитал русским ответ на их мирное предложение. Таким
образом, предложение о всеобщем мире будет сделано, и мы будем ждать ответа.
Чтобы не терять времени, мы будем пока продолжать переговоры, касающиеся
России. Мы, таким образом, сделали большой шаг вперед и, может быть, самое
трудное уже позади нас. Как знать, не является ли вчерашний день решительным
поворотным пунктом в истории мира.
26 декабря. Вечером, перед ужином, Гофман сообщил русским делегатам
германские планы относительно окраинных областей. Положение таково: пока
война продолжается на Западе, германцы не могут очистить Курляндию и Литву,
ибо, независимо от того, что они хотят сохранить их в виде налога при
переговорах о всеобщем мире, эти территории являются частью их военных
ресурсов. Железнодорожный материал, фабрики и, в первую очередь, хлеб эти
областей - необходимы, пока продолжается война. Естественно, что германцы не
могут их сейчас очистить. Когда мир будет заключен, судьба оккупированных
областей должна быть решена на основании принципа самоопределения народов.
Вся трудность заключается в том, как применить этот принцип. Русские,
конечно, не хотят, чтобы голосование состоялось, пока страна под властью
германских штыков. Германцы, же, со своей стороны, говорят, что беспримерный
большевистский террор приведет к фальсификации результатов выборов, так как,
по представлению большевиков, буржуа - не человек. Я выдвинул было
предложение поручить наблюдение за голосованием какой-нибудь нейтральной
стране, но это предложение было почти всеми отклонено. В течение войны
никакое нейтральное государство не возьмет на себя этой задачи, а до
всеобщего мира германские оккупационные войска не должны оставаться. В
действительности, каждая сторона боится террора другой, но каждая хочет его
применять в своих целях.
Здесь не торопятся. То турки не готовы, то опять болгары, затем
канителят русские, и в результате заседание снова откладывается или
закрывается тотчас после начала. Я читаю сейчас мемуары из эпохи французской
революции. Это очень своевременно ввиду того, что происходит в России и что,
по всей вероятности, будет во всей Европе. Большевиков тогда еще не было, но
в Париже тогда, как теперь в Петербурге, были люди, которые тиранически
обращались с миром, прикрываясь лозунгом свободы. Шарлотта Корде сказала: "Я
убила не человека, а дикого зверя". Эти большевики исчезнут, и кто знает, не
найдется ли своя Корде и для Троцкого. [...]
27 декабря. Русские в отчаянии, хотели частью уехать: они думали, что
германцы просто откажутся от всей занятой ими территории или выдадут ее
большевикам. Продолжительные заседания с участием русских, Кюльмана и моим,
иногда и с Гофманом. Я предложил следующую формулу: 1) пока не заключен
всеобщий мир, мы не можем отказаться от оккупированной территории, так как
она образует часть наших военных ресурсов; 2) после всеобщего мира народное
голосование в Польше, Курляндии и Литве должно решить участь этих народов.
Форма этого голосования еще подлежит обсуждению, чтобы дать русским
возможность убедиться, что голосование произойдет без давления. Это
предложение, видимо, не улыбается ни той, ни другой стороне. Положение очень
ухудшилось.
После обеда положение продолжает ухудшаться. От Гинденбурга получаются
свирепые телеграммы по поводу нашего "отказа" от всего. Людендорф каждый час
вызывает по телефону; новые припадки бешенства. Гофман крайне раздражен,
Кюльман холоден как всегда. Русские заявляют, что неясная формулировка
германских предложений относительно свободы голосования - неприемлема. Я
заявил Кюльману и Гофману, что буду идти с ними рука об руку до последней
возможности, но что если их усилия потерпят неудачу, я вступлю с русскими в
сепаратные переговоры. Берлин, так же, как и Петербург, не желает свободного
голосования, Астро-Венгрия же ничего другого не хочет, как наконец заключить
мир. Кюльман понимает мою точку зрения и говорит, что он сам скорее выйдет в
отставку, чем допустит неудачу переговоров. Он меня просил изложить ему
письменно мою точку зрения, так как "это укрепит его положение". Сделано. Он
это телеграфировал императору. Вечером. Кюльман думает, что завтра либо
будет разрыв, либо все будет склеено.
28 декабря. Настроение вялое. В Крейцнахе [местонахождение германской
ставки. - Ю.Ф.] новые взрывы возмущения. Зато к обеду пришла телеграмма, что
Гертлинг [имперский канцлер. - Ю.Ф.] сделал доклад императору Вильгельму,
который остался им весьма доволен. Кюльман мне сказал: "Император -
единственный разумный человек во всей Германии". Мы, наконец, сошлись на
том, чтобы в Бресте была образована комиссия для разработки подробного плана
очищения оккупированных областей и способа голосования. Это, по крайней
мере, временный исход. Все мы разъезжаемся по домам, чтобы сделать доклады о
наших работах, а следующее заседание состоится 5 января 1918 года.
С 29 декабря по 3 января Чернин был в Вене, имел две аудиенции у
императора Карла, который вполне одобрил его стремление добиться мира, если
это хоть сколько-нибудь возможно. ПосланныйЧерниным в русские пограничные
области для выяснения настроения населения агент привез сведения, что там
все против большевизма, за исключением самих большевиков. Все городское
население, крестьяне и вообще все, владеющие какой-либо собственностью,
боятся этих красных разбойников и желают присоединиться к Германии. Террор
Ленина, по этим сведениям, совершенно неописуем. Даже в Петербурге все
страстно желают вступления германских войск, чтобы быть освобожденными от
этих людей.
В Вене, говорит Чернин, он беседовал с различными политиками: Беком
[бывший австрийский премьер. - Ю.Ф.], Векерле [тогдашний венгерский премьер.
- Ю.Ф.], Зейдлером [тогдашний австрийский премьер. - Ю.Ф.] и некоторыми
другими. Все ему говорили, что мир должен быть заключен, но что сепаратный
мир без Германии невозможен. "Каким образом я могу этосделать, когда ни
Германия, ни Россия не желают быть разумными, - мне никто не сказал".
4 января 1918 г. По возвращении в Брест Чернин узнал от Кюльмана о том,
что делалось в Берлине. Там царило страшное возбуждение. Кюльман предложил
Людендорфу поехать в Брест и самому принять участие в переговорах. Однако
после продолжительных переговорах. Однако после продолжительных переговоров
выяснилось, что Людендорф сам толком не знал, чего он хотел, и в конце
концов заявил, что он считает лишним ехать в Брест, т.к. он там "может разве
только что-нибудь испортить".
Господи Боже, ниспошли этому человеку больше таких минут просветления!
По-видимому, все раздражение Людендорфа вытекает не столько из мотивов по
существу, сколько из зависти к Кюльману; он не желает, чтобы весь свет вынес
впечатление, что мир был заключен благодаря дипломатическим талантам, а не
исключительно вследствие военных успехов.
По дороге в Брест Чернин узнал о предложении советского правительства
перенести мирные переговоры в Стокгольм. Как он, так и Кюльман решили это
предложение отвергнуть. В случае же, если бы русская делегация не явилась в
Брест-Литовск,
[...] мы объявили бы перемирие прекращенным и стали бы выжидать
дальнейшего образа действий петербургского правительства. Мы были в этом
отношении с Кюльманом вполне солидарны, тем не менее настроение как у нас,
так и у германцев было довольно подавленное. Несомненно, что если русские
решительно прервут переговоры, положение станет весьма трудным. Единственное
спасение заключается в быстрых и решительных переговорах с украинской
делегацией, которые мы и начали сейчас после обеда. Таким образом,
существует надежда, что по крайней мере с ними в близком будущем будет
достигнут результат. Вечером пришла телеграмма из Петербурга о предстоящем
приезде русской делегации вместе с министром иностранных дел Троцким.
Радость, проявленная при получении этого известия, показала, что - пишет
Чернин, - до какой степени германцы были удручены возможностью неприбытия
русских. Мы все сознаем, что теперь мы на пути к миру.
6 января. Сегодня происходили первые переговоры с украинской
делегацией. Украинцы сильно отличаются от русских делегатов. Они гораздо
менее революционны, обнаруживают гораздо больше интереса к собственной
стране и меньше интереса к социализму. Они, собственно, не заботятся о
России, а исключительно об Украине, и все их усилия направлены к тому, чтобы
стать как можно скорее самостоятельными. Им, по-видимому, самим еще не ясно,
должна ли эта самостоятельность быть полной или она должна быть мыслима в
рамках русского федеративного государства. Украинские делегаты, весьма
интеллигентные, очевидно, желают использовать нас против большевиков. Их
стремления заключаются в том, чтобы мы признали их самостоятельность, а
после этого совершившегося факта они могли бы заставить большевиков признать
их равноправными участниками мирной конференции. Наш же интерес состоит в
том, чтобы либо заставить украинцев заключить мир с нами на желательных нам
началах, либо же вбить клин между ними и представителями петербургского
правительства. На их заявление относительно самостоятельности мы им поэтому
ответили, что мы готовы ее признать, если украинцы, со своей стороны, примут
следующие три пункта: 1) доведение переговоров до конца в Брест-Литовске, а
не в Стокгольме; 2) признание старых государственных границ между
Австро-Венгрией и Украиной и 3) невмешательство одного государства во
внутренние дела другого. На это предложение пока мы ответа еще не имеем.
7 января. Утром приехала вся русская делегация во главе с Троцким. Они
сейчас просили передать, что просят извинения и не будут больше обедать за
общим столом. Вообще, их больше не видно, и, судя по всему, у них теперь
другое настроение, чем раньше. Германский офицер, капитан барон Ламезам,
сопровождавший русскую делегацию от Двинска, сообщает интересные
подробности. Во-первых, он утверждает, что окопы перед Двинском совершенно
опустели и что, за исключением некоторых постовых, вообще никаких русских
там нет. Далее он говорит, что на многочисленных станциях делегацию
встречали депутаты, которые все требовали мира. Троцкий им всегда отвечал
чрезвычайно ловко и любезно, но его настроение постепенно становилось все
более угнетенным. У барона Ламезама осталось впечатление, что русские в
совершенно отчаянном настроении, так как у них только выбор - либо вернуться
домой без мира, либо с очень дурным миром, а в том и другом случае они будут
сметены. Кюльман сказал: "Ils n'ont que le choix a quelle sauce ils se
feront manger". Я ему на это ответил: "Tout comme chez nous". Сейчас
получилась телеграмма об антигерманских демонстрациях в Будапеште. В
германском консульстве были выбиты стекла, что ясно указывает на то, каковым
стало бы настроение, если бы из-за наших требований заключение мира не
состоялось.
8 января. Заседание было опять отложено, т.к. украинцы все еще не
готовы. Поздно вечером я совещался с Кюльманом и Гофманом, и мы вполне
сошлись насчет тактики. Я им еще раз сказал, что я пойду с ними до последней
крайней возможности и буду отстаивать их требования, но что в случае, если
германцы окончательно разойдутся с русскими, я сохраняю за собой право
свободных действий. Оба, по-видимому, понимают мою точку зрения, в
особенности Кюльман, который и сам, если бы мог поступать по своему желанию,
не допустил бы разрыва переговоров. В частности, мы пока сошлись на том, что
мы ультимативно будем требовать продолжения переговоров в Брест-Литовске.
9 января. По принципу, что лучшая защита - нападение, мы решили
упредить русского министра иностранных дел и сразу выступить с нашим
ультиматумом. Троцкий приехал с большой речью, но наше нападение было так
успешно, что он сейчас же просил отложить заседание, так как создавшееся
новое положение требует новых решений. Перенесение нашей конференции в
Стокгольм было бы для нас гибелью, так как там было бы совершенно невозможно
не допустить туда большевиков всех стран, и там наступило бы то, чему мы с
самого начала стараемся воспрепятствовать, а именно, что инициатива была бы
вырвана из наших рук и перешла бы к этим элементам. Теперь надо ждать, что
принесет завтрашний день. Это будет либо победа, либо окончательный разрыв.
Троцкий - несомненно умный, интересный человек и очень опасный противник. Он
обладает совершенно исключительным ораторским талантом, быстротой и
ловкостью в репликах, какую я редко до сих пор видал, и всей наглостью,
свойственной его расе.
10 января. Заседание только что состоялось. В большой, рассчитанной для
всей Европы и в своем роде действительно красивой речи Троцкий нам вполне
уступил. Он заявил, что принимает германско-австро-венгерский ультиматум и
остается в Брест-Литовске, так как он не хочет оказать нам услуги и дать нам
возможность обвинять Россию в продолжении войны. В связи с речью Троцкого
была немедленно образована комиссия для рассмотрения территориальных
вопросов. Я считал важным попасть в эту комиссию, желая сохранить постоянный
надзор за ее столь важными занятиями. Это не особенно легко, так как речь
идет в сущности только о Курляндии и Литве, следовательно, касается не нас,
а Германии. Вечером у меня было опять продолжительное заседание с Кюльманом
и Гофманом, в течение которого между германским генералом и статс-секретарем
произошло довольно резкое столкновение. Упоенный успехом ультиматума,
поставленного нами России, Гофман желает продолжать в том же духе и дать
русским "основательно по шапке". Кюльман и я отстаивали противоположную
точку зрения, требовали спокойного и делового обсуждения каждого отдельного
пункта. Разрешение пунктов, вызывающих сомнение, должно, по-нашему, быть
отсрочено. Когда вся эта работа будет совершена, все вопросы, оставшиеся
неразрешенными, должны быть собраны вместе и по поводу этих вопросов должны
быть испрошены телеграфные директивы от обоих императоров. Несомненно, что
это лучший путь для того, чтобы предотвратить разрыв и ошибки. С украинцами
новый конфликт. Они требуют признания их независимости и заявляют, что если
мы этого не сделаем, они уедут.
[В.] Адлер [австрийский социал-демократ. - Ю.Ф.] рассказал мне в Вене,
что библиотека Троцкого, которой он очень дорожит, находится в Вене,
кажется, у какого-то г-на Бауэра. Я сказал Троцкому, что, если он хочет, я
распоряжусь, чтобы она была ему послана. Вместе с этим я его просил о
некоторых военнопленных, например, Л. К. И В., относительно которых говорят,
что с ними плохо обращаются. Троцкий принял это к сведению, заявил, что он
против дурного обращения с военнопленными, и обещал справиться. При этом он,
однако, подчеркнул, что эта его любезность не находится ни в какой связи с
его библиотекой и что он во всяком случае исполнил бы мою просьбу. Свою
библиотеку он действительно хочет получить.
11 января. До и после обеда происходили продолжительные заседания
комиссии по территориальным вопросам. Русская делегация участвовала целиком,
кроме украинцев. Я заявил Кюльману, что я участвую только в качестве
секунданта, так как германские интересы задеваются этими вопросами
неизмеримо больше, чем наши. Я только от времени до времени вставляю слово.
Троцкий после обеда сделал тактическую ошибку. В речи, доведенной им до
страстности, он заявил, что мы ведем фальшивую игру, что мы стремимся к
аннексиям и придаем этим аннексиям оболочку права на самоопределение. Он с
этим никогда не согласится и предпочтет разрыв дальнейшему ведению
переговоров в таком духе. Если бы мы были честны, мы бы позволили
представителям Польши, Курляндии и Литвы приехать в Брест, чтобы высказать
свои пожелания независимо от нас.
При этом необходимо заметить, что с самого начала переговоров спор идет
о том, вправе ли нынешние законодательные органы в оккупированных областях
говорить от имени народов этих областей или нет. Мы на этот вопрос отвечаем
утвердительно, русские же - отрицательно. Мы поэтому сразу согласились на
предложение Троцкого пригласить сюда представителей этих областей, но
прибавили, что если они будут признаны экспертами, мы примем их заключения к
руководству. Любопытно было наблюдать, как охотно Троцкий взял бы свои слова
обратно. Но он сразу нашелся, сохранил внешнее спокойствие и просил перерыва
заседаний на сутки, чтобы обсудить наш ответ со своими коллегами. Надеюсь,
что Троцкий не будет делать никаких затруднений. Если бы поляки были
привлечены к участию, это было бы полезно. Трудность заключается в том, что
и германцы неохотно желают видеть здесь поляков, так как им известно их
антипрусское настроение.
В тот же день у Радека было столкновение с германским шофером, за
которым последовало продолжение. Генерал Гофман предоставил в распоряжение
русских делегатов автомобили для совершения ими прогулок. На этот раз
автомобиль не был своевременно подан, Радек устроил грубую сцену шоферу, тот
пожаловался, а Гофман взял шофера под свою защиту. Троцкий, видимо, находит
поведение Гофмана правильным и запретил всей делегации вообще ездить на
прогулки. Вот чего они добились, так им и следует! Никто и не пикнул. Вообще
у них священный трепет перед Троцким. На заседаниях тоже никто в присутствии
Троцкого не раскрывает рта.
12 января. Гофман произнес свою злополучную речь. Он ее обдумывал в
течение нескольких дней и был очень доволен успехом. Кюльман и я, однако, не
скрыли от него, что он своей речью достиг того, что тыл будет возбужден
против нас. Это произвело на него некоторое впечатление, которое,, однако,
было немедленно сглажено похвалой, которую поспешил выразить ему Людендорф.
Положение, однако, обострилось, что было лишнее.
В следующие дни Чернин отмечает в своем дневнике сведения, полученные
из Австрии, об отчаянном положении с продовольственным вопросом. Из Вены его
просили обратиться в Берлин за помощью, так как иначе катастрофа неизбежна.
В телеграмме императору Карлу Чернин пишет:
Я только что обрисовал Кюльману все положение. Он будет телеграфировать
в Берлин, но смотрит, однако, весьма мрачно, так как и Германия страдает от
недостатка продуктов. Я думаю, что единственная надежда на успех этого шага
в Берлине заключается в том, чтобы Ваше Величество послали немедленно через
посредство военных органов телеграмму императору Вильгельму с просьбой
самому вмешаться для того, чтобы присылкой хлеба предотвратить революцию,
которая иначе неизбежна. Я обращаю еще внимание на то, что начало
беспорядков у нас в тылу сделает здесь заключение мира совершенно
невозможным. Лишь только русские делегаты заметят, что у нас начинается
революция, они не заключат мира, так как все их расчеты основаны на этом
факторе.
17 января Чернин опять записывает, что из Вены и окрестностей получены
скверные известия о большом забастовочном движении, объясняемом сокращением
рациона муки и медленным темпом Брестских переговоров.
Я телеграфировал в Вену, что надеюсь со временем овладеть запасами
продовольствия на Украине, если только еще удастся в течение ближайших
недель сохранить у нас спокойствие. Я просил венских господ (членов
австрийского правительства) делать все от них зависящее, чтобы не испортить
здешнего мира. Вечером я телеграфировал премьеру Зейдлеру: "Я весьма
сожалею, что не обладаю властью парализовать все ошибки, совершенные
органами, которые ведали продовольствием. Германия категорически заявляет,
что она помочь не в состоянии, ибо сама имеет слишком мало. Если бы Ваше
Превосходительство или ваши ведомства своевременно обратили на это внимание,
под передником. Когда генерал стал читать прошение, она выстрелила в него
четыре раза и убила его наповал. Она была сослана в Сибирь, где провела 12
лет, частью в одиночном заключении. Ей тоже только революция возвратила
свободу. Эта интересная женщина, которая в Сибири настолько научилась
французскому и немецкому языкам, что она в состоянии читать, но не говорить
на них, так как она не знает, как произносятся слова, - типичная
представительница образованного русского пролетариата. Она необыкновенно
тиха и замкнута, склад ее губ свидетельствует о большой решительности, глаза
часто страстно вспыхивают. То, что происходит кругом нее, ей, кажется, в
сущности безразлично. Только тогда, когда речь заходит о принципах
международной революции, она внезапно просыпается, все выражение ее лица
меняется и она напоминает хищного зверя, который внезапно увидел свою добычу
перед собой и готов кинуться на нее.
После обеда у меня был первый длинный разговор с г-ном Иоффе. Вся его
теория основана на том, чтобы ввести право народа на самоопределение во всем
мире на самых широких началах и затем побудить эти освобожденные народы
навсегда полюбить друг друга. Г-н Иоффе не отрицает, что такой процесс
вызовет прежде всего гражданскую войну во всем мире, но полагает, что такая
война, которая осуществит идеалы человечества, справедлива и оправдывается
целью, которую она преследует. Я ограничился заявлением г-ну Иоффе, что он
должен доказать в России, что большевизм является началом счастливой эпохи в
истории. Если это ему удастся, он (большевизм) завоюет мир своими идеями.
Пока же на практике не сделана проверка, г-ну Ленину вряд ли удастся
втиснуть мир в рамки своих идей. Мы готовы заключить мир без аннексий и
контрибуций и вполне согласны предоставить затем русским событиям
развиваться так, как этого желает русское правительство. Мы также охотно
готовы научиться чему-нибудь у России и, если его революция будет успешна,
он заставит Европу принять его идеи, все равно - желаем ли мы этого или нет.
Пока же необходимо проявлять величайший скептицизм, и я обращаю его внимание
на то, что мы не намерены подражать русским событиям и категорически
протестуем против всякого вмешательства в наши внутренние дела. Если же он
намеревается и дальше стоять на этой утопической точке зрения и хочет
навязать и нам свои идеи, тогда лучше, если он уедет ближайшим поездом, так
как о мире тогда нечего говорить. Г-н Иоффе посмотрел на меня с изумлением
своими кроткими глазами, некоторое время промолчал и затем ответил мне в
дружеском, я даже сказал бы, в умоляющем тоне, которого я никогда не забуду:
"Я все же надеюсь, что нам удастся вызвать революцию также и у вас". "Я того
же мнения, и думаю, что это сделают сами народы, без благосклонного участия
Иоффе, если Антанта будет стоять на своем и не пойдет на соглашение".
Странные люди эти большевики. Они говорят о свободе и примирении народов, о
мире и единодушии, но в то же время о них говорят, что это самые жестокие
тираны, которых когда-либо знала история, - они просто истребляют буржуазию,
и аргументы их - пулеметы и виселицы. Сегодняшняя беседа с Иоффе мне
показала, что эти люди не честны и в своей двуличности далеко оставляют за
собой то, в чем упрекают профессиональную дипломатию, ибо ложь - подавлять
таким образом буржуазию и говорить в то же время о свободе, которая должна
осчастливить мир.
На следующий день, 21 декабря, Чернин пишет, что в частном разговоре с
Кюльманом он повторил свое предположение, что русские делегаты внесут
предложение о заключении всеобщего мира и что представители Центральных
империй должны это предложение принять.
Кюльман cо мной наполовину согласен... Если Антанта это предложение
примет, то конец этих ужасных страданий близок. К сожалению, это невероятно.
23 декабря он пишет:
Сегодня рано утром мы с Кюльманом вырабатывали наш ответ на декларацию
Иоффе (шесть пунктов) о принципах, которые должны лечь в основу мирного
договора. Это было нелегко. Кюльман лично хочет всеобщего мира, но боится
протестов со стороны военных, которые желают заключить мир только тогда,
когда они держат окончательную победу. В конце концов мы с ним сговорились.
Затем возникли новые трудности со стороны турок. Турецкие делегаты заявили,
что они требуют, чтобы немедленно по заключении мира русские войска очистили
Закавказье. Германцы против этого возражали, потому что в таком случае и они
должны были бы очистить также Польшу, Курляндию и Литву, чего от них никак
нельзя будет добиться. После долгой борьбы и многих усилий удалось убедить
турок отказаться от их требований. Турки выдвинули еще и другое возражение,
указывая, что (в нашем ответе) недостаточно категорично отклонена
возможность вмешательства России во внутренние дела чужих государств. Однако
в конце концов турецкий министр иностранных дел заявил, что Австро-Венгрия в
отношении своих внутренних дел подвергается еще большей опасности, чем
Турция, и что если я не возражаю против этого, то и он готов отказаться от
своих возражений. Болгары - во главе их делегации находится министр юстиции
Попов, - из которых одна часть не понимает немецкого языка, а другая еле
понимает по-французски, - лишь очень поздно начали разбираться в нашем
ответе и отложили свое решение до следующего дня. [...]
25-го декабря 1917 г. Сегодня состоялось пленарное заседание. Я
председательствовал и прочитал русским ответ на их мирное предложение. Таким
образом, предложение о всеобщем мире будет сделано, и мы будем ждать ответа.
Чтобы не терять времени, мы будем пока продолжать переговоры, касающиеся
России. Мы, таким образом, сделали большой шаг вперед и, может быть, самое
трудное уже позади нас. Как знать, не является ли вчерашний день решительным
поворотным пунктом в истории мира.
26 декабря. Вечером, перед ужином, Гофман сообщил русским делегатам
германские планы относительно окраинных областей. Положение таково: пока
война продолжается на Западе, германцы не могут очистить Курляндию и Литву,
ибо, независимо от того, что они хотят сохранить их в виде налога при
переговорах о всеобщем мире, эти территории являются частью их военных
ресурсов. Железнодорожный материал, фабрики и, в первую очередь, хлеб эти
областей - необходимы, пока продолжается война. Естественно, что германцы не
могут их сейчас очистить. Когда мир будет заключен, судьба оккупированных
областей должна быть решена на основании принципа самоопределения народов.
Вся трудность заключается в том, как применить этот принцип. Русские,
конечно, не хотят, чтобы голосование состоялось, пока страна под властью
германских штыков. Германцы, же, со своей стороны, говорят, что беспримерный
большевистский террор приведет к фальсификации результатов выборов, так как,
по представлению большевиков, буржуа - не человек. Я выдвинул было
предложение поручить наблюдение за голосованием какой-нибудь нейтральной
стране, но это предложение было почти всеми отклонено. В течение войны
никакое нейтральное государство не возьмет на себя этой задачи, а до
всеобщего мира германские оккупационные войска не должны оставаться. В
действительности, каждая сторона боится террора другой, но каждая хочет его
применять в своих целях.
Здесь не торопятся. То турки не готовы, то опять болгары, затем
канителят русские, и в результате заседание снова откладывается или
закрывается тотчас после начала. Я читаю сейчас мемуары из эпохи французской
революции. Это очень своевременно ввиду того, что происходит в России и что,
по всей вероятности, будет во всей Европе. Большевиков тогда еще не было, но
в Париже тогда, как теперь в Петербурге, были люди, которые тиранически
обращались с миром, прикрываясь лозунгом свободы. Шарлотта Корде сказала: "Я
убила не человека, а дикого зверя". Эти большевики исчезнут, и кто знает, не
найдется ли своя Корде и для Троцкого. [...]
27 декабря. Русские в отчаянии, хотели частью уехать: они думали, что
германцы просто откажутся от всей занятой ими территории или выдадут ее
большевикам. Продолжительные заседания с участием русских, Кюльмана и моим,
иногда и с Гофманом. Я предложил следующую формулу: 1) пока не заключен
всеобщий мир, мы не можем отказаться от оккупированной территории, так как
она образует часть наших военных ресурсов; 2) после всеобщего мира народное
голосование в Польше, Курляндии и Литве должно решить участь этих народов.
Форма этого голосования еще подлежит обсуждению, чтобы дать русским
возможность убедиться, что голосование произойдет без давления. Это
предложение, видимо, не улыбается ни той, ни другой стороне. Положение очень
ухудшилось.
После обеда положение продолжает ухудшаться. От Гинденбурга получаются
свирепые телеграммы по поводу нашего "отказа" от всего. Людендорф каждый час
вызывает по телефону; новые припадки бешенства. Гофман крайне раздражен,
Кюльман холоден как всегда. Русские заявляют, что неясная формулировка
германских предложений относительно свободы голосования - неприемлема. Я
заявил Кюльману и Гофману, что буду идти с ними рука об руку до последней
возможности, но что если их усилия потерпят неудачу, я вступлю с русскими в
сепаратные переговоры. Берлин, так же, как и Петербург, не желает свободного
голосования, Астро-Венгрия же ничего другого не хочет, как наконец заключить
мир. Кюльман понимает мою точку зрения и говорит, что он сам скорее выйдет в
отставку, чем допустит неудачу переговоров. Он меня просил изложить ему
письменно мою точку зрения, так как "это укрепит его положение". Сделано. Он
это телеграфировал императору. Вечером. Кюльман думает, что завтра либо
будет разрыв, либо все будет склеено.
28 декабря. Настроение вялое. В Крейцнахе [местонахождение германской
ставки. - Ю.Ф.] новые взрывы возмущения. Зато к обеду пришла телеграмма, что
Гертлинг [имперский канцлер. - Ю.Ф.] сделал доклад императору Вильгельму,
который остался им весьма доволен. Кюльман мне сказал: "Император -
единственный разумный человек во всей Германии". Мы, наконец, сошлись на
том, чтобы в Бресте была образована комиссия для разработки подробного плана
очищения оккупированных областей и способа голосования. Это, по крайней
мере, временный исход. Все мы разъезжаемся по домам, чтобы сделать доклады о
наших работах, а следующее заседание состоится 5 января 1918 года.
С 29 декабря по 3 января Чернин был в Вене, имел две аудиенции у
императора Карла, который вполне одобрил его стремление добиться мира, если
это хоть сколько-нибудь возможно. ПосланныйЧерниным в русские пограничные
области для выяснения настроения населения агент привез сведения, что там
все против большевизма, за исключением самих большевиков. Все городское
население, крестьяне и вообще все, владеющие какой-либо собственностью,
боятся этих красных разбойников и желают присоединиться к Германии. Террор
Ленина, по этим сведениям, совершенно неописуем. Даже в Петербурге все
страстно желают вступления германских войск, чтобы быть освобожденными от
этих людей.
В Вене, говорит Чернин, он беседовал с различными политиками: Беком
[бывший австрийский премьер. - Ю.Ф.], Векерле [тогдашний венгерский премьер.
- Ю.Ф.], Зейдлером [тогдашний австрийский премьер. - Ю.Ф.] и некоторыми
другими. Все ему говорили, что мир должен быть заключен, но что сепаратный
мир без Германии невозможен. "Каким образом я могу этосделать, когда ни
Германия, ни Россия не желают быть разумными, - мне никто не сказал".
4 января 1918 г. По возвращении в Брест Чернин узнал от Кюльмана о том,
что делалось в Берлине. Там царило страшное возбуждение. Кюльман предложил
Людендорфу поехать в Брест и самому принять участие в переговорах. Однако
после продолжительных переговорах. Однако после продолжительных переговоров
выяснилось, что Людендорф сам толком не знал, чего он хотел, и в конце
концов заявил, что он считает лишним ехать в Брест, т.к. он там "может разве
только что-нибудь испортить".
Господи Боже, ниспошли этому человеку больше таких минут просветления!
По-видимому, все раздражение Людендорфа вытекает не столько из мотивов по
существу, сколько из зависти к Кюльману; он не желает, чтобы весь свет вынес
впечатление, что мир был заключен благодаря дипломатическим талантам, а не
исключительно вследствие военных успехов.
По дороге в Брест Чернин узнал о предложении советского правительства
перенести мирные переговоры в Стокгольм. Как он, так и Кюльман решили это
предложение отвергнуть. В случае же, если бы русская делегация не явилась в
Брест-Литовск,
[...] мы объявили бы перемирие прекращенным и стали бы выжидать
дальнейшего образа действий петербургского правительства. Мы были в этом
отношении с Кюльманом вполне солидарны, тем не менее настроение как у нас,
так и у германцев было довольно подавленное. Несомненно, что если русские
решительно прервут переговоры, положение станет весьма трудным. Единственное
спасение заключается в быстрых и решительных переговорах с украинской
делегацией, которые мы и начали сейчас после обеда. Таким образом,
существует надежда, что по крайней мере с ними в близком будущем будет
достигнут результат. Вечером пришла телеграмма из Петербурга о предстоящем
приезде русской делегации вместе с министром иностранных дел Троцким.
Радость, проявленная при получении этого известия, показала, что - пишет
Чернин, - до какой степени германцы были удручены возможностью неприбытия
русских. Мы все сознаем, что теперь мы на пути к миру.
6 января. Сегодня происходили первые переговоры с украинской
делегацией. Украинцы сильно отличаются от русских делегатов. Они гораздо
менее революционны, обнаруживают гораздо больше интереса к собственной
стране и меньше интереса к социализму. Они, собственно, не заботятся о
России, а исключительно об Украине, и все их усилия направлены к тому, чтобы
стать как можно скорее самостоятельными. Им, по-видимому, самим еще не ясно,
должна ли эта самостоятельность быть полной или она должна быть мыслима в
рамках русского федеративного государства. Украинские делегаты, весьма
интеллигентные, очевидно, желают использовать нас против большевиков. Их
стремления заключаются в том, чтобы мы признали их самостоятельность, а
после этого совершившегося факта они могли бы заставить большевиков признать
их равноправными участниками мирной конференции. Наш же интерес состоит в
том, чтобы либо заставить украинцев заключить мир с нами на желательных нам
началах, либо же вбить клин между ними и представителями петербургского
правительства. На их заявление относительно самостоятельности мы им поэтому
ответили, что мы готовы ее признать, если украинцы, со своей стороны, примут
следующие три пункта: 1) доведение переговоров до конца в Брест-Литовске, а
не в Стокгольме; 2) признание старых государственных границ между
Австро-Венгрией и Украиной и 3) невмешательство одного государства во
внутренние дела другого. На это предложение пока мы ответа еще не имеем.
7 января. Утром приехала вся русская делегация во главе с Троцким. Они
сейчас просили передать, что просят извинения и не будут больше обедать за
общим столом. Вообще, их больше не видно, и, судя по всему, у них теперь
другое настроение, чем раньше. Германский офицер, капитан барон Ламезам,
сопровождавший русскую делегацию от Двинска, сообщает интересные
подробности. Во-первых, он утверждает, что окопы перед Двинском совершенно
опустели и что, за исключением некоторых постовых, вообще никаких русских
там нет. Далее он говорит, что на многочисленных станциях делегацию
встречали депутаты, которые все требовали мира. Троцкий им всегда отвечал
чрезвычайно ловко и любезно, но его настроение постепенно становилось все
более угнетенным. У барона Ламезама осталось впечатление, что русские в
совершенно отчаянном настроении, так как у них только выбор - либо вернуться
домой без мира, либо с очень дурным миром, а в том и другом случае они будут
сметены. Кюльман сказал: "Ils n'ont que le choix a quelle sauce ils se
feront manger". Я ему на это ответил: "Tout comme chez nous". Сейчас
получилась телеграмма об антигерманских демонстрациях в Будапеште. В
германском консульстве были выбиты стекла, что ясно указывает на то, каковым
стало бы настроение, если бы из-за наших требований заключение мира не
состоялось.
8 января. Заседание было опять отложено, т.к. украинцы все еще не
готовы. Поздно вечером я совещался с Кюльманом и Гофманом, и мы вполне
сошлись насчет тактики. Я им еще раз сказал, что я пойду с ними до последней
крайней возможности и буду отстаивать их требования, но что в случае, если
германцы окончательно разойдутся с русскими, я сохраняю за собой право
свободных действий. Оба, по-видимому, понимают мою точку зрения, в
особенности Кюльман, который и сам, если бы мог поступать по своему желанию,
не допустил бы разрыва переговоров. В частности, мы пока сошлись на том, что
мы ультимативно будем требовать продолжения переговоров в Брест-Литовске.
9 января. По принципу, что лучшая защита - нападение, мы решили
упредить русского министра иностранных дел и сразу выступить с нашим
ультиматумом. Троцкий приехал с большой речью, но наше нападение было так
успешно, что он сейчас же просил отложить заседание, так как создавшееся
новое положение требует новых решений. Перенесение нашей конференции в
Стокгольм было бы для нас гибелью, так как там было бы совершенно невозможно
не допустить туда большевиков всех стран, и там наступило бы то, чему мы с
самого начала стараемся воспрепятствовать, а именно, что инициатива была бы
вырвана из наших рук и перешла бы к этим элементам. Теперь надо ждать, что
принесет завтрашний день. Это будет либо победа, либо окончательный разрыв.
Троцкий - несомненно умный, интересный человек и очень опасный противник. Он
обладает совершенно исключительным ораторским талантом, быстротой и
ловкостью в репликах, какую я редко до сих пор видал, и всей наглостью,
свойственной его расе.
10 января. Заседание только что состоялось. В большой, рассчитанной для
всей Европы и в своем роде действительно красивой речи Троцкий нам вполне
уступил. Он заявил, что принимает германско-австро-венгерский ультиматум и
остается в Брест-Литовске, так как он не хочет оказать нам услуги и дать нам
возможность обвинять Россию в продолжении войны. В связи с речью Троцкого
была немедленно образована комиссия для рассмотрения территориальных
вопросов. Я считал важным попасть в эту комиссию, желая сохранить постоянный
надзор за ее столь важными занятиями. Это не особенно легко, так как речь
идет в сущности только о Курляндии и Литве, следовательно, касается не нас,
а Германии. Вечером у меня было опять продолжительное заседание с Кюльманом
и Гофманом, в течение которого между германским генералом и статс-секретарем
произошло довольно резкое столкновение. Упоенный успехом ультиматума,
поставленного нами России, Гофман желает продолжать в том же духе и дать
русским "основательно по шапке". Кюльман и я отстаивали противоположную
точку зрения, требовали спокойного и делового обсуждения каждого отдельного
пункта. Разрешение пунктов, вызывающих сомнение, должно, по-нашему, быть
отсрочено. Когда вся эта работа будет совершена, все вопросы, оставшиеся
неразрешенными, должны быть собраны вместе и по поводу этих вопросов должны
быть испрошены телеграфные директивы от обоих императоров. Несомненно, что
это лучший путь для того, чтобы предотвратить разрыв и ошибки. С украинцами
новый конфликт. Они требуют признания их независимости и заявляют, что если
мы этого не сделаем, они уедут.
[В.] Адлер [австрийский социал-демократ. - Ю.Ф.] рассказал мне в Вене,
что библиотека Троцкого, которой он очень дорожит, находится в Вене,
кажется, у какого-то г-на Бауэра. Я сказал Троцкому, что, если он хочет, я
распоряжусь, чтобы она была ему послана. Вместе с этим я его просил о
некоторых военнопленных, например, Л. К. И В., относительно которых говорят,
что с ними плохо обращаются. Троцкий принял это к сведению, заявил, что он
против дурного обращения с военнопленными, и обещал справиться. При этом он,
однако, подчеркнул, что эта его любезность не находится ни в какой связи с
его библиотекой и что он во всяком случае исполнил бы мою просьбу. Свою
библиотеку он действительно хочет получить.
11 января. До и после обеда происходили продолжительные заседания
комиссии по территориальным вопросам. Русская делегация участвовала целиком,
кроме украинцев. Я заявил Кюльману, что я участвую только в качестве
секунданта, так как германские интересы задеваются этими вопросами
неизмеримо больше, чем наши. Я только от времени до времени вставляю слово.
Троцкий после обеда сделал тактическую ошибку. В речи, доведенной им до
страстности, он заявил, что мы ведем фальшивую игру, что мы стремимся к
аннексиям и придаем этим аннексиям оболочку права на самоопределение. Он с
этим никогда не согласится и предпочтет разрыв дальнейшему ведению
переговоров в таком духе. Если бы мы были честны, мы бы позволили
представителям Польши, Курляндии и Литвы приехать в Брест, чтобы высказать
свои пожелания независимо от нас.
При этом необходимо заметить, что с самого начала переговоров спор идет
о том, вправе ли нынешние законодательные органы в оккупированных областях
говорить от имени народов этих областей или нет. Мы на этот вопрос отвечаем
утвердительно, русские же - отрицательно. Мы поэтому сразу согласились на
предложение Троцкого пригласить сюда представителей этих областей, но
прибавили, что если они будут признаны экспертами, мы примем их заключения к
руководству. Любопытно было наблюдать, как охотно Троцкий взял бы свои слова
обратно. Но он сразу нашелся, сохранил внешнее спокойствие и просил перерыва
заседаний на сутки, чтобы обсудить наш ответ со своими коллегами. Надеюсь,
что Троцкий не будет делать никаких затруднений. Если бы поляки были
привлечены к участию, это было бы полезно. Трудность заключается в том, что
и германцы неохотно желают видеть здесь поляков, так как им известно их
антипрусское настроение.
В тот же день у Радека было столкновение с германским шофером, за
которым последовало продолжение. Генерал Гофман предоставил в распоряжение
русских делегатов автомобили для совершения ими прогулок. На этот раз
автомобиль не был своевременно подан, Радек устроил грубую сцену шоферу, тот
пожаловался, а Гофман взял шофера под свою защиту. Троцкий, видимо, находит
поведение Гофмана правильным и запретил всей делегации вообще ездить на
прогулки. Вот чего они добились, так им и следует! Никто и не пикнул. Вообще
у них священный трепет перед Троцким. На заседаниях тоже никто в присутствии
Троцкого не раскрывает рта.
12 января. Гофман произнес свою злополучную речь. Он ее обдумывал в
течение нескольких дней и был очень доволен успехом. Кюльман и я, однако, не
скрыли от него, что он своей речью достиг того, что тыл будет возбужден
против нас. Это произвело на него некоторое впечатление, которое,, однако,
было немедленно сглажено похвалой, которую поспешил выразить ему Людендорф.
Положение, однако, обострилось, что было лишнее.
В следующие дни Чернин отмечает в своем дневнике сведения, полученные
из Австрии, об отчаянном положении с продовольственным вопросом. Из Вены его
просили обратиться в Берлин за помощью, так как иначе катастрофа неизбежна.
В телеграмме императору Карлу Чернин пишет:
Я только что обрисовал Кюльману все положение. Он будет телеграфировать
в Берлин, но смотрит, однако, весьма мрачно, так как и Германия страдает от
недостатка продуктов. Я думаю, что единственная надежда на успех этого шага
в Берлине заключается в том, чтобы Ваше Величество послали немедленно через
посредство военных органов телеграмму императору Вильгельму с просьбой
самому вмешаться для того, чтобы присылкой хлеба предотвратить революцию,
которая иначе неизбежна. Я обращаю еще внимание на то, что начало
беспорядков у нас в тылу сделает здесь заключение мира совершенно
невозможным. Лишь только русские делегаты заметят, что у нас начинается
революция, они не заключат мира, так как все их расчеты основаны на этом
факторе.
17 января Чернин опять записывает, что из Вены и окрестностей получены
скверные известия о большом забастовочном движении, объясняемом сокращением
рациона муки и медленным темпом Брестских переговоров.
Я телеграфировал в Вену, что надеюсь со временем овладеть запасами
продовольствия на Украине, если только еще удастся в течение ближайших
недель сохранить у нас спокойствие. Я просил венских господ (членов
австрийского правительства) делать все от них зависящее, чтобы не испортить
здешнего мира. Вечером я телеграфировал премьеру Зейдлеру: "Я весьма
сожалею, что не обладаю властью парализовать все ошибки, совершенные
органами, которые ведали продовольствием. Германия категорически заявляет,
что она помочь не в состоянии, ибо сама имеет слишком мало. Если бы Ваше
Превосходительство или ваши ведомства своевременно обратили на это внимание,