Страница:
королевский прусский майор в отставке,
до выхода в отставку офицер генерального штаба армии,
в свое время представитель Верховного главнокомандования
при немецкой дипломатической миссии в Москве
Дневниковые записи и
документы за период
с 19 апреля по 22 октября 1918 г.
Москва
2004
ISBN 0-000-00000-X Ю.Г. Фельштинский, 2004
ОГЛАВЛЕНИЕ
Ю. Фельштинский. Предисловие. Брестский мир
К. Ботмер. Дневниковые записи
Документы
Приложения:
О. Чернин. Брест-Литовск
К. Гельферих. Моя московская миссия
6-е заседание Всероссийского Центрального исполнительного комитета 5-го
созыва
ISBN 0-000-00000-X Ю.Г. Фельштинский, 2004
Ю. Фельштинский
Брестский мир
Московский дневник Ботмера наряду с документами МИДа Германии,
включенными автором в книгу, являются важнейшими источниками по истории
советстко-германских отношений 1918 года. Дневник был опубликован в 1922
году издательством книжного магазина Озиандера в Тюбингене. Оригинал
рукописи находился все это время у супруги барона Ботмера баронессы Рут фон
Ботмер. Много позже известный немецкий историк Винфрид Баумгарт провел
сверку изданного текста и сохранившегося оригинала. По его мнению, сравнение
оригинала с опубликованным вариантом выявило существенные различия. Так, в
опубликованном варианте, с одной стороны, кое-что было выпущено; с другой --
сделаны некоторые дополнения. Примечательно было и тактичное отношение к
тем, кто оставался в живых к моменту публикации дневника. Иначе, например,
была дана характеристика советника посольства доктора Рицлера, одного из
ведущих дипломатов германской миссии в Москве. В опубликованном дневнике о
нем говорится, что он, безусловно, был "широко образованный талантливый
человек, гораздо выше среднего уровня". В оригинале сказано иначе:
"Рицлер... политический либерал, недостаточно ухаживающий за собой,
ревнивый и опасающийся, что мы будем проводить солдатскую политику...
Вообще, все дипломаты именно такие, какими их себе представляешь. Отчасти,
исключением является Рицлер. Что касается физической культуры и образа
жизни, его можно было принять за кого угодно, но только не за тайного
советника посольства. Скорее, за журналиста, купца средней руки и т. д.
[...] Этот человек малосимпатичен и очень непривлекателен".
Кроме этих редких и вполне понятных "смягчений" по отношению к жившим
тогда политическим деятелям, Ботмер провел общую редакцию дневника, следы
которой заметны в тексте. Однако в целом издание соответствует оригиналу. И
дневник Ботмера сегодня должен быть интересен всем, кого интересует история
отечества в самый смутный период его существования.
Ссылки на дневник Ботмера имелись во многих иностранных исследованиях.
Стыдливо ссылались на эту книгу и советские авторы, избегая пространного
цитирования и частых сносок. Причины, по которым это важное мемуарное
свидетельство не было переведено на русский и опубликовано в СССР, понятны:
очевиден в целом антибольшевистский настрой автора мемуаров, к тому же не
принявшего общепринятую в СССР и за рубежом концепцию о непричастности
большевиков к убийству германского посла графа Мирбаха 6 июля 1918 года.
Если допустимо утверждение, что мемуары бывают объективны, записи
Ботмера следует отнести к таковым, хотя и с оговорками. Читатель должен
простить Ботмеру, немецкому майору, делающие записи во время Мировой войны,
его прогерманскую и антиантантовскую позицию. Нельзя без улыбки воспринимать
и обличительное послесловие, упрекающее Англию за признание советского
правительство и руководствование принципом "бизнес есть бизнес" в том самое
время, когда Германия, еще не успевшая раскаятся за подаренную Ленину (и
себе) Брестскую передышку, спешит подписать Раппальское соглашение 1922
года.
Ботмер субъективен и в еще одном вопросе: извечном конфликте германских
военных и МИДа. В неправильной политике Вильгельмштрассе он видит чуть ли не
основную причину гибели германской империи, освобождая военных от какой-либо
ответственности за трагедию, постигшую германский народ. Как очевидцу
русской революции, как офицеру и немцу, ощущающему себя представителем
германской нации, Ботмеру не чужд и мягкий антисемитизм, во многом
спровоцированный событиями 1917-18 годов в России, Германии и Венгрии. В
контексте происходящего размышления Ботмера о роли евреев в революции
следует назвать отражением широко распространенного в те дни мнения
современников.
Мемуарная часть дневника самим Ботмером дополнена документами, которые,
как и воспоминания, на русском языке публикуются впервые. Кроме того нами
даны три приложения. Приложение No 1 -- реферат, составленный и переведенный
с немецкого меньшевиком Ю. Денике по книге воспоминаний министра иностранных
дел Австро-Венгрии графа О. Чернина "Im Weltkrige" (Берлин--Вена,
1919).1 Русский перевод мемуаров был издан Госиздатом в 1923
году: О. Чернин. В дни мировой войны. Мемуары. Пер. с нем. М.
Константиновой. Пред. М. Павловича, М.-Пг., 296 с. Приложение No 2 -- глава
из третьего тома мемуаров упоминаемого Ботмером преемника убитого Мирбаха,
Карла Гельфериха: "Der Weltkrieg" (Берлин, 1919), также переведенная и
подготовдленная к изданию Ю. Денике.2 На русском языке отрывки из
мемуаров К. Гельфериха вышли 1922 г. в Петрограде под названием "Из
воспоминаний" и в 1924 г. в Москве под названием "Накануне мировой войны".
Ставшие библиографической редкостью, русские издания Чернина и Гельфериха
сегодня недоступны читателю, что позволило нам дать переводы Денике в виде
приложений к дневникам Ботмера. Наконец, как приложение No 3 дан
стенографический отчет 6-го заседания ВЦИК Советов 5-го созыва,3
состоявшегося 3 октября 1918 г. и упоминаемого в документе No 9.
* * *
Ботмер начинает свои записи 19 апреля 1918 года. К этому дню
советско-германские отношения имели уже свою историю. В октября 1917 года,
прорвавшись из швейцарского небытия и молниеносно захватив власть в России,
Ленин показал своим многочисленным противникам, как недооценивали они этого
уникального человека -- лидера немногочисленной экстремистской секты.
Большевизм не только захватил власть в России, но создал реальный и
единственный плацдарм для наступления мировой революции, для организации
коммунистического переворота в той самой Германии, от которой, как всеми
предполагалось, будет зависеть конечная победа социализма в мире. Германская
революция отходила для Ленина на второй план перед победившей революцией в
России. Более того: Ленин не должен был торопиться с победой революции в
Германии, поскольку в этом случае центр тяжести коммунистического мира
перемещался в индустриальный Запад и Ленин оставался всего лишь главой
правительства "неразвитой", "отсталой" и "некультурной" страны.
В свете изменившихся взглядов Ленина на революцию в Германии и
необходимо рассматривать всю историю Брест-Литовских переговоров декабря
1917 -- марта 1918 года, закончившуюся подписанием мира с Германией и
другими странами Четверного союза. Позиция Ленина на этих переговорах --
отстаивание им "тильзитского мира" ради "передышки" в войне с Германией --
кажется настолько разумной, что только и не перестаешь удивляться
авантюризму, наивности и беспечному идеализму всех его противников -- от
левых коммунистов, возглавляемых Бухариным, до Троцкого с его формулой "ни
война, ни мир". Правда, позиция Ленина кажется правильной прежде всего
потому, что апеллирует к привычным для большинства людей понятиям: слабая
армия не может воевать против сильной; если невозможно сопротивляться, нужно
подписывать ультимативный мир. Но это была психология обывателя, а не
революционера. С такой психологией нельзя было бы захватить власть в октябре
1917 и удержать ее против блока социалистических партий, как удержал Ленин в
ноябрьские дни с помощью Троцкого. С такой психологией вообще нельзя было
быть революционером. По каким-то причинам, кроме Ленина, весь актив партии
был против подписания Брестского мира, причем большая часть партийных
функционеров поддерживала "демагогическую" формулу Троцкого. И никто не
смотрел на состояние дел столь пессимистично, как Ленин. Да ведь чем-то
руководствовались все эти люди? На что они рассчитывали?
Революция и революционеры подчинялись собственным особым законам. Эти
законы большинством населения воспринимилаись как непонятные, безумные и
иррациональные. Но, отступив от этих законов, революция гибла. Только в них
заключалась сила революции и залог ее победы. Ленин отступил от этих законов
ради удержания собственной власти и лидерства в мировом коммунистическом
движении. С точки зрения абсолютных коммунистических интересов Брестский мир
был катастрофой. Он несомненно убивал шансы (сколько бы их не было) на
революцию в Германии, а значит и на скорую революцию в Европе. Заключенный
вопроки воле большинства революционной партии, Брестский мир стал первым
оппортунистическим шагом советского руководства, предрешившим всю дальнейшую
беспринципную и непоследовательную политику СССР.
По иронии судьбы получалось, что для победы революции в России нужно
было принести в жертву возможную революцию в Германии, а для успеха
революции в Германии может быть пришлось бы пожертвовать советской властью в
России. Именно эту альтернативу заключал в себе для советского правительства
Брестский мир. Мирный договор с Германией давал германскому правительству
известную передышку и улучшал общее положение страны. Наоборот, отказ
советского правительства подписать мир ухудшал военное и общеполитическое
положение Германии и увеличивал шансы германской революции. По крайней мере
именно так считали, с одной стороны, немецкие коммунисты, а с другой --
германское правительство. Немецкие левые уже в декабре 1917 года попытались
помешать заключению сепаратного мира между Россией и Германией. Они
распространили заявление, в котором указали, что переговоры о мире окажут
разрушительное воздействие на вероятную германскую революцию и должны быть
отменены.
Положение, в котором находились лидер германских коммунистов К.
Либкнехт и глава советского правительства Ленин, не было равным. Германские
коммунисты требовали революции в Германии ради мировой революции. Ленин
выступал за сохранение власти любой ценой Советом народных комиссаров, чтобы
удержать власть в собственных руках, а со временем, господствовать над
международным коммунистическим движением. Если Либкнехт хотел удержать за
собой руководство в будущем Коминтерне, то не вопреки интересам европейской
революции.
Первоначально считалось, что переговоры с германским правительством
большевики затевают исключительно из пропагандистских соображений и для
оттяжки времени, а не ради подписания договора. Либкнехт при этом указывал,
что если переговоры "не приведут к миру в социалистическом духе", необходимо
"оборвать переговоры, даже если бы при этом пришлось пасть их [Ленина и
Троцкого] правительству"4. Однако Ленин вел на переговрах свою
игру и стремился к временному союзу с имперским германским правительством,
видя в этом единственный способ удержать власть в своих руках и расколоть
единый капиталистический мир, т. е. блокироваться с империалистической
Германией против Англии и Франции.
Либкнехт видел залог победы в германской революции. Ленин -- в игре на
противоречиях между Четверным союзом и Антантой. Либкнехт был заинтересован
в том, чтобы Германия как можно скорее проиграла войну. Ленин, подписывая
сепаратный мир, хотел, чтобы Германия не проигрывала войны как можно дольше.
Он боялся, что советская власть в России будет свергнута объединенными
усилиями Германии и Антанты как только на Западном фронте будет подписан
мир. Но заключая Брестский мир и оттягивая германское поражение, Ленин делал
именно то, в чем фактически обвинял его Либкнехт: саботировал германскую
революцию.
В самой России в вопросе о переговорах с Германией большевистская
партия не была едина даже тогда, когда под переговорами подразумевались
подписание мира без аннексий и контрибуций, ведение революционной пропаганды
и оттяжка времени при одновременной подготовке к революционной войне.
Сторонники немедленной революционной войны (со временем их стали называть
"левыми коммунистами") первоначально доминировали в двух столичных партийных
организациях. Левым коммунистам принадлежало большинство на Втором
московском областном съезде Советов, проходившем с 10 по 16 декабря 1917
года в Москве. Из 400 членов большевистской фракции Моссовета только 13
поддержали предложение Ленина подписать сепаратный мир с Германией.
Остальные 387 голосовали за революционную войну.
28 декабря пленум Московского областного бюро принял резолюцию с
требованием прекратить мирные переговоры с Германией и разорвать
дипломатические отношения со всеми капиталистическими государствами. В тот
же день против германских условий мира высказалось большинство
Петроградского комитета партии. Обе столичные организации потребовали созыва
партийной конференции для обсуждения линии ЦК в вопросе о мирных
переговорах. Поскольку делегации на такую конференцию формировали сами
комитеты, а не местные организации РСДРП(б), левым коммунистам было бы
обеспечено большинство. И Ленин, во избежание поражения, стал оттягивать
созыв конференции.
Собравшийся в Петрограде 15 (28) декабря общеармейский съезд по
демобилизации армии, работавший до 3 (16) января 1918 г., также выступил
против ленинской политики. 17 (30) декабря Ленин составил для этого съезда
специальную анкету. Делегаты должны были ответить на 10 вопросов о состоянии
армии и ее способности вести революционную войну с Германией. Ленин
спрашивал, возможно ли наступление германской армии в зимних условиях,
способны ли немецкие войска занять Петроград, сможет ли русская армия
удержать фронт, следует ли затягивать мирные переговоры или же нужно
оборвать их и начать революционную войну. Ленин надеялся заручиться
согласием съезда на ведение переговоров. Но делегаты высказались за
революционную войну: резолюция СНК предлагала проводить усиленную пропаганду
против аннексионистского мира, настаивать на перенесении переговоров в
Стокгольм, "затягивать мирные переговоры", проводить все необходимые
мероприятия для реорганизации армии и обороны Петрограда и вести пропаганду
и агитацию за неизбежность революционной войны. Резолюция не подлежала
публикации.
Одновременно против Ленина выступили возглавляемые левыми коммунистами
Московский окружной и Московский городской комитеты партии, а также ряд
крупнейших партийных комитетов -- Урала, Украины и Сибири. Только что
вернувшийся из эмиграции Ленин, и без того не пользовавшийся авторитетом у
"подпольщиков" типа Свердлова, Дзержинского, Сталина и Каменева, считавших
(может быть справедливо), что революция была подготовлена ими, а не
приехавшими на все готовое эмигрантами (Лениным и Троцким) -- терял над
партией контроль. Вопрос о мире постепенно перерастал в вопрос о власти
Ленина в партии большевиков, о весе его в правительстве советской России. И
Ленин развернул отчаянную кампанию против своих оппонентов за подписание
мира, за руководство в партии, за власть.
Не приходится удивляться, что при общем революционном подъеме Ленин
оказывался в меньшинстве. Большинство партийного актива выступило против
германских требований, за разрыв переговоров и объявление революционной
войны германскому империализму с целью установления коммунистического режима
в Европе. К тому же докладывавший 7 (20) января в Совнаркоме Троцкий
сообщил, что на мир без аннексий Германия не согласна. Но на
аннексионистский мир, казалось, не должны были согласиться лидеры русской
революции. Однако неожиданно для всей партии глава советского правительства
Ленин снова выступил "за" -- теперь уже за принятие германских
аннексионистских условий. Свою точку зрения он изложил в написанных в тот же
день "Тезисах по вопросу о немедленном заключении сепаратного и
аннексионистского мира". Тезисы обсуждались на специальном партийном
совещании 8 (21) января 1918 г., где присутствовало 63 человека, в основном
делегаты Третьего съезда Советов, который должен был открыться через два
дня.
Ленин пытался убедить слушателей в том, что без заключения немедленного
мира большевистское правительство падет под нажимом крестьянской армии. Но
если угроза большевикам исходила от крестьянской армии, то тогда ее нужно
было поскорее распустить, а не оставлять под ружьем, как пытался сделать
Ленин и до и после подписания мира. Если армия была никуда не годной, ее
нужно было немедленно демобилизовать, как предлагал сделать Троцкий. Если
Ленин боялся свержения большевиков русской армией в январе 1918, когда армия
была так слаба, что не могла, по словам того же Ленина, хоть как-то
сопротивляться Германии, как мог отважиться Ленин брать власть в октябре
1917, когда армия Временного правительства была намного сильнее нынешней, а
большевистское правительство даже еще не было сформировано. Известное
высказывание Ленина о том, что в случае отказа большевиков подписать мир
немцы подпишут его с другим правительством, вряд ли было откровенным. Ленин
должен был понимать, что никакое другое правительство не пойдет на
подписание с Германией сепаратного аннексионистского мира, как не пойдет и
на разрыв дипломатического, военного и экономического союза с Антантой. Хотя
бы уже по этим причинам у Германии не могло быть лучшего, чем Ленин,
союзника.
В первый период Брестских переговоров поддержку Ленину в Брестском
вопросе оказывал Троцкий. Однако Троцкий был за мир до тех пор, пока речь
шла о мире "без аннексий и контрибуций". И стал против него, когда
выяснилось, что придется подписывать аннексионистское соглашение. Троцкому с
первого до последнего дня переговоров было очевидно, что советская власть не
в состоянии вести революционную войну. В этом у него с Лениным не было
разногласий. Одновременно Троцкий считал, что немцы не смогут "наступать на
революцию, которая заявит о прекращении войны".5 И здесь он с
Лениным расходился. Ленин делал ставку на соглашение с Германией и готов был
капитулировать перед немцами при одном условии: если немцы не будут
требовать отставки ленинского правительства.
В начале 1918 года казалось, что рассчеты Троцкого правильны. Под
влиянием затягивающихся переговоров о мире и из-за ухудшения
продовольственной ситуации в Германии и Австро-Венгрии резко возросло
забастовочное движение, переросшее в Австро-Венгрии во всеобщую стачку. По
русской модели в ряде районов были образованы Советы. 9 (22) января, после
того, как правительство дало обещание подписать мир с Россией и улучшить
продовольственную ситуацию, стачечники возобновили работу.
Через неделю, 15 (28) января, забастовки парализовали берлинскую
оборонную промышленность, быстро охватили другие отрасли производства и
распространилась по всей стране. Центром стачечного движения был Берлин,
где, согласно официальным сообщениям, бастовало около полумиллиона рабочих.
Как и в Австро-Венгрии, в Германии были образованы Советы, требовавшие в
первую очередь заключения мира и установления республики. В контексте этих
событий Троцкий и ставил вопрос о том, "не нужно ли попытаться поставить
немецкий рабочий класс и немецкую армию перед испытанием: с одной стороны --
рабочая революция, объявляющая войну прекращенной; с другой стороны --
гогенцоллернское правительство, приказывающее на эту революцию
наступать".6
Ленин считал, что план Троцкого "заманчив", но рискован, так как немцы
могут перейти в наступления. Рисковать же, по мнению Ленина, было нельзя,
поскольку не было "ничего важнее" русской революции. Здесь Ленин снова
расходился и с Троцким, и с левыми коммунистами, и левыми эсерами,
союзниками большевиков, которые считали, что только победа революции в
Германии гарантирует удержание власти Советами в отсталой
сельскохозяйственной России. Ленин же верил в успех только тех дел, во главе
которых стоял сам, и поэтому революция в России была для него куда важнее
революции в Германии. Риск в позиции Троцкого был не в том, что немцы начнут
наступать, а в том, что при формальном подписании мира с Германией Ленин
оставался у власти, в то время как без формального соглашения с немцами
Ленин мог эту власть потерять.
На партийном совещании 21 января, посвященном проблеме мира с
Германией, Ленин вновь потерпел поражение. Его тезисы, написанные 7 января,
одобрены не были, несмотря на то, что в день совещания Ленин дополнил их еще
одним пунктом, призывавшим затягивать подписание мира. Протокольная запись
совещания оказалась "не сохранившейся". Сами тезисы, видимо, запретили
печатать. При итоговом голосовании за предложение Ленина подписать
сепаратный мир голосовало только 15 человек, в то время как 32 поддержали
левых коммунистов, а 16 -- Троцкого, впервые предложившего в тот день не
подписывать формального мира и во всеуслышание заявить, что Россия не будет
вести войну и демобилизует армию.
Известная как формула "ни война, ни мир", установка Троцкого вызвала с
тех пор много споров и нареканий. Чаще всего она преподносится как что-то
несуразное. Между тем формула Троцкого имела вполне конкретный практический
смысл. Троцкий исходил из того, что Германия не в состоянии вести крупные
наступательные действия на русском фронте (иначе бы немцы не сели за стол
переговоров) и что "в моральном смысле" большевики должны быть "чисты перед
рабочим классом всех стран".7 Кроме того, важно было опровергнуть
всеобщее убеждение, что большевики просто подкуплены немцами и все
происходящее в Брест-Литовске -- не более как хорошо разыгранная комедия, в
которой уже давно распределены роли. По этим причинам Троцкий предлагал
теперь прибегнуть к политической демонстрации -- прекратить военные действия
за невозможностью далее вести их, но мира с Четверным союзом по
принципиальным соображениям не подписывать. Безусловным преимуществом
позиции Троцкого было то, что формула "ни мира, ни войны" не связывала их в
вопросе революционной войны и давала возможность в любой момент начать
военные действия. Вот что писал об этом сам Троцкий по прошествии многих
лет, уже в эмиграции:
"Многие умники по каждому подходящему поводу изощряются насчет лозунга
"ни мира, ни войны". Он кажется им, по-видимому, противоречащим самой
природе вещей. Между тем [...] несколько месяцев спустя после Бреста, когда
революционная ситуация в Германии определилась полностью, мы объявили
Брестский мир расторгнутым, отнюдь не открывая войны с
Германией."8
Однако, расторгнув Брестский мир и не объявив войны, Красная армия
повела в те дни (и притом успешно) наступление на Запад. Если именно это --
ведение войны без ее объявление -- и называлось "средней линией Троцкого" --
"ни война, ни мир", понятно, что за нее со временем стало голосовать
большинство партийного актива. Левые коммунисты с Бухариным во главе
предлагали вести войну по-джентельменски, заблаговременно объявив о ней.
Троцкий предлагал объявить о мире, выжидать до тех пор, пока появятся силы,
а затем начать военные действия, никому о том не объявляя.
Традиционно война рассматривалась человечеством с точки зрения потери
или приобретения территорий. Поражение в войне означало потерю их. Победа --
приобретение. Этот старинный подход, конечно же, был отвергнут
революционерами. Ни Ленин, ни Троцкий, ни Бухарин не смотрели на потерю или
приобретение земель как на ценность в себе, тем более, что большевики всегда
выступали за раскол Российской империи и самоопределение народов. Левым
коммунистам было важнее сохранить чистоту коммунистического принципа
бескомпромиссности с империалистами, даже если за это нужно было заплатить
поражением революции в России. Троцкий нашел более спокойный выход, не
поступался принципами, но и не рисковал объявлением революционной войны, не
оставляющей Германии иного выхода как свалить советское правительство.
В формулировке Троцкого, таким образом, не было ни приписываемой ей
всей советской историографией демагогии (как раз демагогией оказалась
ленинская теория "мира"), ни авантюризма сторонников немедленной
революционной войны, возглавляемых Бухариным. По стандартам революционного
времени позиция Троцкого была умеренной. Вместе с левыми коммунистами
Троцкий считал, что подписание бумаги о мире не гарантирует прекращения
военных действий, что революционеры не в праве верить "империалистам", что
Германия все равно будет наступать, где сможет. И в этих условиях лучше
вообще не подписывать документа, а апеллировать к пролетариату всех стран и