Страница:
Эти изменения отразились на форме его челюсти, которая производила впечатление, как будто скрытые за ней зубы постоянно сжаты; в его волосах, которые стали совершенно седыми; в неестественной прямоте его осанки, так что во время ходьбы казалось, что у него совершенно негнущаяся спина, как если бы он страдал от какой-нибудь плохо-зажившей раны; но самое главное изменение произошло с его глазами, из которых исчезли искры радости и надежды, которые определяли выражение его лица даже тогда, когда он, судя по всему, удовольствовался ролью простого солдата, скромно но точно выполняя свои служебные обязанности. Более того, хотя он, возможно, и сохранил некоторый навык в благородной игре мечей, так как это умение частично основывается на знании искусства и науки защиты, которая не зависит от капризов тела, но он потерял почти всю свою силу, скорость и выносливость, которые когда-то делали его страшным соперником, одним из наиболее уважемых и внушающих страх мастеров меча Империи. Его нынешнее состояние можно было заметить по обвисшим мускулам и неглубокому дыханию, так что он с трудом дышал даже после самого обыкновенного подъема по лестнице в свою спальню. Для полноты картины добавим к этому, что его левая рука, раненая в тот давно-прошедший день во время последней отчаянной битвы перед шатром Андрона, так полностью не излечилась и осталась немного сухой – ее пальцы не сжимались до конца – и часто ныла, особенно во время холодных дождливых ночей.
И тем не менее никого, а меньше всего любого Тиасу – можно обрисовать одной краской; то есть никто не лишен полностью сложности и противоречивости. В случае с нашим старым другом читатель обязан помнить, что почти в то самое время, когда произошли события, к которым он относился как к самой большой неудаче в своей жизни, он встретил женщину – или, более точно, Даро, Графиню Уайткрест – которая принесла ему то счастье и удовлетвотенность, которого он давно отчаялся достичь. Его жизнь с ней, результатом который был его сын, которым он очень гордился, в некоторой мере сгладила тяжелое чувство поражения, которое овладело его душой, так что временами он сидел в гостиной перед большим камином и играл в воробушки со своим сыном, выделывал танцевальные па с графиней, а то и играл в собака-в-лесу с ними обоими, так что в определенной степени мир и счастье охватывало его; слишком часто, однако, это чувство разрушалось случайной мыслью или воспоминанием о последних днях и часах империи, и тогда он становился молчаливым, и Даро (а впоследствии Пиро) знала, что он в который раз спрашивает себя, не мог ли он действовать как-нибудь иначе, чтобы спасти жизнь того неумелого и неудачливого человека с хорошими намерениями, которого боги и поворот Цикла сделали последним Императором. В такие моменты его жена и сын также замолкали, уважая его мысли, но само их присутствие являлось для него пусть небольшой, но существенной поддержкой.
Если читателю все еще недостаточно ясно, то пусть он уверится, что именно влияние жены и сына, удерживало его так долго от того, что можно назвать болезнью души. Вспышки горя и отчаяния становились все хуже и все чаще, по мере того, как Пиро рос; как если бы сын, которым граф так гордился, напоминал ему о его собственных амбициях и о сокрушительном ударе, постишем его. Тем не менее оба, мать и сын, знали его и в более добросердечном состоянии духа, и любили его еще больше за боль – физическую и душевную – которую он терпеливо переносил.
Таков был Кааврен, когда он, одетый в темные мешковатые штаны, засунутые в высокие сапоги, и тонкую синию рубашку, спускался по широкой центральной лестнице Поместья Уайткрест, и таким он вошел с кухню, где обнаружил кухарку погруженной в беседу с Теклой, которого он не знал, хотя читатель уже сделал вполне правильное предположение, что это не кто иной как Лар, с которым мы познакомились до встречи с добрым Тиасой.
Кааврен, чей слух остался таким же острым, как в тот давно-прошедший день, когда император оказал ему честь, сделав замечание относительно подчинения свои собственным желаниям, был способен убедиться, что разговор между поварихой и неизвестным касается личности этого самого неизвестного, поэтому в силу давней привычки он решил подождать и послушать. Тиасе потребовалось всего несколько мгновений, чтобы узнать о личности неизвестного все, что он хотел, после чего он вышел вперед и сказал, – Я желаю вам доброго дня. Я Граф Уайткрест.
Лар поклонился как можно ниже и произнес свое собственное имя, добавив, – Мне сообщили, что-
– В точности, – сказал Кааврен. – У тебя есть рекомендательные письма?
Лар, хорошо помня совет, данный Пиро прошлой ночью, отвел утвердительный кивком, опять поклонился и почительно протянул документы, о которых шла речь. Кааврен взял их и отправился в гостинную, где усевшись и предложив Лару сделать то же самое, задал многие из тех вопросов, которые Пиро задавал раньше, хотя использовал намного меньше слов, и получил еще более короткие ответы. В какой-то момент интервью в боковую дверь очень сильно постучали, и Кааврен предложил Лару пойти и посмотреть, что там произошло; тот, вернувшись, холодно и без всякого выражения объявил, что некий Текла стоит у двери и интересуется местом лакея и привратника.
– Ты можешь сказать ему, – спокойно сказал Кааврен, – что место уже занято.
Лар молча поклонился и повернулся, чтобы выполнить данное ему поручение.
Когда он вернулся, Кааврен предложил ему считать себя принятым и найти что-нибудь на завтрак, после чего он должен познакомиться с поварихой, служанкой и мальчиком-конюшим (который, одновременно, был ночным грумом), так как в настоящее время только эти трое составляли персонал поместья Уайткрест. – Позже, – добавил Кааврен, – тебе сообщат о твоих обязанностях, за исключением того, как ты знаешь, ты должен отвечать за дверь и-. – Но тут его опять прервали, постучав в дверь. – Тиаса улыбнулся и сказал, – Сегодня, без сомнения, тебе придется провести немало времени отвечая тем, кто хотел бы занять твое место.
– Да, милорд, – сказал Лар и опять отправился отвечать посетителю, но на этот раз, вернувшись, он сказал, – Милорд, гонец.
– Как, гонец? – нахмурившись сказал Кааврен. – И от кого?
– Он не сказал, милорд. Но он одет в ливрею Дома Феникса.
Эти слова произвели такое впечатление на Кааврена, что даже Лар, который едва знал его, мог видеть, что он испытывает сильные эмоции. Тиаса, тем не менее, достаточно быстро овладел собой и сказал, – Найди графиню и сообщи ей об этом, после чего проведи гонца в – э – в ту комнату, в которой графиня захочет встретиться с ним.
– Прошу прощения, милорд, но-
– Да?
– Где я могу найти графиню?
– А. Поднимись по лестнице и поверни направо. В самом конце коридора еще раз направо, там будет маленькая прихожая, где ты найдешь ее служанку. Рассажешь все ей.
Лар поклонился и отправился выполнять поручение, что он и сделал с завидной точностью. А Кааврен продолжал сидеть в своем кресле, думая и вспоминая, но не строя никаких предположений. Тем более что это был не тот случай, когда он знал, или думал, что знает, что это за сообщение; хотя нельзя было сказать, что его это не взволновало, но уже много лет назад он перестал думать о таких вещах. Быть может это важно, быть может нет; быть может оно повлияет на его жизнь, быть может нет; может быть в нем содержатся хорошие новости, может быть плохие, но в любом случае он не видел причин, по которым должен разрешить своим мыслям бежать впереди фактов, особенно теперь, когда его мысли были целиком заняты воспоминаниями, пробужденными словами «Дом Феникса», а эти воспоминания мы, уважая личную жизнь Кааврена, не станем сообщать всему свету, хотя читатель может, без сомнения, сам придти к тем заключениям, каким пожелает, особенно вспомнив слова Виконта о некотором волнении, порожденном полученным ранее письмом. Если же читатель заключит, что это письмо и нынешний гонец связаны между собой, мы одобрим это мнение; но если читатель выберет подождать развития событий, а не строить ни на чем не основанные преположения, мы будем польщены этим выбором и увидим в нем индикатор доверия к рассказчику этой истории; и мы даем наше честное слово, что, спустя совсем немного страниц, цель гонца и человек, его пославший, будут открыты и выведены на всеобщее обозрение.
Несколько минут спустя Лар вернулся и встал перед Каавреном.
– Ну? – сказал Тиаса.
– Мадам благодарит и спрашивает, не будет ли Граф так добр, чтобы подождать ее на террасе?
– Очень хорошо. И, пожалуйста, принеси нам кофе.
– Я немедленно сделаю это, – сказал Лар, – если только-
– Да? Если только?
– Если Ваше Лордство захочет и у вас есть фильтр, я знаю, как сварить кляву.
Лицо Кааврена слегка просветлело и на его губах появилось что-то, похожее на улыбку, когда он тихо сказал, – Неужели ты можешь? Я не пробовал клявы по меньшей мере триста лет. Да, конечно, принеси нам горшочек.
– Мед и крем?
– Точно.
– Здесь есть бисквиты и бекон?
– Возможно. Принеси нам то, что есть.
Лар поклонился и отправился исполнять поручение, а Кааврен пошел на террасу, которая находилась позади дома и откуда открывался замечательный вид на океан-море – вид, который, на самом деле, даже улучшился с Междуцарствием, так как на юго-западе больше не стояла Башня Кейрона. С моря дул утренний ветер, так что надо было надеть то, что удачно называлось «утренней накидкой»: эти накидки висели на колышках около двери террасы. Кааврен взял свою, бледно-голубого цвета с вышивкой, и уселся на свое кресло, лицом к безграничному красновато-оранжевому океану, простиравшемуся далеко под ним. Мгновением позже вошла графиня, в утренней накидке из красного лиорна отделанной коричневой, едва заметной вышивкой (мы должны добавить что графиня, хотя и Тиаса, всегда любила носить цвета Дома Лиорна, как потому, что они ей очень шли, так и потому, что довершенно не заботилась о том, что диктует мода). Кааврен встал, взял обе ее руки в свои, улыбнулся и проводил ее к креслу рядом с собой, где они и сидели вместе несколько минут, пока не появился Лар и не объявил, – Посланник от Чародейки с Горы Дзур, – что заставило Кааврена и Даро нахмуриться от неожиданности, так как Лар, по неопытности, вначале назвал посетителя гонцом, а не посланником, а последнее требовало от хозяев встать и приветствовать его со всей учтивостью ради той, которая его послала.
Тем не менее они сделали это без малейшей неловкости. Даро наклонила голову и сказала, – Я – Графиня Уайткрест, а это Лорд Кааврен. – Посланник очень низко поклонился и не назвал, кочечно, свое имя, но уселся на кресло, предложенное ему из-за уважения к его долгу, и с благодарностью принял кляву, принесенную Ларом, которая была так хороша, что Граф и Графиня немедленно простили Лару его невольную ошибку.
Посланник, должны мы сказать, вовсе не был Теклой, но, судя по особенностям его лица, действительно принадлежал Дому Феникса, во всяком случае на первый взгляд, и некоторое время Граф и Графиня просто поражались, глядя на него, пока не сообразили, по форме его скул и носа, что их посетитель Драконлорд – и действительно, люди из Дома Дракона часто напоминают представителей Дома Феникса.
– Ваше Лордство безусловно заметило, – начал посланник, – что я ношу ливрею Феникса.
– Да, мы обратили внимание, – сказала Даро.
– Это только из-за моей миссии. Я взял на себя задачу выполнить эту миссию по требованию той, которой служу. Вы можете сказать, что меня нанимает то один хозяин, то другой. Тем не менее осмелюсь преположить, что мой визит не неожидан.
– Это зависит, – осторожно сказала Даро, – от чьего имени вы пришли.
– Я служу той, кого зовут Сетра Лавоуд, а это имя, надеюсь, не неизвестно вам.
– Это правда, – сказала Даро. – Я слышала, как это имя произносили, довольно давно.
– Сетра, со своей стороны, служит той, кого зовут Зарика.
– Зарика? – сказал Кааврен. – Я не думаю, что знаю ее, но-
– Но это имя, – сказала Даро, – очень многозначительно.
– Она, – сказал посланник, – последняя из рожденных в Доме Феникса.
Кааврен и Даро посмотрели друг на друга.
– Ее мать, – продолжал драконлорд, – принцесса Лудин, которая была Наследницей от Дома Феникса в момент катастофы. Ее отец-
– Вернуа, – сказал Кааврен, внезапно вспомнив разговор, который у него был с этим весьма достойным джентльменом за несколько дней до падения империи.
– В точности, – сказал посланник. – Вернуа умер во время Катастрофы Арнона, но он-
– Отправил свою жену из города за несколько дней до того.
Посланник нахмурился. – А! Вы знали об этом?
– Когда-то, – сказал Кааврен. – И, тем не менее, до тех пор, пока вы не напомнили мне об этом, я не вспоминал о нашем разговоре с ним больше двухсот лет.
– Да, хорошо. Похоже на то, что Лорд Вернуа предвидел катастофу, и отослал свою жену, Принцессу Лудин, в безопасное место за несколько дней перед несчастьем, где она и родила ребенка.
– Зарику.
– Совершенно точно. Сама принцесса прожила после рождение ребенка не больше года, став одной из жертв первой волны чумы, сопровождавшей Катастрофу, но ребенок выжил, его воспитали приемные родители, и как раз сейчас пришло время… – Посланник умолк и выжидающе посмотрел на Кааврена.
– Да? Пришло время?
– Сетре Лавоуд кажется, что время пришло.
– Время пришло для чего, мой дорогой сэр?
– Что касается этого, я не могу ничего сказать.
Чтобы скрыть свое замешательство, Кааврен занял себя, налив в свой стакан еще клявы, добавил мед и крем, а потом выпил. В этот момент Лар, который незаметно выскользнул наружу, вернулся с подносом, на котором громоздились подогретые бисквиты, баночка с маслом и кувшин с яблочным мармеладом, так что на несколько минут разговор прекратился. В течении этой недолгой паузы, Даро, которая вообще говорила мало, изучала своего мужа, думая о мыслях в его голове, но не желая проникнуть в них.
После того, как каждый из трех съел несколько бисквитов, графиня сказала, – Мы ожидали вас не раньше следующей недели.
Посланник кивнул. – На этот раз поездка прошла не так тяжело, как мы ожидали, но, тем не менее, это был долгий путь по опасным местам.
– Я понимаю. Хорошо, мы рады приветствовать вас здесь.
Посланник значительно наклонил голову и сказал, – Вот моя печать и письмо. – Он встал и отдал оба этих предмета Графине, которая оглядела их и передала Кааврену, который, проверив подпись и описание, содержавшееся в письме, как и аутентичность печати, вернул их посланнику. Тем не менее, прочитав описание Сетры Лавоуд, Кааврен обратил более пристальное, чем раньше, внимание на самого человека, внезапно нахмурился и, уставившись тяжелым взглядом на Драконлорда, произнес только одно слово, – Аттрик.
Посланник кивнул. – Я имею честь быть его сыном.
– Да, – сказал Кааврен, улыбнувшись во второй раз за это утро. – Вы напоминаете его. – Потом, уже не улыбаясь, он спросил, – И как поживает мой старый друг?
– Увы, сэр, он был в Драгейре во время Катастрофы.
Кааврен печально склонил голову. – Прошу прощения, – сказал он голосом, настолько низким, что это был скорее шепот. – Я и не знал, что он был так близко в эти последние дни. – К концу фразы его голос от шепота опустился еще ниже – к молчанию.
– Я почти не знал его, – сказал посланник.
Кааврен кивнул и твердым голосом сказал, – Я имел честь и удовольствие хорошо узнать его. Ваше имя, молодой человек, Китраан, не правда ли?
– Да, милорд.
– Хорошо. Китраан, вам всегда будут рады в моем доме, приедете ли вы по делу или нет, в память о добром человеке, хорошем бойце и замечательном друге. – Он вопросительно взглянул на Даро, и она торжественно кивнула.
– Благодарю вас, лорд и леди, – сказал посланник.
Как будто для того, чтобы подчеркнуть момент, на террасе опять появился Лар, на этот раз с подносом, заставленным тарелками с беконом и луком, которые он поставил на стол, прежде чем незаметно исчезнуть, так что бекон и лук оказались символами гостеприимства, предоставленном посланнику.
Мы верим, что читатель разрешит нам во время небольшого перерыва в разговоре кратко обрисовать Китраана, сына того самого Аттрика, которого некоторые из наших читателей возможно помнят по нашей истории Гвардия Феникса. Он был пропорционально сложенным молодым человеком примерно трехсот или трехсот двадцати лет, немного низким для дракона, но, тем не менее, с длинными руками и ногами, поэтому сидя производил совершенно противоположное впечатление. У него были темно-коричневые волосы и такие же глаза, а на своей голове дракона он носил серьги с драгоценными камнями, указывавшие на принадлежность к линии Лания. Он двигался медленно и грациозно, почти как Лиорн, и по его внешнему виду легко можно было заключить, что улыбался он крайне редко.
После нескольких минут молчания, в течении которых все трое наслаждались беконом и луком, пили кляву и глядели в открытое море, Даро сказала, – Мы получили послание с Горы Дзур, от Чародейки Горы Дзур, в котором нас предупреждали о будущем прибытие посланника, а также о том, что мы должны приготовить нашего сына к путешествию, но никаких причин для этого там не было.
Китраан улыбнулся, – И тем не менее вы начали готовиться, хотя даже не имели понятия о том, для чего все это надо?
Кааврен пожал плечами. – Я знаю Сетру Лавоуд.
Посланник начал было что-то говорить, но Кааврен жестом оборвал его, – Лар, – сказал он, – помоги Виконту одеться и приведи его сюда.
Слуга, стоявший на некотором расстоянии от них, поклонился и отправился выполнять поручение, и спустя полчаса Пиро, одетый и бодрый, несмотря на свой прерванный сон, благодаря восстанавливающей силы молодости, появился перед ними, радостно поздоровался с отцом, поцеловал руку матери, почтительно поклонился незнакомцу, который был немедленно представлен ему как посланник из Дома Феникса.
– Дома Феникса? – переспросил Пиро, в замешательстве нахмурившись.
Посланник поклонился, подтверждая эти слова, после всего все расселись, так как, мы обязаны это упомянуть, с приходом виконта все встали. Пиро было дано некоторое время, чтобы поесть и попить, во время которого он мужественно пытался, хотя и ограниченным успехом, скрыть свое любопытство и обеспокоенность, и произвести впечатление, что он ест и пьет с тем спокойствием, которое подобает его званию. Как его попытка, так и его неудача, должны мы сказать, с удовольствием и оживлением были замечены как Графом, так и Графиней.
– Мой сын, – начал Кааврен без всякого вступления, когда Пиро отставил в сторону свою тарелку, – тебя призвали, чтобы служить – я не скажу Империи, так как ее уже нет, но памяти того, чем она была, и надежде на то, что она может возродиться опять. – Он остановился и посмотрел на Китраана, – Или вы скажите, что я неправ?
– Нет, не скажу, – ответил Китраан.
– Для чего в точности Чародейка хочет видеть нашего сына? – сказала Даро.
– Этого я не знаю. Но она хочет, чтобы он поехал со мной на Гору Дзур, до которой примерно шестьдесят пять или семьдесят лиг. Я приехал быстрее, чем собирался, так что если вы желаете отложить ненадолго отъезд, нет никакой причины, по которой вы не могли бы это сделать, но я не смогу рассказать вам больше того, что уже рассказал.
– Это совершенно естественно, – сказала Даро, потом быстро взглянула на Пиро и перевела взгляд вдаль. Мы доверим читателю самому понять, что могло твориться в душе матери в этот момент – а именно, когда она видит, как ее единственный сын собирается уехать из дома в первый раз, и, более того, уехать ради приключения с неопределенными результатами и неизвестными опасностями. Что до Кааврена, то, хотя он не был защищен и от таких чувств, тем не менее его нервная система была во власти других эмоций – эмоций, рожденных воспоминаниями о том, как он сам в первый раз уехал из дома, и о том, что он считал неудачей всех своей жизни, а еще надеждой, что его ребенок сможет в некоторой мере искупить его грех, а также печаль, что он сам не имеет возможности искупить его, а также множество других тончайших чувств и оттенков чувств, сопровождавших эти.
Что касается Пиро – а мы не колеблясь используем преимущество, которое дает нам наша позиция рассказчика, чтобы перелетать из сердца в душу молодого человека, когда только захотим – то можно сказать, что в нем очень глубоко было захоронено некоторое сожаление об уходе из семейного особняка, быть может навсегда, и рядом с ним лежал самый маленький намек на понимание того, что в пути его ждут неведомые и грозные опасности, возможно он почувствовал и нечто вроде преданности по отношению к идее, которой его отец служил так долго; но все эти эмоции опустились на самое дно его души и были подмяты одной единственной: внезапным страстным желанием выйти наружу и проложить свой путь в этом мире, лучший или худший, к добру или злу, к удаче или поражению.
Как хорошо известно, у каждого из Великих Домов есть своя особая черта: у Дзуров – героизм, у Драконов – жестокость, у Йенди – ум, у Лиорнов – благородство, а у Тиас, конечно, энтузиазм. Но у некоторых домов, и это тоже хорошо известно, есть и похожие черты; например Тиасы разделяют с Драконами и Дзурами одно любопытное качество: они совершенно не в состоянии сохранить свои мысли в тайне, так как они немедленно и полностью отражаются на их лице. Так что Даро и Кааврен сразу увидели, что происходит в душе их сына, и ответили в той же манере: На их лицах появилась улыбка, добрая и немного печальная, они потянулись друг к другу и взялись за руки. Кааврен, даже закашлялся от смущения и отвел взгляд, так как чужой был невольным свидетелем их супружеского единения душ и сердец.
– Хорошо, – через несколько секунд сказала Даро, придя в себя и отодвинув руку Кааврена, которую она слегка сжала, – мы еще должны обговорить детали, но в любом случае вы, мой добрый Китраан, должны провести эту ночь под нашей крышей, и вам надо показать вашу комнату. Слуга-. – Тут она остановилась, сообразив что не знает имени слуги, а слуга, естественно, не знает замка. – Слуга, – продолжала она, – попросит мою служанку показать вам вашу комнату, и мы опять встретимся за обедом.
Китраан встал, поклонился и дал возможность проводить себя из комнаты. Даро, Кааврен и Пиро остались одни. Когда они опять уселись, Кааврен сказал, – Ты понимаешь, что это может быть крайне опасно.
– Да, понимаю.
– Я вполне доверяю тебе, и надеюсь, что ты храбро встретишь любую опасность, потому что ты, в конце концов, Тиаса.
– Да, отец, и более того, я ваш сын.
– Да, это правда, никто никогда не мог упрекнуть меня в недостатке храбрости, хотя бывали времена-
– Это еще не все, – мягко прервала его графиня. – Будь храбрым, мой сын, но не глупым.
– Даю слово, – сказал Виконт, – что меня всегда будет вести и вдохновлять ваш пример, и я всегда буду придерживаться принципов, в которых вы меня воспитали.
– Тогда, – сказала Даро, – давайте выслушаем эти принципы.
– Вы хотите, чтобы я произнес их сейчас, перед вами?
– Точно. Мы хотим понять, чему ты научился.
– Очень хорошо, я думаю, что вы не разочаруетесь. Я сейчас их повторю.
– Я слушаю. Что за принципы?
– Всегда стараться подумать, прежде чем делать, но доверять своим инстинктам, когда дело началось. Никогда не избегать опасности из страха за свою безопасность, но никогда не искать опасности самому. Никогда не приспосабливаться к моде из страха показаться эксцентричным; никогда не быть эксцентричным из страха прослыть конформистом. Никогда не ронять свою честь и честь Дома, хранить память об Империи. Всегда заботиться о своей лошади, своем лакее и своей экипировке так, как будто они часть моего тела. Держать себя в соответствии с более высокими стандартами поведения, чем я ожидаю от других. Никогда не бить без причины, но если есть причина, ударять в самое сердце. Уважать, подчиняться и любить тех, кого боги назначили мне в начальники, ради них, когда они заслуживают этого, ради себя, если они этого не заслуживают, и всегда ради выполнения своего долга. Быть верным своему Дому, своей семье и принципам Империи.
– Великолепно, – сказала Даро. – А теперь займись своей лошадью, своим лакеем и своей экипировкой, так как ты уезжаешь на следующее утро.
В ответ на эти слова Кааврен глубоко вздохнул, Даро быстро взглянула на него, но он утвердительно кивнул. – Задержка, – сказал он, – только…
– Да, – сказала Даро.
Пиро встал, ощущая взрыв эмоций со стороны родителей по отношению к себе, тем не менее он просто поклонился и вышел из террасы без видимой спешки; зато выйдя за дверь он пустился бегом через замок к конюшне, дал своей любимой лошади добавочную порцию зерна и занялся подготовкой к путешествию.
Тем временем Граф и Графиня Уайткрест пили кляву на террасе, глядя на южное побережье Драгейры; вид, запах и звуки моря наполняли их души печалью. Кааврен никак не мог оторвать взгляд от красноватых волн.
И тем не менее никого, а меньше всего любого Тиасу – можно обрисовать одной краской; то есть никто не лишен полностью сложности и противоречивости. В случае с нашим старым другом читатель обязан помнить, что почти в то самое время, когда произошли события, к которым он относился как к самой большой неудаче в своей жизни, он встретил женщину – или, более точно, Даро, Графиню Уайткрест – которая принесла ему то счастье и удовлетвотенность, которого он давно отчаялся достичь. Его жизнь с ней, результатом который был его сын, которым он очень гордился, в некоторой мере сгладила тяжелое чувство поражения, которое овладело его душой, так что временами он сидел в гостиной перед большим камином и играл в воробушки со своим сыном, выделывал танцевальные па с графиней, а то и играл в собака-в-лесу с ними обоими, так что в определенной степени мир и счастье охватывало его; слишком часто, однако, это чувство разрушалось случайной мыслью или воспоминанием о последних днях и часах империи, и тогда он становился молчаливым, и Даро (а впоследствии Пиро) знала, что он в который раз спрашивает себя, не мог ли он действовать как-нибудь иначе, чтобы спасти жизнь того неумелого и неудачливого человека с хорошими намерениями, которого боги и поворот Цикла сделали последним Императором. В такие моменты его жена и сын также замолкали, уважая его мысли, но само их присутствие являлось для него пусть небольшой, но существенной поддержкой.
Если читателю все еще недостаточно ясно, то пусть он уверится, что именно влияние жены и сына, удерживало его так долго от того, что можно назвать болезнью души. Вспышки горя и отчаяния становились все хуже и все чаще, по мере того, как Пиро рос; как если бы сын, которым граф так гордился, напоминал ему о его собственных амбициях и о сокрушительном ударе, постишем его. Тем не менее оба, мать и сын, знали его и в более добросердечном состоянии духа, и любили его еще больше за боль – физическую и душевную – которую он терпеливо переносил.
Таков был Кааврен, когда он, одетый в темные мешковатые штаны, засунутые в высокие сапоги, и тонкую синию рубашку, спускался по широкой центральной лестнице Поместья Уайткрест, и таким он вошел с кухню, где обнаружил кухарку погруженной в беседу с Теклой, которого он не знал, хотя читатель уже сделал вполне правильное предположение, что это не кто иной как Лар, с которым мы познакомились до встречи с добрым Тиасой.
Кааврен, чей слух остался таким же острым, как в тот давно-прошедший день, когда император оказал ему честь, сделав замечание относительно подчинения свои собственным желаниям, был способен убедиться, что разговор между поварихой и неизвестным касается личности этого самого неизвестного, поэтому в силу давней привычки он решил подождать и послушать. Тиасе потребовалось всего несколько мгновений, чтобы узнать о личности неизвестного все, что он хотел, после чего он вышел вперед и сказал, – Я желаю вам доброго дня. Я Граф Уайткрест.
Лар поклонился как можно ниже и произнес свое собственное имя, добавив, – Мне сообщили, что-
– В точности, – сказал Кааврен. – У тебя есть рекомендательные письма?
Лар, хорошо помня совет, данный Пиро прошлой ночью, отвел утвердительный кивком, опять поклонился и почительно протянул документы, о которых шла речь. Кааврен взял их и отправился в гостинную, где усевшись и предложив Лару сделать то же самое, задал многие из тех вопросов, которые Пиро задавал раньше, хотя использовал намного меньше слов, и получил еще более короткие ответы. В какой-то момент интервью в боковую дверь очень сильно постучали, и Кааврен предложил Лару пойти и посмотреть, что там произошло; тот, вернувшись, холодно и без всякого выражения объявил, что некий Текла стоит у двери и интересуется местом лакея и привратника.
– Ты можешь сказать ему, – спокойно сказал Кааврен, – что место уже занято.
Лар молча поклонился и повернулся, чтобы выполнить данное ему поручение.
Когда он вернулся, Кааврен предложил ему считать себя принятым и найти что-нибудь на завтрак, после чего он должен познакомиться с поварихой, служанкой и мальчиком-конюшим (который, одновременно, был ночным грумом), так как в настоящее время только эти трое составляли персонал поместья Уайткрест. – Позже, – добавил Кааврен, – тебе сообщат о твоих обязанностях, за исключением того, как ты знаешь, ты должен отвечать за дверь и-. – Но тут его опять прервали, постучав в дверь. – Тиаса улыбнулся и сказал, – Сегодня, без сомнения, тебе придется провести немало времени отвечая тем, кто хотел бы занять твое место.
– Да, милорд, – сказал Лар и опять отправился отвечать посетителю, но на этот раз, вернувшись, он сказал, – Милорд, гонец.
– Как, гонец? – нахмурившись сказал Кааврен. – И от кого?
– Он не сказал, милорд. Но он одет в ливрею Дома Феникса.
Эти слова произвели такое впечатление на Кааврена, что даже Лар, который едва знал его, мог видеть, что он испытывает сильные эмоции. Тиаса, тем не менее, достаточно быстро овладел собой и сказал, – Найди графиню и сообщи ей об этом, после чего проведи гонца в – э – в ту комнату, в которой графиня захочет встретиться с ним.
– Прошу прощения, милорд, но-
– Да?
– Где я могу найти графиню?
– А. Поднимись по лестнице и поверни направо. В самом конце коридора еще раз направо, там будет маленькая прихожая, где ты найдешь ее служанку. Рассажешь все ей.
Лар поклонился и отправился выполнять поручение, что он и сделал с завидной точностью. А Кааврен продолжал сидеть в своем кресле, думая и вспоминая, но не строя никаких предположений. Тем более что это был не тот случай, когда он знал, или думал, что знает, что это за сообщение; хотя нельзя было сказать, что его это не взволновало, но уже много лет назад он перестал думать о таких вещах. Быть может это важно, быть может нет; быть может оно повлияет на его жизнь, быть может нет; может быть в нем содержатся хорошие новости, может быть плохие, но в любом случае он не видел причин, по которым должен разрешить своим мыслям бежать впереди фактов, особенно теперь, когда его мысли были целиком заняты воспоминаниями, пробужденными словами «Дом Феникса», а эти воспоминания мы, уважая личную жизнь Кааврена, не станем сообщать всему свету, хотя читатель может, без сомнения, сам придти к тем заключениям, каким пожелает, особенно вспомнив слова Виконта о некотором волнении, порожденном полученным ранее письмом. Если же читатель заключит, что это письмо и нынешний гонец связаны между собой, мы одобрим это мнение; но если читатель выберет подождать развития событий, а не строить ни на чем не основанные преположения, мы будем польщены этим выбором и увидим в нем индикатор доверия к рассказчику этой истории; и мы даем наше честное слово, что, спустя совсем немного страниц, цель гонца и человек, его пославший, будут открыты и выведены на всеобщее обозрение.
Несколько минут спустя Лар вернулся и встал перед Каавреном.
– Ну? – сказал Тиаса.
– Мадам благодарит и спрашивает, не будет ли Граф так добр, чтобы подождать ее на террасе?
– Очень хорошо. И, пожалуйста, принеси нам кофе.
– Я немедленно сделаю это, – сказал Лар, – если только-
– Да? Если только?
– Если Ваше Лордство захочет и у вас есть фильтр, я знаю, как сварить кляву.
Лицо Кааврена слегка просветлело и на его губах появилось что-то, похожее на улыбку, когда он тихо сказал, – Неужели ты можешь? Я не пробовал клявы по меньшей мере триста лет. Да, конечно, принеси нам горшочек.
– Мед и крем?
– Точно.
– Здесь есть бисквиты и бекон?
– Возможно. Принеси нам то, что есть.
Лар поклонился и отправился исполнять поручение, а Кааврен пошел на террасу, которая находилась позади дома и откуда открывался замечательный вид на океан-море – вид, который, на самом деле, даже улучшился с Междуцарствием, так как на юго-западе больше не стояла Башня Кейрона. С моря дул утренний ветер, так что надо было надеть то, что удачно называлось «утренней накидкой»: эти накидки висели на колышках около двери террасы. Кааврен взял свою, бледно-голубого цвета с вышивкой, и уселся на свое кресло, лицом к безграничному красновато-оранжевому океану, простиравшемуся далеко под ним. Мгновением позже вошла графиня, в утренней накидке из красного лиорна отделанной коричневой, едва заметной вышивкой (мы должны добавить что графиня, хотя и Тиаса, всегда любила носить цвета Дома Лиорна, как потому, что они ей очень шли, так и потому, что довершенно не заботилась о том, что диктует мода). Кааврен встал, взял обе ее руки в свои, улыбнулся и проводил ее к креслу рядом с собой, где они и сидели вместе несколько минут, пока не появился Лар и не объявил, – Посланник от Чародейки с Горы Дзур, – что заставило Кааврена и Даро нахмуриться от неожиданности, так как Лар, по неопытности, вначале назвал посетителя гонцом, а не посланником, а последнее требовало от хозяев встать и приветствовать его со всей учтивостью ради той, которая его послала.
Тем не менее они сделали это без малейшей неловкости. Даро наклонила голову и сказала, – Я – Графиня Уайткрест, а это Лорд Кааврен. – Посланник очень низко поклонился и не назвал, кочечно, свое имя, но уселся на кресло, предложенное ему из-за уважения к его долгу, и с благодарностью принял кляву, принесенную Ларом, которая была так хороша, что Граф и Графиня немедленно простили Лару его невольную ошибку.
Посланник, должны мы сказать, вовсе не был Теклой, но, судя по особенностям его лица, действительно принадлежал Дому Феникса, во всяком случае на первый взгляд, и некоторое время Граф и Графиня просто поражались, глядя на него, пока не сообразили, по форме его скул и носа, что их посетитель Драконлорд – и действительно, люди из Дома Дракона часто напоминают представителей Дома Феникса.
– Ваше Лордство безусловно заметило, – начал посланник, – что я ношу ливрею Феникса.
– Да, мы обратили внимание, – сказала Даро.
– Это только из-за моей миссии. Я взял на себя задачу выполнить эту миссию по требованию той, которой служу. Вы можете сказать, что меня нанимает то один хозяин, то другой. Тем не менее осмелюсь преположить, что мой визит не неожидан.
– Это зависит, – осторожно сказала Даро, – от чьего имени вы пришли.
– Я служу той, кого зовут Сетра Лавоуд, а это имя, надеюсь, не неизвестно вам.
– Это правда, – сказала Даро. – Я слышала, как это имя произносили, довольно давно.
– Сетра, со своей стороны, служит той, кого зовут Зарика.
– Зарика? – сказал Кааврен. – Я не думаю, что знаю ее, но-
– Но это имя, – сказала Даро, – очень многозначительно.
– Она, – сказал посланник, – последняя из рожденных в Доме Феникса.
Кааврен и Даро посмотрели друг на друга.
– Ее мать, – продолжал драконлорд, – принцесса Лудин, которая была Наследницей от Дома Феникса в момент катастофы. Ее отец-
– Вернуа, – сказал Кааврен, внезапно вспомнив разговор, который у него был с этим весьма достойным джентльменом за несколько дней до падения империи.
– В точности, – сказал посланник. – Вернуа умер во время Катастрофы Арнона, но он-
– Отправил свою жену из города за несколько дней до того.
Посланник нахмурился. – А! Вы знали об этом?
– Когда-то, – сказал Кааврен. – И, тем не менее, до тех пор, пока вы не напомнили мне об этом, я не вспоминал о нашем разговоре с ним больше двухсот лет.
– Да, хорошо. Похоже на то, что Лорд Вернуа предвидел катастофу, и отослал свою жену, Принцессу Лудин, в безопасное место за несколько дней перед несчастьем, где она и родила ребенка.
– Зарику.
– Совершенно точно. Сама принцесса прожила после рождение ребенка не больше года, став одной из жертв первой волны чумы, сопровождавшей Катастрофу, но ребенок выжил, его воспитали приемные родители, и как раз сейчас пришло время… – Посланник умолк и выжидающе посмотрел на Кааврена.
– Да? Пришло время?
– Сетре Лавоуд кажется, что время пришло.
– Время пришло для чего, мой дорогой сэр?
– Что касается этого, я не могу ничего сказать.
Чтобы скрыть свое замешательство, Кааврен занял себя, налив в свой стакан еще клявы, добавил мед и крем, а потом выпил. В этот момент Лар, который незаметно выскользнул наружу, вернулся с подносом, на котором громоздились подогретые бисквиты, баночка с маслом и кувшин с яблочным мармеладом, так что на несколько минут разговор прекратился. В течении этой недолгой паузы, Даро, которая вообще говорила мало, изучала своего мужа, думая о мыслях в его голове, но не желая проникнуть в них.
После того, как каждый из трех съел несколько бисквитов, графиня сказала, – Мы ожидали вас не раньше следующей недели.
Посланник кивнул. – На этот раз поездка прошла не так тяжело, как мы ожидали, но, тем не менее, это был долгий путь по опасным местам.
– Я понимаю. Хорошо, мы рады приветствовать вас здесь.
Посланник значительно наклонил голову и сказал, – Вот моя печать и письмо. – Он встал и отдал оба этих предмета Графине, которая оглядела их и передала Кааврену, который, проверив подпись и описание, содержавшееся в письме, как и аутентичность печати, вернул их посланнику. Тем не менее, прочитав описание Сетры Лавоуд, Кааврен обратил более пристальное, чем раньше, внимание на самого человека, внезапно нахмурился и, уставившись тяжелым взглядом на Драконлорда, произнес только одно слово, – Аттрик.
Посланник кивнул. – Я имею честь быть его сыном.
– Да, – сказал Кааврен, улыбнувшись во второй раз за это утро. – Вы напоминаете его. – Потом, уже не улыбаясь, он спросил, – И как поживает мой старый друг?
– Увы, сэр, он был в Драгейре во время Катастрофы.
Кааврен печально склонил голову. – Прошу прощения, – сказал он голосом, настолько низким, что это был скорее шепот. – Я и не знал, что он был так близко в эти последние дни. – К концу фразы его голос от шепота опустился еще ниже – к молчанию.
– Я почти не знал его, – сказал посланник.
Кааврен кивнул и твердым голосом сказал, – Я имел честь и удовольствие хорошо узнать его. Ваше имя, молодой человек, Китраан, не правда ли?
– Да, милорд.
– Хорошо. Китраан, вам всегда будут рады в моем доме, приедете ли вы по делу или нет, в память о добром человеке, хорошем бойце и замечательном друге. – Он вопросительно взглянул на Даро, и она торжественно кивнула.
– Благодарю вас, лорд и леди, – сказал посланник.
Как будто для того, чтобы подчеркнуть момент, на террасе опять появился Лар, на этот раз с подносом, заставленным тарелками с беконом и луком, которые он поставил на стол, прежде чем незаметно исчезнуть, так что бекон и лук оказались символами гостеприимства, предоставленном посланнику.
Мы верим, что читатель разрешит нам во время небольшого перерыва в разговоре кратко обрисовать Китраана, сына того самого Аттрика, которого некоторые из наших читателей возможно помнят по нашей истории Гвардия Феникса. Он был пропорционально сложенным молодым человеком примерно трехсот или трехсот двадцати лет, немного низким для дракона, но, тем не менее, с длинными руками и ногами, поэтому сидя производил совершенно противоположное впечатление. У него были темно-коричневые волосы и такие же глаза, а на своей голове дракона он носил серьги с драгоценными камнями, указывавшие на принадлежность к линии Лания. Он двигался медленно и грациозно, почти как Лиорн, и по его внешнему виду легко можно было заключить, что улыбался он крайне редко.
После нескольких минут молчания, в течении которых все трое наслаждались беконом и луком, пили кляву и глядели в открытое море, Даро сказала, – Мы получили послание с Горы Дзур, от Чародейки Горы Дзур, в котором нас предупреждали о будущем прибытие посланника, а также о том, что мы должны приготовить нашего сына к путешествию, но никаких причин для этого там не было.
Китраан улыбнулся, – И тем не менее вы начали готовиться, хотя даже не имели понятия о том, для чего все это надо?
Кааврен пожал плечами. – Я знаю Сетру Лавоуд.
Посланник начал было что-то говорить, но Кааврен жестом оборвал его, – Лар, – сказал он, – помоги Виконту одеться и приведи его сюда.
Слуга, стоявший на некотором расстоянии от них, поклонился и отправился выполнять поручение, и спустя полчаса Пиро, одетый и бодрый, несмотря на свой прерванный сон, благодаря восстанавливающей силы молодости, появился перед ними, радостно поздоровался с отцом, поцеловал руку матери, почтительно поклонился незнакомцу, который был немедленно представлен ему как посланник из Дома Феникса.
– Дома Феникса? – переспросил Пиро, в замешательстве нахмурившись.
Посланник поклонился, подтверждая эти слова, после всего все расселись, так как, мы обязаны это упомянуть, с приходом виконта все встали. Пиро было дано некоторое время, чтобы поесть и попить, во время которого он мужественно пытался, хотя и ограниченным успехом, скрыть свое любопытство и обеспокоенность, и произвести впечатление, что он ест и пьет с тем спокойствием, которое подобает его званию. Как его попытка, так и его неудача, должны мы сказать, с удовольствием и оживлением были замечены как Графом, так и Графиней.
– Мой сын, – начал Кааврен без всякого вступления, когда Пиро отставил в сторону свою тарелку, – тебя призвали, чтобы служить – я не скажу Империи, так как ее уже нет, но памяти того, чем она была, и надежде на то, что она может возродиться опять. – Он остановился и посмотрел на Китраана, – Или вы скажите, что я неправ?
– Нет, не скажу, – ответил Китраан.
– Для чего в точности Чародейка хочет видеть нашего сына? – сказала Даро.
– Этого я не знаю. Но она хочет, чтобы он поехал со мной на Гору Дзур, до которой примерно шестьдесят пять или семьдесят лиг. Я приехал быстрее, чем собирался, так что если вы желаете отложить ненадолго отъезд, нет никакой причины, по которой вы не могли бы это сделать, но я не смогу рассказать вам больше того, что уже рассказал.
– Это совершенно естественно, – сказала Даро, потом быстро взглянула на Пиро и перевела взгляд вдаль. Мы доверим читателю самому понять, что могло твориться в душе матери в этот момент – а именно, когда она видит, как ее единственный сын собирается уехать из дома в первый раз, и, более того, уехать ради приключения с неопределенными результатами и неизвестными опасностями. Что до Кааврена, то, хотя он не был защищен и от таких чувств, тем не менее его нервная система была во власти других эмоций – эмоций, рожденных воспоминаниями о том, как он сам в первый раз уехал из дома, и о том, что он считал неудачей всех своей жизни, а еще надеждой, что его ребенок сможет в некоторой мере искупить его грех, а также печаль, что он сам не имеет возможности искупить его, а также множество других тончайших чувств и оттенков чувств, сопровождавших эти.
Что касается Пиро – а мы не колеблясь используем преимущество, которое дает нам наша позиция рассказчика, чтобы перелетать из сердца в душу молодого человека, когда только захотим – то можно сказать, что в нем очень глубоко было захоронено некоторое сожаление об уходе из семейного особняка, быть может навсегда, и рядом с ним лежал самый маленький намек на понимание того, что в пути его ждут неведомые и грозные опасности, возможно он почувствовал и нечто вроде преданности по отношению к идее, которой его отец служил так долго; но все эти эмоции опустились на самое дно его души и были подмяты одной единственной: внезапным страстным желанием выйти наружу и проложить свой путь в этом мире, лучший или худший, к добру или злу, к удаче или поражению.
Как хорошо известно, у каждого из Великих Домов есть своя особая черта: у Дзуров – героизм, у Драконов – жестокость, у Йенди – ум, у Лиорнов – благородство, а у Тиас, конечно, энтузиазм. Но у некоторых домов, и это тоже хорошо известно, есть и похожие черты; например Тиасы разделяют с Драконами и Дзурами одно любопытное качество: они совершенно не в состоянии сохранить свои мысли в тайне, так как они немедленно и полностью отражаются на их лице. Так что Даро и Кааврен сразу увидели, что происходит в душе их сына, и ответили в той же манере: На их лицах появилась улыбка, добрая и немного печальная, они потянулись друг к другу и взялись за руки. Кааврен, даже закашлялся от смущения и отвел взгляд, так как чужой был невольным свидетелем их супружеского единения душ и сердец.
– Хорошо, – через несколько секунд сказала Даро, придя в себя и отодвинув руку Кааврена, которую она слегка сжала, – мы еще должны обговорить детали, но в любом случае вы, мой добрый Китраан, должны провести эту ночь под нашей крышей, и вам надо показать вашу комнату. Слуга-. – Тут она остановилась, сообразив что не знает имени слуги, а слуга, естественно, не знает замка. – Слуга, – продолжала она, – попросит мою служанку показать вам вашу комнату, и мы опять встретимся за обедом.
Китраан встал, поклонился и дал возможность проводить себя из комнаты. Даро, Кааврен и Пиро остались одни. Когда они опять уселись, Кааврен сказал, – Ты понимаешь, что это может быть крайне опасно.
– Да, понимаю.
– Я вполне доверяю тебе, и надеюсь, что ты храбро встретишь любую опасность, потому что ты, в конце концов, Тиаса.
– Да, отец, и более того, я ваш сын.
– Да, это правда, никто никогда не мог упрекнуть меня в недостатке храбрости, хотя бывали времена-
– Это еще не все, – мягко прервала его графиня. – Будь храбрым, мой сын, но не глупым.
– Даю слово, – сказал Виконт, – что меня всегда будет вести и вдохновлять ваш пример, и я всегда буду придерживаться принципов, в которых вы меня воспитали.
– Тогда, – сказала Даро, – давайте выслушаем эти принципы.
– Вы хотите, чтобы я произнес их сейчас, перед вами?
– Точно. Мы хотим понять, чему ты научился.
– Очень хорошо, я думаю, что вы не разочаруетесь. Я сейчас их повторю.
– Я слушаю. Что за принципы?
– Всегда стараться подумать, прежде чем делать, но доверять своим инстинктам, когда дело началось. Никогда не избегать опасности из страха за свою безопасность, но никогда не искать опасности самому. Никогда не приспосабливаться к моде из страха показаться эксцентричным; никогда не быть эксцентричным из страха прослыть конформистом. Никогда не ронять свою честь и честь Дома, хранить память об Империи. Всегда заботиться о своей лошади, своем лакее и своей экипировке так, как будто они часть моего тела. Держать себя в соответствии с более высокими стандартами поведения, чем я ожидаю от других. Никогда не бить без причины, но если есть причина, ударять в самое сердце. Уважать, подчиняться и любить тех, кого боги назначили мне в начальники, ради них, когда они заслуживают этого, ради себя, если они этого не заслуживают, и всегда ради выполнения своего долга. Быть верным своему Дому, своей семье и принципам Империи.
– Великолепно, – сказала Даро. – А теперь займись своей лошадью, своим лакеем и своей экипировкой, так как ты уезжаешь на следующее утро.
В ответ на эти слова Кааврен глубоко вздохнул, Даро быстро взглянула на него, но он утвердительно кивнул. – Задержка, – сказал он, – только…
– Да, – сказала Даро.
Пиро встал, ощущая взрыв эмоций со стороны родителей по отношению к себе, тем не менее он просто поклонился и вышел из террасы без видимой спешки; зато выйдя за дверь он пустился бегом через замок к конюшне, дал своей любимой лошади добавочную порцию зерна и занялся подготовкой к путешествию.
Тем временем Граф и Графиня Уайткрест пили кляву на террасе, глядя на южное побережье Драгейры; вид, запах и звуки моря наполняли их души печалью. Кааврен никак не мог оторвать взгляд от красноватых волн.