Браун Саймон. Рождение империи

   Ненависть. Подходящее для фокусов слово. Именно это и сделала Лерена. В конце концов, императрица уничтожила Мэддина с помощью ненависти, а не Сефида.
   Глаза Китайры вспыхнули. Ах Сефид!.. Какое великолепие! Какое могущество!.. Даже небольшой порции, отведать которую позволила ей Лерена, оказалось достаточно, чтобы пробудить страстное желание всецело отдаваться его волнам. Но потом сказочная картина, которой поманила ее императрица, исчезла, а перед глазами встала другая, страшная картина: гибель Мэддина, после чего она, Китайра, использованная и ненужная, оказалась на полу, как брошенная за ненадобностью тряпичная кукла.
   Ненависть. Так вот она какая! Что же это? То, что Китайра чувствовала сейчас к Лерене? Девушка думала, что ненавидит канцлера, но теперь в ее сердце бушевало пламя столь же яростное, как и то, что сожгло Мэддина, однако намного более чистое, свободное от предубеждений и опыта.
   Пламя праведного гнева.
   Собрав остатки сил, Китайра открыла свой разум – так, как сделала это Лерена, когда открывала канал для Сефида. Он еще был там, словно протоптанная в поле тропинка, и следы вели в Омеральт – а еще точнее, к самой императрице.
   Она пойдет по этой дороге и преподаст Лерене урок ненависти.
   – Кто?.. – повторила Юнара, подавляя желание встряхнуть сестру за плечи.
   – Грамматист.
   Герцогиня вопросительно посмотрела на Ганиморо, но та лишь покачала головой. Горе Избранной было столь же очевидно и велико, как и горе ее госпожи.
   – Все пропало, – пробормотал Паймер.
   Юнара заметила его только теперь. Вид старика поразил ее почти так же, как и состояние сестры.
   – Дядя?.. Что вы здесь делаете?
   – Все пропало, – повторил он.
   – Да что с вами? Что случилось? – Поднимающийся страх просочился в голос пронзительными нотками. Мир переворачивался с ног на голову, и герцогиня не знала, как себя вести и что делать.
   – Я пыталась спасти его, – прошептала Лерена.
   Юнара обняла сестру и привлекла к себе.
   – Мэддин… он погиб, – едва слышно произнесла императрица и почувствовала, как напряглась сестра, насколько сильно застучало сердце в ее груди.
   – Мэддин?.. – недоверчиво переспросила Юнара.
   – Я старалась… – Лерена не договорила.
   Юнара заглянула ей в глаза.
   – Ты уверена, что он умер?
   – Я думала об экспедиции, – вздохнула императрица. – Думала о нем… а потом вдруг увидела ее.
   – Ее? Грамматиста? Ту, которую ты послала с Мэддином?
   – Да. Она уже убила его женщину и ребенка. Я почувствовала это. Она позволила мне почувствовать это. Как будто хвастала передо мной своей силой…
   – Алвей Селфорд мертва? – Юнара снова бросила взгляд на Ганиморо, но та лишь пожала плечами.
   – Грамматист. Китайра Альбин, – подсказал Нетаргер.
   Герцогиня повернулась к сестре.
   – Так это была Китайра Альбин?
   Лерена кивнула.
   – Да. Альбин. Она использовала меня, чтобы убить Мэддина.
   Неожиданно императрица резко выпрямилась, оттолкнула Юнару и глухо вскрикнула. Все вздрогнули. Дверь распахнулась, и в комнату ворвались два стражника. За ними виднелись другие.
   Лерена обхватила голову руками.
   – О сестра! Какой ужас! Он сгорел заживо!..
   Стражники остановились, не зная, что делать.
   – Убери их! – приказала Ганиморо Юнара.
   Избранная императрицы лишь теперь пришла в себя и повернулась к гвардейцам.
   – Оставьте нас.
   – Но…
   Один из солдат указал взглядом на Лерену, бледную и неподвижную, как столб, с пустыми, невидящими глазами и искаженным гримасой ужаса лицом.
   – Герцогиня пытается помочь ее величеству! – бросила Ганиморо. – Вы ей не нужны!
   Стражники неохотно попятились и затворили за собой дверь. Юнара бережно взяла сестру за руку и проводила к креслу.
   – Пожалуйста, ваше величество, не кричите так больше, – спокойно сказала она. – В следующий раз стража может подумать что-то не то и убить нас всех.
   – Я не нарочно, – тоненьким голосом больного ребенка ответила Лерена.
   Юнара погладила ее по волосам.
   – Все хорошо. Все хорошо.
   Она повторяла это до тех пор, пока дыхание императрицы не стало ровным.
   Внезапно Лерена расплакалась.
   – О сестра, это было так ужасно!..
   Юнара снова заключила ее в объятия.
   – Покажи мне, – прошептала она. – Покажи мне, что случилось.
   Лерена отстранилась от сестры и изумленно посмотрела на нее из-под влажных ресниц.
   – Ты же не хочешь…
   – Покажи, – настойчиво и требовательно повторила герцогиня. – Покажи мне, как он умер. Покажи ту, которая убила его. Мэддин был Кевлереном, и за него нужно отомстить. Я отомщу за него. Обещаю.
   – Ты сможешь? – Императрица с почтением и даже завистью посмотрела на сестру.
   – Для тебя, моя милая сестра, я смогу сделать все, – с оттенком легкого самодовольства ответила Юнара. – Для тебя… и с твоей помощью. Но начать придется тебе самой. Ты должна мне все показать.
   Императрица кивнула и повернулась к Ганиморо.
   – Принеси одну из моих собачек, – распорядилась она, а когда Избранная уже подошла к двери, поспешно добавила: – Нет, лучше приведи Акскевлерена. Мы должны точно знать, что жертва не была напрасной. Сделаем все наверняка.

ГЛАВА 28

   Свет погас.
   Острова и каналы пропали в наступившей тьме. Со стороны приободрившихся неприятельских солдат донеслись воинственные крики и глухой стук копий о щиты. Выпустив в кавалеристов первые стрелы, противник снялся с места и двинулся в направлении ведущей к Цитадели дороги.
   Гос чувствовал нарастающее среди его солдат беспокойство. Хамилайцы не любили темноту, которая лишала их очевидных преимуществ: возможности пользоваться короткоствольными огнестрелами и передвигаться быстрее, чем рысью. Но так как ни то, ни другое не входило в планы Линседда, он был вполне удовлетворен развитием событий и спокоен.
   Выждав несколько минут и убедившись, что вражеские колонны промаршировали мимо, Гос тронул горниста за плечо.
   – Вперед шагом.
   Раздался звук трубы, и отряд медленно двинулся к берегу. Застоявшиеся кони заржали. Цокот копыт, шорох ножен и звон уздечек слились в глухой шум. Гос не сомневался, что неприятель слышит его и наверняка задается вопросом, что же он означает. Враг мог бы остановиться, развернуться и встретить возможную опасность лицом к лицу. Линседд даже представлял, как неприятельские офицеры уже всматриваются в ночь, вслушиваются в стук копыт и с тревогой ожидают появления из темноты первых шеренг атакующих.
   Если так, то противника ждало разочарование. Будь он на месте их командира, то выставил бы вперед стрелков, приказал запалить факелы и бросать их в сторону врага, чтобы напугать лошадей. Кавалерия, при всей ее мобильности, чрезвычайно уязвима перед организованной пехотой – он знал это по собственному опыту, приобретенному в войнах против Ривальда.
   В данном случае, однако, Линседду противостоял противник, в представлении которого кавалерия выглядела бесформенной массой всадников. Именно на это Гос и уповал.
   По его расчетам, они находились примерно в миле от вражеских судов. Пора.
   Он снова дотронулся до плеча горниста, и тот громко протрубил.
   Стук копыт участился: эскадрон набирал ход. В ночной тишине звук усиливался, и в воображении врага сотня всадников превращалась уже в тысячу.
   Внезапно не далее чем в пятидесяти ярдах впереди появились какие-то фигуры. Линседд выхватил саблю и услышал металлический скрежет – его воины повторили действия командира. – Рысью, марш!.. – прокричал он во весь голос. В следующее мгновение прямо перед ним из темноты выскочил, вражеский солдат. Гос рубанул саблей, промахнулся, но задерживаться не стал. Большие лодки, на которых противник прибыл в Кидан, стояли на берегу, и он с облегчением вздохнул – враг не предпринял очевидной меры предосторожности и не спустил их на воду. Предпринимать какие-либо действия по их спасению было уже поздно.
   Конники легко смяли оставленных охранять суда солдат, убив тех, кто осмелился оказать сопротивление, и начали преследование. Гос, приказав сигнальщику трубить отход, отдал приказ поджечь лодки, и вскоре взметнувшееся по парусам пламя осветило всю Седловину до Длинного Моста. Неприятельская пехота, успевшая к этому времени преодолеть половину подъема, оказалась освещенной, как мошкара на белой простыне.
   Гос скомандовал эскадрону перестроиться в две шеренги, после чего горнист дал сигнал к атаке.
   Поначалу Гэлис Валера никак не могла понять, на чьей она стороне. Пространство между двумя оконечностями недостроенной стены стало ареной хаотичной схватки, в которой атакующие смешались с обороняющимися. Сражение распалось на несколько отдельных эпизодов.
   Отдельные воинственно настроенные личности суетливо бегали вокруг дерущихся, выискивая возможность влезть в гущу боя и размахивая тем, что заменяло им оружие. В скудном свете горящих кое-где факелов стратегу удалось увидеть несколько распростертых на земле тел. Находящийся под началом Гэлис отряд вооруженных колонистов пребывал, как и она сама, в растерянности; одни явно предпочли бы пуститься наутек, другие горели желанием вмешаться, но никому не нравилось стоять и ждать. Стратег, однако, не спешила ввязываться в схватку из опасения выступить ненароком на стороне противника.
   Потом в поле ее зрения попала знакомая фигура человека, лихо орудующего увесистым топором на длинной рукояти, и она вспомнила, что видела этого здоровяка на борту «Ханнема». Великан отважно врубался в самую гущу неприятельских бойцов, сокрушая черепа и оставляя за собой искромсанные тела, а за ним с такой же отвагой, но куда меньшей эффективностью следовала невысокого роста женщина с неподъемной кувалдой, конец которой бесполезно тащился по земле. Не выдерживая натиска здоровяка с топором, противник либо расступался, либо пятился назад.
   Теперь Гэлис знала, кого атаковать.
   Отдав своим людям приказ идти вперед, она подняла саблю и с криком бросилась в гущу боя. Последовал ли кто за ней, Гэлис не знала, а оглянуться не посмела из страха, что ее призыв остался без поддержки.
   В качестве первой цели она наметила коренастого воина с длинным копьем. Свалив какую-то несчастную колонистку на землю, он уже собрался пронзить ей горло. В последний момент, то ли услышав вопль Гэлис, то ли действуя интуитивно, громила поднял голову и увидел перед собой занесенный клинок. Уклониться он уже не успевал. Лезвие полоснуло по шее, разрубив хрящи и мягкие ткани, и уткнулось в кость. Враг рухнул на землю: Гэлис едва не споткнулась о тело, но устояла на ногах, высвободила клинок и огляделась по сторонам.
   – Хорошая работа! – раздался рядом веселый голос. Девушка повернулась и увидела улыбающуюся спутницу здоровяка с топором. – Похоже, мы побеждаем.
   Прежде чем Гэлис успела ответить, в поле ее зрения возник еще один вражеский солдат, преследующий Старого безоружного колониста. Она издала боевой клич и бросилась за ним, оставив за спиной странную девицу с неподъемной кувалдой.
   Ганиморо привела Верклоффа. Лерена собралась было запротестовать, и даже Юнару, похоже, смутил такой выбор, но, подумав, сестры промолчали, по достоинству оценив сообразительность Избранной. Парень был дорог и императрице, и герцогине, так что жертва приобретала для обеих особое значение. Что касается Верклоффа, то он, привычный к обществу Лерены, крайне удивился, увидев рядом с ней Юнару. «Уж не считают ли они обе меня своим», – подумал юноша, преисполнившись гордостью. В какой-то миг он наткнулся на взгляд Ганиморо, которая смотрела на него так, словно читала его мысли. Молодой человек опустил глаза и придал лицу приличествующее случаю скромное выражение. Сидевший в кресле незнакомый старик тоже разглядывал его с непонятным интересом. Наверное, в других обстоятельствах эти детали насторожили бы Верклоффа, но вино, которым угостила его Ганиморо перед тем, как привести к императрице, заставило несчастного утратить бдительность.
   – Сядь сюда, – сказала Лерена, указывая на пол у своих ног.
   Юнара поднялась и, подойдя ближе, остановилась за спиной сестры, положив руки ей на плечи. Верклофф повиновался и сразу же почувствовал, как императрица сделала полшага вперед – ее бедра коснулись его плеч. Что она собирается делать? Что здесь происходит?..
   Юноша взглянул на Ганиморо, надеясь найти ответ в ее глазах, но и она, и Нетаргер смотрели на него как-то странно, с выражением то ли печали, то ли сочувствия.
   Императрица принялась массировать ему шею правой рукой, и Верклофф зажмурился от удовольствия. Лерена что-то напевала: его стало клонить в сон. Однако откуда-то издалека настойчиво доносился голос сомнения и страха. Голос этот был слаб и шел как будто из прошлого; у юноши не было сил прислушиваться к нему – тем более что сонливость уже растекалась по телу, ослабляя волю, погружая в сладкую дрему.
   Когда острое лезвие проткнуло ему яремную вену, Верклофф уже ничего не почувствовал.
   Сначала Китайра подумала, что это силы возвращаются к ней, разливаясь по ослабевшим членам, окрашивая розовым бледную кожу и заставляя легкие жадно вбирать больше воздуха. Но способна ли одна лишь решимость, даже подкрепляемая ненавистью, делать такое с человеком? Девушка знала, что оживает ненадолго, что прилив сил сменится их упадком, как только…
   И тут Китайра ощутила присутствие Сефида. Первая пришедшая на ум мысль: так бывает в те минуты, когда наблюдаешь восход. Ты знаешь, где поднимется солнце, и если сумеешь дождаться, то увидишь, как светлеет горизонт, как черное становится пурпурным, пурпурное – красным, красное – оранжевым, желтым, а потом в небе появляется и само светило… Нечто похожее происходило и с грамматистом. Край неба окрасился Сефидом, и все мысли мгновенно устремились к нему в ожидании рассвета.
   Китайра поняла – он скоро наступит.
   Во рту у Поломы пересохло. Он попытался собрать хоть немного слюны, но страх высосал из него все, до последней капли.
   Мальвара стиснул рукоять сабли, чтобы никто не видел, как дрожат пальцы, но так и не придумал, что сделать с коленками. Впрочем, в темноте никто ничего не замечал. До него долетали крики и шум битвы, охватившей едва ли не весь остров. Сражение шло за его маленький городок. Бедный, несчастный Кидан…
   Полома огляделся. Его товарищи и соотечественники, вооруженные и готовые защищать свои дома, стояли рядом. Стояли в ожидании.
   Какая-то мысль не давала ему покоя, копошась в мозгу, как спрятавшаяся под полом мышь.
   Интересно было бы узнать, как обстоят дела у других. Мальвара нисколько не тревожился за Мэддина и Кадберна, даже несмотря на прозвучавший ранее взрыв. Эти двое представлялись ему несокрушимыми, словно скалы. Кевлерену в любом случае никто не сможет причинить зла, а Кадберн легко сумеет постоять за себя. С Госом тоже ничего не случится – он ведь профессиональный военный и командует профессиональными воинами. Гэлис Валера? В нее Полома верил беззаветно.
   Все эти люди сражались по разным причинам, ради своих собственных интересов, но, так или иначе, помогали защищать Кидан. Удивительные настали времена. Удивительные люди – эти хамилайцы…
   В памяти всплыло лицо Эриот. Жаль, не довелось видеть ее чаще. Симпатичная женщина, энергичная, да еще и с живым умом. Пожалуй, он мог бы завести от нее детей…
   Поломе вдруг пришло в голову, что Эриот в этот самый момент, может быть, тоже бьется не на жизнь, а на смерть. Он попытался представить ее сражающейся, но получилось плохо – жестянщинца никак не подходила для войны.
   И снова непонятное беспокойство отвлекло Мальвару от мыслей об Эриот.
   Сколько же его друзей погибнут, защищая город? Это их личный выбор, сказал себе Полома. Каждый принимал решение сам, по собственной воле. Люди сами связали свое будущее с будущим родины. Даже Эриот.
   Полома почесал голову рукоятью сабли. Должны ли его соратники связать свое будущее с будущим Кидана?
   Едва задав себе этот вопрос, он понял, что именно не давало ему покоя весь вечер. Единственными, кто не дрался за Кидан, были сами киданцы, а это значило, что кто бы ни победил, они все равно останутся в проигрыше. Что же он тогда за вождь?..
   – Пора выступать, – громко сказал Мальвара.
   Двое или трое стоявших рядом с ним людей недоуменно посмотрели на префекта.
   – Выступать? Куда?..
   – В помощь друзьям. Пора отбивать наш город.
   Он не стал смотреть, последует ли кто за ним. Сражение шло вокруг Цитадели, и исход его определялся на Длинном Мосту. Там-то Полома и хотел быть в эту ночь.
   Солдат удивленно захлопал глазами. Квенион, не мешкая ни секунды, вскинула огнестрел и выстрелила в упор.
   Отдача получилась сильной, приклад больно ударил девушку в живот, а стражник покатился вниз по ступенькам, оставляя за собой кровавый след. Не зная, как перезарядить оружие, Избранная отбросила огнестрел и подобрала другой, выпавший из рук солдата. На выстрел никто не прибежал. Это не было удивительно, учитывая доносящийся снаружи нескончаемый шум боя.
   – Что это было? – тревожно спросил Намойя.
   – Идемте, ваше высочество, опасность еще не миновала, – ответила Квенион, обрадованная тем, что к ее хозяину вернулся слух.
   Однако ей пришлось остановиться, чтобы восстановить сбившееся дыхание. На Намойю она старалась не смотреть: лицо Кевлерена обгорело до такой степени, что при первом взгляде на него девушку едва не вырвало.
   Так никого и не встретив, они прошли всю лестницу и оказались в главном зале, где и остановились. Просторное помещение было заполнено растерянными и напуганными людьми, главным образом женщинами и детьми. При этом, как ни странно, никто не плакал, не кричал; все прислушивались к долетающим из-за дверей звукам. Появление Намойи и Квенион прошло практически незамеченным, лишь несколько человек скользнули по ним равнодушным взглядом, но поднимать тревогу никто не стал. Намойю, по-видимому, никто просто не узнал. Скорее всего его приняли за раненного при взрыве хамилайского солдата.
   – В чем дело? – нетерпеливо спросил ее спутник. – Почему мы остановились?..
   – Разве вы не видите, ваше высо… – Тут она прикусила язык. – Мы в главном зале.
   – Все расплывается перед глазами, – признался Намойя.
   Перед ними расступались – никому не хотелось видеть изуродованное лицо или прикасаться к несчастному. Добравшись до двери, Квенион приоткрыла ее и выглянула наружу. В темнеющей бреши мелькали неясные фигуры.
   – Шанс есть, – шепнула она принцу. – Однако риск велик. У меня есть огнестрел, но чтобы стрелять, мне понадобятся обе руки. Держитесь за мой пояс и не отпускайте.
   Намойя что-то пробормотал, но Квенион уже не слушала. Чтобы выбраться из плена, им нужно было пройти через брешь в стене, избежав при этом нападения. Потом можно обратиться к кому-то из атакующих и попросить увести их из Кидана. План был не слишком удачным, и Избранная отлично это понимала, но ничего другого придумать не могла. Оставалась только ждать того мгновения, когда солдаты той или другой стороны отступят от бреши.
   Кадберн не знал, сколько прошло времени с момента начала сражения и много ли врагов полегло от его руки. Рукава Избранного до локтей пропитались кровью, лезвие палаша затупилось, и даже сам воздух превратился в кроваво-красный туман. И все равно он не останавливался и не отступал, ведомый одним лишь желанием: убить всех врагов на острове.
   Какой-то детина с широким коротким мечом вспрыгнул на груду камней и уже открыл рот, чтобы издать победный крик, но успел лишь прохрипеть что-то нечленораздельное – палаш Кадберна вошел ему между зубов. Место упавшего тут же занял другой: вертя над головой палицей, он шарил по сторонам свирепым взглядом. Кадберн дернул палаш, но клинок застрял. Избранный пнул врага в пах, вложив в удар столько силы, что кровожадного верзилу отбросило на несколько шагов вместе с булавой. К тому времени, когда Кадберну удалось высвободить палаш, ухватившись за рукоять двумя руками и наступив мертвецу ногой на физиономию, любитель проламывать черепа пришел в себя, но подняться уже не успел – Кадберн изо всей силы рубанул его по запястью.
   Бой давно уже перешел в рукопашную схватку, потому что порох и пули у хамилайцев кончились: они дрались, прикладами и саблями. Получалось не так уж плохо, и вскоре, впервые с начала сражения, брешь в стене полностью перешла в руки защищающейся стороны.
   Кадберн воспользовался затишьем, чтобы немного передохнуть. Внизу, на склоне, спускающемся к восточной оконечности острова, перегруппировывались неприятельские шеренги: хотя численное преимущество все еще оставалось на стороне атакующих, они заметно обессилели. Кадберн не сомневался, что и второй штурм будет успешно отражен. Еще дальше, на самом берегу, виднелись очертания лодок, на которых враг спустился по реке. Сколько их понадобится, чтобы оставшиеся в живых вернулись восвояси?
   – Еще разок поднажмем – и им конец, – бодро сказал стоящий рядом чумазый солдат со сломанным огнестрелом в одной руке и штыком в другой. Кадберн удивленно посмотрел на него: солдат, похоже, говорил совершенно серьезно.
   – Думаю, лучше подождать их здесь. На открытом пространстве, тем более в темноте преимущество будет за ними.
   – И то правда, – согласился солдат, оглядываясь. – Жаль, нет лонггонов. Живо бы смели их с острова.
   Кадберн сдержанно кивнул.
   Со стороны неприятельских порядков донесся крик: враг снова пошел на приступ.
   – Не терпится им, – пробормотал солдат.
   Кадберн сжал рукоять палаша – ему тоже не терпелось.
   Краем глаза он уловил какое-то движение и, повернувшись, увидел то, чего никак не ожидал увидеть: женщина с огнестрелом вела раненого мужчину, который держался за ее пояс. Лишь через несколько секунд он узнал в удаляющихся фигурах ривальдийского Кевлерена и его Избранную, но остановить их не успел – противник уже лез со всех сторон.
   Сражение на Кархее продолжалось. Эриот то дрожала от страха, то горела злостью, то парила на волне эйфории. Ничего не понимая в происходящем, она старалась не отставать от прорубавшегося через ряды противника Ардена, кричала, потому что кричали все, и таскала за собой тяжеленную кувалду. Дважды враг приблизился достаточно близко, чтобы Эриот могла пустить свое оружие в дело: в первый раз вес кувалды оказался слишком велик, и противник промчался мимо, даже не поняв, насколько близок он был к смерти. Во втором же случае она уронила молот на ногу неосторожному солдату и немало порадовалась, наблюдая за тем, как он, ускакав прочь на уцелевшей ноге, угодил под дубину пожилого колониста.
   Удивительно, что при всей суматохе и воинственном настрое с обеих сторон потерь поначалу было очень мало. Крики, толкотня, пинки и агрессивность – этого имелось в достатке, но энергия уходила главным образом в пот и бессмысленную суету. Эриот видела объяснение в неопытности одних и скверном вооружении других.
   Следуя за Арденом, она то и дело наступала на различные части тел и не подлежащие опознанию кровавые обрубки плоти, задыхаясь от смрадного запаха крови. В общем же до появления на поле боя белокурого демона во главе небольшого, но должным образом вооруженного отряда сражение шло ни шатко ни валко, а временами и почти замирало.
   Стратег – властная блондинка по имени Гэлис Валера – действовала энергично. Она вела воинов в наступление, отдавала приказы, распоряжалась, подгоняла. Одних колонистов Гэлис отправила латать стену; другим дала задание собирать брошенное врагом оружие.
   С ее появлением все изменилось, обороняющаяся сторона стала брать верх, а у Эриот появилась надежда, что она, держась Ардена, быть может, еще и выйдет из битвы живой.
   Самым большим откровением для жестянщицы стал тот факт, что большая часть воюющих – как с одной, так и с другой стороны – не проявляют особой активности, а просто стоят и ждут, когда боевые действия сами докатятся до них. Многие, устав с непривычки махать оружием, отходили в сторонку и наблюдали за происходящим, стараясь восстановить силы. В мерцающем свете нескольких факелов ночная баталия напоминала сцену из спектакля с участием ограниченного числа актеров, уродующих друг друга на глазах бурно переживающей публики.
   Впоследствии Эриот так и не смогла вспомнить, когда именно в ходе сражения произошел решающий перелом. В какой-то момент солдаты обеих сторон выстроились друг против друга двумя длинными шеренгами в широкой бреши между краями недостроенной стены. В следующий миг враг вдруг отступил: словно по команде, совершая запланированный маневр, напоминающий внезапную смену направления летящей стаи птиц, развернулся и устремился к берегу.
   Однако сил, чтобы преследовать противника, ни у кого не нашлось. На глазах у колонистов неприятельские солдаты скатились по склону и начали спускать свои лодки на воду, после чего на поле брани воцарилась гнетущая тишина, неестественность которой подчеркивали звуки далекого боя, доносящиеся со стороны Херриса, и жутковатый отсвет огромного пожара на противоположном берегу.
   Гос знал – самое трудное выпало на его долю. Атака уже увлекла Линседда – восторгом скорости, запахом крови, пьянящим ощущением бьющего в лицо ветра, звоном металла. Но он сдерживался, напоминая себе, что дело командира – не искать славу, а добыть победу.