Страница:
В Омеральтском университете Китайру признали лучшим грамматистом из всех, кто когда-либо здесь работал. Многие завидовали девушке, в то же время отдавая дань ее таланту. Теперь же Китайра была готова покинуть университет ради должности официального грамматиста в далекой заморской колонии…
В сотый раз Гэлис спросила себя: что подвигло ее подругу на этот шаг? Китайра не ладила с университетским начальством, и особенности с канцлером, но даже он с сожалением признал ее право отправиться в экспедицию. Гэлис поступила бы точно так же, будь она моложе – и в самом деле, она некогда так и поступила, отправившись на границу, – однако интеллектуалка Китайра, несмотря на свою готовность бросить вызов условностям, не отличалась особой храбростью. Она боится даже насекомых, напомнила себе Гэлис. Позапрошлой ночью Китайра просила ее убрать жука со стены спальни…
– Я их с детства боюсь, – призналась девушка, виновато пожав плечами. – Наверное, все из-за того, что у них слишком много ног…
Вспомнив об этом, Гэлис улыбнулась. Похоже, если ты любишь, то начинаешь с нежностью относиться даже к слабостям близкого человека.
Когда Китайра пыталась объяснить Гэлис причину, по которой она захотела покинуть университет, в ее речи звучали такие слова, как «страх» и «клаустрофобия». Девушке-грамматисту казалось, что ей не хватает воздуха, что она похоронена под тяжким бременем преподавательских проблем и городской жизни. Ей хотелось простора и бескрайних горизонтов; она надеялась, что жизнь в колонии предоставит ей такую возможность. Стратег отчасти понимала и соглашалась со всем этим и все же ощущала нешуточное беспокойство по поводу реакции Китайры на то, что колония будет основана в Новой Земле, а не на острове Каел. В ответ на прямой вопрос Гэлис Китайра призналась, что заподозрила это еще с самого начала, после разговора с канцлером.
– Тогда почему же ты позволила мне отправиться на аудиенцию к принцу, если чувствовала, что колония будет основана неизвестно где?
Китайра виновато опустила глаза.
– Я хотела сказать тебе, но боялась, что ты откажешься поехать туда, если узнаешь, что цель экспедиции – Новая Земля. Следовало подождать и точно выяснить, возьмут нас или нет…
– С какой стати ты решила, что я передумаю, узнав об этом?
– Нет никаких сомнений в том, что военный конфликт Хамилая с Ривальдом состоится. – Китайра на мгновение замолчала, а затем продолжила, глядя в сторону: – Я имею в виду, после всего того, что ты пережила на границе…
Прежде чем подруга успела еще что-либо сказать, Гэлис выбежала из комнаты.
Чуть позже раскаяние Китайры заставило Гэлис с легким сердцем простить ее, но случившееся стало их первой размолвкой, первым разладом в, как казалось, идеальных взаимоотношениях. Это напомнило стратегу о том, что ничто в мире не совершенно.
Колокола зазвонили вновь. Гэлис задумчиво смотрела на студентов и преподавателей, возвращавшихся в аудитории.
Солнце уже стояло прямо над головой. Далеко на западе над Вардарскими горами висели тучи; небо над ними было серым от пелены дождя. Если западный ветер не разгонит облака, то после обеда ливень обрушится и на Омеральт.
Впрочем, хороший дождь не помешает. С высоты своего наблюдательного пункта Гэлис видела, что улицы и здания выглядят неухоженными и запущенными. Ливень смоет грязь и вернет Омеральту сверкающую улыбку.
Гэлис вспомнила, как она, новоиспеченный стратег, в двадцать один год покинула родной город, отправившись к границе. Ей пришлось целый день ехать по нагорью в южном направлении, но так и не удалось приблизиться к его краю. Когда солнце стало опускаться за линию гор, девушка оглянулась на город, сияющий подобно драгоценному камню. Помнится, она тогда расплакалась; сейчас от этого воспоминания ее сердце наполнилось печалью, ведь через несколько месяцев ей предстоит вновь покинуть город – возможно, навсегда.
Гэлис сердито приказала себе отбросить сентиментальность. Пусть в ее будущем и не будет Омеральта, но кто знает, какие неведомые чудеса ждут в Новой Земле. Заморский континент практически не был изучен. До стратега доходили лишь не слишком достоверные истории, откровенные мифы и полные невероятных преувеличений байки торговцев и моряков. Флотские офицеры, побывавшие в тех краях, рассказывали о тамошних людях, животных и растениях, однако никто так и не удосужился запомнить или написать их названия. Новая Земля представляла для империи пока еще неясную ценность; она обещала новые возможности, но в равной степени предполагала и новые опасности.
Гэлис похлопала по белому камню башни, которая прочностью и надежностью напоминала такую же прочную и столь же надежную Хамилайскую империю.
В Омеральте в жизни Гэлис мало что менялось. Однако предстоящее путешествие определит всю ее последующую судьбу. Каждый день станет преподносить нечто неожиданное, чудесное. И Гэлис посчастливится начать в том далеком краю новую жизнь, которую вместе с ней разделит ее возлюбленная Китайра.
Как раз в этот момент стратег увидела свою подругу посреди почти пустого дворика – Китайра оживленно разговаривала с канцлером Малусом Майкомом. По ее виду Гэлис предположила, что грамматист чем-то рассержена.
Гос Линседд понимал, что он ничем не командует, разве что письменным столом, за которым сидит, однако сегодня даже это утверждение казалось спорным. Перед ним лежали кипы бумаг, которые напоминали неприступные горные вершины, грозящие неминуемым оползнем.
«Все, что тебе нужно сделать, – лишь прочитать и подписать», – сказал он себе, решительно заточил новое гусиное перо, обмакнул в чернила и вытащил первый лист.
– Отчет из казарм Аджайзер, – пробормотал Гос, читая заголовок.
Он заметил, что многие люди, обучившиеся грамоте во взрослом возрасте, часто проговаривают слова вслух, когда читают. Краем глаза Линседд заметил Родера, знакомого клерка, – тот надменно поджал губы, словно манера чтения Госа вызвала у него неудовольствие. По крайней мере в этой работе есть хоть какие-то преимущества, подумал Линседд и снова уткнулся в бумагу.
– «Включая запрос, прилагаемый к данному письму: кожа для сапог, точильные камни…»
За окном пели птицы.
– «… ремни и каолин…»
Ветер, скорее всего западный, ударил в стены военного ведомства. Гос поднял глаза и увидел, что через верхний ряд окон струится солнечный свет.
«Смотри только на бумаги», – приказал он себе.
– «… и прочие запросы…»
Линседд с раздражением отбросил лист. Забавное словосочетание – «запрос на запросы». Утомленный бюрократическим идиотизмом, Гос не мог читать дальше. Его охватило отчаяние; он почувствовал себя связанным по рукам и ногам. Захотелось сбросить с ног сапоги и расстегнуть мундир. Захотелось выбежать на улицу. Захотелось…
Линседд резко встал, грохнув стулом. Родер неодобрительно посмотрел на него. Гос ответил злым взглядом и вышел из кабинета.
Другие клерки глядели ему вслед – кое-кто даже с нескрываемой завистью.
Линседд вышел в большой зал. Скульптурные изображения героев прошлого весьма неприветливо взирали на него. Шаги Госа эхом отдавались от мраморного пола. Завидев офицера, стражники взяли на караул.
Он вышел во внешний двор, где возвышалась огромная конная статуя императора Ричера. Один из старших офицеров изумленно посмотрел на Госа, когда тот прошел мимо и не поприветствовал его согласно уставу. Теперь Линседд находился на территории дворца; подойдя к западной стене, он перелез через нее, остановился и глубоко вздохнул.
«Что я здесь делаю?» – спросил он себя. Вернулось чувство отчаяния, усугубившееся тем, что выхода из этой ситуации Гос себе не представлял. Он мог быть командиром в экспедиции Мэддина. Мог стать свободным от военного ведомства, свободным от Родера и всех прочих чиновников, свободным от бланков запросов на запросы и вышестоящего начальства, которое вряд ли за свою жизнь убило кого-то крупнее таракана или оседлало кого-нибудь, кроме дешевой потаскухи.
Тем не менее…
Линседд стукнул себя кулаком по лбу. Тем не менее – что?..
И тем не менее Мэддин, вероятно, думал, что Гос с радостью примет его предложение, надеялся, что все может быть так же, как и раньше, когда он отдавал приказы, а Гос беспрекословно ему повиновался. С тех пор Линседду уже доводилось командовать самому. Он стал офицером, нередко водил солдат в бой, нес ответственность за их жизни. Гос отвык всецело находиться в распоряжении Кевлеренов.
«Прошло двенадцать лет, мой генерал. За двенадцать лет многое изменилось. Я тоже изменился».
Гос глубоко вздохнул и задумался. Целиком изменилась империя. Мы больше не воюем, но пересекаем незримые границы и берем измором города и деревни. То же самое делает и Ривальд. Впрочем, все лучше, чем протирать штаны за письменным столом с пером в руке вместо меча, копья или огнестрела.
«Однако Мэддин предлагает мне кое-что еще более интересное», – подумал Гос, чувствуя себя полным идиотом из-за того, что сразу не принял предложение принца. Конечно, ему хотелось вырваться из проклятого военного ведомства; просто он не собирался бежать оттуда сломя голову только потому, что об этом попросил его прежний господин. Кроме того, утаивание принцем важных сведений оставило в душе Линседда неприятный осадок. Когда они были молоды и плечом к плечу сражались с врагом, между ними не существовало никаких секретов. Сейчас же, несмотря на заверения Кадберна, Гос не мог избавиться от ощущения, что Мэддин не доверяет ему и отказывается посвящать его в свои тайны.
«Уж не потому ли, – подумал Линседд, – что принц понял: я знаю, из-за чего вся эта секретность». Существовало лишь одно место, которое требовало присутствия военачальника со способностями Мэддина, такого количества солдат и такого человека, как Полома Мальвара, – Новая Земля. Госу вспомнились ходившие в военном ведомстве слухи по поводу принца из далекого города, вынужденного покинуть родину из-за интриг предателей-соотечественников и вторжения ривальдийцев.
И все же Гос не доверял Мэддину. Их взаимоотношения изменились. Он стал офицером самостоятельно, без протекции принца, получив звание исключительно благодаря собственным заслугам.
Гос невесело рассмеялся. Благодаря собственным заслугам угодил в военное ведомство, прямо за канцелярский стол… Принять предложение принца – все равно что навсегда отказаться от карьеры боевого офицера. Линседд получал одно звание за другим, опережая на карьерной лестнице многих аристократов. Ради высокого звания он покинул границу, потеряв возможность дальнейшего продвижения по военной службе. Ему не раз доводилось слышать рассказы о том, что такие вещи случались с другими офицерами незнатного происхождения, но Гос не верил, что подобное произойдет именно с ним.
Сумеет ли он отклонить просьбу Мэддина Кевлерена? По крайней мере надо проявить решительность и независимость. Возможно – всего лишь возможно! – он найдет способ сам распоряжаться своей судьбой в Новой Земле – если, конечно, там будет, чем распоряжаться.
Гос вздохнул и, по-прежнему обуреваемый сомнениями, зашагал обратно к привычной кипе бумаг.
– Я знаю, что мне уже много лет, господа, – сказал плотник, лысый круглолицый старик с крупным носом. – Но если в такой экспедиции возникнут непредвиденные обстоятельства, то даже человек почтенного возраста, знающий тонкости своего ремесла, сможет принести немалую пользу.
Он говорил очень грамотно, что было необычно для людей его профессии и никак не вязалось с грубым акцентом. Полома Мальнара догадался, что старика кто-то обучил правильной речи – сын или дочь, которые получили образование, или кто-то из друзей или соседей. Бывший префект понял, что подобное усилие со стороны плотника вызывает к нему симпатию, хотя и не может компенсировать его преклонный возраст.
Со своего места в темном конце коридора он посмотрел на трех чиновников, беседующих с претендентами на участие в экспедиции. Похоже, все трое порядком утомились, и поэтому никто из них не удостоил старика одобрительной улыбкой.
– Например? – спросил один из чиновников.
– Простите, я вас не понял.
– Можете привести нам пример непредвиденных обстоятельств, в которых плотник может оказать помощь?
Старик на мгновение растерялся. Он нахмурил лоб, пытаясь найти ответ, потом открыл рот, но слова как будто застряли у него в горле.
– Белвит! Отвечайте! – поторопил его чиновник, заглянув в лежащие перед ним листы, чтобы узнать имя старика.
– Если корабль сядет на мель, – внезапно нашелся плотник, – то нужно будет подготовить древесину для починки, однако вначале она должна пропитаться водой, на что уйдет три лунных цикла. Если не сделать этого, доски станут гнить, и палуба начнет прогибаться под ногами. А это, уверяю вас, очень неприятно. Еще понадобится верфь для строительства, время для просушки древесины…
По всей видимости, он остался доволен своим ответом, и Полома не мог не порадоваться за него.
– Хорошо, – ответил чиновник. – Спасибо за то, что пришли, Белвит. Мы сообщим вам о своем решении.
Плотник встал; казалось, он не знал, что делать дальше. Потом старик нервно улыбнулся беззубым ртом, провел рукой по лбу, словно откидывая с глаз несуществующую прядь волос, и покинул комнату.
Пока трое чиновников совещались друг с другом, Полома, медленно выводя малознакомые хамилайские буквы, написал слово «да» рядом с именем плотника в своем блокноте. Ну и трудный же у них язык, подумал бывший префект. Зачем они используют так много точек и тире? Поскольку он должен был предоставить Мэддину отчет о проведении собеседования, то не мог воспользоваться своим родным языком.
Да, хотя плотник Белвит и стар, он страстно желает принять участие в экспедиции; кроме того, знает, о чем говорит. «Иначе она начнет гнить». Голос трудяги, простой и бесхитростный, напоминал голоса соотечественников Мальвары. «А это, уверяю вас, очень неприятно».
Полома рассмеялся.
Трое чиновников одновременно повернули головы в его сторону и с упреком посмотрели на бывшего префекта. Полома вежливо улыбнулся в ответ.
– Кто следующий? – спросил он.
– На сегодня хватит, – ответил чиновник, сидевший ближе всех к нему, и встал. Остальные двое тоже поднялись из-за стола.
Взяв бумаги, они направились к выходу.
– Завтра в такое же время? – уточнил Полома.
На его вопрос не последовало никакого ответа. Мальвара вздохнул. Он уже привык к заносчивым манерам и презрительно-высокомерным взглядам имперских чиновников. Если бы их мнение что-то решало, они бы вообще запретили ему посещать собеседования, однако Мэддин настоял на его присутствии – в конце концов, кто, как не префект Мальвара, может отобрать подходящих кандидатов для экспедиции в Новую Землю?.. Тем не менее его участие в подобных собеседованиях держалось в тайне.
Полома тяжело вздохнул и тоже направился к выходу.
Его остановил незнакомый женский голос:
– Послушайте!
Мальвара поднял глаза и увидел, что из-за двери осторожно выглядывает молодая женщина; ее волосы были аккуратно заправлены под шляпку.
– Что вам угодно?
– Скажите, здесь проводится отбор будущих колонистов… ну, тех самых, которые отправляются на остров Каел? – спросила незнакомка.
– Да, здесь, – настороженно ответил Полома.
Женщина сделала шаг вперед – невысокая и совсем молоденькая. У нее были широкие бедра и маленькая грудь. Казалось, девушка не знает, куда деть руки: она то прятала их за спину, то складывала на животе, то вызывающе упирала в бока.
– Могу я вам чем-нибудь помочь?
– Я пришла для того… я хочу… хочу, чтобы меня взяли в экспедицию.
– Я не имею права выбирать участников экспедиции, – ответил Полома как можно более доброжелательно. – Насколько мне известно, на сегодня собеседование окончено.
– Они уже нашли жестянщика? – перебила девушка, подходя ближе.
Полома удивленно заморгал.
– Кого?..
– Жестянщика.
Сбитый с толку ее голосом, поразительно взрослым и уверенным для столь юной особы, Мальвара начал рыться в своих бумагах. Та-ак… Он присутствовал на собеседовании с пивоваром, булочником, мясником, медником, пильщиком, лекарем, мастером по изготовлению луков и стрел… Завтра комиссия будет выбирать хирурга, чеканщика монет, конюха, гончара, оружейника, изготовителя котлов. И кузнеца. О жестянщике речь не шла.
– Кажется, в списке такой профессии нет. Может быть, этим занимается другое ведомство…
– Это такое нужное ремесло, господин, – вновь перебила Полому девушка. – Удивительно, что его нет в списке ремесленников, которых вы берете с собой.
Мальвара ощутил непонятное волнение. Он не знал, как вести себя с настырной незнакомкой.
– Я не говорил, что отправляюсь туда…
– Но вы не из этих краев, сударь, – торопливо произнесла она извиняющимся тоном. – Вы – заморский принц? Принц из далекой страны?
Полома с трудом сдержал улыбку. Ему нравилось это определение. Конечно же, оно было скорее преувеличением, чем правдой. Впрочем, Мальвара еще раз напомнил себе, что его участие в экспедиции должно храниться в тайне.
– А чем же занимается жестянщик? – спросил он.
– Я выполняю разные изделия из металла.
– Ах, – с улыбкой ответил Полома, – значит, вы кузнец.
– Нет. Кузнец делает вещи, нужные для фермеров и всадников, в основном он работает с железом. А жестянщик изготавливает домашнюю утварь – черпаки и ложки, ножи, горшки и кастрюли – и использует различные металлы и сплавы…
– А, лудильщик! – воскликнул Полома, обрадованный тем, что наконец-то понял ее.
– Да нет же, – с досадой возразила девушка. В ее голосе слышалась скрытая сила и решимость. – Лудильщик занимается починкой тех вещей, которые я делаю.
Мальвара не сумел скрыть замешательства. В Кидане люди сами изготавливали предметы домашнего обихода. Они просто просили кузнеца вырезать кусок металла нужного размера, а пильщика – отпилить кусок доски. Вряд ли в новой колонии потребуются услуги жестянщика.
– Извините, – твердо произнес он. – Вряд ли у нас есть вакансия жестянщика.
– Потому что я женщина, да?
Действительно, Полома считал, что работать с металлом и горном – типично мужская работа.
– Не в этом дело…
– Вы хотите, чтобы ваши колонисты ели руками? А как насчет нормальных тарелок?
– Я уверен, что мы… то есть они… возьмут столовые принадлежности с собой, – простодушно ответил Полома.
Молодая женщина покраснела.
– Я знаю толк в своем деле, – сказала она.
– О, я уверен.
– Меня всему научил отец.
– Не сомневаюсь.
– В Омеральте не хотят покупать посуду, изготовленную женщиной.
– У вас случайно нет брата?
– У меня вообще нет семьи.
«Мне очень жаль», – чуть было не сказал Полома, проникшись сочувствием к девушке. Он должен быть непреклонным. Не стоит обнадеживать ее.
– Простите, я вряд ли смогу вам помочь.
Девушка понимающе кивнула.
– Господин, не скажите ли вы мне, где набирают чернорабочих?
Полома развел руками.
– Извините, я не знаю…
– Меня зовут Эриот Флитвуд, – торопливо вставила девушка. – Если бы вы назвали им мое имя…
– Извините…
– Я была бы очень признательна, – в который раз перебила она, затем резко повернулась и вышла из комнаты, словно попытка убедить непреклонного нанимателя внезапно отняла у нее все силы.
Мальвара смотрел ей вслед с интересом, однако интерес этот оказался не настолько велик, чтобы окликнуть девушку.
Впрочем, бывший префект был поражен страстным желанием столь юного создания навсегда покинуть родные места – вполне возможно, что она за свою короткую жизнь не видела ничего, кроме этого города – и отправиться на край земли для того, чтобы делать кухонную утварь. Во всем этом было нечто нелепое.
Мальвара горько рассмеялся. Нелепое… по сравнению с чем? По сравнению с Поломой Мальвара, изгнанником, готовым привести чужаков в родную страну в обмен на формальное руководство под сюзеренитетом хамилайской императрицы? По крайней мере амбиции юной Эриот простирались не так далеко, как его собственные…
Эриот Флитвуд, повторил он про себя и медленно – потому что это было гораздо сложнее, чем начертать слово «да» – записал ее имя в самом низу списка.
Закончив, Мальвара посмотрел на эти два слова, как будто в них содержалось нечто такое, что могло бы что-то поведать ему об этой женщине. Или девушке. Полома затруднился определить, сколько ей лет. Все хамилайцы казались ему одного возраста. Однако написанные им слова оставались лишь набором точек, тире и закорючек.
Мальвара написал имя девушки буквами своего алфавита. У него возникло ощущение, будто он пользуется чужой письменностью, и Полома задумался над тем, что сделала с ним ссылка: бывший префект словно застрял где-то на полпути между Хамилаем и Киданом, так и не став частью ни первого, ни второго.
Честно говоря, записанное киданскими буквами имя «Эриот Флитвуд» выглядело весьма мило и зрительно очень понравилось Поломе.
Да, стоит замолвить за нее словечко, если представится такая возможность. Мальвара отложил перо и подумал – правда, без особой надежды – о том, что юная жестянщица все-таки сможет отправиться в новую колонию.
ГЛАВА 5
В сотый раз Гэлис спросила себя: что подвигло ее подругу на этот шаг? Китайра не ладила с университетским начальством, и особенности с канцлером, но даже он с сожалением признал ее право отправиться в экспедицию. Гэлис поступила бы точно так же, будь она моложе – и в самом деле, она некогда так и поступила, отправившись на границу, – однако интеллектуалка Китайра, несмотря на свою готовность бросить вызов условностям, не отличалась особой храбростью. Она боится даже насекомых, напомнила себе Гэлис. Позапрошлой ночью Китайра просила ее убрать жука со стены спальни…
– Я их с детства боюсь, – призналась девушка, виновато пожав плечами. – Наверное, все из-за того, что у них слишком много ног…
Вспомнив об этом, Гэлис улыбнулась. Похоже, если ты любишь, то начинаешь с нежностью относиться даже к слабостям близкого человека.
Когда Китайра пыталась объяснить Гэлис причину, по которой она захотела покинуть университет, в ее речи звучали такие слова, как «страх» и «клаустрофобия». Девушке-грамматисту казалось, что ей не хватает воздуха, что она похоронена под тяжким бременем преподавательских проблем и городской жизни. Ей хотелось простора и бескрайних горизонтов; она надеялась, что жизнь в колонии предоставит ей такую возможность. Стратег отчасти понимала и соглашалась со всем этим и все же ощущала нешуточное беспокойство по поводу реакции Китайры на то, что колония будет основана в Новой Земле, а не на острове Каел. В ответ на прямой вопрос Гэлис Китайра призналась, что заподозрила это еще с самого начала, после разговора с канцлером.
– Тогда почему же ты позволила мне отправиться на аудиенцию к принцу, если чувствовала, что колония будет основана неизвестно где?
Китайра виновато опустила глаза.
– Я хотела сказать тебе, но боялась, что ты откажешься поехать туда, если узнаешь, что цель экспедиции – Новая Земля. Следовало подождать и точно выяснить, возьмут нас или нет…
– С какой стати ты решила, что я передумаю, узнав об этом?
– Нет никаких сомнений в том, что военный конфликт Хамилая с Ривальдом состоится. – Китайра на мгновение замолчала, а затем продолжила, глядя в сторону: – Я имею в виду, после всего того, что ты пережила на границе…
Прежде чем подруга успела еще что-либо сказать, Гэлис выбежала из комнаты.
Чуть позже раскаяние Китайры заставило Гэлис с легким сердцем простить ее, но случившееся стало их первой размолвкой, первым разладом в, как казалось, идеальных взаимоотношениях. Это напомнило стратегу о том, что ничто в мире не совершенно.
Колокола зазвонили вновь. Гэлис задумчиво смотрела на студентов и преподавателей, возвращавшихся в аудитории.
Солнце уже стояло прямо над головой. Далеко на западе над Вардарскими горами висели тучи; небо над ними было серым от пелены дождя. Если западный ветер не разгонит облака, то после обеда ливень обрушится и на Омеральт.
Впрочем, хороший дождь не помешает. С высоты своего наблюдательного пункта Гэлис видела, что улицы и здания выглядят неухоженными и запущенными. Ливень смоет грязь и вернет Омеральту сверкающую улыбку.
Гэлис вспомнила, как она, новоиспеченный стратег, в двадцать один год покинула родной город, отправившись к границе. Ей пришлось целый день ехать по нагорью в южном направлении, но так и не удалось приблизиться к его краю. Когда солнце стало опускаться за линию гор, девушка оглянулась на город, сияющий подобно драгоценному камню. Помнится, она тогда расплакалась; сейчас от этого воспоминания ее сердце наполнилось печалью, ведь через несколько месяцев ей предстоит вновь покинуть город – возможно, навсегда.
Гэлис сердито приказала себе отбросить сентиментальность. Пусть в ее будущем и не будет Омеральта, но кто знает, какие неведомые чудеса ждут в Новой Земле. Заморский континент практически не был изучен. До стратега доходили лишь не слишком достоверные истории, откровенные мифы и полные невероятных преувеличений байки торговцев и моряков. Флотские офицеры, побывавшие в тех краях, рассказывали о тамошних людях, животных и растениях, однако никто так и не удосужился запомнить или написать их названия. Новая Земля представляла для империи пока еще неясную ценность; она обещала новые возможности, но в равной степени предполагала и новые опасности.
Гэлис похлопала по белому камню башни, которая прочностью и надежностью напоминала такую же прочную и столь же надежную Хамилайскую империю.
В Омеральте в жизни Гэлис мало что менялось. Однако предстоящее путешествие определит всю ее последующую судьбу. Каждый день станет преподносить нечто неожиданное, чудесное. И Гэлис посчастливится начать в том далеком краю новую жизнь, которую вместе с ней разделит ее возлюбленная Китайра.
Как раз в этот момент стратег увидела свою подругу посреди почти пустого дворика – Китайра оживленно разговаривала с канцлером Малусом Майкомом. По ее виду Гэлис предположила, что грамматист чем-то рассержена.
Гос Линседд понимал, что он ничем не командует, разве что письменным столом, за которым сидит, однако сегодня даже это утверждение казалось спорным. Перед ним лежали кипы бумаг, которые напоминали неприступные горные вершины, грозящие неминуемым оползнем.
«Все, что тебе нужно сделать, – лишь прочитать и подписать», – сказал он себе, решительно заточил новое гусиное перо, обмакнул в чернила и вытащил первый лист.
– Отчет из казарм Аджайзер, – пробормотал Гос, читая заголовок.
Он заметил, что многие люди, обучившиеся грамоте во взрослом возрасте, часто проговаривают слова вслух, когда читают. Краем глаза Линседд заметил Родера, знакомого клерка, – тот надменно поджал губы, словно манера чтения Госа вызвала у него неудовольствие. По крайней мере в этой работе есть хоть какие-то преимущества, подумал Линседд и снова уткнулся в бумагу.
– «Включая запрос, прилагаемый к данному письму: кожа для сапог, точильные камни…»
За окном пели птицы.
– «… ремни и каолин…»
Ветер, скорее всего западный, ударил в стены военного ведомства. Гос поднял глаза и увидел, что через верхний ряд окон струится солнечный свет.
«Смотри только на бумаги», – приказал он себе.
– «… и прочие запросы…»
Линседд с раздражением отбросил лист. Забавное словосочетание – «запрос на запросы». Утомленный бюрократическим идиотизмом, Гос не мог читать дальше. Его охватило отчаяние; он почувствовал себя связанным по рукам и ногам. Захотелось сбросить с ног сапоги и расстегнуть мундир. Захотелось выбежать на улицу. Захотелось…
Линседд резко встал, грохнув стулом. Родер неодобрительно посмотрел на него. Гос ответил злым взглядом и вышел из кабинета.
Другие клерки глядели ему вслед – кое-кто даже с нескрываемой завистью.
Линседд вышел в большой зал. Скульптурные изображения героев прошлого весьма неприветливо взирали на него. Шаги Госа эхом отдавались от мраморного пола. Завидев офицера, стражники взяли на караул.
Он вышел во внешний двор, где возвышалась огромная конная статуя императора Ричера. Один из старших офицеров изумленно посмотрел на Госа, когда тот прошел мимо и не поприветствовал его согласно уставу. Теперь Линседд находился на территории дворца; подойдя к западной стене, он перелез через нее, остановился и глубоко вздохнул.
«Что я здесь делаю?» – спросил он себя. Вернулось чувство отчаяния, усугубившееся тем, что выхода из этой ситуации Гос себе не представлял. Он мог быть командиром в экспедиции Мэддина. Мог стать свободным от военного ведомства, свободным от Родера и всех прочих чиновников, свободным от бланков запросов на запросы и вышестоящего начальства, которое вряд ли за свою жизнь убило кого-то крупнее таракана или оседлало кого-нибудь, кроме дешевой потаскухи.
Тем не менее…
Линседд стукнул себя кулаком по лбу. Тем не менее – что?..
И тем не менее Мэддин, вероятно, думал, что Гос с радостью примет его предложение, надеялся, что все может быть так же, как и раньше, когда он отдавал приказы, а Гос беспрекословно ему повиновался. С тех пор Линседду уже доводилось командовать самому. Он стал офицером, нередко водил солдат в бой, нес ответственность за их жизни. Гос отвык всецело находиться в распоряжении Кевлеренов.
«Прошло двенадцать лет, мой генерал. За двенадцать лет многое изменилось. Я тоже изменился».
Гос глубоко вздохнул и задумался. Целиком изменилась империя. Мы больше не воюем, но пересекаем незримые границы и берем измором города и деревни. То же самое делает и Ривальд. Впрочем, все лучше, чем протирать штаны за письменным столом с пером в руке вместо меча, копья или огнестрела.
«Однако Мэддин предлагает мне кое-что еще более интересное», – подумал Гос, чувствуя себя полным идиотом из-за того, что сразу не принял предложение принца. Конечно, ему хотелось вырваться из проклятого военного ведомства; просто он не собирался бежать оттуда сломя голову только потому, что об этом попросил его прежний господин. Кроме того, утаивание принцем важных сведений оставило в душе Линседда неприятный осадок. Когда они были молоды и плечом к плечу сражались с врагом, между ними не существовало никаких секретов. Сейчас же, несмотря на заверения Кадберна, Гос не мог избавиться от ощущения, что Мэддин не доверяет ему и отказывается посвящать его в свои тайны.
«Уж не потому ли, – подумал Линседд, – что принц понял: я знаю, из-за чего вся эта секретность». Существовало лишь одно место, которое требовало присутствия военачальника со способностями Мэддина, такого количества солдат и такого человека, как Полома Мальвара, – Новая Земля. Госу вспомнились ходившие в военном ведомстве слухи по поводу принца из далекого города, вынужденного покинуть родину из-за интриг предателей-соотечественников и вторжения ривальдийцев.
И все же Гос не доверял Мэддину. Их взаимоотношения изменились. Он стал офицером самостоятельно, без протекции принца, получив звание исключительно благодаря собственным заслугам.
Гос невесело рассмеялся. Благодаря собственным заслугам угодил в военное ведомство, прямо за канцелярский стол… Принять предложение принца – все равно что навсегда отказаться от карьеры боевого офицера. Линседд получал одно звание за другим, опережая на карьерной лестнице многих аристократов. Ради высокого звания он покинул границу, потеряв возможность дальнейшего продвижения по военной службе. Ему не раз доводилось слышать рассказы о том, что такие вещи случались с другими офицерами незнатного происхождения, но Гос не верил, что подобное произойдет именно с ним.
Сумеет ли он отклонить просьбу Мэддина Кевлерена? По крайней мере надо проявить решительность и независимость. Возможно – всего лишь возможно! – он найдет способ сам распоряжаться своей судьбой в Новой Земле – если, конечно, там будет, чем распоряжаться.
Гос вздохнул и, по-прежнему обуреваемый сомнениями, зашагал обратно к привычной кипе бумаг.
– Я знаю, что мне уже много лет, господа, – сказал плотник, лысый круглолицый старик с крупным носом. – Но если в такой экспедиции возникнут непредвиденные обстоятельства, то даже человек почтенного возраста, знающий тонкости своего ремесла, сможет принести немалую пользу.
Он говорил очень грамотно, что было необычно для людей его профессии и никак не вязалось с грубым акцентом. Полома Мальнара догадался, что старика кто-то обучил правильной речи – сын или дочь, которые получили образование, или кто-то из друзей или соседей. Бывший префект понял, что подобное усилие со стороны плотника вызывает к нему симпатию, хотя и не может компенсировать его преклонный возраст.
Со своего места в темном конце коридора он посмотрел на трех чиновников, беседующих с претендентами на участие в экспедиции. Похоже, все трое порядком утомились, и поэтому никто из них не удостоил старика одобрительной улыбкой.
– Например? – спросил один из чиновников.
– Простите, я вас не понял.
– Можете привести нам пример непредвиденных обстоятельств, в которых плотник может оказать помощь?
Старик на мгновение растерялся. Он нахмурил лоб, пытаясь найти ответ, потом открыл рот, но слова как будто застряли у него в горле.
– Белвит! Отвечайте! – поторопил его чиновник, заглянув в лежащие перед ним листы, чтобы узнать имя старика.
– Если корабль сядет на мель, – внезапно нашелся плотник, – то нужно будет подготовить древесину для починки, однако вначале она должна пропитаться водой, на что уйдет три лунных цикла. Если не сделать этого, доски станут гнить, и палуба начнет прогибаться под ногами. А это, уверяю вас, очень неприятно. Еще понадобится верфь для строительства, время для просушки древесины…
По всей видимости, он остался доволен своим ответом, и Полома не мог не порадоваться за него.
– Хорошо, – ответил чиновник. – Спасибо за то, что пришли, Белвит. Мы сообщим вам о своем решении.
Плотник встал; казалось, он не знал, что делать дальше. Потом старик нервно улыбнулся беззубым ртом, провел рукой по лбу, словно откидывая с глаз несуществующую прядь волос, и покинул комнату.
Пока трое чиновников совещались друг с другом, Полома, медленно выводя малознакомые хамилайские буквы, написал слово «да» рядом с именем плотника в своем блокноте. Ну и трудный же у них язык, подумал бывший префект. Зачем они используют так много точек и тире? Поскольку он должен был предоставить Мэддину отчет о проведении собеседования, то не мог воспользоваться своим родным языком.
Да, хотя плотник Белвит и стар, он страстно желает принять участие в экспедиции; кроме того, знает, о чем говорит. «Иначе она начнет гнить». Голос трудяги, простой и бесхитростный, напоминал голоса соотечественников Мальвары. «А это, уверяю вас, очень неприятно».
Полома рассмеялся.
Трое чиновников одновременно повернули головы в его сторону и с упреком посмотрели на бывшего префекта. Полома вежливо улыбнулся в ответ.
– Кто следующий? – спросил он.
– На сегодня хватит, – ответил чиновник, сидевший ближе всех к нему, и встал. Остальные двое тоже поднялись из-за стола.
Взяв бумаги, они направились к выходу.
– Завтра в такое же время? – уточнил Полома.
На его вопрос не последовало никакого ответа. Мальвара вздохнул. Он уже привык к заносчивым манерам и презрительно-высокомерным взглядам имперских чиновников. Если бы их мнение что-то решало, они бы вообще запретили ему посещать собеседования, однако Мэддин настоял на его присутствии – в конце концов, кто, как не префект Мальвара, может отобрать подходящих кандидатов для экспедиции в Новую Землю?.. Тем не менее его участие в подобных собеседованиях держалось в тайне.
Полома тяжело вздохнул и тоже направился к выходу.
Его остановил незнакомый женский голос:
– Послушайте!
Мальвара поднял глаза и увидел, что из-за двери осторожно выглядывает молодая женщина; ее волосы были аккуратно заправлены под шляпку.
– Что вам угодно?
– Скажите, здесь проводится отбор будущих колонистов… ну, тех самых, которые отправляются на остров Каел? – спросила незнакомка.
– Да, здесь, – настороженно ответил Полома.
Женщина сделала шаг вперед – невысокая и совсем молоденькая. У нее были широкие бедра и маленькая грудь. Казалось, девушка не знает, куда деть руки: она то прятала их за спину, то складывала на животе, то вызывающе упирала в бока.
– Могу я вам чем-нибудь помочь?
– Я пришла для того… я хочу… хочу, чтобы меня взяли в экспедицию.
– Я не имею права выбирать участников экспедиции, – ответил Полома как можно более доброжелательно. – Насколько мне известно, на сегодня собеседование окончено.
– Они уже нашли жестянщика? – перебила девушка, подходя ближе.
Полома удивленно заморгал.
– Кого?..
– Жестянщика.
Сбитый с толку ее голосом, поразительно взрослым и уверенным для столь юной особы, Мальвара начал рыться в своих бумагах. Та-ак… Он присутствовал на собеседовании с пивоваром, булочником, мясником, медником, пильщиком, лекарем, мастером по изготовлению луков и стрел… Завтра комиссия будет выбирать хирурга, чеканщика монет, конюха, гончара, оружейника, изготовителя котлов. И кузнеца. О жестянщике речь не шла.
– Кажется, в списке такой профессии нет. Может быть, этим занимается другое ведомство…
– Это такое нужное ремесло, господин, – вновь перебила Полому девушка. – Удивительно, что его нет в списке ремесленников, которых вы берете с собой.
Мальвара ощутил непонятное волнение. Он не знал, как вести себя с настырной незнакомкой.
– Я не говорил, что отправляюсь туда…
– Но вы не из этих краев, сударь, – торопливо произнесла она извиняющимся тоном. – Вы – заморский принц? Принц из далекой страны?
Полома с трудом сдержал улыбку. Ему нравилось это определение. Конечно же, оно было скорее преувеличением, чем правдой. Впрочем, Мальвара еще раз напомнил себе, что его участие в экспедиции должно храниться в тайне.
– А чем же занимается жестянщик? – спросил он.
– Я выполняю разные изделия из металла.
– Ах, – с улыбкой ответил Полома, – значит, вы кузнец.
– Нет. Кузнец делает вещи, нужные для фермеров и всадников, в основном он работает с железом. А жестянщик изготавливает домашнюю утварь – черпаки и ложки, ножи, горшки и кастрюли – и использует различные металлы и сплавы…
– А, лудильщик! – воскликнул Полома, обрадованный тем, что наконец-то понял ее.
– Да нет же, – с досадой возразила девушка. В ее голосе слышалась скрытая сила и решимость. – Лудильщик занимается починкой тех вещей, которые я делаю.
Мальвара не сумел скрыть замешательства. В Кидане люди сами изготавливали предметы домашнего обихода. Они просто просили кузнеца вырезать кусок металла нужного размера, а пильщика – отпилить кусок доски. Вряд ли в новой колонии потребуются услуги жестянщика.
– Извините, – твердо произнес он. – Вряд ли у нас есть вакансия жестянщика.
– Потому что я женщина, да?
Действительно, Полома считал, что работать с металлом и горном – типично мужская работа.
– Не в этом дело…
– Вы хотите, чтобы ваши колонисты ели руками? А как насчет нормальных тарелок?
– Я уверен, что мы… то есть они… возьмут столовые принадлежности с собой, – простодушно ответил Полома.
Молодая женщина покраснела.
– Я знаю толк в своем деле, – сказала она.
– О, я уверен.
– Меня всему научил отец.
– Не сомневаюсь.
– В Омеральте не хотят покупать посуду, изготовленную женщиной.
– У вас случайно нет брата?
– У меня вообще нет семьи.
«Мне очень жаль», – чуть было не сказал Полома, проникшись сочувствием к девушке. Он должен быть непреклонным. Не стоит обнадеживать ее.
– Простите, я вряд ли смогу вам помочь.
Девушка понимающе кивнула.
– Господин, не скажите ли вы мне, где набирают чернорабочих?
Полома развел руками.
– Извините, я не знаю…
– Меня зовут Эриот Флитвуд, – торопливо вставила девушка. – Если бы вы назвали им мое имя…
– Извините…
– Я была бы очень признательна, – в который раз перебила она, затем резко повернулась и вышла из комнаты, словно попытка убедить непреклонного нанимателя внезапно отняла у нее все силы.
Мальвара смотрел ей вслед с интересом, однако интерес этот оказался не настолько велик, чтобы окликнуть девушку.
Впрочем, бывший префект был поражен страстным желанием столь юного создания навсегда покинуть родные места – вполне возможно, что она за свою короткую жизнь не видела ничего, кроме этого города – и отправиться на край земли для того, чтобы делать кухонную утварь. Во всем этом было нечто нелепое.
Мальвара горько рассмеялся. Нелепое… по сравнению с чем? По сравнению с Поломой Мальвара, изгнанником, готовым привести чужаков в родную страну в обмен на формальное руководство под сюзеренитетом хамилайской императрицы? По крайней мере амбиции юной Эриот простирались не так далеко, как его собственные…
Эриот Флитвуд, повторил он про себя и медленно – потому что это было гораздо сложнее, чем начертать слово «да» – записал ее имя в самом низу списка.
Закончив, Мальвара посмотрел на эти два слова, как будто в них содержалось нечто такое, что могло бы что-то поведать ему об этой женщине. Или девушке. Полома затруднился определить, сколько ей лет. Все хамилайцы казались ему одного возраста. Однако написанные им слова оставались лишь набором точек, тире и закорючек.
Мальвара написал имя девушки буквами своего алфавита. У него возникло ощущение, будто он пользуется чужой письменностью, и Полома задумался над тем, что сделала с ним ссылка: бывший префект словно застрял где-то на полпути между Хамилаем и Киданом, так и не став частью ни первого, ни второго.
Честно говоря, записанное киданскими буквами имя «Эриот Флитвуд» выглядело весьма мило и зрительно очень понравилось Поломе.
Да, стоит замолвить за нее словечко, если представится такая возможность. Мальвара отложил перо и подумал – правда, без особой надежды – о том, что юная жестянщица все-таки сможет отправиться в новую колонию.
ГЛАВА 5
Мэддин провел рукой по своей фамильной цепи; она сверкала в теплом солнечном свете, проникавшем в окно кабинета. Он наизусть знал все ее камни – со всеми присущими им внешними и внутренними изъянами.
Принц слышал, что они отличаются уникальной твердостью, но ему приходилось видеть, как те, кто владеет магией, запросто давили камни на своих цепях одним нажатием большого и указательного пальцев, словно те были слеплены из теста. Знал Мэддин и то, что сам никогда не сможет сделать ничего подобного. Когда он повзрослел настолько, чтобы понять, что не обладает магическими способностями, являясь одним из редких исключений за всю историю династии Кевлеренов, то ощутил в душе бездонную пустоту. Ему стало ясно: неприятное чувство будет преследовать его вечно.
Любимым камнем принца был зеленый. Он будто светился каким-то неповторимым внутренним светом: отражением лучей летнего солнца, заливающего лес, или сиянием теплого спокойного моря…
Большинству Кевлеренов удавалось разломать первый камень в возрасте семи-восьми лет, совершив какое-нибудь несложное магическое действие и удивившись тому, что уничтожение камня приоткрывает дверь в волшебный мир Сефида. Например, смышленые детишки заставляли какое-нибудь животное выполнить их просьбу или делали так, что учитель забывал проверить у них домашнее задание. Затем, в течение примерно года, они крошили оставшиеся камни – до тех пор, пока в цепи не оставалось ни одного. Самым крепким всегда оказывался последний, потому что именно его любили больше всего.
Всегда это нечто такое, что ты любишь…
Мэддин вспомнил, как дядя Паймер в детстве говорил ему: «Не расстраивайся, маленький принц. Обладающие способностью к магии могут воспользоваться ею только в том случае, если пожертвуют тем, что любят больше всего. К примеру, камнем фамильной цепи, одним из своих домашних питомцев… Или одним из Акскевлеренов».
При этих словах Паймер побледнел, а после короткой паузы добавил: «Или в самом крайнем случае самым лучшим из Акскевлеренов – своим Избранным».
«Своим Избранным!» – воскликнул юный принц, отказываясь верить.
Паймер кивнул.
«Именно. А порой им приходится приносить в жертву кого-нибудь из ближайших родственников. Поэтому Кевлерены вроде тебя и меня – те, кто не обладает магическими способностями – самый счастливые из нашего рода».
Долгое время слова старого герцога помогали Мэддину смириться со своим недостатком. Он даже представить не мог, как может возникнуть желание разломать один из камней фамильной цепи, убить животное, близкого друга или…
Он не осмеливался продолжать эту мысль. Разве можно погубить то, что любишь? Этого он не мог понять до тех пор, пока не узнал от своих наделенных магическими способностями родственников, что Обладание происходит именно так. Слияние в особом ритуале слов и мыслей придает Кевлерену самодисциплину, необходимую для принесения в жертву того, что необходимо для овладения магией. Ритуал этот носит едва ли не сакральный характер, но его результаты вполне ощутимы и измеримы. Большинство Кевлеренов чаще всего приносили в жертву лишь любимых животных, однако тем, кто достигал высоких государственных должностей, в любую минуту могла понадобиться магия чрезвычайно могущественная, необходимая для помощи своей семье – или всей империи. За подобное Обладание приходилось платить более высокую цену.
Мэддин считал, что мысль о таких жертвах может убить любовь, но родственники заверили его, что все наоборот – любовь это только усиливает, ибо они знают, что из-за своих действий могут в любой момент потерять то, что для них дороже всего на свете.
Однажды, когда они с Юнарой лежали в объятиях друг друга, сестра императрицы сказала Мэддину, что любовь к обреченным на смерть – самая сильная в мире. Принц удивился и спросил, приходилось ли ей самой приносить в жертву что-либо более существенное, нежели птица. Юнара, к его удивлению, тут же разрыдалась.
Принц слышал, что они отличаются уникальной твердостью, но ему приходилось видеть, как те, кто владеет магией, запросто давили камни на своих цепях одним нажатием большого и указательного пальцев, словно те были слеплены из теста. Знал Мэддин и то, что сам никогда не сможет сделать ничего подобного. Когда он повзрослел настолько, чтобы понять, что не обладает магическими способностями, являясь одним из редких исключений за всю историю династии Кевлеренов, то ощутил в душе бездонную пустоту. Ему стало ясно: неприятное чувство будет преследовать его вечно.
Любимым камнем принца был зеленый. Он будто светился каким-то неповторимым внутренним светом: отражением лучей летнего солнца, заливающего лес, или сиянием теплого спокойного моря…
Большинству Кевлеренов удавалось разломать первый камень в возрасте семи-восьми лет, совершив какое-нибудь несложное магическое действие и удивившись тому, что уничтожение камня приоткрывает дверь в волшебный мир Сефида. Например, смышленые детишки заставляли какое-нибудь животное выполнить их просьбу или делали так, что учитель забывал проверить у них домашнее задание. Затем, в течение примерно года, они крошили оставшиеся камни – до тех пор, пока в цепи не оставалось ни одного. Самым крепким всегда оказывался последний, потому что именно его любили больше всего.
Всегда это нечто такое, что ты любишь…
Мэддин вспомнил, как дядя Паймер в детстве говорил ему: «Не расстраивайся, маленький принц. Обладающие способностью к магии могут воспользоваться ею только в том случае, если пожертвуют тем, что любят больше всего. К примеру, камнем фамильной цепи, одним из своих домашних питомцев… Или одним из Акскевлеренов».
При этих словах Паймер побледнел, а после короткой паузы добавил: «Или в самом крайнем случае самым лучшим из Акскевлеренов – своим Избранным».
«Своим Избранным!» – воскликнул юный принц, отказываясь верить.
Паймер кивнул.
«Именно. А порой им приходится приносить в жертву кого-нибудь из ближайших родственников. Поэтому Кевлерены вроде тебя и меня – те, кто не обладает магическими способностями – самый счастливые из нашего рода».
Долгое время слова старого герцога помогали Мэддину смириться со своим недостатком. Он даже представить не мог, как может возникнуть желание разломать один из камней фамильной цепи, убить животное, близкого друга или…
Он не осмеливался продолжать эту мысль. Разве можно погубить то, что любишь? Этого он не мог понять до тех пор, пока не узнал от своих наделенных магическими способностями родственников, что Обладание происходит именно так. Слияние в особом ритуале слов и мыслей придает Кевлерену самодисциплину, необходимую для принесения в жертву того, что необходимо для овладения магией. Ритуал этот носит едва ли не сакральный характер, но его результаты вполне ощутимы и измеримы. Большинство Кевлеренов чаще всего приносили в жертву лишь любимых животных, однако тем, кто достигал высоких государственных должностей, в любую минуту могла понадобиться магия чрезвычайно могущественная, необходимая для помощи своей семье – или всей империи. За подобное Обладание приходилось платить более высокую цену.
Мэддин считал, что мысль о таких жертвах может убить любовь, но родственники заверили его, что все наоборот – любовь это только усиливает, ибо они знают, что из-за своих действий могут в любой момент потерять то, что для них дороже всего на свете.
Однажды, когда они с Юнарой лежали в объятиях друг друга, сестра императрицы сказала Мэддину, что любовь к обреченным на смерть – самая сильная в мире. Принц удивился и спросил, приходилось ли ей самой приносить в жертву что-либо более существенное, нежели птица. Юнара, к его удивлению, тут же разрыдалась.