Страница:
Именно этого и ждал Уоллес. Он уже отверг попытки прекратить военные действия, исходившие от сенешаля Шотландии и графа Леннокса, которые, пытаясь угодить и тем и другим, предложили свои услуги в качестве посредников. «Скажите своим людям, – сказал он, – что мы пришли сюда не за миром, а сражаться, дабы отомстить и освободить нашу родину. Пусть приходят, когда хотят, и мы окажем им достойный прием». Шотландец приказал своим воинам не покидать свои позиции среди скал, пока он не протрубит в рог. Он подождал, пока реку не перейдет столько врагов, сколько он может уничтожить. Затем раздался сигнал.
Стремительная атака шотландцев привела английских солдат в замешательство, когда они пытались развернуться на болотистом вязком берегу. Фаланга копьеносцев Уоллеса подошла к мосту, отрезав англичан, переправившихся на другой берег, от их товарищей по оружию. В течение следующего часа Суррей вынужден был наблюдать избиение своей конницы, которая не могла отступить, поскольку река была слишком глубока для переправы, а единственный мост удерживали шотландцы, с удовольствием рубившие противника на куски. Крессингем был убит, а его кожу победители позже разрезали на лоскуты. Затем началась паника, и оставшиеся англичане бежали не останавливаясь, пока не достигли Берика. Сам Суррей бежал в Йорк. «Мы понимаем, – начиналось письмо из королевской канцелярии, – что граф сейчас находится на пути к нашему дражайшему сыну Эдуарду, который замещает нас в Англии, чтобы поговорить с ним относительно этого шотландского дела» [210].
Битва на Стерлингском мосту восстановила независимость Шотландии. Сенешаль и граф Леннокса теперь связали свою судьбу с мятежниками. Данди и Стерлинг капитулировали, и к концу сентября только замки Эдинбурга, Данбара, Роксбурга и Берика оставались в руках англичан. Сам Уоллес захватил город Берик, перебив тех английских купцов, имевших глупость остаться.
В течение нескольких недель, в то время как регентский совет пытался созвать народное ополчение южных графств и собрать парламент в октябре, казалось, что вновь собиралась разразиться гражданская война, как тридцать лет назад. Но баронов поддерживали все, кто пострадал от поборов и деспотичного правления последних трех лет, и, что самое важное, лондонцы, которые уже десять лет жили без мэра и дважды встречали отказ, когда обращались с прошениями о восстановлении их привилегий. Несмотря на примирение архиепископа с королем, они также получили поддержку церкви. 21 сентября, прежде чем отправиться в Вестминстер во главе своих слуг, магнаты держали свой собственный предварительный парламент в Нортгемптоне, на котором составили не идущий на компромиссы список требований против произвольных пошлин и управления, известный как De Tallagio поп Concedendo.Затем пришли вести из Шотландии. Потрясение восстановило национальное единство. 10 октября мальчик-регент и его совет встретились с лидерами баронов и согласились с самыми умеренными их требованиями. Было гарантировано прощение тем, кто отказался служить за границей, а должности маршала и констебля были возвращены Норфолку и Херефорду. Хартии были подписаны, официальная запись беззаконных податей и реквизиций была вычеркнута, a maltoteна шерсть был отменен. Было оговорено, что впредь никакие другие налоги, кроме обычных феодальных выплат и «древних и великих пошлин» на шерсть, установленных в самом начале правления Эдуарда, не будут назначены без «всеобщего согласия всего королевства и к общей пользе каждого». В ноябре были предприняты первые шаги по возвращению гражданских свобод Лондону.
Король, находившийся в Генте, помедлив три дня, принял капитуляцию своего совета. Он ничего больше не мог поделать, если хотел предотвратить гражданскую войну и вернуть Шотландию. В ответ магнаты согласились выплачивать девятую часть, а духовенство – «добровольно» предложило пятую часть от находящихся под угрозой северных провинций и десятую – от южных. К этому времени шотландцы перешли границу и опустошали Нортумберленд и Камберленд. За три недели «богослужения прекратились в каждой церкви и в каждом монастыре от Ньюкасла-на-Тайне до Карлайла». От перехода Тайна захватчиков остановили только снежная буря и мужество епископа Даремского. В Хексгеме, говорили, только личное вмешательство Уоллеса спасло жизни монахов у алтаря.
Восстание под его руководством также спасло Англию от гражданской войны и заставило короля уступить своему народу принцип опроса и согласия, которому он противился в начале своего правления, и от чего зависела истинная сила его королевства. По словам историка государственного устройства, Эдуарду «жестоко напомнили об изменении смысла монархической традиции и об усиливающейся, а не уменьшающейся, зависимости короля от общин королевства. Он узнал, что детали сотрудничества имеют значение, так же, как и принцип. Каждое новое требование правителя должно быть утверждено с согласия людей» [211].
Все, что теперь ему оставалось делать, – это вернуться в Англию и вновь покорить шотландцев. Три года потребовалось Эдуарду, чтобы добиться цели: вести армию на континент, а единственным результатом стала потеря Шотландии и отчуждение подданных. Деньги, которые он выжал из англичан, чтобы поддержать своих союзников, не дали ему возможности добиться цели. Даже преданность Фландрии, на которую он возлагал столь большие надежды, не принесла ничего кроме напрасных трат и катастрофы для фламандцев, так как Филипп Красивый отреагировал на это вторжением в пределы этой области и захватом нескольких городов, включая Лилль, в то время как Брюгге попал в руки leliants– «людей лилии» – приверженцев Филиппа. Даже в Генте, зимнем штабе Эдуарда, склонность его валлийских воинов к грабежу, отвратила от них местных жителей.
Заключив перемирие с французским королем, который оставил за ним все, что тот приобрел, в марте 1298 года Эдуард вернулся в Англию. Он направился в Йорк, где устроил свой двор, казначейство и суды до той поры, пока шотландцы не сдадутся. Северные бароны к тому времени освободили осажденные замки Берика и Роксбурга, но судьба остальных все еще была в руках Уоллеса. Несмотря на свое низкое происхождение, победитель при Стерлигском мосту был прославленным главой страны, управляя ею как «страж королевства и вождь армий» именем короля Иоанна [212], чей племянник, Иоанн Комин Рыжий – сын одного из претендентов на корону, – присоединился к нему. Хотя большинство других шотландских аристократов до сих пор держались в стороне, они не отозвались на призывы короля прибыть в Йорк. Среди них был и молодой Роберт Брюс, граф Каррика.
Эдуард не придал значения мятежным лордам и сконцентрировал все силы для удара по Уоллесу. Когда обозы, везущие правительственные записи и свитки, тряслись по неровной дороге в Йорк, король собрал самую большую армию, которая когда-либо входила в Шотландию со времен Римлян. На Пятидесятницу он созвал парламент, на котором помирился с маршалом и констеблем, настаивавшими на дальнейшем утверждении хартий – требовании, которое он отверг как ставящее под сомнение его честь. Еще до конца июня, после паломничества к мощам Св. Иоанна Беверлейского, приготовления к кампании были завершены.
Всего было собрано 2400 всадников и 29000 пеших воинов. Не всем воинам сразу же хватило вооружения; как на поле боя, так и по пути уровень дезертирства в средневековой армии был очень велик. Но когда Эдуард пересекал границу в начале июля, его войско достигало 12,5 тысячи пехотинцев и лучников и более двух тысяч всадников, а кроме того, войско сопровождал огромный обоз из телег с припасами, ремесленники и прочий сброд. Восемь графов следовали с Эдуардом: маршал и констебль, старый Суррей, наместник Шотландии, новый муж графини Глостера Ральф де Мортемер, Арундель и Гай Уорикский, который только что наследовал своему отцу. Все они привели свою часть рыцарей и воинов, также и молодые графы Ланкастера и Пемброка, оба еще не достигшие совершеннолетия, жаждавшие славы – племянник и кузен короля. Только один шотландский граф, Ангуса, присутствовал, но великолепный епископ Бек вел военных держателей Дарема, а лорд Перси Олнвикский – людей из Нортумберленда и Уэстморленда.
Это было величественное зрелище: тысячи флагов и знамен трепетали на ветру, важно выступали рыцари на боевых конях, закованные в латы с головы до пят, с огромными копьями и украшенными гербами щитами; кольчуги и оружие, старательно отполированные пажами, так угрожающе сверкали на солнце, что их было видно в отдаленных шотландских холмах. За ними шла пехота, сформированная ветеранами валлийских войн, такими, как Грей Ратинский и Уильям де Фельтон, или собранные королевскими военными комиссарами по шерифским свиткам английских северных графств, во главе которых ехали тысячники, сотники и пятидесятники – полковники, капитаны и лейтенанты: маленькие, внимательные, неугомонные люди, вооруженные копьями и длинными ножами, – паршивые овцы в родных деревнях и на фермах, чаще скачущие на лошади, нежели идущие пешком, и всегда готовые использовать малейшую возможность грабить, дезертировать или объединяться для битвы или мятежа со своими многоязычными собратьями по оружию. Там были группы смуглых конных гасконских арбалетчиков и одетых в зеленые куртки лучников из Гвента и Чеширского и Шервудского лесов, с огромными луками и связками стрел; хобелары в шлемах – или легкие уланы – скачущие на низкорослых лошадях и носящих латные рукавицы, кожаные камзолы, но не имеющие при себе никакого оружия; кузнецы, оружейники, мастера по изготовлению луков и стрел, саперы для осадных операций, шатерщики, чьей задачей было ставить палатки для вельмож; повара и дворецкие, музыканты с длинными свирелями, барабанами и блестящими инструментами; хирурги, капелланы и важные чиновники короля и магнатов с вьючными лошадьми, нагруженными свитками и коробками. И в длинном извилистом кортеже, в котором были собраны воедино элементы нового национального государства и старого феодального, с которым Эдуард и вел войну, окруженный гвардией рыцарей и конных лучников ехал король, даже в седле возвышавшийся над своей свитой, широколобый и с благородной сединой [213].
Когда это великое войско подтягивалось вдоль побережья к Эдинбургу, Уоллес, расположив свой фланг в Селкирском лесу, отступал, собирая все съедобное на своем пути. В продвижении средневековой армии к сражению, существовала только одна важнейшая необходимость и три неизбежных зла. Была необходима дисциплина, а наибольшие препятствия заключались в дезертирстве, болезнях и недостатке продуктов питания. Размер англо-валлийского войска сделал его чрезвычайно зависимым от средств сообщения. Флот, который должен был доставлять провизию, опаздывал из-за неблагоприятных ветров, и после продвижения за Эдинбург Эдуарду пришлось задержаться почти на две недели, пока епископ Даремский осаждал Дерлетон и два соседних замка, которые встретились ему на пути. Во время вынужденной задержки нрав короля раскрылся в разговоре, который он держал с рыцарем, посланным епископом, чтобы объяснить Эдуарду причины затруднений. «Возвращайся, – сказал король, – и скажи епископу, что как пастырь он хороший человек, но его добродетель не к месту при решении этой задачи. Ты – жестокий человек, и я несколько раз упрекал тебя за то, что ты слишком свиреп и из удовольствия убиваешь своих врагов. Но сейчас иди и забудь свои опасения: я не буду обвинять тебя, но благословлю. И остерегайся показаться мне на глаза, прежде чем предашь огню все три замка». Рыцарь спросил своего государя, каким образом выполнить приказ. Король ответил: «Ты просто сделаешь это, и обещай, что выполнишь» [214].
Когда Дерлетон был взят, королевская армия смогла двинуться в сторону Линлитгоу. Но ей до сих пор катастрофически не хватало продовольствия, так как транспорт не мог обеспечить такое большое войско в истощенной стране, и, пока задержанный ветрами флот не мог покинуть Тайна, солдаты Эдуарда жили впроголодь. Валлийские лучники угрожали дезертировать, и между ними и английскими собратьями по оружию произошла стычка. 21 июля король намеревался приказать отступать в Эдинбург, как до него дошла весть о том, что шотландцы выходят из леса с намерением атаковать. «Да благословит Бог тех, кто каждый раз выводит меня из затруднительных положений, – воскликнул он, – им не надо следовать за мной, так как я сам встречу их и в этот самый день».
В ту ночь голодные англичане расположились бивуаком на поле битвы, люди спали на своих щитах, и выносливый король был среди них, лошади паслись рядом с хозяевами. Сразу после полуночи раздался сигнал тревоги, и в темноте Эдуарда помял его конь, когда он намеревался вскочить в седло. С двумя сломанными ребрами он скакал среди войск, чтобы вернуть уверенность и возобновить дальнейшее наступление на рассвете. Вскоре после восхода шотландские и английские патрули неожиданно столкнулись около Фолкерка, и вскоре взгляду Эдуарда и его войска открылись отряды Уоллеса, выстроенные для сражения на нижних склонах холма.
Уоллес был превосходным бойцом и показал себя прекрасным командиром. Лишь несколькими неделями ранее, с замечательным предвидением, он предвосхитил планы Эдуарда, послав маленький мобильный отряд, чтобы осадить Карлайл и предотвратить снабжение похода на юго-восток, где молодой Брюс вновь связал свою судьбу с мятежниками. Но теперь он столкнулся с достойным противником. Эдуард был столь же великим воином, что и Уоллес, но численно его войско превосходило шотландское. Уоллеса обманули оптимистичные уверения, что положение англичан гораздо хуже, чем было на самом деле. Он совершил ошибку, отказавшись от стабильного положения в лесу и вызвав короля на бой, вместо того чтобы оставить его умирать с голоду.
Однако Уоллес с прежней осторожностью готовился к битве. Зная, что ему вновь придется столкнуть пехоту с вооруженной кавалерией, что считалось невозможным вплоть до событий на Стерлингском мосту, храбрый шотландец учил своих людей сражаться, выстроившись в плотные прямоугольники, называвшиеся schiltrons [215] или «щитовые отряды» [216], выстроивших в три ряда двенадцатифутовые копья, направленные вперед; такое препятствие для кавалерии было фактически невозможно преодолеть. Когда первые ряды сидели на корточках или на коленях, а задний ряд стоял, шилтрон напоминал огромного стального ежа:
Если Уоллес прибегнул к новой технике ведения боя, чтобы восстановить равновесие между вооруженной кавалерией знати и «неприкрытой» пехотой простолюдинов, его противник, исходя из личного военного опыта, применил еще более грозное оружие. В валлийских кампаниях Эдуард узнал о поразительной мощи длинных луков Гвента. Натягиваемый с помощью силы всего тела, а не только руки, как короткий лук, «тугой, большой и мощный лук» жителей холмов Южного Уэльса, мог стрелять со скоростью, в два раза превосходящей скорость стрелы, и пронзал самые прочные доспехи. Именно по этой причине английский король всегда набирал в свои армии валлийских наемников, во сколько бы они ему ни обходились, и несмотря на беды, причиной которых служила их вздорность.
Утром 22 июля 1298 года Эдуард принял вызов шотландцев. Но заносчивые молодые английские лорды из авангарда, не слушая его приказов и презрительно проигнорировав совет Бека (один из них посоветовал ему отправляться на свою обедню), начали атаку еще до того, как подъехал король и лучники успели построиться в боевом порядке. Как и предвидел Уоллес, им не удалось опрокинуть шилтроны. Но они снесли Эттрикских стрелков между ними и заставили отступить с поля битвы маленький отряд шотландской кавалерии. В результате на поле битвы осталась лишь пехота. Затем подъехал Эдуард, чтобы взять бой под контроль и выложить свою козырную карту. Избежав атаки конницы или ответного удара шотландских лучников, королевские стрелки начали осыпать шилтроны стрелами, целясь в каждого по очереди, пока их стрелы пеленой не окутали мертвых и умирающих. Затем в бой вступила тяжелая кавалерия, сметая и убивая всех на своем пути. Вскоре все было кончено. Цвет шотландской армии остался на поле, и, отчаянно сражаясь, Уоллес отступил вместе с выжившими в лес Калландера.
Фолкерк положил конец краткому периоду власти Уоллеса. Шотландские лорды позволяли оставаться лидерству в его руках только из-за его успехов, в то время как сами терпели поражения и капитулировали. Для феодальных лордов, с их наследственной монополией возглавлять войска, было трудно вообще воспринимать такого человека в качестве командующего, служить под его началом. Вскоре после разгрома он либо отказался от своего поста регента, либо был смещен, а его место занял племянник Баллиоля, Джон Комин Рыжий, и молодой граф Каррика, Роберт Брюс. Но Уоллес продолжал служить своей стране под их началом и, так как он никогда не шел на компромисс и всегда продолжал борьбу, его влияние оставалось решающим в битве Шотландии за независимость.
Уже к прошлогодней кампании он заложил основы ее будущего. Если закованные в броню рыцари, с детства приученные к войне, до сих пор могли давить пеших необученных фермеров и горожан, Уоллес и его легковооруженные пехотинцы доказали, что на том поле, которое они сами выберут, они могут противостоять надменному рыцарству и, без единого рыцаря в своих рядах, привести в замешательство и уничтожить врага. Даже против такого великого воина, как Эдуард, они могли выстоять в продолжительной войне, даже не дав ни одного сражения. Если бы Уоллес не пытался повторить свой прежний успех, он, вероятно, остался бы во главе непобедимой армии, в то время как его противник ничего бы не достиг за исключением непрерывного ряда бесплодных походов.
Но даже и так, кроме своей единственной победы, Эдуард не многого добился. Он добрался до Стерлинга, обнаружив его в руинах, а всю округу – опустошенной. Восстановив силы за две недели и послав карательный отряд сжечь аббатство Св. Андрея, он ретировался в Эдинбург, что было единственной альтернативой голоду. Так как Уоллес исчез, король вернулся к своему первоначальному плану: пройти через Селкиркский лес к Эру и Галлоуэю, чтобы наказать графа Каррика. Но и этот замысел провалился из-за предусмотрительности Уоллеса. Так, продовольствие, на которое он рассчитывал, было перехвачено отрядом, посланным ранее великим партизаном в Солу эй, а когда король достиг Эра, то ничего не нашел, кроме обугленных руин замка, который ранее сжег Брюс. Молодой граф, переняв тактику Уоллеса, растворился в горах. И, хотя Эдуард занял его замок Лохмабетон, он вынужден был в начале сентября отступить в Карлайл, так как его люди были истощены и многие дезертировали, начался падеж лошадей. Он мог оставаться в Шотландии чуть больше двух месяцев, и, исключая победы над Уоллесом, король ничего не добился кроме захвата ряда замков на юго-востоке, чьи гарнизоны скоро вновь были окружены партизанскими отрядами и враждебно настроенным населением.
На пасху 1299 года он собрал парламент в Вестминстере. Это было беспокойное собрание, ведь тогда, как он и обещал ранее, король подтвердил хартии своих отца и деда, где были зафиксированы протесты баронов против привилегий Короны на леса. Как все Плантагенеты, Эдуард любил дикие леса, в которых он охотился с детства, и ненавидел, когда вторгались в их пределы. Его симпатии лежали на стороне лесного народа, для которого леса были традиционным средством к существованию и чьи исконные права, как и его собственные, попирались постоянными выкорчевываниями деревьев при расчистке участка под пашню или огораживаньями со стороны его более богатых подданных. Однако у него не было иного выхода, кроме как уступить, так как его лорды отказывались предоставлять любую помощь для шотландской кампании, если он не согласится; кроме того, после пяти лет непрерывных войн, его финансы были в плачевном состоянии. Поэтому он подтвердил хартии и назначил комиссию, чтобы установить требуемые границы, то есть другими словами, чтобы признать неразрешенные расчистки участков под пашню, которые ими были сделаны, и которые они теперь рассматривали как свои собственные. В своем сердце король сохранил надежду на тот день, когда он сможет возвратить свободу действия. И хотя он даровал своим магнатам, так настаивавшим на своих правах, поцелуй в знак примирения, он намеревался получить обратно свою собственность.
Первым шагом было продлить перемирие с Францией, дабы прекратить чрезмерные траты на две войны одновременно. К счастью, французский король, хотя и не собиравшийся поступаться своими интересами, к тому времени был в гораздо более сговорчивом расположении духа. Несмотря на свои легкие завоевания во Фландрии и Гаскони, он находил продолжительную войну с союзниками, Германией и Нидерландами, серьезным бременем для страны, чья налоговая система была гораздо менее гибкой и не так легко приживалась на местах, чем английская. Церковь, с ее стремлением к объединению христианского мира, пыталась уладить ссору, и, по настоянию Эдуарда, два короля согласились летом 1298 года представить свой спор о Гаскони на суд папы. Перемирие, таким образом, было возобновлено, и хотя официально государи находились в состоянии войны, династии Франции и Англии, состоявшие в кровном родстве, вновь начали сближаться. Предложения, выдвинутые перед войной, привели к двойному родству: Эдуард и его наследник женились на сестре и дочери французского короля. В сентябре 1299 года в Кентербери, шестидесятилетний благородный вдовец сочетался браком с принцессой Маргаритой Французской. Эта свадьба сулила Шотландии беду.
Стремительная атака шотландцев привела английских солдат в замешательство, когда они пытались развернуться на болотистом вязком берегу. Фаланга копьеносцев Уоллеса подошла к мосту, отрезав англичан, переправившихся на другой берег, от их товарищей по оружию. В течение следующего часа Суррей вынужден был наблюдать избиение своей конницы, которая не могла отступить, поскольку река была слишком глубока для переправы, а единственный мост удерживали шотландцы, с удовольствием рубившие противника на куски. Крессингем был убит, а его кожу победители позже разрезали на лоскуты. Затем началась паника, и оставшиеся англичане бежали не останавливаясь, пока не достигли Берика. Сам Суррей бежал в Йорк. «Мы понимаем, – начиналось письмо из королевской канцелярии, – что граф сейчас находится на пути к нашему дражайшему сыну Эдуарду, который замещает нас в Англии, чтобы поговорить с ним относительно этого шотландского дела» [210].
Битва на Стерлингском мосту восстановила независимость Шотландии. Сенешаль и граф Леннокса теперь связали свою судьбу с мятежниками. Данди и Стерлинг капитулировали, и к концу сентября только замки Эдинбурга, Данбара, Роксбурга и Берика оставались в руках англичан. Сам Уоллес захватил город Берик, перебив тех английских купцов, имевших глупость остаться.
* * *
Пока на севере происходили все эти события, сама Англия очутилась на грани революции. Не успел король отплыть во Фландрию, как маршал и констебль, бросая вызов совету его сына, появились в казначействе и запретили сбор восьмой части, за которую Эдуард заставил проголосовать представителей графств, но на которую не добился согласия у магнатов. От имени всего королевства они объявили ее «налогом по собственной воле» – символом сервитута – и апеллировали к Великой хартии вольностей и Лесным хартиям. В документе, известном как the Baron's Monstruances,который они прислали Эдуарду в Уинчелси как раз перед самым отплытием короля, магнаты перечислили беззаконные требования короля: призыв на военную службу всех тех, чей доход ниже чем 20 фунтов; высокие пошлины и комиссии «на зерно, овес, солод, шерсть, кожу, рогатый скот и соленое мясо, без каких-либо выплат, на которые они могли бы жить», навязанные его людьми народу; а кроме того, нежелание короля обсудить и добиться согласия на налоги у тех, кто их платит. Однако, как бы сильно они не были обижены, магнаты ориентировались на корпоративное право народа принимать участие в обсуждении таких дел в соответствии с традиционными формами и обычаями, прежде чем новшества, затронувшие их привилегии, не стали законами. Обратившись прямо к простолюдинам – части сообщества слишком слабой, чтобы противостоять ему, – король попытался разделить нацию и по частям разрушить ее права. Будучи защитниками традиций королевства, магнаты, как и их предшественники, говорили и действовали за всех.В течение нескольких недель, в то время как регентский совет пытался созвать народное ополчение южных графств и собрать парламент в октябре, казалось, что вновь собиралась разразиться гражданская война, как тридцать лет назад. Но баронов поддерживали все, кто пострадал от поборов и деспотичного правления последних трех лет, и, что самое важное, лондонцы, которые уже десять лет жили без мэра и дважды встречали отказ, когда обращались с прошениями о восстановлении их привилегий. Несмотря на примирение архиепископа с королем, они также получили поддержку церкви. 21 сентября, прежде чем отправиться в Вестминстер во главе своих слуг, магнаты держали свой собственный предварительный парламент в Нортгемптоне, на котором составили не идущий на компромиссы список требований против произвольных пошлин и управления, известный как De Tallagio поп Concedendo.Затем пришли вести из Шотландии. Потрясение восстановило национальное единство. 10 октября мальчик-регент и его совет встретились с лидерами баронов и согласились с самыми умеренными их требованиями. Было гарантировано прощение тем, кто отказался служить за границей, а должности маршала и констебля были возвращены Норфолку и Херефорду. Хартии были подписаны, официальная запись беззаконных податей и реквизиций была вычеркнута, a maltoteна шерсть был отменен. Было оговорено, что впредь никакие другие налоги, кроме обычных феодальных выплат и «древних и великих пошлин» на шерсть, установленных в самом начале правления Эдуарда, не будут назначены без «всеобщего согласия всего королевства и к общей пользе каждого». В ноябре были предприняты первые шаги по возвращению гражданских свобод Лондону.
Король, находившийся в Генте, помедлив три дня, принял капитуляцию своего совета. Он ничего больше не мог поделать, если хотел предотвратить гражданскую войну и вернуть Шотландию. В ответ магнаты согласились выплачивать девятую часть, а духовенство – «добровольно» предложило пятую часть от находящихся под угрозой северных провинций и десятую – от южных. К этому времени шотландцы перешли границу и опустошали Нортумберленд и Камберленд. За три недели «богослужения прекратились в каждой церкви и в каждом монастыре от Ньюкасла-на-Тайне до Карлайла». От перехода Тайна захватчиков остановили только снежная буря и мужество епископа Даремского. В Хексгеме, говорили, только личное вмешательство Уоллеса спасло жизни монахов у алтаря.
Восстание под его руководством также спасло Англию от гражданской войны и заставило короля уступить своему народу принцип опроса и согласия, которому он противился в начале своего правления, и от чего зависела истинная сила его королевства. По словам историка государственного устройства, Эдуарду «жестоко напомнили об изменении смысла монархической традиции и об усиливающейся, а не уменьшающейся, зависимости короля от общин королевства. Он узнал, что детали сотрудничества имеют значение, так же, как и принцип. Каждое новое требование правителя должно быть утверждено с согласия людей» [211].
Все, что теперь ему оставалось делать, – это вернуться в Англию и вновь покорить шотландцев. Три года потребовалось Эдуарду, чтобы добиться цели: вести армию на континент, а единственным результатом стала потеря Шотландии и отчуждение подданных. Деньги, которые он выжал из англичан, чтобы поддержать своих союзников, не дали ему возможности добиться цели. Даже преданность Фландрии, на которую он возлагал столь большие надежды, не принесла ничего кроме напрасных трат и катастрофы для фламандцев, так как Филипп Красивый отреагировал на это вторжением в пределы этой области и захватом нескольких городов, включая Лилль, в то время как Брюгге попал в руки leliants– «людей лилии» – приверженцев Филиппа. Даже в Генте, зимнем штабе Эдуарда, склонность его валлийских воинов к грабежу, отвратила от них местных жителей.
Заключив перемирие с французским королем, который оставил за ним все, что тот приобрел, в марте 1298 года Эдуард вернулся в Англию. Он направился в Йорк, где устроил свой двор, казначейство и суды до той поры, пока шотландцы не сдадутся. Северные бароны к тому времени освободили осажденные замки Берика и Роксбурга, но судьба остальных все еще была в руках Уоллеса. Несмотря на свое низкое происхождение, победитель при Стерлигском мосту был прославленным главой страны, управляя ею как «страж королевства и вождь армий» именем короля Иоанна [212], чей племянник, Иоанн Комин Рыжий – сын одного из претендентов на корону, – присоединился к нему. Хотя большинство других шотландских аристократов до сих пор держались в стороне, они не отозвались на призывы короля прибыть в Йорк. Среди них был и молодой Роберт Брюс, граф Каррика.
Эдуард не придал значения мятежным лордам и сконцентрировал все силы для удара по Уоллесу. Когда обозы, везущие правительственные записи и свитки, тряслись по неровной дороге в Йорк, король собрал самую большую армию, которая когда-либо входила в Шотландию со времен Римлян. На Пятидесятницу он созвал парламент, на котором помирился с маршалом и констеблем, настаивавшими на дальнейшем утверждении хартий – требовании, которое он отверг как ставящее под сомнение его честь. Еще до конца июня, после паломничества к мощам Св. Иоанна Беверлейского, приготовления к кампании были завершены.
Всего было собрано 2400 всадников и 29000 пеших воинов. Не всем воинам сразу же хватило вооружения; как на поле боя, так и по пути уровень дезертирства в средневековой армии был очень велик. Но когда Эдуард пересекал границу в начале июля, его войско достигало 12,5 тысячи пехотинцев и лучников и более двух тысяч всадников, а кроме того, войско сопровождал огромный обоз из телег с припасами, ремесленники и прочий сброд. Восемь графов следовали с Эдуардом: маршал и констебль, старый Суррей, наместник Шотландии, новый муж графини Глостера Ральф де Мортемер, Арундель и Гай Уорикский, который только что наследовал своему отцу. Все они привели свою часть рыцарей и воинов, также и молодые графы Ланкастера и Пемброка, оба еще не достигшие совершеннолетия, жаждавшие славы – племянник и кузен короля. Только один шотландский граф, Ангуса, присутствовал, но великолепный епископ Бек вел военных держателей Дарема, а лорд Перси Олнвикский – людей из Нортумберленда и Уэстморленда.
Это было величественное зрелище: тысячи флагов и знамен трепетали на ветру, важно выступали рыцари на боевых конях, закованные в латы с головы до пят, с огромными копьями и украшенными гербами щитами; кольчуги и оружие, старательно отполированные пажами, так угрожающе сверкали на солнце, что их было видно в отдаленных шотландских холмах. За ними шла пехота, сформированная ветеранами валлийских войн, такими, как Грей Ратинский и Уильям де Фельтон, или собранные королевскими военными комиссарами по шерифским свиткам английских северных графств, во главе которых ехали тысячники, сотники и пятидесятники – полковники, капитаны и лейтенанты: маленькие, внимательные, неугомонные люди, вооруженные копьями и длинными ножами, – паршивые овцы в родных деревнях и на фермах, чаще скачущие на лошади, нежели идущие пешком, и всегда готовые использовать малейшую возможность грабить, дезертировать или объединяться для битвы или мятежа со своими многоязычными собратьями по оружию. Там были группы смуглых конных гасконских арбалетчиков и одетых в зеленые куртки лучников из Гвента и Чеширского и Шервудского лесов, с огромными луками и связками стрел; хобелары в шлемах – или легкие уланы – скачущие на низкорослых лошадях и носящих латные рукавицы, кожаные камзолы, но не имеющие при себе никакого оружия; кузнецы, оружейники, мастера по изготовлению луков и стрел, саперы для осадных операций, шатерщики, чьей задачей было ставить палатки для вельмож; повара и дворецкие, музыканты с длинными свирелями, барабанами и блестящими инструментами; хирурги, капелланы и важные чиновники короля и магнатов с вьючными лошадьми, нагруженными свитками и коробками. И в длинном извилистом кортеже, в котором были собраны воедино элементы нового национального государства и старого феодального, с которым Эдуард и вел войну, окруженный гвардией рыцарей и конных лучников ехал король, даже в седле возвышавшийся над своей свитой, широколобый и с благородной сединой [213].
Когда это великое войско подтягивалось вдоль побережья к Эдинбургу, Уоллес, расположив свой фланг в Селкирском лесу, отступал, собирая все съедобное на своем пути. В продвижении средневековой армии к сражению, существовала только одна важнейшая необходимость и три неизбежных зла. Была необходима дисциплина, а наибольшие препятствия заключались в дезертирстве, болезнях и недостатке продуктов питания. Размер англо-валлийского войска сделал его чрезвычайно зависимым от средств сообщения. Флот, который должен был доставлять провизию, опаздывал из-за неблагоприятных ветров, и после продвижения за Эдинбург Эдуарду пришлось задержаться почти на две недели, пока епископ Даремский осаждал Дерлетон и два соседних замка, которые встретились ему на пути. Во время вынужденной задержки нрав короля раскрылся в разговоре, который он держал с рыцарем, посланным епископом, чтобы объяснить Эдуарду причины затруднений. «Возвращайся, – сказал король, – и скажи епископу, что как пастырь он хороший человек, но его добродетель не к месту при решении этой задачи. Ты – жестокий человек, и я несколько раз упрекал тебя за то, что ты слишком свиреп и из удовольствия убиваешь своих врагов. Но сейчас иди и забудь свои опасения: я не буду обвинять тебя, но благословлю. И остерегайся показаться мне на глаза, прежде чем предашь огню все три замка». Рыцарь спросил своего государя, каким образом выполнить приказ. Король ответил: «Ты просто сделаешь это, и обещай, что выполнишь» [214].
Когда Дерлетон был взят, королевская армия смогла двинуться в сторону Линлитгоу. Но ей до сих пор катастрофически не хватало продовольствия, так как транспорт не мог обеспечить такое большое войско в истощенной стране, и, пока задержанный ветрами флот не мог покинуть Тайна, солдаты Эдуарда жили впроголодь. Валлийские лучники угрожали дезертировать, и между ними и английскими собратьями по оружию произошла стычка. 21 июля король намеревался приказать отступать в Эдинбург, как до него дошла весть о том, что шотландцы выходят из леса с намерением атаковать. «Да благословит Бог тех, кто каждый раз выводит меня из затруднительных положений, – воскликнул он, – им не надо следовать за мной, так как я сам встречу их и в этот самый день».
В ту ночь голодные англичане расположились бивуаком на поле битвы, люди спали на своих щитах, и выносливый король был среди них, лошади паслись рядом с хозяевами. Сразу после полуночи раздался сигнал тревоги, и в темноте Эдуарда помял его конь, когда он намеревался вскочить в седло. С двумя сломанными ребрами он скакал среди войск, чтобы вернуть уверенность и возобновить дальнейшее наступление на рассвете. Вскоре после восхода шотландские и английские патрули неожиданно столкнулись около Фолкерка, и вскоре взгляду Эдуарда и его войска открылись отряды Уоллеса, выстроенные для сражения на нижних склонах холма.
Уоллес был превосходным бойцом и показал себя прекрасным командиром. Лишь несколькими неделями ранее, с замечательным предвидением, он предвосхитил планы Эдуарда, послав маленький мобильный отряд, чтобы осадить Карлайл и предотвратить снабжение похода на юго-восток, где молодой Брюс вновь связал свою судьбу с мятежниками. Но теперь он столкнулся с достойным противником. Эдуард был столь же великим воином, что и Уоллес, но численно его войско превосходило шотландское. Уоллеса обманули оптимистичные уверения, что положение англичан гораздо хуже, чем было на самом деле. Он совершил ошибку, отказавшись от стабильного положения в лесу и вызвав короля на бой, вместо того чтобы оставить его умирать с голоду.
Однако Уоллес с прежней осторожностью готовился к битве. Зная, что ему вновь придется столкнуть пехоту с вооруженной кавалерией, что считалось невозможным вплоть до событий на Стерлингском мосту, храбрый шотландец учил своих людей сражаться, выстроившись в плотные прямоугольники, называвшиеся schiltrons [215] или «щитовые отряды» [216], выстроивших в три ряда двенадцатифутовые копья, направленные вперед; такое препятствие для кавалерии было фактически невозможно преодолеть. Когда первые ряды сидели на корточках или на коленях, а задний ряд стоял, шилтрон напоминал огромного стального ежа:
Уоллес выстроил свою армию в четыре таких человеческих крепости, ощетинившихся копьями, с выставленными кольями и тросами впереди и лучниками между ними. Перед шотландцами, как и при Стерлинге, лежала болотистая земля, замедлявшая ход атакующей конницы. «Я довел вас до края, – сказал он своим людям, – перепрыгните его, если можете».
«Их копья острие к острию так густы,
И стремятся сомкнуться, смотри, вот какова сталь,
Как замок с каменными стенами, стоят они» [217]
Если Уоллес прибегнул к новой технике ведения боя, чтобы восстановить равновесие между вооруженной кавалерией знати и «неприкрытой» пехотой простолюдинов, его противник, исходя из личного военного опыта, применил еще более грозное оружие. В валлийских кампаниях Эдуард узнал о поразительной мощи длинных луков Гвента. Натягиваемый с помощью силы всего тела, а не только руки, как короткий лук, «тугой, большой и мощный лук» жителей холмов Южного Уэльса, мог стрелять со скоростью, в два раза превосходящей скорость стрелы, и пронзал самые прочные доспехи. Именно по этой причине английский король всегда набирал в свои армии валлийских наемников, во сколько бы они ему ни обходились, и несмотря на беды, причиной которых служила их вздорность.
Утром 22 июля 1298 года Эдуард принял вызов шотландцев. Но заносчивые молодые английские лорды из авангарда, не слушая его приказов и презрительно проигнорировав совет Бека (один из них посоветовал ему отправляться на свою обедню), начали атаку еще до того, как подъехал король и лучники успели построиться в боевом порядке. Как и предвидел Уоллес, им не удалось опрокинуть шилтроны. Но они снесли Эттрикских стрелков между ними и заставили отступить с поля битвы маленький отряд шотландской кавалерии. В результате на поле битвы осталась лишь пехота. Затем подъехал Эдуард, чтобы взять бой под контроль и выложить свою козырную карту. Избежав атаки конницы или ответного удара шотландских лучников, королевские стрелки начали осыпать шилтроны стрелами, целясь в каждого по очереди, пока их стрелы пеленой не окутали мертвых и умирающих. Затем в бой вступила тяжелая кавалерия, сметая и убивая всех на своем пути. Вскоре все было кончено. Цвет шотландской армии остался на поле, и, отчаянно сражаясь, Уоллес отступил вместе с выжившими в лес Калландера.
Фолкерк положил конец краткому периоду власти Уоллеса. Шотландские лорды позволяли оставаться лидерству в его руках только из-за его успехов, в то время как сами терпели поражения и капитулировали. Для феодальных лордов, с их наследственной монополией возглавлять войска, было трудно вообще воспринимать такого человека в качестве командующего, служить под его началом. Вскоре после разгрома он либо отказался от своего поста регента, либо был смещен, а его место занял племянник Баллиоля, Джон Комин Рыжий, и молодой граф Каррика, Роберт Брюс. Но Уоллес продолжал служить своей стране под их началом и, так как он никогда не шел на компромисс и всегда продолжал борьбу, его влияние оставалось решающим в битве Шотландии за независимость.
Уже к прошлогодней кампании он заложил основы ее будущего. Если закованные в броню рыцари, с детства приученные к войне, до сих пор могли давить пеших необученных фермеров и горожан, Уоллес и его легковооруженные пехотинцы доказали, что на том поле, которое они сами выберут, они могут противостоять надменному рыцарству и, без единого рыцаря в своих рядах, привести в замешательство и уничтожить врага. Даже против такого великого воина, как Эдуард, они могли выстоять в продолжительной войне, даже не дав ни одного сражения. Если бы Уоллес не пытался повторить свой прежний успех, он, вероятно, остался бы во главе непобедимой армии, в то время как его противник ничего бы не достиг за исключением непрерывного ряда бесплодных походов.
Но даже и так, кроме своей единственной победы, Эдуард не многого добился. Он добрался до Стерлинга, обнаружив его в руинах, а всю округу – опустошенной. Восстановив силы за две недели и послав карательный отряд сжечь аббатство Св. Андрея, он ретировался в Эдинбург, что было единственной альтернативой голоду. Так как Уоллес исчез, король вернулся к своему первоначальному плану: пройти через Селкиркский лес к Эру и Галлоуэю, чтобы наказать графа Каррика. Но и этот замысел провалился из-за предусмотрительности Уоллеса. Так, продовольствие, на которое он рассчитывал, было перехвачено отрядом, посланным ранее великим партизаном в Солу эй, а когда король достиг Эра, то ничего не нашел, кроме обугленных руин замка, который ранее сжег Брюс. Молодой граф, переняв тактику Уоллеса, растворился в горах. И, хотя Эдуард занял его замок Лохмабетон, он вынужден был в начале сентября отступить в Карлайл, так как его люди были истощены и многие дезертировали, начался падеж лошадей. Он мог оставаться в Шотландии чуть больше двух месяцев, и, исключая победы над Уоллесом, король ничего не добился кроме захвата ряда замков на юго-востоке, чьи гарнизоны скоро вновь были окружены партизанскими отрядами и враждебно настроенным населением.
* * *
Эдуард не питал никаких иллюзий по поводу своего поражения. Когда он достиг Карлайла, то созвал войско для новой кампании в следующее лето, «чтобы продолжить дело в Шотландии против врагов короны и Английского королевства и усмирить их неповиновение и злобу». На тот момент это было единственное, что он мог сделать, так как маршал и констебль, упирая на свои феодальные права, настаивали на возвращении домой, ропща на время, потраченное зря на полях сражений, и на раздачу шотландских земель самым преданным поборникам короля без их совета. Сам Эдуард остался на севере до конца года, отметив Рождество в своих Холдернесских владениях, где он вновь отстроил гавань Уайк-на-Халле.На пасху 1299 года он собрал парламент в Вестминстере. Это было беспокойное собрание, ведь тогда, как он и обещал ранее, король подтвердил хартии своих отца и деда, где были зафиксированы протесты баронов против привилегий Короны на леса. Как все Плантагенеты, Эдуард любил дикие леса, в которых он охотился с детства, и ненавидел, когда вторгались в их пределы. Его симпатии лежали на стороне лесного народа, для которого леса были традиционным средством к существованию и чьи исконные права, как и его собственные, попирались постоянными выкорчевываниями деревьев при расчистке участка под пашню или огораживаньями со стороны его более богатых подданных. Однако у него не было иного выхода, кроме как уступить, так как его лорды отказывались предоставлять любую помощь для шотландской кампании, если он не согласится; кроме того, после пяти лет непрерывных войн, его финансы были в плачевном состоянии. Поэтому он подтвердил хартии и назначил комиссию, чтобы установить требуемые границы, то есть другими словами, чтобы признать неразрешенные расчистки участков под пашню, которые ими были сделаны, и которые они теперь рассматривали как свои собственные. В своем сердце король сохранил надежду на тот день, когда он сможет возвратить свободу действия. И хотя он даровал своим магнатам, так настаивавшим на своих правах, поцелуй в знак примирения, он намеревался получить обратно свою собственность.
Первым шагом было продлить перемирие с Францией, дабы прекратить чрезмерные траты на две войны одновременно. К счастью, французский король, хотя и не собиравшийся поступаться своими интересами, к тому времени был в гораздо более сговорчивом расположении духа. Несмотря на свои легкие завоевания во Фландрии и Гаскони, он находил продолжительную войну с союзниками, Германией и Нидерландами, серьезным бременем для страны, чья налоговая система была гораздо менее гибкой и не так легко приживалась на местах, чем английская. Церковь, с ее стремлением к объединению христианского мира, пыталась уладить ссору, и, по настоянию Эдуарда, два короля согласились летом 1298 года представить свой спор о Гаскони на суд папы. Перемирие, таким образом, было возобновлено, и хотя официально государи находились в состоянии войны, династии Франции и Англии, состоявшие в кровном родстве, вновь начали сближаться. Предложения, выдвинутые перед войной, привели к двойному родству: Эдуард и его наследник женились на сестре и дочери французского короля. В сентябре 1299 года в Кентербери, шестидесятилетний благородный вдовец сочетался браком с принцессой Маргаритой Французской. Эта свадьба сулила Шотландии беду.