Страница:
Для большинства паломничество, хотя и видевшееся средством получения прощения, было поводом для отдыха; в него отправлялись, как правило,
Как и во всех областях человеческой жизни, в паломничестве тоже были модные святыни; самой популярной была гробница Бекета: в течение только одного года монахи церкви Христа получили Ј 954. 6. 3 р. в дар, в то время как близлежащая святыня Богоматери приносила Ј 4. 1. 8 р. [371]. Тех англичан, которые хотели совершить паломничество за границу, как магнитом, притягивали мощи Св. Иакова Компостельского на северо-западе Испании, гораздо больше, чем более доступная Богоматерь Булонская или голова Св. Иоанна Крестителя в Амьене. Бристольские капитаны кораблей обеспечивали постоянные летние рейсы в галисийские порты, располагая их рядами на своих крохотных судах, и те вытягивали ноги к центру, как рабы-негры более поздней эпохи. Дискомфорт поездки, занимавшей по меньшей мере неделю, красноречиво описан в стихотворении того времени:
К концу века в большинстве крупных и малых городов существовали подобные объединения. В Ладлоу – центре торговли шерстью западного Шропшира – братство, основанное в честь евангелиста Св. Иоанна, возвело больницу или alms-house для тридцати бедняков и дом для священников, а другое объединение обеспечило строительство школы и деньги на жалование школьному учителю. Грамматическая школа, в которой некогда должен был учиться Шекспир, была основана союзом Святого Креста города Стратфорд-на-Эйвоне. Иногда такого рода объединения учреждались и рабочим людом, как, например, одно из обществ, посвященных Божьей Матери в Элсмире, в котором каждый женатый мужчина платил четыре пенса в год, а каждый служащий, зарабатывавший более пяти шиллингов в год, – два пенса; или же общество Св. Елены и Св. Марии в Беверли, чьи члены шли в процессии к церкви на день Св. Елены, возглавляемые стариком, несшим крест, еще одним – с лопатой, и юношей, одетым королевой Еленой, а затем, прослушав торжественную мессу, каждый вносил пенни [373].
Все это было симптоматично для отношений между Церковью и мирской общиной, гораздо более тесных, нежели в любом государстве Европы. Ecclesia Anglicana была частью католической церкви в христианском мире, а также и частью английского государства. Епископы и аббаты были не только отцами во Христе, но и феодальными магнатами, главами локальных сообществ и королевскими советниками. Клирики, управлявшие канцелярией и казначейством, заседали на судейских скамьях, возглавляли дипломатические миссии и занимались налоговыми сборами. Король и общество осыпали и продолжали осыпать Церковь дарами, однако, поступая таким образом, делали церковнослужителей, так же, как и духовных лидеров королевства, владевших землей и собственностью государства, субъектами того же общего права, что и все остальные. Англия была страной, в которой неприкосновенность (святость) канонической доктрины и права добросовестно почиталась так долго, пока она не стала попирать права Короны и подданных. Каждая церковь была частной, чей хозяин-мирянин, получив ее, сохранял право даровать выгоды от нее любому сведущему священнику, соответствовавшему духовным требованиям Церкви.
Повсюду существовало молчаливое согласие между божественными и королевскими законами, которые, скорее, не противоречили друг другу, а совпадали. Не логику искали англичане в лидерах церкви и государства, но дух соглашения и компромисса. Они поддерживали друг друга; любое возобновление великой Хартии начиналось с гарантий свобод и прав Святой Церкви, в то время как кто-либо, посягавший на Великую Хартию Вольностей или на лесные хартии, навлекал на себя наказание в виде отлучения от церкви. От короля и примаса до самого скромного священника и его платящих десятину прихожан все понимали, что лучше работать вместе, нежели настаивать на каждой букве несовместимых и противоречивых прав.
Церковная система изобиловала аномалиями и несообразностями, основанными на личных правах, как церковнослужителей, так и мирян, глубоко уходящими корнями в историю. В Чичестере – месте пребывания епископа – городе и территории, прилегающей к собору, существовали «специфические» или частные юрисдикции декана и капитула, окраины были частью кентерберийской епархии, а земли, примыкавшие к епископскому парку, принадлежали каноникам Бошама, свободный королевский придел находился под духовной юрисдикцией епископа Экзетера [374]. Ни на одно из них, хотя его собственный дворец находился на этой территории, не простирались права епископа, за исключением чужаков. Такая очевидная абсурдность не представляла сложностей для английского церковника; он привык к подобным несообразностям со дня своего вступления в лоно Церкви.
В таких делах поэтому каждый стремился сохранять добрососедские, но осторожные отношения с конфликтными правами своих собратьев и делал их предметом компромисса и сделки. Переговоры были жесткими, но обычно они сопровождались христианской учтивостью. Когда канцлер и казначей Англии захотели отдать уилтширский приход правительственному чиновнику, они написали владелице данного прихода, аббатисе Уилтона, которая, несомненно, имела своих протеже и виды на это место, следующее:
«Благороднейшей и самой благочестивой даме святой религии. Мы слышали, что в скором времени церковь, находящаяся под Вашим покровительством, и ваш монастырь Берик Сент-Джон, будут вакантными, как говорится, так как теперешний настоятель очень стар и слег с таким серьезным недугом, что нет никакой надежды на его выздоровление, так говорят. Посему мы умоляем Вас, благочестивая леди, даровать вышеупомянутую церковь, как только место настоятеля будет свободным, нашему дражайшему и любимому другу Г. X. (Генри Харборо), клерку, и составить письмо представления на приход на его имя, учитывая... что таким деянием мы хотим быть обязанными Вам и будем готовы в следующий раз сделать что-либо приятное для Вас Благороднейшая леди, пусть благословенная Троица хранит и поддерживает Вас ради хорошего руководства святой религией» [375] .
Однако выпало на долю христианского и триумфального английского королевства, с его великолепными церквями, религиозными организациями и победоносными рыцарями, тяжелое испытание, гораздо более серьезное, чем то, что случилось с Джобом, когда существовала страна Оз, окруженная преградами, когда все его труды благословлялись, налетел сильный ветер из диких краев и поразил все четыре угла его дома, уничтожив состояние и детей.
Глава IX
Лето 1348 года было исключительно влажным. Лестерский хронист, Генрих Найтон, объяснял постоянные ливни развратным поведением дам на турнирах. Одетые в мужские одеяния «в разноцветные туники, либо одного цвета либо с одним узором справа и одним – слева, с короткими капюшонами, которые имели подвески подобно веревкам, обернутым вокруг шеи, и подпоясанные ремнями, богато усыпанными золотом или серебром, – жаловался он, – группа женщин могла даже участвовать в спортивных играх, иногда их количество достигало сорока или пятидесяти дам, самых прекрасных и хорошеньких (хотя я бы не сказал, что из самых лучших) среди всего королевства. Там они проматывали все свои владения и утомляли свои тела дурачествами и развратным шутовством... Но Господь от этого дела, как и от многих других, нашел замечательное противоядие, ибо Он опустошил места и помешал времени, назначенному для таких суетных дел, открыв небесные ворота и пустив потоки воды с помощью дождя и грома и пылающих молний и необычных порывов бурного ветра».
При этом монастырский историк был скор на вывод, что дождь, который сорвал турниры в честь Ордена Подвязки, был меньшим из зол, которые ожидались в Англии тем летом. Господь приготовил более ужасное наказание для нее. За восемнадцать месяцев до этого, когда англичане осаждали Кале, другая армия за две тысячи миль от него блокировала маленький генуэзский порт в Крыму, через который шли поставки хлеба, и где группа торговцев шелком, подходя к концу семитысячемильного пути из Китая, нашла убежище от татарских степных кочевников. Внезапно осаждающие были поражены эпидемией, которая, распространившись по всей Татарии и став известной как «смерть», началась, как считалось, из-за гниения огромного количества трупов, не захороненных после землетрясения в Китае. До того как начать осаду, говорят, что татары подбросили несколько зараженных трупов в город.
Так или иначе, совершенно очевидно одно: болезнь была принесена в Европу в конце 1347 – начале 1348 года генуэзскими кораблями, торговавшими с Черным морем. Никто не знал ее причин или даже ее природы, но теперь считается, что это была бубонная чума – эпидемия, переносимая блохами, которые жили на черных крысах [376], наводнивших Европу из Азии во времена крестовых походов и которыми кишели деревянные торговые корабли той эпохи. К тому времени, когда корабли, заходившие в Крым, достигли Босфора и Средиземного моря, чума мгновенно распространилась среди их команд, и в каждом порту, в который они заходили, оставалась чума. Она пришла так внезапно, что никто не смог укрыться от нее; в Константинополе среди ее жертв числился наследник византийского императора. Симптомами являлись гангренные воспаления в легких, рвота и плевание кровью, отвратительное зараженное дыхание и появление на второй день темных твердых бубонов под мышками или в паху, которые почти всегда являлись вестниками смерти. Мало кто, подхватив болезнь при ее первом распространении; дожил до третьего дня.
К концу января 1348 года чума свирепствовала во всех крупных портах южной Европы, включая Венецию, Геную, Марсель и Барселону. В Средиземном море находили корабли, полные трупов, которые дрейфовали в открытом море. Один за другим, несмотря на яростные попытки изолировать себя от внешнего мира, итальянские города падали перед эпидемией. Везде ходили ужасные истории сверхъестественного происхождения; о том, как «на востоке, рядом с Большой Индией, огонь и вонючий дым спалили все города» или как «между Китаем и Персией пошел сильный дождь из огня, падавший хлопьями, подобно снегу, и сжигавший горы и долины со всеми жителями», и сопровождаемый зловещим черным облаком, которое «кого бы ни увидело, тот умирал в течение половины дня». Оттуда, принесенная «нечистым порывом ветра с юга», инфекция наводнила Европу.
Весной, превратив Венецию и Геную в мертвые города, чума достигла Флоренции. В предисловии к своему «Декамерону» Боккаччо оставил собственноручный рисунок ее ужасов: беспомощность докторов, зловоние больных, предусмотрительное запирание в домах, пока не проявлялась инфекция, и безрассудное пьянство в тавернах день и ночь, множество тел, лежащих непокрытыми перед каждой церковью, и ямы, в которые штабелями складывались мертвые. Бедняки мерли на улицах или в полях, свиньи, которые копались в уличной грязи, падали замертво, поскольку они терлись носом о то тряпье, которое выбрасывалось после пораженных чумой, и кучи быков, овец и козлов – «и даже собак, наиболее преданных друзей человека» – бродили неухоженные по полям. За умирающими не ухаживали, мертвых вытаскивали из домов и сбрасывали на обочинах дорог, дома тех, кто сбежал, были открыты для всех, «священная власть законов, божьих и человеческих, была почти полностью разрушена и исчезла». Повсюду можно было встретить одну и ту же картину: в Сиене, Пьяченце, Парме, Римини, где хронист, Агнолио ди Тура, своими собственными руками похоронил своих пятерых маленьких сыновей.
Пока чума опустошала Италию, она распространялась все шире и шире в пограничные с Италией государства: в Истрию и Венгрию, а также через Альпы в Баварию, на запад через Испанию, где она настигла королеву Арагона и, намного позже, короля Кастилии, и на север из Марселя [377]вверх по Роне. Она разразилась в обители кармелитских братьев в Авиньоне прежде чем кто-либо осознал, что это, убила Лауру, обожаемую поэта Петрарки, и аббата крупного Кентерберийского монастыря Св. Августина, который навещал курию в тот момент. «Когда кто-либо, зараженный ею, умирает, – написал фламандский каноник Марселя, – все, кто видит его в его болезни и навещает его или просто везет его к могиле, вскоре следуют за ним. Болезнь разносится их родственниками так же, как и собаками; еда и питье ставятся у кровати для них, чтобы вкусили ее и утолили жажду, после того как все убегут... Священники не слушают их исповеди и не причащают их». «Милосердие мертво, – докладывает врач папы, который сам заразился чумой, но был одним из немногих выживших, – даже доктора не смеют навещать больных. Что до меня, так вот, чтобы избежать бесчестья, я не смел отказать им, но я все еще нахожусь в непрекращающейся лихорадке». Папа лично, приказав, чтобы трупы анатомировали, чтобы найти причину болезни, бежал в свое имение рядом с Валенсией, где закрылся в одиночестве в комнате, постоянно жег огонь, чтобы выкурить инфекцию, и никого к себе не допускал.
Все лето 1348 года Черная Смерть подбиралась к Англии все ближе и ближе. Весной она достигла Гаскони, где забрала младшую дочь короля принцессу Жанну, которая направлялась в Испанию для сочетания браком с наследником кастильского трона. Вскоре после этого чума достигла Парижа, где умерло огромное количество человек, включая королев Франции и Наварры. К июлю, пробираясь на север через Пуату и Бретань и вдоль побережий, она была уже в Нормандии, где «было такое критическое положение, что нельзя было никого найти, чтобы тащить трупы в могилы. Люди говорили, что наступил конец света». Пока тучи и непрекращающийся дождь поливали Англию и, в конце месяца, когда люди наблюдали за портами, архиепископ Йоркский Зуш написал своему заместителю, приказывая в каждом приходе дважды в неделю провести процессии и литании, «чтобы остановить эпидемию и инфекцию». Ибо только молитвой, провозгласил он, можно отвести бич Господень.
Архиепископ – победитель при Невиллз Кроссе – говорил о жизни человека как о войне, где «те, кто сражается среди несчастий этого мира, обеспокоены неясностью будущего, то благоприятного, то нерасположенного, Господь Всемогущий, разрешивший тем, кого он любит, быть наказанными, так что сила внушением Божественной милости может быть совершенной в слабости». Но хотя епископ Батский и Уэллский, также напуганный, приказал также проводить крестные ходы и сборища во всех церквах, чтобы «защитить людей от эпидемии, которая пришла с Востока в соседние королевства», жизнь в Англии тем летом, казалась, текла в обычном русле. В дни, когда новости передавались из уст в уста, из деревни в деревню, вдоль дорог братьями и коробейниками, народ изолированного северного острова, вероятно, меньше слышал о предполагаемом конце света, чем жители христианского мира по ту сторону пролива. Поглощенные своими внутренними делами, они более были обеспокоены погодой, уничтожением посевов и ящуром, который разразился среди скота и овец. Даже король, который, должен был быть полностью осведомлен об опасности, казался полностью увлеченным своими великолепными строительными проектами по размещению коллегии своего нового Ордена Подвязки. 6 августа он выпустил приказ о превращении часовни Св. Эдуарда Исповедника, находившейся в Виндзоре, в часовню «соответствующего великолепия» и для обеспечения места для проживания дополнительных каноников и 24 «беспомощных и бедствующих рыцарей», которых он и его компаньоны должны были представить ко вступлению в Орден на следующий день Св. Георга «в честь Господа Всемогущего и его матери Марии, славной Девы и Св. Георга мученика».
Вероятно, именно в этот день, несмотря на все предосторожности портовых властей, чума пересекла пролив. Именно в августе она разразилась в маленьком прибрежном дорсертширском городке Мельком Регис, теперь он называется Уэймутом, «почти полностью лишив его жителей». Через несколько недель она достигла Бристоля, возможно, по морю, превратив его в кладбище. Чума обращалась с Англией точно так же, как и с Западной Европой, и англичане реагировали точно так же. В Бристоле «живые едва могли похоронить мертвых» и «жители Глостера не позволят жителям Бристоля войти в город». Но даже стража констебля не могла остановить стремительно бегущих крыс, заражающих друг друга, или паразитов, живущих на них, перебегающих с их гниющих тел на живых людей. Ни у кого не было даже предположения, что вызывало смерть: бледность, внезапная дрожь и рвота, внезапные алые язвы и черные нарывы – «Божьи знаки» – бред и непереносимая агония, которые приходили без предупреждения и забирали своих жертв за несколько часов.
В течение той осени чума поражала одно южное графство за другим. Дорсет и прилегающие графства ужасно пострадали; Пул был настолько пустынен, что смог возродиться только через более чем столетие – сто лет назад выступающая полоска земли, известная как Бейтер, все еще указывалась на карте как кладбище жертв Черной Смерти. В некоторых деревнях, таких, как Бишопстон в Уилтшире, едва ли одна душа выжила, а когда жизнь возродилась после чумы, это место так и осталось пустынным. Когда посевы гнили в полях, церковные колокола молчали, везде трупы скидывались, черненные и воняющие, в ямы, вырытые на скорую руку. В своем епископском маноре Вайвлискомб, где он и его фамилия оставались во время объезда, епископ Батский и Уэллский назначал бесконечную череду священников на вакантные бенефиции – некоторые, подобные приходу Св. Лоренса в Шефтсбери, лишились своего священника более чем один раз, а другой приход, Св. Николая в Уинтербурне, не менее чем три раза. В своем послании к прихожанам он приказал больным исповедоваться мирянам, если не смогут найти священника, и, если это будет необходимо, даже женщине. Когда таинство Чрезвычайного Помазания не смогло быть осуществлено, он заключил «веры должно, как и в других делах, быть достаточно».
В соседнем диоцезе, Винчестере, включавшем в себя графства Гемпшир и Суррей, которые каким-то чудом избежали эпидемии почти до Рождества, епископ Эдингтон, казначей, приказал собранию каноников читать семь покаянных и пятнадцать обычных псалмов дважды в неделю и по пятницам проводить крестный ход духовенства и людей по улицам и рыночным местам, босоногими и с непокрытыми головами, «пока с благочестивыми сердцами они повторяют свои молитвы и, отложив бесполезные разговоры, произносят так часто как только можно „Отче наш“ и „Тебя Дева Славим“. Новости, исключительно печальные, провозгласил он, достигли его; жестокая чума, которая превратила города Европы в „логова диких животных“, „начала поражать берега английского королевства“. Города, замки и деревни „были лишены своего населения эпидемией, более жестокой, чем двуручный меч, и стали жилищами ужаса... Мы поражены самым горестным страхом, который запрещает Господь, как бы начавшаяся эпидемия не опустошила наш диоцез“. А она уже распространялась через Экзетер, ударив сначала, как и везде, сначала по морских портам и эстуариям и затем следуя по рекам и островам. Духовенство и миряне Девоншира и Корнуолла ложились, подобно колосьям под серпом жнеца, в цистерцианском аббатстве Ньюэнгем двадцать монахов и трое мирских братьев умерли и выжили только аббат и двое других братьев. В приорстве августинцев Бодмине выжили только двое каноников, чтобы рассказать затем об этом; аббаты Хартленда, Тевистока и Св. Николая Экзетерского, все погибли, последний монастырь потерял двух глав друг за другом.
Каждую весну и лето покрытые травой дороги в Кентербери или Уолсингем, Глостер или к распятию Бромгольма в Норфолке переполняли веселые компании обоих полов, совершавших путь к выбранной святыне с проводниками, в приятном обществе, развлекаясь, как в «Кентерберийских рассказах» Чосера, интересными историями, пением и игрой на волынках. Хозяева гостиниц вдоль дорог, идущих к святым местам, вели оживленную торговлю, убеждая путешественников остановиться в их доме и там, по словам проповеди одного из бромиардовских монахов, «болтали и играли с ними, пока не подходило время подводить итог». В других местах были общежития для пилигримов, предоставляемые благотворительными организациями или корпорациями. «Колокол» в Тьюксбери, «Новая гостиница» в Глостере, «Георгий» в Гластонбери были специально построены для таких целей. К середине XIV века обслуживание паломников стало широко развитой индустрией. В церкви Христа в Кентербери их встречал монах в пролете специальной двери и, обрызгав их святой водой, проводил странников в северный неф к алтарю, обращая их внимание на место, где был убит Св. Томас. Затем, осмотрев мощи святого в склепе и поцеловав запекшуюся кровь на мече его убийцы, на коленях поднимались по ступеням к его гробнице – до сих пор можно увидеть изношенные ступени – и подносили свои дары, драгоценности и золото, хранителям этого чуда, в обмен получая крохотную ампулку кентерберийской воды, в то время как Страдающие ревматизмом терли свои конечности об окружающие камни [370].
«когда апрель сладкозвучными ливнями
Засушливость марта пронзит до корней».
Как и во всех областях человеческой жизни, в паломничестве тоже были модные святыни; самой популярной была гробница Бекета: в течение только одного года монахи церкви Христа получили Ј 954. 6. 3 р. в дар, в то время как близлежащая святыня Богоматери приносила Ј 4. 1. 8 р. [371]. Тех англичан, которые хотели совершить паломничество за границу, как магнитом, притягивали мощи Св. Иакова Компостельского на северо-западе Испании, гораздо больше, чем более доступная Богоматерь Булонская или голова Св. Иоанна Крестителя в Амьене. Бристольские капитаны кораблей обеспечивали постоянные летние рейсы в галисийские порты, располагая их рядами на своих крохотных судах, и те вытягивали ноги к центру, как рабы-негры более поздней эпохи. Дискомфорт поездки, занимавшей по меньшей мере неделю, красноречиво описан в стихотворении того времени:
«Тем временем паломники лежат,
И сосуды рядом с ними,
И после горячей мальвазии кричат:
„Помоги нам вернуться!”...
Несмотря на все эти страдания, каждый год более двух тысяч разрешений выдавалось в Англии на посещение испанских мощей, и иногда более тридцати английских паломников одновременно можно было увидеть в гавани Корунны.
Когда мы отправимся спать,
Помпа будет возле изголовья,
Человек что добрый, что мертвый
Издает зловоние».
* * *
Роль мирян в культе и религиозной деятельности неуклонно возрастала. В прежние времена Церковь единственная несла ответственность за почти всякую благотворительную деятельность – больницы, образование, забота о стариках и нищих, подаяние в воротах монастыря, даже мосты и мощенные дороги для путешественников. Теперь, хотя такие деяния и совершались от ее имени, участие мирян становилось все более значительным. Наиболее популярной формой пожертвований в XIV веке было строительство небольших часовен, как возведенных в пределах существующей церкви, так и иногда построенных для этой цели, где предполагалось вечно служить мессы, молебны и песнопения за душу жертвователя в обмен на финансирование продолжительных благотворительных работ – молитвенный дом, школу, ежегодную раздачу пищи и щедрых даров старикам и убогим, обеспечение приданым нуждающихся девушек или платой за обучение сирот, строительство моста или гостиницы для паломников. Иногда такие дары делал один человек, как, например, часовня с восьмью священниками, которую гай Бошам, граф Уорика, основал в замке Элмли в Вустершире за несколько лет до убийства Гавестона. Гораздо чаще их финансировали самовосстанавливающиеся гильдии или общины набожных мирян, которые, приобретя разрешение от Короны на передачу земли «мертвой руке», наделяли ею своих общих наследников для использования в милосердных и религиозных целях. Наиболее популярными такие пожертвования были среди городских купцов, которые, разбогатев, жаждали не в меньшей мере, чем лорды или землевладельцы, использовать свое состояние с целью гарантировать будущее благоденствие своим душам. Так, например, в 1343 году Джоном Энфилдом и другими жителями Лондона было основано братство, чтобы отреставрировать крышу и колокольню церкви Всех Святых, а также лондонскую стену. В это же время группа богатых торговцев рыбой учредила общество, чтобы в церкви Св. Магнуса каждый вечер исполнялся гимн Salve Regina,а также на возведение Лондонского моста «в честь Господа и его преславной матери, Девы Марии... дабы побуждать людей к молитве в такой час, в какой заслуживают их души» [372].К концу века в большинстве крупных и малых городов существовали подобные объединения. В Ладлоу – центре торговли шерстью западного Шропшира – братство, основанное в честь евангелиста Св. Иоанна, возвело больницу или alms-house для тридцати бедняков и дом для священников, а другое объединение обеспечило строительство школы и деньги на жалование школьному учителю. Грамматическая школа, в которой некогда должен был учиться Шекспир, была основана союзом Святого Креста города Стратфорд-на-Эйвоне. Иногда такого рода объединения учреждались и рабочим людом, как, например, одно из обществ, посвященных Божьей Матери в Элсмире, в котором каждый женатый мужчина платил четыре пенса в год, а каждый служащий, зарабатывавший более пяти шиллингов в год, – два пенса; или же общество Св. Елены и Св. Марии в Беверли, чьи члены шли в процессии к церкви на день Св. Елены, возглавляемые стариком, несшим крест, еще одним – с лопатой, и юношей, одетым королевой Еленой, а затем, прослушав торжественную мессу, каждый вносил пенни [373].
Все это было симптоматично для отношений между Церковью и мирской общиной, гораздо более тесных, нежели в любом государстве Европы. Ecclesia Anglicana была частью католической церкви в христианском мире, а также и частью английского государства. Епископы и аббаты были не только отцами во Христе, но и феодальными магнатами, главами локальных сообществ и королевскими советниками. Клирики, управлявшие канцелярией и казначейством, заседали на судейских скамьях, возглавляли дипломатические миссии и занимались налоговыми сборами. Король и общество осыпали и продолжали осыпать Церковь дарами, однако, поступая таким образом, делали церковнослужителей, так же, как и духовных лидеров королевства, владевших землей и собственностью государства, субъектами того же общего права, что и все остальные. Англия была страной, в которой неприкосновенность (святость) канонической доктрины и права добросовестно почиталась так долго, пока она не стала попирать права Короны и подданных. Каждая церковь была частной, чей хозяин-мирянин, получив ее, сохранял право даровать выгоды от нее любому сведущему священнику, соответствовавшему духовным требованиям Церкви.
Повсюду существовало молчаливое согласие между божественными и королевскими законами, которые, скорее, не противоречили друг другу, а совпадали. Не логику искали англичане в лидерах церкви и государства, но дух соглашения и компромисса. Они поддерживали друг друга; любое возобновление великой Хартии начиналось с гарантий свобод и прав Святой Церкви, в то время как кто-либо, посягавший на Великую Хартию Вольностей или на лесные хартии, навлекал на себя наказание в виде отлучения от церкви. От короля и примаса до самого скромного священника и его платящих десятину прихожан все понимали, что лучше работать вместе, нежели настаивать на каждой букве несовместимых и противоречивых прав.
Церковная система изобиловала аномалиями и несообразностями, основанными на личных правах, как церковнослужителей, так и мирян, глубоко уходящими корнями в историю. В Чичестере – месте пребывания епископа – городе и территории, прилегающей к собору, существовали «специфические» или частные юрисдикции декана и капитула, окраины были частью кентерберийской епархии, а земли, примыкавшие к епископскому парку, принадлежали каноникам Бошама, свободный королевский придел находился под духовной юрисдикцией епископа Экзетера [374]. Ни на одно из них, хотя его собственный дворец находился на этой территории, не простирались права епископа, за исключением чужаков. Такая очевидная абсурдность не представляла сложностей для английского церковника; он привык к подобным несообразностям со дня своего вступления в лоно Церкви.
В таких делах поэтому каждый стремился сохранять добрососедские, но осторожные отношения с конфликтными правами своих собратьев и делал их предметом компромисса и сделки. Переговоры были жесткими, но обычно они сопровождались христианской учтивостью. Когда канцлер и казначей Англии захотели отдать уилтширский приход правительственному чиновнику, они написали владелице данного прихода, аббатисе Уилтона, которая, несомненно, имела своих протеже и виды на это место, следующее:
«Благороднейшей и самой благочестивой даме святой религии. Мы слышали, что в скором времени церковь, находящаяся под Вашим покровительством, и ваш монастырь Берик Сент-Джон, будут вакантными, как говорится, так как теперешний настоятель очень стар и слег с таким серьезным недугом, что нет никакой надежды на его выздоровление, так говорят. Посему мы умоляем Вас, благочестивая леди, даровать вышеупомянутую церковь, как только место настоятеля будет свободным, нашему дражайшему и любимому другу Г. X. (Генри Харборо), клерку, и составить письмо представления на приход на его имя, учитывая... что таким деянием мы хотим быть обязанными Вам и будем готовы в следующий раз сделать что-либо приятное для Вас Благороднейшая леди, пусть благословенная Троица хранит и поддерживает Вас ради хорошего руководства святой религией» [375] .
* * *
Такой была Святая Церковь – наиболее почитаемая и ценная вещь в английском государстве, как казалось простым людям после побед Эдуарда III в Европе. Она создала общество и государство, неотъемлемой частью которых являлась. Полные несовершенств ее промахи были известны и признавались всеми, но они не затрагивали, или, казалось, что не могли затронуть, законность ее веры и институтов. Множество личных ошибок рождали критику церковнослужителей. Но ни ошибки, ни критика не могли поколебать мощь Церкви. «Нечто, на что каждый человек мог отозваться и на всех уровнях». Сэр Морис Поуик написал, что она сохранялась в течение веков, принималась всеми, и это работало.Однако выпало на долю христианского и триумфального английского королевства, с его великолепными церквями, религиозными организациями и победоносными рыцарями, тяжелое испытание, гораздо более серьезное, чем то, что случилось с Джобом, когда существовала страна Оз, окруженная преградами, когда все его труды благословлялись, налетел сильный ветер из диких краев и поразил все четыре угла его дома, уничтожив состояние и детей.
Глава IX
ЧЕРНАЯ СМЕРТЬ И ЧЕРНЫЙ ПРИНЦ
Затем пришла смерть и всех повергла в прах
Королей и рыцарей, кесарей и пап...
Многие прекрасные леди и бравые рыцари
Падали в обморок и теряли голову
В страдании от знаков смерти...
У. Ленгленд
Лето 1348 года было исключительно влажным. Лестерский хронист, Генрих Найтон, объяснял постоянные ливни развратным поведением дам на турнирах. Одетые в мужские одеяния «в разноцветные туники, либо одного цвета либо с одним узором справа и одним – слева, с короткими капюшонами, которые имели подвески подобно веревкам, обернутым вокруг шеи, и подпоясанные ремнями, богато усыпанными золотом или серебром, – жаловался он, – группа женщин могла даже участвовать в спортивных играх, иногда их количество достигало сорока или пятидесяти дам, самых прекрасных и хорошеньких (хотя я бы не сказал, что из самых лучших) среди всего королевства. Там они проматывали все свои владения и утомляли свои тела дурачествами и развратным шутовством... Но Господь от этого дела, как и от многих других, нашел замечательное противоядие, ибо Он опустошил места и помешал времени, назначенному для таких суетных дел, открыв небесные ворота и пустив потоки воды с помощью дождя и грома и пылающих молний и необычных порывов бурного ветра».
При этом монастырский историк был скор на вывод, что дождь, который сорвал турниры в честь Ордена Подвязки, был меньшим из зол, которые ожидались в Англии тем летом. Господь приготовил более ужасное наказание для нее. За восемнадцать месяцев до этого, когда англичане осаждали Кале, другая армия за две тысячи миль от него блокировала маленький генуэзский порт в Крыму, через который шли поставки хлеба, и где группа торговцев шелком, подходя к концу семитысячемильного пути из Китая, нашла убежище от татарских степных кочевников. Внезапно осаждающие были поражены эпидемией, которая, распространившись по всей Татарии и став известной как «смерть», началась, как считалось, из-за гниения огромного количества трупов, не захороненных после землетрясения в Китае. До того как начать осаду, говорят, что татары подбросили несколько зараженных трупов в город.
Так или иначе, совершенно очевидно одно: болезнь была принесена в Европу в конце 1347 – начале 1348 года генуэзскими кораблями, торговавшими с Черным морем. Никто не знал ее причин или даже ее природы, но теперь считается, что это была бубонная чума – эпидемия, переносимая блохами, которые жили на черных крысах [376], наводнивших Европу из Азии во времена крестовых походов и которыми кишели деревянные торговые корабли той эпохи. К тому времени, когда корабли, заходившие в Крым, достигли Босфора и Средиземного моря, чума мгновенно распространилась среди их команд, и в каждом порту, в который они заходили, оставалась чума. Она пришла так внезапно, что никто не смог укрыться от нее; в Константинополе среди ее жертв числился наследник византийского императора. Симптомами являлись гангренные воспаления в легких, рвота и плевание кровью, отвратительное зараженное дыхание и появление на второй день темных твердых бубонов под мышками или в паху, которые почти всегда являлись вестниками смерти. Мало кто, подхватив болезнь при ее первом распространении; дожил до третьего дня.
К концу января 1348 года чума свирепствовала во всех крупных портах южной Европы, включая Венецию, Геную, Марсель и Барселону. В Средиземном море находили корабли, полные трупов, которые дрейфовали в открытом море. Один за другим, несмотря на яростные попытки изолировать себя от внешнего мира, итальянские города падали перед эпидемией. Везде ходили ужасные истории сверхъестественного происхождения; о том, как «на востоке, рядом с Большой Индией, огонь и вонючий дым спалили все города» или как «между Китаем и Персией пошел сильный дождь из огня, падавший хлопьями, подобно снегу, и сжигавший горы и долины со всеми жителями», и сопровождаемый зловещим черным облаком, которое «кого бы ни увидело, тот умирал в течение половины дня». Оттуда, принесенная «нечистым порывом ветра с юга», инфекция наводнила Европу.
Весной, превратив Венецию и Геную в мертвые города, чума достигла Флоренции. В предисловии к своему «Декамерону» Боккаччо оставил собственноручный рисунок ее ужасов: беспомощность докторов, зловоние больных, предусмотрительное запирание в домах, пока не проявлялась инфекция, и безрассудное пьянство в тавернах день и ночь, множество тел, лежащих непокрытыми перед каждой церковью, и ямы, в которые штабелями складывались мертвые. Бедняки мерли на улицах или в полях, свиньи, которые копались в уличной грязи, падали замертво, поскольку они терлись носом о то тряпье, которое выбрасывалось после пораженных чумой, и кучи быков, овец и козлов – «и даже собак, наиболее преданных друзей человека» – бродили неухоженные по полям. За умирающими не ухаживали, мертвых вытаскивали из домов и сбрасывали на обочинах дорог, дома тех, кто сбежал, были открыты для всех, «священная власть законов, божьих и человеческих, была почти полностью разрушена и исчезла». Повсюду можно было встретить одну и ту же картину: в Сиене, Пьяченце, Парме, Римини, где хронист, Агнолио ди Тура, своими собственными руками похоронил своих пятерых маленьких сыновей.
Пока чума опустошала Италию, она распространялась все шире и шире в пограничные с Италией государства: в Истрию и Венгрию, а также через Альпы в Баварию, на запад через Испанию, где она настигла королеву Арагона и, намного позже, короля Кастилии, и на север из Марселя [377]вверх по Роне. Она разразилась в обители кармелитских братьев в Авиньоне прежде чем кто-либо осознал, что это, убила Лауру, обожаемую поэта Петрарки, и аббата крупного Кентерберийского монастыря Св. Августина, который навещал курию в тот момент. «Когда кто-либо, зараженный ею, умирает, – написал фламандский каноник Марселя, – все, кто видит его в его болезни и навещает его или просто везет его к могиле, вскоре следуют за ним. Болезнь разносится их родственниками так же, как и собаками; еда и питье ставятся у кровати для них, чтобы вкусили ее и утолили жажду, после того как все убегут... Священники не слушают их исповеди и не причащают их». «Милосердие мертво, – докладывает врач папы, который сам заразился чумой, но был одним из немногих выживших, – даже доктора не смеют навещать больных. Что до меня, так вот, чтобы избежать бесчестья, я не смел отказать им, но я все еще нахожусь в непрекращающейся лихорадке». Папа лично, приказав, чтобы трупы анатомировали, чтобы найти причину болезни, бежал в свое имение рядом с Валенсией, где закрылся в одиночестве в комнате, постоянно жег огонь, чтобы выкурить инфекцию, и никого к себе не допускал.
Все лето 1348 года Черная Смерть подбиралась к Англии все ближе и ближе. Весной она достигла Гаскони, где забрала младшую дочь короля принцессу Жанну, которая направлялась в Испанию для сочетания браком с наследником кастильского трона. Вскоре после этого чума достигла Парижа, где умерло огромное количество человек, включая королев Франции и Наварры. К июлю, пробираясь на север через Пуату и Бретань и вдоль побережий, она была уже в Нормандии, где «было такое критическое положение, что нельзя было никого найти, чтобы тащить трупы в могилы. Люди говорили, что наступил конец света». Пока тучи и непрекращающийся дождь поливали Англию и, в конце месяца, когда люди наблюдали за портами, архиепископ Йоркский Зуш написал своему заместителю, приказывая в каждом приходе дважды в неделю провести процессии и литании, «чтобы остановить эпидемию и инфекцию». Ибо только молитвой, провозгласил он, можно отвести бич Господень.
Архиепископ – победитель при Невиллз Кроссе – говорил о жизни человека как о войне, где «те, кто сражается среди несчастий этого мира, обеспокоены неясностью будущего, то благоприятного, то нерасположенного, Господь Всемогущий, разрешивший тем, кого он любит, быть наказанными, так что сила внушением Божественной милости может быть совершенной в слабости». Но хотя епископ Батский и Уэллский, также напуганный, приказал также проводить крестные ходы и сборища во всех церквах, чтобы «защитить людей от эпидемии, которая пришла с Востока в соседние королевства», жизнь в Англии тем летом, казалась, текла в обычном русле. В дни, когда новости передавались из уст в уста, из деревни в деревню, вдоль дорог братьями и коробейниками, народ изолированного северного острова, вероятно, меньше слышал о предполагаемом конце света, чем жители христианского мира по ту сторону пролива. Поглощенные своими внутренними делами, они более были обеспокоены погодой, уничтожением посевов и ящуром, который разразился среди скота и овец. Даже король, который, должен был быть полностью осведомлен об опасности, казался полностью увлеченным своими великолепными строительными проектами по размещению коллегии своего нового Ордена Подвязки. 6 августа он выпустил приказ о превращении часовни Св. Эдуарда Исповедника, находившейся в Виндзоре, в часовню «соответствующего великолепия» и для обеспечения места для проживания дополнительных каноников и 24 «беспомощных и бедствующих рыцарей», которых он и его компаньоны должны были представить ко вступлению в Орден на следующий день Св. Георга «в честь Господа Всемогущего и его матери Марии, славной Девы и Св. Георга мученика».
Вероятно, именно в этот день, несмотря на все предосторожности портовых властей, чума пересекла пролив. Именно в августе она разразилась в маленьком прибрежном дорсертширском городке Мельком Регис, теперь он называется Уэймутом, «почти полностью лишив его жителей». Через несколько недель она достигла Бристоля, возможно, по морю, превратив его в кладбище. Чума обращалась с Англией точно так же, как и с Западной Европой, и англичане реагировали точно так же. В Бристоле «живые едва могли похоронить мертвых» и «жители Глостера не позволят жителям Бристоля войти в город». Но даже стража констебля не могла остановить стремительно бегущих крыс, заражающих друг друга, или паразитов, живущих на них, перебегающих с их гниющих тел на живых людей. Ни у кого не было даже предположения, что вызывало смерть: бледность, внезапная дрожь и рвота, внезапные алые язвы и черные нарывы – «Божьи знаки» – бред и непереносимая агония, которые приходили без предупреждения и забирали своих жертв за несколько часов.
В течение той осени чума поражала одно южное графство за другим. Дорсет и прилегающие графства ужасно пострадали; Пул был настолько пустынен, что смог возродиться только через более чем столетие – сто лет назад выступающая полоска земли, известная как Бейтер, все еще указывалась на карте как кладбище жертв Черной Смерти. В некоторых деревнях, таких, как Бишопстон в Уилтшире, едва ли одна душа выжила, а когда жизнь возродилась после чумы, это место так и осталось пустынным. Когда посевы гнили в полях, церковные колокола молчали, везде трупы скидывались, черненные и воняющие, в ямы, вырытые на скорую руку. В своем епископском маноре Вайвлискомб, где он и его фамилия оставались во время объезда, епископ Батский и Уэллский назначал бесконечную череду священников на вакантные бенефиции – некоторые, подобные приходу Св. Лоренса в Шефтсбери, лишились своего священника более чем один раз, а другой приход, Св. Николая в Уинтербурне, не менее чем три раза. В своем послании к прихожанам он приказал больным исповедоваться мирянам, если не смогут найти священника, и, если это будет необходимо, даже женщине. Когда таинство Чрезвычайного Помазания не смогло быть осуществлено, он заключил «веры должно, как и в других делах, быть достаточно».
В соседнем диоцезе, Винчестере, включавшем в себя графства Гемпшир и Суррей, которые каким-то чудом избежали эпидемии почти до Рождества, епископ Эдингтон, казначей, приказал собранию каноников читать семь покаянных и пятнадцать обычных псалмов дважды в неделю и по пятницам проводить крестный ход духовенства и людей по улицам и рыночным местам, босоногими и с непокрытыми головами, «пока с благочестивыми сердцами они повторяют свои молитвы и, отложив бесполезные разговоры, произносят так часто как только можно „Отче наш“ и „Тебя Дева Славим“. Новости, исключительно печальные, провозгласил он, достигли его; жестокая чума, которая превратила города Европы в „логова диких животных“, „начала поражать берега английского королевства“. Города, замки и деревни „были лишены своего населения эпидемией, более жестокой, чем двуручный меч, и стали жилищами ужаса... Мы поражены самым горестным страхом, который запрещает Господь, как бы начавшаяся эпидемия не опустошила наш диоцез“. А она уже распространялась через Экзетер, ударив сначала, как и везде, сначала по морских портам и эстуариям и затем следуя по рекам и островам. Духовенство и миряне Девоншира и Корнуолла ложились, подобно колосьям под серпом жнеца, в цистерцианском аббатстве Ньюэнгем двадцать монахов и трое мирских братьев умерли и выжили только аббат и двое других братьев. В приорстве августинцев Бодмине выжили только двое каноников, чтобы рассказать затем об этом; аббаты Хартленда, Тевистока и Св. Николая Экзетерского, все погибли, последний монастырь потерял двух глав друг за другом.