Страница:
Только два молодых графа, Роджер Биго, граф Норфолка, наследный маршал
[66], и Хамфри де Боэн, граф Херефорда, констебль, держались в стороне от королевского окружения. Они одни хранили древние баронские традиции независимости и, от случая к случаю, вставали в оппозицию короне. Остальные графские роды либо пресеклись, либо находились в состоянии неопределенности. Самый великий из них, Честер, был в руках короля после смерти последнего представителя династии Гуго Авраншского в 1237 году
[67].
Эдуард чувствовал себя как дома в этой компании баронов. Их вместе почитали, они вместе росли, соперничали, боролись. Несмотря на свой деловой склад ума, он прежде всего был продуктом рыцарского, аристократического общества. Более всего король был счастлив на рыцарском турнире, на охоте в лесах или с соколом в долинах рек, пируя в замке или в охотничьем домике, слушая менестрелей и арфистов, певших романтические баллады о сражениях, куртуазной любви, которые с возвращением цивилизации стали основной «пищей» грубых воинов-феодалов, завоевавших старые римские или легендарные земли западной Европы. Эдуард любил легенды о короле Артуре и его рыцарях, которые аристократия Англии и Франции переняла у кельтских бардов Бретани, Уэльса и Корнуолла. Сам он считал, что происходит от Брута Троянского [68]и других легендарных паладинов древности. Вместе с Гилбертом Глостерским Эдуард учредил Круглые Столы по образцу артуровых, за которыми, по особым случаям, лорды королевства, красные и помятые после турниров, сидели на пирах, подражая обычаям Камелота.
Хотя Эдуард был на равной ноге со своими графами, гостил в их замках и вместе с ними участвовал в турнирах, охотах и пирах, у него не было среди них фаворитов. Его близкими друзьями были люди знатного происхождения, но не обладавшие большой властью. Именно им Эдуард научился доверять еще в дни своей опасной юности. Они происходили из разных мест, от Рейна до Ирландского пролива: это, например, бургундец Отто де Грансон, Жоффруа де Женевиль из Вокулера в Шампани, Роберт Тибтот или Типтофт, который удержал во время гражданской войны Бристоль для Эдуарда и был свидетелем при составлении его завещания в Акре; Томас де Клэр – брат графа Глостера, – который вместе с ним спасался бегством из Херефорда перед битвой при Ившеме. Король назначал их сенешалями и констеблями в своих английских, французских, уэльских и ирландских владениях, в судебные комиссии и в посольства при иностранных дворах. И в Совете и на поле битвы один или несколько из его друзей всегда были рядом с королем.
Еще более важную роль в управлении королевством играли крупные клерки или клирики государственных учреждений, родом из королевской семьи или придворной знати. К канцелярии и казначейству, уже существовавших во времена англосаксов и нормандцев, анжуйские короли прибавили «Гардероб», или управление королевским имуществом, который в течение века развился из королевской гардеробной в важный финансовый и административный орган. Хотя некоторые из чиновников, особенно старого казначейства, были назначены на наследственные должности, функции которых они исполняли в качестве заместителей, ответственность перед обществом, традиции и полуколлегиальное устройство учреждений обусловили их личную преданность короне. Как и раньше, большинство из них были церковнослужителями, но некоторые принадлежали к приобретающему вес энергичному классу рыцарей графств. В своих комнатах в Вестминстере или в повозках, следующих за вечно находящимся в разъездах двором, заваленных чернилами и зеленым воском, бирками [69], свитками и казначейскими сундуками, эти люди являлись профессиональными гражданскими чиновниками, готовыми исполнять свои обязанности даже в отсутствие короля или во время гражданских войн. Опыт и государственное мышление сделали их силой, приносящей стабильность Английскому государству, а также неизменными хранителями его административных традиций – более сильных в то время в Британии, нежели в других западных странах.
Эдуард использовал этих бюрократов в полную силу. Благодаря проницательности и смелости, которых так недоставало его отцу, король не боялся доверять им, и его было трудно ввести в заблуждение. Во главе бюрократического аппарата стоял канцлер Роберт Бернелл, который со времен Ившема был секретарем Эдуарда. Этот гениальный администратор и законовед, младший сын шропширского рыцаря, не чуждался земных благ и, волею своего господина, стал крупным землевладельцем [70]. Но его преданность интересам короны никогда не ставилась под сомнение. Его хитрость и не всегда щепетильные методы ведения дел полностью отвечали требованиям главы рыцарства, хорошо усвоившего, что прежде всего королю необходимо тщательно контролировать доходы. По возвращении в свое королевство Эдуард назначил Роберта канцлером вместо старого советника своего отца Уолтера де Мертона. Он также даровал канцлеру епископство Батское и Уэлское, и, в пику папе Римскому, намеревался сделать его архиепископом.
Осыпанный королевскими милостями, Бернелл был только одним из многочисленных клерков короны. Как и его прадед, Эдуард учредил целый институт чиновников, полностью зависящих от его расположения и покорных его воле. Они занимали посты хранителей и ревизоров, казначеев и секретарей, судей, податных чиновников и комиссаров, временных советников в условиях постоянно расширяющихся дел государства, чьими северными пределами были горы Чевиот Хилс, а южными – Пиренеи. Имена более чем сотни чиновников занесены в официальные списки: это такие люди, как Джон Керкби, архидьякон Ковентри, важный судебный чиновник и барон казначейства, которого Эдуард назначил своим казначеем; Уильям Лаутский, личный казначей, а потом и хранитель «гардероба», который заслужил доверие короля еще в юности, когда тот в качестве заместителя своего отца управлял Гасконью; Энтони Бек, его секретарь; Джон Ленгтон, который сменил Бернелла на посту канцлера, и еще более важный его тезка, Уолтер Ленгтон, скромный клерк управления королевских имуществ, ставший казначеем и главным советником Эдуарда в последние годы жизни короля. Несколько из таких придворных чиновников начали свою карьеру, закончив Оксфорд и Кембридж [71]; многие изучали гражданское и каноническое право; почти все они были священниками. Однако их интересы в большей мере были светскими, чем религиозными, и они стали предтечами нового класса и новой профессии. В спорах между Церковью и Кесарем они выбирали сторону Кесаря, потому что именно он платил им и обеспечивал повышение по службе. Несколько человек получили епископский сан, включая Бернелла, Керкби, обоих Ленгтонов и двух братьев из знатного рода Беков Ирсбийских, один из которых, Томас, получил диоцез Св. Давида, а второй, Энтони, крупное Даремское епископство. Энтони, известный воин и охотник, построил Элтемский дворец и восстановил зал Даремского замка, где, хоть сам и слыл аскетом, жил в роскоши, разительно отличавшейся от скромности основателя епископата, св. Кутберта.
Затем следовали атторнеи [72], которые представляли своих клиентов, выполняя данные им приказы [73]и ведя дела по доверенности, а также искусные ораторы, поверенные в делах и барристеры [74]высшего ранга – наследники профессиональных защитников Божьего суда – которые составляли, читали и вели дела, таким образом избавляя просителей от промахов, которые так легко могли допустить несведущие в судебных делах [75]. Ибо правила подачи судебного иска королевским судьям были жестко регламентированы; а юридический язык, разновидность ломаного французского, перемешанного с латинским, предназначенный обеспечивать предельную ясность закона, был фактически недоступен мирянам для понимания. В то время, когда Эдуард вступил на престол, общее право – право королевских судов, общее для всей страны, – разрабатывалось уже более века. Опираясь в теории на древний корпус неписаного обычного местного права, на которое оно наложилось, постепенно вытеснив его, это право было детищем первого Плантагенета и сведущих юристов, которым он, его сыновья и внук вверили свои судейские полномочия. Их целью было привести в порядок жизнь государства после анархии гражданской войны и подчинить юрисдикции центрального королевского суда все серьезные преступления: насилие и лишение фригольда, являвшегося формой достатка, от которого зависела политическая организация феодального государства. Профессиональные юристы осуществляли это на практике, возлагая на представителей каждого графства, округа и прихода ответственность за доставку подозреваемых преступников на выездные сессии суда к королевским судьям, а также предлагая лишенным собственности возмещение ущерба более надежное, справедливое и быстрое, чем то, которое они могли бы получить в местных судах графства или же под частной юрисдикцией феодального общества. Вытесняя старые методы Божьего суда, испытания огнем и водой и компургации (снятия с себя обвинения путем принесения клятвы), более разумным и гуманным способом – допросом соседей, проводимым под надзором профессиональных юристов, новые законы позволили по-новому открывать истину. Вся законодательная практика была коренным образом изменена посредством власти короля, отдавшего приказ своим шерифам собирать присяжных заседателей из числа местных фригольдеров, чтобы они отвечали в соответствии со своей корпоративной правоспособностью на вопросы права или факта, предложенные им в суде королевскими судьями.
В Англии, единственной среди феодальных королевств Европы, стало установленным законом то, что ни один человек не должен отвечать перед своим фригольдером без королевского на то предписания, и ни один процесс, затрагивающий проблемы свободного владения землей, соответственно тоже не мог бы быть начат без него. Любой лишенный своего имущества или не допускавшийся к своей земле фригольдер мог купить у клерков канцелярии приказ, адресованный шерифу [76]его графства, побуждавший того призвать человека, лишившего истца наследства, дабы тот предстал перед лицом закона. Число таких приказов [77]– novel disseisin [78] , mort d'ancestor [79] , darrein presentment [80] –постоянно увеличивалось, чтобы надлежащим образом охватить все мыслимые вопросы, связанные с распоряжением свободной землей. Формы подачи исков и процедуры искомых индивидуальных средств судебной защиты должны были, вплоть до мельчайших деталей формулировки, подвергнуться тщательному контролю со стороны как истца, так и ответчика. Насколько это было важно, можно увидеть из защиты, построенной от имени епископа Личфилдского по предписанию darrein presentment,затрагивающего право «представления на приход» Чеширской церкви. Из-за пропущенных слов «который мертв», иск не мог быть удовлетворен, если бы не «некий Джон Уэттенхольский, который находился среди судей. Он заявил, что граф Ранульф [81]предоставил им реестр настоящих предписаний. В этом списке не было и нет таких слов, они до сих пор не использовались в Чеширском суде. Потому как если слова были вставлены в предписание, то, согласно обычаям, из-за дополнения все предписание должно быть аннулировано» [82].
Казначейство усиливало фискальные права короля, Суд королевской скамьи разбирал дела короны и заслушивал апелляции других судов, Суд общих тяжб постоянно заседал в Вестминстер-холле, разбирая, с помощью местных судей из графств, споры между владельцами свободных земель. За ними, подчиняясь королевским приказам, следовали местные суды, образованные по старому образцу и осуществлявшие обычное право в графстве. Самым главным из них был суд графства, который собирался под председательством шерифа раз в месяц на юге и каждые шесть недель на диком севере. Он проходил в некоем священном месте в соответствии с давним обычаем, уходящим корнями в те дни, когда графство было почти независимой провинцией. Его посещали не только истцы и ответчики, но, лично или через посредника, все те, кто держал землю на праве фригольда в графстве, так как они были обязаны присутствовать на нем. Ибо именно на основе англосаксонских и датских законов, давно усвоенных в Англии франкоговорящими королями и лордами, всем свободным людям надлежало «по свидетельству графства» разделить ответственность за отправление правосудия в том графстве, где находились их земли.
При этом огромном стечении соседей, состоятельных людей, собиравшихся под открытым небом или, гораздо чаще, в красивых новых залах разбирательств (такой, например, построил в своем герцогстве в Лостуитиле один из кузенов Эдуарда, Эдмунд Корнуоллский), где зачитывались королевские ордонансы и статуты, чиновники и бейлифы приводились к присяге, проводились дознания об оспариваемых правах, и выездные судьи делали заявления, касавшиеся дел короны, переданных в суд. По ходатайству придворных в судьи выбирались те, кто в соответствии с королевскими требованиями должен был «вести судопроизводство графства» в судах в Вестминстере или в парламенте, а коронеры [83]должны были независимо от шерифа сохранить записи обо всех преступлениях и инцидентах, затрагивающих права короны, а также вести следствие по внезапным смертям, кораблекрушениям и присвоении найденных богатств. Приговор об объявлении вне закона также выносился в суде графства; это касалось тех, кто четырежды уклонился от явки в суд по уголовному обвинению. Хотя работа суда графства постепенно вытеснялась королевскими судами, он до сих пор был компетентен в делах, когда обвиняемый предпочитал подвергнуться старому методу компургации. Иногда также, если ни одна, ни другая сторона не хотела довериться суду присяжных, земельная тяжба могла оставаться в суде графства, и тогда ее разрешали два профессиональных защитника, боровшихся маленькими, рогатыми киркомотыгами до тех пор, пока один или другой не сдастся как «трус» [84].
За судом шерифа следовал сотенный суд [85], собиравшийся раз в три недели бейлифом, которому шериф или владелец юрисдикции сотни передавал на откуп доходы с него. Однако бейлиф, будучи королевским чиновником, нес ответственность перед шерифом или, в особых случаях, непосредственно перед Короной. Суд обычно собирался под открытым небом, истцы – держатели фригольда – сидели на скамьях вокруг стола во главе с бейлифом и его клерком. Суд занимался незначительными делами: исками, касающимися повинностей, связанных с держанием земли, арестами движимого имущества и небольшими долгами, жалобами на увечье скота, личными оскорблениями и ссорами, не доходившими до уровня уголовных. Более серьезные преступления, такие, как воровство или убийство, автоматически передавались шерифом или коронером в королевские суды. Наиболее распространенным преступлением было посягательство – преступление, в котором часто было легче уличить соседа в суде сотни, чем затевать его при жестких ограничениях канцелярского приказа. Сомнительно, например, мог ли Роберт Кайт получить компенсацию в Вестминстере от Стефена Винтера, против которого он возбудил дело в суде округа Мильтон за то, что тот пришел в его сад, сломал ограду и украл его розы «вопреки миру»; или Джон Малкин, который, уверенный в своей правоте, выдвинул обвинение против Мод атте Хайд и ее сына за то, что они колотили его свинью и науськивали на нее своих собак до тех пор, пока те не откусили свинье хвост [86]. Были и другие прошения, касающиеся устных договоров и клеветы, которые королевские суды не могли удовлетворить, но по которым сельские жители могли возбуждать дела в окружных судах.
Дважды в год, на Пасху и Михайлов день, шериф посещал каждую сотню графства – в некоторых крупных графствах, таких, как Норфолк или Йоркшир, было до двенадцати таких округов – чтобы «держать смотр» или уголовный суд. Каждый владелец земли в округе должен был посещать такие суды, в противном случае он подвергался штрафу (исключение после выхода Мальборосского Статута составляли магнаты, как миряне, так и церковники). При объезде или «законном собрании» крестьяне-вилланы, так же, как и свободные люди, играли существенную роль. По англосаксонскому закону, каждый мирянин, не имеющий земли (а она могла быть конфискована за уголовное преступление), должен был принадлежать к десятку – группе соседей, объединенных круговой порукой. Перед ежегодным «смотром» круговой поруки шерифом, как это называлось, бейлиф проверял списки десятков каждой деревни своего округа, вычеркивая имена умерших с прошлой ревизии и приводя к присяге каждого мальчика, достигшего двенадцатилетнего возраста и, таким образом, ставшего в глазах закона дееспособным гражданином. Положив руку на Библию, мальчик должен был обещать соблюдать порядок, избегать воровства и не помогать ворам. «Я буду соблюдать закон, – клялся он, – хранить верность нашему господину королю и его наследникам, подчиняться главе моего десятка, да поможет мне Бог и святые». Затем каждый гражданин платил свою «десятковую деньгу», которая шла на различные судебные взносы и ассизные ренты [87], а также в судебные доходы сотни. В южных и западных графствах она чаще всего принадлежала какому-либо частному лицу, чьему предку или предшественнику это по титулу было гарантировано короной [88].
При объезде шерифа каждый населенный пункт был представлен главным магистратом и еще четырьмя людьми, которые отвечали перед шерифом за каждую оплошность, допущенную ими в общественных обязанностях, например, если не удалось поднять тревогу, когда произошло преступление, или требовалось арестовать подозрительных людей, которые «ходят по ночам и спят днем», а также за такие преступления, как порча главной королевской дороги или казнь вора, пойманного с поличным, без ведома бейлифа или коронера. Также они отвечали за уплату любых штрафов, наложенных на город за нарушения королевских положений о выпечке хлеба и варке эля. Еще им приходилось сообщать двенадцати фригольдерам обо всех преступлениях, совершенных в деревне. Деревня отвечала за незначительные нарушения общественного порядка, как, например, стирка белья в колодцах и загрязнение питьевой воды. Более серьезные происшествия жюри представляло на рассмотрение королевским судьям в следующий приезд. Когда это случалось, простые представители деревни под присягой отвечали на вопросы, заданные им главными должностными лицами короля. Таким образом, в XIII веке цепь закона протянулась от монарха к крестьянину.
Как и его знаменитый прадед, Генрих II, Эдуард отнесся к своим обязанностям очень серьезно. Еще мальчиком он изучал право под руководством Гуго Гиффарда, одного из судей его отца. Когда король неторопливо возвращался домой из крестового похода, он получил степень в школе права в Падуе, а также захватил из Италии в качестве советчика (вероятно, по вопросам церковного или канонического права) выдающегося юриста Франциска Аккур-ского, затем предоставив ему должность в своем совете и устроив в Оксфорд с назначением пенсии. Примером для юного Эдуарда был его дядя, великий французский король Людовик Святой, любивший сиживать под дубом в Венсе-не и вершить правосудие над своими подданными. Его идеалом, так же, как и для всей той эпохи, был искусно уравновешенный баланс между противоречивыми притязаниями, баланс, при котором право каждого человека по отношению к королевскому могло быть установлено, взвешено и проведено в жизнь. Для средневекового сознания, в памяти которого еще не изгладились воспоминания о темных веках варварства, правосудие было величайшим земным благом, отображением божественного порядка в несовершенном мире. Оно не имело ничего общего с равенством, концепцией в то время неизвестной. Суть его была выражена в юридическом трактате под названием «Зерцало судей», написанном, как считается, лондонским торговцем рыбой, занимавшим пост городского казначея. В нем говорится, что «народу следует держаться от греха подальше и жить в спокойствии и принимать право согласно традиции и святому Закону Божию». Целью было общество, в котором каждому человеку закон предлагал мирный способ наслаждаться своими особыми правами. Закон был механизмом, предоставляемым короной для гарантии человеку такой возможности.
Восприятие правосудия у Эдуарда было гораздо более ограниченным и менее альтруистичным, чем у Людовика Святого. Он твердо решил осуществлять правосудие по отношению ко всем, но на самом деле вершил его только в интересах короны. Христианское общество для английского короля держалось прежде всего на феодальной власти – праве, которое должно осуществляться справедливо и твердо и по возможности расширенно. Долг правителя перед Богом и народом, полагал он, – отстоять свои королевские привилегии. Он всегда ссылался на свою коронационную клятву, когда от него требовали поступиться частью своих прав, существующих в действительности или только воображаемых, утверждая, что хранит их для своего народа. Словно подтверждая афоризм своего подданного, Эндрю Хорна, что «закон требует правосудия, а не силы», Эдуард рассматривал его как борьбу, как в старом Божьем суде, когда человек оправдывался, используя каждую уловку. Он сознавал всю суровость такой игры. В хитросплетениях закона, как и на войне, он всегда был на высоте. Его суды были утверждены не только для того, чтобы свершалось правосудие, но и чтобы твердой рукой управлять королевством. Хотя после одной-двух ранних попыток он отказался от мысли о том, чтобы сделать судей представителями своей власти, для этой цели он содержал специальных адвокатов – приставов, чтобы те «просили за короля»; самыми первыми из известных королевских приставов были Вильгельм Джильгемский и Гилберт Торнтонский. Они и его атторней, Ричард де Бретвиль – предтеча современного главного атторнея, – постоянно вели очень много дел. «О, Боже, – написал один из клерков на обратной стороне свитка, где были зафиксировано огромное количество дел, исполняемых атторнеем, – сжалься над Бретвилем!»
Эдуард чувствовал себя как дома в этой компании баронов. Их вместе почитали, они вместе росли, соперничали, боролись. Несмотря на свой деловой склад ума, он прежде всего был продуктом рыцарского, аристократического общества. Более всего король был счастлив на рыцарском турнире, на охоте в лесах или с соколом в долинах рек, пируя в замке или в охотничьем домике, слушая менестрелей и арфистов, певших романтические баллады о сражениях, куртуазной любви, которые с возвращением цивилизации стали основной «пищей» грубых воинов-феодалов, завоевавших старые римские или легендарные земли западной Европы. Эдуард любил легенды о короле Артуре и его рыцарях, которые аристократия Англии и Франции переняла у кельтских бардов Бретани, Уэльса и Корнуолла. Сам он считал, что происходит от Брута Троянского [68]и других легендарных паладинов древности. Вместе с Гилбертом Глостерским Эдуард учредил Круглые Столы по образцу артуровых, за которыми, по особым случаям, лорды королевства, красные и помятые после турниров, сидели на пирах, подражая обычаям Камелота.
Хотя Эдуард был на равной ноге со своими графами, гостил в их замках и вместе с ними участвовал в турнирах, охотах и пирах, у него не было среди них фаворитов. Его близкими друзьями были люди знатного происхождения, но не обладавшие большой властью. Именно им Эдуард научился доверять еще в дни своей опасной юности. Они происходили из разных мест, от Рейна до Ирландского пролива: это, например, бургундец Отто де Грансон, Жоффруа де Женевиль из Вокулера в Шампани, Роберт Тибтот или Типтофт, который удержал во время гражданской войны Бристоль для Эдуарда и был свидетелем при составлении его завещания в Акре; Томас де Клэр – брат графа Глостера, – который вместе с ним спасался бегством из Херефорда перед битвой при Ившеме. Король назначал их сенешалями и констеблями в своих английских, французских, уэльских и ирландских владениях, в судебные комиссии и в посольства при иностранных дворах. И в Совете и на поле битвы один или несколько из его друзей всегда были рядом с королем.
Еще более важную роль в управлении королевством играли крупные клерки или клирики государственных учреждений, родом из королевской семьи или придворной знати. К канцелярии и казначейству, уже существовавших во времена англосаксов и нормандцев, анжуйские короли прибавили «Гардероб», или управление королевским имуществом, который в течение века развился из королевской гардеробной в важный финансовый и административный орган. Хотя некоторые из чиновников, особенно старого казначейства, были назначены на наследственные должности, функции которых они исполняли в качестве заместителей, ответственность перед обществом, традиции и полуколлегиальное устройство учреждений обусловили их личную преданность короне. Как и раньше, большинство из них были церковнослужителями, но некоторые принадлежали к приобретающему вес энергичному классу рыцарей графств. В своих комнатах в Вестминстере или в повозках, следующих за вечно находящимся в разъездах двором, заваленных чернилами и зеленым воском, бирками [69], свитками и казначейскими сундуками, эти люди являлись профессиональными гражданскими чиновниками, готовыми исполнять свои обязанности даже в отсутствие короля или во время гражданских войн. Опыт и государственное мышление сделали их силой, приносящей стабильность Английскому государству, а также неизменными хранителями его административных традиций – более сильных в то время в Британии, нежели в других западных странах.
Эдуард использовал этих бюрократов в полную силу. Благодаря проницательности и смелости, которых так недоставало его отцу, король не боялся доверять им, и его было трудно ввести в заблуждение. Во главе бюрократического аппарата стоял канцлер Роберт Бернелл, который со времен Ившема был секретарем Эдуарда. Этот гениальный администратор и законовед, младший сын шропширского рыцаря, не чуждался земных благ и, волею своего господина, стал крупным землевладельцем [70]. Но его преданность интересам короны никогда не ставилась под сомнение. Его хитрость и не всегда щепетильные методы ведения дел полностью отвечали требованиям главы рыцарства, хорошо усвоившего, что прежде всего королю необходимо тщательно контролировать доходы. По возвращении в свое королевство Эдуард назначил Роберта канцлером вместо старого советника своего отца Уолтера де Мертона. Он также даровал канцлеру епископство Батское и Уэлское, и, в пику папе Римскому, намеревался сделать его архиепископом.
Осыпанный королевскими милостями, Бернелл был только одним из многочисленных клерков короны. Как и его прадед, Эдуард учредил целый институт чиновников, полностью зависящих от его расположения и покорных его воле. Они занимали посты хранителей и ревизоров, казначеев и секретарей, судей, податных чиновников и комиссаров, временных советников в условиях постоянно расширяющихся дел государства, чьими северными пределами были горы Чевиот Хилс, а южными – Пиренеи. Имена более чем сотни чиновников занесены в официальные списки: это такие люди, как Джон Керкби, архидьякон Ковентри, важный судебный чиновник и барон казначейства, которого Эдуард назначил своим казначеем; Уильям Лаутский, личный казначей, а потом и хранитель «гардероба», который заслужил доверие короля еще в юности, когда тот в качестве заместителя своего отца управлял Гасконью; Энтони Бек, его секретарь; Джон Ленгтон, который сменил Бернелла на посту канцлера, и еще более важный его тезка, Уолтер Ленгтон, скромный клерк управления королевских имуществ, ставший казначеем и главным советником Эдуарда в последние годы жизни короля. Несколько из таких придворных чиновников начали свою карьеру, закончив Оксфорд и Кембридж [71]; многие изучали гражданское и каноническое право; почти все они были священниками. Однако их интересы в большей мере были светскими, чем религиозными, и они стали предтечами нового класса и новой профессии. В спорах между Церковью и Кесарем они выбирали сторону Кесаря, потому что именно он платил им и обеспечивал повышение по службе. Несколько человек получили епископский сан, включая Бернелла, Керкби, обоих Ленгтонов и двух братьев из знатного рода Беков Ирсбийских, один из которых, Томас, получил диоцез Св. Давида, а второй, Энтони, крупное Даремское епископство. Энтони, известный воин и охотник, построил Элтемский дворец и восстановил зал Даремского замка, где, хоть сам и слыл аскетом, жил в роскоши, разительно отличавшейся от скромности основателя епископата, св. Кутберта.
* * *
Из той же среды – клириков и мирян – происходили юристы, служившие королю в качестве судей или тяжбщиков, в качестве адвокатов или барристеров. С усложнением правовой процедуры королевские судьи перестали быть просто временными представителями, уполномоченными от баронского или епископского суда расследовать частные дела во дворце своего сюзерена. Теперь они стали постоянными королевскими чиновниками. Они до сих пор выполняли множество функций – слушали судебные разбирательства, занимались чисткой тюрем графства на выездных сессиях суда, выступали в качестве присяжных заседателей, надзирали за сбором субсидий и заседали в королевском совете. Некоторые выполняли священнические обязанности, как, например, Джон ле Бретон или Бриттон, епископ Херефордский, который, как считают, написал сокращенное изложение трактата Брактона об английских законах; или же столь незаменимый для Эдуарда Мартин Литлбернский и Ральф де Хенгем, уроженец Норфолка, каноник собора Св. Павла и архидьякон Вустерский, который начал свою официальную карьеру в должности клерка одного из судей Генриха III, а затем стал главным судьей в Суде Общих тяжб и Суде Королевской Скамьи, оставив после себя два важных трактата о процедуре и судебных прениях. Другие были мирянами, рыцарями, местной знатью, или знатоками законов, которые практиковали в качестве юристов в судах, прежде чем сами стали судьями. Из пятнадцати членов Суда королевской скамьи, назначенных во время царствования Эдуарда, семеро были церковнослужителями, а восемь – мирянами, в том числе оба главных судьи, выполнявших свои обязанности в последние годы жизни короля.Затем следовали атторнеи [72], которые представляли своих клиентов, выполняя данные им приказы [73]и ведя дела по доверенности, а также искусные ораторы, поверенные в делах и барристеры [74]высшего ранга – наследники профессиональных защитников Божьего суда – которые составляли, читали и вели дела, таким образом избавляя просителей от промахов, которые так легко могли допустить несведущие в судебных делах [75]. Ибо правила подачи судебного иска королевским судьям были жестко регламентированы; а юридический язык, разновидность ломаного французского, перемешанного с латинским, предназначенный обеспечивать предельную ясность закона, был фактически недоступен мирянам для понимания. В то время, когда Эдуард вступил на престол, общее право – право королевских судов, общее для всей страны, – разрабатывалось уже более века. Опираясь в теории на древний корпус неписаного обычного местного права, на которое оно наложилось, постепенно вытеснив его, это право было детищем первого Плантагенета и сведущих юристов, которым он, его сыновья и внук вверили свои судейские полномочия. Их целью было привести в порядок жизнь государства после анархии гражданской войны и подчинить юрисдикции центрального королевского суда все серьезные преступления: насилие и лишение фригольда, являвшегося формой достатка, от которого зависела политическая организация феодального государства. Профессиональные юристы осуществляли это на практике, возлагая на представителей каждого графства, округа и прихода ответственность за доставку подозреваемых преступников на выездные сессии суда к королевским судьям, а также предлагая лишенным собственности возмещение ущерба более надежное, справедливое и быстрое, чем то, которое они могли бы получить в местных судах графства или же под частной юрисдикцией феодального общества. Вытесняя старые методы Божьего суда, испытания огнем и водой и компургации (снятия с себя обвинения путем принесения клятвы), более разумным и гуманным способом – допросом соседей, проводимым под надзором профессиональных юристов, новые законы позволили по-новому открывать истину. Вся законодательная практика была коренным образом изменена посредством власти короля, отдавшего приказ своим шерифам собирать присяжных заседателей из числа местных фригольдеров, чтобы они отвечали в соответствии со своей корпоративной правоспособностью на вопросы права или факта, предложенные им в суде королевскими судьями.
В Англии, единственной среди феодальных королевств Европы, стало установленным законом то, что ни один человек не должен отвечать перед своим фригольдером без королевского на то предписания, и ни один процесс, затрагивающий проблемы свободного владения землей, соответственно тоже не мог бы быть начат без него. Любой лишенный своего имущества или не допускавшийся к своей земле фригольдер мог купить у клерков канцелярии приказ, адресованный шерифу [76]его графства, побуждавший того призвать человека, лишившего истца наследства, дабы тот предстал перед лицом закона. Число таких приказов [77]– novel disseisin [78] , mort d'ancestor [79] , darrein presentment [80] –постоянно увеличивалось, чтобы надлежащим образом охватить все мыслимые вопросы, связанные с распоряжением свободной землей. Формы подачи исков и процедуры искомых индивидуальных средств судебной защиты должны были, вплоть до мельчайших деталей формулировки, подвергнуться тщательному контролю со стороны как истца, так и ответчика. Насколько это было важно, можно увидеть из защиты, построенной от имени епископа Личфилдского по предписанию darrein presentment,затрагивающего право «представления на приход» Чеширской церкви. Из-за пропущенных слов «который мертв», иск не мог быть удовлетворен, если бы не «некий Джон Уэттенхольский, который находился среди судей. Он заявил, что граф Ранульф [81]предоставил им реестр настоящих предписаний. В этом списке не было и нет таких слов, они до сих пор не использовались в Чеширском суде. Потому как если слова были вставлены в предписание, то, согласно обычаям, из-за дополнения все предписание должно быть аннулировано» [82].
Казначейство усиливало фискальные права короля, Суд королевской скамьи разбирал дела короны и заслушивал апелляции других судов, Суд общих тяжб постоянно заседал в Вестминстер-холле, разбирая, с помощью местных судей из графств, споры между владельцами свободных земель. За ними, подчиняясь королевским приказам, следовали местные суды, образованные по старому образцу и осуществлявшие обычное право в графстве. Самым главным из них был суд графства, который собирался под председательством шерифа раз в месяц на юге и каждые шесть недель на диком севере. Он проходил в некоем священном месте в соответствии с давним обычаем, уходящим корнями в те дни, когда графство было почти независимой провинцией. Его посещали не только истцы и ответчики, но, лично или через посредника, все те, кто держал землю на праве фригольда в графстве, так как они были обязаны присутствовать на нем. Ибо именно на основе англосаксонских и датских законов, давно усвоенных в Англии франкоговорящими королями и лордами, всем свободным людям надлежало «по свидетельству графства» разделить ответственность за отправление правосудия в том графстве, где находились их земли.
При этом огромном стечении соседей, состоятельных людей, собиравшихся под открытым небом или, гораздо чаще, в красивых новых залах разбирательств (такой, например, построил в своем герцогстве в Лостуитиле один из кузенов Эдуарда, Эдмунд Корнуоллский), где зачитывались королевские ордонансы и статуты, чиновники и бейлифы приводились к присяге, проводились дознания об оспариваемых правах, и выездные судьи делали заявления, касавшиеся дел короны, переданных в суд. По ходатайству придворных в судьи выбирались те, кто в соответствии с королевскими требованиями должен был «вести судопроизводство графства» в судах в Вестминстере или в парламенте, а коронеры [83]должны были независимо от шерифа сохранить записи обо всех преступлениях и инцидентах, затрагивающих права короны, а также вести следствие по внезапным смертям, кораблекрушениям и присвоении найденных богатств. Приговор об объявлении вне закона также выносился в суде графства; это касалось тех, кто четырежды уклонился от явки в суд по уголовному обвинению. Хотя работа суда графства постепенно вытеснялась королевскими судами, он до сих пор был компетентен в делах, когда обвиняемый предпочитал подвергнуться старому методу компургации. Иногда также, если ни одна, ни другая сторона не хотела довериться суду присяжных, земельная тяжба могла оставаться в суде графства, и тогда ее разрешали два профессиональных защитника, боровшихся маленькими, рогатыми киркомотыгами до тех пор, пока один или другой не сдастся как «трус» [84].
За судом шерифа следовал сотенный суд [85], собиравшийся раз в три недели бейлифом, которому шериф или владелец юрисдикции сотни передавал на откуп доходы с него. Однако бейлиф, будучи королевским чиновником, нес ответственность перед шерифом или, в особых случаях, непосредственно перед Короной. Суд обычно собирался под открытым небом, истцы – держатели фригольда – сидели на скамьях вокруг стола во главе с бейлифом и его клерком. Суд занимался незначительными делами: исками, касающимися повинностей, связанных с держанием земли, арестами движимого имущества и небольшими долгами, жалобами на увечье скота, личными оскорблениями и ссорами, не доходившими до уровня уголовных. Более серьезные преступления, такие, как воровство или убийство, автоматически передавались шерифом или коронером в королевские суды. Наиболее распространенным преступлением было посягательство – преступление, в котором часто было легче уличить соседа в суде сотни, чем затевать его при жестких ограничениях канцелярского приказа. Сомнительно, например, мог ли Роберт Кайт получить компенсацию в Вестминстере от Стефена Винтера, против которого он возбудил дело в суде округа Мильтон за то, что тот пришел в его сад, сломал ограду и украл его розы «вопреки миру»; или Джон Малкин, который, уверенный в своей правоте, выдвинул обвинение против Мод атте Хайд и ее сына за то, что они колотили его свинью и науськивали на нее своих собак до тех пор, пока те не откусили свинье хвост [86]. Были и другие прошения, касающиеся устных договоров и клеветы, которые королевские суды не могли удовлетворить, но по которым сельские жители могли возбуждать дела в окружных судах.
Дважды в год, на Пасху и Михайлов день, шериф посещал каждую сотню графства – в некоторых крупных графствах, таких, как Норфолк или Йоркшир, было до двенадцати таких округов – чтобы «держать смотр» или уголовный суд. Каждый владелец земли в округе должен был посещать такие суды, в противном случае он подвергался штрафу (исключение после выхода Мальборосского Статута составляли магнаты, как миряне, так и церковники). При объезде или «законном собрании» крестьяне-вилланы, так же, как и свободные люди, играли существенную роль. По англосаксонскому закону, каждый мирянин, не имеющий земли (а она могла быть конфискована за уголовное преступление), должен был принадлежать к десятку – группе соседей, объединенных круговой порукой. Перед ежегодным «смотром» круговой поруки шерифом, как это называлось, бейлиф проверял списки десятков каждой деревни своего округа, вычеркивая имена умерших с прошлой ревизии и приводя к присяге каждого мальчика, достигшего двенадцатилетнего возраста и, таким образом, ставшего в глазах закона дееспособным гражданином. Положив руку на Библию, мальчик должен был обещать соблюдать порядок, избегать воровства и не помогать ворам. «Я буду соблюдать закон, – клялся он, – хранить верность нашему господину королю и его наследникам, подчиняться главе моего десятка, да поможет мне Бог и святые». Затем каждый гражданин платил свою «десятковую деньгу», которая шла на различные судебные взносы и ассизные ренты [87], а также в судебные доходы сотни. В южных и западных графствах она чаще всего принадлежала какому-либо частному лицу, чьему предку или предшественнику это по титулу было гарантировано короной [88].
При объезде шерифа каждый населенный пункт был представлен главным магистратом и еще четырьмя людьми, которые отвечали перед шерифом за каждую оплошность, допущенную ими в общественных обязанностях, например, если не удалось поднять тревогу, когда произошло преступление, или требовалось арестовать подозрительных людей, которые «ходят по ночам и спят днем», а также за такие преступления, как порча главной королевской дороги или казнь вора, пойманного с поличным, без ведома бейлифа или коронера. Также они отвечали за уплату любых штрафов, наложенных на город за нарушения королевских положений о выпечке хлеба и варке эля. Еще им приходилось сообщать двенадцати фригольдерам обо всех преступлениях, совершенных в деревне. Деревня отвечала за незначительные нарушения общественного порядка, как, например, стирка белья в колодцах и загрязнение питьевой воды. Более серьезные происшествия жюри представляло на рассмотрение королевским судьям в следующий приезд. Когда это случалось, простые представители деревни под присягой отвечали на вопросы, заданные им главными должностными лицами короля. Таким образом, в XIII веке цепь закона протянулась от монарха к крестьянину.
Как и его знаменитый прадед, Генрих II, Эдуард отнесся к своим обязанностям очень серьезно. Еще мальчиком он изучал право под руководством Гуго Гиффарда, одного из судей его отца. Когда король неторопливо возвращался домой из крестового похода, он получил степень в школе права в Падуе, а также захватил из Италии в качестве советчика (вероятно, по вопросам церковного или канонического права) выдающегося юриста Франциска Аккур-ского, затем предоставив ему должность в своем совете и устроив в Оксфорд с назначением пенсии. Примером для юного Эдуарда был его дядя, великий французский король Людовик Святой, любивший сиживать под дубом в Венсе-не и вершить правосудие над своими подданными. Его идеалом, так же, как и для всей той эпохи, был искусно уравновешенный баланс между противоречивыми притязаниями, баланс, при котором право каждого человека по отношению к королевскому могло быть установлено, взвешено и проведено в жизнь. Для средневекового сознания, в памяти которого еще не изгладились воспоминания о темных веках варварства, правосудие было величайшим земным благом, отображением божественного порядка в несовершенном мире. Оно не имело ничего общего с равенством, концепцией в то время неизвестной. Суть его была выражена в юридическом трактате под названием «Зерцало судей», написанном, как считается, лондонским торговцем рыбой, занимавшим пост городского казначея. В нем говорится, что «народу следует держаться от греха подальше и жить в спокойствии и принимать право согласно традиции и святому Закону Божию». Целью было общество, в котором каждому человеку закон предлагал мирный способ наслаждаться своими особыми правами. Закон был механизмом, предоставляемым короной для гарантии человеку такой возможности.
Восприятие правосудия у Эдуарда было гораздо более ограниченным и менее альтруистичным, чем у Людовика Святого. Он твердо решил осуществлять правосудие по отношению ко всем, но на самом деле вершил его только в интересах короны. Христианское общество для английского короля держалось прежде всего на феодальной власти – праве, которое должно осуществляться справедливо и твердо и по возможности расширенно. Долг правителя перед Богом и народом, полагал он, – отстоять свои королевские привилегии. Он всегда ссылался на свою коронационную клятву, когда от него требовали поступиться частью своих прав, существующих в действительности или только воображаемых, утверждая, что хранит их для своего народа. Словно подтверждая афоризм своего подданного, Эндрю Хорна, что «закон требует правосудия, а не силы», Эдуард рассматривал его как борьбу, как в старом Божьем суде, когда человек оправдывался, используя каждую уловку. Он сознавал всю суровость такой игры. В хитросплетениях закона, как и на войне, он всегда был на высоте. Его суды были утверждены не только для того, чтобы свершалось правосудие, но и чтобы твердой рукой управлять королевством. Хотя после одной-двух ранних попыток он отказался от мысли о том, чтобы сделать судей представителями своей власти, для этой цели он содержал специальных адвокатов – приставов, чтобы те «просили за короля»; самыми первыми из известных королевских приставов были Вильгельм Джильгемский и Гилберт Торнтонский. Они и его атторней, Ричард де Бретвиль – предтеча современного главного атторнея, – постоянно вели очень много дел. «О, Боже, – написал один из клерков на обратной стороне свитка, где были зафиксировано огромное количество дел, исполняемых атторнеем, – сжалься над Бретвилем!»