Страница:
* * *
Великая Схизма, как это было названо, была кульминационной точкой событий, которые сотрясали веру людей в церковь на протяжении XIV века. Она проходила на фоне народного недовольства симонией, папскими провизиями, обслуживанием нескольких приходов одним священником, отсутствия в приходе приходских священников и продажи индульгенций, против которых и выступил с протестом ученый, протеже Джона Гонтского, из ланкастерского округа Ричмонд, теолог и философ Джон Уиклиф. Подобно большинству университетских докторов этот отсутствующий ректор, получавший доходы, позволявшие ему жить и заниматься своими учеными делами, последовательно от приходов в Филлингеме, Линкольншире, Людгершеле в Бекингемшире и в Лютеруорте в Лестершире и от маленькой пребенды в коллегиальной церкви Уэстбери-на-Триме, этот радикально настроенный йоркширец – одно время магистр небольшого оксфордского колледжа Баллиол и «по мнению многих величайший клирик из тогда живших» – начал с протеста против папских притязаний на местные бенефиции в пользу парламента, продолжил тем, что отверг церковное богатство и закончил нападками на большинство церковных должностей и обязанностей, включая неоспоримую власть священника исполнять таинство мессы. Он основывал свою точку зрения на жизни и учении Христа, как они были представлены в Библии, которую он считал единственным источником, необходимым для спасения, а также которые могли толковать даже самые низшие. «Никто не является таким уж невежественным школяром, но он может получить знание из слов Евангелия в соответствии со своими притязаниями». Все, что было необходимо, так это то, чтобы Библия стала доступной на их родном языке. «Пренебрегать Библией, – написал он, – это значит пренебрегать Христом». Вместе с группой оксфордских учеников он начал дело по переводу Библии с вульгарной латыни на английский язык.Вместо того чтобы полагаться на жреческую пышность и ритуал и отождествлять себя с богатыми и могущественными, основатель христианства, настаивал Уиклиф, отправился проповедовать в «малые дальние города» подобно Кане в Галилее. «Христос отправился в эти места, где он желал творить добро и путешествовал он не ради получения денег, ибо он не был заражен гордыней или алчностью». Он приказал, чтобы «его пастухи жили со своей паствой, обучая их слову Господа как работой, так и проповедью». «Христос и его апостолы не требовали десятин, но довольствовались едой и одеждой, которая была им необходима... Пусть священник побуждает своих прихожан терпением, скромностью и благотворительностью, так что они дадут ему те вещи, которые необходимы для подержания его жизни».
Все, что заключалось в слове власть, – владычество, авторитет, собственность, – зависело, с точки зрения Уиклифа, от милости: от соблюдения христовых заповедей теми, кто обладает этой властью, и только от этого. Каждый человек, если позаимствовать феодальную аналогию, являлся прямым держателем Господа; у него не было нужды в посредничестве Церкви или в другом, еще одном промежуточном господине. «Все руководство человеком, естественное или гражданское, возложено на него самого Господом как создателем, принимая во внимание то, что он постоянно возвращает Господу то, что положено Ему». «Священник, впавший в грех, уже не есть священник... перед Господом Богом он не священник»; прелат-грешник вообще не может быть епископом и должен быть смещен и лишен своих владений светским правителем.
«Наделение Церкви властью над миром» являлось ересью, ибо «Христос вышел из бедного народа». Камнями на своей шее были ее богатство и власть; а слишком усердные монахи служили «религии жирных боровов». Даже папа сам по себе был только «нагим слугой Господа». Уиклиф говорил с презрением о тех, кого он называл «собственниками»: о монахах с «красными и жирными щеками и огромными брюхом» и рясами из тончайшей ткани, достаточно просторными, чтобы обеспечить одеждой четверых или пятерых нуждающихся; о богохульной продаже папских индульгенций, об идолопоклонстве мощам и статуям, об отлучении по политическим и финансовым мотивам. В противоположность этому он выражал простым языком то, что, как он верил, является сущностью христианства:
«Начало и конец Божьего закона есть любовь... Тот, кто любит свою жизнь, говорил Христос, потеряет ее, а тот, кто ненавидит свою жизнь в этом мире, обретет ее вечно» [450] .
Обвинения Уиклифа шли вразрез со всей позицией Церкви, так как именно «невесте Христовой» были доверены исключительные полномочия по спасению человечества, полученные в результате страданий на Кресте. Выступив против ее притязания на то, что воля Господня может быть известна только через церковные таинства и руководство, этот суровый, бескомпромиссный пуританин из Северной страны заявил не только о праве каждого человека толковать писание лично, но и о прямой ответственности совести каждого индивида перед Богом. Духовенство было необходимо для преуспеяния Церкви, но не для ее существования; ее делом и основным духовным занятием было обучение Евангелию. Все, что появлялось между индивидом и Христом, несло вред обоим, и оно включало в себя почти всю церковную организацию того времени, в том числе и епископат. Далеко впереди своего времени Уиклеф предсказал эпоху, когда служение в рамках семьи и конгрегации займет место ритуала и мистерии в свете свечей перед алтарем и то, что он с негодованием назвал как «соблазнение людей диковинкой цветных окон... рисунков и гротесков».
Вместе с флотами Франции, Кастилии и Арагона, угрожавшим Англии вторжением, а также папой, который виделся большинству англичан «домашним котом французского короля», Уиклеф осенью 1377 года был самым популярным человеком в стране. Он озвучил те чувства народа, которые им долго сдерживались. Против папских обвинений в ереси его поддержал почти весь Оксфорд, магистры и студенты – в то время являвшийся после Парижского наиболее важным университетом Северной Европы – герцог Ланкастер и принцесса Уэльская, антиклерикально настроенный парламент и лондонская толпа. Нарождающийся средний класс был удовлетворен тем, что он защищал национальные права и находился в оппозиции к иностранному церковному налогообложению, в то время как аристократия приветствовала его предложение по конфискации избыточного богатства Церкви и распределения оного среди достойных представителей знати и рыцарства, «кто будет справедливо управлять людьми и охранять землю от врагов». Но когда, после того как в 1378 году разразилась Великая Схизма, он привел свои теологические аргументы и нападки от организационной стороны религии к логическому выводу, отказавшись от ее основных таинств, не только отвергая превращение элементов евхаристии полностью в плоть и кровь Христа и утверждая, что тело Христово остается в хлебе и вине [451], но при этом провозглашая, что является богохульством думать, что плоть и кровь Христа могут быть сделаны с помощью колдовства невежественного и, вероятно, грешного священника, он потерял поддержку как своих могущественных патронов, так и оксфордских братьев, которые были самой сильной группой в университете. Простой англичанин был готов поддержать нападки на огромное богатство Церкви, папское вмешательство и епископов-автократов, но пугался, когда речь шла о таинствах, которые являлись специальным делом и заботой Церкви. Он мог и не видеть смысла в последующем риске быть отлученным от Церкви и вечно проклятым из-за споров по поводу абстрактной теории, которая не имела совершенно никакого влияния на его личную жизнь или карман.
Именно по этой причине нападки Уиклифа на злоупотребления духовенства потерпели неудачу в плане попытки влияния на церковную организацию того времени. Они были слишком неясными и научными. Папство, епископат, пожертвования, монастыри, монахи, статуи и даже десятины и причащение – все это должно было быть отвергнутым. Если дать ему волю, то ничего бы не осталось кроме авторитета Библии в толковании каждого верующего, приходское духовенство рекрутировалось через добровольные предложения, и появилась бы пресвитерианская система церковного управления под окончательным контролем короны.
Хотя после долгого поединка между епископами и университетскими властями, которые поначалу продолжали его защищать, нападки Уиклифа на церковную доктрину евхаристии закончились тем, что ему было запрещено читать лекции, он вынужден был уйти с должности ректора в Лютеруорте, он все же отказался отступить от своих позиций или сделать хоть малейшую уступку общественному мнению. Поэтому его высокая научная репутация и прошлая популярность, бескомпромиссный догматизм и презрение к временно имевшимся взглядам отторгли даже самых жаждущих реформаторов. Среди тех, кто теперь выступил против него, были даремский бенедектинец, Роберт Райпон, который в одной из своих проповедей описывал высшее духовенство «блестящим подобно проститутке», и также безжалостный враг церковной коррупции, Джон Бромиард, вскоре ставший викарием английских доминиканцев. Даже Уиклеф не нападал так резко на «собственников», как это делал он. «Лучше для их душ, – провозгласил он, – если лошади притащат их к воротам мира. Чем они въедут таким образом верхом во врата ада» [452]. Но ересь – болезнь, тогда почти не известная в Англии, – была чем-то, что угрожало Святой Церкви и постоянству христианского мира. То, что человек такой выдающийся как Уиклиф, знаменитый доктор теологии, мог использовать свое положение для нападок не только на ее независимость и пожертвования, но и на наиболее священное таинство, да еще и в таких решительных и шокирующих выражениях, поместило его вне лона Церкви. Даже Брайтон Рочестерский проклял его.
Однако, будучи изгнан из Оксфорда и не имея возможности проповедовать, Уиклеф не был наказан. Традиционная подозрительность парламента к иностранной юрисдикции и заступничество принцессы Уэльской оставили епископов без каких-либо средств, чтобы привести в действие папский приказ о привлечении его к церковному суду. Вплоть до своей смерти, в конце 1384 года, великий отступник спокойно оставался в Лютеруорте, руководя переводом Евангелия и обучая группу учеников, которые потом должны были бы распространить его еретическое послание. Эти проповедники, одетые в красно-коричневые одежды, путешествовавшие пешком подобно апостолам Христа и осуществлявшие свою евангелическую миссию на улицах и в поле, когда им было запрещено проповедовать в церквах, представляли одно из наследий Уиклефа своей собственной стране. Другим наследием стала переведенная им на родной язык Библия, первая англоязычная Библия с англосаксонских времен. Некоторые фразы Евангелия, которые вошли в речь более позднего поколения, появились впервые в своем пробном виде в его проповедях, подобно притче о блудном сыне, со словами: «Отче, я согрешил против неба и перед тобою; и уже недостоин называться сыном твоим» и ее великолепным концом: «Брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся».
* * *
При этом человек, который увидел дальнейшие христианские затруднения, не был философом или священником, но был всего лишь бедным каноником, зарабатывавшим себе на пропитание чтением месс за упокой душ богатых людей. Рожденный, как считается, в деревне Колуол рядом с Мальверном [453], являвшийся незаконнорожденным сыном крестьянки и оксфордширского джентльмена по имени де Рокайль, Уильям Ленгленд, возможно, получил образование в хоровой школе приорства Грейт Мальверн и был посвящен в сан в качестве прислужника зимой во время первой вспышки Черной Смерти, затем отправившись в Лондон. Здесь, вскоре после заключения мира в Бретиньи и второй эпидемии чумы в 1361/62 году, во время своего проживания в коттедже в Корнхилле со своей «женой Китти и дочерью Калоттой», он написал аллитеративным размером и на южномидлендском диалекте своих англосаксонских предков поэму «Видение Уильяма о Петре Пахаре». Расширенная пятнадцать лет спустя во время правительственного кризиса между смертью Черного Принца в 1376 году и смертью старого короля в 1377 году, а также пересмотренная по крайней мере единожды перед смертью поэта в конце века, она состоит из серии аллегорических видений, в которых, на фоне современной ему Англии, он искал тайну христианской жизни.Начинаясь как сатира о нравах, распространенная тогда и в проповедях, и в стихах, она начинается вдалеке от суеты Чипсайда на земле, где поэт провел свое отрочество:
Прилегши отдохнуть на берегу ручья, он видит в долине Северна прямо напротив далекого Коствольдского хребта очертания башни Правды, а перед ней тюрьму, окруженную рвами: «И страшны были рвы темницы мрачной». Между ним и этим образом Рая и Ада находится «огромная толпа»:
«Однажды летней солнечной порою
...И майским утром на холмах Мальвернских» [454]
Там перед ним проходят король и его рыцари и «сильные мира сего», бароны и горожане, мэры и жезлоносцы, «которые действуют как посредники между королем и парламентом в сохранении закона», прекрасные леди, чьи пальцы «привыкли шить по шелку и сендалу и ризы капелланам мастерить», судейские стряпчие, подобно ястребам в шелковых капюшонах и которые «закон отстаивать готовы за фунт иль пенсы, а не ради правды», «купцы – гордые люди, терпеливые на язык»
«Был всякий люд там: знатный и простой.
Кто странствовать пускался, кто трудился,
Как издавна на свете повелось».
Пекари, пивовары и мясники, ткачи, портные, медники и сборщики налогов, «Питер, продавец папских индульгенций, Берти Бедль из Букингемшира, Реджинальд староста Ратленда и Мампс мельник», – все они были там.
«энергичные в своих подношениях городам и лордам,
а бедным людям от них достается лишь брань».
Смешавшись с ними, поэт увидел своего собрата священника. Это был Бездельник (Sloth), священник, который не мог ни петь, ни читать, но мог найти зайца в поле или прокладывать колею лучше, чем блаженный муж, «носящий тонзуру», и «тот, кому Христос препоручил радеть о душах грешных прихожан», кто «в Лондоне отлично живет» и «состоит на службе короля, казну его считает в Казначействе». Были также и монахи, которые потеряли сострадание к беднякам, «ведь их товар и деньги – неразрывны», университетские доктора, «использующие предположения, чтобы доказать истину» и «терзающие Господа своим обжорством», пока они поедают на кафедрах изысканные блюда,
«Был всякий люд там: знатный и простой.
Кто странствовать пускался, кто трудился,
Как издавна на свете повелось.
Одни тянули плуг, копали землю,
В труде тяжелом взращивая хлеб;
Другие ж их богатства истребляли.
И были, кто объятые гордыней,
В наряды дорогие облеклись,
Иные ж предавались покаянью,
Молитвой жили и постом в надежде
Сподобиться небесного блаженства...
Кругом все попрошайками кишело;
У них набиты брюхо и мешки;
По сердцу им, как нищим, побираться,
И пьянствовать, и драться в кабаках... [455]
Сис-башмачница сидела на скамье,
Уотт, сторож заповедника, и с ним его жена,
Тимм – медник и двое его учеников,
Хикк, содержатель извозчичьей биржи, Хью, продавец иголок,
Кларисса из Кок Лейн, церковный клерк,
Доу-землекоп и дюжина других;
Сэр Питер Прайди, Перонелла из Фландрии,
Странствующий музыкант, крысолов, мусорщик с Чипсайда,
Канатный мастер, конный господский слуга,
Роза, продавщица металлической посуды,
Годфри из Гарликхайса, Гриффин из Уэльса...
Джек-буффон и Джонета из притона,
Даниэль, игрок в кости, и Денот-сводник...» [456]
торговцы индульгенциями, размахивающие папскими буллами с епископскими печатями, чтобы выманить у простого народа как можно больше золота; отшельники с кривыми посохами, идущие по дороге в Уолсингем, «а с ними – девки их», «работать лень болванам долговязым», а также вздорные монахини из монастырей, возмущающиеся, когда повар
«А стон жаждущих взывает у их ворот,
Голодные и истощенные, что дрожат от холода,
Которым некуда идти и не с кем поделиться своими страданиями.
Там были странствующие монахи
Всех орденов...
Народу там Писанье толковали:
И вкривь и вкось евангельскую правду
Они вертели...»;
Епископы и бакалавры, канцлеры и магистры, деканы, архидьяконы и архивариусы, «сгибающиеся под тяжестью серебра, полученные за отмывание наших грехов», все английское духовенство проходит перед глазами поэта.
«приготовлял им супы из болтовни о том, что дама Джен-незаконнорожденная,
А дама Кларисса – дочь рыцаря, а ее муж – рогоносец,
А дама Перонелла – дочь священника и настоятельницей никогда не будет,
Потому что она имела ребенка во время сбора вишен;
Весь наш капитул это знал...»
Ленгленд видит, что то, что хорошо для мирян, хорошо и для священников:
И те и другие были испорчены повсеместным стремлением к мирским богатствам; и те и другие забыли основную цель христианства. Именно от истинной церкви, когда он неожиданно сталкивается с ней в своем сне, который он и передает, он выясняет, в чем заключалась эта цель:
«Большая часть этих людей, проходящих по бренной земле,
Пользуется почитанием в этом мире и не желает лучшего».
Повернувшись спиной к миру, автор видения и толпа кающихся отправляется в паломничество, чтобы найти Св. Правду – святого, о котором профессиональный пилигрим, чьи шляпа и плащ были увешаны символами тех святынь, которые он посетил, по его уверениям никогда не слыхал. Именно здесь пилигримы случайно встретили на обочине дороги бедного пахаря, чья простая вера в Бога и бескорыстная служба своим братьям людям очень резко подчеркнула весь обман и тщеславие Церкви и государства. Потому что без единой жалобы он нес бремя других, потому что он был правдивым, справедливым и преданным своему слову и провел свои дни, обрабатывая землю тяжким трудом для общего блага, «как вопрошает настоящая жизнь», он и смог указать путь к Св. Правде:
«Ибо Правда говорит, что Любовь есть небесное средство:
...И это дело Бога Отца, который создал пас всех,
Смотрел на нас с любовью и допустил своего сына умереть
Кротко за наши прегрешения, чтобы искупить нас всех;
И Сын, однако, не хотел зла тем, которые причинили ему такую муку,
Но кротко устами своими просил он прощения
И жалости к этому пароду, который замучил его до смерти...
Поэтому я советую вам, богатые, имейте жалость к бедным.
Хотя вы имеете большую силу в судах, будьте кротки: в ваших делах,
Ибо той же мерой, какой вы неправильно мерите других,
Вас самих будут взвешивать, когда вы уйдете отсюда...
Но если вы не любите искренно бедных и ничего им не даете,
Не делитесь с ними щедро тем добром, какое вам Бог послал,
То вы имеете не больше заслуг своими мессами и часами,
Чем Молкип своей девственностью, которая не интересует ни одного мужчину».
Он представлял старомодную мораль. Он ожидал от рыцарей и лордов, что они будут защищать Святую Церковь и охранять простолюдинов от расточителей и грабителей, охотиться на ту дичь, которая наносит урон изгородям и посевам, быть милостивыми к бедным держателям и защищать их от несправедливых налогов. Он осудил всех бездельников, попрошаек и сквернословов и всех тех, кто вел безнравственный образ жизни. «Роберт бездельник, – провозгласил он, – ничего от меня не получит».
«Стремись совершать то, – сказал он пилигримам, – о чем гласит твое слово,
То, что увидит Господь, то и предстанет перед судом».
Ибо Ленгленд питал к нищим мерзавцам и бездельникам не больше симпатии, чем к богатым. Его отец являлся вассалом древнего пограничного с Уэльсом дома Деспенсеров и вместе со своей бедностью он, казалось, унаследовал уважение за феодальную преданность. У него не возникало желания уничтожить тот государственный порядок, при котором он жил, только сделать его более справедливым. Когда в его поэме рыцарь, чья совесть была тронута жертвенностью и честностью Петра, спросил его, в чем же заключаются его обязанности:
В мировоззрении этого консервативного моралиста нет ненависти, только жажда справедливости. «Христос на кресте, – написал он, – сделал всех нас братьями по крови».
«Клянусь Святым Павлом, – сказал Петруша, – вы даете такое прекрасное обещание,
Что я буду трудиться, потеть и сеять для нас обоих
И другие работы выполнять из любви к тебе всю мою жизнь,
С условием, что ты будешь охранять Святую Церковь и меня
От расточителей и злых людей, которые разоряют этот мир».
При этом Ленгленда глубоко потряс контраст между плохо используемым богатством и незаслуженной и повсеместной нищетой. Для него, как и для более поздних английских идеалистов, отрицанием христианства казалось то, что честный бедняк угнетен и обманут. Возникало глубокое возмущение основателем его религии:
Его сердце было взволнованно, его возмущение вызывали «узники в долговых ямах и бедняки в коттеджах, обремененные детьми и рентой лорда»:
«Иисус Христос на небесах
В одежде бедняка всегда преследует нас...
Ибо на Крови Христа процветает весь христианский мир,
И братьями по крови мы стали там... и благородным стал каждый из нас».
Пока все они находились в пренебрежении, он не мог почитать «лордов и леди и других в мехах и серебре». Подсознательно в его видении всегда присутствовало напоминание о Кресте и о том, что Христос выстрадал в бедности и пренебрежении, чтобы люди могли жить, и жить более богато:
«Старые люди и седые, бессильные и беспомощные,
И женщины с детьми, которые не могут работать,
Слепые и больные и со сломанными членами,
Которые переносят это несчастье с кротостью, как и прокаженные и другие...
Из любви к их кротким сердцам наш Господь пожаловал им
Их покаяние, и их чистилище здесь, на этой земле».
Это сильно отличалось от тех гербов, которые носили рыцари Ордена Подвязки на пирах в виндзорской Круглой Башне.
«И я снова уснул и внезапно привиделся мне,
Тот Петр Пахарь, весь вымазанный в крови,
Шел с крестом перед простыми людьми,
И походил всеми своими чертами на нашего Господа Иисуса Христа.
Затем воззвал я к Совести, чтобы сказала мне правду.
Христос ли это, – спросил я, – которого евреи приговорили к смерти?
Или это Петр Пахарь? Кто вымазал его в крови?
Сказала Совесть, преклонив колена: „Это герб Петра,
Его цвета и щит, и он, который идет весь в крови,
Есть Христос со своим крестом, покоритель христианского мира”».
Еще сильнее жажды справедливости было у Ленгленда чувство сострадания. Когда бездельники и расточители увильнули от своей работы на поле Петра и в результате были наказаны Голодом, пахарь пожалел и накормил их, хотя он знал, что, как только голод уйдет, они опять впадут в праздность и безделье:
Это произведение, написанное не тем, кто был хорошо образован и защищен наследственным богатством от жестокой борьбы за выживание и убогой средневековой бедности, но тем, кто все время находился на грани, «Петр Пахарь» смело бросало в лицо вызов всему христианству. Оно являло собой нечто большее, чем протест против социальной несправедливости, хотя и по этому поводу не было еще написано ничего более убедительного. Это глубоко религиозная поэма – замечательная по своему содержанию, если не по своей литературной форме, как, например, «Божественная комедия». Ибо весь его аскетизм, те добродетели, которые превозносит автор, заключались в прощении и милосердии. Когда священник зачитывает прощение, которое Петр получил от Правды для тех, кто честно трудился на земле или страдал от непомерных тягот или бедности, и оно заключалось в следующих суровых словах:
«Они мои кровные братья, ведь Бог искупил нас всех.
Правда, некогда учил меня любить каждого из них
И помогать им во всем, когда они в нужде...
Люби их и не брани, пусть уж сам Бог с них взыщет».
«Делай добро и поступай хорошо – и Бог возьмет твою душу,
А если будешь делать зло и поступать худо, то не найдется ни на что другое,