Страница:
В январе 1369 года Карл формально призвал Черного Принца как пэра Франции лично прибыть в Париж. Это застало принца врасплох. Когда он осознал, что все, за что боролись он и его отец, оказалось тщетным, он принес страшную клятву. «Мы добровольно, – сказал он, – прибудем в назначенный день в Париж, ибо король Франции посылает за нами. Но только в шлеме на голове и с шестьюдесятью тысячами людей за спиной».
Однако угрозы победителя при Пуатье сильно отличались от его реальных возможностей на данный момент. Обиженным был не он, но его недовольные вассалы и французский король. Прошли те времена, когда при приближении англичан французы «прятались за стенами крепостей и бежали, как жаворонки при приближении сокола». Все военные отряды вокруг 800-мильной границы Аквитании стекались, чтобы помочь своим соотечественникам, а священники взяли на себя руководство в побуждении к восстанию через проповеди. За несколько недель более 900 замков и городов отреклось от своих подданнических обязательств по отношению к англичанам; большая часть Арманьяка, Лимузена, Родеза, Керси и Ажене была потеряна без борьбы.
При этом французский король все еще действовал осторожно. В марте его войска помогли кастильцам одержать решающую победу над доном Педро, который был взят в плен и убит. Вернув Бастарда на трон, Кастилия вместе со своим флотом, вместе с Арагоном и Наваррой, теперь объединились против Англии. В конечном итоге, в мае 1369 года, Карл предпринял решающий шаг, сначала объявив Черного Принца не подчинившимся решению суда за то, что тот не явился перед Парижским парламентом, и затем информировав английского короля о том, что, поскольку тот нарушил букву договора, его французские земли конфискованы. Одновременно он захватил Понтье.
В гневе Эдуард обратился к парламенту за деньгами и вновь принял титул, от которого отказался девять лет назад, титул короля Франции. В этот момент в Англии опять началась Черная Смерть, уже в третий раз. Среди тех, кто умер тем летом, были епископы Нориджа, Херефорда и Экзетера, графы Саффолка и Уорика, а также молодая герцогиня Ланкастера – леди Бланш [416], жена Джона Гонтского. Только осенью стало возможным собрать хоть какие-нибудь войска против Франции, когда, чтобы предотвратить захват острова Уайт, Ланкастер отправился в Кале с 600 тяжеловооруженными воинами и 1500 лучниками. Ударив по Артуа и Пикардии, он прибыл как раз вовремя, чтобы остановить погрузку на суда армии в Нормандии под командованием брата французского короля. Но хотя он дошел до ворот Арфлера, сжигая и грабя все на своем пути, он не смог вызвать французов на бой. Ибо Карл определенно не делал давать английским лучникам шанса повторить холокост, совершенный ими поколением ранее. К ноябрю, не способный более обеспечивать свою армию, герцог вернулся в Англию и обнаружил, что он потерял не только жену, но и мать: королева Филиппа умерла месяц назад в Виндзоре. «Добрая королева, – написал о ней ее соотечественник Фруассар, – так что много хороших деяний совершено в ее царствование, и она помогла многим рыцарям и обустроила многих дам и девиц».
Если 1369 год был сплошной катастрофой для Англии, то это только спасло Шотландию. Не имея должного количества людей для защиты своих северных границ и в то же время для обороны Аквитании, Англия была вынуждена согласиться на четырнадцатилетнее перемирие. Но за это, принимая во внимание голод, войны между баронами и кланами, а также разорительные налоги, с помощью которых королевство должно было выплатить выкуп за своего короля, северное королевство могло быть вынуждено принять условия Эдуарда и признать его наследником Давида. Когда оно было заключено, шотландцы, свободные от угрозы с юга, хотя Англия все еще контролировала Берик, Роксбург и Аннандейл, смогли подавить восстание Хозяина островов, которое грозило распадом их стране. Когда спустя 18 месяцев, в феврале 1371 года, король Давид умер, сын дочери Роберта Брюса, Роберт Сенешаль, наследовал по условиям соглашения, принятого полстолетием ранее. Если бы не тяжелая война с Францией, Англия никогда бы не признала этого.
Кампания в Гиени в 1370 году проходила не лучше, чем это было в 1369 году. Англичане не могли все время сражаться против государства, которое несколько раз превосходило их в численности и размерах. Хотя они все еще не осознавали этого, возможность, которой они воспользовались когда-то, теперь была не на их стороне. Они больше не могли финансировать войну за счет военной добычи, которая, поскольку они все пожгли, разграбили и опустошили, теперь была в сильно ограниченном размере. Напрасно они созвали свои «свободные компании» – Хьюго Колвли из Испании и «Роберта Страшного» Ноллиса из Бургундии – и наняли их для защиты герцогства; не получающие денег и вынужденные жить за счет сельской местности бриганды лишь ухудшили ситуацию, возбудив ненависть каждого крестьянина или горожанина. Тщетно они совершали «прогулки» в своей старой манере, пытаясь спровоцировать французов к принятию боя. Летом 1370 года с 1500 тяжеловооруженных воинов и 4000 лучников Ноллис промаршировал от Кале до Труа и оттуда, проходя под стенами Парижа, в Бретань. Но единственным результатом был дальнейший рост французского национального самосознания, в то время как молодые английские лорды, чувствовавшие себя униженными из-за недостатка успеха, обиженно роптали на необходимость служить под началом такого низкорожденного командира; «старый бандит», так они его называли.
Стратегия французского короля идеально подходила его средствам. Она заключалась в том, чтобы избежать битв, особенно на возвышенностях, любой ценой использовать численное превосходство и растущее сочувствие французов к вассалам Черного Принца для освобождения сначала одного района, затем другого, и, укрепляя оборону каждого замка, находящегося в руках французов, сделать невозможным для англичан восполнять свои потери. Ушли те дни, когда несколько смелых англичан могли внезапно напасть и штурмовать предположительно неприступный, но слабо охраняемый замок; единожды инженеры Карла привели оборонительные укрепления всех замков и городов в порядок, так что никто не мог взять их штурмом, кроме как большая армия с хорошей осадной техникой. А это было выше возможностей англичан.
В начале 1370 года сэр Джон Чендос – самая любимая фигура в обоих лагерях – пал в схватке рядом с Пуатье. «Куртуазный и милостивый, дружелюбный, великодушный, доблестный, мудрый и честный во всем, – писал о нем Фруассар, – нигде не найти было рыцаря более любимого и более прославляемого, чем кто-либо другой». Его смерть вызвала переход на французскую сторону тысяч гасконцев, которые, пока он был констеблем, оставались верными англичанам. С его уходом Черный Принц потерял самого мудрого из своих советников и последнюю надежду на примирение с французским королем.
Тем летом Муассак, Ажен и даже Эгильон, который двадцать лет назад противостоял французской армии месяцами, пали всего после нескольких дней осады. Граф д'Арманьяк был в менее 50 милях от Бордо. В конце августа англичане пережили окончательное унижение, когда город Лимож был сдан герцогу Беррийскому своим собственным епископом после того, как горожане подняли восстание и захватили маленький английский гарнизон под командованием сэра Хьюго Колвли. Горько обиженный – ибо епископ являлся одним из самых близких друзей – Черный Принц восстал с ложа болезни в Ангулеме и, на носилках посреди своей собственной армии отправился в поход на город. Пробив стены с помощью подкопов, он взял город штурмом той же ночью. В процессе грабежа, который последовал за штурмом, творились ужасные вещи, хотя история о поголовном истреблении, рассказанная Фруассаром, возможно, не является истинной и была изъята из его более поздних описаний падения города [417]. Но месть, предпринятая Черным Принцем и его распущенной армией, потрясла даже ту не особо гуманную эпоху и сильно подорвала его репутацию в среде рыцарства. Она также нанесла англичанам неисчислимый урон.
Месяц спустя французский король сделал Бертрана дю Геклена коннетаблем Франции и главнокомандующим всех ее войск. Этот низкорослый, приземистый, грубый ветеран, имевший большой опыт в наемных делах, был именно тем заместителем, в котором нуждался Карл для своей фабианской стратегии уничтожения захватчиков. В дни, когда господствовала высокомерная феодальная знать, умиравшая при Креси и Пуатье, такое повышение было немыслимым. Теперь, после гражданских войн и анархии, оно оказалось неизбежным, ибо бретонский рыцарь стал героем Франции. Но главная честь в уничтожении до сих пор непобедимых англичан принадлежала невоинственному, незаметному суверену, который очень точно разбирался во всем и так хитро использовал все возможные средства для их поражения.
В ноябре 1370 года, спустя два месяца после разграбления Лиможа и через три года после своей победы в Найере, Черный Принц, больной и раздавленный человек, передал командование и управление Аквитанией своему брату Джону Гонтскому. В январе 1371 года он отплыл в Англию, где обнаружил своего отца, тогда также героя Европы, глубоко погрязшим в любовной зависимости от своей любовницы Алисы Перрерс, бывшей фрейлины королевы. Заперевшись в Беркхемстедском замке и не принимая никакого участия в общественной жизни, он наблюдал со смертного одра закат английского успеха.
Его отъезд ничего не изменил в ходе войны. Джон Гонтский, амбициозный, торопливый и обычно неудачливый человек, был не больше способен сопротивляться французскому продвижению, чем его брат. В конце лета 1371 года, после шестимесячной кампании, он также оставил командование и передал управление того, что осталось от английского доминиона гасконскому ветерану Пуатье капталю де Бушу. А спустя несколько недель он женился на старшей дочери и сонаследнице почившего дона Педро и в результате чего стал все больше втягиваться в дела, касаемые кастильского трона.
И хотя герцог теперь называл себя королем, единственное приданое, которое принесла ему его жена, были «замки в Испании». Французская помощь к настоящему моменту снова возвела Бастарда на трон и связала его постоянным союзом против Англии. С этого времени главным фактором войны стал кастильский заокеанский флот. Со своим навязчивым стремлением к военной славе англичане забыли о необходимости быть сильными на море, а преимущество, которое Эдуард получил после победы при Слейсе и которое позволило ему разграбить Францию, ускользнуло из его рук. С тех пор как первая вспышка Черной Смерти истощила морские ресурсы страны посредством вербовки кораблей и моряков и пренебрежением выплатой им жалования, в то время как предоставление иностранным купцам монополии на экспорт шерсти привело к упадку английского судостроения, Эдуард все еще владел обоими берегами Дуврского пролива и называл себя господином на море, но в Атлантических водах между Англией и Гасконью кастильские галиасы все больше и больше мешали сообщению. Осенью 1371 года Гай де Бриан – знаменосец при Креси и рыцарь-основатель Ордена Подвязки – выиграл сражение против французских пиратов при Роскофе рядом с побережьем Бретани, где снова разразилась гражданская война после ссоры между герцогом Джоном и его французским сюзереном. Но 22 июня 1372 года, когда гораздо больший по численности английский флот попытался освободить Ла Рошель под командованием нового наместника Аквитании графа Пемброка, он был разбит объединенными флотами Франции и Кастилии, а сам Пемброк и большая часть его подчиненных попали в плен. Последняя попытка Эдуарда III и Черного Принца собрать новую армию для освобождения Гаскони под своим личным началом провалилась из-за ужасного осеннего шторма, в котором после шести недель дрейфа в устье пролива погибли тысячи моряков. Это было последнее появление короля на войне.
Поскольку Ла Рошель находилась в руках французов, а кастильский и французский флоты контролировали Бискайский залив, дело англичан во Франции было проиграно. Гасконская винная торговля была разрушена, так же, как в одно мгновение разорвана многолетняя связь между Англией и Гароннской долиной. Летом 1373 года Джон Гонтский попытался по суше сделать то, что должно было быть сделано по морю, отправившись из Кале 4 августа с армией в 15 тысяч человек и совершив поход через всю восточную Францию, который закончился под Рождество в Бордо после зимнего марша через Овернь. Эта проверка на прочность, в которой погибло огромное количество лошадей, рассматривалась как «делающая англичанам честь» и, возможно, спасла Бордо, но поскольку французы уклонились от сражения, она оказалась напрасной.
С падением Ла Реоля в начале 1374 года все, что осталось от английской заморской империи, было Кале и тонкая полоска побережья между Бордо и Байонной – меньшая, чем даже при вступлении Эдуарда на престол. Побудив французов к национальному самосознанию, ее король и принцы не могли больше сопротивляться естественному объединению французов. Но англичане все еще не могли этого видеть; после стольких побед поражения казались им карой за грехи их правителей. Они с ужасом наблюдали своего короля – когда-то бывшего идеалом христианского рыцаря – наряжающего свою конкубину в драгоценности умершей королевы и указывающего ее в турнирных списках как Леди Солнца. Они с жалостью узнали о состоянии великого воина, его сына, прикованного к постели в своем замке в Беркхемстеде. И они поносили королевских министров, а когда появлялась возможность, через своих представителей в парламенте, отлучали их должности.
Первыми почувствовали этот гнев придворные епископы, с помощью которых Эдуард, с момента своей краткой ссоры с архиепископом Стратфордом тридцать лет назад, осуществлял управление королевством. Место Уильяма Эдингтонского, великого епископа Уинчестерского, который был правой рукой короля в славные годы побед при Креси и Пуатье, было отдано в середине шестидесятых не менее способному администратору Уильяму Викенгемскому – клерку низкого происхождения, который был посвящен в сан священника только в 37 лет, но который стал необходимым королю в качестве смотрителя за работами в Виндзоре и руководителем всех строительных проектов. В 1364 году Викенгем стал хранителем Малой Печати, а в 1367 – канцлером и епископом Уинчестерским. К несчастью для него, его пребывание в должности совпало с убыванием английского успеха во Франции и, хотя он и не был ответствен за ее военные неудачи, его сместили с должности в 1371 году в связи с парламентским протестом Общин и группы магнатов под руководством герцога Ланкастера и молодого, но амбициозного графа Пемброка, который вскоре сам потерпел поражение и унижение в битве рядом с Ла Рошелью. Это был первый настоящий раскол в национальном единстве за последние тридцать лет. Следующие несколько лет страна практически управлялась ставленниками Ланкастера, из которых были последовательно назначены два светских канцлера сэр Роберт Торп и сэр Джон Нивет [418]– оба юристы – и светский казначей – лорд Скруп. Но когда катастрофы во Франции не закончились, они также вскоре стали непопулярны и обвинялись общественным мнением, раздраженным военными налогами, во всех видах коррупции и злоупотреблений.
При этом они с таким упрямством настаивали на своем праве отказывать во введении любой новой формы налогообложения – это касалось не только прямых налогов на имущество, но после 1340 года и таможенных пошлин в королевских владениях [419], – что при постоянной нужде правительства в дополнительных ресурсах дохода для ведения войн они сделались существенной частью государственного механизма под названием «совет и согласие». Без полной реализации этого принципа, их право отказа делало их необходимыми для управления государством до тех пор, пока продолжались войны и увеличивались расходы правительства. Постоянная нужда короны в деньгах на войну на протяжении целого поколения стала причиной того, что представители от двух различных социальных групп, воинов-рыцарей, владеющих землей, и горожан, занимающихся торговлей, объединились для обсуждения финансовых вопросов. Однако нерешительные сначала, они выработали привычку встречаться вместе для обсуждения тех дел, которые касались обеих групп. Поступая таким образом, они неосознанно и случайно создали единую ассамблею – вызываемую к жизни каждой успешной встречей парламента – представлявшей общину графства и города. Являясь уникальным объединением среди жестко отделенных друг от друга сословий или «штатов», которые составляли парламенты других европейских королевств, они к концу царствования Эдуарда III уже сформировали постоянную организацию, которая в следующем веке станет известной как Палата Общин. Заседая отдельно от лордов в своей собственной палате – одно время это была Расписная Палата Вестминстерского дворца, другое – Палата для собрания каноников Вестминстерского аббатства – в течение около пятидесяти парламентов, собранных в царствование Эдуарда, они пришли к совершенствованию своей собственной процедуры организации дел, отличной от более ранних времен, когда такая процедура была создана единственно для удобства короля и Совета. Это случилось в большинстве своем благодаря юристам, которые часто избирались в качестве представителей местными общинами, поскольку имели профессиональную квалификацию, и которые внесли в работу этого выделяющегося института свои обычаи точного мышления и строгого соблюдения процедуры и прецедента [420].
Большинство парламентских дел было сосредоточено вокруг петиций к королю, взывавших к справедливости и реформе закона, которые в больших количествах приходили в начале каждой сессии парламента и которые теперь все больше и больше отсылались королем и его советниками на рассмотрение Общин. Те, которые касались скорее публичных, нежели частных интересов, после отсеивания и проверки направлялись к возбуждению законодательных исков, которые посылались с рекомендацией – обычно со словами «о чем общины молят разобраться» – клерку парламента для представления их перед королем. Если он одобрял их, они становились предметом или королевского ордонанса или, в более важных случаях, статута, формально утверждавшегося как магнатами, так и Общинами, и вносились в парламентские свитки как постоянная норма закона, принятая к использованию в королевских судах. Иногда такие петиции становились предметом торга между короной и парламентом, Общины вотировали налоги и субсидии при условии, что король соглашался на те законы, которые им требовались.
Сверх того, члены Общин приобрели корпоративное чувство и обычай совместных действий. Хотя благодаря превосходству своего социального статута рыцари графств заняли лидирующее положение в дебатах, они составляли единое сословие – общины или народ королевства, весьма далекое от лордов, а не отдельные сословия рыцарей и горожан, как в континентальных парламентах. Они представляли не классы или их название, но местность, действуя вместе для «общего блага», ставя корону в известность о нуждах и взглядах своих местных общин, и привнося свое влияние в орган, на котором зиждилась власть в Англии – королевский Совет или, исходя из настоящей тенденции в условиях большого кризиса в политической жизни государства, короля в парламенте. Их влияние и престиж были больше, потому что даже когда, что иногда случалось, они были младшими сыновьями баронских семей, рыцари заседали вместе с горожанами как простолюдины. Как Лордам, так и Общинам легче стало действовать сообща, монархии – труднее покушаться на свободы подданных посредством натравливания одного класса на другой. Без этого тенденция к абсолютизму, являющаяся неотъемлемой частью растущего могущества национальной монархии, могла бы стать слишком сильной и способной к сопротивлению, как это произошло практически в каждом европейском королевстве между XIV и XVII веками.
Когда в конце апреля 1376 года канцлер сэр Джон Нивет обратился к собравшимся лордам и Общинам в Расписной Палате в присутствии короля и его сыновей, советников и судей, все понимали, что государственные дела приняли скверный оборот. Провозгласив, что государство находится в смертельной опасности и враги в лице Франции, Испании, Гаскони, Фландрии и Шотландии уже наготове, он попросил налог в размере десятой части доходов с духовенства и пятнадцатой части доходов с мирян и дополнительные пошлины на шерсть и другие товары для обеспечения защиты от вторжения и ведения войны с Францией. В соответствии с обычаем, он закончил прямым обращением к рыцарям и горожанам, взывая к их верности и угрожая конфискацией имущества, что если есть что-либо к улучшению и исправлению или если государство плохо управляется, или даются вероломные советы, по их доброму совету они должны принять меры [421]. Обеим палатам было затем приказано разойтись по своим местам: Лордам – в Белую Палату королевского дворца, а Общинам – в зал для собрания каноников Вестминстерского аббатства, и там «обсудить и посоветоваться друг с другом».
Когда Общины встретились на следующее утро, они прежде всего поклялись во взаимной преданности, а также сохранить все услышанное в тайне. Затем «рыцарь из южного графства» направился к аналою в центре зала и, ударив по нему, дал выход тому, что было у каждого на уме. «Вы слышали, – сказал он, – как печальны наши дела в парламенте, как наш господин король просил духовенство и общины о налоге в десятую и пятнадцатую части дохода и пошлин на шерсть и другие товары. По моему мнению, это слишком много, ибо общины и так слишком ослаблены и обнищали из-за различных поборов и налогов, которые они платили до настоящего времени, и чего они более не в силах выдержать. Кроме того, все, что мы давали на ведение войны долгое время, мы потеряли, потому что эти деньги были растрачены и разворованы. Так что было бы неплохо рассмотреть вопрос, как наш господин король может жить и управлять своим королевством и вести войну на доходы со своих доменов, а не требовать выкуп со своих вассалов. Также я слышал, что есть некоторые люди, которые, о чем не знает король, имеют в своих руках имущество и богатства на большую сумму золота и серебра, и что они обманом утаили эти указанные богатства, которые приобрели через вероломство и вымогательство».
После этого оратор за оратором выходили к аналою, чтобы выразить общее мнение, что лорд Латимер, королевский управляющий и финансовый агент, лондонский купец и исключительно непопулярный спекулянт по имени Ричард Лайонс получили огромные прибыли от того, что рыночная таможня была перенесена из Кале, от того, что без нужды авансировали королю деньги под вопиюще высокие проценты и от того, что выкупали старые долги короны у ее кредиторов за десятую или даже двенадцатую часть их номинальной стоимости и затем убеждали своего дряхлого господина полностью возмещать их. Все, однако, чувствовали, что перед лицом таких могущественных людей, как Ланкастер и Латимер, общинам бесполезно будет действовать без, как кто-то правильно заметил, «совета и помощи тех, кто могущественнее и мудрее». Было, таким образом, предложено обратиться к лордам и испросить назначение комиссии из четырех епископов, четырех графов и четырех баронов для консультации с ними по вопросу о внесении улучшений и исправлений.
Однако угрозы победителя при Пуатье сильно отличались от его реальных возможностей на данный момент. Обиженным был не он, но его недовольные вассалы и французский король. Прошли те времена, когда при приближении англичан французы «прятались за стенами крепостей и бежали, как жаворонки при приближении сокола». Все военные отряды вокруг 800-мильной границы Аквитании стекались, чтобы помочь своим соотечественникам, а священники взяли на себя руководство в побуждении к восстанию через проповеди. За несколько недель более 900 замков и городов отреклось от своих подданнических обязательств по отношению к англичанам; большая часть Арманьяка, Лимузена, Родеза, Керси и Ажене была потеряна без борьбы.
При этом французский король все еще действовал осторожно. В марте его войска помогли кастильцам одержать решающую победу над доном Педро, который был взят в плен и убит. Вернув Бастарда на трон, Кастилия вместе со своим флотом, вместе с Арагоном и Наваррой, теперь объединились против Англии. В конечном итоге, в мае 1369 года, Карл предпринял решающий шаг, сначала объявив Черного Принца не подчинившимся решению суда за то, что тот не явился перед Парижским парламентом, и затем информировав английского короля о том, что, поскольку тот нарушил букву договора, его французские земли конфискованы. Одновременно он захватил Понтье.
В гневе Эдуард обратился к парламенту за деньгами и вновь принял титул, от которого отказался девять лет назад, титул короля Франции. В этот момент в Англии опять началась Черная Смерть, уже в третий раз. Среди тех, кто умер тем летом, были епископы Нориджа, Херефорда и Экзетера, графы Саффолка и Уорика, а также молодая герцогиня Ланкастера – леди Бланш [416], жена Джона Гонтского. Только осенью стало возможным собрать хоть какие-нибудь войска против Франции, когда, чтобы предотвратить захват острова Уайт, Ланкастер отправился в Кале с 600 тяжеловооруженными воинами и 1500 лучниками. Ударив по Артуа и Пикардии, он прибыл как раз вовремя, чтобы остановить погрузку на суда армии в Нормандии под командованием брата французского короля. Но хотя он дошел до ворот Арфлера, сжигая и грабя все на своем пути, он не смог вызвать французов на бой. Ибо Карл определенно не делал давать английским лучникам шанса повторить холокост, совершенный ими поколением ранее. К ноябрю, не способный более обеспечивать свою армию, герцог вернулся в Англию и обнаружил, что он потерял не только жену, но и мать: королева Филиппа умерла месяц назад в Виндзоре. «Добрая королева, – написал о ней ее соотечественник Фруассар, – так что много хороших деяний совершено в ее царствование, и она помогла многим рыцарям и обустроила многих дам и девиц».
Если 1369 год был сплошной катастрофой для Англии, то это только спасло Шотландию. Не имея должного количества людей для защиты своих северных границ и в то же время для обороны Аквитании, Англия была вынуждена согласиться на четырнадцатилетнее перемирие. Но за это, принимая во внимание голод, войны между баронами и кланами, а также разорительные налоги, с помощью которых королевство должно было выплатить выкуп за своего короля, северное королевство могло быть вынуждено принять условия Эдуарда и признать его наследником Давида. Когда оно было заключено, шотландцы, свободные от угрозы с юга, хотя Англия все еще контролировала Берик, Роксбург и Аннандейл, смогли подавить восстание Хозяина островов, которое грозило распадом их стране. Когда спустя 18 месяцев, в феврале 1371 года, король Давид умер, сын дочери Роберта Брюса, Роберт Сенешаль, наследовал по условиям соглашения, принятого полстолетием ранее. Если бы не тяжелая война с Францией, Англия никогда бы не признала этого.
Кампания в Гиени в 1370 году проходила не лучше, чем это было в 1369 году. Англичане не могли все время сражаться против государства, которое несколько раз превосходило их в численности и размерах. Хотя они все еще не осознавали этого, возможность, которой они воспользовались когда-то, теперь была не на их стороне. Они больше не могли финансировать войну за счет военной добычи, которая, поскольку они все пожгли, разграбили и опустошили, теперь была в сильно ограниченном размере. Напрасно они созвали свои «свободные компании» – Хьюго Колвли из Испании и «Роберта Страшного» Ноллиса из Бургундии – и наняли их для защиты герцогства; не получающие денег и вынужденные жить за счет сельской местности бриганды лишь ухудшили ситуацию, возбудив ненависть каждого крестьянина или горожанина. Тщетно они совершали «прогулки» в своей старой манере, пытаясь спровоцировать французов к принятию боя. Летом 1370 года с 1500 тяжеловооруженных воинов и 4000 лучников Ноллис промаршировал от Кале до Труа и оттуда, проходя под стенами Парижа, в Бретань. Но единственным результатом был дальнейший рост французского национального самосознания, в то время как молодые английские лорды, чувствовавшие себя униженными из-за недостатка успеха, обиженно роптали на необходимость служить под началом такого низкорожденного командира; «старый бандит», так они его называли.
Стратегия французского короля идеально подходила его средствам. Она заключалась в том, чтобы избежать битв, особенно на возвышенностях, любой ценой использовать численное превосходство и растущее сочувствие французов к вассалам Черного Принца для освобождения сначала одного района, затем другого, и, укрепляя оборону каждого замка, находящегося в руках французов, сделать невозможным для англичан восполнять свои потери. Ушли те дни, когда несколько смелых англичан могли внезапно напасть и штурмовать предположительно неприступный, но слабо охраняемый замок; единожды инженеры Карла привели оборонительные укрепления всех замков и городов в порядок, так что никто не мог взять их штурмом, кроме как большая армия с хорошей осадной техникой. А это было выше возможностей англичан.
В начале 1370 года сэр Джон Чендос – самая любимая фигура в обоих лагерях – пал в схватке рядом с Пуатье. «Куртуазный и милостивый, дружелюбный, великодушный, доблестный, мудрый и честный во всем, – писал о нем Фруассар, – нигде не найти было рыцаря более любимого и более прославляемого, чем кто-либо другой». Его смерть вызвала переход на французскую сторону тысяч гасконцев, которые, пока он был констеблем, оставались верными англичанам. С его уходом Черный Принц потерял самого мудрого из своих советников и последнюю надежду на примирение с французским королем.
Тем летом Муассак, Ажен и даже Эгильон, который двадцать лет назад противостоял французской армии месяцами, пали всего после нескольких дней осады. Граф д'Арманьяк был в менее 50 милях от Бордо. В конце августа англичане пережили окончательное унижение, когда город Лимож был сдан герцогу Беррийскому своим собственным епископом после того, как горожане подняли восстание и захватили маленький английский гарнизон под командованием сэра Хьюго Колвли. Горько обиженный – ибо епископ являлся одним из самых близких друзей – Черный Принц восстал с ложа болезни в Ангулеме и, на носилках посреди своей собственной армии отправился в поход на город. Пробив стены с помощью подкопов, он взял город штурмом той же ночью. В процессе грабежа, который последовал за штурмом, творились ужасные вещи, хотя история о поголовном истреблении, рассказанная Фруассаром, возможно, не является истинной и была изъята из его более поздних описаний падения города [417]. Но месть, предпринятая Черным Принцем и его распущенной армией, потрясла даже ту не особо гуманную эпоху и сильно подорвала его репутацию в среде рыцарства. Она также нанесла англичанам неисчислимый урон.
Месяц спустя французский король сделал Бертрана дю Геклена коннетаблем Франции и главнокомандующим всех ее войск. Этот низкорослый, приземистый, грубый ветеран, имевший большой опыт в наемных делах, был именно тем заместителем, в котором нуждался Карл для своей фабианской стратегии уничтожения захватчиков. В дни, когда господствовала высокомерная феодальная знать, умиравшая при Креси и Пуатье, такое повышение было немыслимым. Теперь, после гражданских войн и анархии, оно оказалось неизбежным, ибо бретонский рыцарь стал героем Франции. Но главная честь в уничтожении до сих пор непобедимых англичан принадлежала невоинственному, незаметному суверену, который очень точно разбирался во всем и так хитро использовал все возможные средства для их поражения.
В ноябре 1370 года, спустя два месяца после разграбления Лиможа и через три года после своей победы в Найере, Черный Принц, больной и раздавленный человек, передал командование и управление Аквитанией своему брату Джону Гонтскому. В январе 1371 года он отплыл в Англию, где обнаружил своего отца, тогда также героя Европы, глубоко погрязшим в любовной зависимости от своей любовницы Алисы Перрерс, бывшей фрейлины королевы. Заперевшись в Беркхемстедском замке и не принимая никакого участия в общественной жизни, он наблюдал со смертного одра закат английского успеха.
Его отъезд ничего не изменил в ходе войны. Джон Гонтский, амбициозный, торопливый и обычно неудачливый человек, был не больше способен сопротивляться французскому продвижению, чем его брат. В конце лета 1371 года, после шестимесячной кампании, он также оставил командование и передал управление того, что осталось от английского доминиона гасконскому ветерану Пуатье капталю де Бушу. А спустя несколько недель он женился на старшей дочери и сонаследнице почившего дона Педро и в результате чего стал все больше втягиваться в дела, касаемые кастильского трона.
И хотя герцог теперь называл себя королем, единственное приданое, которое принесла ему его жена, были «замки в Испании». Французская помощь к настоящему моменту снова возвела Бастарда на трон и связала его постоянным союзом против Англии. С этого времени главным фактором войны стал кастильский заокеанский флот. Со своим навязчивым стремлением к военной славе англичане забыли о необходимости быть сильными на море, а преимущество, которое Эдуард получил после победы при Слейсе и которое позволило ему разграбить Францию, ускользнуло из его рук. С тех пор как первая вспышка Черной Смерти истощила морские ресурсы страны посредством вербовки кораблей и моряков и пренебрежением выплатой им жалования, в то время как предоставление иностранным купцам монополии на экспорт шерсти привело к упадку английского судостроения, Эдуард все еще владел обоими берегами Дуврского пролива и называл себя господином на море, но в Атлантических водах между Англией и Гасконью кастильские галиасы все больше и больше мешали сообщению. Осенью 1371 года Гай де Бриан – знаменосец при Креси и рыцарь-основатель Ордена Подвязки – выиграл сражение против французских пиратов при Роскофе рядом с побережьем Бретани, где снова разразилась гражданская война после ссоры между герцогом Джоном и его французским сюзереном. Но 22 июня 1372 года, когда гораздо больший по численности английский флот попытался освободить Ла Рошель под командованием нового наместника Аквитании графа Пемброка, он был разбит объединенными флотами Франции и Кастилии, а сам Пемброк и большая часть его подчиненных попали в плен. Последняя попытка Эдуарда III и Черного Принца собрать новую армию для освобождения Гаскони под своим личным началом провалилась из-за ужасного осеннего шторма, в котором после шести недель дрейфа в устье пролива погибли тысячи моряков. Это было последнее появление короля на войне.
Поскольку Ла Рошель находилась в руках французов, а кастильский и французский флоты контролировали Бискайский залив, дело англичан во Франции было проиграно. Гасконская винная торговля была разрушена, так же, как в одно мгновение разорвана многолетняя связь между Англией и Гароннской долиной. Летом 1373 года Джон Гонтский попытался по суше сделать то, что должно было быть сделано по морю, отправившись из Кале 4 августа с армией в 15 тысяч человек и совершив поход через всю восточную Францию, который закончился под Рождество в Бордо после зимнего марша через Овернь. Эта проверка на прочность, в которой погибло огромное количество лошадей, рассматривалась как «делающая англичанам честь» и, возможно, спасла Бордо, но поскольку французы уклонились от сражения, она оказалась напрасной.
С падением Ла Реоля в начале 1374 года все, что осталось от английской заморской империи, было Кале и тонкая полоска побережья между Бордо и Байонной – меньшая, чем даже при вступлении Эдуарда на престол. Побудив французов к национальному самосознанию, ее король и принцы не могли больше сопротивляться естественному объединению французов. Но англичане все еще не могли этого видеть; после стольких побед поражения казались им карой за грехи их правителей. Они с ужасом наблюдали своего короля – когда-то бывшего идеалом христианского рыцаря – наряжающего свою конкубину в драгоценности умершей королевы и указывающего ее в турнирных списках как Леди Солнца. Они с жалостью узнали о состоянии великого воина, его сына, прикованного к постели в своем замке в Беркхемстеде. И они поносили королевских министров, а когда появлялась возможность, через своих представителей в парламенте, отлучали их должности.
Первыми почувствовали этот гнев придворные епископы, с помощью которых Эдуард, с момента своей краткой ссоры с архиепископом Стратфордом тридцать лет назад, осуществлял управление королевством. Место Уильяма Эдингтонского, великого епископа Уинчестерского, который был правой рукой короля в славные годы побед при Креси и Пуатье, было отдано в середине шестидесятых не менее способному администратору Уильяму Викенгемскому – клерку низкого происхождения, который был посвящен в сан священника только в 37 лет, но который стал необходимым королю в качестве смотрителя за работами в Виндзоре и руководителем всех строительных проектов. В 1364 году Викенгем стал хранителем Малой Печати, а в 1367 – канцлером и епископом Уинчестерским. К несчастью для него, его пребывание в должности совпало с убыванием английского успеха во Франции и, хотя он и не был ответствен за ее военные неудачи, его сместили с должности в 1371 году в связи с парламентским протестом Общин и группы магнатов под руководством герцога Ланкастера и молодого, но амбициозного графа Пемброка, который вскоре сам потерпел поражение и унижение в битве рядом с Ла Рошелью. Это был первый настоящий раскол в национальном единстве за последние тридцать лет. Следующие несколько лет страна практически управлялась ставленниками Ланкастера, из которых были последовательно назначены два светских канцлера сэр Роберт Торп и сэр Джон Нивет [418]– оба юристы – и светский казначей – лорд Скруп. Но когда катастрофы во Франции не закончились, они также вскоре стали непопулярны и обвинялись общественным мнением, раздраженным военными налогами, во всех видах коррупции и злоупотреблений.
* * *
Весной 1376 года, управляя Англией уже три года без сбора парламента, Ланкастер был вынужден его созвать под угрозой государственного банкротства. Возмущенные унизительными условиями перемирия, которое он заключил с Францией как раз в тот момент, когда военные действия в Бретани под командованием его брата графа Кембриджа стали более успешными, а также тратой огромных сумм, собранных на военные нужды, народные представители были в решительном настроении. Их поддерживали два члена королевской семьи – принц Уэльский и Эдмунд Мортимер граф Марча, муж принцессы Филиппы, внучки короля. Десятинедельное заседание парламента – самое долгое в истории – было отмечено дерзостью Общин, которые доминировали при разборе дел. Призываемые в парламент не поименно, как это делалось с лордами, а посредством общих призывных грамот, направляемых шерифам, 74 рыцаря графства и примерно 200 горожан, которые с начала царствования Эдуарда призывались почти на каждое заседание, вели себя до настоящего времени, как с ними и обращались, как очень скромные партнеры в universitasкоролевства. В 1348 году они перестали давать королю советы по поводу ведения войны, поскольку они «слишком невежественны и глупы давать советы по таким важным делам». Их функцией, как она определялась в традиционной формуле королевской призывной грамоты, было «с полным и достаточным правом за себя и свои общины совершать и советовать о тех вещах, которые в нашем парламенте будут определены» – другими словами, передать налогоплательщикам решение о принятии тех субсидий и налогов, которые король потребует.При этом они с таким упрямством настаивали на своем праве отказывать во введении любой новой формы налогообложения – это касалось не только прямых налогов на имущество, но после 1340 года и таможенных пошлин в королевских владениях [419], – что при постоянной нужде правительства в дополнительных ресурсах дохода для ведения войн они сделались существенной частью государственного механизма под названием «совет и согласие». Без полной реализации этого принципа, их право отказа делало их необходимыми для управления государством до тех пор, пока продолжались войны и увеличивались расходы правительства. Постоянная нужда короны в деньгах на войну на протяжении целого поколения стала причиной того, что представители от двух различных социальных групп, воинов-рыцарей, владеющих землей, и горожан, занимающихся торговлей, объединились для обсуждения финансовых вопросов. Однако нерешительные сначала, они выработали привычку встречаться вместе для обсуждения тех дел, которые касались обеих групп. Поступая таким образом, они неосознанно и случайно создали единую ассамблею – вызываемую к жизни каждой успешной встречей парламента – представлявшей общину графства и города. Являясь уникальным объединением среди жестко отделенных друг от друга сословий или «штатов», которые составляли парламенты других европейских королевств, они к концу царствования Эдуарда III уже сформировали постоянную организацию, которая в следующем веке станет известной как Палата Общин. Заседая отдельно от лордов в своей собственной палате – одно время это была Расписная Палата Вестминстерского дворца, другое – Палата для собрания каноников Вестминстерского аббатства – в течение около пятидесяти парламентов, собранных в царствование Эдуарда, они пришли к совершенствованию своей собственной процедуры организации дел, отличной от более ранних времен, когда такая процедура была создана единственно для удобства короля и Совета. Это случилось в большинстве своем благодаря юристам, которые часто избирались в качестве представителей местными общинами, поскольку имели профессиональную квалификацию, и которые внесли в работу этого выделяющегося института свои обычаи точного мышления и строгого соблюдения процедуры и прецедента [420].
Большинство парламентских дел было сосредоточено вокруг петиций к королю, взывавших к справедливости и реформе закона, которые в больших количествах приходили в начале каждой сессии парламента и которые теперь все больше и больше отсылались королем и его советниками на рассмотрение Общин. Те, которые касались скорее публичных, нежели частных интересов, после отсеивания и проверки направлялись к возбуждению законодательных исков, которые посылались с рекомендацией – обычно со словами «о чем общины молят разобраться» – клерку парламента для представления их перед королем. Если он одобрял их, они становились предметом или королевского ордонанса или, в более важных случаях, статута, формально утверждавшегося как магнатами, так и Общинами, и вносились в парламентские свитки как постоянная норма закона, принятая к использованию в королевских судах. Иногда такие петиции становились предметом торга между короной и парламентом, Общины вотировали налоги и субсидии при условии, что король соглашался на те законы, которые им требовались.
Сверх того, члены Общин приобрели корпоративное чувство и обычай совместных действий. Хотя благодаря превосходству своего социального статута рыцари графств заняли лидирующее положение в дебатах, они составляли единое сословие – общины или народ королевства, весьма далекое от лордов, а не отдельные сословия рыцарей и горожан, как в континентальных парламентах. Они представляли не классы или их название, но местность, действуя вместе для «общего блага», ставя корону в известность о нуждах и взглядах своих местных общин, и привнося свое влияние в орган, на котором зиждилась власть в Англии – королевский Совет или, исходя из настоящей тенденции в условиях большого кризиса в политической жизни государства, короля в парламенте. Их влияние и престиж были больше, потому что даже когда, что иногда случалось, они были младшими сыновьями баронских семей, рыцари заседали вместе с горожанами как простолюдины. Как Лордам, так и Общинам легче стало действовать сообща, монархии – труднее покушаться на свободы подданных посредством натравливания одного класса на другой. Без этого тенденция к абсолютизму, являющаяся неотъемлемой частью растущего могущества национальной монархии, могла бы стать слишком сильной и способной к сопротивлению, как это произошло практически в каждом европейском королевстве между XIV и XVII веками.
Когда в конце апреля 1376 года канцлер сэр Джон Нивет обратился к собравшимся лордам и Общинам в Расписной Палате в присутствии короля и его сыновей, советников и судей, все понимали, что государственные дела приняли скверный оборот. Провозгласив, что государство находится в смертельной опасности и враги в лице Франции, Испании, Гаскони, Фландрии и Шотландии уже наготове, он попросил налог в размере десятой части доходов с духовенства и пятнадцатой части доходов с мирян и дополнительные пошлины на шерсть и другие товары для обеспечения защиты от вторжения и ведения войны с Францией. В соответствии с обычаем, он закончил прямым обращением к рыцарям и горожанам, взывая к их верности и угрожая конфискацией имущества, что если есть что-либо к улучшению и исправлению или если государство плохо управляется, или даются вероломные советы, по их доброму совету они должны принять меры [421]. Обеим палатам было затем приказано разойтись по своим местам: Лордам – в Белую Палату королевского дворца, а Общинам – в зал для собрания каноников Вестминстерского аббатства, и там «обсудить и посоветоваться друг с другом».
Когда Общины встретились на следующее утро, они прежде всего поклялись во взаимной преданности, а также сохранить все услышанное в тайне. Затем «рыцарь из южного графства» направился к аналою в центре зала и, ударив по нему, дал выход тому, что было у каждого на уме. «Вы слышали, – сказал он, – как печальны наши дела в парламенте, как наш господин король просил духовенство и общины о налоге в десятую и пятнадцатую части дохода и пошлин на шерсть и другие товары. По моему мнению, это слишком много, ибо общины и так слишком ослаблены и обнищали из-за различных поборов и налогов, которые они платили до настоящего времени, и чего они более не в силах выдержать. Кроме того, все, что мы давали на ведение войны долгое время, мы потеряли, потому что эти деньги были растрачены и разворованы. Так что было бы неплохо рассмотреть вопрос, как наш господин король может жить и управлять своим королевством и вести войну на доходы со своих доменов, а не требовать выкуп со своих вассалов. Также я слышал, что есть некоторые люди, которые, о чем не знает король, имеют в своих руках имущество и богатства на большую сумму золота и серебра, и что они обманом утаили эти указанные богатства, которые приобрели через вероломство и вымогательство».
После этого оратор за оратором выходили к аналою, чтобы выразить общее мнение, что лорд Латимер, королевский управляющий и финансовый агент, лондонский купец и исключительно непопулярный спекулянт по имени Ричард Лайонс получили огромные прибыли от того, что рыночная таможня была перенесена из Кале, от того, что без нужды авансировали королю деньги под вопиюще высокие проценты и от того, что выкупали старые долги короны у ее кредиторов за десятую или даже двенадцатую часть их номинальной стоимости и затем убеждали своего дряхлого господина полностью возмещать их. Все, однако, чувствовали, что перед лицом таких могущественных людей, как Ланкастер и Латимер, общинам бесполезно будет действовать без, как кто-то правильно заметил, «совета и помощи тех, кто могущественнее и мудрее». Было, таким образом, предложено обратиться к лордам и испросить назначение комиссии из четырех епископов, четырех графов и четырех баронов для консультации с ними по вопросу о внесении улучшений и исправлений.