Страница:
новый завуч - с одной стороны, и Котова - с другой.
Правда, за последнее время в тоне Зинаиды Васильевны поубавилось
непререкаемости. Она стала вроде бы приветливее. Она даже сама зашла
как-то в радиорубку к озадаченному Стасику, осведомилась, как дела, и,
между прочим, сказала, что надо бы опровергнуть упрек, который был
адресован Хмелику: мальчик ни при чем в истории со снежком.
Все это было сказано так, точно она не сомневалась, что именно из
ее уст Станкин впервые узнает о невиновности Лени Хмелика. А то, что
затем, без паузы, Зинаида Васильевна заговорила о музыкальной
"странице" радиогазеты, подчеркивало к тому же, что перед этим речь
шла о сущей безделице... Итак, собственную немалую ошибку Котова
исправляла, как чужую мелкую оплошность. Станкин, конечно, заметил
это.
Стасик и Лена опасались одного перед заседанием комитета: вдруг
Зинаида Васильевна поведет себя в этот раз, на глазах Жильникова и
завуча, как-нибудь безобидно и невыразительно?
Но она повела себя, как всегда.
- Относительно, значит, вашей новогодней пирушки с танцами, -
сказала Зинаида Васильевна. (Она проведала недавно о новогодней
встрече у Ляпунова.) - Я просила вас, Гайдуков, составить для меня
списочек пластинок, которые там проигрывались. У вас готов?
- Нет еще, - ответил Игорь. - Я, оказывается, большей частью
помню мотивы, текст тоже, а названия - нет. Я зайду к Ляпунову, спишу
с наклеек.
- Пожалуйста, не забудьте, - сказала Котова. - И не очень
откладывайте.
- Хорошо, - ответил Гайдуков.
Вечеринку у Ляпунова Зинаида Васильевна не объявляла пока
предосудительной, но старательно собирала о ней подробности.
Лена спросила:
- А Игорю, Зинаида Васильевна, имена исполнителей арий и романсов
и названия музыкальных коллективов тоже указывать?
- А почему вы задаете этот вопрос, Холина? - спросила Котова.
- Потому, - смиренно ответила Лена, - что это трудоемкая работа.
И, может, ее Гайдукову с кем-нибудь разделить?
- Сами не справитесь, Игорь? - обратилась Зинаида Васильевна к
Гайдукову.
- Как-нибудь урву время, - сумрачно ответил тот.
- Когда комитет принял решение, обязывающее комсомольцев сообщать
письменно, какие мелодии они слушают на досуге, - проговорил
Жильников, - он, вероятно, чем-то руководствовался. Так чем же?
Вопрос был задан всем, в тоне спокойного любопытства. Возникла
короткая пауза, потом Лена сказала:
- Ничем. Потому что комитет такого решения не принимал.
- Значит, это вы в порядке личного любопытства? - спросил Зинаиду
Васильевну Евгений Алексеевич. - Тогда другое дело. Тогда, конечно,
секретарь комитета Гайдуков может тратить время на составление для вас
списка, может и не тратить... А вообще, хочу вас спросить, Зинаида
Васильевна: вопрос о музыкальном воспитании представляется вам сейчас
первостепенно важным?
- Важный, очень важный вопрос, Евгений Алексеевич, - сказала
Котова так, точно соглашалась с его утверждением, а не отвечала ему.
- Вот всем нам известно... - Жильников встал и сказал громко,
напористо, как бы не желая больше о животрепещущих вещах говорить
чинно, неторопливо и туманно. - Всем здесь известно: возле школы, к
нашему стыду, случаются еще хулиганские выходки. Ученики Шустиков и
Костяшкин совершили преступление. Что же все это - последствия главным
образом плохого выбора музыки для досуга?
- Преимущественно других причин, - степенно промолвил Стасик.
- Вот именно! - поддержала Лена.
Гайдуков, раздумывая, усмехнулся.
- Бывает, конечно, музыка с разлагающим, как говорят, влиянием, -
сказал он полувопросительно и точно собираясь с духом. - А бывает, что
коллектив без музыки разваливается! - неожиданно закончил Игорь и
дерзко сверкнул своими за минуту до того скучными, снулыми вроде бы
глазами.
- Так чем же вы тогда, товарищи, занимаетесь?.. И неужели для
секретаря комитета Гайдукова, энергичного, кажется, человека, не
найдется дела серьезней, чем списывание названий с патефонных
пластинок?! - спросил секретарь райкома.
Лицо Котовой как-то клочковато покраснело, а ребята холодно
наблюдали ее растерянность.
Котова давно внушила себе, что жила бы безбедно, не будь в школе
Ксении Николаевны. И когда она узнала о том, что Ксения Николаевна
заболела, то решила вдруг: неприятности позади. Говорили, будто
болезнь Ксении Николаевны нешуточная. Может быть, она вообще не
вернется в школу.
Однако надежды Котовой не сбывались. Ксения Николаевна и вправду
поправлялась медленно, но во время ее болезни на заседание комитета
явились новый завуч и секретарь райкома комсомола; с Жильниковым у нее
было затем весьма неприятное объяснение. Жильников говорил с нею
жестко, винил в недомыслии, и после этой именно встряски Котова
проявила себя, как говорится, во всей красе.
Придя домой, она швырнула портфель в угол и принялась ругать всех
и вся, ища, требуя сочувствия остолбеневших родителей.
Она ругала райком комсомола за то, что он во все вмешивается;
коммунистов школы - за то, что они поддерживают Ксению Николаевну;
Андрея Александровича - за то, что он тряпка.
Отец молча слушал разбушевавшуюся дочь, потом сказал:
- Лучше б ты уехала, куда тебе по распределению полагалось, - в
Удмуртию, что ли...
Это ее отрезвило немного. С Андреем Александровичем она назавтра
говорила куда менее воинственно, чем собиралась; она не упрекнула его
в том, что он не защищал ее перед Жильниковым, а лишь посожалела об
этом, потупясь.
Андрей Александрович был спокоен, собран и деловит. Он
настоятельно посоветовал ей не таить обид и на всех, кто проявил к ней
нечуткость, написать жалобы. Директор полагал, что ей стоит обратиться
с письмами в гороно, в редакции газет, может быть, в министерство...
Он проводил ее словами:
- Унывать не следует.
Зинаида Васильевна воспрянула духом. В течение вечера она
составила четыре жалобы, затем хорошо выспалась и утром пошла на почту
- отправлять свои письма заказными. В переулке, которым она шла на
почту, Котова увидела вдруг знакомые детские лица. Да, это были
мальчики и девочки из 801-й школы. Их было десятка полтора. Они
толпились возле небольшого трехэтажного дома с балкончиками, с которых
по сосулькам капала на тротуар вода. Ребята чего-то ждали. Это
походило на небольшую экскурсию, но в переулке не было музея или
картинной галереи...
Зинаида Васильевна остановилась незамеченная. До нее доносились
обрывки разговоров:
- Да не уйдет она на пенсию!
- А говорят, уходит...
- Ребята, а кто первый про это слышал?
- Ага, и от кого?
- Вчера, возле учительской Макар Андроныч сказал: "Может
случиться..."
- Ребята, вдруг мы станем просить: "Не уходите", а она вовсе и не
собирается!
- Ну, вы идите, идите. Вперед!
Две девочки вошли в подъезд. Оставшиеся ребята на минуту
притихли. Потом как-то сразу, точно по команде, все взгляды
устремились вверх, и ребята закричали хором, довольно стройным:
- Ксения Николаевна, не уходите от нас! Мы вас не отпустим!
В это мгновение Котова увидела в окне второго этажа Ксению
Николаевну. У той был недоумевающий вид: по-видимому, сквозь двойные
рамы она не слышала, что кричат ребята, и не понимала, что происходит.
Обернувшись к девочкам, стоявшим за ее спиной, она о чем-то спросила
их, потом отошла от окна.
Ребята, посовещавшись, повторили громче, скандируя:
- Ксения Николаевна, не у-хо-ди-те от нас!
И вдруг внизу, на пороге подъезда, появилась Ксения Николаевна.
Ребята подбежали к ней.
Ксения Николаевна сказала:
- Это какой умник такое придумал, а? Я собираюсь на будущей
неделе в школу прийти, поправляюсь изо всех сил, а вы меня пугаете
страшным ревом и весь дом заодно... Навещайте меня, пожалуйста, только
не все сразу. Хорошо? А теперь по домам!
Но ребята смотрели на нее и не уходили. И Котова тоже смотрела на
Ксению Николаевну со странным чувством.
Ксения Николаевна не показалась ей поздоровевшей. У нее было
желтоватое, пожалуй, отекшее немного лицо. Она выглядела постаревшей.
И, однако, в эту минуту Котова, здоровая и двадцатитрехлетняя, желала
бы быть на ее месте! С необыкновенной остротой ощутила Зинаида
Васильевна: "В моей жизни этого не будет..." Да, если все сложится
наилучшим образом, если Андрей Александрович останется директором,
если он от всех ее защитит, - все равно и тогда этого в ее жизни
никогда не будет... Так вот не придут ребята под ее окно. Никогда!
И на мимолетное, но не изгладившееся потом из памяти мгновение
Котова почувствовала поистине физически, как зыбко ее положение в
жизни. Зыбко до тошноты. До отвращения к себе. Потому что ее не любят.
Ни взрослые, ни дети - никто. Она пошла против коллектива, и этого не
простят.
Когда Ксения Николаевна ушла, кто-то из ребят заметил Зинаиду
Васильевну. Все разом повернулись к ней затылками и рассеялись с
немыслимой быстротой, точно провалились сквозь землю. Тогда, с
растущим отвращением к себе, Зинаида Васильевна выхватила из сумки
письма, которые несла на почту, и яростно и брезгливо стала рвать в
клочья над урной свои лицемерные жалобы...
Это продолжалось минуты три. Потом она опомнилась и уцелевший
конверт опустила в почтовый ящик.
Хотя в школе никто не сообщал ребятам о дне суда над Шустиковым и
Костяшкиным, в зале суда, где слушалось их дело, оказалось немало
старшеклассников. Каждый из них, приоткрывая дверь в этот зал,
испытывал робость, но тут же обнаруживал, что здесь одни только свои
ребята, и мигом осваивался. Аудитория в самом деле подобралась
совершенно такая, как на школьном комсомольском собрании.
Ребятам приходилось читать в газетах, что на судах присутствуют
представители общественности. Но они не предвидели, идя в суд, что
этой общественностью сами же и будут: незнакомых людей можно было
здесь насчитать не больше трех-четырех.
Перед самым открытием судебного заседания (дело Шустикова и
Костяшкина слушалось в это утро первым) в зал вошли Андрей
Александрович, Зинаида Васильевна, Ксения Николаевна, классная
руководительница 8-го класса, где учился Костяшкин, Наталья Николаевна
и новый завуч. Они сели в одном из первых рядов.
Директор не осматривался по сторонам, так что неизвестно было,
заметил ли он, что здесь столько учеников его школы. Но вот,
оглянувшись, он говорит что-то Зинаиде Васильевне. Вероятно, это
замечание, потому что Котова отвечает торопливо и с таким выражением
лица, точно винится и - в еще большей степени - недоумевает. Ребята с
легкостью расшифровывают "язык жестов" - по ее расчетам, их никоим
образом не должно было здесь быть...
На сцену вышли судья с заседателями, и сразу исчезло сходство со
школьным собранием. Те, кто на школьных собраниях сидел в президиуме,
сейчас встали вместе со всеми. И уже ввели милиционеры одного за
другим Шустикова и Костяшкина.
Две женщины, сидевшие впереди и немного правее Валерия, подались
вперед и стали вглядываться в подсудимых - жадно и в то же время
скорбно. Потом отклонились к спинкам стульев, и та, что моложе,
сказала другой:
- Мой похудел. А ваш?..
- Осунулся, - ответила женщина с крупным бледным лицом и, как
промокашку к кляксе, приложила к краю глаза уголок пестрого платочка.
Но Валерий не сказал бы, что Шустиков и Костяшкин особенно
переменились. И держались они довольно непринужденно, хотя Костяшкин
казался более подавленным.
Обвинялись Шустиков и Костяшкин в том, что за несколько дней до
Нового года, в десять часов вечера, на 2-й Мещанской улице ограбили
гражданина Куницына. Сам гражданин Куницын, низенький человек лет
пятидесяти, показал, что два молодых человека остановили его, когда он
шел домой, и попросили дать им денег. По словам потерпевшего, он
вначале решил, что молодые люди по какому-то недоразумению оказались
без денег на проезд, и протянул им рубль. Но в ответ на это один из
молодых людей (гражданин Куницын указал на Шустикова) выразился
совершенно нецензурно и потребовал отдать все деньги, какие имелись у
него в наличности.
- Я подчеркнул, - продолжал гражданин Куницын, - что предложенный
рубль составляет в настоящую минуту все мое достояние. Тогда, по знаку
Шустикова, Костяшкин вынул складной нож. Угрожая им, меня заставили
свернуть в безлюдный переулок.
В безлюдном переулке Костяшкин угрожал ножом гражданину Куницыну,
в то время как Шустиков снял с него часы марки "Победа". По мнению
потерпевшего, вдохновителем преступления явился Шустиков, хотя
холодное оружие находилось в руках "другого молодого человека".
И Шустиков и Костяшкин сознались в преступлении. Они рассказали,
что им необходимо было отдать карточный долг. И, чтобы добыть деньги,
"пришлось" - так сказал Шустиков - идти на грабеж.
- И на Новый год ни копейки не было, - вставил Костяшкин.
Может быть, это была мысль вслух; может быть, он приводил
смягчающее обстоятельство.
Перед судом прошли те, кому подсудимые вернули долг, продав часы
гражданина Куницына в скупочный пункт. Они были вызваны сюда в
качестве свидетелей. Первый из них был щегольски одетый человек
средних лет, который ахал, что случилась такая беда, стыдил подсудимых
и уверял, что Шустиков мог повременить с возвратом денег до тех пор,
пока смог бы их заработать честным трудом. Сам он, впрочем, не
трудился и имел судимость за мошенничество. Второй свидетель не строил
из себя благородного человека. Он, видимо, был сильно напуган вызовом
в суд, который неприятно приплюсовывался к двум приводам в милицию,
бывшим у него раньше, и дрожал в самом буквальном смысле этого слова.
Прокурор спросил Шустикова:
- Когда вам случалось в прошлом проигрывать в карты - ведь это
бывало с вами и раньше, не так ли? - где вы тогда доставали деньги?
- Родители нам давали небольшие суммы, - сказал Шустиков.
- Их хватало, чтобы расплатиться?
- Мне лично - да.
- Ему лично - нет! И мне лично - нет! - с неожиданным
ожесточением воскликнул Костяшкин, увидя, наверное, в последнем ответе
Шустикова попытку в чем-то отделить себя от него и увильнуть от
одинаковой участи. - Мы с ним - осенью это было - отбирали деньги у
ребят поменьше, когда те из школы шли. Вон этот нам всегда помогал! -
Костяшкин размашистым движением указал на второго свидетеля.
- Подтверждаете ли вы это? - обратился к Шустикову прокурор.
- Да. Я сам не сказал об этом, потому что это были совершенно
незначительные суммы, - ответил Шустиков, снова употребляя строго
научное слово "суммы", напоминающее школьные уроки арифметики и
алгебры.
- Я говорил! - яростно шепнул Валерий Игорю.
- Ваш сын сделал хуже и себе и Леше! - зло сказала впереди
женщина с крупным бледным лицом матери Костяшкина.
- Может, за чистосердечное смягчат им, - точно оправдываясь,
ответила та.
Затем, по просьбе защитника, суд допросил в качестве свидетеля
Зинаиду Васильевну Котову.
Она сообщила, что в тот день, когда "это случилось", Шустиков и
Костяшкин пробыли в школе до 9 часов вечера. Они находились в
пионерской комнате и мастерили елочные игрушки.
Переход от самого невинного из занятий к довольно
предосудительному был для Зинаиды Васильевны загадкой.
- Я все-таки уверена: то, что ребята делали до девяти часов,
характеризует их гораздо больше, чем то, что с ними случилось позже...
При этих словах встрепенулся потерпевший Куницын, справедливо
желая, может быть, возразить, что "случилось" как-никак все-таки с
ним...
Обращаясь к суду, Котова просила учесть явную непреднамеренность
преступления и позволить мальчикам вернуться в школу, где им
обеспечено "благотворное влияние замечательного коллектива"...
Вслед за Котовой, также в качестве свидетеля, выступила Ксения
Николаевна.
- Меня вызвали сюда для того, - сказала Ксения Николаевна, -
чтобы я характеризовала подсудимых, двух учеников школы, где я
работаю. - Она проговорила это медленно, с трудом. - Но не менее
важно, по-моему, характеризовать и обстановку в восемьсот первой
школе. Ее можно назвать только обстановкой показного благополучия. Чем
же она характеризуется? Прежде всего боязнью уронить школу - некогда
действительно образцовую - в глазах общественности. Именно эта боязнь
стала у директора школы всепоглощающим, я бы сказала, чувством.
Поэтому серьезнейшие недостатки в работе школы он старался скрыть.
Если итог учебной четверти обещал быть неутешительным, учителей
побуждали завышать оценки учащимся, чтобы любой ценой добиться
искомого - высокого среднего процента успеваемости.
Если становилось известно, что ученики школы недостойно ведут
себя на улице, директор старался "не верить" этому, "не замечать"
этого и в итоге - все замять. По его словам, все в школе обстояло
превосходно. А ребята, которые видели, как обстоит дело в
действительности, слушали эти слова без уважения.
Так слово некоторых педагогов начинало для ребят существовать
отдельно от дела. Оно утрачивало силу и цену...
Мне тяжело и больно об этом говорить. Ведь я много лет работаю в
восемьсот первой школе. И, конечно, я тоже несу ответственность за
обстановку, которая сложилась в ней в последнее время. В нашем
педагогическом коллективе немало здоровых сил. Они вели борьбу с
недостатками, но без должной настойчивости. Они, я уверена, будут
теперь энергичнее и последовательнее. Потому что необходимо, чтоб наши
дети росли в обстановке, где Слово и Дело дружны и слитны. Тогда ложь
для них станет чудовищным нарушением норм поведения. Тогда невозможно
будет стать на путь обмана и на путь преступления. Мы создадим такую
обстановку в восемьсот первой школе!
Даже о приговоре, вынесенном Щустикову и Костяшкину - Шустиков
был приговорен к двум, а Костяшкин - к трем годам заключения, -
ребята, выйдя из суда, говорили куда меньше, чем об этой части речи
Ксении Николаевны.
Конечно, на эти темы думал и однажды рассуждал с Натальей
Николаевной Валерий; конечно, они тревожили Лену; конечно, подобными,
хотя и менее зрелыми, мыслями делились иногда между собой
десятиклассники. Но многие вовсе не размышляли об этом. Но были
девочки, которые с первых лет учения привыкли знать и гордо повторять,
что учатся в лучшей школе района - в той самой, 801-й!
И вот теперь и первые и вторые услышали с трибуны народного суда
полную, беспощадную правду о своей школе.
Как ни странно, эта правда показалась обидной не только директору
Андрею Александровичу, но и кое-кому из девочек. Во всяком случае,
Лида Терехина сказала:
- Но ведь как же так, ребята?.. Хотя мальчишки не знают... Но
нам-то с первого класса внушали: лучшие, такие-сякие, почет и слава!
Как же теперь понимать? Это ж прямо наоборот! Просто не сходится
даже...
- Если ты решаешь задачу, - проговорил Станкин, - и ход
рассуждения у тебя верен - и, само собой, не путаешь в вычислениях, -
то получаешь точное решение. И тебя не должно смущать, если с ответом
не сходится. В ответах бывают ошибки.
- Правильно, Стась, - понял и поддержал его Валерий. - Нам нужно,
чтоб точно, чтоб правда!.. "Не сходится"! - передразнил он Терехину. -
И пусть не сошлось с ответом! Зато - правда.
- Правда, - подтвердил Евгений Алексеевич, незаметно
присоединившийся к ребятам, пока они, стоя на перекрестке, ждали, чтоб
остановился сплошной поток автомобилей.
Им пришлось постоять здесь еще минуту, и, раньше чем огонек
светофора позволил им идти, к переходу подошла Зинаида Васильевна.
- Да, необходимую правду сказала нам Ксения Николаевна, -
заметила Лена специально для нее.
- Все-таки уж очень она, мне думается, жестоко и резко... -
отозвалась Котова.
- Что - жестоко? - спросил Евгений Алексеевич. - Правда?
- Именно, Евгений Алексеевич, - ответила Зинаида Васильевна.
Они перешли улицу, и уже близко от школы завуч негромко сказал:
- О жестокости правды толкуют обыкновенно те, кто не ощущал
жестокости лжи.
Жильников стал часто бывать в 801-й школе. Секретаря райкома
комсомола видели на уроках, на собраниях комсомольских групп, на
пионерских сборах. Как-то, побывав на сборе отряда 5-го класса на тему
"Каким должен быть пионер", он сказал Наталье Николаевне:
- Чего-то все-таки явно недоставало. Давай-ка поломаем над этим
головы.
На сборе, о котором шла речь, пионеры пересказывали то, что
читали о Володе Дубинине, Павлике Морозове, Сереже Тюленине. И
говорили, что хотят быть на них похожими. Но так как Павлик разоблачил
кулаков, которых теперь не было, а Дубинин и Тюленин отличились на
войне - теперь же царил мир, - то ребята, говорившие, что хотят на них
походить, не очень-то себе представляли, как этого достичь. И
некоторые из них, видно, считали так: подвиг - в будущем, а пока
поозорничаем вволю. Володя Дубинин, как известно, был тоже озорной, а
Тюленин - даже отчаянный парень.
- Обязательно нужны примеры не только воинской отваги, - сказал
Наталье Николаевне Жильников, - но примеры гражданского мужества. И
примеры сегодняшние. Чтоб, понимаешь, обстановка в них была
современная. Это очень важно... Пусть иногда скромный подвиг будет, не
обязательно великий.
Наталья Николаевна подумала и рассказала ему о Валерии. Как он,
рискуя, что хулиганы с ним расправятся, вместе с товарищами из
боксерской секции решительно защитил малышей. И хотя ему самому потом
досталось все-таки от хулиганов, не простивших своего поражения, но
маленьких с тех пор никто в переулке не смел тронуть пальцем.
- Молодец парень! - сказал Жильников. - Что ж ты думаешь, это
ведь пример для подражания.
- Я к тому и клоню, - ответила Наталья Николаевна. - Только это
еще не конец истории.
И она рассказала о том, как Валерий поспорил с директором и как
его комитет комсомола отстранил за это от работы вожатого.
- Теперь он, кроме учебы, интересуется одной Леной Холиной. Между
нами говоря, конечно. И больше ничем, - закончила Наталья Николаевна.
- Ушел в личную жизнь! - рассмеялся Жильников. - Так надо ж его
тянуть обратно в общественную! Тем более, что в инциденте с директором
он был только по форме неправ. А по существу, я бы сказал, напротив.
Спустя несколько дней после этого разговора Котова на перемене
подошла к Валерию и предложила ему снова стать вожатым 5-го "Б".
Валерий, считая, что он может доставить себе удовольствие и
поартачиться, ненатурально зевнул и осведомился, не поручить ли это
дело кому-нибудь более достойному. Зинаида Васильевна ответила, что,
по ее мнению, он в последнее время вел себя хорошо и загладил свой
некрасивый поступок. Валерий разозлился не на шутку, заявил, что ему
нечего было заглаживать - каким был, таким остался.
- И вообще я вам больше не актив! - закончил он в сердцах
анекдотической фразой, сказанной однажды Ляпуновым, когда Котова по
какому-то поводу утверждала, что "активисты должны...".
Зинаида Васильевна ушла, а через минуту вернулась с Жильниковым.
Жильников пожал Валерию руку, Котова оставила их, и секретарь райкома
спросил просто:
- Ну, как тебя понять: блажишь или обиделся крепко?
- Да нет, что вы... - неопределенно ответил Валерий, которому
одинаково не хотелось признаваться как в том, что он блажит, так и в
том, что он обиделся. - Просто, знаете, уроков очень много нам задают,
времени совершенно не хватает...
- Значит, обиделся, - сказал Жильников, точно Валерий только что
подтвердил это. - Это нехорошо. Цыкнули на тебя, и ты в сторонку.
Обиделся. А мне по душе человек, который, если считает, что прав, свою
правоту доказывает. Я вот знаю, например, одного коммуниста. Он
настаивал на своей правоте - речь шла об отношении к товарищу по
работе - и нескольким нечестным людям очень этим мешал. Они оклеветали
его. Он был исключен из партии, но не опустил рук, доказывал свою
правоту, и вот недавно его восстановили в партии, а клеветников
разоблачили и наказали. Интересно, что такой человек сказал бы о твоей
обиде, а? - И совсем неожиданно Жильников закончил: - Ты зайди сегодня
после уроков к завучу.
Евгений Алексеевич принял Валерия в пустой учительской.
- Садитесь, Саблин, - сказал Евгений Алексеевич.
Валерий опустился на громоздкий клеенчатый диван, и завуч сел
рядом с ним.
- Кого-то мне ваша фамилия напоминает, - сказал завуч. - Вы-то,
наверное, не можете мне подсказать, кого?
- Не могу, - согласился Валерий.
Ему пришло вдруг в голову, что, может быть, завуч знал его отца.
У Валерия не раз раньше мелькала мысль, что в жизни ему доведется,
наверное, встречать людей, которые знали его отца. Неужели именно
Евгений Алексеич?..
- Сообразил, - сказал завуч. - Мне ваша фамилия напоминает
похожую: Саблер. Был такой красный командир в гражданскую войну.
Слыхали когда-нибудь?
- Читал где-то, по-моему.
- Наверное, читали... Ну что же... Я с вами буду говорить не как
завуч, а как член партийного бюро, которому поручена работа с
комсомолом. Не хотите больше быть вожатым? Мне говорили, вы с душой
начинали.
- Меня потом отстранили. Пионеры знают. Теперь, выходит, сызнова
начинать? Мне после перерыва еще трудней будет...
- Но что же делать? Поработаете - станет легче, станет хороший
отряд. Я хотел бы быть завучем в хорошей школе. А работаю, как знаете,
в неважной. Однако, раз она такая, надо же ее сделать иной?
- Я не отказываюсь вовсе быть вожатым...
- Надеюсь. А правда, - спросил он вдруг, - будто вы сегодня
заявили: "Я - не актив..."?
- Говорил. Так ведь...
- Вот хуже этого не придумать. Это лыко я вам, пока жив, всегда
Правда, за последнее время в тоне Зинаиды Васильевны поубавилось
непререкаемости. Она стала вроде бы приветливее. Она даже сама зашла
как-то в радиорубку к озадаченному Стасику, осведомилась, как дела, и,
между прочим, сказала, что надо бы опровергнуть упрек, который был
адресован Хмелику: мальчик ни при чем в истории со снежком.
Все это было сказано так, точно она не сомневалась, что именно из
ее уст Станкин впервые узнает о невиновности Лени Хмелика. А то, что
затем, без паузы, Зинаида Васильевна заговорила о музыкальной
"странице" радиогазеты, подчеркивало к тому же, что перед этим речь
шла о сущей безделице... Итак, собственную немалую ошибку Котова
исправляла, как чужую мелкую оплошность. Станкин, конечно, заметил
это.
Стасик и Лена опасались одного перед заседанием комитета: вдруг
Зинаида Васильевна поведет себя в этот раз, на глазах Жильникова и
завуча, как-нибудь безобидно и невыразительно?
Но она повела себя, как всегда.
- Относительно, значит, вашей новогодней пирушки с танцами, -
сказала Зинаида Васильевна. (Она проведала недавно о новогодней
встрече у Ляпунова.) - Я просила вас, Гайдуков, составить для меня
списочек пластинок, которые там проигрывались. У вас готов?
- Нет еще, - ответил Игорь. - Я, оказывается, большей частью
помню мотивы, текст тоже, а названия - нет. Я зайду к Ляпунову, спишу
с наклеек.
- Пожалуйста, не забудьте, - сказала Котова. - И не очень
откладывайте.
- Хорошо, - ответил Гайдуков.
Вечеринку у Ляпунова Зинаида Васильевна не объявляла пока
предосудительной, но старательно собирала о ней подробности.
Лена спросила:
- А Игорю, Зинаида Васильевна, имена исполнителей арий и романсов
и названия музыкальных коллективов тоже указывать?
- А почему вы задаете этот вопрос, Холина? - спросила Котова.
- Потому, - смиренно ответила Лена, - что это трудоемкая работа.
И, может, ее Гайдукову с кем-нибудь разделить?
- Сами не справитесь, Игорь? - обратилась Зинаида Васильевна к
Гайдукову.
- Как-нибудь урву время, - сумрачно ответил тот.
- Когда комитет принял решение, обязывающее комсомольцев сообщать
письменно, какие мелодии они слушают на досуге, - проговорил
Жильников, - он, вероятно, чем-то руководствовался. Так чем же?
Вопрос был задан всем, в тоне спокойного любопытства. Возникла
короткая пауза, потом Лена сказала:
- Ничем. Потому что комитет такого решения не принимал.
- Значит, это вы в порядке личного любопытства? - спросил Зинаиду
Васильевну Евгений Алексеевич. - Тогда другое дело. Тогда, конечно,
секретарь комитета Гайдуков может тратить время на составление для вас
списка, может и не тратить... А вообще, хочу вас спросить, Зинаида
Васильевна: вопрос о музыкальном воспитании представляется вам сейчас
первостепенно важным?
- Важный, очень важный вопрос, Евгений Алексеевич, - сказала
Котова так, точно соглашалась с его утверждением, а не отвечала ему.
- Вот всем нам известно... - Жильников встал и сказал громко,
напористо, как бы не желая больше о животрепещущих вещах говорить
чинно, неторопливо и туманно. - Всем здесь известно: возле школы, к
нашему стыду, случаются еще хулиганские выходки. Ученики Шустиков и
Костяшкин совершили преступление. Что же все это - последствия главным
образом плохого выбора музыки для досуга?
- Преимущественно других причин, - степенно промолвил Стасик.
- Вот именно! - поддержала Лена.
Гайдуков, раздумывая, усмехнулся.
- Бывает, конечно, музыка с разлагающим, как говорят, влиянием, -
сказал он полувопросительно и точно собираясь с духом. - А бывает, что
коллектив без музыки разваливается! - неожиданно закончил Игорь и
дерзко сверкнул своими за минуту до того скучными, снулыми вроде бы
глазами.
- Так чем же вы тогда, товарищи, занимаетесь?.. И неужели для
секретаря комитета Гайдукова, энергичного, кажется, человека, не
найдется дела серьезней, чем списывание названий с патефонных
пластинок?! - спросил секретарь райкома.
Лицо Котовой как-то клочковато покраснело, а ребята холодно
наблюдали ее растерянность.
Котова давно внушила себе, что жила бы безбедно, не будь в школе
Ксении Николаевны. И когда она узнала о том, что Ксения Николаевна
заболела, то решила вдруг: неприятности позади. Говорили, будто
болезнь Ксении Николаевны нешуточная. Может быть, она вообще не
вернется в школу.
Однако надежды Котовой не сбывались. Ксения Николаевна и вправду
поправлялась медленно, но во время ее болезни на заседание комитета
явились новый завуч и секретарь райкома комсомола; с Жильниковым у нее
было затем весьма неприятное объяснение. Жильников говорил с нею
жестко, винил в недомыслии, и после этой именно встряски Котова
проявила себя, как говорится, во всей красе.
Придя домой, она швырнула портфель в угол и принялась ругать всех
и вся, ища, требуя сочувствия остолбеневших родителей.
Она ругала райком комсомола за то, что он во все вмешивается;
коммунистов школы - за то, что они поддерживают Ксению Николаевну;
Андрея Александровича - за то, что он тряпка.
Отец молча слушал разбушевавшуюся дочь, потом сказал:
- Лучше б ты уехала, куда тебе по распределению полагалось, - в
Удмуртию, что ли...
Это ее отрезвило немного. С Андреем Александровичем она назавтра
говорила куда менее воинственно, чем собиралась; она не упрекнула его
в том, что он не защищал ее перед Жильниковым, а лишь посожалела об
этом, потупясь.
Андрей Александрович был спокоен, собран и деловит. Он
настоятельно посоветовал ей не таить обид и на всех, кто проявил к ней
нечуткость, написать жалобы. Директор полагал, что ей стоит обратиться
с письмами в гороно, в редакции газет, может быть, в министерство...
Он проводил ее словами:
- Унывать не следует.
Зинаида Васильевна воспрянула духом. В течение вечера она
составила четыре жалобы, затем хорошо выспалась и утром пошла на почту
- отправлять свои письма заказными. В переулке, которым она шла на
почту, Котова увидела вдруг знакомые детские лица. Да, это были
мальчики и девочки из 801-й школы. Их было десятка полтора. Они
толпились возле небольшого трехэтажного дома с балкончиками, с которых
по сосулькам капала на тротуар вода. Ребята чего-то ждали. Это
походило на небольшую экскурсию, но в переулке не было музея или
картинной галереи...
Зинаида Васильевна остановилась незамеченная. До нее доносились
обрывки разговоров:
- Да не уйдет она на пенсию!
- А говорят, уходит...
- Ребята, а кто первый про это слышал?
- Ага, и от кого?
- Вчера, возле учительской Макар Андроныч сказал: "Может
случиться..."
- Ребята, вдруг мы станем просить: "Не уходите", а она вовсе и не
собирается!
- Ну, вы идите, идите. Вперед!
Две девочки вошли в подъезд. Оставшиеся ребята на минуту
притихли. Потом как-то сразу, точно по команде, все взгляды
устремились вверх, и ребята закричали хором, довольно стройным:
- Ксения Николаевна, не уходите от нас! Мы вас не отпустим!
В это мгновение Котова увидела в окне второго этажа Ксению
Николаевну. У той был недоумевающий вид: по-видимому, сквозь двойные
рамы она не слышала, что кричат ребята, и не понимала, что происходит.
Обернувшись к девочкам, стоявшим за ее спиной, она о чем-то спросила
их, потом отошла от окна.
Ребята, посовещавшись, повторили громче, скандируя:
- Ксения Николаевна, не у-хо-ди-те от нас!
И вдруг внизу, на пороге подъезда, появилась Ксения Николаевна.
Ребята подбежали к ней.
Ксения Николаевна сказала:
- Это какой умник такое придумал, а? Я собираюсь на будущей
неделе в школу прийти, поправляюсь изо всех сил, а вы меня пугаете
страшным ревом и весь дом заодно... Навещайте меня, пожалуйста, только
не все сразу. Хорошо? А теперь по домам!
Но ребята смотрели на нее и не уходили. И Котова тоже смотрела на
Ксению Николаевну со странным чувством.
Ксения Николаевна не показалась ей поздоровевшей. У нее было
желтоватое, пожалуй, отекшее немного лицо. Она выглядела постаревшей.
И, однако, в эту минуту Котова, здоровая и двадцатитрехлетняя, желала
бы быть на ее месте! С необыкновенной остротой ощутила Зинаида
Васильевна: "В моей жизни этого не будет..." Да, если все сложится
наилучшим образом, если Андрей Александрович останется директором,
если он от всех ее защитит, - все равно и тогда этого в ее жизни
никогда не будет... Так вот не придут ребята под ее окно. Никогда!
И на мимолетное, но не изгладившееся потом из памяти мгновение
Котова почувствовала поистине физически, как зыбко ее положение в
жизни. Зыбко до тошноты. До отвращения к себе. Потому что ее не любят.
Ни взрослые, ни дети - никто. Она пошла против коллектива, и этого не
простят.
Когда Ксения Николаевна ушла, кто-то из ребят заметил Зинаиду
Васильевну. Все разом повернулись к ней затылками и рассеялись с
немыслимой быстротой, точно провалились сквозь землю. Тогда, с
растущим отвращением к себе, Зинаида Васильевна выхватила из сумки
письма, которые несла на почту, и яростно и брезгливо стала рвать в
клочья над урной свои лицемерные жалобы...
Это продолжалось минуты три. Потом она опомнилась и уцелевший
конверт опустила в почтовый ящик.
Хотя в школе никто не сообщал ребятам о дне суда над Шустиковым и
Костяшкиным, в зале суда, где слушалось их дело, оказалось немало
старшеклассников. Каждый из них, приоткрывая дверь в этот зал,
испытывал робость, но тут же обнаруживал, что здесь одни только свои
ребята, и мигом осваивался. Аудитория в самом деле подобралась
совершенно такая, как на школьном комсомольском собрании.
Ребятам приходилось читать в газетах, что на судах присутствуют
представители общественности. Но они не предвидели, идя в суд, что
этой общественностью сами же и будут: незнакомых людей можно было
здесь насчитать не больше трех-четырех.
Перед самым открытием судебного заседания (дело Шустикова и
Костяшкина слушалось в это утро первым) в зал вошли Андрей
Александрович, Зинаида Васильевна, Ксения Николаевна, классная
руководительница 8-го класса, где учился Костяшкин, Наталья Николаевна
и новый завуч. Они сели в одном из первых рядов.
Директор не осматривался по сторонам, так что неизвестно было,
заметил ли он, что здесь столько учеников его школы. Но вот,
оглянувшись, он говорит что-то Зинаиде Васильевне. Вероятно, это
замечание, потому что Котова отвечает торопливо и с таким выражением
лица, точно винится и - в еще большей степени - недоумевает. Ребята с
легкостью расшифровывают "язык жестов" - по ее расчетам, их никоим
образом не должно было здесь быть...
На сцену вышли судья с заседателями, и сразу исчезло сходство со
школьным собранием. Те, кто на школьных собраниях сидел в президиуме,
сейчас встали вместе со всеми. И уже ввели милиционеры одного за
другим Шустикова и Костяшкина.
Две женщины, сидевшие впереди и немного правее Валерия, подались
вперед и стали вглядываться в подсудимых - жадно и в то же время
скорбно. Потом отклонились к спинкам стульев, и та, что моложе,
сказала другой:
- Мой похудел. А ваш?..
- Осунулся, - ответила женщина с крупным бледным лицом и, как
промокашку к кляксе, приложила к краю глаза уголок пестрого платочка.
Но Валерий не сказал бы, что Шустиков и Костяшкин особенно
переменились. И держались они довольно непринужденно, хотя Костяшкин
казался более подавленным.
Обвинялись Шустиков и Костяшкин в том, что за несколько дней до
Нового года, в десять часов вечера, на 2-й Мещанской улице ограбили
гражданина Куницына. Сам гражданин Куницын, низенький человек лет
пятидесяти, показал, что два молодых человека остановили его, когда он
шел домой, и попросили дать им денег. По словам потерпевшего, он
вначале решил, что молодые люди по какому-то недоразумению оказались
без денег на проезд, и протянул им рубль. Но в ответ на это один из
молодых людей (гражданин Куницын указал на Шустикова) выразился
совершенно нецензурно и потребовал отдать все деньги, какие имелись у
него в наличности.
- Я подчеркнул, - продолжал гражданин Куницын, - что предложенный
рубль составляет в настоящую минуту все мое достояние. Тогда, по знаку
Шустикова, Костяшкин вынул складной нож. Угрожая им, меня заставили
свернуть в безлюдный переулок.
В безлюдном переулке Костяшкин угрожал ножом гражданину Куницыну,
в то время как Шустиков снял с него часы марки "Победа". По мнению
потерпевшего, вдохновителем преступления явился Шустиков, хотя
холодное оружие находилось в руках "другого молодого человека".
И Шустиков и Костяшкин сознались в преступлении. Они рассказали,
что им необходимо было отдать карточный долг. И, чтобы добыть деньги,
"пришлось" - так сказал Шустиков - идти на грабеж.
- И на Новый год ни копейки не было, - вставил Костяшкин.
Может быть, это была мысль вслух; может быть, он приводил
смягчающее обстоятельство.
Перед судом прошли те, кому подсудимые вернули долг, продав часы
гражданина Куницына в скупочный пункт. Они были вызваны сюда в
качестве свидетелей. Первый из них был щегольски одетый человек
средних лет, который ахал, что случилась такая беда, стыдил подсудимых
и уверял, что Шустиков мог повременить с возвратом денег до тех пор,
пока смог бы их заработать честным трудом. Сам он, впрочем, не
трудился и имел судимость за мошенничество. Второй свидетель не строил
из себя благородного человека. Он, видимо, был сильно напуган вызовом
в суд, который неприятно приплюсовывался к двум приводам в милицию,
бывшим у него раньше, и дрожал в самом буквальном смысле этого слова.
Прокурор спросил Шустикова:
- Когда вам случалось в прошлом проигрывать в карты - ведь это
бывало с вами и раньше, не так ли? - где вы тогда доставали деньги?
- Родители нам давали небольшие суммы, - сказал Шустиков.
- Их хватало, чтобы расплатиться?
- Мне лично - да.
- Ему лично - нет! И мне лично - нет! - с неожиданным
ожесточением воскликнул Костяшкин, увидя, наверное, в последнем ответе
Шустикова попытку в чем-то отделить себя от него и увильнуть от
одинаковой участи. - Мы с ним - осенью это было - отбирали деньги у
ребят поменьше, когда те из школы шли. Вон этот нам всегда помогал! -
Костяшкин размашистым движением указал на второго свидетеля.
- Подтверждаете ли вы это? - обратился к Шустикову прокурор.
- Да. Я сам не сказал об этом, потому что это были совершенно
незначительные суммы, - ответил Шустиков, снова употребляя строго
научное слово "суммы", напоминающее школьные уроки арифметики и
алгебры.
- Я говорил! - яростно шепнул Валерий Игорю.
- Ваш сын сделал хуже и себе и Леше! - зло сказала впереди
женщина с крупным бледным лицом матери Костяшкина.
- Может, за чистосердечное смягчат им, - точно оправдываясь,
ответила та.
Затем, по просьбе защитника, суд допросил в качестве свидетеля
Зинаиду Васильевну Котову.
Она сообщила, что в тот день, когда "это случилось", Шустиков и
Костяшкин пробыли в школе до 9 часов вечера. Они находились в
пионерской комнате и мастерили елочные игрушки.
Переход от самого невинного из занятий к довольно
предосудительному был для Зинаиды Васильевны загадкой.
- Я все-таки уверена: то, что ребята делали до девяти часов,
характеризует их гораздо больше, чем то, что с ними случилось позже...
При этих словах встрепенулся потерпевший Куницын, справедливо
желая, может быть, возразить, что "случилось" как-никак все-таки с
ним...
Обращаясь к суду, Котова просила учесть явную непреднамеренность
преступления и позволить мальчикам вернуться в школу, где им
обеспечено "благотворное влияние замечательного коллектива"...
Вслед за Котовой, также в качестве свидетеля, выступила Ксения
Николаевна.
- Меня вызвали сюда для того, - сказала Ксения Николаевна, -
чтобы я характеризовала подсудимых, двух учеников школы, где я
работаю. - Она проговорила это медленно, с трудом. - Но не менее
важно, по-моему, характеризовать и обстановку в восемьсот первой
школе. Ее можно назвать только обстановкой показного благополучия. Чем
же она характеризуется? Прежде всего боязнью уронить школу - некогда
действительно образцовую - в глазах общественности. Именно эта боязнь
стала у директора школы всепоглощающим, я бы сказала, чувством.
Поэтому серьезнейшие недостатки в работе школы он старался скрыть.
Если итог учебной четверти обещал быть неутешительным, учителей
побуждали завышать оценки учащимся, чтобы любой ценой добиться
искомого - высокого среднего процента успеваемости.
Если становилось известно, что ученики школы недостойно ведут
себя на улице, директор старался "не верить" этому, "не замечать"
этого и в итоге - все замять. По его словам, все в школе обстояло
превосходно. А ребята, которые видели, как обстоит дело в
действительности, слушали эти слова без уважения.
Так слово некоторых педагогов начинало для ребят существовать
отдельно от дела. Оно утрачивало силу и цену...
Мне тяжело и больно об этом говорить. Ведь я много лет работаю в
восемьсот первой школе. И, конечно, я тоже несу ответственность за
обстановку, которая сложилась в ней в последнее время. В нашем
педагогическом коллективе немало здоровых сил. Они вели борьбу с
недостатками, но без должной настойчивости. Они, я уверена, будут
теперь энергичнее и последовательнее. Потому что необходимо, чтоб наши
дети росли в обстановке, где Слово и Дело дружны и слитны. Тогда ложь
для них станет чудовищным нарушением норм поведения. Тогда невозможно
будет стать на путь обмана и на путь преступления. Мы создадим такую
обстановку в восемьсот первой школе!
Даже о приговоре, вынесенном Щустикову и Костяшкину - Шустиков
был приговорен к двум, а Костяшкин - к трем годам заключения, -
ребята, выйдя из суда, говорили куда меньше, чем об этой части речи
Ксении Николаевны.
Конечно, на эти темы думал и однажды рассуждал с Натальей
Николаевной Валерий; конечно, они тревожили Лену; конечно, подобными,
хотя и менее зрелыми, мыслями делились иногда между собой
десятиклассники. Но многие вовсе не размышляли об этом. Но были
девочки, которые с первых лет учения привыкли знать и гордо повторять,
что учатся в лучшей школе района - в той самой, 801-й!
И вот теперь и первые и вторые услышали с трибуны народного суда
полную, беспощадную правду о своей школе.
Как ни странно, эта правда показалась обидной не только директору
Андрею Александровичу, но и кое-кому из девочек. Во всяком случае,
Лида Терехина сказала:
- Но ведь как же так, ребята?.. Хотя мальчишки не знают... Но
нам-то с первого класса внушали: лучшие, такие-сякие, почет и слава!
Как же теперь понимать? Это ж прямо наоборот! Просто не сходится
даже...
- Если ты решаешь задачу, - проговорил Станкин, - и ход
рассуждения у тебя верен - и, само собой, не путаешь в вычислениях, -
то получаешь точное решение. И тебя не должно смущать, если с ответом
не сходится. В ответах бывают ошибки.
- Правильно, Стась, - понял и поддержал его Валерий. - Нам нужно,
чтоб точно, чтоб правда!.. "Не сходится"! - передразнил он Терехину. -
И пусть не сошлось с ответом! Зато - правда.
- Правда, - подтвердил Евгений Алексеевич, незаметно
присоединившийся к ребятам, пока они, стоя на перекрестке, ждали, чтоб
остановился сплошной поток автомобилей.
Им пришлось постоять здесь еще минуту, и, раньше чем огонек
светофора позволил им идти, к переходу подошла Зинаида Васильевна.
- Да, необходимую правду сказала нам Ксения Николаевна, -
заметила Лена специально для нее.
- Все-таки уж очень она, мне думается, жестоко и резко... -
отозвалась Котова.
- Что - жестоко? - спросил Евгений Алексеевич. - Правда?
- Именно, Евгений Алексеевич, - ответила Зинаида Васильевна.
Они перешли улицу, и уже близко от школы завуч негромко сказал:
- О жестокости правды толкуют обыкновенно те, кто не ощущал
жестокости лжи.
Жильников стал часто бывать в 801-й школе. Секретаря райкома
комсомола видели на уроках, на собраниях комсомольских групп, на
пионерских сборах. Как-то, побывав на сборе отряда 5-го класса на тему
"Каким должен быть пионер", он сказал Наталье Николаевне:
- Чего-то все-таки явно недоставало. Давай-ка поломаем над этим
головы.
На сборе, о котором шла речь, пионеры пересказывали то, что
читали о Володе Дубинине, Павлике Морозове, Сереже Тюленине. И
говорили, что хотят быть на них похожими. Но так как Павлик разоблачил
кулаков, которых теперь не было, а Дубинин и Тюленин отличились на
войне - теперь же царил мир, - то ребята, говорившие, что хотят на них
походить, не очень-то себе представляли, как этого достичь. И
некоторые из них, видно, считали так: подвиг - в будущем, а пока
поозорничаем вволю. Володя Дубинин, как известно, был тоже озорной, а
Тюленин - даже отчаянный парень.
- Обязательно нужны примеры не только воинской отваги, - сказал
Наталье Николаевне Жильников, - но примеры гражданского мужества. И
примеры сегодняшние. Чтоб, понимаешь, обстановка в них была
современная. Это очень важно... Пусть иногда скромный подвиг будет, не
обязательно великий.
Наталья Николаевна подумала и рассказала ему о Валерии. Как он,
рискуя, что хулиганы с ним расправятся, вместе с товарищами из
боксерской секции решительно защитил малышей. И хотя ему самому потом
досталось все-таки от хулиганов, не простивших своего поражения, но
маленьких с тех пор никто в переулке не смел тронуть пальцем.
- Молодец парень! - сказал Жильников. - Что ж ты думаешь, это
ведь пример для подражания.
- Я к тому и клоню, - ответила Наталья Николаевна. - Только это
еще не конец истории.
И она рассказала о том, как Валерий поспорил с директором и как
его комитет комсомола отстранил за это от работы вожатого.
- Теперь он, кроме учебы, интересуется одной Леной Холиной. Между
нами говоря, конечно. И больше ничем, - закончила Наталья Николаевна.
- Ушел в личную жизнь! - рассмеялся Жильников. - Так надо ж его
тянуть обратно в общественную! Тем более, что в инциденте с директором
он был только по форме неправ. А по существу, я бы сказал, напротив.
Спустя несколько дней после этого разговора Котова на перемене
подошла к Валерию и предложила ему снова стать вожатым 5-го "Б".
Валерий, считая, что он может доставить себе удовольствие и
поартачиться, ненатурально зевнул и осведомился, не поручить ли это
дело кому-нибудь более достойному. Зинаида Васильевна ответила, что,
по ее мнению, он в последнее время вел себя хорошо и загладил свой
некрасивый поступок. Валерий разозлился не на шутку, заявил, что ему
нечего было заглаживать - каким был, таким остался.
- И вообще я вам больше не актив! - закончил он в сердцах
анекдотической фразой, сказанной однажды Ляпуновым, когда Котова по
какому-то поводу утверждала, что "активисты должны...".
Зинаида Васильевна ушла, а через минуту вернулась с Жильниковым.
Жильников пожал Валерию руку, Котова оставила их, и секретарь райкома
спросил просто:
- Ну, как тебя понять: блажишь или обиделся крепко?
- Да нет, что вы... - неопределенно ответил Валерий, которому
одинаково не хотелось признаваться как в том, что он блажит, так и в
том, что он обиделся. - Просто, знаете, уроков очень много нам задают,
времени совершенно не хватает...
- Значит, обиделся, - сказал Жильников, точно Валерий только что
подтвердил это. - Это нехорошо. Цыкнули на тебя, и ты в сторонку.
Обиделся. А мне по душе человек, который, если считает, что прав, свою
правоту доказывает. Я вот знаю, например, одного коммуниста. Он
настаивал на своей правоте - речь шла об отношении к товарищу по
работе - и нескольким нечестным людям очень этим мешал. Они оклеветали
его. Он был исключен из партии, но не опустил рук, доказывал свою
правоту, и вот недавно его восстановили в партии, а клеветников
разоблачили и наказали. Интересно, что такой человек сказал бы о твоей
обиде, а? - И совсем неожиданно Жильников закончил: - Ты зайди сегодня
после уроков к завучу.
Евгений Алексеевич принял Валерия в пустой учительской.
- Садитесь, Саблин, - сказал Евгений Алексеевич.
Валерий опустился на громоздкий клеенчатый диван, и завуч сел
рядом с ним.
- Кого-то мне ваша фамилия напоминает, - сказал завуч. - Вы-то,
наверное, не можете мне подсказать, кого?
- Не могу, - согласился Валерий.
Ему пришло вдруг в голову, что, может быть, завуч знал его отца.
У Валерия не раз раньше мелькала мысль, что в жизни ему доведется,
наверное, встречать людей, которые знали его отца. Неужели именно
Евгений Алексеич?..
- Сообразил, - сказал завуч. - Мне ваша фамилия напоминает
похожую: Саблер. Был такой красный командир в гражданскую войну.
Слыхали когда-нибудь?
- Читал где-то, по-моему.
- Наверное, читали... Ну что же... Я с вами буду говорить не как
завуч, а как член партийного бюро, которому поручена работа с
комсомолом. Не хотите больше быть вожатым? Мне говорили, вы с душой
начинали.
- Меня потом отстранили. Пионеры знают. Теперь, выходит, сызнова
начинать? Мне после перерыва еще трудней будет...
- Но что же делать? Поработаете - станет легче, станет хороший
отряд. Я хотел бы быть завучем в хорошей школе. А работаю, как знаете,
в неважной. Однако, раз она такая, надо же ее сделать иной?
- Я не отказываюсь вовсе быть вожатым...
- Надеюсь. А правда, - спросил он вдруг, - будто вы сегодня
заявили: "Я - не актив..."?
- Говорил. Так ведь...
- Вот хуже этого не придумать. Это лыко я вам, пока жив, всегда