Страница:
направились в магазин, - ты свихнулся. Ей-богу!
Валерий понуро молчал.
- Я понимаю, - горячился Игорь, - ты искал, кто к мальцам
присосался?.. Надо было! Хулиганье пугнул, так? Дело! С Зинаидой
схлестнулся - от нее не убудет. Ладно. Теперь растолкуй: от письма
кому потеря? Мы им написали, они нам написали, - кому какой урон? Что
тебя допекло? На директора стал бросаться - новая мода!
Валерий кисло усмехнулся.
- Не знаю, как тебя выгородить, черт... Пойди хоть завтра
повинись, а там...
- А чего виниться? Будь Макаренко живой, наш Андрей Александрович
его портрет в кабинете не вешал бы. Это - будь надежен. Он,
наоборот...
Тут Игорь рассердился. Он заявил, что, по его мнению, выбирать
портреты для кабинета - как-никак право самого директора. И
прикидывать, кто красовался бы на стене директорского кабинета, не
умри Макаренко, - значит разводить антимонию и рассусоливать.
С этим Валерий был не согласен, но так как и сам не прочь был
переменить тему разговора, то по возможности беззаботно (хотя и взяв
сначала слово все хранить в тайне) рассказал Игорю о размолвке с
Леной.
Игорь не сразу отозвался: он, размышляя, выпятил, а затем закусил
губу, повел перед собой невидящим взглядом, чуть сдвинул брови, и
Валерию понравилась такая вдумчивость - человек не пытался ответить с
бухты-барахты.
Они дошли до магазина, в витрине которого из наклонной бутылки
шампанского лилась в бокал витая струя. Жидкость в бокале искрилась и
пенилась, но бокал не переполнялся, и это обстоятельство привлекало
зевак, тщившихся найти разгадку чуда.
Только в магазине, приближаясь к прилавку с колбасами - тучными,
розовыми, обрамленными белым жиром, и темными, сморщенными, - Гайдуков
вдруг спросил:
- Ты вообще-то ее целовал?
Валерий запнулся. Ему показалось, что это мог слышать молодой
продавец в берете, орудующий чудовищным ножом.
- Да? - переспросил Игорь, уже получая в кассе чек и принимая
сдачу.
- Вообще-то нет...
- А пробовал?
Игорь успел получить у продавца сверток, прежде чем Валерий
выдавил:
- Нет...
- А объяснялся? Мне, когда я, помнишь, к тебе домой заходил,
показалось, ты вот-вот... Дай-ка список.
В составленном девочками списке значились продукты, которые им с
Игорем следовало приобрести в счет своего пая.
Валерий молча передал ему листок. Его коробило, что, расспрашивая
о сокровенном, Игорь в то же время узнает цены, сверяется со списком,
усмехается, глянув на рекламный плакат, где краб несет на себе банку
со своими консервированными родичами.
- Все! - объявил Игорь, засунув Валерию в карманы шубы склянки с
горчицей. - Теперь на свободе договорим.
Они пошли тихой, почти безлюдной улицей, по которой не так давно
Валерий вел Лену спиной к ветру. Сейчас ветра не было вовсе.
- О чем же мы? - сказал Игорь. - Да... Значит, не объяснялся?
Может, ты считал, что если она с тобой под руку ходит, то все убито -
любит. Так?
На это нечего было сказать, потому что примерно так Валерий в
глубине души и считал. И еще одно побуждало его молчать. Хотя он и
отвечал Игорю на вопросы только отрицательно, но смутно чувствовал,
что разговор этот чем-то, однако, нехорош. Он не мог бы определить -
чем. И ощущал лишь, что небрежные слова обо всем, чего еще не было у
них с Леной, словно бы отрезают путь к тому, чтобы это могло быть в
будущем.
- Черт, за четыре дня красная икра успеет испортиться, - заметил
Гайдуков, похлопывая себя по карманам, - и паштет...
- У Ляпунова есть холодильник, у Терехиной есть холодильник, -
уныло сказал Валерий.
Он посмотрел на свои оттопыренные карманы, в которых лежали
горчица и халва, и подумал, что не нужно никакого новогоднего
пиршества, потому что праздновать ему нечего.
С Леной кончено. За сегодняшнее могут вышибить. Хотя отметки
сносные. Так что неизвестно... Но матери явиться к директору!.. Неплох
новогодний подарок...
- Выше нос! - потребовал Гайдуков. - Проживем как-нибудь.
Гости собрались у Жени Ляпунова часам к одиннадцати. Все они, или
почти все, были здесь впервые.
Мальчики, повесив пальто, тотчас проходили в комнаты. Волосы они
приглаживали на ходу. Девочки же надолго задерживались в коридоре.
Здесь они разглядывали себя в большом овальном зеркале, то пятясь от
него, то почти прикасаясь к нему лицом. Здесь, вынув из газеты туфли
(мамины?), становились на высокие каблуки и делали первые, пробные,
неверные еще шаги. Здесь наводили последний лоск на новогодний облик,
расправляя кудряшку, примятую под шерстяной шапочкой, и делали
последний выбор: брошь или бант? Наконец заключительным жестом тут
пудрили носы и щеки, а затем решительно стирали с лиц белую пыльцу,
так что от нее не оставалось следа. И, порозовев после этой несколько
загадочной процедуры, девочки появлялись на пороге комнаты, где стоял
праздничный стол и у стены болтали мальчики - почти такие же, как в
школе на перемене, только более тщательно отутюженные. Эти привычные
мальчики смотрели во все глаза на преображенных девочек: они были
выше, стройнее, кудрявее и взрослее. Они были не те, что на уроке. Они
не были похожи на тех презрительных недотрог, которые с таким шумом
турнули мальчиков со своих парт в начале года. И они не были похожи на
простых и спокойных товарищей-одноклассниц, какими вскоре после того
незаметно стали.
Сегодняшние девочки не походили ни на тех, ни на других. Они и
смущали и смущались сами. Рядом с этими нарядными девочками Валерий
почувствовал себя на начинающемся празднестве совершенным чужаком.
Садиться за стол было еще рано, и, пока Ляпунов знакомился с
принесенными пластинками, складывая фокстроты возле патефона, гости
исподволь осматривали незнакомую квартиру.
В Женькиной комнате на стенах висело несколько фотографий
плотного улыбающегося человека в летном шлеме. Он был снят возле
самолета то в гимнастерке, среди окруживших его людей со счастливыми
лицами, то в меховом полярном обмундировании, такой громоздкий и
неуклюжий, что белый медведь рядом с ним не казался особенно
внушительным. А раз, тоже у самолета, он был снят, должно быть, на
очень ярком солнце, с малышом лет четырех. Они обнимали друг друга и
глядели радостно, чуть ошалело на огромную толпу, обступившую их и
протягивавшую к ним букеты.
- Женя, это ты? - спросила Ляпунова одна из девочек, указывая на
малыша.
- Я.
- А это твой отец? Тот самый Ляпунов? - спросила Лида Терехина,
хотя само собой было ясно, что это так.
- Ага, - сказал Ляпунов.
- Он и теперь летает?..
- Нет, - ответил Ляпунов, меняя патефонную иголку. - Возраст не
позволяет. Теперь преподает.
- Ты даже не рассказывал никогда про отца! - удивились девочки.
- А чего там? - сказал Ляпунов. - Ребята знали. И не я же
летал!..
А Валерию подумалось, что и в самом деле Ляпунов никогда не
поминал всуе о старой, позабытой немного и некогда такой широкой славе
отца. Чем-чем, но ею он не хвалился.
Пока Ляпунов не поставил пластинку и не начались танцы, все с
любопытством разглядывали предметы, говорившие об этой славе конца
30-х годов. Они не занимали в комнатах видных, почетных мест, их,
вероятно, уже очень давно не замечали.
Бывают вещи, которые отходят в прошлое вместе с событиями. Такими
вещами были тут модели самолетов и планеров, подаренные когда-то
пионерами. Они стояли между книгами на полках под потолком. На шкафу
поместился почти не видный снизу пластилиновый макет заполярного
поселка, где совершал посадку во время одного из перелетов
Ляпунов-старший. Фигурки людей на макете ссохлись и скрючились, а
крошечное самолетное крылышко отломилось и лежало отдельно.
Ребята заглянули в комнату летчика. Здесь не было даже тех
фотографий, что висели в комнате его сына. Ляпунов-старший не хотел
превращать квартиру в музей, напоминающий о его славе.
- Прошу! - провозгласил Женька, включая патефон.
Он, Кавалерчик и Станкин пригласили и закружили девочек. Валерий
почти не умел танцевать, хотя в хорошем настроении, может быть, и
решился бы. Сейчас он никого не пригласил, и они с Терехиной остались
вдвоем у стены, где их все время задевали танцующие. Терехина
настойчиво предлагала поучить его, но он отказывался, повторяя:
- Сейчас придет Гайдуков, и все будет в порядке!
На время следующего танца он остался у стены с другой девочкой, и
ему опять пришлось объяснять, почему он не танцует, и сулить, что
вот-вот явится Игорь...
Не желая повторять этого в третий раз, Валерий, пока меняли
пластинку, скрылся в Женькину комнату. Тотчас в голове всплыли события
последних дней.
...Заседание комсомольского комитета, где его без долгих слов
освободили от обязанностей вожатого 5-го "Б" как недостойного
воспитывать младших и способного показать им лишь дурной пример. Игорь
считал, что он отделался очень легко, потому что, кроме того, ему
вынесли только устное замечание.
...Та минута, когда он сообщил матери, что ее вызывает директор
школы, и растерянное выражение ее лица, которое все встает перед
глазами, будоража и мучая, как уязвленная гордость.
Действительно, никогда еще Ольге Сергеевне не приходилось держать
за него ответ. Каждый из них отвечал за себя сам и рассказывал о себе
другому скуповато - скупее, чем желал бы Валерий. Но в этой
сдержанности он в последнее время видел признак отношений людей
взрослых и равных.
И вот, после того как он в присутствии товарищей обратился к
директору с вопросом, самым зрелым, какой когда-либо задавал, вызывают
в школу мать, точно речь идет о нашкодившем птенце. И мать смотрит на
него, как бы спрашивая: "Неужели за тобой не углядела? Может, напрасно
чересчур доверяла?.."
Должно быть, это непоправимо: Валерию не простить ей этого
взгляда и почти суетливой, жалкой, казалось ему, поспешности, с какой
она собиралась в школу.
Гайдуков явился без четверти двенадцать.
- Попрошу одеяло! - донесся из коридора его голос, и все ринулись
туда, позабыв о пластинке, которая вращалась на диске уже вхолостую.
До Валерия донесся гомон, в коридоре происходила какая-то веселая
возня. Он выключил патефон и отправился следом за всеми - не потому,
что любопытно было, что за шум и зачем Игорю одеяло, а потому, что не
к чему держаться особняком: лишние расспросы.
Ребята дружно пеленали в стеганое ватное одеяло брикеты с
мороженым, принесенные Игорем. "А кажется, нам ничего больше не
положено было закупать", - отметил про себя Валерий.
- По законам физики, теперь не растает, - объявил, отдуваясь,
Игорь.
- Стась, - сказал Ляпунов, - подтверждаешь? Это твоя наука. Не
растает?
- Если не будет привходящих обстоятельств, - загадочно ответил
Станкин. - А тебе что, накрываться потом этим одеялом?
- Именно! - сказал Ляпунов. - Да ладно уж! Прошу к столу...
Валерий слегка посторонился, пропуская ребят в столовую, и вдруг
нос к носу столкнулся с Леной.
Это было новогоднее чудо! Ее никто не ждал, и она появилась! Всем
было известно, что осталось прийти одному Игорю. Все знали, что больше
не должен прийти никто. Но вот она - перед ним!
Когда сталкиваешься с чудом, не знаешь, а вернее, не успеваешь
подумать, как себя вести. И сплошь и рядом ведешь себя как-нибудь
глуповато, безалаберно. Если б появление Лены не было чудом, Валерий
совершенно автоматически принял бы равнодушный и независимый вид. Это
было бы довольно просто. Но поскольку Лена была овеяна магией
новогодней ночи и все вокруг для него счастливо переменилось с
быстротой, очень смахивающей на волшебную, он разинул рот и,
восхищенно тараща глаза, рявкнул:
- С наступающим!
На что Лена, опустив ресницы, ответила менее громогласно:
- Тебя - тоже, - и села за стол.
...Любители чудес, изумившись, начинают затем обыкновенно
рассуждать и доискиваться, какой аппаратурой пользовался иллюзионист.
И после того, как пробка от шампанского, стукнувшись о потолок, упала
на торт, повредив кремовую завитушку; после того, как Терехина
запричитала: "Ой, ребята, уговаривались же без вина", и все выпили до
дна по бокалу; после того, как пробили по радио куранты, а затем рядом
- стенные часы, и, очутившись в 1955 году, все принялись закусывать, -
после всего этого Валерий стал мысленно докапываться, как все же
оказалась здесь Лена.
Несомненно, ее привел Игорь. Но как ему удалось? И главное -
интересуется он Леной сам или заботится о Валерии?
Определить это было нетрудно.
Лена сидела напротив Валерия, а Игорь справа, во главе стола.
Гайдуков, потешно крякая, пил лимонад, шутил со своей соседкой,
переговаривался со Станкиным, но на Лену не обращал ни малейшего
внимания.
Валерию захотелось сказать ему что-то доброе и дружеское. И,
когда Игорь предложил выпить за дружбу, он, встав, первым чокнулся с
ним и поглядел ему в глаза, как бы показывая, что думает сейчас обо
всем том хорошем, чего оба они ждут от будущего. Игорь кивнул,
подмигнул и на миг скосил глаза на Лену, точно удивляясь, что Валерий
не проявляет инициативы.
Валерий улыбнулся. Он не торопился проявлять инициативу. Не
оттого, что помнил обиду: обида улетучилась и он больше не чувствовал
ее. Не ждал он и того, чтобы непременно сама Лена сделала первый шаг.
Это было совсем неважно сейчас. Просто на душе у него было на редкость
спокойно. Предстояла длинная новогодняя ночь с гуляньем по городу, с
хороводами вокруг высоченных елей на площадях и взаимными
провожаниями, и он почему-то убежден был: они с Леной неминуемо
объяснятся в эту необыкновенную ночь.
Стол с остатками яств отодвинули к стене. Снова завели патефон.
Теперь Валерий остался у стены вместе с Леной. Певец запел о
симпатичном дяде Ване, в бодром темпе перечисляя его достоинства, а
танцующие, наращивая скорость, оттеснили Валерия с Леной в угол.
Приблизительно в середине перечня дяди Ваниных положительных черт Лена
сказала:
- А ты, значит, не умеешь танцевать?
- Нет.
- И не учился?
- Нельзя. Я очень больно наступаю на ноги.
- Нарочно?
- Конечно, нечаянно.
- Поучись сегодня. Надо пользоваться случаем!
- Что ты! В тапочках нужно, а не в таких вот... - Он указал на
свои ноги в больших ботинках, грубых и увесистых, как чугунные утюги.
Это был разговор пустой и пустячный, но обоим было важно только
то, что они опять как ни в чем не бывало говорят друг с другом и
отдаляются от размолвки.
После танцев поиграли немного в шарады и наконец вышли на улицу.
Падал снег, сухой, точно осыпавшаяся известка, и щепотками, не
тая, лежал на рукавах, плечах и воротниках. Молодежь гуляла шеренгами,
во всю ширь мостовых, неторопливо сторонясь редких автомобилей. И
странно было, что для этих вот редких машин безостановочно работают
светофоры на перекрестках и стоят посреди площадей одинокие
регулировщики. Звучали песни, то приближаясь, то удаляясь, то мешая
одна другой...
Компания Ляпунова со студенческой песней шагала по центральной
аллее Тверского бульвара. От Никитских ворот ребята собирались
спуститься по улице Герцена к Манежу, а потом выйти на Красную
площадь.
У памятника Тимирязеву задержались. Он выглядел необычно. Снег
лежал лишь на челе мыслителя - благородной сединой, и на груди -
ослепительно белой манишкой. Снег нигде больше не коснулся серого
камня статуи, но пьедестал равномерно и шероховато был тронут
изморозью, на которой кто-то уже выскреб: "С Новым годом, орлы!"
- С Новым годом! - крикнул кто-то за спинами ребят.
Все разом обернулись. Это был Шустиков.
- А, привет, - сказал равнодушно Ляпунов.
Остальные тоже безразлично поздоровались.
- Как встретил? - без большого интереса осведомился Ляпунов, в то
время как остальные стали уже сходить по ступеням с бульвара на
тротуар.
- Так! - вызывающе ответил Шустиков. - Чистюля дешевый! Жалко
было к себе пустить?
Он сделал два размашистых шага к Ляпунову, вдруг остановился,
точно желая обрести равновесие, прежде чем сделает новый шаг,
расслабленно качнулся, и все поняли, что Шустиков под хмельком.
- А на что ты мне нужен? - спросил Ляпунов. - Если б ты был
веселый парень, я б, может, тебя сам позвал. Ты двигай потихоньку
домой, а то еще налетишь на кого-нибудь. Пока!
- Чистюля! - выкрикнул Шустиков, загораживая ему дорогу. -
Побоялся меня пустить! Я в последний раз хотел, как полагается,
погулять! Товарищ называется!
- Я к тебе в товарищи не набивался. Так что зря ты, - спокойно
сказал Ляпунов. - Ты с кем всегда ходишь? С Костяшкиным, что ли? Вот с
ним бы и праздновал.
Но Шустиков не хотел считаться с тем, что Ляпунов действительно
не был его приятелем, - он продолжал, надрываясь от жалости к себе,
упрекать Ляпунова так, точно тот делил с ним досуг в хорошие дни и
отшатнулся от него в беде.
- Ладно, хватит. Счастливых каникул! - прервал его Ляпунов.
- Мои каникулы уже там будут, - ответил, понизив голос, Шустиков,
- где сейчас Костяшкин. Понятно?
- Да брось! Ты серьезно?.. - спросил пораженно Ляпунов, разом
переменив тон.
Шустиков кивнул, быть может удовлетворенный отчасти, что смог
ошарашить Ляпунова, прощально махнул рукой и пошел прочь по бульвару.
Компания накинулась на Ляпунова: что имел в виду Шустиков, когда
говорил, что Женька побоялся его к себе пустить? Почему Щустиков
намекал, что хотел погулять в последний раз?
- А черт его знает, на что он намекает! - беспечно пропел Женька,
пытаясь отшутиться. - Услышал насчет нашей встречи, стал
напрашиваться, я его отшил.
- А чего ж он тогда тебе: "побоялся, побоялся"? - спросил
Кавалерчик.
- Да тут такая история... - неохотно сказал Ляпунов. - Встретил я
его, значит, дня три назад, прошу прощения, в бане. Одеваемся рядом.
Он мне показывает часы ручные с серебряной браслеткой. "Хороши?.." -
"Хороши, - говорю. - Откуда у тебя?" Отвечает: "Достал". Я еще раньше
почему-то понял, что не дареные. "Не купишь у меня? - спрашивает. - Им
цена четыреста рублей, отдам за триста пятьдесят". - "Нет, говорю, не
требуется". Он вздыхает: "Придется в скупку нести". Потом меня просит:
о часах - никому. А напоследок стал ко мне на Новый год навязываться.
- Вот подлец! - сказал Валерий.
- Н-да, действительно, - произнес Станкин с тем напряженным
выражением лица, которое не разглаживается, пока человек не свыкнется
с услышанным.
- Да не скажи он про часы, я б его все одно не пустил. Душа к
нему не лежит, и все, - добавил Ляпунов, как бы успокаивая товарищей
тем, что Шустиков никоим образом не мог оказаться с ними за одним
столом.
Все помолчали.
- Между нами девушками говоря, - нарушил тишину Гайдуков, - дабы,
как выражаются ученые люди, поставить точки... Стась, над чем вы
ставите точки?..
- Над "и", - откликнулся Станкин с постным видом, осуждающим
Игорево балагурство.
- Так вот, чтоб поставить эти точки: стянул, что ли, Лешка
Шустиков часишки с браслеткой?.. Или как? А, Ляпа?
- Стянул ли, нет ли, а была у них с Костяшкиным афера - это
точно. Ну, шут с ними, ребята! - заключил Ляпунов.
- Жень, - сказал Станкин, волнуясь, - это паршивая история,
конечно... Но у меня к Шустикову доверия не было. Нет, знаешь, такого
впечатления: невероятно! Этого нет. Но я не могу представить другого.
Ты же фактически знал об этой уголовщине и никому ни слова не сказал!
Мы же узнали случайно.
- И что переменилось, - осведомился Ляпунов, - оттого, что теперь
узнали?
- Как "что"?
- Ну, что бы ты делал, если б узнал три дня назад?
- Поставил бы в известность, как же иначе?
- Кого? О чем?
- О том, что он предлагал тебе в бане. Само собой, надо было
сказать в школе.
- Во-первых, как я мог бы что-нибудь доказать? Вон Валерий
пробовал его прижать, когда Лешка с Костяшкиным пятиклассников лупил.
И что?
- Ничего не вышло, - сказал Валерий. - Отвертелись оба.
- Все-таки, - упорствовал Станкин, - не нужно доходить до
абсурда. Из школы могли бы сообщить в милицию. И милиции это, вполне
вероятно, помогло бы.
- Ты сам доходишь до абсурда! Это из нашей замечательной школы...
- ...доложат, по-твоему, в милицию, что у нас, мол, вроде завелся
ворюга? - докончил Ляпунов.
- Так что, с этой точки зрения, остается - невмешательство? -
наседал Станкин.
- Молодцом, Стасик, всегда бы так! - и поддержала и уколола Лена.
- Так речь же идет об уголовном проступке одноклассника! -
произнес Станкин, точно втолковывая.
- Жуть все-таки, а, Ленка? - поежилась Терехина.
- Об уголовном! - отозвался Ляпунов с некоторым вызовом.
В разговор вклинился Кавалерчик.
- Ребята, - сказал он примирительно, - к чему спорить, что надо
было сделать три дня назад? Когда только что не один Женя, а мы все
слышали, как Шустиков говорил, что мечтал погулять в последний раз! И
что он будет там, где Косгяшкин! А Костяшкин, как теперь можно
понять...
- За решеткой, если Лешка не врет, - сказал Ляпунов.
- Вот о том, что слышали мы все, - Кавалерчик обвел рукой
остановившуюся полукругом компанию, - мы можем сообщить. Всем уж
поверят.
- Резонно, - одобрил Станкин.
- А по мне, - сказал Ляпунов, - хоть Лешке часы, конечно,
достались обманным путем, негоже нам его топить. Он сам попадется.
- Ну, знаешь, с такой позиции... - возмущенно начал Станкин.
- Действительно, Женька! - укоризненно вставила Терехина.
- Погоди, - ответил Ляпунов подчеркнуто спокойно, - ведь
Кавалерчика, например, мы выручили обманом. И Шустиков - он паршивый
тип, а насчет "полундры" фискалить все же не побежал.
Этот довод смутил всех. Станкин молчал. Гайдуков сосредоточенно
мял в кулаке горстку снега, не слипавшуюся в комок.
Вдруг заговорила Лена.
- Дело Кавалерчика, - сказала она, - это была ерундистика.
Раздули муху до размеров слона.
- Конечно, - ответил Ляпунов. - Только мы ж этого на собрании не
говорили. А просто "муху" на "божью коровку" подменили. Так?
- Ой, Женька уж скажет! - вздохнула Терехина с нежностью и
сокрушением.
- И коли мы теперь пойдем про Шустикова говорить, - продолжал
Ляпунов, - как бы он нашу "полундру" не выдал. Вот какая вещь...
"Вещь" была серьезная.
- Что же, - сказала решительно Лена, - если получается, что фокус
с "полундрой" заставляет нас покрывать Шустикова, придется прежде
всего самим открыть, что это был фокус.
- Неплохо! - похвалил Ляпунов. - А как сам Борис?..
Даже при слабом уличном освещении видно было, как побледнел,
вспыхнул и точно разом осунулся Кавалерчик. Он ничего не ответил.
- А по-твоему, Саблин? - спросил Ляпунов. - Открыть про
"полундру"?
- Ни за что! - резко, громко отрубил Валерий. - Получится такая
заваруха, в которой Борису достанется гораздо больше, чем Шустикову! И
нам всем тоже. А Борису вообще не выбраться!
- Резонно, - заметил Ляпунов, передразнивая Станкина.
- У меня предложение, - сказал Гайдуков. - Сейчас примете
единогласно. Перенесем-ка решение этой проблемы на какое-нибудь
ближайшее утро, поскольку оно вечера мудренее. А сейчас все же
новогодняя ночь...
На это возразила одна Лена, и разговор о Шустикове, таким
образом, прекратился.
- Так, - сказала вкрадчиво Лена после паузы, - значит,
отвоевался, Валерик?
Она впервые назвала его Валериком. Но это было не слишком
приятно. Хотя из грамматики известно, что суффикс "ик" -
уменьшительно-ласкательный, однако сейчас он, как ни странно, был
пренебрежительно-уничижительным.
- Как это - отвоевался? - переспросил Валерий хмуро.
- Да так, устал, видно. - Лена вздохнула, насмешливо соболезнуя.
- И за малышей больше не вояка?
- На словах - нет. А кулаками буду защищать.
- Такой глупенький? - спросила она в прежнем тоне.
- Такой! - отрезал он, с болью почувствовав, что опять они
ссорятся и объяснению в любви уже не бывать.
И тотчас, как к Золушке, которую расколдовали, к нему вернулись
усталость, воспоминание о недоверчивом взгляде матери и будничная
тревога: забыл ключ от входной двери, придется стучать...
- Ребята, внимание - новый завуч! - вполголоса объявил Гайдуков.
Все встрепенулись. Какой новый завуч? Все привыкли, что
обязанности завуча исполняет Макар Андронович, а над тем, постоянная
это для него работа или временная, никто не задумывался.
- Макар Андронович теперь преподает только. А этого я сегодня
видел с директором. Мне Ксения Николаевна сказала... - торопливо
пояснил Игорь и смолк.
Человек среднего роста в черном пальто и пыжиковой ушанке,
вышедший из переулка на улицу Герцена, приблизился к ним. В руках у
него была простая самодельная палка, каких не встретишь в большом
городе, да еще зимой. Он то опирался на эту палку, то просто помахивал
ею, но потом опирался снова.
Когда человек поравнялся с ними, Игорь поздоровался и,
поколебавшись, добавил:
- С Новым годом!..
- С Новым годом! - тотчас откликнулся новый завуч, приподымая над
головой ушанку жестом, каким приподымают шляпу. Он приостановился и,
слегка улыбаясь, смотрел на Гайдукова, как бы испытывая неловкость,
что, к сожалению, не узнает.
- Мы из восемьсот первой, - нашелся Игорь.
- О! - сказал новый завуч. - Это встреча! А я думал, что
рассмотрю вас как следует только после каникул. Гуляете?
Он в самом деле внимательно и откровенно рассматривал ребят. И
они застеснялись немного, а Ляпунов отстранился от Терехиной, которую
держал под руку.
Новый завуч отвел взгляд в сторону.
- Д-да, - произнес он как бы про себя. - Вот что значит
новогоднее торжество в стариковском обществе! Никого даже не смог
выманить на воздух... Вы в какую сторону?
- Туда, - указал Гайдуков в сторону Манежной площади. - Может,
вы...
- Да, - сказал новый завуч, - мне тоже. Можно вместе. Если вас не
Валерий понуро молчал.
- Я понимаю, - горячился Игорь, - ты искал, кто к мальцам
присосался?.. Надо было! Хулиганье пугнул, так? Дело! С Зинаидой
схлестнулся - от нее не убудет. Ладно. Теперь растолкуй: от письма
кому потеря? Мы им написали, они нам написали, - кому какой урон? Что
тебя допекло? На директора стал бросаться - новая мода!
Валерий кисло усмехнулся.
- Не знаю, как тебя выгородить, черт... Пойди хоть завтра
повинись, а там...
- А чего виниться? Будь Макаренко живой, наш Андрей Александрович
его портрет в кабинете не вешал бы. Это - будь надежен. Он,
наоборот...
Тут Игорь рассердился. Он заявил, что, по его мнению, выбирать
портреты для кабинета - как-никак право самого директора. И
прикидывать, кто красовался бы на стене директорского кабинета, не
умри Макаренко, - значит разводить антимонию и рассусоливать.
С этим Валерий был не согласен, но так как и сам не прочь был
переменить тему разговора, то по возможности беззаботно (хотя и взяв
сначала слово все хранить в тайне) рассказал Игорю о размолвке с
Леной.
Игорь не сразу отозвался: он, размышляя, выпятил, а затем закусил
губу, повел перед собой невидящим взглядом, чуть сдвинул брови, и
Валерию понравилась такая вдумчивость - человек не пытался ответить с
бухты-барахты.
Они дошли до магазина, в витрине которого из наклонной бутылки
шампанского лилась в бокал витая струя. Жидкость в бокале искрилась и
пенилась, но бокал не переполнялся, и это обстоятельство привлекало
зевак, тщившихся найти разгадку чуда.
Только в магазине, приближаясь к прилавку с колбасами - тучными,
розовыми, обрамленными белым жиром, и темными, сморщенными, - Гайдуков
вдруг спросил:
- Ты вообще-то ее целовал?
Валерий запнулся. Ему показалось, что это мог слышать молодой
продавец в берете, орудующий чудовищным ножом.
- Да? - переспросил Игорь, уже получая в кассе чек и принимая
сдачу.
- Вообще-то нет...
- А пробовал?
Игорь успел получить у продавца сверток, прежде чем Валерий
выдавил:
- Нет...
- А объяснялся? Мне, когда я, помнишь, к тебе домой заходил,
показалось, ты вот-вот... Дай-ка список.
В составленном девочками списке значились продукты, которые им с
Игорем следовало приобрести в счет своего пая.
Валерий молча передал ему листок. Его коробило, что, расспрашивая
о сокровенном, Игорь в то же время узнает цены, сверяется со списком,
усмехается, глянув на рекламный плакат, где краб несет на себе банку
со своими консервированными родичами.
- Все! - объявил Игорь, засунув Валерию в карманы шубы склянки с
горчицей. - Теперь на свободе договорим.
Они пошли тихой, почти безлюдной улицей, по которой не так давно
Валерий вел Лену спиной к ветру. Сейчас ветра не было вовсе.
- О чем же мы? - сказал Игорь. - Да... Значит, не объяснялся?
Может, ты считал, что если она с тобой под руку ходит, то все убито -
любит. Так?
На это нечего было сказать, потому что примерно так Валерий в
глубине души и считал. И еще одно побуждало его молчать. Хотя он и
отвечал Игорю на вопросы только отрицательно, но смутно чувствовал,
что разговор этот чем-то, однако, нехорош. Он не мог бы определить -
чем. И ощущал лишь, что небрежные слова обо всем, чего еще не было у
них с Леной, словно бы отрезают путь к тому, чтобы это могло быть в
будущем.
- Черт, за четыре дня красная икра успеет испортиться, - заметил
Гайдуков, похлопывая себя по карманам, - и паштет...
- У Ляпунова есть холодильник, у Терехиной есть холодильник, -
уныло сказал Валерий.
Он посмотрел на свои оттопыренные карманы, в которых лежали
горчица и халва, и подумал, что не нужно никакого новогоднего
пиршества, потому что праздновать ему нечего.
С Леной кончено. За сегодняшнее могут вышибить. Хотя отметки
сносные. Так что неизвестно... Но матери явиться к директору!.. Неплох
новогодний подарок...
- Выше нос! - потребовал Гайдуков. - Проживем как-нибудь.
Гости собрались у Жени Ляпунова часам к одиннадцати. Все они, или
почти все, были здесь впервые.
Мальчики, повесив пальто, тотчас проходили в комнаты. Волосы они
приглаживали на ходу. Девочки же надолго задерживались в коридоре.
Здесь они разглядывали себя в большом овальном зеркале, то пятясь от
него, то почти прикасаясь к нему лицом. Здесь, вынув из газеты туфли
(мамины?), становились на высокие каблуки и делали первые, пробные,
неверные еще шаги. Здесь наводили последний лоск на новогодний облик,
расправляя кудряшку, примятую под шерстяной шапочкой, и делали
последний выбор: брошь или бант? Наконец заключительным жестом тут
пудрили носы и щеки, а затем решительно стирали с лиц белую пыльцу,
так что от нее не оставалось следа. И, порозовев после этой несколько
загадочной процедуры, девочки появлялись на пороге комнаты, где стоял
праздничный стол и у стены болтали мальчики - почти такие же, как в
школе на перемене, только более тщательно отутюженные. Эти привычные
мальчики смотрели во все глаза на преображенных девочек: они были
выше, стройнее, кудрявее и взрослее. Они были не те, что на уроке. Они
не были похожи на тех презрительных недотрог, которые с таким шумом
турнули мальчиков со своих парт в начале года. И они не были похожи на
простых и спокойных товарищей-одноклассниц, какими вскоре после того
незаметно стали.
Сегодняшние девочки не походили ни на тех, ни на других. Они и
смущали и смущались сами. Рядом с этими нарядными девочками Валерий
почувствовал себя на начинающемся празднестве совершенным чужаком.
Садиться за стол было еще рано, и, пока Ляпунов знакомился с
принесенными пластинками, складывая фокстроты возле патефона, гости
исподволь осматривали незнакомую квартиру.
В Женькиной комнате на стенах висело несколько фотографий
плотного улыбающегося человека в летном шлеме. Он был снят возле
самолета то в гимнастерке, среди окруживших его людей со счастливыми
лицами, то в меховом полярном обмундировании, такой громоздкий и
неуклюжий, что белый медведь рядом с ним не казался особенно
внушительным. А раз, тоже у самолета, он был снят, должно быть, на
очень ярком солнце, с малышом лет четырех. Они обнимали друг друга и
глядели радостно, чуть ошалело на огромную толпу, обступившую их и
протягивавшую к ним букеты.
- Женя, это ты? - спросила Ляпунова одна из девочек, указывая на
малыша.
- Я.
- А это твой отец? Тот самый Ляпунов? - спросила Лида Терехина,
хотя само собой было ясно, что это так.
- Ага, - сказал Ляпунов.
- Он и теперь летает?..
- Нет, - ответил Ляпунов, меняя патефонную иголку. - Возраст не
позволяет. Теперь преподает.
- Ты даже не рассказывал никогда про отца! - удивились девочки.
- А чего там? - сказал Ляпунов. - Ребята знали. И не я же
летал!..
А Валерию подумалось, что и в самом деле Ляпунов никогда не
поминал всуе о старой, позабытой немного и некогда такой широкой славе
отца. Чем-чем, но ею он не хвалился.
Пока Ляпунов не поставил пластинку и не начались танцы, все с
любопытством разглядывали предметы, говорившие об этой славе конца
30-х годов. Они не занимали в комнатах видных, почетных мест, их,
вероятно, уже очень давно не замечали.
Бывают вещи, которые отходят в прошлое вместе с событиями. Такими
вещами были тут модели самолетов и планеров, подаренные когда-то
пионерами. Они стояли между книгами на полках под потолком. На шкафу
поместился почти не видный снизу пластилиновый макет заполярного
поселка, где совершал посадку во время одного из перелетов
Ляпунов-старший. Фигурки людей на макете ссохлись и скрючились, а
крошечное самолетное крылышко отломилось и лежало отдельно.
Ребята заглянули в комнату летчика. Здесь не было даже тех
фотографий, что висели в комнате его сына. Ляпунов-старший не хотел
превращать квартиру в музей, напоминающий о его славе.
- Прошу! - провозгласил Женька, включая патефон.
Он, Кавалерчик и Станкин пригласили и закружили девочек. Валерий
почти не умел танцевать, хотя в хорошем настроении, может быть, и
решился бы. Сейчас он никого не пригласил, и они с Терехиной остались
вдвоем у стены, где их все время задевали танцующие. Терехина
настойчиво предлагала поучить его, но он отказывался, повторяя:
- Сейчас придет Гайдуков, и все будет в порядке!
На время следующего танца он остался у стены с другой девочкой, и
ему опять пришлось объяснять, почему он не танцует, и сулить, что
вот-вот явится Игорь...
Не желая повторять этого в третий раз, Валерий, пока меняли
пластинку, скрылся в Женькину комнату. Тотчас в голове всплыли события
последних дней.
...Заседание комсомольского комитета, где его без долгих слов
освободили от обязанностей вожатого 5-го "Б" как недостойного
воспитывать младших и способного показать им лишь дурной пример. Игорь
считал, что он отделался очень легко, потому что, кроме того, ему
вынесли только устное замечание.
...Та минута, когда он сообщил матери, что ее вызывает директор
школы, и растерянное выражение ее лица, которое все встает перед
глазами, будоража и мучая, как уязвленная гордость.
Действительно, никогда еще Ольге Сергеевне не приходилось держать
за него ответ. Каждый из них отвечал за себя сам и рассказывал о себе
другому скуповато - скупее, чем желал бы Валерий. Но в этой
сдержанности он в последнее время видел признак отношений людей
взрослых и равных.
И вот, после того как он в присутствии товарищей обратился к
директору с вопросом, самым зрелым, какой когда-либо задавал, вызывают
в школу мать, точно речь идет о нашкодившем птенце. И мать смотрит на
него, как бы спрашивая: "Неужели за тобой не углядела? Может, напрасно
чересчур доверяла?.."
Должно быть, это непоправимо: Валерию не простить ей этого
взгляда и почти суетливой, жалкой, казалось ему, поспешности, с какой
она собиралась в школу.
Гайдуков явился без четверти двенадцать.
- Попрошу одеяло! - донесся из коридора его голос, и все ринулись
туда, позабыв о пластинке, которая вращалась на диске уже вхолостую.
До Валерия донесся гомон, в коридоре происходила какая-то веселая
возня. Он выключил патефон и отправился следом за всеми - не потому,
что любопытно было, что за шум и зачем Игорю одеяло, а потому, что не
к чему держаться особняком: лишние расспросы.
Ребята дружно пеленали в стеганое ватное одеяло брикеты с
мороженым, принесенные Игорем. "А кажется, нам ничего больше не
положено было закупать", - отметил про себя Валерий.
- По законам физики, теперь не растает, - объявил, отдуваясь,
Игорь.
- Стась, - сказал Ляпунов, - подтверждаешь? Это твоя наука. Не
растает?
- Если не будет привходящих обстоятельств, - загадочно ответил
Станкин. - А тебе что, накрываться потом этим одеялом?
- Именно! - сказал Ляпунов. - Да ладно уж! Прошу к столу...
Валерий слегка посторонился, пропуская ребят в столовую, и вдруг
нос к носу столкнулся с Леной.
Это было новогоднее чудо! Ее никто не ждал, и она появилась! Всем
было известно, что осталось прийти одному Игорю. Все знали, что больше
не должен прийти никто. Но вот она - перед ним!
Когда сталкиваешься с чудом, не знаешь, а вернее, не успеваешь
подумать, как себя вести. И сплошь и рядом ведешь себя как-нибудь
глуповато, безалаберно. Если б появление Лены не было чудом, Валерий
совершенно автоматически принял бы равнодушный и независимый вид. Это
было бы довольно просто. Но поскольку Лена была овеяна магией
новогодней ночи и все вокруг для него счастливо переменилось с
быстротой, очень смахивающей на волшебную, он разинул рот и,
восхищенно тараща глаза, рявкнул:
- С наступающим!
На что Лена, опустив ресницы, ответила менее громогласно:
- Тебя - тоже, - и села за стол.
...Любители чудес, изумившись, начинают затем обыкновенно
рассуждать и доискиваться, какой аппаратурой пользовался иллюзионист.
И после того, как пробка от шампанского, стукнувшись о потолок, упала
на торт, повредив кремовую завитушку; после того, как Терехина
запричитала: "Ой, ребята, уговаривались же без вина", и все выпили до
дна по бокалу; после того, как пробили по радио куранты, а затем рядом
- стенные часы, и, очутившись в 1955 году, все принялись закусывать, -
после всего этого Валерий стал мысленно докапываться, как все же
оказалась здесь Лена.
Несомненно, ее привел Игорь. Но как ему удалось? И главное -
интересуется он Леной сам или заботится о Валерии?
Определить это было нетрудно.
Лена сидела напротив Валерия, а Игорь справа, во главе стола.
Гайдуков, потешно крякая, пил лимонад, шутил со своей соседкой,
переговаривался со Станкиным, но на Лену не обращал ни малейшего
внимания.
Валерию захотелось сказать ему что-то доброе и дружеское. И,
когда Игорь предложил выпить за дружбу, он, встав, первым чокнулся с
ним и поглядел ему в глаза, как бы показывая, что думает сейчас обо
всем том хорошем, чего оба они ждут от будущего. Игорь кивнул,
подмигнул и на миг скосил глаза на Лену, точно удивляясь, что Валерий
не проявляет инициативы.
Валерий улыбнулся. Он не торопился проявлять инициативу. Не
оттого, что помнил обиду: обида улетучилась и он больше не чувствовал
ее. Не ждал он и того, чтобы непременно сама Лена сделала первый шаг.
Это было совсем неважно сейчас. Просто на душе у него было на редкость
спокойно. Предстояла длинная новогодняя ночь с гуляньем по городу, с
хороводами вокруг высоченных елей на площадях и взаимными
провожаниями, и он почему-то убежден был: они с Леной неминуемо
объяснятся в эту необыкновенную ночь.
Стол с остатками яств отодвинули к стене. Снова завели патефон.
Теперь Валерий остался у стены вместе с Леной. Певец запел о
симпатичном дяде Ване, в бодром темпе перечисляя его достоинства, а
танцующие, наращивая скорость, оттеснили Валерия с Леной в угол.
Приблизительно в середине перечня дяди Ваниных положительных черт Лена
сказала:
- А ты, значит, не умеешь танцевать?
- Нет.
- И не учился?
- Нельзя. Я очень больно наступаю на ноги.
- Нарочно?
- Конечно, нечаянно.
- Поучись сегодня. Надо пользоваться случаем!
- Что ты! В тапочках нужно, а не в таких вот... - Он указал на
свои ноги в больших ботинках, грубых и увесистых, как чугунные утюги.
Это был разговор пустой и пустячный, но обоим было важно только
то, что они опять как ни в чем не бывало говорят друг с другом и
отдаляются от размолвки.
После танцев поиграли немного в шарады и наконец вышли на улицу.
Падал снег, сухой, точно осыпавшаяся известка, и щепотками, не
тая, лежал на рукавах, плечах и воротниках. Молодежь гуляла шеренгами,
во всю ширь мостовых, неторопливо сторонясь редких автомобилей. И
странно было, что для этих вот редких машин безостановочно работают
светофоры на перекрестках и стоят посреди площадей одинокие
регулировщики. Звучали песни, то приближаясь, то удаляясь, то мешая
одна другой...
Компания Ляпунова со студенческой песней шагала по центральной
аллее Тверского бульвара. От Никитских ворот ребята собирались
спуститься по улице Герцена к Манежу, а потом выйти на Красную
площадь.
У памятника Тимирязеву задержались. Он выглядел необычно. Снег
лежал лишь на челе мыслителя - благородной сединой, и на груди -
ослепительно белой манишкой. Снег нигде больше не коснулся серого
камня статуи, но пьедестал равномерно и шероховато был тронут
изморозью, на которой кто-то уже выскреб: "С Новым годом, орлы!"
- С Новым годом! - крикнул кто-то за спинами ребят.
Все разом обернулись. Это был Шустиков.
- А, привет, - сказал равнодушно Ляпунов.
Остальные тоже безразлично поздоровались.
- Как встретил? - без большого интереса осведомился Ляпунов, в то
время как остальные стали уже сходить по ступеням с бульвара на
тротуар.
- Так! - вызывающе ответил Шустиков. - Чистюля дешевый! Жалко
было к себе пустить?
Он сделал два размашистых шага к Ляпунову, вдруг остановился,
точно желая обрести равновесие, прежде чем сделает новый шаг,
расслабленно качнулся, и все поняли, что Шустиков под хмельком.
- А на что ты мне нужен? - спросил Ляпунов. - Если б ты был
веселый парень, я б, может, тебя сам позвал. Ты двигай потихоньку
домой, а то еще налетишь на кого-нибудь. Пока!
- Чистюля! - выкрикнул Шустиков, загораживая ему дорогу. -
Побоялся меня пустить! Я в последний раз хотел, как полагается,
погулять! Товарищ называется!
- Я к тебе в товарищи не набивался. Так что зря ты, - спокойно
сказал Ляпунов. - Ты с кем всегда ходишь? С Костяшкиным, что ли? Вот с
ним бы и праздновал.
Но Шустиков не хотел считаться с тем, что Ляпунов действительно
не был его приятелем, - он продолжал, надрываясь от жалости к себе,
упрекать Ляпунова так, точно тот делил с ним досуг в хорошие дни и
отшатнулся от него в беде.
- Ладно, хватит. Счастливых каникул! - прервал его Ляпунов.
- Мои каникулы уже там будут, - ответил, понизив голос, Шустиков,
- где сейчас Костяшкин. Понятно?
- Да брось! Ты серьезно?.. - спросил пораженно Ляпунов, разом
переменив тон.
Шустиков кивнул, быть может удовлетворенный отчасти, что смог
ошарашить Ляпунова, прощально махнул рукой и пошел прочь по бульвару.
Компания накинулась на Ляпунова: что имел в виду Шустиков, когда
говорил, что Женька побоялся его к себе пустить? Почему Щустиков
намекал, что хотел погулять в последний раз?
- А черт его знает, на что он намекает! - беспечно пропел Женька,
пытаясь отшутиться. - Услышал насчет нашей встречи, стал
напрашиваться, я его отшил.
- А чего ж он тогда тебе: "побоялся, побоялся"? - спросил
Кавалерчик.
- Да тут такая история... - неохотно сказал Ляпунов. - Встретил я
его, значит, дня три назад, прошу прощения, в бане. Одеваемся рядом.
Он мне показывает часы ручные с серебряной браслеткой. "Хороши?.." -
"Хороши, - говорю. - Откуда у тебя?" Отвечает: "Достал". Я еще раньше
почему-то понял, что не дареные. "Не купишь у меня? - спрашивает. - Им
цена четыреста рублей, отдам за триста пятьдесят". - "Нет, говорю, не
требуется". Он вздыхает: "Придется в скупку нести". Потом меня просит:
о часах - никому. А напоследок стал ко мне на Новый год навязываться.
- Вот подлец! - сказал Валерий.
- Н-да, действительно, - произнес Станкин с тем напряженным
выражением лица, которое не разглаживается, пока человек не свыкнется
с услышанным.
- Да не скажи он про часы, я б его все одно не пустил. Душа к
нему не лежит, и все, - добавил Ляпунов, как бы успокаивая товарищей
тем, что Шустиков никоим образом не мог оказаться с ними за одним
столом.
Все помолчали.
- Между нами девушками говоря, - нарушил тишину Гайдуков, - дабы,
как выражаются ученые люди, поставить точки... Стась, над чем вы
ставите точки?..
- Над "и", - откликнулся Станкин с постным видом, осуждающим
Игорево балагурство.
- Так вот, чтоб поставить эти точки: стянул, что ли, Лешка
Шустиков часишки с браслеткой?.. Или как? А, Ляпа?
- Стянул ли, нет ли, а была у них с Костяшкиным афера - это
точно. Ну, шут с ними, ребята! - заключил Ляпунов.
- Жень, - сказал Станкин, волнуясь, - это паршивая история,
конечно... Но у меня к Шустикову доверия не было. Нет, знаешь, такого
впечатления: невероятно! Этого нет. Но я не могу представить другого.
Ты же фактически знал об этой уголовщине и никому ни слова не сказал!
Мы же узнали случайно.
- И что переменилось, - осведомился Ляпунов, - оттого, что теперь
узнали?
- Как "что"?
- Ну, что бы ты делал, если б узнал три дня назад?
- Поставил бы в известность, как же иначе?
- Кого? О чем?
- О том, что он предлагал тебе в бане. Само собой, надо было
сказать в школе.
- Во-первых, как я мог бы что-нибудь доказать? Вон Валерий
пробовал его прижать, когда Лешка с Костяшкиным пятиклассников лупил.
И что?
- Ничего не вышло, - сказал Валерий. - Отвертелись оба.
- Все-таки, - упорствовал Станкин, - не нужно доходить до
абсурда. Из школы могли бы сообщить в милицию. И милиции это, вполне
вероятно, помогло бы.
- Ты сам доходишь до абсурда! Это из нашей замечательной школы...
- ...доложат, по-твоему, в милицию, что у нас, мол, вроде завелся
ворюга? - докончил Ляпунов.
- Так что, с этой точки зрения, остается - невмешательство? -
наседал Станкин.
- Молодцом, Стасик, всегда бы так! - и поддержала и уколола Лена.
- Так речь же идет об уголовном проступке одноклассника! -
произнес Станкин, точно втолковывая.
- Жуть все-таки, а, Ленка? - поежилась Терехина.
- Об уголовном! - отозвался Ляпунов с некоторым вызовом.
В разговор вклинился Кавалерчик.
- Ребята, - сказал он примирительно, - к чему спорить, что надо
было сделать три дня назад? Когда только что не один Женя, а мы все
слышали, как Шустиков говорил, что мечтал погулять в последний раз! И
что он будет там, где Косгяшкин! А Костяшкин, как теперь можно
понять...
- За решеткой, если Лешка не врет, - сказал Ляпунов.
- Вот о том, что слышали мы все, - Кавалерчик обвел рукой
остановившуюся полукругом компанию, - мы можем сообщить. Всем уж
поверят.
- Резонно, - одобрил Станкин.
- А по мне, - сказал Ляпунов, - хоть Лешке часы, конечно,
достались обманным путем, негоже нам его топить. Он сам попадется.
- Ну, знаешь, с такой позиции... - возмущенно начал Станкин.
- Действительно, Женька! - укоризненно вставила Терехина.
- Погоди, - ответил Ляпунов подчеркнуто спокойно, - ведь
Кавалерчика, например, мы выручили обманом. И Шустиков - он паршивый
тип, а насчет "полундры" фискалить все же не побежал.
Этот довод смутил всех. Станкин молчал. Гайдуков сосредоточенно
мял в кулаке горстку снега, не слипавшуюся в комок.
Вдруг заговорила Лена.
- Дело Кавалерчика, - сказала она, - это была ерундистика.
Раздули муху до размеров слона.
- Конечно, - ответил Ляпунов. - Только мы ж этого на собрании не
говорили. А просто "муху" на "божью коровку" подменили. Так?
- Ой, Женька уж скажет! - вздохнула Терехина с нежностью и
сокрушением.
- И коли мы теперь пойдем про Шустикова говорить, - продолжал
Ляпунов, - как бы он нашу "полундру" не выдал. Вот какая вещь...
"Вещь" была серьезная.
- Что же, - сказала решительно Лена, - если получается, что фокус
с "полундрой" заставляет нас покрывать Шустикова, придется прежде
всего самим открыть, что это был фокус.
- Неплохо! - похвалил Ляпунов. - А как сам Борис?..
Даже при слабом уличном освещении видно было, как побледнел,
вспыхнул и точно разом осунулся Кавалерчик. Он ничего не ответил.
- А по-твоему, Саблин? - спросил Ляпунов. - Открыть про
"полундру"?
- Ни за что! - резко, громко отрубил Валерий. - Получится такая
заваруха, в которой Борису достанется гораздо больше, чем Шустикову! И
нам всем тоже. А Борису вообще не выбраться!
- Резонно, - заметил Ляпунов, передразнивая Станкина.
- У меня предложение, - сказал Гайдуков. - Сейчас примете
единогласно. Перенесем-ка решение этой проблемы на какое-нибудь
ближайшее утро, поскольку оно вечера мудренее. А сейчас все же
новогодняя ночь...
На это возразила одна Лена, и разговор о Шустикове, таким
образом, прекратился.
- Так, - сказала вкрадчиво Лена после паузы, - значит,
отвоевался, Валерик?
Она впервые назвала его Валериком. Но это было не слишком
приятно. Хотя из грамматики известно, что суффикс "ик" -
уменьшительно-ласкательный, однако сейчас он, как ни странно, был
пренебрежительно-уничижительным.
- Как это - отвоевался? - переспросил Валерий хмуро.
- Да так, устал, видно. - Лена вздохнула, насмешливо соболезнуя.
- И за малышей больше не вояка?
- На словах - нет. А кулаками буду защищать.
- Такой глупенький? - спросила она в прежнем тоне.
- Такой! - отрезал он, с болью почувствовав, что опять они
ссорятся и объяснению в любви уже не бывать.
И тотчас, как к Золушке, которую расколдовали, к нему вернулись
усталость, воспоминание о недоверчивом взгляде матери и будничная
тревога: забыл ключ от входной двери, придется стучать...
- Ребята, внимание - новый завуч! - вполголоса объявил Гайдуков.
Все встрепенулись. Какой новый завуч? Все привыкли, что
обязанности завуча исполняет Макар Андронович, а над тем, постоянная
это для него работа или временная, никто не задумывался.
- Макар Андронович теперь преподает только. А этого я сегодня
видел с директором. Мне Ксения Николаевна сказала... - торопливо
пояснил Игорь и смолк.
Человек среднего роста в черном пальто и пыжиковой ушанке,
вышедший из переулка на улицу Герцена, приблизился к ним. В руках у
него была простая самодельная палка, каких не встретишь в большом
городе, да еще зимой. Он то опирался на эту палку, то просто помахивал
ею, но потом опирался снова.
Когда человек поравнялся с ними, Игорь поздоровался и,
поколебавшись, добавил:
- С Новым годом!..
- С Новым годом! - тотчас откликнулся новый завуч, приподымая над
головой ушанку жестом, каким приподымают шляпу. Он приостановился и,
слегка улыбаясь, смотрел на Гайдукова, как бы испытывая неловкость,
что, к сожалению, не узнает.
- Мы из восемьсот первой, - нашелся Игорь.
- О! - сказал новый завуч. - Это встреча! А я думал, что
рассмотрю вас как следует только после каникул. Гуляете?
Он в самом деле внимательно и откровенно рассматривал ребят. И
они застеснялись немного, а Ляпунов отстранился от Терехиной, которую
держал под руку.
Новый завуч отвел взгляд в сторону.
- Д-да, - произнес он как бы про себя. - Вот что значит
новогоднее торжество в стариковском обществе! Никого даже не смог
выманить на воздух... Вы в какую сторону?
- Туда, - указал Гайдуков в сторону Манежной площади. - Может,
вы...
- Да, - сказал новый завуч, - мне тоже. Можно вместе. Если вас не