Бременер М. "Тебе посвящается..."

многим причинам запомнился мне навсегда.

IV

Идя в дирекцию театра по длинному и узкому коридору, мы встретили
попа в рясе и незагримированного мужчину с галстуком-бабочкой. Оба с
удивлением на нас посмотрели. Не будь рядом Ромы, мне стало бы не по
себе. Теперь же я спокойно и бегло их оглядел.
Когда Рома был рядом, я не робел. Боязнь попасть в неловкое
положение, которая одолевала меня то и дело, совершенно исчезала. Это
было очень ново и приятно. Вскользь я уже замечал это за собой. Но
сейчас, приближаясь по толстому ковру к столу секретаря дирекции, я
испытывал особенное, осознанное удовольствие оттого, что чувствую себя
так свободно в положении, в котором один краснел бы и немел.
- Нам нужно повидать артистку Комарову. Она в театре, кажется? -
осведомился Рома у пожилой седоволосой секретарши.
- По-моему, да, - ответила та. - Если вы посидите в коридоре на
диванчике, она непременно пройдет мимо вас. Вы Комарову в лицо-то
знаете? Раньше ли, позже ли, она, как соберется уходить, пройдет мимо
вас.
- Мне случалось встречаться с Комаровой на нескольких
конференциях, - отвечал Рома, - а мой товарищ видел ее только на
сцене. Но, к сожалению, мы не располагаем временем. В семь в райкоме
начнется совещание, и я не хотел бы на него опаздывать. Поэтому...
Со словами "одну минутку, товарищи" секретарша сняла трубку и по
внутреннему телефону попросила Зину Комарову (она назвала ее Зиночкой)
зайти в дирекцию.
Через минуту вошла Зина Комарова. Я впервые видел ее так близко.
Если она шла навстречу по улице, я всегда отводил глаза, когда она
оказывалась совсем рядом. Сейчас, пока Рома от лица школы приглашал ее
к нам на вечер, я смотрел на нее без стеснения.
На Зине Комаровой была голубая шелковая косынка с изображением
карты Польши. Это была очень подробная карта - на ней обозначались не
только крупные города, но и маленькие. Такой косынки я еще не видел ни
на ком. Она вполне могла служить учебным пособием. И промышленный
центр Лодзь на круглом плече Зины Комаровой вдруг напомнил мне, как я
в прошлом году "плавал" на уроке экономической географии...
Но необыкновенная географическая косынка удивила меня на Зине
Комаровой гораздо меньше, чем обыкновенные вещи: блузка такая, как у
нашей соседки, туфли, как у моей тетки. Было очень странно, что у Зины
Комаровой может быть что-то такое же, как у обычных людей, не
причастных ни к театру, ни к кино, ни к славе. Не значило ли это, что
мы живем в одном и том же мире?!
Зина Комарова держалась очень просто. Она сразу согласилась
прийти в нашу школу, спросила, бываем ли мы в соседней - оказалось,
что она кончала соседнюю пять лет назад, - а на вопрос Ромы, какое у
нее отчество, ответила:
- Николаевна. Но можете, если хотите, называть меня просто по
имени - не настолько уж я старше.
К слову, Зина Комарова рассказала, что пошла в первый класс,
когда ей было шесть с половиной лет (мы с Ромой пошли в семь с
половиной). Тут же она со смехом вспомнила, как трудно давалась ей
геометрия: однажды, не в силах доказать, что два треугольника равны,
она даже попросила математика поверить ей на слово...
У ограды нашей школы мы расстались, и Зина Комарова дружески
помахала нам вслед.
Я почувствовал такое воодушевление, какого не испытывал никогда.
Ведь Зина Комарова старше меня лишь на четыре года. Ведь через
несколько месяцев я окончу школу. И стану взрослым человеком. И какое
значение будет иметь через два-три года то, что я немного моложе ее?!
- Очень хорошая девушка! - произнес Рома после паузы задумчивым
тоном. Таким тоном произносят первые слова после того, как закрылся
занавес, еще не покинув мира пьесы, еще оставаясь на своем месте, хотя
занавес больше не откроется. - Ну что ж, Володя, по домам, а? -
спросил он тут же совсем по-иному, как бы окунаясь в забытую было
обычную жизнь, которая - хотим ли, не хотим ли - нас окружает.
Вернемся из мира театра в свой мир?.. Но ведь мы видели Зину
Комарову не в пьесе!
- Рома, ведь...
- Ты сейчас, по-моему, в мечтах на такую вышину забрался... Да? -
спросил он негромко и как бы вызывая меня на откровенность.
- А правда, слушай-ка, - сказал я. - Нет, серьезно, я думаю, так
может получиться... - Все-таки было трудно сказать вслух, что может
получиться; Рома смотрел на меня неотрывно. - Года через два-три я уже
не буду - верно же? - в ее глазах мальчиком. И тогда...
- В чьих это - "в ее глазах"? - осведомился Рома, как
экзаменатор, понимающий, о чем идет речь, но все-таки требующий, чтоб
ученик выражался более четко.
- В глазах Зины Комаровой. Через два-три года. И тогда, может
быть... Конечно, это не близкое будущее. Я просто... - Мне хотелось,
чтоб Рома ободрил меня, кивнул, соглашаясь. - Ты, помнишь, сам
рассказывал про одного парня, который днем на заводе работает, вечером
в техникум ходит, а... и женатый.
- Значит, точно, - сказал Рома словно бы самому себе. - Ну и ну!
- Он покачал головой. - Все это может быть: и завод, и техникум, и
жена, брат, - продолжал Рома энергично. - Единственно только - Зинаида
Николаевна Комарова тут ни при чем. Это просто нелепо и смешно -
мечтать о ней!..
- Почему?.. - спросил я, хотя мне было все равно почему. Нелепо и
смешно, вот и все - какая разница почему?
- Потому что актрисы выходят замуж за режиссеров.
- Все? - спросил я сдавленно.
- На всех бы не хватило режиссеров. Самые красивые.
Должно быть, он знал наверняка.
- Что ж... - сказал я после молчания.
- Не так-то уж было заметно, а я все-таки сразу догадался, что у
тебя на уме, - проговорил Рома довольным голосом.
Если б я открыл в Роме какой-нибудь недостаток, то сразу же, по
долгу дружбы, ему об этом сообщил бы. Но сейчас мне показалось, что
нет у нас дружбы, и, ошеломленный этим, я попрощался, ничего не
сказав. А он не прочитал в этот раз моих мыслей, кинул: "Привет!" - и
удалился, легонько насвистывая.
Я побрел домой, как к разбитому корыту.
Было ясно, что Рома вовсе не дружит со мной. Он пробует на мне
остроту своей наблюдательности, вот и все, и только за этим я ему
нужен.
Я шел, ни о чем не размышляя, ни до чего не доискиваясь, а просто
сживаясь медленно с открывшейся мне ясностью. Смешно мечтать о Зине
Комаровой. Наша дружба с Ромой ненастоящая...
Но я не мог привыкнуть к этому. Наутро мне было так же не по
себе, ничуть не легче, чем в минуту, когда меня осенило и мы с Ромой
простились. И, наверно, потому я попробовал взглянуть на все по-иному.
Ведь Рома давно еще мне сказал, что друг - это "второе я". И что
на него так же нельзя обижаться, как на самого себя. Я с этим тогда
согласился. А теперь "второе я", наблюдая за "первым я", то есть за
мной, установило, что я нелеп и смешон, когда мечтаю о Зине Комаровой.
Оно, то есть Рома, конечно, не скрыло этого от меня. Вполне понятно,
что у Ромы, после того как он предостерег меня, был довольный голос:
он радовался, что больше я не буду выглядеть нелепо. Вот почему у него
был довольный голос, ясное дело!..
Тут мне стало легче, но только на один день.

V

На заседании комитета с активом стоял вопрос о характеристиках,
которые комсомольская организация давала ребятам, поступавшим на
заводы, в техникумы или институты. Рома доложил, что некоторые
характеристики, выданные за последние полтора-два года, оказались
неглубокими.
- Так получилось потому, что мы не знали как следует этих ребят,
которым давали характеристики, - сказал Рома. - А надо, чтоб
характеристику составляли те, кто знает человека. И, во-вторых,
бывает, что нельзя уложиться в несколько строк: нужно, может быть,
исписать страницу. Допустим, пришлось бы мне, например, о Володе
Шатилове писать...
И Рома заговорил обо мне.
...Мне всегда бывает не по себе, если говорят про меня в
присутствии многих людей. Даже если говорят одно хорошее, я все равно
рад бы исчезнуть, не быть при этом. А тут собралось довольно много
ребят, и Рома рассуждал перед ними о моем характере.
Он рассуждал с таким знанием, какое может быть только у друга, и
с таким беспристрастием, какого, казалось мне, у друга как раз не
может быть. И он словно бы приглашал всех заглянуть ко мне в душу,
даже не постучав перед этим, не спросив меня: "Можно?.."
И я не выдержал: рванул на себя дверь, выскочил в коридор. (Потом
мне сказали, что Рома после этого говорил обо мне еще несколько минут
- главным образом о моих достоинствах.) Сейчас же меня окликнул
Афанасий Кожин:
- Досталось? - Он не то любопытствовал, не то сочувствовал.
Афанасий приоткрыл дверь комнаты, где заседал комитет, на миг
просунул туда голову, после чего взглянул на меня с возросшим
интересом.
- Что, Анферов по косточкам разбирал? - спросил он, чему-то
радуясь. - Так тут же нечему удивляться! Вы, кажется, дружили
последнее время?.. Да? А теперь больше не хочешь? Ну еще бы! Я же сам
с ним одно время дружил. С ним же невозможно!..
Он стал возбужденно объяснять, что за человек Рома. По его
словам, Рома был эгоист, парень с большим самомнением, "невозможно
принципиальный" и "типичный пижон".
То, что с Ромой "невозможно", было, пожалуй, правдоподобно.
Вместе с тем Рома не был "типичным пижоном" - у пижонов, конечно,
особых принципов как раз и нету... Хоть я и злился на Рому и вообще
волновался, но видел, что концы с концами Афанасий не всегда сводит.
И тем не менее мне было приятно, что Афанасий принижает Рому. Я
возражал Афанасию, спорил с ним, но то, что в ответ он пуще ругает
Рому, доставляло мне удовольствие.
- Я же сам с ним одно время дружил, - повторял Афанасий. - Он же
такой: ради принципа какого-нибудь не пожалеет друга! Осмеять может,
разругать - пожалуйста, раз плюнуть! А я так не могу: если я,
допустим, твой друг, я уж всегда буду за тебя. Что бы ни было!
- Всегда?.. Значит, ты будешь беспринципный друг?
- Зато верный, - отвечал он.
И мы стали дружить с Афанасием или, как говорят в школе, ходить с
ним. Вместе ходить по коридору на перемене, вместе уходить из школы,
вместе прогуливаться, покончив с уроками. Может быть, так получилось
потому, что, раздружившись с Ромой, мне не хотелось оставаться одному.
Но главное, после мудреных Роминых рассуждений о "втором я, зорко
наблюдающем за первым я", простые слова Афанасия "я уж всегда буду за
тебя" чем-то очень меня подкупили. Даже тронули.
Так началась самая трудная полоса в моей жизни, потому что ни до
того, ни потом я не попадал в глупое положение на такое долгое время.
Я впервые понял тогда, что пребывать в глупом положении не только
неловко, но просто опасно. Дело в том, что, находясь в глупом
положении долго, даже смышленый, умный человек глупеет. Если б не это,
я рассказал бы о дружбе с Афанасием как о забавном эпизоде, над
которым можно посмеяться, только и всего.

VI

- У меня к тебе большая просьба, - сказал вдруг Афанасий,
замедляя шаг, когда мы шли из школы к нему домой. Это было через два
или три дня после нашего разговора о Роме.
- Какая? - спросил я.
- Я тебя очень прошу: не говори моей матери, что ты получил уже
табель с четвертными отметками. Если она тебя спросит, получил ли,
ответь: нет еще. Я ей не говорю, что получил табель, чтоб ее не
огорчать. Там ей, знаешь, нечему радоваться, так я...
- Ну пожалуйста, - сказал я, - я ей не скажу.
- Большое спасибо! Большущее, Володя!
- Пустяки... - пробормотал я, смущенный размерами его
благодарности.
Мы поболтали о шахматных и футбольных новостях и кинокартине с
участием Зины Комаровой.
- Знаешь что, - сказал Афанасий спустя пятнадцать минут, когда мы
поднималась по лестнице его дома, - ты и своей матери не говори, что
получил табель.
Голос у него был такой, точно в промежутке мы и не толковали с
ним о других вещах.
- Почему? - спросил я.
- Моя мать знает, что мы с тобой подружились. Она может позвонить
твоей и спросить, принес ли ты табель. Если твоя мать ответит "да", то
моя поймет, что и мне уже выдали. И огорчится раньше времени.
- Понятно, - сказал я. - А долго мне нужно будет отвечать маме,
что табель еще не выдали?
- Да, - отвечал Афанасий. - Как можно дольше.
- Ладно, - сказал я. - Я мог бы ее, правда, отметками порадовать,
но... Ну ладно.
- Тебе это будет очень трудно?.. - спросил он сочувственно и в то
же время моляще.
- Ничего...
- Большое спасибо!
- Не за что, - ответил я чуточку досадливо.
Открыла нам мать Афанасия. Она была очень приветлива и сейчас же
пригласила нас обоих к столу.
- Пожалуйста, пожалуйста, у нас уж так заведено: всех товарищей
Афика - в обед ли, в ужин ли - мы всегда просим к столу! - объявила
она, когда я стал отказываться. - Так у нас в доме заведено! Такой уж
в нашем "монастыре" устав... - заключила она радушно и, пожалуй,
немного хвастливо, распахивая перед нами дверь столовой.
- Нам только сначала, мама, руки надо помыть, - сказал Афанасий,
опасливо пятясь и почему-то делая мне знаки. - Мы сейчас...
- Пожалуйста, идите в ванную, - отозвалась его мать тем же
радушным голосом. - Дашь, Афик, товарищу чистое полотенце.
В ванной Афанасий торопливо закрыл дверь на задвижку, сильно
открутил кран, но мыла в руки не взял, а произнес озабоченно:
- Володя, я тебя еще не предупредил...
- О чем? - спросил я.
- Мама с тобой за столом будет на разные темы беседовать... -
сообщил он под шум падающей воды.
- И что? - сказал я.
- Так ты, прошу тебя, не упомяни случайно об институтах,
студентах, приемных экзаменах и всяких таких вещах.
- А почему? - спросил я.
- Потому что, видишь ли какая штука, она мечтала всегда, чтоб я
после школы пошел в вуз. Но с таким аттестатом, какой у меня будет,
конечно, в институт и соваться нечего при теперешнем конкурсе. А мать
все с этим не свыкнется и, как услышит о студентах, дипломах там,
деканах, расстраивается сразу. Ты этого не касайся, Володя.
Тут его мать сквозь дверь осведомилась, куда мы запропастились.
Афанасий находчиво отвечал, что мы выронили и не сразу нашли мыло.
- К столу, к столу, быстренько! - донеслось из-за двери, и мы с
Афанасием направились к столу.
По коридору мы шли молча, но на пороге столовой Афанасий потянул
меня за рукав.
- Что?.. - спросил я, понижая голос.
- О техникумах лучше тоже не упоминай, - шепнул он.
После этого мы сели к столу.
Ужин был очень вкусный. Но я с опаской ждал минуты, когда мать
Афанасия начнет со мной беседовать. На всякий случай я повторял про
себя слова - темы, которых Афанасий просил не затрагивать.
"Табеля, институты, студенты, дипломы... - твердил я, запоминая,
и мне хотелось загибать пальцы на руках. - ...Деканы, ректоры,
экзамены... Что-то еще я забыл? Что?.. Да, техникумы!"
Между тем мать Афанасия осведомилась, с родителями ли я живу и
кто по профессии мой отец.
Считая, что ничуть не подведу Афанасия, я сразу отвечал, что папа
геолог.
- И мой брат геолог! А что твой папа заканчивал?
"Геологоразведочный институт", - чуть не ответил я тотчас же, но
вовремя спохватился: "Институт... нельзя".
Пришлось думать, как быть. Думал я с таким видом, точно
припоминаю, где папа учился. Афанасий тем временем, недвижно уставясь
на меня, с усилием жевал. Казалось, кусок кулебяки у него во рту рос и
твердел...
Продумав под его взглядом минуты две, я наконец сказал, что папа
самоучка. Такой ответ, во всяком случае, не наносил Афанасию никакого
ущерба. И вообще за весь вечер я ничем не повредил ему, но сам
произвел на его мать впечатление недоумка. Когда я ушел, она долго у
него допытывалась, что он во мне нашел. При мне же она только один раз
сказала с улыбкой:
- А Володя, по-моему, очень задумчивый, да? Он как будто все
время в мыслях витает где-то... Да, Афик?
- Ага! - весело подхватил чертов Афик. - Чудак человек! - И он
расхохотался.
Действительно, перед тем как раскрыть рот, я каждый раз надолго
задумывался, чтоб ненароком не подвести Афанасия.
Но гораздо нелепее было другое. За целый вечер я не сказал ни
слова правды. Любой мой правдивый ответ каким-нибудь образом вредил
Афанасию. На самый простой и обычный вопрос нельзя было отвечать, не
подумавши...
Мне вспомнилась вдруг известная детская игра с трудным условием:
"Да" и "нет" не говорите, черного и белого не берите". Пожалуй, игра,
в которую втянул меня Афанасий, была посложнее.

Но главное, этой игре не было конца.
- Володя, ты просто огромнейший молодец! - объявил Афанасий,
выйдя вместе со мной во двор, чтоб проводить меня до ворот. - Я
несколько раз так струхнул, что, знаешь... Но ты так выворачивался,
что просто... Ну, я тебе, Володя, так благодарен... - Афанасий, что
называется, не находил слов. - Я тебя хочу познакомить с Зоей, -
сказал он после паузы решительно и облегченно, точно нашел-таки способ
выказать мне и доверие и благодарность.
- С какой Зоей? Кто это - Зоя?
- Это девушка, в которую я влюблен, - отвечал Афанасий,
оглядываясь по сторонам. - Ее еще не видел никто из моих знакомых, и
ни мама, ни папа не видели... Она, как мы, десятый класс кончает, но
за ней и студенты бегают, и новатор один лет двадцати пяти на нее
заглядывается. Зойка...
- А из какой она школы? - спросил я.
Оказалось, что из той же, которую кончала Зина Комарова. Тут у
меня почему-то увеличился интерес к неизвестной Зойке.
- Как же ты нас познакомишь?
- Мы к ней послезавтра вечером пойдем в гости. Она меня
приглашала прийти с товарищем.
- А по какому поводу зовет? - спросил я.
- Да просто так - весна, майские дни...
Через два дня Афанасий под вечер зашел за мной, и мы отправились
к этой его знакомой девочке. А за несколько часов до того в школе,
когда я забежал в гардеробную за фуражкой, меня остановил Рома.
- Мне кажется, в последние дни ты за что-то на меня в обиде, -
сказал он. - Если так, это очень глупо. Если мне померещилось, тогда
"инцидент исчерпан"...
Рома смолк.
Признаваться в обиде, которую уже заранее, наперед, он объявил
глупой, я не хотел. Заверять его, что решительно ничего не произошло,
- тоже. И вообще, к чему объясняться?
- Спешу сейчас. Бегу... - отвечал я уклончиво.
- Ладно, - сказал он, легко меня отпуская. - Вечером, надеюсь,
будешь свободен.
Это прозвучало мне вслед не как вопрос, а, что ли, как
напоминание о само собой разумеющемся.
- Не буду, - отвечал я тоже вскользь, очень довольный тем, что
это правда. - Я приглашен в гости. Пока!
Мне было очень приятно произнести это - почти так же, как
когда-то сказать дома: "Провожал мать товарища, спешившего на пленум".
А довольно давно это было!.. Хотя не так уж...
Афанасий зашел за мной даже раньше, чем мы уговорились. Он был
наряден, возбужден и сильно суетился:
- Володя, галстук не очень пижонский? Что брюки внизу обтрепаны,
не заметно? Сойдет, а? Слушай, я не очень жирный? Анферов мне сказал,
что я жирный парень. Спортом, говорит, позанимайся. По-твоему, ничего?
А сзади?..
- Ничего. И потом, все равно тебе сегодня уж не успеть похудеть,
как бы там ни было.
- Сегодня? Да, сегодня, верно, не успеть, - согласился Афанасий и
расхохотался. - Это ты остроумно заметил!
Но сам я не находил в своем замечании ничего остроумного. Оно
было, как любит выражаться моя мама, резонным. Не больше.
Я недоуменно пожал плечами.
- Между прочим, у Зои побольше остри, - продолжал Афанасий, не
обратив на это внимания. - На инструментах ты, кстати, не играешь?
- На каких?
- На музыкальных.
- Нет. А что?
- А то, что я, понимаешь, тоже не умею. У них там рояль есть.
Умел бы я, сел бы и сыграл попурри какое-нибудь... Надо будет нам
побольше шутить, - закончил он озабоченно. - Ты знаешь веселые
истории?
Веселых историй я знал немного, но одна случилась недавно со мною
самим. Я застрял в лифте за полчаса до начала спектакля, на который
собирался идти вместе с родителями. Кто-то побежал за монтером, а мама
тем временем пыталась просунуть мне еду сквозь металлическую решетку,
точно зверю в клетку. Не просовывалось ничего, кроме сосисок, которые,
к счастью, оказались у соседей... В театр мы немного опоздали.
Афанасий сказал, что история, пожалуй, забавная, но для
сегодняшнего случая никуда не годится.
Я не обиделся и не спросил почему, но он сам стал объяснять мне:
- Понимаешь... чуть не забыл тебя предупредить... В общем,
умоляю, Володя: сейчас у Зойки - ни слова о театре! Пусть тебе театр,
кино, артисты на язык не попадаются, иначе...
Вероятно, я зарычал, потому что Афанасий, отпрянув, крикнул:
- О музеях - пожалуйста! Ну?.. О картинах там, статуях. А?.. - У
него был испуганный взгляд и успокоительный голос.
- Что - "Ну"? Что - "А"? - озлился я. - Что за ерунда опять?
- Нет, ты вникни сперва, - сказал он жалобно. - Ты вникни,
Володя, если ты друг, - повторил он жалобно и настойчиво.
- Во что? - спросил я спокойнее.
- А в то, - ответил он, приободрившись. - Вот во что: я Зойку
обещал пригласить на балет в Большой театр. Это раз. А в кино, сказал,
будем ходить на каждую новинку!
- Чего ж, - сказал я. - И на здоровье.
- А дома денег не дают на театр и кино: не отвлекайся, мол, от
занятий... И я ее никуда не зову... Никуда не зову, понял? Потому-то и
нельзя с ней говорить про кино и театр - вдруг о моем обещании
вспомнит?!
- Значит, сама она, думаешь, не вспомнит? - спросил я с
насмешкой.
- Если не напоминать, конечно, не вспомнит. Это же психологически
можно объяснить, - сказал он, и тут я подумал, что, дружа с Ромой,
Афанасий у него набрался кое-какой науки. - Само ведь в памяти ничего
не всплывает. Если по дороге из школы ей не попадется на глаза
театральная афиша, если она не услышит случайно, как по радио передают
спектакль, если мы какой-нибудь такой темы не коснемся, ничего ей не
вспомнится, будь уверен.
- Может быть, - согласился я. - Не знаю. Может быть, этой Зойке
правда не попадаются на глаза афиши, может быть, она редко включает
радио, но я уж обязательно брякну при ней что-нибудь о балетах или
деканах и все тебе испорчу. Лучше я сейчас не пойду с тобой, Афанасий.
- Так о деканах-то - пожалуйста! - залопотал он. - Это с мамой о
них не надо... А тут только о театрах, кино... У Зойки. С мамой как
раз об этом можно...
- Пожалуй, лучше мне с тобой не ходить, - сказал я и остановился.
- Да брось, да мы уже пришли! - Тут Афанасий крепко взял меня под
руку. - Вот в этом доме живет Зоя. А вот, между прочим, эти девочки
тоже к ней идут.
Две девочки, очень симпатичные на вид (одна - с виолончелью под
мышкой), действительно шли по переулку, приближаясь к тому парадному,
возле которого остановились мы.
- Ни шагу назад! - крикнул мне Афанасий шутовским голосом и
оглянулся на девочек. - Здравствуйте! Спешите видеть Володю, он
собрался удирать!
- Да ну-у!.. А почему?.. - спросили девочки хором ноющими
голосами, точно они меня знали и могли жалеть о моем уходе.
- Дело есть. Надо, - ответил я, не вдаваясь в подробности, кивнул
им всем и, высвободив локоть из пальцев Афанасия, зашагал было прочь.
- No pasaran! - крикнул со смехом Афанасий, широко разведя руки в
стороны, и преградил мне дорогу.
Я остановился. "No pasaran"... Недавно я прочел эти слова в
чьих-то воспоминаниях об испанской войне, и они запали мне в память.
"No pasaran!" - "Они не пройдут!" - это был клич республиканцев,
клятва в том, что революционный Мадрид не будет отдан фашистскому
войску Франко. С этими словами шли в неравный смертный бой...
Потом Мадрид пал. Испанскую революцию подавили. И это было уже
очень давно.
Но пусть давно, с этими словами шли на смерть за свободу. И вот
их Афанасий произнес сейчас так... так, как я слышал.
Он, по-прежнему улыбаясь, загораживал мне дорогу, и с каждой
секундой его улыбка становилась мне все неприятнее.
- Слушай, я пойду, - сказал я твердо.
- Но я же обещал, что тебя приведу, - возразил он растерянно и
перестал улыбаться. - Получится, что я обманул?!
У него был такой тон, точно по моей вине он может попасть в
совершенно непривычное, невыносимо стыдное положение. Это взбесило
меня.
- Так и получится, - заверил я и ушел, не оглядываясь.
Я ничуть не жалел о том, что оставил Афанасия одного перед домом
его знакомой девочки. Нельзя сказать, что на душе у меня после этого
было радостно, однако я шел, слегка и приятно удивленный тем, что
характер мой, пожалуй, тверже, резче, чем я предполагал раньше. Мне
всегда плохо удавалось отказаться от чего-либо наотрез. Мне это было
очень трудно, если меня упрашивали. А сейчас - смог...
- Здравствуй, Володя! - Я услышал незнакомый женский голос,
поднял глаза, посмотрел перед собою, затем вбок - и увидел мать Ромы
Анферова. - Добрый вечер! Почему вы к нам никогда не заглядываете? -
Она спросила об этом не на ходу, а с интересом, ожидая ответа. Мне
даже показалось - с беспокойством.
- Да как-то так получается... - промямлил я. - Все учимся... (Не
жаловаться же ей на Рому!)
- Ну, понятно; вам, конечно, много приходится успевать, -
заметила она раздумчиво. - Да... Вы бы не проводили меня, Володя, - в
этот раз не на вокзал, ближе - домой? - Ромина мама улыбнулась.
- Пожалуйста. - Я понимал, что она хочет о чем-то мне рассказать.
- Видите ли, Володя, меня огорчает... - Ромина мама запнулась. -
Рома, наверно, не одобрил бы того, что я... - Она махнула рукой. -
Неважно. Словом, меня огорчает, что вы с Ромой раздружились. Между
прочим, я совершенно не виню в этом вас, ни в малейшей мере!.. -
Последнее было сказано так поспешно, точно предыдущая фраза могла меня
задеть и обидеть. - Я вижу причину вашей... ну, что ли, размолвки с
Ромой в его странностях - в странностях, вполне объяснимых. То есть их
можно объяснить, но сам Рома, пожалуй, не в состоянии это сделать...
Она помолчала.
- Дело в том, что и раньше, и в этой школе, где вы уже учитесь
вместе с Ромой два года, на Рому, по-моему, часто призывали равняться,