Страница:
Затем следовало пояснение: «Девушка, которая вытащит эту пластинку, обретет благородного мужа; следует поздравить ее, выпить по кубку вина, после чего выпить с ней вместе».
Возле солнца красный абрикос,
Опершись на облако, цветет.
– Так вот оно что! – засмеялись все. – Ничего особенного! Просто шутка! Таких пластинок одна-две, не больше. Стала же наша родственница женой государя, так почему бы тебе ей не уподобиться?
Все принялись было поздравлять Таньчунь, но она запротестовала. И все же ее заставили выпить. Таньчунь предложила не играть больше в эту игру, но никто и слышать не хотел.
Сянъюнь сунула кости Таньчунь в руку, та встряхнула их и высыпала на стол. Выпало девятнадцать очков, таким образом, пластинку из стакана должна была тащить Ли Вань.
– Замечательно! – вскричала Ли Вань, вытащив пластинку. – Посмотрите, как интересно!
На пластинке был цветок сливы, подпись «Холодная красота в морозное утро» и стихи:
За подписью шло пояснение: «Выпей кубок, и пусть следующий бросает кости».
Беседка за бамбуковой оградой
Наполнит сердце негой и отрадой.
– В самом деле, интересно! – воскликнула Ли Вань. – Итак, кости бросает следующий!
Она выпила вино и передала кости Дайюй. Дайюй бросила – выпало восемнадцать очков. На сей раз тянуть пластинку должна была Сянъюнь.
Сянъюнь засучила рукава и, поиграв пальцами, вытащила пластинку с изображением ветки яблони-китайки и надписью: «Приятен и сладок глубокой ночью сон». Стихотворные строки гласили:
– Лучше бы вместо «глубокой ночью» было «на камне холодном», – засмеялась Дайюй.
Боюсь, что в саду бегонии
Заснули глубокой ночью…[149]
Раздался взрыв смеха – Дайюй намекала на случай, когда Сянъюнь, опьянев, уснула на каменной скамье. Сянъюнь, однако, не растерялась и, показав пальцем на лодку, стоявшую на шкафу, вскричала:
– А ты не болтай! Садись в лодку и плыви домой!
Все так и покатились со смеху.
Когда смех утих, прочли пояснение к приказу: «Приятен и сладок глубокой ночью сон». В пояснении говорилось: «Вытащивший эту пластинку велит выпить по кубку сидящим по обе стороны от него».
– Амитаба! – со смехом захлопала в ладоши Сянъюнь. – Замечательная пластинка!
По одну сторону от нее сидела Дайюй, по другую – Баоюй. Им обоим наполнили кубки.
Баоюй выпил половину и незаметно передал кубок Фангуань, которая допила оставшееся вино. Дайюй, продолжая беседовать, сделала вид, будто пьет, а сама тайком вылила вино в полоскательницу.
Сянъюнь между тем снова бросила кости. Выпало девять очков. Девятой по счету оказалась Шэюэ. Она вытащила пластинку с изображением на одной стороне чайной розы и надписью: «Как изящен прекрасный цветок», а на другой – строкой из древнего стихотворения:
Затем шло пояснение: «Все сидящие за столом пьют по три кубка вина в честь уходящей весны».
И для бутонов чайных роз
Раскрыться наступает час[150].
– Как это понимать? – с недоумением спросила Шэюэ.
Баоюй нахмурился, быстро спрятал пластинку и сказал:
– Давайте лучше выпьем!
Но все выпили не по три кубка, а по три глотка. Следующей кости бросала Шэюэ, а тащила пластинку Сянлин. Она оказалась десятой по счету. На пластинке был цветок лотоса на двух сросшихся стеблях и надпись: «Два стебля сплелись вместе, предвещая счастье», на обратной стороне – строка из старинного стихотворения:
Пояснение гласило: «Вытащившему эту пластинку следует осушить три кубка, остальным – по одному».
Сплелись на деревьях ветки, —
Это – пора цветенья![151]
Затем кости бросала Сянлин, а пластинку тащила Дайюй, шестая по счету.
– Что бы мне такое вытащить! – задумчиво промолвила она.
Поколебавшись немного, Дайюй вытащила пластинку с цветком мальвы и надписью «Одиноко грустишь под ветром и росой». На обратной стороне была строка из древнего стихотворения:
и пояснение к приказу: «Один кубок пьет вытащивший эту пластинку, второй – тот, кто вытащил пластинку с пионом».
Не ветер весенний виновен в разлуке,
Зачем же вздыхать напрасно?[152]
– Замечательно! – засмеялись все. – Кого еще сравнишь с мальвой, если не Дайюй!
Дайюй, смеясь, выпила вино и бросила кости, а пластинку тащила Сижэнь, двадцатая по счету… Сижэнь вытащила пластинку с цветущей веточкой персика и надписью «Чудесные виды Улина», а также стихами:
В пояснении было сказано: «Вытащивший эту пластинку пьет один кубок, а также по одному кубку пьют все ровесники, однофамильцы и тот, кто вытащил пластинку с цветком абрикоса».
Вдруг персик покраснел, увидев,
Что будет целый год весна[153]
– До чего ж интересно! – засмеялись все.
Стали вспоминать, сколько кому лет. Оказалось, что Сянлин, Цинвэнь и Баочай родились в один год, а Дайюй даже в один час с Сижэнь, а вот однофамильцев у Сижэнь не нашлось.
Вдруг Фангуань воскликнула:
– Моя фамилия тоже Хуа, я выпью с Сижэнь!
Снова осушили по кубку.
– О ты, которой судьба предназначила благородного мужа, – проговорила Дайюй, обращаясь к Таньчунь. – Ведь ты вытащила цветок абрикоса, так пей же и не задерживай нас!
– Замолчи! – вспыхнула Таньчунь. – Сестра Ли Вань, дай ей пощечину, тебе это с руки!
– Ну что ты, мне ее жаль! – возразила со смехом Ли Вань. – Ведь судьба не послала ей благородного мужа!
Раздался взрыв смеха. Когда все успокоились, Сижэнь снова собралась бросать кости, но в этот момент кто-то постучал в дверь. Оказалось, это тетушка Сюэ прислала своих служанок за Дайюй.
– Который час? – удивились все.
– Третья стража, – последовал ответ, – уже пробило одиннадцать.
Баоюй не поверил и потребовал часы. Время и в самом деле близилось к полуночи.
– Мне пора, – заявила Дайюй, вставая. – Надо принимать лекарство.
– И нам пора, – откликнулись другие.
Сижэнь и Баоюй запротестовали было, сказав, что никого, кроме Дайюй, не отпустят, но тут вмешались Ли Вань и Таньчунь.
– Время позднее, – возразили они. – И не надо засиживаться, нарушать правила.
– Тогда выпьем еще по кубку и разойдемся, – решила Сижэнь.
Все выпили, велено было зажечь фонари, и Сижэнь проводила гостей до беседки Струящихся ароматов на берегу речки. Вскоре она вернулась, ворота заперли, и игра продолжалась.
Сижэнь наполнила вином несколько больших кубков, поставила на поднос вместе с фруктами и закусками и поднесла старым нянькам.
Все были навеселе, с азартом играли в «угадывание пальцев», проигравшие пели песни.
Уже наступило время четвертой стражи, а пир продолжался. Няньки в свое удовольствие ели и пили да еще старались стащить что-нибудь со стола. Наконец вино было выпито, со стола убрано, служанки подали чай для полоскания рта, после чего все разошлись.
Раскрасневшаяся от вина, словно нарумяненная, Фангуань со слегка нахмуренными бровями и чуть прищуренными глазами была еще очаровательней, чем обычно. Она опьянела и сейчас безмятежно спала, уронив голову Сижэнь на плечо.
– Сестра, – бормотала она сквозь дрему, – послушай, как громко стучит у меня сердце!
– А кто велел тебе столько пить? – упрекнула ее Сижэнь.
Чуньянь и Сыэр, захмелев, давно спали. Цинвэнь хотела было их разбудить, но Баоюй сказал:
– Пусть спят! И мы давайте вздремнем!
И он, едва коснувшись подушки, тотчас же погрузился в сон…
Сижэнь тихонько приподняла Фангуань, уложила рядом с Баоюем, а сама легла на тахту.
Едва забрезжил рассвет, Сижэнь открыла глаза и, увидев в окно ясное голубое небо, воскликнула:
– Ой, как поздно! – и принялась будить Фангуань. Девочка сладко спала, свесив голову на край кана. Баоюй тоже проснулся.
– Уже утро? – с улыбкой произнес он и вместе с Сижэнь стал будить Фангуань.
Фангуань села на постели и, еще не совсем придя в себя, принялась протирать глаза.
– И не стыдно тебе! – сказала Сижэнь. – Напилась вчера до потери сознания и разлеглась!
Увидев, что спала рядом с Баоюем, Фангуань соскочила на пол и только и могла произнести:
– Как же я… – Она смущенно улыбнулась.
– Знай я, что ты рядом, – произнес Баоюй, – непременно разрисовал бы тебе лицо тушью!
Тем временем девочка-служанка подала таз для умывания.
– Вчера я доставил хлопоты другим, – промолвил Баоюй, – а нынче вечером придется самому устроить угощение.
– Может, не стоит? – запротестовала Сижэнь. – Пойдут толки, пересуды.
– Ничего особенного! – возразил Баоюй. – Подумаешь, разок-другой повеселимся… Что мы, пить не умеем?! Целый кувшин прикончили! И как назло, вино кончилось в самый разгар веселья.
– Вот и хорошо! Теперь можно продолжить, – заметила Сижэнь, – Все вчера хватили лишнего. Цинвэнь, позабыв всякий стыд, даже песни пела.
– Ты и сама пела! Неужели не помнишь? – улыбнулась Сыэр – Все пели!
Девушки покраснели и рассмеялись. В этот момент вошла Пинъэр
– Прошу пожаловать нынче ко мне на угощение, – сказала она. – И не вздумайте отказываться. Не прощу!
Ее пригласили сесть, подали чаю.
– Как жаль, что сестрицы Пинъэр вчера не было с нами! – с улыбкой воскликнула Цинвэнь.
– А что вы делали? – спросила Пинъэр.
– Это – секрет, – ответила Сижэнь. – Всю ночь веселились На праздниках у старой госпожи и то не бывает так. Представь, целый кувшин вина распили! А потом песни пели, забыв всякий стыд.
– Хороши, нечего сказать! – засмеялась Пинъэр. – Вино у меня взяли, а пригласить не пригласили и теперь еще дразните, хвастаетесь!
– Сегодня он устраивает угощение и собирается лично тебя пригласить, – сказала Цинвэнь, – так что жди!
– Кто «он»? – улыбнулась Пинъэр.
Цинвэнь покраснела и замахнулась на Пинъэр:
– Вечно ты придираешься!
– Тьфу, бесстыжая! – шутливо воскликнула Пинъэр. – Счастье твое, что я сейчас занята. Скоро пришлю кого-нибудь из служанок вас приглашать. Только попробуйте не прийти!
С этими словами она поднялась и ушла, как ни уговаривал ее Баоюй посидеть хоть немного.
Между тем Баоюй привел себя в порядок и сел пить чай. Вдруг он заметил под тушечницей листок бумаги и недовольно сказал:
– Суют все куда попало!
– В чем дело? – удивились Сижэнь и Цинвэнь. – Опять кто-нибудь провинился?
– Посмотрите, что это там! – Баоюй указал пальцем на тушечницу. – Наверняка забыли убрать.
Цинвэнь вытащила листок и отдала Баоюю. Там было написано: «Ничтожная Мяоюй, стоящая за порогом, почтительно и смиренно кланяется и поздравляет вас с днем рождения».
– Кто принес эту записку? – спросил Баоюй. – Почему мне ничего не сказали?
Сижэнь и Цинвэнь решили, что это письмо от какого-нибудь важного лица, и бросились расспрашивать служанок:
– Кто вчера принимал письмо?
В комнату вбежала Сыэр и с улыбкой обратилась к Баоюю:
– Эту записку прислала Мяоюй. Я сунула ее под тушечницу, а потом выпила и забыла сказать вам!
– А мы-то думаем, от кого письмо! – вскричали служанки. – Стоит ли по пустякам поднимать шум!
– Дайте мне лист бумаги! – распорядился Баоюй, растер тушь, но, прежде чем писать, заглянул в записку: «Ничтожная… стоящая за порогом», вот как назвала себя Мяоюй. А как же он должен себя называть? Баоюй думал, думал, но никак не мог придумать. «Надо бы посоветоваться с сестрой Баочай, – решил было он, – но она может сказать, что все это вздор. Уж лучше пойти к сестрице Дайюй».
Баоюй спрятал письмо в рукав и отправился к Дайюй. Миновав беседку Струящихся ароматов, он увидел, что к нему приближается Сюянь.
– Куда ты, сестра? – спросил Баоюй.
– К Мяоюй, – ответила та, – хочу с ней поговорить!
Баоюй удивился:
– Ведь она странная, нелюдимая, никого видеть не хочет! А тебя, видимо, уважает!
– Не знаю, уважает ли, – возразила Сюянь, – но мы с ней давно знакомы, почти десять лет были соседями, когда она жила в кумирне Паньсянсы. В то время мы арендовали у кумирни дом, своего не имели. Я часто ходила к Мяоюй, она учила меня писать иероглифы, помогала чем могла. Моя семья тогда очень нуждалась. Потом мы переехали к родственникам и вскоре узнали, что Мяоюй тоже сюда переехала. Судьба вновь нас соединила. И дружба наша стала еще крепче.
Рассказанное Сюянь поразило Баоюя, как гром с ясного неба.
– Так вот оно что! – воскликнул он радостно. – Теперь мне понятно, почему и в речах своих, и в манерах ты непринужденна, словно плывущий в облаках аист! Я просто не знал, как быть с Мяоюй, хотел с кем-нибудь посоветоваться. Сама судьба нас свела. Научи меня, сестра, как поступить!
Он вытащил из рукава поздравление Мяоюй и отдал Сюянь.
– А она такая же, – сказала Сюянь, прочитав письмо, – вечно несет всякий вздор. Разве именуют себя в поздравительных письмах прозвищем? Мяоюй, как говорится, «ни монашка, ни мирянка, ни женщина, ни мужчина». Кто ее поймет?
– Ее многие не понимают, – заметил Баоюй. – Человек она необычный. Но она надеется, что я ее пойму, потому и прислала мне это письмо. Я думал, думал, каким прозвищем себя назвать в ответном письме, и отправился к сестрице Дайюй за советом. А теперь, к счастью, встретил тебя!
Сюянь окинула Баоюя взглядом, подумала и с улыбкой сказала:
– Недаром пословица гласит: «Лучше один раз увидеть, чем много раз услышать». Теперь мне понятно, почему сестрица Мяоюй прислала тебе такое письмо, а в прошлом году позволила наломать веток сливы. Она к тебе благосклонна. И я могу сказать почему. Я часто слышала, как Мяоюй говорит: «Наши предки, с династий Хань, Цзинь, Тан и вплоть до периода Пяти династий и династии Сун не создали выдающихся стихов. Из всего написанного удачными можно назвать лишь несколько строк:
Вот почему она и сказала, что стоит за порогом. Ей по душе Чжуан-цзы, поэтому она иногда называет себя «не от мира сего». Напиши она так в письме, ты мог бы в ответ назвать себя мирянином. Себя Мяоюй не считает мирянкой, потому что ушла от мира, но ты порадовал бы ее, если бы назвал себя скромно мирянином. Написав «стоящая за порогом», она хотела сказать, что не переступала порога мирской суеты. Ты же, чтобы ей сделать приятное, назови себя «Отгороженный порогом».
Пусть и тысячу лет не дрогнет
У железных ворот порог, —
Все равно «земляной пампушки»
Человеку не избежать!»[154]
Тут Баоюя осенило, и он воскликнул:
– Так вот почему наша кумирня называется кумирней Железного порога! Извини, сестра, побегу писать письмо Мяоюй!
Сюянь отправилась в кумирню Бирюзовой решетки, а Баоюй, вернувшись к себе, написал письмо, начав словами «Отгороженный порогом, тщательно вымыв руки, почтительно приветствует вас». Закончив писать, он побежал к кумирне Бирюзовой решетки и бросил письмо в дверную щель.
После обеда все собрались в гости к Пинъэр. В саду Благоуханных роз было жарко, и она решила устроить празднество в зале Тенистого вяза, где накрыли несколько столов.
Все были рады повеселиться. Госпожа Ю пришла вместе с наложницами Пэйфэн и Селуань, юными и шаловливыми.
Им не часто приходилось бывать в саду, и сейчас, в обществе остальных девушек, они чувствовали себя словно птицы, выпущенные из клетки. Известно, что родственные души быстро находят друг друга, и вскоре, забыв о том, что здесь госпожа Ю, наложницы весело шутили и смеялись вместе со всеми.
Но не будем вдаваться в подробности, а расскажем о том, что происходило в зале Тенистого вяза.
Пир был в самом разгаре, играла музыка. Пинъэр сорвала гортензию, и началась игра в передачу цветка. Сколько было шума, смеха!
Появилась служанка и доложила:
– Из семьи Чжэнь прислали подарки!
Таньчунь, Ли Вань и госпожа Ю вышли принять дары. Пэйфэн и Селуань, воспользовавшись случаем, убежали покачаться на качелях.
Баоюй вышел следом за ними и предложил:
– Давайте я вас покачаю!..
– Нет, нет, не надо! – воскликнула Пэйфэн. – Еще неприятности будут!
В это время из дворца Нинго прибежали служанки с печальной вестью:
– Старый господин Цзя Цзин скончался!..
В первый момент никто не мог произнести ни слова, а потом раздались восклицания:
– Как скончался? Ведь он не болел!
– Старый господин совершенствовался и познавал истину, – ответила одна из служанок, – когда же его добродетели достигли предела, вознесся к бессмертным!
Цзя Чжэня и Цзя Жуна дома не было, Цзя Лянь тоже находился в отъезде. Госпожа Ю растерялась – помощи ждать было не от кого. Сняв с себя украшения, она приказала людям отправиться в монастырь Первоначальной истины и держать под замком всех монахов, пока не приедет Цзя Чжэнь и не допросит их. Сама же села в коляску и в сопровождении жены Лай Шэна и других служанок отправилась в монастырь, где умер Цзя Цзин.
Она приказала пригласить врачей, чтобы определили причину смерти. Но как они могли это сделать, если никогда не проверяли у Цзя Цзина пульс?! Все хорошо знали, что Цзя Цзин поклонялся звездам, принимал пилюли из ртути с серой, да чего он только не делал, чтобы обрести долголетие? Это и привело его к смерти.
– Он принадлежал к даосской секте, – сказали врачи, – глотал золото и киноварь, вот и сжег себе внутренности.
– Он не внял нашим уговорам и тайком проглотил пилюли бессмертия, – оправдывались монахи. – Мы просили его: «Не принимайте, срок ваш еще не пришел». А он взял и принял. Нынче ночью. И вознесся к бессмертным.
Госпожа Ю не стала слушать монахов, распорядилась не выпускать их до приезда Цзя Чжэня и послала к нему нарочного с письмом.
В монастыре не было места для усопшего. Но не нести же его в город! И решено было поместить его на время в кумирню Железного порога.
Цзя Чжэнь мог приехать недели через две, не раньше, а погода стояла жаркая. Поэтому госпожа Ю распорядилась выбрать подходящий для погребения день.
Гроб был приготовлен еще несколько лет назад и стоял в монастыре, так что обошлось без особых хлопот. Через три дня должны были состояться похороны.
Фэнцзе все еще болела и из дому не выходила, Ли Вань присматривала за сестрами, а все дела за пределами дворца Жунго пришлось возложить на нескольких младших управляющих, поскольку Баоюй был еще слишком молод и неопытен. Остальные обязанности разделили между собой Цзя Пянь, Цзя Гуан, Цзя Хэн, Цзя Ин, Цзя Чан и Цзя Лин. Госпожа Ю пока оставалась в монастыре и для присмотра за дворцом Нинго пригласила свою мачеху. Та привезла с собой двух незамужних дочерей.
Как только Цзя Чжэнь получил известие о смерти отца, он подал прошение об отпуске для себя и Цзя Жуна. В ведомстве церемоний не осмелились решить этот вопрос самолично и обратились к государю. Надобно отдать должное государю – он был гуманен и отличался почтением к старшим. К тому же уважал потомков своих верных сановников и немедленно запросил, какую должность занимал Цзя Цзин, едва донесение из ведомства церемоний ему было представлено
Из ведомства церемоний пришел ответ:
«Цзя Цзин происходил из цзиньши, и его должность перешла по наследству к сыну Цзя Чжэню. Находясь в преклонном возрасте, Цзя Цзин часто болел, все время лечился и жил на покое в монастыре Первоначальной истины, где и скончался. В настоящее время его сын Цзя Чжэнь и внук Цзя Жун сопровождают вашу царственную особу к месту похорон государыни и почтительно просят отпуск, дабы отправиться на похороны Цзя Цзина».
Сын Неба явил высочайшую милость и издал указ, который гласил:
«Хотя Цзя Цзин не имеет особых заслуг перед государством, но мы, памятуя о преданности его деда, посмертно жалуем ему титул пятой степени. Его сыновьям и внукам повелеваем доставить гроб с телом покойного в столицу через северные городские ворота и жалуем право подготовить тело к погребению в своем дворце. После окончания похоронных церемоний сыновьям и внукам покойного надлежит препроводить гроб с телом усопшего к месту погребения его предков Кроме того, повелеваем Ведомству церемоний устроить жертвоприношения, полагающиеся высшим сановникам; всем придворным сановникам, носящим титулы ниже ванов и гунов, дозволяется участвовать в жертвоприношениях и похоронах. О чем и гласит настоящий указ».
За этот указ государю воздали хвалу, благодаря за милость, не только члены рода Цзя, но и придворные сановники.
Получив указ, Цзя Чжэнь и Цзя Жун немедля поскакали домой. По дороге им повстречались Цзя Пянь и Цзя Гуан. Завидев Цзя Чжэня, они кубарем скатились с коней, низко поклонились и справились о здоровье.
– Куда направляетесь? – спросил Цзя Чжэнь.
– Сопровождать вместо вас старую госпожу в пути, – ответил Цзя Пянь. – Так распорядилась ваша супруга.
Похвалив госпожу Ю за расторопность, Цзя Чжэнь спросил:
– А как обстоят дела дома?
Цзя Пянь во всех подробностях стал рассказывать, как взяли под стражу даосов, как перенесли покойного в родовой храм и как приехала мачеха госпожи Ю присматривать за домом и привезла дочерей.
Тут Цзя Жун, который, спешившись, слушал Цзя Пяня, просиял, вспомнив своих молоденьких тетушек.
Цзя Чжэнь то и дело прерывал рассказ Цзя Пяня одобрительными возгласами, а выслушав до конца, подхлестнул коня и вместе с Цзя Жуном помчался дальше. Он ехал без остановок, даже ночью, только менял на станциях коней.
Добравшись наконец до ворот столицы, он, не заезжая домой, поскакал прямо в кумирню Железного порога и появился там глубокой ночью. Начался переполох; сторожа бросились будить и созывать людей.
Цзя Чжэнь и Цзя Жун соскочили с коней и, громко рыдая, доползли на коленях от самых ворот до гроба покойника. Здесь Цзя Чжэнь, обхватив руками голову, продолжал причитать до самого рассвета, пока не охрип.
Утром ему представились госпожа Ю и другие родственники. После этого Цзя Чжэнь и Цзя Жун облачились в траурные одежды и вновь склонили головы перед гробом. Хоронить усопшего полагалось Цзя Чжэню, и, превозмогая скорбь, он занялся делами: прежде всего сообщил родственникам о высочайшем указе, после чего приказал сыну отправиться домой и сделать необходимые распоряжения насчет похорон.
Добравшись до дому, Цзя Жун первым долгом распорядился убрать из главного зала столы и стулья, закрыть ставни, повесить траурные занавесы, соорудить навес для музыкантов у ворот, а также траурную арку. После этого Цзя Жун поспешил навестить бабушку и обеих тетушек.
Мачеха госпожи Ю как раз дремала, а дочери ее вместе со служанками занимались вышиванием. Увидев Цзя Жуна, они переполошились, а он, заметив это, со смехом обратился ко второй тетушке Ю Эрцзе:
– Значит, приехали? А батюшка мой соскучился по вас.
– Ох и бесстыдник же ты, Жунър! – рассердилась Ю Эрцзе, покраснев от смущения. – Два дня не поругай тебя – все приличия забудешь! Ведь ты из знатной семьи, и книги читаешь, и хорошим манерам тебя учили, а ведешь себя хуже деревенского парня!
Она схватила попавшийся под руку утюг и запустила в Цзя Жуна. Цзя Жун отскочил было в сторону, но затем бросился к Ю Эрцзе и стал просить прощения.
– Вот погоди! – пригрозила ему третья тетушка Ю Саньцзе, – вернется госпожа Ю, расскажу о твоих проделках.
Цзя Жун засмеялся, стал на колени и продолжал молить Ю Эрцзе о прощении. Затем попытался отобрать у нее орехи. Ю Эрцзе набила ими рот и выплюнула прямо в лицо Цзя Жуну. Тот как ни в чем не бывало слизал их и съел.
Девочка-служанка стала его стыдить:
– Вы что безобразничаете! Ведь только что траур надели, да и бабушка спит! Вам все нипочем! Эти девушки, хоть и молоды, вам приходятся тетями. А вы так вольно обращаетесь с ними! Значит, матушку свою не уважаете! Они же ей родственницы! Ничего, вернется ваш батюшка, все ему расскажем. Достанется тогда вам!
Цзя Жун оставил в покое девушек, обнял и поцеловал служанку.
– Милая моя! Ты права. Простим их!
– Бессовестный! – девочка оттолкнула Цзя Жуна – Женатый, а пристаете! Пусть в шутку – неважно. Увидит кто-нибудь, нас же и осудят. Разве мало сплетников?!
– Каждый у себя в доме хозяин, что хочет, то и делает, – с улыбкой промолвил Цзя Жун. – Баб, что ли, мало! Даже о династиях Хань и Тан говорят: «Грязная Тан, вонючая Хань». А с нас и вовсе нет спроса. Не бывает семьи без распутства, так что помолчала бы лучше: уж на что строг старший господин Цзя Шэ, а сын его Цзя Лянь завел шашни с его наложницей! А моя младшая тетушка Фэнцзе? Казалось бы – недотрога! Но старший мой дядя Цзя Жуй и на нее зарился!.. Я все знаю!
Цзя Жун болтал без умолку.
Саньцзе не выдержала и, соскочив с кана, побежала во внутренние покои будить мать.