Страница:
Министр иностранных дел лорд Бальфур в меморандуме от 29 ноября изложил кабинету основы своей политики в отношении России. «Англия, – пишет он, – без сомнения не останется равнодушной к тому, чтобы английские войска после четырех с лишком лет упорных боев оставались рассеяны по всему громадному пространству России, и не захочет, чтобы все эти жертвы приносились для введения политических реформ в государстве, которое уже больше не является нашим союзником в войне.
Мы постоянно заявляли, что русским надлежит самим выбрать себе ту или другую форму правительства, что мы не имеем никакого желания вмешиваться в их внутренние дела и что если в течение военных действий, направленных главным образом против центральных держав, нам придется иметь дело с такими русскими политическими и военными организациями, которые благожелательно относятся к Антанте, то это еще не значит, что мы считаем своей миссией установить или устранить для русского народа ту или иную форму правления.
Этой точки зрения правительство его величества по-прежнему придерживается, и эти принципы положены в основу британской военной политики в России. Недавние события создали обязательства, которые остаются в силе после того, как исчезли причины, вызвавшие их к жизни. Чехословаки – наши союзники, и мы должны делать все, что в наших силах для того, чтобы им помочь. В юго-восточном углу России, в Европе, в Сибири, в Закавказье и Закаспийской области, на территориях, примыкающих к Белому морю и Ледовитому океану, создались и выросли новые антибольшевистские правительства, охраняемые войсками союзников. На нас лежит ответственность за их существование, и мы должны стараться всячески их поддерживать. В какой степени мы можем это исполнить и как будет развиваться в дальнейшем наша политика, в настоящий момент мы сказать не можем. Эта политика будет находиться в зависимости от той политической линии, которую примут державы союзной коалиции, располагающие гораздо большими средствами, чем мы. Нам же ничего другого не остается сейчас делать, как только использовать те армии, которые у нас в России уже имеются; там же, где их нет, помогать оружием и деньгами. Что касается прибалтийских провинций, то мы должны оказывать возможное покровительство пробуждающимся народам этих областей с помощью нашего флота. Такая политика, несомненно, покажется далеко несовершенной тем, кто на месте отражает наступление воинствующего большевизма, но это все, что при существующих в данное время условиях мы можем и что должны стремиться исполнить».
30 ноября нашим представителям в Архангельске и Владивостоке было сообщено, что наше правительство намерено придерживаться в отношении России следующей политики:
За год перед тем, а именно 23 декабря 1917 г., между Англией и Францией была заключена конвенция, которую выработали Клемансо, Пишон и Фош, с одной стороны, и лорд Мильнер, лорд Роберт Сесиль и представители английских военных кругов, с другой; эта конвенция имела целью установить дальнейшую политику обеих держав на юге России. Конвенция предусматривала оказание помощи генералу Алексееву, находившемуся тогда в Новочеркасске, и географическое разделение сферы действий этих двух держав на всем том протяжении, какое они были в состоянии охватить. Французам предоставлялось развить свои действия на территории, лежащей к северу от Черного моря, направив их «против врагов», т. е. германцев и враждебных русских войск; англичанам – на востоке от Черного моря, против Турции. Таким образом, как это указано в 3-й статье договора, французская зона должна была состоять из Украины и Крыма, а английская – из территорий казаков, Кавказа, Армении, Грузии и Курдистана. На заседании военного кабинета 13 ноября 1918 г. намеченное в конвенции и указанное выше разграничение сфер действия было подтверждено вновь.
В результате британские войска высадились в Батуме и быстро заняли Кавказскую железную дорогу от Черного моря до Каспийского, другими словами, – до Баку. Наши войска встретили здесь дружелюбное отношение со стороны населения, хотя и взволнованного приходом британских войск, но готового их приветствовать. Они заняли полосу в 40 миль по линии железной дороги; по отношению к местным жителям и их неустойчивым правительствам английские войска действовали покровительственно, подобно «старшим братьям», они организовали флотилию судов, которая вскоре обеспечила им превосходство на Каспийском море. Море это больше, чем площадь, занимаемая Британскими островами. Британские войска численностью в 20 тыс. чел. к концу января 1919 г. оказались обладателями одной из самых больших стратегических линий в мире, причем оба фланга были защищены морским могуществом Англии на двух внутренних морях. Как именно намеревалось британское правительство использовать это положение, остается неясным и по сей день. Под этим прикрытием народы Грузии, Армении и Азербайджана должны были пользоваться полной независимостью, и вторжения большевиков в Турцию (в то время вполне покорную), в Курдистан или в Персию были предотвращены. Никаких боев не происходило, и потому потери в людях не было, но удержать нетронутой всю эту защитную линию, как это нам удавалось почти в течение целого года, было все же делом весьма нелегким.
Трагическая судьба ожидала французов в назначенной им для военных действий области. Одним из условий перемирия была немедленная эвакуация Украины немцами. Это казалось в достаточной степени благоразумным с точки зрения всех тех, чьи умы находились под впечатлением борьбы с центральными державами, да и сами германцы охотно этому подчинились, радуясь своему возвращению домой. На деле, однако, это условие перемирия способствовало удалению из южной России единственного сильного, здорового и действенного элемента, служившего опорой самого существования 20–30 млн. Едва только все эти «стальные каски», когда-то возбуждавшие ненависть и страх, поспешно эвакуировали города и деревни южной России, на смену им явились красногвардейцы и, восстановив подонки общества против буржуазии и всех тех, кто дружески относился или к германским завоевателям, или к союзникам, отпраздновали свою власть ужасающей резней и продолжительным ненасытным террором.
В то время как совершались эти печальные события, 20 декабря в Одессе высадились французы в составе двух дивизий при поддержке сильного флота. Десант был усилен двумя греческими дивизиями, присланными Венизелосом по требованию Верховного совета союзников. В результате последовало первое серьезное столкновение победителей с большевиками. Решилось оно не при помощи обычных в таких случаях орудий войны. Местное население было оскорблено вторжением иностранцев, и большевики этим недовольством воспользовались. Их пропаганда, в которой странным образом были объединены элементы патриотизма и коммунизма, быстро распространилась по всей Украине. 6 февраля 1919 г. большевики снова заняли Киев, и население окружающих Киев областей восстало против иностранцев и капиталистов. Сами французские войска были затронуты коммунистической пропагандой, и вскоре возмущение охватило почти весь французский флот. Для чего им нужно еще сражаться теперь, когда война уже кончилась? Почему им не позволяют вернуться домой? Почему им не оказать поддержку русскому движению, которое стремится к всеобщему уравнению и мирному государству, управляемому солдатами, матросами и рабочими? Послушное орудие, действовавшее почти без осечки во всех самых напряженных схватках воюющих друг с другом наций, теперь неожиданно сломилось в руках тех, кто направил его на новое дело. Восстание во французском флоте было подавлено, и его лидеры уже давно находились в тюрьме. Но для правительства в Париже это было неожиданным ударом, который заставил быстро ликвидировать все предприятие. 6 апреля французы эвакуировали Одессу; одновременно были отозваны греческие дивизии, не затронутые этими событиями. В город вошли большевики, и началась их вторичная жестокая месть.
Этот краткий пересказ наиболее выдающихся событий, разумеется, весьма неполон. Те же картины смятения и напряженных боев повторялись с теми или другими изменениями повсюду, где только сталкивались большевистские и антибольшевистские войска. Смена убийств и анархии, грабежей и репрессий, восстаний и подавления бунтов, измен и резни, слабых попыток вмешаться в неслыханные кровопролития – происходила на обширной территории от Белого до Черного моря. Во всей стране никто не знал, что делать, за кем идти. Никакие организации не в силах были противостоять этому всеобщему разложению, жестокость и страх господствовали над стомиллионным русским народом в создавшемся хаосе.
12 января маршал Фош в Верховном военном совете сделал сообщение о русско-польских делах. Он предложил прибавить к условиям перемирия, нуждавшихся тогда в обновлении, еще одно, а именно чтобы железнодорожная линия Данциг – Торн была приведена в порядок германцами и вместе с данцигским портом обслуживала передвижение войск союзников. Он имел в виду создание сильной армии, главным образом из американских войск, которая вместе с польским отрядом и сочувствующими этому русскими военнопленными могла бы оказать защиту Польше и противодействие большевикам. Но американцы вовсе не желали быть использованными для этой цели, какой бы желанной она ни казалась. Не подлежало сомнению, что британские войска для этой цели также предоставлены не будут. В силу этого маршалу пришлось обратиться к менее действительным средствам, а государственным деятелям – искать утешения в пошлости.
Я принял управление военным министерством в качестве государственного секретаря[45] 14 января 1919 г.; я получил в наследство все прежние обязательства; мне приходилось находить выход из создавшегося трагического положения вещей, а равным образом и разрешать все те «домашние» затруднения, о которых говорил в одной из предшествующих глав. До этого момента я не принимал никакого участия в русских делах и не был ответственен за какие-либо принятые нами на себя обязательства. Я во всем согласился со взглядами, высказанными тогда сэром Генри Вильсоном, начальником имперского генерального штаба, и предложенная нами обоими политическая линия, которую, насколько это было в наших силах, мы проводили до конца, имела за собой во всяком случае достоинство простоты. Наши войска быстро таяли. Британский народ никогда не стал бы снабжать людьми или деньгами никакое большое военное предприятие нигде, кроме как на Рейне. Было весьма сомнительно, чтобы солдаты, призванные насильственно в войска для войны с Германией, соглашались сражаться с кем бы то ни было еще при каких бы то ни было обстоятельствах, или даже оставаться сколько-нибудь долгое время для оккупации занятой ими территории. В силу всех этих соображений мы оба с полной солидарностью заявили: «Сокращайте наши обязательства, отберите определенные из них и добивайтесь успехов в отношении тех лишь, которые вы в состоянии выполнить».
Далее мы выяснили необходимость следующих мероприятий: во-первых, покончить немедленно с Батумско-Бакинской авантюрой на Кавказе и вывести наши войска из того опасного и ответственного положения, в котором они очутились; во-вторых, заключить мир с Турцией и притом такой мир, который показал бы Турции, что Англия ее друг; в-третьих, покрыть полностью наши обязательства в области снаряжения и снабжения антибольшевистских войск, пользуясь для этого нашими громадными запасами военного снаряжения, дав белым опытных и знающих офицеров и инструкторов для обучения их собственной армии. Из этого, естественно, вытекало, что мы должны были постараться объединить все лимитрофные государства, враждебные большевикам, в одну военно-дипломатическую систему и добиться, чтобы и другие державы по мере возможности действовали в том же направлении. Такова была политика, которой мы твердо следовали, и таковы были ее пределы.
Одновременно с этой политикой создавалась еще другая, которую защищали весьма влиятельные лица и которая шла вразрез с теми крайне простыми концепциями, которые были изложены выше. Британское правительство еще в декабре 1918 г. запросило державы союзной коалиции, не следовало ли бы сделать России какое-нибудь мирное предложение. И хотя эта идея не нашла никакого сочувствия среди французов, а в Англии слух о ней вызвал возгласы протеста, тем не менее Ллойд-Джордж опять поднял этот вопрос 16 января 1919 г. и предложил, чтобы представители Москвы, а также и тех государств и генералов, с которыми Москва воевала, были приглашены в Париж, «подобно тому как Римская империя приглашала военачальников плативших ей дань государств для того, чтобы они давали отчет в своих действиях».
Президент Вильсон одобрил предложение Ллойд-Джорджа, и 21 января 1919 г. было решено, что приглашения составят американцы. Но место конференции было изменено, и вместо Парижа были избраны Принцевы острова в Мраморном море. В близком с ними соседстве находится другой остров, на который младотурки вывезли всех «бродячих» собак, которые ранее наводняли собою улицы Константинополя. Этим собакам, численностью в несколько десятков тысяч, было предоставлено пожирать друг друга и в конце концов подохнуть с голода. Путешествуя в 1909 г. на яхте одного из своих приятелей и посетив Турцию, я собственными своими глазами видел на скалистом побережья острова целые стаи этих собак. Их кости до сих пор еще белеют на этом негостеприимном острове, и память о них до сих пор еще сохранилась во всей окрестности. Сторонникам большевиков такое место казалось весьма неподходящим для мирной конференции, но их противники находили его вполне приемлемым.
4 февраля большевики ответили на это предложение согласием, которое по своей форме допускало, впрочем, различные толкования. Белые в Сибири и Архангельске, а также Набоков, Сазонов и другие представители антибольшевистских групп с презрением его отвергли. Самая мысль о переговорах с большевиками была совершенно неприемлема для представителей господствующей части общественного мнения как в Великобритании, так и во Франции.
Как раз в этот самый период я впервые принял участие в обсуждении русского вопроса в Париже. Имея в своем непосредственном ведении наши военные обязательства в Архангельске, по отношению к Колчаку и Деникину, я неоднократно побуждал премьер-министра принять по отношению к России определенную политику. В продолжительных и горячих беседах со мною он высказывал обычно свойственные ему терпение и внимание к проявляющему беспокойство товарищу по министерству. В конце концов он предложил мне поехать в Париж и установить самому, что можно было сделать в тех пределах, какие были нами намечены.
Таким образом, в связи с этим поручением 14 февраля я пересек Ла-Манш и вскоре занял место среди «великих мира сего». Я своими глазами увидел теперь ту картину, которую затем так часто описывал – картину «мирной конференции за работой». Председательствовал Клемансо, строгий, суровый, белый, как лунь, в маленькой черной шапочке. Против него – маршал Фош, всегда очень официальный, сдержанный, в сиянии славы и в то же время любезный. По правую и левую руку от них в роскошных креслах заседали представители держав-победительниц. Вокруг – гобелены, зеркала, позолота, яркие огни. Это был единственный раз, когда я имел разговор с президентом Вильсоном в качестве официального лица. Сейчас я расскажу, как было дело.
Конференция продолжалась в тот день очень долго, и было уже позже 7 часов, когда очередь дошла до стоявшего в программе вопроса о России. В этот вечер президент Вильсон в первый раз за все время своего пребывания в Европе уезжал в США, и ему надо было торопиться, чтобы успеть пообедать и попасть на поезд, отходивший в Шербург. Он уже встал с своего места, намереваясь покинуть конференцию, и момент был самый неблагоприятный для того, чтобы начать новый разговор да еще на такую неприятную и трудную тему. Тем не менее, с настойчивостью, вызванной той ответственностью, которую мне приходилось нести по отношению к нашим войскам, находившимся в России, ясно сознавая, какое тяжелое положение создалось, я решительно встал с своего места и обратился к президенту: «Не могли ли бы мы прийти к какому-нибудь определенному решению в вопросе о России? Война фактически продолжалась. Людей убивали и ранили. Какой политики мы, в сущности, придерживались? Стремились ли мы к миру или к войне? Должны ли мы были остановиться или идти вперед? Неужели президент уедет в Америку, оставив этот вопрос совершенно неразрешенным? Что должно было случиться за время его отсутствия? Неужели ничего другого, помимо этого все продолжавшегося бесцельного, неорганизованного кровопролития, впереди не предвиделось вплоть до его возвращения? Без сомнения, на все это должен быть дан какой-нибудь ответ».
Президент, вопреки моим ожиданиям, проявил большую любезность. Он повернулся опять к столу и, опершись локтем на спинку кресла Клемансо, выслушал стоя все, что я имел сказать. А выслушав, просто и откровенно ответил следующее: «Россия представляет собою задачу, решения которой он не знает и на решение которой не претендует в данный момент. На пути всякого политического курса лежали серьезнейшие препятствия, а между тем рано или поздно какой-нибудь курс все же необходимо было взять. Он горячо желал бы оставить Россию вообще, но готов, если бы это оказалось нужным, встретиться с одними большевиками (т. е. без русских националистов) на Принцевых островах. В том же случае, если бы на Принцевых островах не удалось ничего достигнуть, то он готов участвовать в равной доле со всеми другими союзниками в проведении всех тех военных мероприятий, которые они найдут нужным применить для того, чтобы помочь русским войскам, находящимся на поле сражения». Сказав это, президент покинул конференцию.
Для меня было ясно, что какова бы ни была политика союзников по отношению к России и какие бы мероприятия ни были приняты для ее проведения, необходимо было создание какого-нибудь центрального органа для рассмотрения и согласования русского вопроса. К прежним пятидесяти восьми комиссиям можно было без ущерба прибавить пятьдесят девятую, которая ведала бы русскими делами.
На следующий день на специальном заседании на Кэ д'Орсэ[46], на котором разбиралось положение дел в России, я предложил, с одобрения Бальфура, создать специальный союзный совет, который ведал бы русскими делами и состоял бы из политической, экономической и военной секций; этому совету должна была быть предоставлена исполнительная власть в пределах политики, выработанной союзными правительствами. Я предложил также немедленно выяснить, какие имелись в распоряжении средства для военных действий и как их лучше можно было бы координировать.
Я сообщил о прениях, имевших место по этому вопросу, премьер-министру и со своей стороны прибавил:
Мы постоянно заявляли, что русским надлежит самим выбрать себе ту или другую форму правительства, что мы не имеем никакого желания вмешиваться в их внутренние дела и что если в течение военных действий, направленных главным образом против центральных держав, нам придется иметь дело с такими русскими политическими и военными организациями, которые благожелательно относятся к Антанте, то это еще не значит, что мы считаем своей миссией установить или устранить для русского народа ту или иную форму правления.
Этой точки зрения правительство его величества по-прежнему придерживается, и эти принципы положены в основу британской военной политики в России. Недавние события создали обязательства, которые остаются в силе после того, как исчезли причины, вызвавшие их к жизни. Чехословаки – наши союзники, и мы должны делать все, что в наших силах для того, чтобы им помочь. В юго-восточном углу России, в Европе, в Сибири, в Закавказье и Закаспийской области, на территориях, примыкающих к Белому морю и Ледовитому океану, создались и выросли новые антибольшевистские правительства, охраняемые войсками союзников. На нас лежит ответственность за их существование, и мы должны стараться всячески их поддерживать. В какой степени мы можем это исполнить и как будет развиваться в дальнейшем наша политика, в настоящий момент мы сказать не можем. Эта политика будет находиться в зависимости от той политической линии, которую примут державы союзной коалиции, располагающие гораздо большими средствами, чем мы. Нам же ничего другого не остается сейчас делать, как только использовать те армии, которые у нас в России уже имеются; там же, где их нет, помогать оружием и деньгами. Что касается прибалтийских провинций, то мы должны оказывать возможное покровительство пробуждающимся народам этих областей с помощью нашего флота. Такая политика, несомненно, покажется далеко несовершенной тем, кто на месте отражает наступление воинствующего большевизма, но это все, что при существующих в данное время условиях мы можем и что должны стремиться исполнить».
30 ноября нашим представителям в Архангельске и Владивостоке было сообщено, что наше правительство намерено придерживаться в отношении России следующей политики:
«Продолжать занимать Мурманск и Архангельск; продолжать сибирскую экспедицию; попытаться убедить чехов остаться в Западной Сибири; занять (с помощью пяти британских бригад) железнодорожную линию Батум – Баку; оказать генералу Деникину в Новороссийске всякую возможную помощь в смысле снабжения военными материалами; снабдить прибалтийские государства военным снаряжением».Программа эта была весьма обширна. Она охватывала не только уже существовавшие обстоятельства, но прибавляла к ним новые, еще большие, заставляла Англию предпринимать новые шаги интервенции на Кавказе и на юге России. Об этом следует хотя бы вкратце рассказать здесь.
За год перед тем, а именно 23 декабря 1917 г., между Англией и Францией была заключена конвенция, которую выработали Клемансо, Пишон и Фош, с одной стороны, и лорд Мильнер, лорд Роберт Сесиль и представители английских военных кругов, с другой; эта конвенция имела целью установить дальнейшую политику обеих держав на юге России. Конвенция предусматривала оказание помощи генералу Алексееву, находившемуся тогда в Новочеркасске, и географическое разделение сферы действий этих двух держав на всем том протяжении, какое они были в состоянии охватить. Французам предоставлялось развить свои действия на территории, лежащей к северу от Черного моря, направив их «против врагов», т. е. германцев и враждебных русских войск; англичанам – на востоке от Черного моря, против Турции. Таким образом, как это указано в 3-й статье договора, французская зона должна была состоять из Украины и Крыма, а английская – из территорий казаков, Кавказа, Армении, Грузии и Курдистана. На заседании военного кабинета 13 ноября 1918 г. намеченное в конвенции и указанное выше разграничение сфер действия было подтверждено вновь.
В результате британские войска высадились в Батуме и быстро заняли Кавказскую железную дорогу от Черного моря до Каспийского, другими словами, – до Баку. Наши войска встретили здесь дружелюбное отношение со стороны населения, хотя и взволнованного приходом британских войск, но готового их приветствовать. Они заняли полосу в 40 миль по линии железной дороги; по отношению к местным жителям и их неустойчивым правительствам английские войска действовали покровительственно, подобно «старшим братьям», они организовали флотилию судов, которая вскоре обеспечила им превосходство на Каспийском море. Море это больше, чем площадь, занимаемая Британскими островами. Британские войска численностью в 20 тыс. чел. к концу января 1919 г. оказались обладателями одной из самых больших стратегических линий в мире, причем оба фланга были защищены морским могуществом Англии на двух внутренних морях. Как именно намеревалось британское правительство использовать это положение, остается неясным и по сей день. Под этим прикрытием народы Грузии, Армении и Азербайджана должны были пользоваться полной независимостью, и вторжения большевиков в Турцию (в то время вполне покорную), в Курдистан или в Персию были предотвращены. Никаких боев не происходило, и потому потери в людях не было, но удержать нетронутой всю эту защитную линию, как это нам удавалось почти в течение целого года, было все же делом весьма нелегким.
Трагическая судьба ожидала французов в назначенной им для военных действий области. Одним из условий перемирия была немедленная эвакуация Украины немцами. Это казалось в достаточной степени благоразумным с точки зрения всех тех, чьи умы находились под впечатлением борьбы с центральными державами, да и сами германцы охотно этому подчинились, радуясь своему возвращению домой. На деле, однако, это условие перемирия способствовало удалению из южной России единственного сильного, здорового и действенного элемента, служившего опорой самого существования 20–30 млн. Едва только все эти «стальные каски», когда-то возбуждавшие ненависть и страх, поспешно эвакуировали города и деревни южной России, на смену им явились красногвардейцы и, восстановив подонки общества против буржуазии и всех тех, кто дружески относился или к германским завоевателям, или к союзникам, отпраздновали свою власть ужасающей резней и продолжительным ненасытным террором.
В то время как совершались эти печальные события, 20 декабря в Одессе высадились французы в составе двух дивизий при поддержке сильного флота. Десант был усилен двумя греческими дивизиями, присланными Венизелосом по требованию Верховного совета союзников. В результате последовало первое серьезное столкновение победителей с большевиками. Решилось оно не при помощи обычных в таких случаях орудий войны. Местное население было оскорблено вторжением иностранцев, и большевики этим недовольством воспользовались. Их пропаганда, в которой странным образом были объединены элементы патриотизма и коммунизма, быстро распространилась по всей Украине. 6 февраля 1919 г. большевики снова заняли Киев, и население окружающих Киев областей восстало против иностранцев и капиталистов. Сами французские войска были затронуты коммунистической пропагандой, и вскоре возмущение охватило почти весь французский флот. Для чего им нужно еще сражаться теперь, когда война уже кончилась? Почему им не позволяют вернуться домой? Почему им не оказать поддержку русскому движению, которое стремится к всеобщему уравнению и мирному государству, управляемому солдатами, матросами и рабочими? Послушное орудие, действовавшее почти без осечки во всех самых напряженных схватках воюющих друг с другом наций, теперь неожиданно сломилось в руках тех, кто направил его на новое дело. Восстание во французском флоте было подавлено, и его лидеры уже давно находились в тюрьме. Но для правительства в Париже это было неожиданным ударом, который заставил быстро ликвидировать все предприятие. 6 апреля французы эвакуировали Одессу; одновременно были отозваны греческие дивизии, не затронутые этими событиями. В город вошли большевики, и началась их вторичная жестокая месть.
Этот краткий пересказ наиболее выдающихся событий, разумеется, весьма неполон. Те же картины смятения и напряженных боев повторялись с теми или другими изменениями повсюду, где только сталкивались большевистские и антибольшевистские войска. Смена убийств и анархии, грабежей и репрессий, восстаний и подавления бунтов, измен и резни, слабых попыток вмешаться в неслыханные кровопролития – происходила на обширной территории от Белого до Черного моря. Во всей стране никто не знал, что делать, за кем идти. Никакие организации не в силах были противостоять этому всеобщему разложению, жестокость и страх господствовали над стомиллионным русским народом в создавшемся хаосе.
12 января маршал Фош в Верховном военном совете сделал сообщение о русско-польских делах. Он предложил прибавить к условиям перемирия, нуждавшихся тогда в обновлении, еще одно, а именно чтобы железнодорожная линия Данциг – Торн была приведена в порядок германцами и вместе с данцигским портом обслуживала передвижение войск союзников. Он имел в виду создание сильной армии, главным образом из американских войск, которая вместе с польским отрядом и сочувствующими этому русскими военнопленными могла бы оказать защиту Польше и противодействие большевикам. Но американцы вовсе не желали быть использованными для этой цели, какой бы желанной она ни казалась. Не подлежало сомнению, что британские войска для этой цели также предоставлены не будут. В силу этого маршалу пришлось обратиться к менее действительным средствам, а государственным деятелям – искать утешения в пошлости.
Я принял управление военным министерством в качестве государственного секретаря[45] 14 января 1919 г.; я получил в наследство все прежние обязательства; мне приходилось находить выход из создавшегося трагического положения вещей, а равным образом и разрешать все те «домашние» затруднения, о которых говорил в одной из предшествующих глав. До этого момента я не принимал никакого участия в русских делах и не был ответственен за какие-либо принятые нами на себя обязательства. Я во всем согласился со взглядами, высказанными тогда сэром Генри Вильсоном, начальником имперского генерального штаба, и предложенная нами обоими политическая линия, которую, насколько это было в наших силах, мы проводили до конца, имела за собой во всяком случае достоинство простоты. Наши войска быстро таяли. Британский народ никогда не стал бы снабжать людьми или деньгами никакое большое военное предприятие нигде, кроме как на Рейне. Было весьма сомнительно, чтобы солдаты, призванные насильственно в войска для войны с Германией, соглашались сражаться с кем бы то ни было еще при каких бы то ни было обстоятельствах, или даже оставаться сколько-нибудь долгое время для оккупации занятой ими территории. В силу всех этих соображений мы оба с полной солидарностью заявили: «Сокращайте наши обязательства, отберите определенные из них и добивайтесь успехов в отношении тех лишь, которые вы в состоянии выполнить».
Далее мы выяснили необходимость следующих мероприятий: во-первых, покончить немедленно с Батумско-Бакинской авантюрой на Кавказе и вывести наши войска из того опасного и ответственного положения, в котором они очутились; во-вторых, заключить мир с Турцией и притом такой мир, который показал бы Турции, что Англия ее друг; в-третьих, покрыть полностью наши обязательства в области снаряжения и снабжения антибольшевистских войск, пользуясь для этого нашими громадными запасами военного снаряжения, дав белым опытных и знающих офицеров и инструкторов для обучения их собственной армии. Из этого, естественно, вытекало, что мы должны были постараться объединить все лимитрофные государства, враждебные большевикам, в одну военно-дипломатическую систему и добиться, чтобы и другие державы по мере возможности действовали в том же направлении. Такова была политика, которой мы твердо следовали, и таковы были ее пределы.
Одновременно с этой политикой создавалась еще другая, которую защищали весьма влиятельные лица и которая шла вразрез с теми крайне простыми концепциями, которые были изложены выше. Британское правительство еще в декабре 1918 г. запросило державы союзной коалиции, не следовало ли бы сделать России какое-нибудь мирное предложение. И хотя эта идея не нашла никакого сочувствия среди французов, а в Англии слух о ней вызвал возгласы протеста, тем не менее Ллойд-Джордж опять поднял этот вопрос 16 января 1919 г. и предложил, чтобы представители Москвы, а также и тех государств и генералов, с которыми Москва воевала, были приглашены в Париж, «подобно тому как Римская империя приглашала военачальников плативших ей дань государств для того, чтобы они давали отчет в своих действиях».
Президент Вильсон одобрил предложение Ллойд-Джорджа, и 21 января 1919 г. было решено, что приглашения составят американцы. Но место конференции было изменено, и вместо Парижа были избраны Принцевы острова в Мраморном море. В близком с ними соседстве находится другой остров, на который младотурки вывезли всех «бродячих» собак, которые ранее наводняли собою улицы Константинополя. Этим собакам, численностью в несколько десятков тысяч, было предоставлено пожирать друг друга и в конце концов подохнуть с голода. Путешествуя в 1909 г. на яхте одного из своих приятелей и посетив Турцию, я собственными своими глазами видел на скалистом побережья острова целые стаи этих собак. Их кости до сих пор еще белеют на этом негостеприимном острове, и память о них до сих пор еще сохранилась во всей окрестности. Сторонникам большевиков такое место казалось весьма неподходящим для мирной конференции, но их противники находили его вполне приемлемым.
4 февраля большевики ответили на это предложение согласием, которое по своей форме допускало, впрочем, различные толкования. Белые в Сибири и Архангельске, а также Набоков, Сазонов и другие представители антибольшевистских групп с презрением его отвергли. Самая мысль о переговорах с большевиками была совершенно неприемлема для представителей господствующей части общественного мнения как в Великобритании, так и во Франции.
Как раз в этот самый период я впервые принял участие в обсуждении русского вопроса в Париже. Имея в своем непосредственном ведении наши военные обязательства в Архангельске, по отношению к Колчаку и Деникину, я неоднократно побуждал премьер-министра принять по отношению к России определенную политику. В продолжительных и горячих беседах со мною он высказывал обычно свойственные ему терпение и внимание к проявляющему беспокойство товарищу по министерству. В конце концов он предложил мне поехать в Париж и установить самому, что можно было сделать в тех пределах, какие были нами намечены.
Таким образом, в связи с этим поручением 14 февраля я пересек Ла-Манш и вскоре занял место среди «великих мира сего». Я своими глазами увидел теперь ту картину, которую затем так часто описывал – картину «мирной конференции за работой». Председательствовал Клемансо, строгий, суровый, белый, как лунь, в маленькой черной шапочке. Против него – маршал Фош, всегда очень официальный, сдержанный, в сиянии славы и в то же время любезный. По правую и левую руку от них в роскошных креслах заседали представители держав-победительниц. Вокруг – гобелены, зеркала, позолота, яркие огни. Это был единственный раз, когда я имел разговор с президентом Вильсоном в качестве официального лица. Сейчас я расскажу, как было дело.
Конференция продолжалась в тот день очень долго, и было уже позже 7 часов, когда очередь дошла до стоявшего в программе вопроса о России. В этот вечер президент Вильсон в первый раз за все время своего пребывания в Европе уезжал в США, и ему надо было торопиться, чтобы успеть пообедать и попасть на поезд, отходивший в Шербург. Он уже встал с своего места, намереваясь покинуть конференцию, и момент был самый неблагоприятный для того, чтобы начать новый разговор да еще на такую неприятную и трудную тему. Тем не менее, с настойчивостью, вызванной той ответственностью, которую мне приходилось нести по отношению к нашим войскам, находившимся в России, ясно сознавая, какое тяжелое положение создалось, я решительно встал с своего места и обратился к президенту: «Не могли ли бы мы прийти к какому-нибудь определенному решению в вопросе о России? Война фактически продолжалась. Людей убивали и ранили. Какой политики мы, в сущности, придерживались? Стремились ли мы к миру или к войне? Должны ли мы были остановиться или идти вперед? Неужели президент уедет в Америку, оставив этот вопрос совершенно неразрешенным? Что должно было случиться за время его отсутствия? Неужели ничего другого, помимо этого все продолжавшегося бесцельного, неорганизованного кровопролития, впереди не предвиделось вплоть до его возвращения? Без сомнения, на все это должен быть дан какой-нибудь ответ».
Президент, вопреки моим ожиданиям, проявил большую любезность. Он повернулся опять к столу и, опершись локтем на спинку кресла Клемансо, выслушал стоя все, что я имел сказать. А выслушав, просто и откровенно ответил следующее: «Россия представляет собою задачу, решения которой он не знает и на решение которой не претендует в данный момент. На пути всякого политического курса лежали серьезнейшие препятствия, а между тем рано или поздно какой-нибудь курс все же необходимо было взять. Он горячо желал бы оставить Россию вообще, но готов, если бы это оказалось нужным, встретиться с одними большевиками (т. е. без русских националистов) на Принцевых островах. В том же случае, если бы на Принцевых островах не удалось ничего достигнуть, то он готов участвовать в равной доле со всеми другими союзниками в проведении всех тех военных мероприятий, которые они найдут нужным применить для того, чтобы помочь русским войскам, находящимся на поле сражения». Сказав это, президент покинул конференцию.
Для меня было ясно, что какова бы ни была политика союзников по отношению к России и какие бы мероприятия ни были приняты для ее проведения, необходимо было создание какого-нибудь центрального органа для рассмотрения и согласования русского вопроса. К прежним пятидесяти восьми комиссиям можно было без ущерба прибавить пятьдесят девятую, которая ведала бы русскими делами.
На следующий день на специальном заседании на Кэ д'Орсэ[46], на котором разбиралось положение дел в России, я предложил, с одобрения Бальфура, создать специальный союзный совет, который ведал бы русскими делами и состоял бы из политической, экономической и военной секций; этому совету должна была быть предоставлена исполнительная власть в пределах политики, выработанной союзными правительствами. Я предложил также немедленно выяснить, какие имелись в распоряжении средства для военных действий и как их лучше можно было бы координировать.
Я сообщил о прениях, имевших место по этому вопросу, премьер-министру и со своей стороны прибавил:
«В том случае, если бы конференцию на Принцевых островах постигла неудача, Верховному военному совету мог бы быть немедленно предложен полный план военных действий, а также мнения высших военных авторитетов по поводу того, есть ли серьезное основание надеяться на военный успех, действуя в пределах имеющихся в нашем распоряжении средств. На основании этого Верховный военный совет будет в состоянии принять окончательное решение, нужно ли вообще покинуть Россию, или же приводить в исполнение предложенный им план военных действий».Вот те предложения, которые были сделаны по этому вопросу.
ПРОЕКТ СООБЩЕНИЯ ПО РАДИО 15 ФЕВРАЛЯ 1919 г.
Предложение союзных держав о созыве конференции на Принцевых островах было опубликовано более месяца тому назад. Большевики ответили по радио 6 числа текущего месяца, говоря, что они готовы идти навстречу желаниям союзных держав по вопросу об уплате долгов, о предоставлении концессий на разработку лесных и горных богатств, о правах держав Антанты на аннексию тех или других территорий России.
Союзники отвергают предположение, что таковы были их цели интервенции в России. Основным желанием союзников является твердая уверенность, что в России вновь восстановлен мир и организовано правительство согласно воле широких масс русского народа.
Единственно с этой целью и было сделано предложение о созыве конференции на Принцевых островах. Совершенно не существенно, будет ли созвана какая-нибудь конференция и будут ли заседать представители различных воюющих друг с другом русских армий за одним общим столом. Существенно и необходимо только одно: чтобы сейчас же прекратились бои и впредь не возобновлялись. Большевистское правительство, на словах принимая приглашение явиться на Принцевы острова, на деле вместо того, чтобы соблюдать условия перемирия, начало наступление в разных направлениях и в настоящее время ведет атаку на нескольких фронтах. Кроме того, большевики призвали несколько новых категорий солдат и усилили свои военные приготовления.
Поэтому необходимо точно фиксировать срок окончательного ответа на предложение о созыве конференции на Принцевых островах. Если в течение 10 дней, начиная с 15 числа текущего месяца, большевистские армии на всех фронтах не прекратят атаку и не отступят не менее как на 5 миль от передовых позиций противника, то предложение, о котором идет речь, будет считаться не принятым. Если же в течение указанных пяти дней будет получено по беспроволочному телеграфу сообщение от большевистского правительства о том, что его войска в согласии с вышеуказанным прекратили атаку, артиллерийский огонь и отошли на требуемое расстояние от передовых позиций противника, и если это сообщение будет подтверждено донесениями с разных фронтов, то с таким же требованием союзники обратятся к войскам их противников.
Только при этих условиях может состояться конференция на Принцевых островах.
Взгляды Ллойд-Джорджа находят должное отражение в следующей телеграмме:ПРЕДЛОЖЕНИЕ О СОЗДАНИИ КОМИССИИ ДЕРЖАВ СОЮЗНОЙ КОАЛИЦИИ ДЛЯ РАССМОТРЕНИЯ ВОЗМОЖНОСТЕЙ СОЮЗНОЙ ВОЕННОЙ ИНТЕРВЕНЦИИ В РОССИИ
Заранее предвидя возможность отказа со стороны советского правительства принять условия союзников и возможность продолжения с его стороны враждебных действий, предложено создать соответствующий орган для обсуждения вопроса о возможности соединенных военных действий держав союзной коалиции, независимых лимитрофных государств и дружественных союзникам правительств России. Этот новый орган мог иметь форму комиссии, которая включала бы военных представителей американского, британского, французского, итальянского и японского правительств. Эта комиссия среди прочих задач должна была установить путем опроса компетентных представителей России, Финляндии, Эстонии, Польши и других лимитрофных государств, в каких размерах готовы эти государства и правительства оказать военную помощь; в соответствии с этим комиссии надлежало подготовить план наилучшего использования всех этих соединенных военных ресурсов.
Мы полагаем, что существующей уже в Версале организации с некоторыми дополнениями будет вполне достаточно для намеченной цели, но понятно, что в данном случае военные представители комиссии должны быть облечены соответствующими полномочиями от имени начальников штабов соответствующих государств.
Указанный комитет должен по возможности представить свой отчет в течение 10 дней или же в течение того срока, который будет установлен в том ультиматуме, который предполагается послать воюющим правительствам России.
Премьер-министр м-ру Филиппу Керр[47]
16 февраля 1919 г.
«Повидайте Черчиля и скажите ему, что я согласен с текстом каблограммы, которую предположено послать большевикам. Что касается того плана, который предложен им в качестве альтернативы, то я надеюсь, что Черчиль не вовлечет нас ни в какие дорогостоящие операции, которые повлекли бы за собой большие затраты людьми или деньгами. Текст каблограммы, которую он мне прислал, дает известное основание для этого. Из его беседы со мной я понял, что все, что он намеревается предпринять – это послать опытных специалистов-добровольцев, желающих отправиться в Россию и готовых повезти с собой все то снаряжение, какое мы будем в состоянии им предоставить. Равным образом я понял, что наша добровольческая армия от этого не пострадает и что формирование добровольческого отряда будет совершаться не в таком масштабе, чтобы вызвать резкий протест в нашей стране, вовлекая нас в тяжелые расходы и препятствуя росту нашей собственной добровольческой армии.