Страница:
Я надеялся теперь найти хотя бы временное убежище для той массы эмигрантов, которые бежали на юг от мести красных. Казацкие территории на Дону и в Кубани, с их ярко антибольшевистским населением, могли бы образовать целые независимые, автономные области. Если бы это не удалось, оставался Крым. На этом плодородном полуострове собрались остатки разбитой деникинской армии и несколько сотен тысяч гражданских эмигрантов, очутившихся вскоре в самых тяжелых материальных условиях. В течение нескольких месяцев после гибели Деникина защитой Крыма руководил генерал Врангель – новая фигура исключительной энергии и качеств, человек, чересчур поздно занявший место среди белых вождей. Некоторая моральная помощь в виде нескольких пулеметных выстрелов дана была британским флотом, – официально занятым оказанием помощи потерпевшим, – с целью не допустить вторжение большевиков в Крым с моря. Но в июле те болота, которые представляли собою природную защиту, высохли, а военные силы, охранявшие Крым со стороны суши, были разбиты. Крым был взят[52], и началось отчаянное, беспорядочное бегство эмигрантов в Константинополь. Не хватало судов и для половины охваченных паникой масс. Дикий неприятель с ликованием вскоре покончил с их последними отчаявшимися защитниками. Эпидемии оспы и тифа образовали новый союз – союз со штыками и с голодом. Суда, нагруженные обездоленными и зараженными людьми, нередко умирающими и даже мертвыми, – одно за другим прибывали к столице Турции и без того нищей, переполненной и разрушенной. Занавес был опущен во время последнего действия этой ужасной драмы. Британские войска и моряки, английские и американские филантропические общества отдали все, что у них было для помощи эмигрантам, союзные державы отводили свои взоры в сторону и затыкали свои уши. Они многого не хотели знать и, подобно Наполеону при Березине, могли только сказать: «Voulez vous oter mon calme?»[53] Смерть милостива; ее милостью воспользовались многие.
Такова была помощь, которую победители в великой войне могли уделить России.
ГЛАВА XIII
Такова была помощь, которую победители в великой войне могли уделить России.
ГЛАВА XIII
ЧУДО НА ВИСЛЕ
Задачи Польши. – Опасности, угрожающие Польше. – Большевики концентрируют свои силы. – Польское наступление. – Украина. – Вторжение в Польшу. – Переговоры о перемирии. – Смертельные условия. – Варшава. – Чудо. – Решающие результаты. – Итоги. – Потерянные возможности. – Утешение. – Выгоды.
Польша – древнее государство, разорванное на три части Австрией, Пруссией и Россией, освободилось, наконец, от притеснения и вновь составило одно целое после 150 лет неволи и раздела. Двери тюрьмы были сорваны, ее башни и укрепления разрушены величайшим усилием, и на развалинах тюрьмы появился пленник XVIII столетия, столько лет лишенный света и воздуха, с вывернутыми от пыток членами, но одаренный теми же талантами, с тем же гордым сердцем и, по-видимому, все с тем же непрактичным умом, как и раньше. Несчастья не сломили духа Польши. Но научили ли они ее мудрости?
Справедливость требует признать исключительную трудность ее положения. В то время как у Польши еще кружилась голова от сознания вновь полученной свободы, прежде чем она успела приспособиться к окружавшей ее атмосфере современности, на ее долю выпал целый ряд опасностей, волнений и затруднений, с которыми только с величайшим трудом могло бы справиться и более опытное, более прочное правительство. На западе к ней примыкала Германия, трепещущая, ошеломленная, наполовину скованная, но все еще одаренная теми изумительными способностями, которые дали ей возможность почти в полном одиночестве вести упорную войну против всего мира; на востоке – тоже распростертая ниц и смятенная Россия, эта страшная глыба – Россия, не только раненая, но отравленная, зараженная, зачумленная; Россия вооруженных орд, сражавшихся не только с помощью штыков и пушек, но также с помощью мириадов тифозных бацилл, убивавших человеческие тела, и с помощью политических доктрин, разрушавших как здоровье, так и самую душу народа. И среди этих двух содрогавшихся в агонии империй стояла Польша, сравнительно маленькая, сравнительно слабая, совершенно неопытная, неорганизованная, нуждающаяся и в пище, и в оружии, и в деньгах, но в то же время громко на весь мир заявляющая о своих неоспоримых и вновь подтвержденных правах на свободу и независимость. Разумное понимание всех польских затруднений необходимо для того, чтобы отдать себе полный отчет в грозивших ей опасностях.
Намерения тех, кто составляли Версальский договор, заключались в том, чтобы создать из Польши здоровый, жизнеспособный, мощный организм, который мог бы стать необходимой преградой между русским большевизмом – на все время его существования – и всей остальной Европой. Поражение и завоевание Польши, присоединение ее к России уничтожили бы все преграды между Россией и Германией и привели бы их к непосредственному и немедленному соприкосновению. Интересы Франции были бы очень серьезно и даже жизненно затронуты победой большевистских войск над Польшей или успехом большевистской пропаганды в Польше. Французы обязаны себе самим тем тревожным положением, в котором они очутились. Они осмеивали усилия Деникина; они не сделали никакой попытки привести к подлинному соглашению между русскими белыми, с одной стороны, и Польшей и лимитрофами, с другой. Они не захотели взять на себя инициативы, как того требовали их собственные интересы, в вопросе о скорейшем достижении определенной и согласованной деятельности между всеми антибольшевистскими военными силами и державами. Летаргия Франции привела к тому, что и наши вялые усилия оказались бесполезными. Французы все время оставались пассивными и, по-видимому, непонимающими зрителями гибели Деникина и непрерывной концентрации русских армий против Польши. Они не сделали никаких попыток заставить Финляндию, Латвию и Литву бороться общими силами против общей опасности. Больше того: они, как и британцы, поощряли эти государства к заключению мира, – не общего, а сепаратного мира, оставив Польшу фактически одинокой в войне с большевиками. Об этой новой серии опасностей 21 мая 1920 г. я говорил следующее:
Для голодающих областей центральной Европы ничего не могло быть более благоприятного, как создание мирной Украины на таких основаниях, которые давали бы возможность завести с этой страной экономические и торговые сношения. Именно на Украине, а не в других умирающих от голода областях России, обреченных под большевистским управлением на полную нищету, могла бы Европа рассчитывать получить требуемые запасы продовольствия.
Эти события поразили Верховный совет. Французы увидели в них угрозу всем результатам великой войны в восточной Европе. 4 августа Ллойд-Джордж предупредил Каменева и Красина, что «если советская армия будет двигаться дальше, то разрыв с союзниками неизбежен».
В эту знаменательную годовщину[55] собрался комитет министров для обсуждения этих важных событий; я вернулся мыслью к тем шести годам мировой бойни и ужасов, которые достались на нашу долю. Неужели же никогда не будет этому конца? Неужели одержанная полная победа не представляла собою достаточной гарантии для справедливого мира? Из неизвестного будущего, казалось, двигались бесчисленные новые опасности… И вот опять наступило 4 августа, и на этот раз мы были совершенно бессильны. Общественное мнение в Англии и во Франции находилось в полной прострации. Всякая военная интервенция была невозможна. Ничего не оставалось, кроме слов и бессильных жестов.
Красные армии катились все дальше и дальше по территории Польши. Там, где еще так недавно был польский фронт, теперь в каждом городе и в каждой деревне создавались коммунистические ячейки и различные организации, готовые шумно приветствовать завоевателей и провозглашать новую советскую республику. Казалось, что Польша освободилась от своей полуторавековой неволи у трех военных империй только для того, чтобы оказаться под ярмом коммунизма. Над этим новым, так недавно освобожденным государством нависла гибель. 13 августа красные войска уже стояли под стенами Варшавы, а внутри города росла красная пропаганда. Где же остановится, наконец, социальное разложение?
Тем временем лихорадочные усилия поляков и союзников добиться перемирия, а затем и мира продолжались. Все их предложения принимались большевиками с притворной готовностью начать переговоры, а вслед за этим начинался ряд проволочек, связанных с выбором подходящего для этих переговоров пункта. В конце концов был избран Минск. 10-го Каменев представил Ллойд-Джорджу проект русских мирных условий, предусматривавший приведение Польши в совершенно беззащитное состояние, но в то же время предлагавший ей довольно разумные границы. Между прочим, он упомянул о некоторых дополнительных статьях предположенного мира. Британская рабочая партия развила сильную агитацию против какой бы то ни было британской помощи Польше, и под влиянием и руководством коммунистов в некоторых частях Великобритании были организованы Советы действия. Но в британском обществе абсолютно отсутствовало всякое представление о тех бедах, какие влекло за собою падение Польши, и в силу этого под давлением общественного мнения Ллойд-Джордж был вынужден уведомить польское правительство, что, так как русские условия не посягают на этнографические границы Польши как на границы независимого государства, то в том случае, если они будут отвергнуты, британское правительство не сможет предпринять ничего против Советской России. Французы же смотрели на дело совершенно иначе и, разойдясь по этому вопросу с британцами, заявили польскому правительству, что русские условия «абсолютно неприемлемы». При таких-то обстоятельствах поляки продолжали собирать силы для защиты Варшавы и одновременно старались начать переговоры о перемирии в Минске. Большевики двигались к Варшаве и затягивали переговоры.
Только 17 августа минская конференция, наконец, собралась. Советские представители на основании инструкций, данных им за несколько дней перед тем, предъявили свои условия. Они признавали независимость Польской республики. Они не требовали от Польши никакой контрибуции. Они соглашались с тем, чтобы польская граница была проведена в согласии с нотой лорда Керзона от 11 июля. Ничего не могло быть более благоразумного. Но на ряду с этим статья 4-я гласила: «Польская армия должна быть сокращена до 50 тыс. чел. Для поддержания порядка в городе должна быть организована милиция из рабочих». Статья 7-я: «Производство оружия и военного материала в Польше воспрещается». Статья 12-я: «Польша берет на себя предоставление земли семьям ее граждан, убитых, раненых или сделавшихся нетрудоспособными за время войны». Таким образом, все эти красиво звучавшие слова о независимости, границах и вознаграждении скрывали намерение Советов провести в разоруженной Польше большевистскую революцию. Их цель, скрытая разве только от наивных дурачков, была понятна каждому коммунисту и врагу коммунизма во всем мире. Учреждение гражданской милиции из рабочих, в связи с предоставлением земли семьям польских граждан, убитых и раненых на войне, означало создание красной гвардии во главе с коммунистами для проведения национализации земли. Так подготовлялся тот пожар, от вспышки которого польская нация должна была стать коммунистическим дополнением советской державы.
И вдруг произошла внезапная, таинственная, решающая метаморфоза! Она произвела такое же впечатление, какое шесть лет назад произвела битва на Марне. Опять, как и тогда, двигались вперед и вперед восторженные, казавшиеся непобедимыми армии. Опять, как и тогда, без всякой видимой причины эти армии вдруг останавливаются, испытывают колебание, приходят в замешательство и начинают отступать, повинуясь давлению какой-то непонятной силы, такой же неутомимой, как и та, которая толкала их вперед. Варшава, подобно Парижу, была спасена! Весы судьбы склонились на ее сторону. Подобно Франции, Польше не суждено было погибнуть, – она должна была жить. Свобода и слава Европы не должны были пасть под ударами кайзеризма или коммунизма. 13 августа началось сражение под Варшавой при Радзимине, отстоявшем менее чем в 15 милях от города, а 4 дня спустя большевистские армии в полном расстройстве бежали, оставив в руках поляков 70 тыс. пленных[56]. Чудо на Висле, только с некоторыми изменениями, было повторением чуда на Марне.
Что же случилось? Как это было достигнуто? Объяснение, конечно, есть. Среди сподвижников маршала Фоша был солдат, обладавший исключительными способностями военного гения. Вейган прибыл в Варшаву. Франции нечего было больше прислать на помощь Польше, кроме одного человека, и этого оказалось достаточным. Благодаря влиянию и авторитету лорда д'Абернона, английского посла в Берлине, посланного в Варшаву во главе союзной миссии[57], Вейгану был предоставлен полный контроль над военными действиями. Он перегруппировал отступавшие польские армии и превратил отступление в согласованное контрнаступление. Дух Польши, который не могли погасить угнетатели в продолжение нескольких поколений, вспыхнул в этом предельном усилии последней борьбы за национальное существование. Большевики, неспособные выдержать и побороть такое решительное сопротивление, немедленно поддались этой новой волевой силе. Не было почти никаких сражений. Крикливый, но бессильный террор, с такой уверенностью шествовавший зажигать революцию на Западе, отступил с необычайной быстротой за польские границы, в то время как польские крестьяне, побуждаемые горячим воззванием Пилсудского вооружиться косами и дубинами и гнать неприятеля за пределы страны, добивали отсталых.
Есть и другая версия «чуда на Висле». Некоторые объясняют это заранее обдуманным планом польского генерального штаба, поддерживаемого суровым маршалом-президентом Пилсудским. Он сознательно отводил войска к Варшаве, подобно Жоффру перед Марной, делая это до тех пор, пока на назрел момент для решительной контратаки. Он дал завоевателям сильно вытянуть свои войска, удалиться от своих резервов, создать себе неправильное представление о несуществующей в действительности слабости польской обороны и затем бросил на них свои армии с уверенностью и мощью Галлиени[58]. Польский штаб был бы рад, что этот исключительно удачный военный маневр произошел на глазах такого компетентного в военном деле человека, каким был генерал Вейган.
Польша – древнее государство, разорванное на три части Австрией, Пруссией и Россией, освободилось, наконец, от притеснения и вновь составило одно целое после 150 лет неволи и раздела. Двери тюрьмы были сорваны, ее башни и укрепления разрушены величайшим усилием, и на развалинах тюрьмы появился пленник XVIII столетия, столько лет лишенный света и воздуха, с вывернутыми от пыток членами, но одаренный теми же талантами, с тем же гордым сердцем и, по-видимому, все с тем же непрактичным умом, как и раньше. Несчастья не сломили духа Польши. Но научили ли они ее мудрости?
Справедливость требует признать исключительную трудность ее положения. В то время как у Польши еще кружилась голова от сознания вновь полученной свободы, прежде чем она успела приспособиться к окружавшей ее атмосфере современности, на ее долю выпал целый ряд опасностей, волнений и затруднений, с которыми только с величайшим трудом могло бы справиться и более опытное, более прочное правительство. На западе к ней примыкала Германия, трепещущая, ошеломленная, наполовину скованная, но все еще одаренная теми изумительными способностями, которые дали ей возможность почти в полном одиночестве вести упорную войну против всего мира; на востоке – тоже распростертая ниц и смятенная Россия, эта страшная глыба – Россия, не только раненая, но отравленная, зараженная, зачумленная; Россия вооруженных орд, сражавшихся не только с помощью штыков и пушек, но также с помощью мириадов тифозных бацилл, убивавших человеческие тела, и с помощью политических доктрин, разрушавших как здоровье, так и самую душу народа. И среди этих двух содрогавшихся в агонии империй стояла Польша, сравнительно маленькая, сравнительно слабая, совершенно неопытная, неорганизованная, нуждающаяся и в пище, и в оружии, и в деньгах, но в то же время громко на весь мир заявляющая о своих неоспоримых и вновь подтвержденных правах на свободу и независимость. Разумное понимание всех польских затруднений необходимо для того, чтобы отдать себе полный отчет в грозивших ей опасностях.
Намерения тех, кто составляли Версальский договор, заключались в том, чтобы создать из Польши здоровый, жизнеспособный, мощный организм, который мог бы стать необходимой преградой между русским большевизмом – на все время его существования – и всей остальной Европой. Поражение и завоевание Польши, присоединение ее к России уничтожили бы все преграды между Россией и Германией и привели бы их к непосредственному и немедленному соприкосновению. Интересы Франции были бы очень серьезно и даже жизненно затронуты победой большевистских войск над Польшей или успехом большевистской пропаганды в Польше. Французы обязаны себе самим тем тревожным положением, в котором они очутились. Они осмеивали усилия Деникина; они не сделали никакой попытки привести к подлинному соглашению между русскими белыми, с одной стороны, и Польшей и лимитрофами, с другой. Они не захотели взять на себя инициативы, как того требовали их собственные интересы, в вопросе о скорейшем достижении определенной и согласованной деятельности между всеми антибольшевистскими военными силами и державами. Летаргия Франции привела к тому, что и наши вялые усилия оказались бесполезными. Французы все время оставались пассивными и, по-видимому, непонимающими зрителями гибели Деникина и непрерывной концентрации русских армий против Польши. Они не сделали никаких попыток заставить Финляндию, Латвию и Литву бороться общими силами против общей опасности. Больше того: они, как и британцы, поощряли эти государства к заключению мира, – не общего, а сепаратного мира, оставив Польшу фактически одинокой в войне с большевиками. Об этой новой серии опасностей 21 мая 1920 г. я говорил следующее:
«Трудное положение Польши, имеющей дело с таким правительством, как советское правительство России, должно быть полностью учтено. Такие же трудности выпадали на долю всех тех стран, которые находились в прямом контакте с большевистской Россией. Ни в одном случае они не могли добиться более или менее удовлетворительного мира с этой страной. Большевики не только ведут военные операции, но, одновременно или попеременно, пользуются всеми возможными средствами пропаганды на территории своих соседей с целью вызвать возмущение среди солдат против офицеров; поднять бедных против буржуазии; рабочих – против работодателей, крестьян – против землевладельцев; парализовать страну всеобщей забастовкой и вообще разрушить всякий существующий порядок и демократический строй. Таким образом, то состояние, какое называется „миром“, другими словами – прекращением борьбы с помощью огнестрельных оружий, – в данном случае означает только, что война все еще продолжается, но лишь в иной, более опасной форме, и что вместо того, чтобы подвергаться нападению вооруженных неприятельских сил с фронта, в страну вводится яд изнутри и делается попытка взорвать все ее демократические учреждения. Для такого государства, как Польша, которая недавно возникла, которая изо всех сил старается твердо стать на ноги после целого столетия чужеземного гнета, – для страны, финансы которой расстроены, а материальные ресурсы уменьшились вследствие войны, эта вторая форма нападения особенно опасна.Генерал Деникин, конечно, одинаково враждебно относился и к сильной Польше, и к независимой Украине, так как он всегда оставался верен идее единой неделимой России, – такой, какою она была в довоенное время, хотя он готов был признать Польшу в границах, установленных переговорами и одобренных учредительным собранием. С исчезновением Деникина со сцены военных действий украинцы под начальством Петлюры прогнали большевиков со значительной части Украины и в настоящее время пытаются создать независимое государство. Одновременно с польско-украинским наступлением в разных местах Украины произошел ряд восстаний против большевистской власти, и украинцы с восторгом встречали своих победителей. Между прочим, одна украино-галицийская дивизия, завербованная большевиками в Красную армию, сложила свое оружие и отказалась сражаться против польско-украинских сил.[54]
Большевики однако, громко заявляя о том, что они желают мира, начиная с конца прошлого года, деятельно готовятся к наступлению на польский фронт. В дополнение к подкреплениям, которые большевики непрерывно посылают на польский фронт, получены и другие указания на неминуемую атаку со стороны большевиков. Приблизительное число солдат на западном фронте в январе 1920 г. составляло 81.200 чел.; в начале марта – это число увеличилось до 99.200 чел., а в середине апреля до 133.600 чел. Эти цифры относятся к числу ружей и сабель, иначе говоря, таковы эффективные боевые силы. Гибель Деникина освободила большое количество войска, ранее занятого на юге. Лидеры большевиков не раз заявляли, что они поступят с Польшей так же, как они поступили с Деникиным и Колчаком, и в Польше в течение зимы высказывались серьезные опасения о судьбе их родины в том случае, если она подвергнется такому нападению.
Нет сомнения, большевики надеялись, что они с помощью пропаганды и подкреплений на фронте смогут одержать победу над польскими войсками и свергнуть польское правительство, что, конечно, создало бы исключительно трудное положение. Германские реакционеры без сомнения торжествовали бы, видя гибель Польши от руки большевиков, так как они хорошо понимали, что сильная Польша, стоящая между Россией и Германией, мешает осуществлению всех их планов восстановления германского империализма и реванша.
Около двух месяцев тому назад (5 марта) большевики начали наступление, причем главная их атака была сосредоточена на участке между Припятью и Днестром, на фронте протяжением в 250 миль. Вскоре стало ясным, что польская армия – как ни была она плохо оборудована и плохо одета – была, тем не менее, проникнута сильным патриотическим духом, и большевистские атаки не приводили ни к какому реальному результату, несмотря на то, что эти атаки непрерывно возобновлялись в течение всей второй половины месяца. Тогда большевики поставили на очередь вопрос о мирных переговорах и предложили польскому правительству указать для этого время и место.
Поляки выбрали Борисов – пункт, находившийся поблизости от линии фронта, и назначили 10 апреля как день, наиболее для них подходящий, в то же время выразив готовность отдать приказ о прекращении военных действий на этом участке фронта. Они также гарантировали, что их армия не предпримет наступления в течение переговоров. Но большевики отвергли польское предложение и потребовали прекращения военных действий на всем фронте; вести же переговоры предлагали в каком-нибудь городе внутри Польши, или в каком-нибудь другом нейтральном или союзном государстве.
Тем временем большевистские войска на польском фронте получали новые подкрепления и все говорило за то, что они не замедлят перейти в наступление. В силу этого поляки, естественно, пришли к тому заключению, что советское правительство нарочно затягивало переговоры для того, чтобы иметь возможность энергично вести пропаганду среди польских войск и населения, готовясь в то же время к новому наступлению.
Польское правительство во главе с маршалом Пилсудским, бывшим революционером, боровшимся против царского режима, прекрасно, конечно, понимало положение России и прекрасно умело успокоить население той части России, которой временно управляли поляки. Желание польского правительства заключалось, по-видимому, в том, чтобы создать своего рода буферное государство между собою и большевистской Россией, хотя бы в пределах части фронта; таким буферным государством могла быть независимая Украина.
Польское министерство иностранных дел 27 апреля издало коммюнике о том, что Польша подтверждает права Украины на независимость и признает правительство Петлюры. В тот же день маршал Пилсудский выпустил декларацию, в которой заявлял, что польская армия будет действовать совместно с украинскими военными силами и останется на украинской территории только на то время, какое потребуется для организации украинского правительства; когда это правительство будет создано, польская армия будет отозвана.
Петлюра в тот же день опубликовал декларацию, в которой он призывал украинский народ сделать все, что было в его силах для того, чтобы облегчить польским и украинским войскам их военные операции».
Для голодающих областей центральной Европы ничего не могло быть более благоприятного, как создание мирной Украины на таких основаниях, которые давали бы возможность завести с этой страной экономические и торговые сношения. Именно на Украине, а не в других умирающих от голода областях России, обреченных под большевистским управлением на полную нищету, могла бы Европа рассчитывать получить требуемые запасы продовольствия.
«Нельзя еще сказать, конечно, что из всего этого получится. Большевики, без сомнения, сделают все усилия для победы над поляками, и, без сомнения, им будет оказана реакционной Германией всякая помощь, какая только может быть дана неофициально. Украинцам будет очень трудно учредить порядок в их собственной стране. Но если правительству Петлюры удастся образовать и поддерживать независимость и государственный строй в согласии с требованиями цивилизации, удастся освободить для вывоза хлеб с помощью сильной Польши – будет вполне возможным в течение ближайшего лета достигнуть удовлетворительных условий мира на Востоке. В том же случае, если Польша подпадет под власть большевиков и они снова займут Украину, то анархия и связанное с нею уменьшение производительных сил, обычно сопровождающие утверждение большевизма в стране, помешают вывозу зерна из Украины, и, таким образом, поражение Польши немедленно отразится на самых жизненных интересах Польши и в меньшей степени на интересах Великобритании. Помимо этого, такое положение вещей вызовет ускоренное восстановление довоенного империализма, к которому так стремятся реакционные элементы в Германии».26 июня, после того как поляки были вынуждены эвакуировать Киев, а наступление большевиков на Польшу стало явно неизбежным фактом, я писал:
«Достаточно ли мы дальнозорки и думаем ли мы о том, что будет в том случае, если поляки потерпят поражение, а большевистские войска займут Польшу, или если польское правительство будет низвергнуто благодаря большевистской пропаганде? Неужели британское правительство может остаться безразличным к этому? В случае падения Польши – как отразится это событие на Германии? Ясно, что не будет никакой возможности разоружить Германию, если ее восточные границы будут соприкасаться с большевистскими территориями. Во всяком случае мы должны заранее выяснить, какой политики мы должны держаться при этих обстоятельствах».30 июня положение сделалось до такой степени угрожающим, что в Польше был сформирован Совет национальной обороны, облеченный властью решать все вопросы войны и мира, и польский премьер заявил в парламенте, что вся нация находится в опасности; на всех лежит огромная ответственность. В начале июля на северном участке польского фронта началось главное наступление большевистских войск. 4 июля они перешли Березину и 5-го взяли Ковно. 6 июля польское правительство послало Верховному совету, заседавшему тогда в Спа, ноту, в которой оно просило помощи в создавшемся отчаянном положении. Польша соглашалась принять все условия мира, основанного на принципе самоопределения народов, живших в областях между Польшей и Россией, и предупреждала союзников о тех последствиях, какие грозили им в том случае, если польская армия будет побеждена советскими войсками. 14 июля большевики заняли Вильно. 17-го Чичерин отказался допустить вмешательство британского правительства в переговоры с поляками. 19-го до нас дошли вести, что «между Варшавой и большевиками не было ничего, кроме беспорядочной толпы, и что если советские войска будут двигаться тем же темпом, каким они шли до сих пор, то через 10 дней они уже очутятся под самой Варшавой». 23 июля поляки просили о перемирии.
Эти события поразили Верховный совет. Французы увидели в них угрозу всем результатам великой войны в восточной Европе. 4 августа Ллойд-Джордж предупредил Каменева и Красина, что «если советская армия будет двигаться дальше, то разрыв с союзниками неизбежен».
В эту знаменательную годовщину[55] собрался комитет министров для обсуждения этих важных событий; я вернулся мыслью к тем шести годам мировой бойни и ужасов, которые достались на нашу долю. Неужели же никогда не будет этому конца? Неужели одержанная полная победа не представляла собою достаточной гарантии для справедливого мира? Из неизвестного будущего, казалось, двигались бесчисленные новые опасности… И вот опять наступило 4 августа, и на этот раз мы были совершенно бессильны. Общественное мнение в Англии и во Франции находилось в полной прострации. Всякая военная интервенция была невозможна. Ничего не оставалось, кроме слов и бессильных жестов.
Красные армии катились все дальше и дальше по территории Польши. Там, где еще так недавно был польский фронт, теперь в каждом городе и в каждой деревне создавались коммунистические ячейки и различные организации, готовые шумно приветствовать завоевателей и провозглашать новую советскую республику. Казалось, что Польша освободилась от своей полуторавековой неволи у трех военных империй только для того, чтобы оказаться под ярмом коммунизма. Над этим новым, так недавно освобожденным государством нависла гибель. 13 августа красные войска уже стояли под стенами Варшавы, а внутри города росла красная пропаганда. Где же остановится, наконец, социальное разложение?
Тем временем лихорадочные усилия поляков и союзников добиться перемирия, а затем и мира продолжались. Все их предложения принимались большевиками с притворной готовностью начать переговоры, а вслед за этим начинался ряд проволочек, связанных с выбором подходящего для этих переговоров пункта. В конце концов был избран Минск. 10-го Каменев представил Ллойд-Джорджу проект русских мирных условий, предусматривавший приведение Польши в совершенно беззащитное состояние, но в то же время предлагавший ей довольно разумные границы. Между прочим, он упомянул о некоторых дополнительных статьях предположенного мира. Британская рабочая партия развила сильную агитацию против какой бы то ни было британской помощи Польше, и под влиянием и руководством коммунистов в некоторых частях Великобритании были организованы Советы действия. Но в британском обществе абсолютно отсутствовало всякое представление о тех бедах, какие влекло за собою падение Польши, и в силу этого под давлением общественного мнения Ллойд-Джордж был вынужден уведомить польское правительство, что, так как русские условия не посягают на этнографические границы Польши как на границы независимого государства, то в том случае, если они будут отвергнуты, британское правительство не сможет предпринять ничего против Советской России. Французы же смотрели на дело совершенно иначе и, разойдясь по этому вопросу с британцами, заявили польскому правительству, что русские условия «абсолютно неприемлемы». При таких-то обстоятельствах поляки продолжали собирать силы для защиты Варшавы и одновременно старались начать переговоры о перемирии в Минске. Большевики двигались к Варшаве и затягивали переговоры.
Только 17 августа минская конференция, наконец, собралась. Советские представители на основании инструкций, данных им за несколько дней перед тем, предъявили свои условия. Они признавали независимость Польской республики. Они не требовали от Польши никакой контрибуции. Они соглашались с тем, чтобы польская граница была проведена в согласии с нотой лорда Керзона от 11 июля. Ничего не могло быть более благоразумного. Но на ряду с этим статья 4-я гласила: «Польская армия должна быть сокращена до 50 тыс. чел. Для поддержания порядка в городе должна быть организована милиция из рабочих». Статья 7-я: «Производство оружия и военного материала в Польше воспрещается». Статья 12-я: «Польша берет на себя предоставление земли семьям ее граждан, убитых, раненых или сделавшихся нетрудоспособными за время войны». Таким образом, все эти красиво звучавшие слова о независимости, границах и вознаграждении скрывали намерение Советов провести в разоруженной Польше большевистскую революцию. Их цель, скрытая разве только от наивных дурачков, была понятна каждому коммунисту и врагу коммунизма во всем мире. Учреждение гражданской милиции из рабочих, в связи с предоставлением земли семьям польских граждан, убитых и раненых на войне, означало создание красной гвардии во главе с коммунистами для проведения национализации земли. Так подготовлялся тот пожар, от вспышки которого польская нация должна была стать коммунистическим дополнением советской державы.
И вдруг произошла внезапная, таинственная, решающая метаморфоза! Она произвела такое же впечатление, какое шесть лет назад произвела битва на Марне. Опять, как и тогда, двигались вперед и вперед восторженные, казавшиеся непобедимыми армии. Опять, как и тогда, без всякой видимой причины эти армии вдруг останавливаются, испытывают колебание, приходят в замешательство и начинают отступать, повинуясь давлению какой-то непонятной силы, такой же неутомимой, как и та, которая толкала их вперед. Варшава, подобно Парижу, была спасена! Весы судьбы склонились на ее сторону. Подобно Франции, Польше не суждено было погибнуть, – она должна была жить. Свобода и слава Европы не должны были пасть под ударами кайзеризма или коммунизма. 13 августа началось сражение под Варшавой при Радзимине, отстоявшем менее чем в 15 милях от города, а 4 дня спустя большевистские армии в полном расстройстве бежали, оставив в руках поляков 70 тыс. пленных[56]. Чудо на Висле, только с некоторыми изменениями, было повторением чуда на Марне.
Что же случилось? Как это было достигнуто? Объяснение, конечно, есть. Среди сподвижников маршала Фоша был солдат, обладавший исключительными способностями военного гения. Вейган прибыл в Варшаву. Франции нечего было больше прислать на помощь Польше, кроме одного человека, и этого оказалось достаточным. Благодаря влиянию и авторитету лорда д'Абернона, английского посла в Берлине, посланного в Варшаву во главе союзной миссии[57], Вейгану был предоставлен полный контроль над военными действиями. Он перегруппировал отступавшие польские армии и превратил отступление в согласованное контрнаступление. Дух Польши, который не могли погасить угнетатели в продолжение нескольких поколений, вспыхнул в этом предельном усилии последней борьбы за национальное существование. Большевики, неспособные выдержать и побороть такое решительное сопротивление, немедленно поддались этой новой волевой силе. Не было почти никаких сражений. Крикливый, но бессильный террор, с такой уверенностью шествовавший зажигать революцию на Западе, отступил с необычайной быстротой за польские границы, в то время как польские крестьяне, побуждаемые горячим воззванием Пилсудского вооружиться косами и дубинами и гнать неприятеля за пределы страны, добивали отсталых.
Есть и другая версия «чуда на Висле». Некоторые объясняют это заранее обдуманным планом польского генерального штаба, поддерживаемого суровым маршалом-президентом Пилсудским. Он сознательно отводил войска к Варшаве, подобно Жоффру перед Марной, делая это до тех пор, пока на назрел момент для решительной контратаки. Он дал завоевателям сильно вытянуть свои войска, удалиться от своих резервов, создать себе неправильное представление о несуществующей в действительности слабости польской обороны и затем бросил на них свои армии с уверенностью и мощью Галлиени[58]. Польский штаб был бы рад, что этот исключительно удачный военный маневр произошел на глазах такого компетентного в военном деле человека, каким был генерал Вейган.