Страница:
Я до сих пор не понимаю, каким образом собравшиеся в Париже выдающиеся политические люди – Вильсон, Ллойд-Джордж, Клемансо и Венизелос, – люди, мудрость, осторожность и способность которых подняли их столь высоко над всеми их коллегами, могли решиться на столь необдуманный и фатальный шаг. Многих, пожалуй, изумит то большое значение, которое я придаю вторжению греков в Смирну, совершенному по требованию союзников.
Значение смирнского эпизода некоторое время не было понято широкой публикой. Было так много тем для разговора, предстояло сделать столько интересных и важных вещей, описать так много жестоких и тяжелых инцидентов и нарисовать так много высоких идеалов, что посылка каких-то двух греческих дивизий в Смирну и расстрел нескольких сот турок во время десанта не оказали никакого впечатления на общественное мнение в главных союзнических странах. Пятьсот исключительно талантливых корреспондентов и писателей, обивавших пороги конференции, настукивали свои восемьдесят тысяч слов в ночь, и во всех руководящих газетах, располагавших огромным тиражом, никогда не было недостатка в сенсационных заголовках. Конечно среди этих заголовков нашел себе место и такой: «Греческие дивизии высаживаются в Смирне. Турецкое сопротивление сломлено». На следующий день появилась какая-либо другая сенсация, ибо ведь каждый день нужно было что-нибудь печатать крупными буквами. Ни газеты, ни читателей в этом винить не приходится. И издатели, и читатели были пресыщены сенсацией, и широкая публика, хотя и читавшая газеты, думала главным образом о восстановлении своих семейных очагов и о своих коммерческих делах. Ей с полным правом можно было разрешить «отпуск по неотложному личному делу». Мы должны теперь изложить несколько событий в хронологическом порядке. Младотурецкие лидеры, владычествовавшие над Турцией от революции 1910 г. до конца великой войны, рассеялись по всем странам и находились в изгнании. Энвер после рискованных приключений и военных подвигов в Туркестане погиб на поле сражения. Талаат был застрелен в Берлине армянином, совершившим этот акт в отмщение насилия над его соплеменниками. Джавид в 1926 г. был казнен победоносным Мустафой Кемалем и взошел на эшафот, повторяя строчки старинной турецкой поэмы.
Теперь в турецкой политике появляется новая фигура, действовавшая недолго, но оставившая по себе следы. Ферид-паша вступил в должность 4 марта 1919 г. и, действуя в тесном союзе с султаном, проявлял большую уступчивость. В Константинополе его окружали военные суда и штыки союзников. В горах Малой Азии укрывались остатки комитета «единения и прогресса», лишившегося всех своих лидеров. Это были мрачно настроенные люди и почти готовые на восстание. Фериду с трудом удавалось лавировать между этими двумя лагерями, с обеих сторон оказывавшими на него давление. Он кланялся и извинялся перед союзниками и в то же самое время поддерживал дружеские сношения с националистами. В виде протеста против оккупации Смирны он подал в отставку, но опять вступил в должность в тот же самый день. 7 июня во главе мирной делегации он прибыл в Париж, чтобы ходатайствовать о более снисходительном отношении к Турции. Конференция дала ему уничтожающий ответ. 1 июля он назначил Мустафу Кемаля генеральным инспектором в северной части Малой Азии. В августе и сентябре Мустафа Кемаль созвал в Эрзеруме и Сивасе съезды делегатов восточных областей. 11 сентября Сивасский конгресс опубликовал манифест относительно турецких прав, превратившийся впоследствии в «национальный договор» или торжественную конституционную хартию новой Турции. В конце сентября власть Константинополя не шла дальше берегов Босфора и Мраморного моря. Даже Брусса, находившаяся всего в одном часе железнодорожного пути по побережью Мраморного моря, в октябре перешла под власть ангорского правительства. Ферид снова подал в отставку и уступил место правительству, не знавшему, на чью сторону ему стать, – на сторону ли султана, находившегося в руках союзников, или на сторону Мустафа Кемаля и его «национального договора».
Тем временем наши армии быстро таяли. В январе 1919 г. военное министерство имело еще в своем распоряжении почти 3 млн. чел. Все эти войска находились на территориях иностранных государств. В марте от 3 млн. осталось 2 млн., да и эти быстро демобилизовались К середине лета 1919 г. у нас не было почти никаких войск, если не считать отрядов, посланных на Рейн. Войска, взятые на основании закона о воинской повинности, должны были быть посланы на родину. Новая постоянная армия находилась еще в процессе созидания, а добровольцы для постоянной военной службы набирались весьма медленно. Через год после перемирия вместо дивизий в 15–20 тыс. чел., снаряженных до последних деталей, у нас остались батальоны в 500—600 чел. Это быстрое сокращение нашей военной силы производило тем более странное впечатление, что как раз в это время угрожающие нам опасности и проявляемая к нам враждебность почти повсюду увеличивались. В декабре 1919 г. я разослал кабинету меморандум генерального штаба, сообщавший о быстром уменьшении наших военных сил и подчеркивавший несоответствие между нашей политикой и нашими реальными силами.
В этих соблазнительных иллюзиях прошел 1919 г. Медленно, нерегулярно, тщательно, в обстановке постоянных споров и исчерпывающих дискуссий, подготовлялась в Париже новая карта Среднего Востока и разрабатывался проект мирного договора с Турцией. Правительствам приходилось решать целый ряд крайне острых вопросов. В декабре 1919 г. и в январе 1920 г. британский кабинет с большим вниманием обсуждал вопрос о том, можно ли оставить султана в Константинополе на положении калифа, обставив этот пост бесчисленными ограничениями, или же следует выгнать турок из Европы «со всеми их пожитками»[73]. Второй вопрос заключался в том, следует или не следует превратить мечеть св. Софии в христианскую церковь. Во время этих дискуссий лорд Керзон, заведовавший министерством иностранных дел, вовсю сражался с Эдвином Монтегю, которого поддерживало общественное мнение Индии, симпатии магометанского мира, туркофильские склонности консервативной партии и объемистые меморандумы министерства по делам Индии.
Борьба велась чрезвычайно энергично. По мнению Монтэгю, изгнание турок и калифа из Константинополя, с согласия или хотя бы при попустительстве Англии, окончательно должно было подорвать и без того уже колеблющуюся лояльность тех двухсот или трехсот народов и религиозных сект, которые населяют Индийский полуостров. Наоборот, лорд Керзон утверждал, что они не обратят на это никакого внимания. Некоторые одобрят это, большинство же останется безразличным, а что касается магометан, единственно заинтересованных в этом вопросе, то ведь они, нисколько не смущаясь, храбро и стойко сражались на различных театрах войны с армиями этого самого калифа. По вопросу о св. Софии, Монтегю утверждал, что это здание в течение 459 лет было чрезвычайно почитаемой магометанской мечетью. Этот довод производил на нас немалое впечатление, пока лорд Керзон не возражал, что ведь это же самое здание в течение 915 лет было христианским храмом. Доводы почти уравновешивались; в новое время право давности было на стороне магометан, но зато перед тем христиане владели храмом в течение вдвое большего срока. Это был один из тех вопросов, которые могли без конца дебатироваться университетскими учеными любой страны.
По вопросу о Константинополе Ллойд-Джордж был полностью солидарен с лордом Керзоном. Мало того, он даже проявлял здесь главную инициативу. Но военное министерство, представленное фельдмаршалом Вильсоном и мною, заявляло, что у нас нет солдат, а без солдат мы не можем выгнать турок из Константинополя. Вместе с министерством по делам Индии мы настаивали на заключении мира с Турцией, – мира настоящего, окончательного, а главное – быстрого. Нам было достаточно, чтобы проход через Дарданеллы был свободен для судов всех наций, включая и военные суда. Это повлекло бы за собою постоянную оккупацию международными силами обоих берегов пролива. Для международного гарнизона мы могли бы уделить отряды, соответствующие нашим ограниченным силам. Через несколько лет такая оккупация перестала бы формально оспариваться.
Споры по этим вопросам, ведшиеся в британском кабинете, были уже опубликованы во всеобщее сведение, в пределах возможности, в биографии лорда Керзона, написанной лордом Рональдсгеем. Мы не будет подробно говорить о них здесь. На рождестве в 1919 г. в Лондоне в здании министерства иностранных дел состоялась англо-французская конференция для разрешения многих щекотливых проблем, вставших перед обоими правительствами и касавшихся Турции и Аравии. Ллойд-Джордж, этот столь терпеливый и добродушный начальник, при всех предварительных обсуждениях выбирал обычно таких коллег, которые разделяли его взгляды, чтобы таким образом обеспечить за собою большинство. Для одной фазы обсуждений выбирались одни люди, а для другой – другие. С конституционной точки зрения этого, может быть, нельзя было одобрить, но в то лихорадочное время работать можно было только таким образом. Но когда 9 января предварительная работа была закончена и кабинет министров собрался в полном составе, то подавляющее большинство решило, что турки должны остаться в Константинополе. Дебаты велись в гораздо более горячем тоне, чем это бывает даже в палате общин. Премьер-министр согласился с решением своих коллег и на следующий день сообщил его парламенту, обосновав его убедительными аргументами.
В соответствии с этим Севрский трактат постановлял, что Константинополь должен оставаться турецкой провинцией. Босфор, Мраморное море и Дарданеллы должны были быть открыты для всех судов и находиться под международным контролем. Кроме западной и восточной Фракии почти до линии Чаталджи, Греция получала Галлиполийский полуостров и большинство Эгейских островов. Смирна и прилегающая к ней область переходили под управление Греции до тех пор, пока там не будет проведен плебисцит. Турция должна была восстановить капитуляции и передать свои вооружения и финансы под строгий союзнический контроль. Она должна была предоставить все гарантии справедливого отношения к национальным и религиозным меньшинствам. Французы должны были получить Сирию, охваченную в это время неописуемым возбуждением; Англия должна была взять на себя дорогостоящий и хлопотливый мандат над Палестиной и Месопотамией, а армяне должны были устроиться под крылышком Соединенных Штатов. Одновременно с подписанием Севрского трактата и при условии его ратификации Великобритания, Франция и Италия заключили трехсторонний договор, предоставлявший им в качестве сфер влияния те территории, которые были отведены каждой из этих держав соглашением Сайкса – Пико и на конференции в Сент-Жан-де-Морьен.
Посмотрим, как развертывались события в то время, пока все эти решения не были еще опубликованы. Угрюмый караван фактов упрямо шествовал по каменистым дорогам через труднопроходимые скалистые горы, по обожженным солнцем пустыням. Возвратимся же на мгновение к этим фактам.
12 января 1920 г. в Константинополе собралась новая турецкая палата депутатов. Союзники лояльно относились к принципу представительного правления и разрешили туркам производить голосование. К несчастью, почти все турки голосовали не так, как надо. Новая палата состояла в огромном большинстве из националистов или, проще говоря, из кемалистов. Положение стало столь затруднительным, что 21 января союзники в качестве меры практической предосторожности потребовали отставки турецкого военного министра и начальника генерального штаба. 28 января новая палата утвердила и подписала «национальный договор». В Константинополе грозило разразиться восстание, за которым могла последовать резня, и европейские союзники были вынуждены предпринять совместное выступление. 16 марта Константинополь был занят британскими, французскими и итальянскими войсками. Ферида опять уговорили кое-как составить правительство, – самое слабое из всех, которые он когда-либо образовывал. В конце апреля турецкое национальное собрание собралось в Ангоре, вдали от союзных флотов и армий. 13 мая, в недобрый день, Венизелос опубликовал в Афинах условия Севрского трактата. В июне британская передовая линия на Исмидском полуострове была атакована кемалийскими войсками. Атака была несерьезна. Британским отрядам было приказано открыть огонь, флот, стоявший в Мраморном море, засыпал нападавших снарядами, и кемалистские отряды отступили. Но они остались на своих позициях, и нам снова, – на этот раз с весьма незначительными силами, – пришлось оказаться «перед лицом неприятеля». В это самое время французы, которые, низложив эмира Фейсала, вели крупные сражения в Киликии, решили просить местные турецкие власти о перемирии. Это произошло в тот самый день, когда условия будущего Севрского трактата были оглашены в Афинах.
Венизелос решил сыграть теперь роль доброй феи. На выручку союзникам должна была прийти греческая армия. Из расквартированных в Смирне пяти греческих дивизий две должны были направиться на север и, пройдя на восток от Мраморного моря по трудной местности (которую, как утверждали греки, они хорошо знали), напасть на турок, угрожавших Исмидскому полуострову, и прогнать их. Маршал Фош, поддерживаемый генеральным штабом, заявил, что эта операция опасна и, по всей вероятности, закончится неудачей. Но Ллойд-Джордж принял предложение, и 22 июня греческая армия начала наступление. На первых порах она действовала вполне успешно. Греческие колонны, двигаясь по проселочным дорогам, счастливо миновали многие труднопроходимые ущелья. При их приближении турки, действовавшие под руководством энергичных и осторожных вождей, исчезли в глубь Анатолии. В начале июля греки вступили в Бруссу. В течение того же месяца другая греческая армия быстро прошла Восточную Фракию, сломила слабое сопротивление турецких отрядов и заняла Адрианополь.
Союзники радостно приветствовали эти замечательные и совершенно неожиданные проявления греческого военного могущества. Союзные генералы в изумлении протирали глаза, а Ллойд-Джордж был полон энтузиазма. По-видимому, он опять оказался правым, а военные эксперты ошиблись, как это часто бывало в Армагеддонской битве народов.
События окончательно решили судьбу Севрского трактата. Ферид послушно создал министерство марионеток, и 10 августа 1920 г. со всеми подобающими церемониями в Севре был подписан мирный договор с Турцией. Но этот документ, подготовлявшийся в течение 13 месяцев, устарел раньше, чем он был готов. Выполнение всех его главных пунктов зависело от одного условия – от действий греческой армии. Если бы Венизелос и его солдаты оказались господами положения и смирили Мустафу Кемаля, все было бы хорошо. В противном случае пришлось бы выработать другие условия, более соответствующие реальным фактам. Наконец мир с Турцией был заключен, но для ратификации его приходилось вести войну с Турцией. Но на этот раз великие союзные державы должны были вести войну не сами, а при помощи третьего государства или уполномоченного – Греции. Если великие нации ведут войну таким образом, то для уполномоченного она может оказаться весьма опасной.
Хотя настоящая глава касалась исключительно турецких дел, ее необходимо привести в связь с общим положением в Европе. Мне остается привести здесь письмо, которое я написал Ллойд-Джорджу, отправляясь на кратковременный пасхальный отдых во Францию.
Значение смирнского эпизода некоторое время не было понято широкой публикой. Было так много тем для разговора, предстояло сделать столько интересных и важных вещей, описать так много жестоких и тяжелых инцидентов и нарисовать так много высоких идеалов, что посылка каких-то двух греческих дивизий в Смирну и расстрел нескольких сот турок во время десанта не оказали никакого впечатления на общественное мнение в главных союзнических странах. Пятьсот исключительно талантливых корреспондентов и писателей, обивавших пороги конференции, настукивали свои восемьдесят тысяч слов в ночь, и во всех руководящих газетах, располагавших огромным тиражом, никогда не было недостатка в сенсационных заголовках. Конечно среди этих заголовков нашел себе место и такой: «Греческие дивизии высаживаются в Смирне. Турецкое сопротивление сломлено». На следующий день появилась какая-либо другая сенсация, ибо ведь каждый день нужно было что-нибудь печатать крупными буквами. Ни газеты, ни читателей в этом винить не приходится. И издатели, и читатели были пресыщены сенсацией, и широкая публика, хотя и читавшая газеты, думала главным образом о восстановлении своих семейных очагов и о своих коммерческих делах. Ей с полным правом можно было разрешить «отпуск по неотложному личному делу». Мы должны теперь изложить несколько событий в хронологическом порядке. Младотурецкие лидеры, владычествовавшие над Турцией от революции 1910 г. до конца великой войны, рассеялись по всем странам и находились в изгнании. Энвер после рискованных приключений и военных подвигов в Туркестане погиб на поле сражения. Талаат был застрелен в Берлине армянином, совершившим этот акт в отмщение насилия над его соплеменниками. Джавид в 1926 г. был казнен победоносным Мустафой Кемалем и взошел на эшафот, повторяя строчки старинной турецкой поэмы.
Теперь в турецкой политике появляется новая фигура, действовавшая недолго, но оставившая по себе следы. Ферид-паша вступил в должность 4 марта 1919 г. и, действуя в тесном союзе с султаном, проявлял большую уступчивость. В Константинополе его окружали военные суда и штыки союзников. В горах Малой Азии укрывались остатки комитета «единения и прогресса», лишившегося всех своих лидеров. Это были мрачно настроенные люди и почти готовые на восстание. Фериду с трудом удавалось лавировать между этими двумя лагерями, с обеих сторон оказывавшими на него давление. Он кланялся и извинялся перед союзниками и в то же самое время поддерживал дружеские сношения с националистами. В виде протеста против оккупации Смирны он подал в отставку, но опять вступил в должность в тот же самый день. 7 июня во главе мирной делегации он прибыл в Париж, чтобы ходатайствовать о более снисходительном отношении к Турции. Конференция дала ему уничтожающий ответ. 1 июля он назначил Мустафу Кемаля генеральным инспектором в северной части Малой Азии. В августе и сентябре Мустафа Кемаль созвал в Эрзеруме и Сивасе съезды делегатов восточных областей. 11 сентября Сивасский конгресс опубликовал манифест относительно турецких прав, превратившийся впоследствии в «национальный договор» или торжественную конституционную хартию новой Турции. В конце сентября власть Константинополя не шла дальше берегов Босфора и Мраморного моря. Даже Брусса, находившаяся всего в одном часе железнодорожного пути по побережью Мраморного моря, в октябре перешла под власть ангорского правительства. Ферид снова подал в отставку и уступил место правительству, не знавшему, на чью сторону ему стать, – на сторону ли султана, находившегося в руках союзников, или на сторону Мустафа Кемаля и его «национального договора».
Тем временем наши армии быстро таяли. В январе 1919 г. военное министерство имело еще в своем распоряжении почти 3 млн. чел. Все эти войска находились на территориях иностранных государств. В марте от 3 млн. осталось 2 млн., да и эти быстро демобилизовались К середине лета 1919 г. у нас не было почти никаких войск, если не считать отрядов, посланных на Рейн. Войска, взятые на основании закона о воинской повинности, должны были быть посланы на родину. Новая постоянная армия находилась еще в процессе созидания, а добровольцы для постоянной военной службы набирались весьма медленно. Через год после перемирия вместо дивизий в 15–20 тыс. чел., снаряженных до последних деталей, у нас остались батальоны в 500—600 чел. Это быстрое сокращение нашей военной силы производило тем более странное впечатление, что как раз в это время угрожающие нам опасности и проявляемая к нам враждебность почти повсюду увеличивались. В декабре 1919 г. я разослал кабинету меморандум генерального штаба, сообщавший о быстром уменьшении наших военных сил и подчеркивавший несоответствие между нашей политикой и нашими реальными силами.
«Параграф 31. Вряд ли необходимо упоминать о том, что с момента вступления в действие турецкого перемирия, заключенного 31 октября 1918 г., ситуация значительно изменилась, как в смысле военных ресурсов правительства его величества, так и в смысле политического положения, создавшегося на территории бывшей Турецкой империи. Если не считать войск, действующих в Палестине и Месопотамии, то британские военные силы, имеющиеся в нашем распоряжении для обеспечения мирных условий, можно определить следующим образом.Генеральный штаб высказывал по этому поводу следующие соображения:
Одна дивизия плюс отдельные армейские отряды (включая батумский гарнизон). Эта дивизия состоит из 13 тыс. британцев и 18 тыс. индийцев, – всего 31 тыс. бойцов.
Сил этих достаточно лишь для того, чтобы охранять железнодорожные линии. Генеральный штаб должен заметить, что для действий в Турции у нас не имеется никаких подкреплений, если мы не наберем новые войска путем обязательной воинской повинности или с помощью других средств».
«Правительство его величества должно серьезно настаивать лишь на таких требованиях, которые соответствуют нашим наличным ресурсам или ресурсам, которые мы имеем в виду создать для выполнения этих условий.Несмотря на все эти затруднения, союзники не принимали никакого решения и предоставляли событиям идти своим путем. Пока американская комиссия разъезжала по Среднему Востоку, выдвигались самые фантастические планы раздела Турции. Об аннексиях речи не было, но главным державам рекомендовалось дать «мандаты», предоставляющие им необходимый предлог для фактического владычества. Франция должна была взять Сирию и Киликию. Италия, нисколько не стесняясь, выражала намерение занять весь Кавказ, а также провинцию Адалию в Малой Азии; Англия намеревалась окончательно закрепить за собой Месопотамию и Палестину, где стояли наши армии. А что касается Соединенных Штатов, то все ожидали, что они примут мандат на Армению. В январе 1920 г. Греция, которая испытывала наибольшие затруднения от этой неопределенности финансового, военного и политического положения, начала обнаруживать признаки усталости.
Не входя в обсуждение политической стороны различных вопросов, генеральный штаб считает нужным перечислить следующие меры, которые по тем или другим соображениям могут быть предложены, но осуществление которых, согласно информации генерального штаба, может вызвать необходимость подкреплений нашей черноморской армии за счет военных сил союзников или за счет дальнейших британских наборов:
1. Создание великой Армении, в которую входят Киликия и Эриванская республика.
2. Создание независимого Курдистана.
3. Приобретение Грецией той или иной части черноморского побережья (sic!).
4. Греческая оккупация той или иной части Айдинского вилайета.
5. Постоянная оккупация Италией той или другой части южной Анатолии или Конии. Впрочем, трудно сказать, вызовет ли этот шаг такое же раздражение со стороны турок, как любой из вышеупомянутых.
Помимо указанных выше мер, которые вызовут немедленную нужду в подкреплении, мы должны отметить следующие две меры, делающие необходимым содержание в соответствующих местах постоянного гарнизона в течение неопределенно долгого времени:
6. Приобретение Грецией восточной Фракии.
7. Изгнание турок из Константинополя».
В этих соблазнительных иллюзиях прошел 1919 г. Медленно, нерегулярно, тщательно, в обстановке постоянных споров и исчерпывающих дискуссий, подготовлялась в Париже новая карта Среднего Востока и разрабатывался проект мирного договора с Турцией. Правительствам приходилось решать целый ряд крайне острых вопросов. В декабре 1919 г. и в январе 1920 г. британский кабинет с большим вниманием обсуждал вопрос о том, можно ли оставить султана в Константинополе на положении калифа, обставив этот пост бесчисленными ограничениями, или же следует выгнать турок из Европы «со всеми их пожитками»[73]. Второй вопрос заключался в том, следует или не следует превратить мечеть св. Софии в христианскую церковь. Во время этих дискуссий лорд Керзон, заведовавший министерством иностранных дел, вовсю сражался с Эдвином Монтегю, которого поддерживало общественное мнение Индии, симпатии магометанского мира, туркофильские склонности консервативной партии и объемистые меморандумы министерства по делам Индии.
Борьба велась чрезвычайно энергично. По мнению Монтэгю, изгнание турок и калифа из Константинополя, с согласия или хотя бы при попустительстве Англии, окончательно должно было подорвать и без того уже колеблющуюся лояльность тех двухсот или трехсот народов и религиозных сект, которые населяют Индийский полуостров. Наоборот, лорд Керзон утверждал, что они не обратят на это никакого внимания. Некоторые одобрят это, большинство же останется безразличным, а что касается магометан, единственно заинтересованных в этом вопросе, то ведь они, нисколько не смущаясь, храбро и стойко сражались на различных театрах войны с армиями этого самого калифа. По вопросу о св. Софии, Монтегю утверждал, что это здание в течение 459 лет было чрезвычайно почитаемой магометанской мечетью. Этот довод производил на нас немалое впечатление, пока лорд Керзон не возражал, что ведь это же самое здание в течение 915 лет было христианским храмом. Доводы почти уравновешивались; в новое время право давности было на стороне магометан, но зато перед тем христиане владели храмом в течение вдвое большего срока. Это был один из тех вопросов, которые могли без конца дебатироваться университетскими учеными любой страны.
По вопросу о Константинополе Ллойд-Джордж был полностью солидарен с лордом Керзоном. Мало того, он даже проявлял здесь главную инициативу. Но военное министерство, представленное фельдмаршалом Вильсоном и мною, заявляло, что у нас нет солдат, а без солдат мы не можем выгнать турок из Константинополя. Вместе с министерством по делам Индии мы настаивали на заключении мира с Турцией, – мира настоящего, окончательного, а главное – быстрого. Нам было достаточно, чтобы проход через Дарданеллы был свободен для судов всех наций, включая и военные суда. Это повлекло бы за собою постоянную оккупацию международными силами обоих берегов пролива. Для международного гарнизона мы могли бы уделить отряды, соответствующие нашим ограниченным силам. Через несколько лет такая оккупация перестала бы формально оспариваться.
Споры по этим вопросам, ведшиеся в британском кабинете, были уже опубликованы во всеобщее сведение, в пределах возможности, в биографии лорда Керзона, написанной лордом Рональдсгеем. Мы не будет подробно говорить о них здесь. На рождестве в 1919 г. в Лондоне в здании министерства иностранных дел состоялась англо-французская конференция для разрешения многих щекотливых проблем, вставших перед обоими правительствами и касавшихся Турции и Аравии. Ллойд-Джордж, этот столь терпеливый и добродушный начальник, при всех предварительных обсуждениях выбирал обычно таких коллег, которые разделяли его взгляды, чтобы таким образом обеспечить за собою большинство. Для одной фазы обсуждений выбирались одни люди, а для другой – другие. С конституционной точки зрения этого, может быть, нельзя было одобрить, но в то лихорадочное время работать можно было только таким образом. Но когда 9 января предварительная работа была закончена и кабинет министров собрался в полном составе, то подавляющее большинство решило, что турки должны остаться в Константинополе. Дебаты велись в гораздо более горячем тоне, чем это бывает даже в палате общин. Премьер-министр согласился с решением своих коллег и на следующий день сообщил его парламенту, обосновав его убедительными аргументами.
В соответствии с этим Севрский трактат постановлял, что Константинополь должен оставаться турецкой провинцией. Босфор, Мраморное море и Дарданеллы должны были быть открыты для всех судов и находиться под международным контролем. Кроме западной и восточной Фракии почти до линии Чаталджи, Греция получала Галлиполийский полуостров и большинство Эгейских островов. Смирна и прилегающая к ней область переходили под управление Греции до тех пор, пока там не будет проведен плебисцит. Турция должна была восстановить капитуляции и передать свои вооружения и финансы под строгий союзнический контроль. Она должна была предоставить все гарантии справедливого отношения к национальным и религиозным меньшинствам. Французы должны были получить Сирию, охваченную в это время неописуемым возбуждением; Англия должна была взять на себя дорогостоящий и хлопотливый мандат над Палестиной и Месопотамией, а армяне должны были устроиться под крылышком Соединенных Штатов. Одновременно с подписанием Севрского трактата и при условии его ратификации Великобритания, Франция и Италия заключили трехсторонний договор, предоставлявший им в качестве сфер влияния те территории, которые были отведены каждой из этих держав соглашением Сайкса – Пико и на конференции в Сент-Жан-де-Морьен.
Посмотрим, как развертывались события в то время, пока все эти решения не были еще опубликованы. Угрюмый караван фактов упрямо шествовал по каменистым дорогам через труднопроходимые скалистые горы, по обожженным солнцем пустыням. Возвратимся же на мгновение к этим фактам.
12 января 1920 г. в Константинополе собралась новая турецкая палата депутатов. Союзники лояльно относились к принципу представительного правления и разрешили туркам производить голосование. К несчастью, почти все турки голосовали не так, как надо. Новая палата состояла в огромном большинстве из националистов или, проще говоря, из кемалистов. Положение стало столь затруднительным, что 21 января союзники в качестве меры практической предосторожности потребовали отставки турецкого военного министра и начальника генерального штаба. 28 января новая палата утвердила и подписала «национальный договор». В Константинополе грозило разразиться восстание, за которым могла последовать резня, и европейские союзники были вынуждены предпринять совместное выступление. 16 марта Константинополь был занят британскими, французскими и итальянскими войсками. Ферида опять уговорили кое-как составить правительство, – самое слабое из всех, которые он когда-либо образовывал. В конце апреля турецкое национальное собрание собралось в Ангоре, вдали от союзных флотов и армий. 13 мая, в недобрый день, Венизелос опубликовал в Афинах условия Севрского трактата. В июне британская передовая линия на Исмидском полуострове была атакована кемалийскими войсками. Атака была несерьезна. Британским отрядам было приказано открыть огонь, флот, стоявший в Мраморном море, засыпал нападавших снарядами, и кемалистские отряды отступили. Но они остались на своих позициях, и нам снова, – на этот раз с весьма незначительными силами, – пришлось оказаться «перед лицом неприятеля». В это самое время французы, которые, низложив эмира Фейсала, вели крупные сражения в Киликии, решили просить местные турецкие власти о перемирии. Это произошло в тот самый день, когда условия будущего Севрского трактата были оглашены в Афинах.
Венизелос решил сыграть теперь роль доброй феи. На выручку союзникам должна была прийти греческая армия. Из расквартированных в Смирне пяти греческих дивизий две должны были направиться на север и, пройдя на восток от Мраморного моря по трудной местности (которую, как утверждали греки, они хорошо знали), напасть на турок, угрожавших Исмидскому полуострову, и прогнать их. Маршал Фош, поддерживаемый генеральным штабом, заявил, что эта операция опасна и, по всей вероятности, закончится неудачей. Но Ллойд-Джордж принял предложение, и 22 июня греческая армия начала наступление. На первых порах она действовала вполне успешно. Греческие колонны, двигаясь по проселочным дорогам, счастливо миновали многие труднопроходимые ущелья. При их приближении турки, действовавшие под руководством энергичных и осторожных вождей, исчезли в глубь Анатолии. В начале июля греки вступили в Бруссу. В течение того же месяца другая греческая армия быстро прошла Восточную Фракию, сломила слабое сопротивление турецких отрядов и заняла Адрианополь.
Союзники радостно приветствовали эти замечательные и совершенно неожиданные проявления греческого военного могущества. Союзные генералы в изумлении протирали глаза, а Ллойд-Джордж был полон энтузиазма. По-видимому, он опять оказался правым, а военные эксперты ошиблись, как это часто бывало в Армагеддонской битве народов.
События окончательно решили судьбу Севрского трактата. Ферид послушно создал министерство марионеток, и 10 августа 1920 г. со всеми подобающими церемониями в Севре был подписан мирный договор с Турцией. Но этот документ, подготовлявшийся в течение 13 месяцев, устарел раньше, чем он был готов. Выполнение всех его главных пунктов зависело от одного условия – от действий греческой армии. Если бы Венизелос и его солдаты оказались господами положения и смирили Мустафу Кемаля, все было бы хорошо. В противном случае пришлось бы выработать другие условия, более соответствующие реальным фактам. Наконец мир с Турцией был заключен, но для ратификации его приходилось вести войну с Турцией. Но на этот раз великие союзные державы должны были вести войну не сами, а при помощи третьего государства или уполномоченного – Греции. Если великие нации ведут войну таким образом, то для уполномоченного она может оказаться весьма опасной.
Хотя настоящая глава касалась исключительно турецких дел, ее необходимо привести в связь с общим положением в Европе. Мне остается привести здесь письмо, которое я написал Ллойд-Джорджу, отправляясь на кратковременный пасхальный отдых во Францию.
Черчиль – премьер-министру
24 марта 1920 г.
«Я пишу это письмо в пути через Ла-Манш с тем, чтобы высказать вам мои соображения. После заключения перемирия я рекомендовал такую политику: „Мир с германским народом, война с большевистской тиранией“. Сознательно или под давлением неумолимых событий вы проводили почти что обратную политику. Зная окружающие вас трудности, ваше умение и личную энергию, настолько превосходящие мои собственные, я не осуждаю вашей политики и не говорю, что я поступил бы лучше или кто-либо другой мог бы поступить лучше вас. Но теперь мы ясно видим результаты. Результаты эти ужасны. В скором времени нам, быть может, грозит всеобщий крах и анархия во всей Европе и Азии. Россия уже погибла. Все, что осталось от нее, находится во власти ядовитых змей. Но Германию еще, быть может, возможно спасти. С большим чувством облегчения я думал, что мы можем совместно обдумывать и проводить планы относительно Германии и что вы согласны сделать усилие для того, чтобы избавить Германию от ее страшной судьбы. Если эта судьба постигнет ее, то то же самое может постигнуть и другие страны. А раз так, то действовать нужно быстро и просто. Вы должны были бы сказать Франции, что мы заключили с ней оборонительный союз против Германии, но лишь при том условии, если она совершенно изменит свою тактику к Германии и искренно признает британскую политику дружеской помощи этой стране. Затем вы должны были бы послать в Берлин какого-либо крупного деятеля, чтобы консолидировать антиспартакистские и антилюдендорфские элементы в сильный центро-левый блок. Для этого вы могли бы воспользоваться двумя средствами: во-первых, продовольствием и кредитом, которые мы должны предоставить Германии, несмотря на наши собственные затруднения (которые в противном случае еще более усилятся), во-вторых, – обещанием в скором времени пересмотреть мирный трактат на конференции, куда новая Германия будет привлечена в качестве равноправного участника в восстановлении Европы[74]. С помощью этих средств можно будет объединить все добропорядочные и устойчивые элементы германской нации, что послужит к ее собственному спасению и к спасению всей Европы. Я молюсь только о том, чтобы все это не было сделано слишком поздно.
Несомненно, ради этого гораздо более стоит рискнуть вашей политической карьерой, чем ради внутренних партийных комбинаций, как бы важны они ни были. Если это дело удастся осуществить, его результаты самым серьезным образом отразятся на всей мировой ситуации, – как внутри страны, так и вне ее. Мой план предполагает открытое и решительное выступление Британии под вашим руководством, причем в случае необходимости выступление это может быть сделано и независимо от других стран. При таких условиях я с радостью пошел бы за вами, хотя бы и рискуя тяжелыми политическими последствиями. Но я уверен, что таких последствий не будет, ибо в течение ближайших нескольких месяцев судьбы Европы все еще будут оставаться в руках Англии.
Проводя такую политику, я был бы готов заключить мир с Советской Россией на условиях, лучше всего способствующих общему умиротворению и в то же время охраняющих нас от большевистской заразы. Конечно, я не верю, чтобы можно было установить настоящую гармонию между большевизмом и нашей нынешней цивилизацией, но в виду существующей обстановки приостановка военных действий и содействие материальному благополучию необходимы. Мы должны рассчитывать на то, что мирная обстановка поможет исчезновению этой опасной и страшной тирании.
По сравнению с Германией Россия представляет меньшую важность, а по сравнению с Россией Турция совсем не важна. Но ваша политика по отношению к Турции тревожит меня. Несмотря на то, что кабинет сократил наши военные ресурсы до самых незначительных размеров, мы, руководя в этом отношении прочими союзниками, пытаемся навязать Турции мир, для осуществления которого потребовались бы большие и могущественные армии, долгие, дорогостоящие военные операции и продолжительная оккупация. В обстановке, полной раздоров, я боюсь, когда вижу, что вы пускаете в дело греческие армии. Я боюсь за всех и в том числе, конечно, за греков. А в то же время греческие армии – единственная действительная боевая сила, имеющаяся в вашем распоряжении. Как будем мы кормить Константинополь, если железнодорожные линии в Малой Азии будут перерезаны и съестные припасы не будут подвезены? Кто будет платить за них? С какого рынка будет поступать хлеб? Я опасаюсь, что вам придется нести ответственность за этот великий город, когда во всех окружающих областях будет свирепствовать партизанская война и проводиться блокада. Вот почему я советую осторожность и политику умиротворения. Постарайтесь создать действительно представительное турецкое правительство и договоритесь с ним. В своем настоящем виде турецкий трактат обозначает неопределенно долгую анархию».