Страница:
Если Кемаль атакует Чанак главными силами своей армии, бросив туда большую часть своей артиллерии и своих скудных запасов амуниции, то у греков будет достаточно времени, чтобы целиком реорганизовать и максимально пополнить свою фракийскую армию…
Если он примет второе решение, то представляется наиболее вероятным, что приблизительно через три недели он войдет в соприкосновение с греками на линиях чаталджийских укреплений. В этом случае он, конечно, оставит вокруг Чанака достаточные силы для нашего окружения, но не рискнет на какую бы то ни было серьезную и дорогостоящую атаку. Равным образом он не станет тратить зря своей амуниции на обстрел проходящих проливы судов из батарей, расположенных на азиатском берегу Дарданелл. Приблизительно с конца октября он начнет серьезные бои во Фракии. Если с момента открытия военных действий мы примем надлежащие меры, то наша позиция будет чрезвычайно сильна. Господство над Мраморным морем и наша морская мощь дадут нам возможность весьма быстро передвигать наши силы во многих направлениях. Вряд ли можно представить себе более превосходную систему сухопутных и водных путей сообщения, чем та, какая будет в нашем распоряжении… Кемалистская армия будет вести во Фракии серьезные бои с греками, а ее линия сообщений, тянущаяся вдоль Исмидского полуострова, сможет быть в любой момент перерезана сильной, сплоченной британской армией, занявшей Галлиполи и Чанак и располагающей помощью нашего флота. Такое положение оказалось бы поистине безнадежным…
Чем внимательнее мы рассматриваем положение, тем более очевидными становятся преимущества британской позиции в Чанаке и на Галлиполийском полуострове. Дилемма, которую придется разрешать Кемалю, будет до крайности трудна. Ему придется или ломать себе зубы о британские позиции в Чанаке, давая таким образом грекам возможность с каждым днем все более и более усиливать свою армию, или броситься сломя голову во фракийскую ловушку…
Как это почти всегда бывает, остается еще третье возможное решение. Допустим, что Кемаль, поняв всю тщетность серьезной и долгой борьбы с британскими силами в Чанаке и опасность, которой он будет подвергаться, если он начнет крупные военные операции во Фракии, а одновременно с этим враждебные британские силы будут грозить его линии сообщений, откажется от обоих проектов. В этом случае мы достигнем наших целей без того, чтобы начать серьезные военные действия. Начнутся мирные переговоры, но уже в иной обстановке, чем та, которая была в Париже. Если в результате этих переговоров туркам позволят вернуться в Константинополь и Фракию, то разрешение это должно быть дано на таких условиях, которые, по нашему мнению, могут наилучшим образом обеспечить длительный мир. Я надеюсь, что мы оценим все преимущества нашего положения, прежде чем предпримем какие-либо шаги, сводящие эти преимущества на нет».
Положение в Чанаке стало критическим. 28 сентября генерал Гарингтон сообщил, что турки собираются в значительном числе около британских позиций и «скалят зубы из-за колючей проволоки», что они, очевидно, действуют согласно полученным приказам, что сделано все возможное во избежание конфликтов, но что положение становится невозможным. Он сообщил далее, что британская позиция «сильна, прекрасно ограждена проволокой и хорошо расположена». Получив это извещение, кабинет предписал генералу вручить туркам ультиматум и предложить им покинуть нейтральную зону и убраться из Чанака в течение определенного короткого срока. По истечении этого срока генералу предоставлялось право пустить в ход все находящиеся в его распоряжении силы. Но генерал сумел разрешить эти затруднения, не воспользовавшись данным ему разрешением. Такт, хладнокровие и терпение генерала Гаринггона были образцовы. Случилось так, что, начиная с того момента, когда кабинет послал решительную телеграмму, подавшая к ней повод турецкая провокация начала мало-помалу прекращаться. 30 сентября чанакский командир генерал Марден сообщил, что нет никаких признаков, указывающих на то, что кемалисты собираются пустить в дело орудия или пехоту и что его отряды не подвергаются опасности. Так как каждый день промедления все более и более усиливал положение британского отряда, то генерал Гарингтон не счел нужным посылать туркам ультиматум. С другой стороны, не произошло никаких инцидентов, которые вызвали бы необходимость открыть огонь. Этот счастливый ход событий успокоил кабинет, и 1 октября кабинет министров вполне одобрил выдержанное поведение генерала.
Тем временем, после долгих споров с французами, 23 сентября Мустафе Кемалю было послано от имени держав совместное предложение прибыть на конференцию, которая должна была состояться на берегу Мраморного моря в Мудании. Приглашение сопровождалось щедрыми обещаниями, главным образом за счет Греции. Все три союзных правительства обещали возвратить Турции Фракию вплоть до Марицы и Адрианополя, удалить свои войска из Константинополя немедленно по заключении мира и поддерживать допущение Турции в Лигу наций. Мустафа Кемаль принял предложение и назначил конференцию на 3 октября. В Муданию отправился также и Франклин Буйон. Он старался убедить турок, что они смогут добиться большего, чем обещает Великобритания, и что Великобритания не может или не хочет воевать. В результате его происков переговоры скоро зашли в тупик, и 5 октября представители союзников вернулись в Константинополь. Французский и итальянский верховные комиссары, пришедшие в ужас от возможности новой войны, советовали сдаться без всяких условий, но сэр Гораций Румбольд твердо настаивал на предложениях, сделанных 23 сентября, а генерал Гарингтон получил инструкцию из Лондона не делать никаких дальнейших уступок. Из французских или итальянских источников турки узнали, что англичане готовят ультиматум. Британские войска, артиллерия и аэропланы продолжали прибывать в Дарданеллы. Когда 10 октября возобновилась конференция в Мудании, турки, после долгих споров, в конце концов изъявили согласие подписать соглашение о перемирии. Соглашение ставило условием, чтобы греки отступили за линию реки Марицы и чтобы греческие гражданские власти были эвакуированы из восточной Фракии. С другой стороны, турки обязывались признавать нейтральную зону и не сосредоточивать в восточной Фракии армии вплоть до ратификации трактата.
История чанакского эпизода поучительна во многих отношениях. Прежде всего, эпизод этот делает большую честь генералу Гарингтону, который подчеркивал важность и значение чанакской позиции, упорно держал ее и умел сочетать хладнокровную и тактическую дипломатию с воинской твердостью. Нет никаких сомнений, что позиция британского правительства и доминионов, особенно Австралии и Новой Зеландии, предотвратила возобновление войны в Европе и дала возможность всем союзникам без особого позора избежать последствий своей прискорбной и несогласованной политики. Если мы примем в расчет ограниченность наших ресурсов, утомление широкой публики, неустойчивое положение кабинета и падение его авторитета на родине и за границей, то заключение «почетного мира» приходится признать замечательным событием. Соглашение послужило базисом, на основе которого был впоследствии заключен мир с турками в Лозанне, сохранивший престиж союзных держав. Энергичные шаги Британии не только не вызвали к нам враждебности со стороны турок, но даже породили в них чувство восхищения и расположения. Эти шаги не затруднят, а скорее облегчат наши будущие взаимоотношения с новой Турцией.
Некоторое время спустя был заключен Лозаннский трактат. Он являлся разительной противоположностью Севрского трактата. Великие державы, которые раньше были готовы не только продиктовать Турции мир, но и обречь на гибель турецкое государство, были теперь вынуждены вести переговоры на далеко не равных условиях. Турки снова заняли Константинополь и получили обратно значительную часть восточной Фракии. Всякое руководство и контроль со стороны иностранных держав были устранены. Капитуляции, которые в течение столь многих столетий защищали проживавших в Турции торговцев и подданных западных наций от злоупотреблений восточной администрации и несправедливости турецких судов, были теперь отменены. Контроль над приливами был возвращен туркам почти полностью. Мустафа Кемаль мудро отказался от арабских провинций Оттоманской империи и согласился передать их различным державам на условиях мандата. Судьба Моссула должна была быть решена Лигой наций. На основании целого ряда принятых чрезвычайных постановлений все греки, жившие в Турции, и довольно большое, но все же несколько меньше количество турок, живших в Греции, были выдворены из занимаемых ими областей и переведены в территории своих государств. Турция потеряла огромное количество граждан, игравших в течение столетий чрезвычайно важную роль в экономической жизни любой турецкой деревни и любого городка. Греция, обнищавшая и разбитая, получила почти один с четвертью миллион беженцев, которые, несмотря на свои несчастья и лишения, уже стали новым элементом национальной мощи. Но даже и этих условий Великобритании, Франции и Италии удалось добиться только после долгих переговоров. Переговоры были доведены до благополучного конца только благодаря тому, что лорд Керзон умело и настойчиво использовал тот престиж, который сохранила Великобритания благодаря ее решительному поведению во время чанакского инцидента.
Злополучный г. Гунарис вместе с некоторыми другими министрами и разбитыми генералами был расстрелян в Афинах. Это было последствием того разочарования, которое испытали греки, воочию увидевшие результаты голосования греческих избирателей в 1921 г.
ГЛАВА XX
Если он примет второе решение, то представляется наиболее вероятным, что приблизительно через три недели он войдет в соприкосновение с греками на линиях чаталджийских укреплений. В этом случае он, конечно, оставит вокруг Чанака достаточные силы для нашего окружения, но не рискнет на какую бы то ни было серьезную и дорогостоящую атаку. Равным образом он не станет тратить зря своей амуниции на обстрел проходящих проливы судов из батарей, расположенных на азиатском берегу Дарданелл. Приблизительно с конца октября он начнет серьезные бои во Фракии. Если с момента открытия военных действий мы примем надлежащие меры, то наша позиция будет чрезвычайно сильна. Господство над Мраморным морем и наша морская мощь дадут нам возможность весьма быстро передвигать наши силы во многих направлениях. Вряд ли можно представить себе более превосходную систему сухопутных и водных путей сообщения, чем та, какая будет в нашем распоряжении… Кемалистская армия будет вести во Фракии серьезные бои с греками, а ее линия сообщений, тянущаяся вдоль Исмидского полуострова, сможет быть в любой момент перерезана сильной, сплоченной британской армией, занявшей Галлиполи и Чанак и располагающей помощью нашего флота. Такое положение оказалось бы поистине безнадежным…
Чем внимательнее мы рассматриваем положение, тем более очевидными становятся преимущества британской позиции в Чанаке и на Галлиполийском полуострове. Дилемма, которую придется разрешать Кемалю, будет до крайности трудна. Ему придется или ломать себе зубы о британские позиции в Чанаке, давая таким образом грекам возможность с каждым днем все более и более усиливать свою армию, или броситься сломя голову во фракийскую ловушку…
Как это почти всегда бывает, остается еще третье возможное решение. Допустим, что Кемаль, поняв всю тщетность серьезной и долгой борьбы с британскими силами в Чанаке и опасность, которой он будет подвергаться, если он начнет крупные военные операции во Фракии, а одновременно с этим враждебные британские силы будут грозить его линии сообщений, откажется от обоих проектов. В этом случае мы достигнем наших целей без того, чтобы начать серьезные военные действия. Начнутся мирные переговоры, но уже в иной обстановке, чем та, которая была в Париже. Если в результате этих переговоров туркам позволят вернуться в Константинополь и Фракию, то разрешение это должно быть дано на таких условиях, которые, по нашему мнению, могут наилучшим образом обеспечить длительный мир. Я надеюсь, что мы оценим все преимущества нашего положения, прежде чем предпримем какие-либо шаги, сводящие эти преимущества на нет».
Положение в Чанаке стало критическим. 28 сентября генерал Гарингтон сообщил, что турки собираются в значительном числе около британских позиций и «скалят зубы из-за колючей проволоки», что они, очевидно, действуют согласно полученным приказам, что сделано все возможное во избежание конфликтов, но что положение становится невозможным. Он сообщил далее, что британская позиция «сильна, прекрасно ограждена проволокой и хорошо расположена». Получив это извещение, кабинет предписал генералу вручить туркам ультиматум и предложить им покинуть нейтральную зону и убраться из Чанака в течение определенного короткого срока. По истечении этого срока генералу предоставлялось право пустить в ход все находящиеся в его распоряжении силы. Но генерал сумел разрешить эти затруднения, не воспользовавшись данным ему разрешением. Такт, хладнокровие и терпение генерала Гаринггона были образцовы. Случилось так, что, начиная с того момента, когда кабинет послал решительную телеграмму, подавшая к ней повод турецкая провокация начала мало-помалу прекращаться. 30 сентября чанакский командир генерал Марден сообщил, что нет никаких признаков, указывающих на то, что кемалисты собираются пустить в дело орудия или пехоту и что его отряды не подвергаются опасности. Так как каждый день промедления все более и более усиливал положение британского отряда, то генерал Гарингтон не счел нужным посылать туркам ультиматум. С другой стороны, не произошло никаких инцидентов, которые вызвали бы необходимость открыть огонь. Этот счастливый ход событий успокоил кабинет, и 1 октября кабинет министров вполне одобрил выдержанное поведение генерала.
Тем временем, после долгих споров с французами, 23 сентября Мустафе Кемалю было послано от имени держав совместное предложение прибыть на конференцию, которая должна была состояться на берегу Мраморного моря в Мудании. Приглашение сопровождалось щедрыми обещаниями, главным образом за счет Греции. Все три союзных правительства обещали возвратить Турции Фракию вплоть до Марицы и Адрианополя, удалить свои войска из Константинополя немедленно по заключении мира и поддерживать допущение Турции в Лигу наций. Мустафа Кемаль принял предложение и назначил конференцию на 3 октября. В Муданию отправился также и Франклин Буйон. Он старался убедить турок, что они смогут добиться большего, чем обещает Великобритания, и что Великобритания не может или не хочет воевать. В результате его происков переговоры скоро зашли в тупик, и 5 октября представители союзников вернулись в Константинополь. Французский и итальянский верховные комиссары, пришедшие в ужас от возможности новой войны, советовали сдаться без всяких условий, но сэр Гораций Румбольд твердо настаивал на предложениях, сделанных 23 сентября, а генерал Гарингтон получил инструкцию из Лондона не делать никаких дальнейших уступок. Из французских или итальянских источников турки узнали, что англичане готовят ультиматум. Британские войска, артиллерия и аэропланы продолжали прибывать в Дарданеллы. Когда 10 октября возобновилась конференция в Мудании, турки, после долгих споров, в конце концов изъявили согласие подписать соглашение о перемирии. Соглашение ставило условием, чтобы греки отступили за линию реки Марицы и чтобы греческие гражданские власти были эвакуированы из восточной Фракии. С другой стороны, турки обязывались признавать нейтральную зону и не сосредоточивать в восточной Фракии армии вплоть до ратификации трактата.
История чанакского эпизода поучительна во многих отношениях. Прежде всего, эпизод этот делает большую честь генералу Гарингтону, который подчеркивал важность и значение чанакской позиции, упорно держал ее и умел сочетать хладнокровную и тактическую дипломатию с воинской твердостью. Нет никаких сомнений, что позиция британского правительства и доминионов, особенно Австралии и Новой Зеландии, предотвратила возобновление войны в Европе и дала возможность всем союзникам без особого позора избежать последствий своей прискорбной и несогласованной политики. Если мы примем в расчет ограниченность наших ресурсов, утомление широкой публики, неустойчивое положение кабинета и падение его авторитета на родине и за границей, то заключение «почетного мира» приходится признать замечательным событием. Соглашение послужило базисом, на основе которого был впоследствии заключен мир с турками в Лозанне, сохранивший престиж союзных держав. Энергичные шаги Британии не только не вызвали к нам враждебности со стороны турок, но даже породили в них чувство восхищения и расположения. Эти шаги не затруднят, а скорее облегчат наши будущие взаимоотношения с новой Турцией.
Некоторое время спустя был заключен Лозаннский трактат. Он являлся разительной противоположностью Севрского трактата. Великие державы, которые раньше были готовы не только продиктовать Турции мир, но и обречь на гибель турецкое государство, были теперь вынуждены вести переговоры на далеко не равных условиях. Турки снова заняли Константинополь и получили обратно значительную часть восточной Фракии. Всякое руководство и контроль со стороны иностранных держав были устранены. Капитуляции, которые в течение столь многих столетий защищали проживавших в Турции торговцев и подданных западных наций от злоупотреблений восточной администрации и несправедливости турецких судов, были теперь отменены. Контроль над приливами был возвращен туркам почти полностью. Мустафа Кемаль мудро отказался от арабских провинций Оттоманской империи и согласился передать их различным державам на условиях мандата. Судьба Моссула должна была быть решена Лигой наций. На основании целого ряда принятых чрезвычайных постановлений все греки, жившие в Турции, и довольно большое, но все же несколько меньше количество турок, живших в Греции, были выдворены из занимаемых ими областей и переведены в территории своих государств. Турция потеряла огромное количество граждан, игравших в течение столетий чрезвычайно важную роль в экономической жизни любой турецкой деревни и любого городка. Греция, обнищавшая и разбитая, получила почти один с четвертью миллион беженцев, которые, несмотря на свои несчастья и лишения, уже стали новым элементом национальной мощи. Но даже и этих условий Великобритании, Франции и Италии удалось добиться только после долгих переговоров. Переговоры были доведены до благополучного конца только благодаря тому, что лорд Керзон умело и настойчиво использовал тот престиж, который сохранила Великобритания благодаря ее решительному поведению во время чанакского инцидента.
Злополучный г. Гунарис вместе с некоторыми другими министрами и разбитыми генералами был расстрелян в Афинах. Это было последствием того разочарования, которое испытали греки, воочию увидевшие результаты голосования греческих избирателей в 1921 г.
ГЛАВА XX
КОНЕЦ МИРОВОГО КРИЗИСА
Общий обзор. – Решающий акт. – Военный план Германии. – Мобилизация и война. – Испытание императора. – Смертоносный поток. – Границы и Марна. – Изер и тупик. – «Гебен» и Турция. – Дарданеллы. – Оборона против наступления. – Ритмы истории. – Роль президента Вильсона. – Война без ореола. – Прежние ограничения. – Современная разрушительная сила. – Только прелюдия. – Всемирное самоубийство. – Конец ли это? – Франция и Германия. – Британская политика. – Локарно. – Двойные пирамиды. – Неотложная задача.
Великой войны могло бы не быть вовсе, если бы правители Германии не объявили войны России и – непосредственно вслед за этим – не вторглись со своими армиями во Францию, раздавив по пути Бельгию. Попытка добиться быстрого и решительного военного успеха, который казался им тогда бесспорным, являлась актом определенно сознательным. Единственным критерием, которым мы располагаем для суждений об ответственности за войну, является нападение; лучшим доказательством того, кем совершено нападение, является вторжение в чужие пределы. Способность к вторжению в соседнюю страну подразумевает возможность защищать свою родную землю. В прошлом есть много примеров вторжений, имевших целью предупредить вторжение противников; споры по вопросу об ответственности тех, кто создал условия, приведшие к различным войнам, – бесконечны. Но в будущем человечество станет настолько разумнее, что в вопросе о влияниях войны высшем критерием будет считаться переход армий того или иного государства через границу; на государства, которые поступят таким образом, ляжет вся вина и ответственность. Совершенное германскими армиями насилие над Люксембургом и Бельгией, в их наступлении на Францию, в течение многих веков будет жить на страницах истории.
Руководители германской политики считали исполнение этого широкого, тщательно выработанного военного плана, с их точки зрения, необходимым не только для торжества Германии, но и для ее безопасности, не только для ее безопасности, но и для самого ее существования. В силу этого они считали себя обязанными привести этот план в исполнение, как только русская мобилизация и условия франко-русского союза поставили их лицом к лицу с войной на двух фронтах с превосходными неприятельскими силами, хотя и с более медленно концентрирующимися. В том, что они были в этом искренно убеждены, не подлежит никакому сомнению, но эта точка зрения не имела больших оснований. Никто не посмел бы атаковать центральные державы. Сила германских армий была так колоссальна, условия войны так благоприятствовали обороне, что Германия могла, как события это и доказали, позволить себе с железным спокойствием ждать наступления на границы своей страны. Но такого рода нападение никогда бы и не произошло. Если бы это случилось, наступающие были бы разбиты вдребезги германскими войсками, и общественное мнение всего мира со всей силой обратилось бы против России и Франции. В действительности совсем не было необходимости в тех решительных действиях, которые предприняла Германия с целью самообороны в ответ на мобилизацию в России. Мысль о том, что мобилизация всегда ведет за собой войну или что ею можно оправдать ту сторону, которая эту войну объявила, совершенно недопустима. Мобилизация может вызвать только контрмобилизацию и дальнейшие дипломатические переговоры.
Было ли это чрезмерным испытанием выдержки для любого правительства, для любого генерального штаба, для любой воинственной нации? Нужна ли была Германии сверхчеловеческая выдержка для того, чтобы не начать приводить весь свой военный план в исполнение, непосредственно вслед за объявлением в России мобилизации? Ответ ясен сам собой. Такая выдержка была по силам такому сильному государству и такой великой нации, которая могла проявить такую степень доблести и мужества. Но допустим, – с чем мы не согласны, – что мобилизация означала войну, и, с чем мы тоже не согласны, что война означала приведение в исполнение германского плана, заключавшегося во вторжении во Францию через Бельгию со всеми ужасными последствиями, – разве это не было еще большей причиной для осторожности и терпения, пока события оставались еще в пределах дипломатических переговоров? Что можно сказать о той легкости, с которой Германия предоставила Австрии полную свободу предпринимать какие угодно действия против Сербии, не поставив ей никаких условий, не предупредив ее даже об опасностях, грозивших европейскому миру? Что можно сказать в пользу Германии по поводу того, что она отвергла предложения сэра Эдуарда Грэя, сделанные 26 июля 1914 г., т. е. перед тем, как началась в России мобилизация, – о созыве европейской конференции? Если следующим шагом Германии в целях самосохранения должно было бы быть нападение на Бельгию, – то в таком случае, разве не было всего важнее не допустить до такого шага? Созыв европейской конференции не представлял ли собой простой и верный способ предотвратить или во всяком случае оттянуть роковой исход.
Германский император был поражен и возмущен, а советчики его раздражены тем духом неуступчивости, который Германия встречала со стороны тройственной Антанты в продолжение последних десяти дней. Этот дух неуступчивости создался в продолжение многих лет, в течение которых сознание германского превосходства и страх перед германским наступлением на суше и на море господствовал в умах политических деятелей Франции, России и Великобритании. Мрачная тень легла на Европу с самого начала этого столетия. Эти три державы не желали быть покоренными в отдельности, одна за другой. Франция была связана договором с Россией. Британия, в связи с ростом германского флота, хотя и оставалась формально свободной от каких бы то ни было обязательств, морально чувствовала себя обязанной оказать поддержку Франции, если бы Франция стала жертвой нападения. Тройственная Антанта никогда не могла бы напасть на центральные державы. Она распалась бы на части при первом же агрессивном движении одной из составлявших ее держав; но сила ее сопротивления перед лицом наступающего врага была вполне реальной и значительной. Если бы Германия приняла участие в конференции, нет никакого сомнения в том, что ссора между Австрией и Сербией была бы улажена. Если бы Германия не начала наступление первая, то никакой войны не было бы. И начинать наступление она не имела никакого права. Если же она так поступила, то это только показывает, какого мы имели соседа, и как мудро мы поступили, образовав союз между собою.
Колеблющиеся элементы, окружавшие германского императора, бюрократически связанные друг с другом, но, по существу, разобщенные и независимые, в момент кризиса стали безличными и стали действовать бесконтрольно. Разумные соображения перестали действовать. Машина шла сама собой. В полном порядке действовал только генеральный штаб – носитель великого плана. Все было готово и все должно было кончиться хорошо при условии, чтобы руководства не знали колебаний. Углубление Кильского канала было закончено, и флот мог легко маневрировать между Балтийским и Северным морями. 50 млн. фунтов стерлингов, собранные в 1913/1914 г., позволили наполнить арсеналы военным снаряжением. Запасами взрывчатых веществ Германия была вполне обеспечена в силу недавно открытого способа добычи азота из воздуха. Германские армии были несравненны, и успех военного плана Шлиффена казался обеспеченным. По странной случайности «Гебен» также находился в Средиземном море.
Вильгельм II не был человеком, способным противостоять такому нападению. Все те, кто его осуждали, должны поблагодарить небо за то, что они сами не были в его положении.
Возникает вопрос, были ли какие-нибудь еще другие средства помимо европейской конференции, предложенной 26 июля сэром Эдуардом Грэем, которые могли бы предотвратить войну? Многие утверждали, что если бы только у него было больше смелости и решительности и если бы в конце июля он определенно заявил Германии, что наступление на Францию неминуемо повлечет за собой войну с Англией, то никакой бы войны не было. Посмертные разоблачения лорда Орлей о положении кабинета министров могут в этом отношении казаться достаточно убедительными. Подобная декларация сэра Эдуарда Грэя в то время привела бы к отказу от его политики со стороны четырех пятых всего кабинета и трех четвертей палаты общин. Асквит подал бы в отставку, его правительство распалось бы на части, и оставшиеся четыре или пять дней, в которых каждый час шел на то, чтобы спешно принимать все меры предосторожности, превратились бы в один хаос, который, без сомнения, привел бы к несвоевременному, чересчур запоздалому решению принять участие в войне. Британская угроза вмешательства, не подтвержденная всем авторитетом нации, могла бы только убедить германцев в нашем бессилии.
Для того чтобы отклонить смертельную угрозу, необходимо было действовать еще в продолжение нескольких месяцев, а может быть и лет перед войной. Если бы Германия приняла британское предложение о приостановке морских вооружений, сделанное в 1911 г., многое было бы еще возможно. Европейская конференция по вопросу о сухопутных армиях и поддержании мира нашла бы в Англии сочувствие всему, что могла бы заявить Германия по поводу роста русской армии и усовершенствования на французские деньги стратегических железнодорожных путей. Расчленение Европы на два вооруженных лагеря могло бы временно, во всяком случае, значительно облегчить создавшееся трудное положение. Но в конце концов в последний критический момент британский министр иностранных дел не мог бы сделать ничего другого, кроме того, что он сделал. Оставить Францию и Россию дипломатически перед лицом германской угрозы значило бы на годы сломить те силы, которые уравновешивали все усиливающуюся мощь Германии. Угрожать войной Германии значило бы возбудить против себя и кабинет, и парламент, и народ. Но никаких речей английских министров не потребовалось для того, чтобы поддержать политику сэра Эдуарда Грэя. Каждый час, по мере того как германские армии шли все вперед и вперед, не считаясь ни с договорами, ни с границами, через беззащитную Бельгию во Францию, находившуюся в состоянии агонии, был аргументом, заглушавшим все слабые человеческие голоса; первый пушечный залп, данный на бельгийской земле, произнес приговор, который бессильны были бы вызвать речи всех британских политических деятелей и воинов.
Составить себе представление о германском правительстве в довоенное время теперь нетрудно, благодаря опубликованным описаниям императорского двора, и мы полагаем, что в свете этих новых данных можно предоставить суждение по этому вопросу чувству справедливости германского народа. Пусть только германцы никогда не упускают из вида, что если бы даже Франция, оставив Россию бороться в единственном числе и не выполнив своих договорных обязательств, заявила о своем нейтралитете, то германский посол в Париже получил инструкцию потребовать сдачи германским гарнизонам крепости Туля и Вердена, – как гарантии того, что французский нейтралитет будет действительно соблюден.
Бойня началась; слышен гул орудий. Вся Европа в походе! 15 млн. штыков готовы вонзиться в 15 млн. человеческих тел, готовы убить 15 млн. верных, храбрых, жалких, смущенных событиями людей! Мы перешли область войны. Каковы основные вехи ее? Непонимание условий современной войны французским генеральным штабом, безумное устремление людей в синих и красных мундирах навстречу огню пулеметов и скорострельных орудий. Германский завоеватель в наступлении приобретает тем самым все выгоды оборонительного положения. Цвет французской армии, ее лучшие боевые офицеры погибли в боях на границах! Самый худший вид защиты в широком масштабе – защита, которая сводится к тому, чтобы подставлять себя под выстрелы неприятельских орудий. Близорукое непонимание условий войны в свое время залило кровью холмы Наталя и поля Манчжурии. Ни один генерал на протяжении всей истории не имел таких шансов успеха, какие достались на долю Жоффра. Ему достаточно было только сказать: «Пусть нападающие нападают. Пусть они знают, что ядра убивают людей, а земля останавливает ядра». Французские солдаты 1914 г. по своим военным качествам, по своей железной выдержке ничем не уступали солдатам тех главных неприятельских войск, которые наступали на Францию.
Затем благородная твердость французской армии, умевшей стать выше поражений и совершенных ошибок, сражавшейся так, как если бы она шла за Наполеоном в дни его славы! Кровавые поражения вдоль всего фронта, восемь переходов вглубь страны при отступлении, – явно ошибка в расчете, – и никогда ни одного упрека, ни одной жалобы, ни одной фразы вроде: «Nous sommes trahis!»[78] Франция твердо решила победить или умереть, убежденная в том, что ей дано право выбора такой альтернативы.
Так мы достигаем Марны. Эта битва навсегда останется самой таинственной битвой всех веков. Сквозь туман времен легче понять, как победил Ганнибал при Каннах, чем понять, почему Жоффр одержал победу при Марне. Никакого резкого перевеса сил ни с какой стороны, кроме только того, что нападающие, как это обычно бывает, немного опередили свои подкрепления, а защищающиеся отошли к своим резервам, – факторы хотя и важные, но отнюдь не решающие. Очень мало настоящих боев, сравнительно мало несчастных случаев, никаких решающих моментов на всем огромном поле сражения; пятьдесят объяснений, прекрасно подкрепленных документами, 500 томов рассказов и комментариев, и несмотря на все это – победа остается все той же тайной! Каковы же были причины того, что отступление превратилось в победу, которая дала миру возможность прийти на помощь Франции? Там, где на чашу весов положены великие события, каждый малейший факт или фактор может иметь решающее значение. Некоторые говорят, что таким фактором явилось великодушное наступление России, повлекшее за собою отозвание германским штабом двух армейских корпусов, которые должны были обойти французов с фланга; другие считают, что это – заслуга Галлиени, из Парижа в мгновение ока очутившегося на фронте, или заслуга Жоффра с его хладнокровием и стойкостью. Мы, англичане, естественно, склонны останавливаться на той роли, которую сыграл сэр Джон Фрэнч с его пятью дивизиями; многие другие также заявляют основательные претензии по поводу своего участия в этом деле. Но если бы мне надо было указать на тот именно момент, когда положение определилось, то я указал бы на приезд в ночь 8-го и утром 9 сентября в главную квартиру армий Бюлова и Клука полковника германского генерального штаба Гентша, превысившего свои полномочия или с согласия верховного командования отдавшего приказ немедленно начать отступление. Никакой надобности в таком отступлении не было. В сущности, германцы могли окопаться там, где они стояли, а кое-где даже продолжать наступление. Тогда требовалось лишь непрестанное усилие воли и готовность всем рисковать там, где и без того все уже было поставлено на карту.
Отчаянная битва на Изере была сопряжена с меньшим риском, и исход ее не был в такой степени важен. Обе стороны были измучены, но обе получили подкрепление. Это была только длительная схватка слабеющих противников, в несколько раз более кровавая, чем битва на Марне, но не повлекшая за собой никаких решающих последствий. Тем временем обороняющиеся научились окапываться, научились тому, что несколько сот храбрых, хорошо вооруженных и обученных солдат могут остановить наступление десяти тысяч и уложить своими пулями половину на месте. Отражение наступления силами пехоты, которая, засев в окопах, встречает неприятеля ружейными залпами, представляет собой новый прием, который вое чаще и чаще применяется в этой войне, которая ознаменована столькими испытаниями, а в 1914 г. еще не было технической возможности путем артиллерии, газов или танков преодолеть ее. Так подошли мы к траншейной войне; наступили рождественские праздники, и с ними – небольшая передышка.
Великой войны могло бы не быть вовсе, если бы правители Германии не объявили войны России и – непосредственно вслед за этим – не вторглись со своими армиями во Францию, раздавив по пути Бельгию. Попытка добиться быстрого и решительного военного успеха, который казался им тогда бесспорным, являлась актом определенно сознательным. Единственным критерием, которым мы располагаем для суждений об ответственности за войну, является нападение; лучшим доказательством того, кем совершено нападение, является вторжение в чужие пределы. Способность к вторжению в соседнюю страну подразумевает возможность защищать свою родную землю. В прошлом есть много примеров вторжений, имевших целью предупредить вторжение противников; споры по вопросу об ответственности тех, кто создал условия, приведшие к различным войнам, – бесконечны. Но в будущем человечество станет настолько разумнее, что в вопросе о влияниях войны высшем критерием будет считаться переход армий того или иного государства через границу; на государства, которые поступят таким образом, ляжет вся вина и ответственность. Совершенное германскими армиями насилие над Люксембургом и Бельгией, в их наступлении на Францию, в течение многих веков будет жить на страницах истории.
Руководители германской политики считали исполнение этого широкого, тщательно выработанного военного плана, с их точки зрения, необходимым не только для торжества Германии, но и для ее безопасности, не только для ее безопасности, но и для самого ее существования. В силу этого они считали себя обязанными привести этот план в исполнение, как только русская мобилизация и условия франко-русского союза поставили их лицом к лицу с войной на двух фронтах с превосходными неприятельскими силами, хотя и с более медленно концентрирующимися. В том, что они были в этом искренно убеждены, не подлежит никакому сомнению, но эта точка зрения не имела больших оснований. Никто не посмел бы атаковать центральные державы. Сила германских армий была так колоссальна, условия войны так благоприятствовали обороне, что Германия могла, как события это и доказали, позволить себе с железным спокойствием ждать наступления на границы своей страны. Но такого рода нападение никогда бы и не произошло. Если бы это случилось, наступающие были бы разбиты вдребезги германскими войсками, и общественное мнение всего мира со всей силой обратилось бы против России и Франции. В действительности совсем не было необходимости в тех решительных действиях, которые предприняла Германия с целью самообороны в ответ на мобилизацию в России. Мысль о том, что мобилизация всегда ведет за собой войну или что ею можно оправдать ту сторону, которая эту войну объявила, совершенно недопустима. Мобилизация может вызвать только контрмобилизацию и дальнейшие дипломатические переговоры.
Было ли это чрезмерным испытанием выдержки для любого правительства, для любого генерального штаба, для любой воинственной нации? Нужна ли была Германии сверхчеловеческая выдержка для того, чтобы не начать приводить весь свой военный план в исполнение, непосредственно вслед за объявлением в России мобилизации? Ответ ясен сам собой. Такая выдержка была по силам такому сильному государству и такой великой нации, которая могла проявить такую степень доблести и мужества. Но допустим, – с чем мы не согласны, – что мобилизация означала войну, и, с чем мы тоже не согласны, что война означала приведение в исполнение германского плана, заключавшегося во вторжении во Францию через Бельгию со всеми ужасными последствиями, – разве это не было еще большей причиной для осторожности и терпения, пока события оставались еще в пределах дипломатических переговоров? Что можно сказать о той легкости, с которой Германия предоставила Австрии полную свободу предпринимать какие угодно действия против Сербии, не поставив ей никаких условий, не предупредив ее даже об опасностях, грозивших европейскому миру? Что можно сказать в пользу Германии по поводу того, что она отвергла предложения сэра Эдуарда Грэя, сделанные 26 июля 1914 г., т. е. перед тем, как началась в России мобилизация, – о созыве европейской конференции? Если следующим шагом Германии в целях самосохранения должно было бы быть нападение на Бельгию, – то в таком случае, разве не было всего важнее не допустить до такого шага? Созыв европейской конференции не представлял ли собой простой и верный способ предотвратить или во всяком случае оттянуть роковой исход.
Германский император был поражен и возмущен, а советчики его раздражены тем духом неуступчивости, который Германия встречала со стороны тройственной Антанты в продолжение последних десяти дней. Этот дух неуступчивости создался в продолжение многих лет, в течение которых сознание германского превосходства и страх перед германским наступлением на суше и на море господствовал в умах политических деятелей Франции, России и Великобритании. Мрачная тень легла на Европу с самого начала этого столетия. Эти три державы не желали быть покоренными в отдельности, одна за другой. Франция была связана договором с Россией. Британия, в связи с ростом германского флота, хотя и оставалась формально свободной от каких бы то ни было обязательств, морально чувствовала себя обязанной оказать поддержку Франции, если бы Франция стала жертвой нападения. Тройственная Антанта никогда не могла бы напасть на центральные державы. Она распалась бы на части при первом же агрессивном движении одной из составлявших ее держав; но сила ее сопротивления перед лицом наступающего врага была вполне реальной и значительной. Если бы Германия приняла участие в конференции, нет никакого сомнения в том, что ссора между Австрией и Сербией была бы улажена. Если бы Германия не начала наступление первая, то никакой войны не было бы. И начинать наступление она не имела никакого права. Если же она так поступила, то это только показывает, какого мы имели соседа, и как мудро мы поступили, образовав союз между собою.
Колеблющиеся элементы, окружавшие германского императора, бюрократически связанные друг с другом, но, по существу, разобщенные и независимые, в момент кризиса стали безличными и стали действовать бесконтрольно. Разумные соображения перестали действовать. Машина шла сама собой. В полном порядке действовал только генеральный штаб – носитель великого плана. Все было готово и все должно было кончиться хорошо при условии, чтобы руководства не знали колебаний. Углубление Кильского канала было закончено, и флот мог легко маневрировать между Балтийским и Северным морями. 50 млн. фунтов стерлингов, собранные в 1913/1914 г., позволили наполнить арсеналы военным снаряжением. Запасами взрывчатых веществ Германия была вполне обеспечена в силу недавно открытого способа добычи азота из воздуха. Германские армии были несравненны, и успех военного плана Шлиффена казался обеспеченным. По странной случайности «Гебен» также находился в Средиземном море.
Вильгельм II не был человеком, способным противостоять такому нападению. Все те, кто его осуждали, должны поблагодарить небо за то, что они сами не были в его положении.
Возникает вопрос, были ли какие-нибудь еще другие средства помимо европейской конференции, предложенной 26 июля сэром Эдуардом Грэем, которые могли бы предотвратить войну? Многие утверждали, что если бы только у него было больше смелости и решительности и если бы в конце июля он определенно заявил Германии, что наступление на Францию неминуемо повлечет за собой войну с Англией, то никакой бы войны не было. Посмертные разоблачения лорда Орлей о положении кабинета министров могут в этом отношении казаться достаточно убедительными. Подобная декларация сэра Эдуарда Грэя в то время привела бы к отказу от его политики со стороны четырех пятых всего кабинета и трех четвертей палаты общин. Асквит подал бы в отставку, его правительство распалось бы на части, и оставшиеся четыре или пять дней, в которых каждый час шел на то, чтобы спешно принимать все меры предосторожности, превратились бы в один хаос, который, без сомнения, привел бы к несвоевременному, чересчур запоздалому решению принять участие в войне. Британская угроза вмешательства, не подтвержденная всем авторитетом нации, могла бы только убедить германцев в нашем бессилии.
Для того чтобы отклонить смертельную угрозу, необходимо было действовать еще в продолжение нескольких месяцев, а может быть и лет перед войной. Если бы Германия приняла британское предложение о приостановке морских вооружений, сделанное в 1911 г., многое было бы еще возможно. Европейская конференция по вопросу о сухопутных армиях и поддержании мира нашла бы в Англии сочувствие всему, что могла бы заявить Германия по поводу роста русской армии и усовершенствования на французские деньги стратегических железнодорожных путей. Расчленение Европы на два вооруженных лагеря могло бы временно, во всяком случае, значительно облегчить создавшееся трудное положение. Но в конце концов в последний критический момент британский министр иностранных дел не мог бы сделать ничего другого, кроме того, что он сделал. Оставить Францию и Россию дипломатически перед лицом германской угрозы значило бы на годы сломить те силы, которые уравновешивали все усиливающуюся мощь Германии. Угрожать войной Германии значило бы возбудить против себя и кабинет, и парламент, и народ. Но никаких речей английских министров не потребовалось для того, чтобы поддержать политику сэра Эдуарда Грэя. Каждый час, по мере того как германские армии шли все вперед и вперед, не считаясь ни с договорами, ни с границами, через беззащитную Бельгию во Францию, находившуюся в состоянии агонии, был аргументом, заглушавшим все слабые человеческие голоса; первый пушечный залп, данный на бельгийской земле, произнес приговор, который бессильны были бы вызвать речи всех британских политических деятелей и воинов.
Составить себе представление о германском правительстве в довоенное время теперь нетрудно, благодаря опубликованным описаниям императорского двора, и мы полагаем, что в свете этих новых данных можно предоставить суждение по этому вопросу чувству справедливости германского народа. Пусть только германцы никогда не упускают из вида, что если бы даже Франция, оставив Россию бороться в единственном числе и не выполнив своих договорных обязательств, заявила о своем нейтралитете, то германский посол в Париже получил инструкцию потребовать сдачи германским гарнизонам крепости Туля и Вердена, – как гарантии того, что французский нейтралитет будет действительно соблюден.
Бойня началась; слышен гул орудий. Вся Европа в походе! 15 млн. штыков готовы вонзиться в 15 млн. человеческих тел, готовы убить 15 млн. верных, храбрых, жалких, смущенных событиями людей! Мы перешли область войны. Каковы основные вехи ее? Непонимание условий современной войны французским генеральным штабом, безумное устремление людей в синих и красных мундирах навстречу огню пулеметов и скорострельных орудий. Германский завоеватель в наступлении приобретает тем самым все выгоды оборонительного положения. Цвет французской армии, ее лучшие боевые офицеры погибли в боях на границах! Самый худший вид защиты в широком масштабе – защита, которая сводится к тому, чтобы подставлять себя под выстрелы неприятельских орудий. Близорукое непонимание условий войны в свое время залило кровью холмы Наталя и поля Манчжурии. Ни один генерал на протяжении всей истории не имел таких шансов успеха, какие достались на долю Жоффра. Ему достаточно было только сказать: «Пусть нападающие нападают. Пусть они знают, что ядра убивают людей, а земля останавливает ядра». Французские солдаты 1914 г. по своим военным качествам, по своей железной выдержке ничем не уступали солдатам тех главных неприятельских войск, которые наступали на Францию.
Затем благородная твердость французской армии, умевшей стать выше поражений и совершенных ошибок, сражавшейся так, как если бы она шла за Наполеоном в дни его славы! Кровавые поражения вдоль всего фронта, восемь переходов вглубь страны при отступлении, – явно ошибка в расчете, – и никогда ни одного упрека, ни одной жалобы, ни одной фразы вроде: «Nous sommes trahis!»[78] Франция твердо решила победить или умереть, убежденная в том, что ей дано право выбора такой альтернативы.
Так мы достигаем Марны. Эта битва навсегда останется самой таинственной битвой всех веков. Сквозь туман времен легче понять, как победил Ганнибал при Каннах, чем понять, почему Жоффр одержал победу при Марне. Никакого резкого перевеса сил ни с какой стороны, кроме только того, что нападающие, как это обычно бывает, немного опередили свои подкрепления, а защищающиеся отошли к своим резервам, – факторы хотя и важные, но отнюдь не решающие. Очень мало настоящих боев, сравнительно мало несчастных случаев, никаких решающих моментов на всем огромном поле сражения; пятьдесят объяснений, прекрасно подкрепленных документами, 500 томов рассказов и комментариев, и несмотря на все это – победа остается все той же тайной! Каковы же были причины того, что отступление превратилось в победу, которая дала миру возможность прийти на помощь Франции? Там, где на чашу весов положены великие события, каждый малейший факт или фактор может иметь решающее значение. Некоторые говорят, что таким фактором явилось великодушное наступление России, повлекшее за собою отозвание германским штабом двух армейских корпусов, которые должны были обойти французов с фланга; другие считают, что это – заслуга Галлиени, из Парижа в мгновение ока очутившегося на фронте, или заслуга Жоффра с его хладнокровием и стойкостью. Мы, англичане, естественно, склонны останавливаться на той роли, которую сыграл сэр Джон Фрэнч с его пятью дивизиями; многие другие также заявляют основательные претензии по поводу своего участия в этом деле. Но если бы мне надо было указать на тот именно момент, когда положение определилось, то я указал бы на приезд в ночь 8-го и утром 9 сентября в главную квартиру армий Бюлова и Клука полковника германского генерального штаба Гентша, превысившего свои полномочия или с согласия верховного командования отдавшего приказ немедленно начать отступление. Никакой надобности в таком отступлении не было. В сущности, германцы могли окопаться там, где они стояли, а кое-где даже продолжать наступление. Тогда требовалось лишь непрестанное усилие воли и готовность всем рисковать там, где и без того все уже было поставлено на карту.
Отчаянная битва на Изере была сопряжена с меньшим риском, и исход ее не был в такой степени важен. Обе стороны были измучены, но обе получили подкрепление. Это была только длительная схватка слабеющих противников, в несколько раз более кровавая, чем битва на Марне, но не повлекшая за собой никаких решающих последствий. Тем временем обороняющиеся научились окапываться, научились тому, что несколько сот храбрых, хорошо вооруженных и обученных солдат могут остановить наступление десяти тысяч и уложить своими пулями половину на месте. Отражение наступления силами пехоты, которая, засев в окопах, встречает неприятеля ружейными залпами, представляет собой новый прием, который вое чаще и чаще применяется в этой войне, которая ознаменована столькими испытаниями, а в 1914 г. еще не было технической возможности путем артиллерии, газов или танков преодолеть ее. Так подошли мы к траншейной войне; наступили рождественские праздники, и с ними – небольшая передышка.