Страница:
И, наконец, мы должны предложить такие условия, обладающие полной ответственностью, какие германское правительство может надеяться выполнить. Если же мы предложим Германии условия несправедливые или чересчур обременительные, то никакое ответственное правительство их не подпишет; их, безусловно, не подпишет теперешнее слабое германское правительство…
Таким образом, я считаю, что с любой точки зрения мы должны стремиться при окончательной выработке условий мира быть беспристрастными судьями, совершенно отбросив в сторону все страсти, кипевшие во время войны. Такой договор должен иметь в виду три цели: во-первых, он должен быть справедливым по отношению к союзникам и признать Германию ответственной как за самую войну, так и за те способы, какими она велась. Во-вторых, он должен быть таким, чтобы ответственное германское правительство, подписывая его, было уверено, что оно в состоянии выполнить все заключающиеся в нем обязательства. В-третьих, он не должен заключать в себе ничего такого, что могло бы вызвать в будущем новые войны, и должен быть спасением от угрозы большевизма, являясь для всех здравомыслящих людей справедливым разрешением европейской проблемы…
Я считаю, что бесполезно стараться на постоянное время в принудительном порядке ограничить вооружения Германии, если мы сами не будем готовы подчиниться такому же ограничению.
Я хотел бы знать, почему Германия, если только она примет все наши условия, которые мы считаем вполне справедливыми, не должна была бы быть допущена в Лигу наций, особенно когда у нее будет прочное и демократическое правительство. Разве это не было бы лучшим стимулом для Германии подписать с нами договор и в то же время оказать сопротивление большевизму? Не будет ли безопаснее принять Германию в Лигу наций, чем оставлять ее за пределами Лиги?
Наконец, я считаю, что до тех пор, пока авторитет и успешная деятельность Лиги наций не станут для всех вполне очевидны, Британская империя и Соединенные Штаты должны дать Франции гарантию против возможности нового нападения со стороны Германии. Франция имеет особые причины для того, чтобы требовать такой гарантии. На протяжении полувека на нее было дважды совершено нападение, и дважды германцы продвигались вглубь страны. Таким атакам она подверглась потому, что она была на европейском континенте главной защитницей либеральной и демократической цивилизации против самодержавия центральной Европы. Будет только справедливо, если другие великие западные демократии обяжутся вновь стать на ее защиту в случае нового нападения или если ей снова будет угрожать Германия, или до того времени, пока Лига наций не докажет своей способности защитить мир и свободу всего мира.
Если, однако, мирная конференция намерена действительно обеспечить мир и дать ему образец такого решения мировых проблем, которое все здравомыслящие люди признают предпочтительным перед анархией, ей надо будет заняться также делами России. Большевистский империализм угрожает не только граничащим с Россией государствам, большевизм угрожает всей Азии; он так же близок Америке, как и Франции. Нет никаких оснований думать, что мирная конференция в состоянии этой близости помешать, какой бы прочный мир она ни заключила с Германией, если только она оставит Россию в ее нынешнем положении. Я не предлагаю, однако, осложнять теперь вопроса о мире с Германией немедленным обсуждением русского вопроса. Я упоминаю об этом только для того, чтобы напомнить о необходимости заняться делами России, как только представится для этого возможность».
Клемансо составил резкий письменный ответ. Он заявлял, что великодушие Ллойд-Джорджа достигается только за счет Франции и континентальных государств, в то время как Англия сохранила все необходимые ей выгоды и гарантии.
«Каковы могут быть результаты того метода, который положен в основу ноты от 26 марта? – спрашивает он. – Известное число по линии определенных гарантий достанется на долю морских государств, которые не подвергались вторжению неприятеля. Уступка Германией своих колоний будет полной и окончательной. Уступка Германией значительной части своего торгового флота будет полной и окончательной. Устранение Германии со всех иностранных рынков будет полное и продолжится в течение довольно долгого времени.
С другой стороны, для континентальных государств, для тех, кто более всего пострадал от войны, предлагаются только частичные и временные разрешения задачи. Сокращение территорий, предлагаемое для Польши и Богемии, будет только частичным разрешением вопроса. Оборонительное соглашение, предлагаемое Франции для охраны ее территорий, является только временным разрешением задачи. Предлагаемый режим для Саарского угольного бассейна также является временным разрешением вопроса. В общем мы имеем здесь дело с неравными условиями, которые могут дурно отразиться на послевоенных отношениях между самими союзниками, более важных, чем послевоенные отношения между союзниками и Германией».
Когда Станнард Бекер писал свою «Историю», в его распоряжении был меморандум Ллойд-Джорджа. Он им горячо восхищался: «Мир, опирающийся на военную силу, будет проклятием для всего мира, – писал он. – Нельзя найти лучшего выражения для этого чувства, – говорит он дальше, – чувства, основанного на тонком понимании самой сущности данного положения, чем то, которое мы находим в одном меморандуме, посланном 25 марта президенту Вильсону генералом Таскер X. Блиссом. Он озаглавлен: „Размышления по поводу мирной конференции перед тем, как будут окончательно установлены условия мира“. Несколько наиболее ярких положений могут быть приведены», – продолжает он. Генерал Блисс, по мнению Бекера, «был одним из тех немногих членов конференции, которые никогда не теряли перспективы и которые понимали, что всей работе по заключению мира грозила большая опасность в том случае, если бы конференция выработала такой договор, который сразу возбудил бы против себя мнение масс германского народа».
Это, пожалуй, самый изумительный промах, какой когда-либо был совершен человеком, претендующим написать образцовое историческое произведение и вооруженным для этой цели исключительным количеством официальных и подлинных документов! Вряд ли снилось Бекеру, когда он писал свои панегирики генералу Блиссу, что они должны были быть посланы по другому адресу, и глубоко было, вероятно, его разочарование, когда он понял, что все его похвалы относились не к отличившемуся на войне американскому солдату, которого все уважали, но к закоренелому в пороках политическому деятелю Старого света!
Вот заключительный пример неустанной энергии Бекера в его поисках «Истины»! Я остановился так долго на его работе в силу исключительно торжественного характера вверенной ему миссии и той массы драгоценных сведений, которые были поручены ему на хранение президентом Вильсоном.
Жутко подумать, сколько честных граждан Соединенных Штатов пользовались этим зараженным источником! К счастью, дискредитирование Бекера выпало не на долю английских писателей. Статьи д-ра Хентера Миллера и издателя «Документов полковника Хауза» без сожаления разоблачили его ошибки, правильнее сказать, – пороки перед судом обладающих большим и живым критическим чутьем американских читателей, перед судом истины и справедливости.
Целью настоящего изложения является не пересказ истории мирной конференции, но желание остановить внимание читателя на наиболее выдающихся ее чертах. Тем не менее, нам пришлось дать общий обзор всей сцены событий и действующих лиц. С окончания военных действий прошло уже около пяти месяцев, но только теперь начиналась настоящая работа по заключению мира.
Четыре человека, – одно время даже не четыре, а три – из которых каждый был ответственным представителем великой победоносной державы, – вот все, что осталось. Пятьсот талантливых журналистов, двадцать семь представителей различных национальностей, Совет десяти (или пятидесяти), пятьдесят восемь комиссий, в которых принимало участие столько высокопоставленных лиц, – все это растаяло, оставив всего только – трех человек! С этих пор эти трое будут действовать сообща. Они научились уважать друг друга, научились друг другу верить. Они сделались коллегами и товарищами в крайне опасном и преисполненном трудности предприятии. Каждый из них знает, что для того, чтобы достигнуть соглашения, он должен пойти на серьезные уступки. Каждый знает, что достигнуть соглашения необходимо; все трое хотят дать всем странам скорый мир и ответить единогласно, быстро и так хорошо, как только они в состоянии, на сотни труднейших еще неразрешенных вопросов.
В следующей главе мы увидим, что представляли собой некоторые из этих вопросов и как они были разрешены. В течение целого месяца (от 20 марта по 19 апреля) они совещались только втроем и все время на английском языке. По многим вопросам было достигнуто соглашение, но оно еще не закреплено. Даже свидания Четырех иногда не приводят к успеху. Идут то к Клемансо, то к Вильсону, оставалось только оформить решения. Был приглашен в качестве секретаря Морис Хэнки. Он слушает все их беседы, записывает их и в конце каждого дня зачитывает им их постановления. С этого момента все их решения быстрым потоком устремились к юристам и чиновникам, работавшим на конференции.
7 мая Версальский договор был напечатан, а 9 мая пленум сессии конференции его принял не то с покорностью, не то со злобой, но во всяком случае, как совершившийся факт.
Теперь настало время пригласить неприятеля. В начале мая германские представители явились в версальский дворец за получением того тома, который заключал в себе предварительные условия мира, а в конце июня подписывается и самый договор, находящийся в более или менее полном соответствии с этими условиями.
Тем временем в Германии быстро назревали события. Германские писатели много говорили о том унижении, которое терпел их народ от торжествующих завоевателей, а в это самое время в самой Германии шли события крайне важные и благодетельные как для Германии, так и для мировой цивилизации. На страницах этой книги было дано краткое изложение, хода русской революции. Что же касается германской революции, то она представляла собой пароксизм социальной организации, неизмеримо более сильной и более сложной. Но она отразилась на нашем расстроенном, пресыщенном, утомленном сознании так же слабо, как слабо отзываются оставшиеся в живых и отдыхающие после боя солдаты на звуки отдаленной канонады. А между тем, чтобы рассказать о ней, требуются целые книги. Интерес обостряется, когда мы сравниваем ее с тем, что происходило в России. Так много было в обеих странах совершенно тождественных условий, эпизодов и их последствий. Народ терпит на войне поражение. Флот и армия поднимают бунт и бегут. Император низвергнут с престола; власть терпит банкротство; она всеми отвергнута. Создаются советы рабочих и солдат. Власть передают в руки социалистического правительства. На родные поля, где хозяйничает голод, возвращаются миллионы солдат, дрожащих от перенесенных долгих страданий, подавленных поражением. Исчезает полиция, замирает промышленность; голодает чернь; на улице суровая зима. Все факторы, разрушившие Россию, налицо; они организованы: каждый знает, что ему делать; весь ход коммунистической революции понят и изучен во всех его подробностях. Русский опыт взят за образец. В лице Карла Либкнехта, Розы Люксембург, Дитмана, Каутского и десятка других будущие Ленины и Троцкие тевтонской агонии… Все было испытано и все случилось, но случилось несколько иначе. В руках коммунистов уже большая часть столицы, но правительство охраняется. На будущее учредительное собрание совершается нападение, но оно отражено. Горсть преданных офицеров – преданных Германии, – переодетых в солдатскую форму, но хорошо вооруженных гранатами и пулеметами, охраняют слабое ядро гражданского правительства. Их только горсть, но они побеждают. Морская дивизия, зараженная большевизмом, захватывает дворец, но после кровопролитного боя выбита оттуда верными войсками. Во время мятежа, когда авторитет власти окончательно рухнул, почти во всех полках с офицеров срывали погоны, и у них отнимали сабли, но ни один из них не был убит.
Среди всего этого смятения бросается в глаза суровая и вместе с тем простая личность. Это социалист-рабочий и тред-юнионист по имени Носке. Назначенный социал-демократическим правительством министром национальной обороны, облеченный этим же правительством диктаторской властью, он остался верен германскому народу. Иностранец может лишь с осторожностью и невольным беспристрастием говорить о германских героях, но, быть может, в длинном ряду королей, государственных деятелей и воинов, начиная с Фридриха и кончая Гинденбургом, будет отведено место Носке – верному сыну своего народа, среди всеобщего смятения бесстрашно действовавшего во имя общественного блага.
Выдержка и разум всех германских племен дали возможность Временному правительству провести выборы. Читатель будет постоянно встречаться на этих страницах с той же самой тактикой все тех же самых сил. Их единственная цель – не допустить народ до выбора парламента. В России эти силы добились успеха, в Германии и Ирландии их постигла неудача.
Система народного представительства все еще оставалась в целости благодаря пулям, штыкам, пулеметам, окопам и минометам, и это дало возможность тридцати миллионам мужчин и женщин, составляющих 90% всех пользующихся избирательным правом, подать свои голоса, и с этого часа свободный Верховный парламент сделался основным фактором политической жизни Германии.
Вот в силу чего Германия явилась в Версаль как объединенная нация, сумевшая в час народного бедствия стать выше отчаяния.
ГЛАВА XI
Территориальные соглашения. – Важнейшие черты их. – Национальное самоопределение. – Его применение. – Эльзас-Лотарингия. – Шлезвиг. – Возрождение Польши. – Восточная граница Германии. – Верхняя Силезия. – Делегация Британской империи. – Ее сдержанность. – Препятствия на пути Ллойд-Джорджа. – Плебисцит Верхней Силезии. – Чем рисковала Британия. – Аргументы Франции. – Ее требование безопасности. – Рейнская граница. – Разоружение Германии. – Демилитаризованная зона. – Совместная гарантия. – Ее последствия. – Судьба Австро-Венгрии. – Невинные и виноватые. – Чехословакия: чехи. – Чехословакия: словаки. – Югославия. – Румыния. – Венгрия. – Австрия. – Проблема «Anschluss'а»[48]. – Болгария. – Общий план.
Как бы ни были остры чувства, возбуждаемые распределением между государствами тропических колоний, какой бы интерес ни представлял вопрос о компенсациях и какие бы надежды ни возлагались на Лигу наций, но только на основании разрешения территориальной проблемы в Европе будет произнесен суд над мирными договорами 1919 и 1920 гг. Здесь мы встречаемся с фактами такого глубокого и долговременного значения, которые придают целым расам определенные формы и надолго фиксируют их место и положение во всем мире. Здесь мы подымаем завесу прошлого и зажигаем сигнальные огни будущего. Старые знамена подняты вновь. Пробудились страсти исчезнувших поколений. В изрытой осколками снарядов земле видны кости давно умерших воинов и жертв; и рыдания тех, кто защищал то дело, которое должно было потерпеть неудачу, разносятся далеко по земле.
Договоры, с которыми мы имеем теперь дело, займут место в том знаменитом ряду трактатов, который заключает в себе Вестфальский договор, Утрехтский и Венский договоры[49]. Они являются одновременно и самым последним и самым крупным звеном в цепи событий европейской истории. Память о них не исчезнет благодаря трем событиям первостепенной важности: разложению Австро-Венгерской империи; возрождению Польши и сохранению Германией ее национального единства. Даже на том небольшом расстоянии, которое нас отделяет от Парижской конференции, мы все же можем судить о размерах этих колоссальных «вершин» и о том, как они доминируют над всем громадным пространством гористой территории, которую представляет собой история Европы. Сквозь прозрачный воздух исторической перспективы мы уже можем различить вершины событий на обширном ландшафте истории во всей их величественной простоте. Империя Карла V, а с ней габсбургская монархия, пережиток стольких исторических событий, не раз сотрясавших ее до основания, бывшая основным государственным образованием центральной и южной Европы, – ныне исчезла с лица земли. Три разъединенные одна от другой части Польши вновь объединились в одну верховную, независимую республику с тридцатимиллионным населением, а Германия, разбитая на полях сражений, безоружная и беззащитная перед своими оскорбленными завоевателями, восстала из пепла в качестве самого многочисленного и, без сомнения, самого сильного национального массива в Европе.
Эти господствующие факты из жизни Европы не явились только результатом вулканического сотрясения, вызванного насильственной войной. Они явились результатом методического применения единого принципа. Если те, кто заключали в 1814 г. мирный договор в Вене, действовали на основании принципа легитимизма, то заключавшие мирный договор в 1919 г. в Париже в свою очередь руководствовались принципом самоопределения. Хотя это выражение «самоопределение» будет навсегда и вполне справедливо связано с именем президента Вильсона, самая идея его не нова и не оригинальна, самый термин принадлежит Фихте («Selbstbestimmung»). Самое понятие было полно и всесторонне выражено Мадзини. На протяжении всей Британской империи это понятие было хорошо известно и широко практиковалось под несколько менее революционным названием: «самоуправление» и «правительство с согласия подданных». В течение XIX в. рост национализма определенно доказал, что все великие державы должны считаться с этим принципом и все больше и больше приспособляться к нему, если они хотят сохранить свое могущество и целостность в современных политических условиях. Почти полное исключение вопросов религии во всех ее формах из области политики сделало национализм самым могущественным фактором современной политики.
В четырнадцати пунктах Вильсона этот принцип самоопределения провозглашен и проведен. В своих речах президент заявлял: «Нужно уважать национальные стремления. Управлять народами теперь можно лишь с их согласия. Самоопределение не только пустая фраза»… «Народы и области нельзя передавать то одной державе, то другой»… «Каждый передел государственной территории должен совершаться в интересах и для блага народов… Все ясно выраженные национальные стремления должны быть удовлетворены в той мере, в какой это только возможно; следует не допускать возникновения новых или воскресения старых элементов несогласия и антагонизма». Союзники совершенно серьезно подчинили свои военные цели этому заявлению. Германцы сопроводили свою просьбу о перемирии условием, чтобы мирный договор был основан на четырнадцати пунктах президента Вильсона и на других его речах. Таким образом принцип самоопределения оказался одновременно и тем самым, за что сражались победители и чего требовали побежденные.
Это был вполне ясный руководящий принцип, который объединил между собой все народы, несмотря на всю их недавнюю разобщенность, их ненависть друг к другу и перенесенные страдания, с которыми всех связывала общая вера и интересы. Главным и настоятельным долгом мирной конференции, добивавшейся мира между воюющими нациями, и было именно проведение этого принципа в жизнь; я позволю себе процитировать вновь этот принцип: «Освобождение закрепощенных национальностей – соединение в одну семью ее членов, разъединенных долгие годы произволом, и проведение новых границ в более или менее полном соответствии с национальными признаками».
Поскольку все соглашались с этим основным принципом, оставалось только применить его на деле. Но если сам по себе этот принцип был весьма прост и приемлем, то применить его на практике оказалось весьма трудным и спорным делом. Что должно было быть признаком, свидетельствующим о принадлежности к той или иной национальности? Каким путем желания «национальных элементов» должны были быть выражены и удовлетворены? Как и где должны были быть проведены новые границы среди смешанного населения? До каких пределов этот основной принцип должен был быть выше всех других соображений, исторических, географических, экономических и стратегических? Каким способом можно было убедить все те вооруженные и враждебные элементы, которые повсеместно пришли в движение, согласиться с окончательными решениями, вынесенными конференцией? Таковы были задачи мирной конференции и, в частности, триумвирата.
В общем было решено, что основным признаком национальности будет считаться язык. Без сомнения, язык не всегда выражает национальность. Некоторые из наиболее сознательных в национальном отношении масс могут только с трудом объясняться на своем родном языке. Некоторые угнетенные расы говорили на языке своих угнетателей, которых они ненавидят, а некоторые из доминирующих народов говорили на языке покоренных ими племен, управляя ими в то же самое время. Как бы там ни было, вопрос этот должен был быть улажен, по возможности, скорее, и лучшего признака национальности во всех спорных случаях, чем язык, найти не могли; как последний выход из положения оставался еще плебисцит.
Практика скоро показала, что выработанная схема проведения границ в соответствии с принципом национальности, выясненной на основании или языка или же руководствуясь желанием местных жителей, не может быть применена без тех или других изменений. Некоторые из новых государств не имели доступа к морю, а без этого они не могли сделаться экономически самостоятельным единством, сколько-нибудь жизнеспособным. Некоторые освобожденные национальности в течение многих столетий надеялись когда-нибудь снова вернуть себе старые границы, существовавшие во время их давно канувшего в вечность владычества. Некоторые из победителей получали по договору право требовать, а другие победители были обязаны тоже по договору уступить им такие границы, которые были фиксированы самой природой, как например Альпами. Территории некоторых единых в экономическом отношении областей пересекали национальные границы, и во многих пунктах враждебные народы жили вперемежку целыми деревнями, городами, областями. И все эти спорные земли надо было изучить; их оспаривали друг у друга, – милю за милей, те многочисленные, могущественные, находившиеся в состоянии сильного политического возбуждения государства, которые были в этом заинтересованы.
Тем не менее все эти отклонения и нарушения основного принципа касались только окраин тех или иных стран и народов. Все спорные земли, взятые вместе, составляли ничтожную частицу Европы. Они были исключением, подтверждающим правило. Как бы ни было сильно раздражение, вызываемое повсеместно, когда ножницы миротворцев разрезали живую ткань народов вдоль этих сомнительных границ, наличие этого раздражения не умаляло значения договора. В общем, вероятно, менее трех процентов всего народонаселения Европы продолжает еще находиться под властью таких правительств, национальность которых они отвергают, и карта Европы была впервые составлена в полном согласии с желаниями народов.
Рассмотрим теперь справедливость вышеприведенных утверждений по отношению к границам Германии, установленным Версальским договором. Начнем с западных и северных границ.
Восьмой пункт из четырнадцати пунктов Вильсона гласит: «Несправедливость, допущенная в вопросе об Эльзас-Лотарингии в 1871 г. по требованию Пруссии и с вынужденного согласия Франции, в течение почти пятидесяти лет была причиной неустойчивости европейского мира, – эта несправедливость должна быть исправлена». Это сделалось одной из первых задач союзников, едва только началась война. И на это согласилась и Германия, когда она просила мира, основанного на четырнадцати пунктах, и в согласии с этим подписала условия перемирия. В силу этого никаких споров по вопросу об Эльзас-Лотарингии не последовало. Эти обе провинции, бывшие французскими в течение почти двухсот лет, были отняты у Франции в 1871 г. против воли их народонаселения. «Они были, – приводим слова договора, – отделены от Франции – их родного отечества – несмотря на торжественные протесты их депутатов в Бордо». Возвращение Эльзас-Лотарингии является, таким образом, исправлением того нарушения принципа самоопределения, о котором еще поныне помнят многие современники.
Таким образом, я считаю, что с любой точки зрения мы должны стремиться при окончательной выработке условий мира быть беспристрастными судьями, совершенно отбросив в сторону все страсти, кипевшие во время войны. Такой договор должен иметь в виду три цели: во-первых, он должен быть справедливым по отношению к союзникам и признать Германию ответственной как за самую войну, так и за те способы, какими она велась. Во-вторых, он должен быть таким, чтобы ответственное германское правительство, подписывая его, было уверено, что оно в состоянии выполнить все заключающиеся в нем обязательства. В-третьих, он не должен заключать в себе ничего такого, что могло бы вызвать в будущем новые войны, и должен быть спасением от угрозы большевизма, являясь для всех здравомыслящих людей справедливым разрешением европейской проблемы…
Я считаю, что бесполезно стараться на постоянное время в принудительном порядке ограничить вооружения Германии, если мы сами не будем готовы подчиниться такому же ограничению.
Я хотел бы знать, почему Германия, если только она примет все наши условия, которые мы считаем вполне справедливыми, не должна была бы быть допущена в Лигу наций, особенно когда у нее будет прочное и демократическое правительство. Разве это не было бы лучшим стимулом для Германии подписать с нами договор и в то же время оказать сопротивление большевизму? Не будет ли безопаснее принять Германию в Лигу наций, чем оставлять ее за пределами Лиги?
Наконец, я считаю, что до тех пор, пока авторитет и успешная деятельность Лиги наций не станут для всех вполне очевидны, Британская империя и Соединенные Штаты должны дать Франции гарантию против возможности нового нападения со стороны Германии. Франция имеет особые причины для того, чтобы требовать такой гарантии. На протяжении полувека на нее было дважды совершено нападение, и дважды германцы продвигались вглубь страны. Таким атакам она подверглась потому, что она была на европейском континенте главной защитницей либеральной и демократической цивилизации против самодержавия центральной Европы. Будет только справедливо, если другие великие западные демократии обяжутся вновь стать на ее защиту в случае нового нападения или если ей снова будет угрожать Германия, или до того времени, пока Лига наций не докажет своей способности защитить мир и свободу всего мира.
Если, однако, мирная конференция намерена действительно обеспечить мир и дать ему образец такого решения мировых проблем, которое все здравомыслящие люди признают предпочтительным перед анархией, ей надо будет заняться также делами России. Большевистский империализм угрожает не только граничащим с Россией государствам, большевизм угрожает всей Азии; он так же близок Америке, как и Франции. Нет никаких оснований думать, что мирная конференция в состоянии этой близости помешать, какой бы прочный мир она ни заключила с Германией, если только она оставит Россию в ее нынешнем положении. Я не предлагаю, однако, осложнять теперь вопроса о мире с Германией немедленным обсуждением русского вопроса. Я упоминаю об этом только для того, чтобы напомнить о необходимости заняться делами России, как только представится для этого возможность».
Клемансо составил резкий письменный ответ. Он заявлял, что великодушие Ллойд-Джорджа достигается только за счет Франции и континентальных государств, в то время как Англия сохранила все необходимые ей выгоды и гарантии.
«Каковы могут быть результаты того метода, который положен в основу ноты от 26 марта? – спрашивает он. – Известное число по линии определенных гарантий достанется на долю морских государств, которые не подвергались вторжению неприятеля. Уступка Германией своих колоний будет полной и окончательной. Уступка Германией значительной части своего торгового флота будет полной и окончательной. Устранение Германии со всех иностранных рынков будет полное и продолжится в течение довольно долгого времени.
С другой стороны, для континентальных государств, для тех, кто более всего пострадал от войны, предлагаются только частичные и временные разрешения задачи. Сокращение территорий, предлагаемое для Польши и Богемии, будет только частичным разрешением вопроса. Оборонительное соглашение, предлагаемое Франции для охраны ее территорий, является только временным разрешением задачи. Предлагаемый режим для Саарского угольного бассейна также является временным разрешением вопроса. В общем мы имеем здесь дело с неравными условиями, которые могут дурно отразиться на послевоенных отношениях между самими союзниками, более важных, чем послевоенные отношения между союзниками и Германией».
Когда Станнард Бекер писал свою «Историю», в его распоряжении был меморандум Ллойд-Джорджа. Он им горячо восхищался: «Мир, опирающийся на военную силу, будет проклятием для всего мира, – писал он. – Нельзя найти лучшего выражения для этого чувства, – говорит он дальше, – чувства, основанного на тонком понимании самой сущности данного положения, чем то, которое мы находим в одном меморандуме, посланном 25 марта президенту Вильсону генералом Таскер X. Блиссом. Он озаглавлен: „Размышления по поводу мирной конференции перед тем, как будут окончательно установлены условия мира“. Несколько наиболее ярких положений могут быть приведены», – продолжает он. Генерал Блисс, по мнению Бекера, «был одним из тех немногих членов конференции, которые никогда не теряли перспективы и которые понимали, что всей работе по заключению мира грозила большая опасность в том случае, если бы конференция выработала такой договор, который сразу возбудил бы против себя мнение масс германского народа».
Это, пожалуй, самый изумительный промах, какой когда-либо был совершен человеком, претендующим написать образцовое историческое произведение и вооруженным для этой цели исключительным количеством официальных и подлинных документов! Вряд ли снилось Бекеру, когда он писал свои панегирики генералу Блиссу, что они должны были быть посланы по другому адресу, и глубоко было, вероятно, его разочарование, когда он понял, что все его похвалы относились не к отличившемуся на войне американскому солдату, которого все уважали, но к закоренелому в пороках политическому деятелю Старого света!
Вот заключительный пример неустанной энергии Бекера в его поисках «Истины»! Я остановился так долго на его работе в силу исключительно торжественного характера вверенной ему миссии и той массы драгоценных сведений, которые были поручены ему на хранение президентом Вильсоном.
Жутко подумать, сколько честных граждан Соединенных Штатов пользовались этим зараженным источником! К счастью, дискредитирование Бекера выпало не на долю английских писателей. Статьи д-ра Хентера Миллера и издателя «Документов полковника Хауза» без сожаления разоблачили его ошибки, правильнее сказать, – пороки перед судом обладающих большим и живым критическим чутьем американских читателей, перед судом истины и справедливости.
Целью настоящего изложения является не пересказ истории мирной конференции, но желание остановить внимание читателя на наиболее выдающихся ее чертах. Тем не менее, нам пришлось дать общий обзор всей сцены событий и действующих лиц. С окончания военных действий прошло уже около пяти месяцев, но только теперь начиналась настоящая работа по заключению мира.
Четыре человека, – одно время даже не четыре, а три – из которых каждый был ответственным представителем великой победоносной державы, – вот все, что осталось. Пятьсот талантливых журналистов, двадцать семь представителей различных национальностей, Совет десяти (или пятидесяти), пятьдесят восемь комиссий, в которых принимало участие столько высокопоставленных лиц, – все это растаяло, оставив всего только – трех человек! С этих пор эти трое будут действовать сообща. Они научились уважать друг друга, научились друг другу верить. Они сделались коллегами и товарищами в крайне опасном и преисполненном трудности предприятии. Каждый из них знает, что для того, чтобы достигнуть соглашения, он должен пойти на серьезные уступки. Каждый знает, что достигнуть соглашения необходимо; все трое хотят дать всем странам скорый мир и ответить единогласно, быстро и так хорошо, как только они в состоянии, на сотни труднейших еще неразрешенных вопросов.
В следующей главе мы увидим, что представляли собой некоторые из этих вопросов и как они были разрешены. В течение целого месяца (от 20 марта по 19 апреля) они совещались только втроем и все время на английском языке. По многим вопросам было достигнуто соглашение, но оно еще не закреплено. Даже свидания Четырех иногда не приводят к успеху. Идут то к Клемансо, то к Вильсону, оставалось только оформить решения. Был приглашен в качестве секретаря Морис Хэнки. Он слушает все их беседы, записывает их и в конце каждого дня зачитывает им их постановления. С этого момента все их решения быстрым потоком устремились к юристам и чиновникам, работавшим на конференции.
7 мая Версальский договор был напечатан, а 9 мая пленум сессии конференции его принял не то с покорностью, не то со злобой, но во всяком случае, как совершившийся факт.
Теперь настало время пригласить неприятеля. В начале мая германские представители явились в версальский дворец за получением того тома, который заключал в себе предварительные условия мира, а в конце июня подписывается и самый договор, находящийся в более или менее полном соответствии с этими условиями.
Тем временем в Германии быстро назревали события. Германские писатели много говорили о том унижении, которое терпел их народ от торжествующих завоевателей, а в это самое время в самой Германии шли события крайне важные и благодетельные как для Германии, так и для мировой цивилизации. На страницах этой книги было дано краткое изложение, хода русской революции. Что же касается германской революции, то она представляла собой пароксизм социальной организации, неизмеримо более сильной и более сложной. Но она отразилась на нашем расстроенном, пресыщенном, утомленном сознании так же слабо, как слабо отзываются оставшиеся в живых и отдыхающие после боя солдаты на звуки отдаленной канонады. А между тем, чтобы рассказать о ней, требуются целые книги. Интерес обостряется, когда мы сравниваем ее с тем, что происходило в России. Так много было в обеих странах совершенно тождественных условий, эпизодов и их последствий. Народ терпит на войне поражение. Флот и армия поднимают бунт и бегут. Император низвергнут с престола; власть терпит банкротство; она всеми отвергнута. Создаются советы рабочих и солдат. Власть передают в руки социалистического правительства. На родные поля, где хозяйничает голод, возвращаются миллионы солдат, дрожащих от перенесенных долгих страданий, подавленных поражением. Исчезает полиция, замирает промышленность; голодает чернь; на улице суровая зима. Все факторы, разрушившие Россию, налицо; они организованы: каждый знает, что ему делать; весь ход коммунистической революции понят и изучен во всех его подробностях. Русский опыт взят за образец. В лице Карла Либкнехта, Розы Люксембург, Дитмана, Каутского и десятка других будущие Ленины и Троцкие тевтонской агонии… Все было испытано и все случилось, но случилось несколько иначе. В руках коммунистов уже большая часть столицы, но правительство охраняется. На будущее учредительное собрание совершается нападение, но оно отражено. Горсть преданных офицеров – преданных Германии, – переодетых в солдатскую форму, но хорошо вооруженных гранатами и пулеметами, охраняют слабое ядро гражданского правительства. Их только горсть, но они побеждают. Морская дивизия, зараженная большевизмом, захватывает дворец, но после кровопролитного боя выбита оттуда верными войсками. Во время мятежа, когда авторитет власти окончательно рухнул, почти во всех полках с офицеров срывали погоны, и у них отнимали сабли, но ни один из них не был убит.
Среди всего этого смятения бросается в глаза суровая и вместе с тем простая личность. Это социалист-рабочий и тред-юнионист по имени Носке. Назначенный социал-демократическим правительством министром национальной обороны, облеченный этим же правительством диктаторской властью, он остался верен германскому народу. Иностранец может лишь с осторожностью и невольным беспристрастием говорить о германских героях, но, быть может, в длинном ряду королей, государственных деятелей и воинов, начиная с Фридриха и кончая Гинденбургом, будет отведено место Носке – верному сыну своего народа, среди всеобщего смятения бесстрашно действовавшего во имя общественного блага.
Выдержка и разум всех германских племен дали возможность Временному правительству провести выборы. Читатель будет постоянно встречаться на этих страницах с той же самой тактикой все тех же самых сил. Их единственная цель – не допустить народ до выбора парламента. В России эти силы добились успеха, в Германии и Ирландии их постигла неудача.
Система народного представительства все еще оставалась в целости благодаря пулям, штыкам, пулеметам, окопам и минометам, и это дало возможность тридцати миллионам мужчин и женщин, составляющих 90% всех пользующихся избирательным правом, подать свои голоса, и с этого часа свободный Верховный парламент сделался основным фактором политической жизни Германии.
Вот в силу чего Германия явилась в Версаль как объединенная нация, сумевшая в час народного бедствия стать выше отчаяния.
ГЛАВА XI
МИРНЫЕ ДОГОВОРЫ
«Хотя у нас уже мир, но пройдет еще много времени, прежде чем все будет налажено. Хотя ветер после бури спадает, но море долго еще продолжает волноваться».
Селден
Территориальные соглашения. – Важнейшие черты их. – Национальное самоопределение. – Его применение. – Эльзас-Лотарингия. – Шлезвиг. – Возрождение Польши. – Восточная граница Германии. – Верхняя Силезия. – Делегация Британской империи. – Ее сдержанность. – Препятствия на пути Ллойд-Джорджа. – Плебисцит Верхней Силезии. – Чем рисковала Британия. – Аргументы Франции. – Ее требование безопасности. – Рейнская граница. – Разоружение Германии. – Демилитаризованная зона. – Совместная гарантия. – Ее последствия. – Судьба Австро-Венгрии. – Невинные и виноватые. – Чехословакия: чехи. – Чехословакия: словаки. – Югославия. – Румыния. – Венгрия. – Австрия. – Проблема «Anschluss'а»[48]. – Болгария. – Общий план.
Как бы ни были остры чувства, возбуждаемые распределением между государствами тропических колоний, какой бы интерес ни представлял вопрос о компенсациях и какие бы надежды ни возлагались на Лигу наций, но только на основании разрешения территориальной проблемы в Европе будет произнесен суд над мирными договорами 1919 и 1920 гг. Здесь мы встречаемся с фактами такого глубокого и долговременного значения, которые придают целым расам определенные формы и надолго фиксируют их место и положение во всем мире. Здесь мы подымаем завесу прошлого и зажигаем сигнальные огни будущего. Старые знамена подняты вновь. Пробудились страсти исчезнувших поколений. В изрытой осколками снарядов земле видны кости давно умерших воинов и жертв; и рыдания тех, кто защищал то дело, которое должно было потерпеть неудачу, разносятся далеко по земле.
Договоры, с которыми мы имеем теперь дело, займут место в том знаменитом ряду трактатов, который заключает в себе Вестфальский договор, Утрехтский и Венский договоры[49]. Они являются одновременно и самым последним и самым крупным звеном в цепи событий европейской истории. Память о них не исчезнет благодаря трем событиям первостепенной важности: разложению Австро-Венгерской империи; возрождению Польши и сохранению Германией ее национального единства. Даже на том небольшом расстоянии, которое нас отделяет от Парижской конференции, мы все же можем судить о размерах этих колоссальных «вершин» и о том, как они доминируют над всем громадным пространством гористой территории, которую представляет собой история Европы. Сквозь прозрачный воздух исторической перспективы мы уже можем различить вершины событий на обширном ландшафте истории во всей их величественной простоте. Империя Карла V, а с ней габсбургская монархия, пережиток стольких исторических событий, не раз сотрясавших ее до основания, бывшая основным государственным образованием центральной и южной Европы, – ныне исчезла с лица земли. Три разъединенные одна от другой части Польши вновь объединились в одну верховную, независимую республику с тридцатимиллионным населением, а Германия, разбитая на полях сражений, безоружная и беззащитная перед своими оскорбленными завоевателями, восстала из пепла в качестве самого многочисленного и, без сомнения, самого сильного национального массива в Европе.
Эти господствующие факты из жизни Европы не явились только результатом вулканического сотрясения, вызванного насильственной войной. Они явились результатом методического применения единого принципа. Если те, кто заключали в 1814 г. мирный договор в Вене, действовали на основании принципа легитимизма, то заключавшие мирный договор в 1919 г. в Париже в свою очередь руководствовались принципом самоопределения. Хотя это выражение «самоопределение» будет навсегда и вполне справедливо связано с именем президента Вильсона, самая идея его не нова и не оригинальна, самый термин принадлежит Фихте («Selbstbestimmung»). Самое понятие было полно и всесторонне выражено Мадзини. На протяжении всей Британской империи это понятие было хорошо известно и широко практиковалось под несколько менее революционным названием: «самоуправление» и «правительство с согласия подданных». В течение XIX в. рост национализма определенно доказал, что все великие державы должны считаться с этим принципом и все больше и больше приспособляться к нему, если они хотят сохранить свое могущество и целостность в современных политических условиях. Почти полное исключение вопросов религии во всех ее формах из области политики сделало национализм самым могущественным фактором современной политики.
В четырнадцати пунктах Вильсона этот принцип самоопределения провозглашен и проведен. В своих речах президент заявлял: «Нужно уважать национальные стремления. Управлять народами теперь можно лишь с их согласия. Самоопределение не только пустая фраза»… «Народы и области нельзя передавать то одной державе, то другой»… «Каждый передел государственной территории должен совершаться в интересах и для блага народов… Все ясно выраженные национальные стремления должны быть удовлетворены в той мере, в какой это только возможно; следует не допускать возникновения новых или воскресения старых элементов несогласия и антагонизма». Союзники совершенно серьезно подчинили свои военные цели этому заявлению. Германцы сопроводили свою просьбу о перемирии условием, чтобы мирный договор был основан на четырнадцати пунктах президента Вильсона и на других его речах. Таким образом принцип самоопределения оказался одновременно и тем самым, за что сражались победители и чего требовали побежденные.
Это был вполне ясный руководящий принцип, который объединил между собой все народы, несмотря на всю их недавнюю разобщенность, их ненависть друг к другу и перенесенные страдания, с которыми всех связывала общая вера и интересы. Главным и настоятельным долгом мирной конференции, добивавшейся мира между воюющими нациями, и было именно проведение этого принципа в жизнь; я позволю себе процитировать вновь этот принцип: «Освобождение закрепощенных национальностей – соединение в одну семью ее членов, разъединенных долгие годы произволом, и проведение новых границ в более или менее полном соответствии с национальными признаками».
Поскольку все соглашались с этим основным принципом, оставалось только применить его на деле. Но если сам по себе этот принцип был весьма прост и приемлем, то применить его на практике оказалось весьма трудным и спорным делом. Что должно было быть признаком, свидетельствующим о принадлежности к той или иной национальности? Каким путем желания «национальных элементов» должны были быть выражены и удовлетворены? Как и где должны были быть проведены новые границы среди смешанного населения? До каких пределов этот основной принцип должен был быть выше всех других соображений, исторических, географических, экономических и стратегических? Каким способом можно было убедить все те вооруженные и враждебные элементы, которые повсеместно пришли в движение, согласиться с окончательными решениями, вынесенными конференцией? Таковы были задачи мирной конференции и, в частности, триумвирата.
В общем было решено, что основным признаком национальности будет считаться язык. Без сомнения, язык не всегда выражает национальность. Некоторые из наиболее сознательных в национальном отношении масс могут только с трудом объясняться на своем родном языке. Некоторые угнетенные расы говорили на языке своих угнетателей, которых они ненавидят, а некоторые из доминирующих народов говорили на языке покоренных ими племен, управляя ими в то же самое время. Как бы там ни было, вопрос этот должен был быть улажен, по возможности, скорее, и лучшего признака национальности во всех спорных случаях, чем язык, найти не могли; как последний выход из положения оставался еще плебисцит.
Практика скоро показала, что выработанная схема проведения границ в соответствии с принципом национальности, выясненной на основании или языка или же руководствуясь желанием местных жителей, не может быть применена без тех или других изменений. Некоторые из новых государств не имели доступа к морю, а без этого они не могли сделаться экономически самостоятельным единством, сколько-нибудь жизнеспособным. Некоторые освобожденные национальности в течение многих столетий надеялись когда-нибудь снова вернуть себе старые границы, существовавшие во время их давно канувшего в вечность владычества. Некоторые из победителей получали по договору право требовать, а другие победители были обязаны тоже по договору уступить им такие границы, которые были фиксированы самой природой, как например Альпами. Территории некоторых единых в экономическом отношении областей пересекали национальные границы, и во многих пунктах враждебные народы жили вперемежку целыми деревнями, городами, областями. И все эти спорные земли надо было изучить; их оспаривали друг у друга, – милю за милей, те многочисленные, могущественные, находившиеся в состоянии сильного политического возбуждения государства, которые были в этом заинтересованы.
Тем не менее все эти отклонения и нарушения основного принципа касались только окраин тех или иных стран и народов. Все спорные земли, взятые вместе, составляли ничтожную частицу Европы. Они были исключением, подтверждающим правило. Как бы ни было сильно раздражение, вызываемое повсеместно, когда ножницы миротворцев разрезали живую ткань народов вдоль этих сомнительных границ, наличие этого раздражения не умаляло значения договора. В общем, вероятно, менее трех процентов всего народонаселения Европы продолжает еще находиться под властью таких правительств, национальность которых они отвергают, и карта Европы была впервые составлена в полном согласии с желаниями народов.
Рассмотрим теперь справедливость вышеприведенных утверждений по отношению к границам Германии, установленным Версальским договором. Начнем с западных и северных границ.
Восьмой пункт из четырнадцати пунктов Вильсона гласит: «Несправедливость, допущенная в вопросе об Эльзас-Лотарингии в 1871 г. по требованию Пруссии и с вынужденного согласия Франции, в течение почти пятидесяти лет была причиной неустойчивости европейского мира, – эта несправедливость должна быть исправлена». Это сделалось одной из первых задач союзников, едва только началась война. И на это согласилась и Германия, когда она просила мира, основанного на четырнадцати пунктах, и в согласии с этим подписала условия перемирия. В силу этого никаких споров по вопросу об Эльзас-Лотарингии не последовало. Эти обе провинции, бывшие французскими в течение почти двухсот лет, были отняты у Франции в 1871 г. против воли их народонаселения. «Они были, – приводим слова договора, – отделены от Франции – их родного отечества – несмотря на торжественные протесты их депутатов в Бордо». Возвращение Эльзас-Лотарингии является, таким образом, исправлением того нарушения принципа самоопределения, о котором еще поныне помнят многие современники.