Чейни Дэвид. Мастер меча

Он согревал мне сердце.
 
   Нами придвинулась к любимому и оплела его ногу своей.

 
Если мне еще
Отдано твое сердце,
Обнажи меня.
Будем любить друг друга.
Луна высушит слезы.
 

   Как только Нами произнесла последние слова танки, злой дух, владевший ею долгие дни, исчез. Ее пульс забился быстрее, и она почувствовала мучительную, как боль, жажду любовной ласки, которую всегда испытывала до горького соития с Кисо. Ужас, казалось вселившийся в нее навсегда, был отринут. Нами хотела Йоши. Она хотела вернуться к жизни.
   Тонкие пальцы Нами коснулись чресел возлюбленного, стали нежно поглаживать их, и через несколько секунд молодая женщина поняла, что он полностью готов к любви. Она наслаждалась трепетом рук, ласкавших ее тело, мягкими прикосновениями его ладоней к своей груди. Потом рука Йоши легла ей на бедро, и Нами развернулась к нему навстречу, как цветок раскрывается навстречу солнцу.
   Лагерь почти полностью погрузился во тьму. Шум праздника постепенно сменился тишиной: последние пьяные голоса умолкли. Было слышно лишь стрекотание кузнечиков, обычное для начала десятого месяца, Изменчивый мир не сможет проникнуть сюда. Нами перекатилась на спину, с удовольствием слушая, как ее шелковые одежды, раскиданные по футону, шуршат под ней. Она помогла Йоши приподняться, привлекла его и направила, когда он склонился к ней.
   Мир исчез для Нами, и все ее чувства сосредоточились в одном маленьком пятачке ее тела. Она ощутила поиск, вторжение, нажим. Горячая волна поглотила ее. Солнечная искра — огонь богини Аматерасу — зажглась в глубине ее существа, погасла, снова загорелась. И каждый раз, когда эта искра вспыхивала, она разгоралась все ярче. В ее мозгу с бешеной скоростью сменялись чудесные образы: Западный рай, цветы и сады, освещенные солнцем храмы, дворцы и сияющее небо. Нами смутно услышала крик Йоши. Она напрягла все силы своего существа и сама закричала в сладком исступлении.
 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА 40

   Лагерь Кисо был разбит в неглубокой долине, которую с севера замыкала гора Хиюти, самая высокая из северных гор. У ее подножия рос густой лес, где кусты тесно сплетались между собой под кривыми стволами старых деревьев. Эта полоса леса окружала примерно сто те возделанной земли, занятой полями и хижинами крестьян. Сюда вела всего одна дорога с востока.
   Войска Кисо квартировали поначалу в своих военных палатках, Палатки были удобны в любое время года, кроме зимы, и Кисо приказал командирам организовать постройку более прочных жилищ.
   Пехоту послали валить лес. Запряженные волами телеги на обитых железом колесах от зари до зари громыхали по дороге, подвозя бревна. Женщины, дети и старики плели из соломы крыши и забивали землей щели казарм.
   Ставка Кисо расположилась у подножия Хиюти-ямы. Ее нарекли громко — Хиюти-дзё, крепость Хиюти, На самом же деле там была поставлена просторная изба с толстыми бревенчатыми стенами, окруженная высоким частоколом. Эта «крепость» была отрезана от равнины петлей мелкой речки, омывавшей подножия горы.
   Под руководством Йоши неподалеку от крепости были построены учебный плац и додзе — школа военного дела. Армия, которой нечем заняться, теряет дисциплину.
   Додзе имел в плане вид большого прямоугольника, обнесенного забором. Четыре длинные узкие казармы обступали центральную площадку. В них с минимумом удобств могло разместиться около двухсот солдат. Когда позволяла погода, стены, выходившие на внутренний двор, раздвигались и помещения легко и удобно проветривались. Юго-восточный угол двора додзе был отведен для выездки лошадей. Рядом, за высокой стеной, устроили тир для стрелков из лука. Остаток двора заполонили невысокие строения, соединенные крытыми переходами. В них размещались зал для обучения бою на мечах и копьях и классы тактики и военной истории. Там же стоял низенький домик, в котором поселились Йоши и Нами.
   Интенданты Кисо делали все, чтобы обеспечить гарнизон провиантом и безболезненно пережить надвигающуюся зиму. Грубо построенные амбары ставили фасадами к Хиюти-дзё, узкие проходы между ними пересекались под прямым углом подъездными дорогами и образовывали сеть улиц. В амбары возле здания ставки загрузили пять тысяч коку риса, закатили сотню бочек сакэ, остальные объемы заполнили сушеной рыбой, вяленым мясом и дополнительным запасом соли. Склады возле плаца вместили пять тысяч коку бобов и иного корма для лошадей и волов.
   Весенняя засуха 1181 года уничтожила урожай зерновых почти во всей Японии, но эта долина в Этидзене осталась плодородной. Небольшое озеро и мелкая река, живописно опоясывавшая Хиюти-яму, давали достаточно воды для полива, и крестьяне даже смогли сохранить свой скот.
   Когда наступил двенадцатый месяц и начались снегопады, в лагерь стали приходить сотни голодных крестьян из соседних с долиной мест. Новичков охотно принимали, самых одаренных отправляли в военную школу. Йоши вставал до, зари и работал до полуночи обучая новобранцев фехтованию, тактике и верховой езде.
   Нами, горевшая желанием заняться каким-нибудь полезным делом, предложила давать курсантам школы уроки каллиграфии, чтения и стихосложения. Военный совет отклонил ее предложение, посчитав такие уроки ненужной роскошью.
   После свадьбы Нами полностью излечилась от владевшей ею гнетущей тоски. Томое редко навещала ее, занимаясь хозяйственной деятельностью, и молодая женщина большую часть времени проводила одна. Казалось, это ей даже нравится. Она с удовольствием «вила гнездышко» и делала записи в «дневнике из-под подушки».
   В середине первого месяца 1182 года начались жестокие морозы. Таких холодов не помнили даже старики. Земля, которую высушила и выжгла безжалостная летняя жара, теперь стала твердой, как железо, и покрылась огромными снежными сугробами.
   Во всех северных провинциях люди сжигали нажитое добро, чтобы согреться. Люди толпами уходили в леса, пытаясь раздобыть еду и дрова, и гибли тысячами. Бедняки, богачи, монахи торговцы замерзали в полях, их тела погребали мощные, как лавины, снегопады. Большинство трупов было обнаружено только весной, когда растаял снег.
   Лагерь Кисо от северо-восточных ветров защищала гора Хиюти, но от снегопадов защиты не было. Много раз по утрам обитатели гарнизона просыпались в давящей тишине и обнаруживали, что лагерь засыпан слоем снега выше человеческого роста. Нет, даже самые древние старцы не могли вспомнить на своем веку такой суровой, беспощадной зимы.
   В конце осени Кисо был непрочь пополнить свои войска крестьянами окрестных провинций, и те, кого голод выгнал из хижин, шли к нему толпами. Но вскоре Кисо понял, что, как бы просторен ни был лагерь и как много продовольствия ни лежало на его складах, в нем все равно не хватит места и еды для всех желающих.
   Когда начались сильные снегопады, явилась еще одна тысяча человек. Им позволили зарабатывать себе на пропитание, расчищая улицы городка от снега. Они были последними, кого взяли. С этого момента приходящих стали гнать прочь. Часовые получили приказ стрелять в каждого, кто появится вблизи лагеря.
   Но люди все шли и шли. Почти пятьсот тел занесло снегом возле ограды, прежде чем несчастные скитальцы поняли, что здесь их никто не ждет.
   В длинные ночи из леса доносились жалобы тех, кого прогнали. Светлые точки вспыхивали в темноте: несчастные крестьяне собирались вместе вне досягаемости стрел и разжигали свои костры. Огонь грел, но не наполнял желудок. Недели превращались в месяцы, и костры постепенно стали исчезать. Дозоры сообщали, что, отчаявшись, голодавшие стали по ночам отрезать куски от замерзших тел, готовить их на кострах и есть. Наступила оттепель, и это какое-то время помогало несчастным выжить, но вскоре и тех, кто спасся людоедством, прогнал прочь вернувшийся холод.
   Йоши сочувствовал жалобно умолявшим о спасении крестьянам. Он не забыл годы скитаний, когда был беглецом и прятался в горах, едва поддерживая свою жизнь, выживая такими мерзкими способами, что он выбросил воспоминания о них из своей памяти. Но, кроме сочувствия, Йоши ничего не мог предложить несчастным. Кисо был прав: он ничем не был обязан этим посторонним чужакам. Он был обязан сохранить жизнь своим воинам.
   Йоши отвернул глаза и душу от тех, кто крался по лесу или жалкой тенью маячил вдали. Он полностью посвятил себя военной школе. Было так славно вновь ощутить в своей руке меч! Ему нравилось обучать искусству ведения боя. Делясь своими знаниями с другими, он чувствовал, что выполняет свое жизненное предназначение. Йоши снова называли сенсеем. Его уважали. Он опять был в хорошей боевой форме, и это тоже доставляло ему удовольствие. Йоши проводил долгие часы, тренируясь с мечом, луком, нагинатой и метательными звездами — шурикенами. Он овладел еще одним видом оружия.
   Восемь лет назад под руководством мастера боя Ичикавы он впервые взял в руки боевой веер. Здесь у него появилась возможность тренироваться с ним. Он стал отрабатывать с веером виды и способы защиты против различных видов оружия. Йоши вне додзе не носил меча, но, имея веер, мог теперь отбиться от любого внезапного нападения.
   Тот экземпляр оригинального оружия, который Йоши выбрал для себя, имел восемь железных ребер с остро заточенными концами. В сложенном положении ребра представляли собой подобие массивного кинжала, с круглой ручки которого свисал белый шнур с кистью. Когда веер был раскрыт, становилась видна украшавшая его насечка — дракон, символ вечной битвы между добром и злом, тот самый символ, который Йоши наносил когда-то на лезвие мечей кузнеца Ханзо, когда учился у него ковать оружие.
   Боевой веер был универсальным оружием: легким поворотом ладони его можно было превратить в толстую железную полосу, чтобы отбить удар меча, в кинжал, чтобы пронзить внутренности врага, или в круглую дубину, чтобы раздробить его суставы.
   Свободное время Йоши проводил с Нами, растапливая в ее душе лед Этидзена.
   Сантаро бывал у них постоянно и всегда встречал радушный прием. Томое заходила к Нами, когда Йоши бывал занят в военной школе.
   Ни Кисо, ни Имаи ни разу не побывали у Йоши дома, но часто заходили в додзе и наблюдали, как идет обучение новичков. Имаи дефилировал по школе со скучающим видом, но Кисо следил за работой мастера боя с расчетливым вниманием.
   На второй месяц 1182 года в лагере началась эпидемия болезни, которую назвали «черный язык». Солдаты становились слабыми и вялыми, потом у них поднимался жар. Люди быстро худели. Перед смертью языки больных чернели и распухали. Лекари поили страждущих отварами из целебных трав, священнослужители читали молитвы. Ничто не помогало. Более трехсот мертвецов было вывезено на телегах из лагеря и сброшено в глубокий овраг неподалеку.
   В начале третьего месяца наступила оттепель, снег стаял, обнажив трупы. Эпидемия усилилась. Кисо решил покинуть долину, пока болезнь окончательно не подорвала боевой дух армии.
   Вечером накануне выступления в главном здании крепости Хиюти был собран военный совет. Йоши присутствовал на нем и, как всегда, сидел рядом с Сантаро. Время от времени порывы ледяного ветра проникали в зал через плохо утепленные стены. В углах зала пылали жаровни, а сосновые факелы, вставленные в щели, скудно освещали помещение. К вечеру похолодало. Полурастаявшие сугробы заледенели.
   Если Кисо и мерз, то не показывал этого: он был одет в тонкий хлопчатобумажный костюм и куртку. Главнокомандующий восседал на своем обычном месте — лицом к участникам совета.
   — Мы выступаем отсюда завтра утром, — объявил он. — Идем на север. Наша задача — объединить северные провинции. Выполнив ее, мы повернем на Киото. Мы не будем ждать, пока мой двоюродный брат Йоритомо начнет действовать. Когда мы прочно утвердимся на севере, мы завоюем Киото. Некоторые части останутся здесь и будут защищать крепость Хиюти до нашего возвращения.
   — Сколько людей вы оставляете? — спросил Йоши.
   — Восемьсот самураев, в основном пеших солдат, под началом четырех командиров, в том числе моего дяди Юкийе.
   Кисо кивнул дяде. Юкийе, казалось, был недоволен, что его отстраняют от главных дел, но покорно снес эту, как он считал, новую выходку племянника. Кисо продолжил:
   — В лагере остаются также семьи и прислуга. Этого больше чем достаточно, чтобы справиться с локальным врагом.
   — Но недостаточно, чтобы защитить крепость от атаки больших сил, — возразил Йоши.
   Кисо сердито взглянул на него.
   — Что предлагаете вы, господин тактик? — в голосе Кисо звучала злая насмешка.
   — Покинуть крепость. Она выполнила свою задачу как временная ставка. Возьмите людей туда, где они смогут принести пользу.
   — Мы сделали эту долину своей. Она богата рисом и зерном. Мы будем дураками, если оставим ее врагу.
   — Зима кончилась, Мы не можем ставить гарнизон в каждом привлекательном месте. Когда север покорится нам, мы всегда сумеем потребовать эту долину как военную добычу. Если же мы оставим здесь восемьсот человек, мы потеряем их для будущих боев и, может быть, потеряем их жизни.
   Кисо опустил глаза, Выражение его лица стало жестким: он рассердился.
   — Мы сохраним долину, — сказал он. — А если вы считаете, что моего дяди и его людей недостаточно, мы можем оставить вас здесь. Помогите им.
   И Кисо хрипло рассмеялся.
   — Но… — попытался возразить Йоши.
   — А мне эта мысль нравится, — прервал его Кисо. — Вы останетесь с Юкийе защищать крепость.
   — Я предпочел бы…
   — Хватит! — сердито крикнул Кисо. — Это приказ. Вы обязаны принять назначение без возражений, Вы останетесь!
   Йоши молча склонил голову. В глубине души он проклинал себя за то, что вступил в пререкания.
   Несмотря на свое высокое звание, он должен в первую очередь подчиняться приказу.
   Лицо Йоши не выдало его чувств, Кисо совершил сейчас первую крупную ошибку. Не придется ли Йоши поплатиться за нее?
   Утром восьмого дня на телеги обоза грузили зерно, солонину, сушеную рыбу, бобы и вещи. Армия была готова к выступлению. В этот же день Йоши послал письма Йоритомо и Го-Ширакаве. Он советовал Йоритомо собрать войска и захватить столицу до того, как это сделает Кисо. По мнению Йоши, у Кисо еще не хватало силы, чтобы вступить в борьбу с братом, — пока не хватало. Но в скором времени Кисо будет к этому готов.
   В письме к Го-Ширакаве содержались те же сведения. «Кисо обязательно выступит против Йоритомо, — писал Йоши. — Ваше Высочество может быть втянуто в борьбу между ними. Используйте свое имя и средства на стороне Йоритомо. Помогите ему раздавить Кисо, пока он не стал слишком сильным».
 

ГЛАВА 41

   Прошел месяц с того дня, как армия Кисо ушла из долины Хиюти-яма. В северо-восточном квартале Киото незадолго до рассвета молодой генерал Тайора Коремори заканчивал свой туалет.
   Коремори следовал старине: чернил зубы и покрывал лицо белой пудрой. Его волосы были зачесаны назад, собраны в пучок и стянуты повязкой-кобури из мягкого черного шелка. Верхняя одежда генерала была пошита из парчи с рисунком малинового цвета — лошади на розовато-лиловом фоне. Нижние одежды желтой и темно-оранжевой расцветки выглядывали из-под обшлагов парадного мундира. Широкие штаны жесткого шелка громыхали при каждом шаге генерала.
   Прежде чем вызвать карету, Коремори осмотрел себя в зеркале. Он провел мягкой рукой по выступающему подбородку и остался доволен; побрился чисто. Под белой пудрой на его молодой коже — генералу шел всею двадцать второй год — сиял здоровый румянец. Черты лица Коремори были классически правильными, шея толстой, а плечи мясистыми. Он очень походил на своего умершего отца Тайра Шигемори, любимого сына покойного Первого министра.
   Коремори ударом гонга вызвал слугу и приказал подавать карету. Ожидая ее, молодой генерал задумался.
   Год назад его дед ушел в Западный рай. За это время генерал почти не продвинулся по службе. Коремори считал причиной своих неудач слабость дяди Мунемори и гнусные хитрости императора-отшельника Го-Ширакавы, Молодой генерал не простил Го-Ширакаве обиды, когда тот поставил во главе войск империи его дядю Шигехиру, Император-отшельник тогда настоял на этом назначении и осрамил его, Коремори, напомнив о позорном бегстве от реки Фудзикавы.
   Коремори нахмурился. Шигехира добыл себе большую славу, победив Юкийе на реке Суномата, меж тем как он сам зря тратит жизнь в столице на пустяковые придворные интрижки.
   Вошедший слуга прервал его размышления: карета была подана. Коремори в придворных башмаках на толстой подошве спустился по парадным ступеням своего особняка — шиндена и прошел усыпанной белой галькой дорожкой к экипажу.
   Стоял восьмой день четвертого месяца, и солнце ярко сияло. В прохладном воздухе носились ароматы только что раскрывшихся цветов. Коремори с удовольствием вдохнул полной грудью, поправил церемониальные мечи и с царственным видом разместился в карете. Он направился в Рокухару.
   Пока карета, подскакивая, катилась по изрезанной колеями главной улице, Коремори рассеянно поглядывал в окна, Зима была жестокой. Многие дома рухнули под тяжестью снега, и вместо зданий чернели обгорелые обломки опорных столбов. Резкий запах гари разъедал ноздри.
   Карета с грохотом покатилась по Судзаку-Одзи. Коремори пришел в ужас: даже знаменитые ивы были изуродованы распоясавшимися горожанами, которые воровски изводили их ветви на топливо. Будь это в его власти, Коремори казнил бы этих варваров на месте.
   Когда карета повернула на улицу Сандзё и направилась к мосту Пятой улицы, Коремори заметил священников, отмечавших знаком Амиды Будды мертвецов, погибших от эпидемии и валявшихся на улицах. Молодой генерал вздрогнул, С улучшением погоды от мора, кажется, стало гибнуть больше людей. Ужасная болезнь не щадила даже придворных. Боги гневались на свой народ.
   Коремори чуть не задохнулся от вони, проезжая мимо груды полуразложившихся трупов. С мертвецов содрали одежду и сбросили голые тела под мост, даже не прикрыв их ради приличия. Коремори попытался угадать, кем были эти люди. Должно быть, крестьяне, умершие от голода или замерзшие этой суровой зимой. Но разве можно быть в этом уверенным? Разве не могли там оказаться и знатные люди, которых ограбили, убили, раздели и швырнули в эту ужасную кучу? Какая мерзость, даже думать об этом неприятно!
   Карета Коремори подкатилась к посту охраны поместья Рокухара. Предвкушение большой удачи тут же заставило генерала забыть обо всем, что он увидел в городе. Друзья шепнули ему, что после церемонии «Омовения Будды» его может ожидать важное назначение. Вот она, та возможность отличиться, которой Коремори ждал весь год, пока его сопливый дядюшка добывал себе славу на войне! Генерал сжал губы и выдвинул массивный подбородок: он шел навстречу свой судьбе. Его радетели шепнули ему, что о назначении объявит Мунемори после праздничных обрядов этого дня. Коремори прекрасно понимал, что посты раздает не дядя, а его мать Нии-Доно, негласно управлявшая своим сыном.
   Обычно Обряд «омовения Будды» совершался в Имперском граде, но влияние Нии-Доно было так велико, что, когда она пожаловалась на легкое недомогание, Го-Ширакава приказал священникам и знати собраться на церемонию в Рокухаре.
   В центре главного зала дворца Рокухары возвышалась восьмиметровая статуя Будды. Бог безмятежно глядел вниз на многоцветное и роскошное сборище. Знатные гости щеголяли в самых ярких официальных нарядах. Цвета сливались, кружились, перемещались в свете сотен светильников, подобно стеклышкам гигантского калейдоскопа.
   Сановники второго разряда носили парадные костюмы «цветов глицинии» — нежное сочетание голубого или фиолетового тона верхней одежды и светло-зеленых красок нижних одежд и подкладок. Третий разряд одевался в «цвета клевера» — темно-красные поверх зеленых. Каждому разряду принадлежала своя цветовая гамма, и каждое сочетание красок было великолепно. Тона «цветка сливы» — ярко-красные на темно-фиолетовом — свободно сочетались с тонами азалии, желтой розы и ивы. Даже придворные шестого разряда, самые низшие по званию среди приглашенных, были красиво одеты в зеленые блузы и широкие штаны. У одной из стен зала был установлен помост, окруженный низкой оградкой из тикового дерева. В углах этого возвышения стояли высокие вазы серовато-зеленого цвета с букетами из цветущих веток вишни. Ветки перевешивались через загородку, роняя лепестки.
   С этого возвышения Нии-Доно, опираясь на обитую парчой подставку для локтей, наблюдала за церемонией из-за дамской ширмы — переносной рамы чуть меньше двух метров в высоту, обтянутой прозрачной тканью. Го-Ширакава сидел в похожем на трон китайском кресле, рядом с ним в небольшом креслице томился его внук, четырехлетний император Антоку. Мунемори в роскошном наряде, расшитом узорами в виде луноцветов на нежно-розовом фоне, восседал, скрестив ноги, на фиолетовой подушке слева от своей матери. За спинами царственных особ возвышалась двустворчатая корейская ширма. Обе ее створки были квадратными, по три метра в высоту и ширину, и расписаны драматическими картинами: на левой был изображен Ад Авити, на правой — Западный рай.
   Коремори присоединился к участникам танца и решительно повел их за собой, гордясь знанием его традиционных шагов.
   Священники в белых шелковых одеждах и высоких золотисто-белых шляпах, завязанных лентой под подбородком, резко контрастировали с пестро одетой знатью. Их было около двадцати — служители основных храмов и алтарей Нары и горы Хией. Смешивая буддистские и синтоистские обряды, священники читали сутры и пели гимны во славу Будды.
   За статуей были сооружены высокие подмостки, чтобы священники и знатные гости могли, поднявшись по ступеням, окропить водой голову божества и спуститься с другой стороны. Священники, произнося каждый отдельную молитву, по очереди зачерпнули воды из золотой трубки и свершили обряд омовения. Когда последний из них сошел с подмостков, Коремори повел вверх по ступеням светских участников празднества. Продолжая церемониальный танец, каждый из них почтительно поклонился, вылил на статую воду и занял заранее отведенное ему место возле императора.
   Под руководством Го-Ширакавы участники праздника прочли «Сутру лотоса». После этого священники удалились, оставив знатных гостей праздновать одних. Музыкант завел на самисене мелодию «Был ли еще такой день», два актера, грациозно покачиваясь, сыграли пантомиму «Рождение Будды». Их красные блузы и широкие белые штаны приятно шуршали, когда танцоры меняли положение.
   Множество чаш с сакэ пошли по рядам гостей. Каждый, пригубив напиток, произносил стихотворение. Коремори сложил такое:

 
Зал Рокухары
Вторит пению божьих слуг,
Что прославляют
Здесь золотого Будду
И его славных детей.
 

   «Славными детьми» Будды были, конечно, собравшиеся здесь придворные и прежде всего род Тайра. Знатные гости захлопали в ладоши, а Го-Ширакава, который в продолжение всей церемонии имел мрачный вид, довольно кивнул, одобряя сочинителя.
   Что бы ни делал Коремори — читал стихи, пел или танцевал, он не сводил глаз с помоста, ожидая знака. И наконец в награду за свое терпение он увидел, как его бабка, высунув костлявую руку из-за ширмы, дотронулась до рукава Мунемори. Тот отодвинулся в сторону, сердито фыркнул в надушенный платок, потом, поморщившись, повернулся к старому императору и что-то прошептал ему на ухо.
   Го-Ширакава сделал вид, что не замечает Мунемори, и продолжал жевать сладкий пирожок. Коремори замер. Наконец, когда Мунемори побагровел от унижения, император встал и вытянул руки, привлекая внимание гостей.
   Служитель ударял в китайский гонг, пока знатные гости не прекратили разговоры и не встали полукругом перед императорским помостом, ожидая объявления.
   Голова Го-Ширакавы была чисто обрита и натерта душистыми маслами, как полагалось ему по сану. Поверхность ее ярко блестела в свете светильников. Крупный породистый нос резко выделялся на круглом лице императора. С вытянутыми руками, в алой придворной мантии, распахнутой так, что была видна подкладка из темно-красной камки, поверх белой шелковой нижней одежды и темно-фиолетовых широких штанов, Го-Ширакава на фоне корейских ширм казался зрителям, в зависимости от их положения, то воплощением Будды, то демоном грозного царя Эммы-О.
   — Сегодняшняя церемония освободила нас от прежних грехов и укрепила нашу веру, — произнес нараспев император. Его голос то повышался, то падал.
   Придворные небрежно похлопали. Го-Ширакава подождал, пока аплодисменты затихнут.
   — Наш добрый народ перенес тяжелые бедствия этой зимой, — продолжал он. — Мне незачем напоминать вам об этом: каждый из вас знает кого-либо, кто пострадал от морозов и мора в это трудное время. Но теперь, — его голос взлетел вверх, — мы должны забыть о зиме. Аматерасу улыбается, и настало благоприятное время для наших действий против врагов империи.
   В этот раз рукоплескания были громовыми. Для кого из собравшихся здесь вторжение Минамото не было угрозой? Кто не потерял имений в дальних провинциях? Кто откажется отважно послать слуг против врага, чтобы вернуть земли и доходы?
   Го-Ширакава развел руки в стороны. Его красные рукава казались символом крови и битвы.
   — Мы вооружим новую армию, которая уничтожит Кисо Йошинаку и вернет нам север. Командующим армией назначается наш уважаемый генерал… Тайра Коремори!