В годы Великой Отечественной войны Петр Дмитриевич Барановский руководил работами по сохранению историко-художественных ценностей в Ивановской и Владимирской областях, был старшим инспектором Комиссии охраны памятников Комитета по делам искусств при СНК СССР и экспертом Чрезвычайной государственной комиссии по учету ущерба, нанесенного вражеским нашествием памятникам культуры. С тревожными предчувствиями ехал он в Чернигов в 1943 году, вскоре после его освобождения. Самое тяжкое впечатление оставил Пятницкий храм — у него обрушились купол, большая часть сводов и пилонов, на три четверти южная и западная стены. Внутри высилась семиметровая груда кирпичных обломков, мусора и щебня разных эпох — памятник неоднократно перестраивался и надстраивался. Во времена польского владычества в нем, уже тогда прикрытом кирпичными наслоениями, был католический костел, позже он стал центром Пятницкого женского монастыря, оброс башенками, маковками, зубчатыми фронтонами в стиле так называемого украинского барокко, и это в какой-то мере защитило от разрушения его древнее ядро, хотя и оно получило значительные повреждения — были растесаны старые окна и пробиты новые, срублена фасадная обработка, стены оштукатурены. Храм горел в 1750 году, ремонтировался, после ликвидации в 1786 году монастыря стал приходской церковью, снова горел в 1862 году и снова ремонтировался. В конце прошлого века ученые обнаружили под наслоениями древнюю кладку…
   21 августа 1941 года храм в последний раз выгорел от немецких зажигательных бомб, 26 сентября 1943 года был окончательно разрушен бомбежкой, а уже через два месяца, в декабре, на его ужасающих руинах появился человек из Москвы — небольшого росточка, с крепкими ухватистыми руками и бесстрашным сердцем. Он лез с рулеткой на самый верх, к оставшимся кирпичам, копался в руинах даже в те моменты, когда над городом начинался воздушный бой. Его звали в укрытие, а он отмахивался от зазывных голосов и гуда самолетов, как от назойливых комаров.
   Главное, тяжелых плоских плинф попадалось в хламе все больше! Скользкие обледенелые руины вздымались в высоту до восемнадцати метров. Петр Дмитриевич один, без помощников, тщательно обмерил сохранившиеся фрагменты здания, зафиксировал все размеры, формы, едва обозначенные детали архитектурных переходов. Это было очень трудно и рискованно. Стояла зимняя стужа, дул пронизывающий ветер. Северо-восточный более или менее сохранившийся пилон мог в любую секунду рухнуть, так как опирался лишь на слабую, испещренную трещинами восьмую часть прежней опоры. Однако Петр Дмитриевич не мог не закончить работы, потому что опытным глазом обнаружил нечто необыкновенное — этот памятник, первоначальный вид которого был до неузнаваемости искажен перестройками, представлял собою архитектурное чудо, особо ценное звено в тысячелетней цепи русского каменного зодчества!
   Параскеву Пятницу надо было любой ценой спасать, но обстоятельства сложились так, что в Чернигов он смог попасть только через год. Снова рискованные подъемы по лестницам и веревкам, по скользким закреплениям руин, снова скрюченные от холода руки, которые можно было совать в .огонь костра, а они все равно ничего не чуяли. Сердце грели только удивительные находки. Освободив пилон от лишней нагрузки — было снято более пятидесяти тонн кирпичных наслоений, — он обнаружил остатки средневековых трехъярусных сводов, а при разборке внутренних руин — драгоценнейший фрагмент главы. Аварийный пилон удалось закрепить, однако эта первичная консервация не была закончена, потому что приходилось с огромными усилиями добывать в городе каждый деревянный брусок, скобу, стальной хомут или кусок толя. А в победном мае следующего года произошла беда — упала верхняя часть сохранившейся южной стены, висевшая наподобие консоли, обрушила пилон. Петр Дмитриевич срочно выехал на место, решив не возвращаться, пока не сделает все возможное для полной консервации памятника. Ожидая помощи, долго разбирал руины один, ворочая крупные фрагменты, собирая плинфу за плинфой. Около ста этих плоских и тяжелых кирпичей оказались с разнообразными клеймами — такого не встречалось ни в одном памятнике русского зодчества. Наконец подоспели киевские реставраторы, хорошо помогли, но сил немедленно приступить к восстановлению Параскевы Пятницы не хватило. Надежно укрытые деревянными и толевыми кровлями, руины простояли за глухой каменной стеной еще немало лет. Они оказались в самом центре возрождающегося города, и Петру Дмитриевичу пришлось трижды, привлекая авторитетнейших специалистов из Москвы и Киева, доказывать, что свезти на свалку «этот хлам» — преступление.
   Работы в те годы было невпроворот. Составлялись экспертизы по учету ущерба, нанесенного фашистскими захватчиками памятникам культуры Киева, Смоленска, Полоцка и других городов, проводились исследования, составлялись проекты реставрации киевского Софийского и черниговского Борисоглебского соборов, Новоиерусалимского монастыря, где рухнул в войну великолепный шатер Растрелли-Бланка, полоцкого собора Евфросиниевского монастыря XII века; две новые кавказские экспедиции, снова Лекит и Кум, и, наконец, Андроников монастырь в Москве, реставрация, проект создания музея, установление даты смерти и места захоронения Андрея Рублева.
   Реставрация Параскевы Пятницы — научный и трудовой подвиг Петра Дмитриевича Барановского. В этом памятнике все необычно — и смелое отступление от византийской крестово-купольной системы, и нетрадиционные основные пропорции, и поразительная динамичность, выразительность силуэта, и трехступенчатые арки-закомары на переходе к барабану, получившие дальнейшее развитие в классическом русском зодчестве, и великолепное раскрытие внутреннего пространства, и единство всех архитектурных форм, создающее его необыкновенную устремленность ввысь. Ровесник «Слова о полку Игореве», скульптурный этот памятник как бы запечатлел в камне идеалы поэмы — единение Руси, красоту и возвышенность представлений о жизни, силу и величие народа-творца. По некоторым своим архитектурным достоинствам и особенностям он, как писал в свое время П. Д. Барановский, должен занять «высшее место в системе развития форм русского зодчества наиболее раннего периода — XI-XIII вв.». И еще одно, чрезвычайно важное: «Памятник неопровержимо доказывает, что уже в домонгольскую эпоху русская архитектура не только ушла от признанных византийских канонов и стала на путь самостоятельного развития, но к концу XII в. уже дала произведения вполне сложившегося и самостоятельного стиля».
   Немало лет ушло на восстановление памятника, и вот 7 марта 1972 года — я это запомнил точно, потому что был день моего рождения, — Параскева Пятница и Борисоглебский собор открыли двери для посетителей. Всякий раз, приезжая в Чернигов, я иду прежде всего к ней, Параскеве. Памятником можно любоваться часами, н все равно не насытишься. Нужно идти медленно вокруг, не спуская с него глаз. Да он и сам держит ваш взгляд, словно испуская вз себя сильнейшее магнитное поле.Притягательная эта сила — в возвышенном замысле неведомого зодчего, в его душевном порыве, материализованном гармонично, красиво и благородно. Постепенно начинаешь видеть частности — вкраплеиня древней плинфы в свежую кладку, пучковые пилястры на фасадах, подчеркивающие вертикаль, той же цели служат и узкие оконца и нетрадиционные апсиды, расчлененные тонкими полуколоннами, но главное все же — сбежистые арки-закомары в три яруса, плавно сужающие этот причудливый пирамидальный каменный столп на переходе к высокому и светлому барабану и его купольной сфере. Параскева Пятница не оштукатурена, не покрашена, и в этой анатомической доступности к строгой и одновременно изысканной кирпичной кладке заключается особая прелесть ее узнавания — можно проследить глазом весь процесс возрождения памятника. от фундамента до барабана. В ясный солнечный день собор горит, как огромный костер, вызывая смутные грезы, н временами тебя охватывает ощущение, что это творение природы, а не рук человеческих. Вспоминаются поневоле восторженные слова, сказанные летописцем по поводу другой церкви тех далеких времен: «Высотою же н величеством н прочим вдивь удобрена… вся добра возлюбленная моя н порока несть в тебе». Единственного не хватает памятнику — мемориальной доски. Надо бы на ней написать, что этот замечательный памятник русского зодчества конца XII — начала XIII века был разрушен фашистами и возрожден из руин по проекту и под руководством выдающегося архитектора-реставратора П. Д. Барановского…
   Внутри Параскевы Пятницы не очень просторно, однако взгляд манит этот прекрасный красный зев — высокое, светлое, ярое пространство под куполом и сложные переходы каменных профилей — арки-закомары, оказывается, не декоративный элемент, а конструктивный; их внешние формы имеют то же трехступенчатое продолженье внутри, над стенами. Параскеву Пятницу посещают ежегодно тысячи экскурсантов, для которых памятник становится незабываемым эстетическим откровением.
   С работником Черниговского историко-архитектурного заповедника Андреем Антоновичем Карнабедом поднимаемся на хоры, осматриваем экспозицию, посвященную «Слову о полку Игореве», говорим о Барановском, Параскеве и «Слове». Я сказал, что великий старик этой работой своей заставил меня по-новому понять архитектуру, воспринять ее как говорящую душу древнего зодчего.
   — У него многие многому научились, — отзывается Карнабед. — И я в их числе… Его методы реставрации, как вспоминал Грабарь, в свое время заинтересовали англичан. Он умеет связать архитектуру с историей, идеологией, материаловедением, строительной техникой, искусствами той или иной эпохи, умеет ввести в реставрационное дело смелую новизну ради укрепления связей времен».
   Орбели, Щусев, Грабарь, Жолтовский, братья Веснины, Сергей Коненков, Павел Корин, Леонид Леонов, все, кто знал П. Д. Барановского, испытывали глубокое уважение к его знаниям, опыту, подвижническому труду. Академик И. Э. Грабарь писал в 1947 году:. «…Архитектор-археолог, обладающий долгим опытом, изучивший кладку разных эпох и наделенный архитектурной интуицией, всегда найдет на месте нового окна, пробитого и растесанного в недавнее время, точные следы древнего окна, скрытые под штукатуркой, и сумеет математически точно его восстановить. Таким архитектором-эрудитом является у нас П. Д. Барановский… Им разработана и вся реставрационная методика, ее теория н практика, вытекающие из открытых им законов древнерусского зодчества… Советская реставрация, высоко оцениваемая ныне всем миром, чрезвычайно обогатила советскую и мировую науку, расширив исследовательские горизонты и дав человечеству сотни новооткрытых памятников культуры неувядающего значения».
   14 февраля 1982 года Петру Дмитриевичу Барановскому исполнилось 90 лет.
   Его ученики и сотрудники долго и тщательно готовились к этому дню, артисты Большого театра согласились дать бесплатный концерт, художники и скульпторы принесли свои творческие подарки. Чествование состоялось под открытым небом, на белом снегу, меж бывшими больничными палатами бывшего Новодевичьего монастыря, где живет архитектор, и белым Смоленским собором. Он вышел на крыльцо, белый, как этот собор, как этот снег, сказал несколько простых и весомых слов.
   Через десять дней в Знаменском соборе состоялась небольшая научная конференция, посвященная юбиляру. Собрались те, кто его знал, работал с ним, кто ездил с ним в экспедиции, помогал ему, дружил и конфликтовал с ним, и я прослушиваю магнитную ленту с их выступлениями. Конфликты нередко возникали оттого, что Петр Дмитриевич всегда был прям и определенен в оценках людей, судил нх по делам, свято относился к своему долгу, и было трудно выдерживать его напор, связанный с необходимостью неотложных мер по защите очередного памятника. Еще труднее было памятники спасать, однако он в течение семидесяти лет выступал, спасая их, везде, где мог, убеждал, переубеждал, разубеждал, иногда рисковал в словах и поступках, совсем не жалея себя ради дела. Говорил ученикам: «Слова — это вода, сотрясение воздуха. Нужно дело, дело и еще раз дело».
   Одно слово или фраза, взгляд или поступок, манера держаться и даже одежда могут многое сказать о человеке, и выступавшие на конференции рассказывали о личности Барановского, поведали о некоторых характерных случаях, свидетелями которых были. Смолоду его помнят серьезным, деятельным, неулыбчивым, строговатым. Он не умел болтагь о пустом. Людей словами не обижал, винил обстоятельства. Лекций не читал, учил делом. У него были прекрасные отношения со своими многолетними коллегами Д. П. Суховым, Н. Н. Померанцевым, замечательными каменщиками братьями Новиковыми. Избегал рекламы, даже прятался от репортеров, будучи уверенным, что они что-нибудь да напутают. Одевался скромно, просто, однако галстук был обязателен. Презирал опасности, связанные с высотой. Говорил, что наверху суеты меньше и ветер комара отгоняет. Однажды, чтоб «не терять времени» — не спускаться вниз и не взбираться на соседнюю башню, — перекинул доску-сороковку над страшенной пустотой и перешел, как по половице. В одной из северных экспедиций под ним рухнуло гнилое перекрытие, он летел метров десять и сильно расшибся. Накидали в лодку сена, сплавили к ближайшему селу, где он отлеживался неделю, а потом, вместо того чтоб ехать в Москву долечиваться, настоял на продолжении экспедиции. Разгадывая памятник, опирался на свои знания археологии, истории, материаловедения, строительного дела, истории религий, архитектуры всех времён и народов, изографии, иконописи, литературы, летописей, умел мысленно поставить себя на место человека той эпохи, войти в средневековое инобытие.
   Коломенское. Знал в округе каждый камень и овражек. Проделал огромную собирательскую работу, эти фонды до сего дня полностью не разобраны. Под его руководством создан макет деревянного дворца царя Алексея Михайловича, идея его восстановления живет. Музей под открытым небом не осуществлен полностью… Новый Иерусалим своим спасением обязан его огромной архитектурной интуиции. Предположил, что версия «вся ротонда заново сделана Растрелли — Бланком» неверна, и позже это доказал. Иной молодой реставратор, чтобы найти старую архитектурную форму, все обдерет, а он укажет несколько точек для бурения и переносит на ватман древнюю кладку, будто видит ее сквозь камень… Зарядье. Решительно выступил за сохранение этого памятника. Английское подворье сидело, как ядро в скорлупе, обезображенное пристройками. Доказал, что внутри XVI век… Болдино. Две недели фашисты бурили стены и закладывали взрывчатку, все подняли в воздух. Часами сидел в райкоме, райисполкоме, обкоме, Всероссийском обществе — доказывал ценность памятника. И Дорогобуж, Смоленск, Москва сдались. Многотонные фрагменты взял на особый учет — нашел каждому свое место в проекте, ныне осуществляемом.
   Крутицкое подворье. Глубокая исследовательская проработка. Борьба за перенос красной линии Волгоградского проспекта, сохранение окружающей исторической среды, освобождение памятника от арендаторов. Учил молодых брать на себя личную ответственность за судьбу Крутиц. Крутицы стали академией реставрационного дела… Следует работать не по регламентам и инструкциям, а по «клятве Барановского»!
   Перебираю также письма-отклики на свой очерк «Зодчий», напечатанный 12 февраля 1982 года в еженедельнике «Литературная Россия».
   Калужский архитектор А. С. Днепровский: «Человек этот поистине чудо великое. Я ведь немного „6арановец“ — работал у него главным архитектором мастерской в Крутицах в начале 70-х годов. Объем его трудов, знаний и масштабность личности достойны удивления. Дополню несколько слов о его „птичьем сердце“. Иногда можно было подумать, что он даже кокетничает своим бесстрашием, если б мы не знали его органичной естественности в словах и поведении. Он любил, поднявшись на большую высоту по лесам, сесть на эти леса, опустить ноги в бездну, слегка болтать ими и, скупо жестикулируя, начать рассказ о памятнике. Коллеги, дрожа, цепляются за стены, а он всегда говорил неторопливо, медленно, обстоятельно, начав с Адама и Евы…
   Вы немало перечислили его дел, но всегда все сказанное о нем будет неполно. В 1926 году он, как эмиссар от Главнауки, приехал в Калугу вместе со своим ровесником и сподвижником Николаем Николаевичем Померанцевым. Они обследовали Лаврентьев монастырь (XV в.), Лютиков (XVI в.), Николо-Добрый (XVII в.) и несколько других памятников этого ряда. Петр Дмитриевич успел даже отреставрировать окно в церкви-колокольне Лютикова монастыря, взорванного, как и все остальные, в 30-е годы. В Московский областной исторический музей (Истра) Петр Дмитриевич увез тогда прекрасные резные врата XV в. из б. Шаровкина монастыря, что был под Перемышлем, и тем самым спас их для нашей культуры… И еще я вспоминаю, как мы в Крутицах праздновали его 80-летие под ростовские звоны, записанные Н. Н. Померанцевым».
   Черниговский архитектор А. А. Карнабед: «Стоит и сияет в Чернигове Параскева Пятница — чудо архитектуры и чудо реставрации! А ведь добиться в те времена, когда город поднимался из руин, не только сохранения остатков памятника, но и изготовления на местном заводе десятков тысяч кирпичей, имитирующих древнюю плинфу, было настоящим подвигом. Слава о Параскеве Пятнице растет. Люди приезжают и прилетают в наш город только для того, чтобы посмотреть на нее. Кстати, Петр Дмитриевич вложил свой редчайший талант и великий труд в восстановление всех черниговских памятников. А создание нашего музея-заповедника по его проекту? Музей сейчас проводит огромную культурную работу. Чернигов оказался на магистральном туристическом большаке, и тысячи иностранцев знакомятся с древним русским зодчеством, в котором отразилось величие духа нашего народа».
   Ленинградка В. Ларионова, письмо которой было опубликовано в «Литературной России» 26 марта 1982 года: «Какая удивительная жизнь! Это — созидатель, которому при жизни надо воздвигнуть памятник, хотя его работы — тоже памятники его неистощимой энергии. Его судьба — пример служения Отечеству не на словах, а на деле. Такому человеку хочется низко поклониться».
   П. Д. Барановский, правда, не считает свою жизнь каким-то подвигом. Он никогда не афишировал своих заслуг, не умел тарабанить о своем попусту, не ждал никаких похвальных грамот, материальных поощрений или нагрудных знаков. Он просто беззаветно любил культуру прошлого, понимал ее значение для будущего и поэтому работал и работал. Человек этот воистину живет в своих подвижнических трудах, в памяти современников, ему еще не раз поклонятся благодарные потомки. И этого предостаточно, особенно если вспомнить нравственные принципы средневековых русских зодчих, живописцев и литераторов, которые считали свои творения бескорыстной данью высшему, надчеловеческому, то есть нетленному искусству, и посему старательно скрывали авторство…
   Среди великих анонимов нашего далекого прошлого особое, исключительное положение и место занимает, бесспорно, автор «Слова о полку Игореве», загадка коего занимает меня с юности, и пришла пора поискать и нам, дорогой читатель, ключики к этой тайне веков. Следующий отрезок нашего путешествия в прошлое будет самым продолжительным и трудным, потому что задача очень сложна. Ее безуспешно пытались решить несколько поколений исследователей, и нельзя обойтись без ссылок на них, без опоры на старые, новые и новейшие специальные работы, без предположений и гипотез, без анализа некоторых важных мест поэмы, без привлечения исторического, литературоведческого, мифологического, географического, диалектологического, природоведческого, искусствоведческого материала, представляющего собой сегодня целую науку, которую можно бы назвать «Слово»-ведением.

34

   Вы не забыли, дорогой читатель, моих воспоминаний о том, как в послевоенном разрушенном Чернигове я впервые прочел «Слово о полку Игореве»? Поэма заворожила меня раз и навсегда, завлекла своими бездонными глубинами, а моя заветная коллекция началась с довоенного выпуска «Слова» под редакцией академика А. С. Орлова. Эта книжка так и стоит первой на полке. Вот уже скоро сорок лет, как к ней присосеживаются старые и новые издания великой русской поэмы, книги и статьи, газетные и журнальные вырезки, письма ученых и любителей. Покупаю новинки и антиквариат, какой встречу, вымениваю дубли, с благодарностью принимаю подарки от авторов, выпрашиваю иногда чуть ли не на коленях и не дошел еще разве только до воровства и сквалыжного зажиливания. Расскажу о некоторых книжках из этого моего довольно все же скромного собрания.
   Люблю дореволюционное издание «Слова» из серии «Всеобщая библиотека». В этой малоформатной тоненькой брошюрке восемьдесят две странички, вместившие предисловие, статью об истории открытия и первой публикации поэмы, подлинный ее текст, прозаический перевод, поэтическое переложение В. А. Жуковского, отрывки из переводов Л. А. Мея, А. Н. Майкова и других, обзор критической литературы о «Слове», научное описание похода князя Игоря историком С. М. Соловьевым и краткое изложение поэмы, принадлежащее перу Н. М. Карамзина. Удивительно емкое, предельно простое, дешевое и… драгоценнейшее издание! Дело в том, что оно было общедоступным, шло в народ, потому что стоило всего 10 копеек. Для определения реальной.стоимости гривенника в книжной торговле тех лет снимаю с полки компактный и плотный справочный томик 1906 года издания — «Флора Европейской России»: 4 рубля 50 коп. В сорок пять раз дороже!
   Интересны своим подробным разбором «Примечания на „Слово о полку Игореве“ московского издания 1846 года. Вначале я предположил, что под инициалами „Н. Г.“ скрыл свое имя ну, конечно же, не Николай Васильевич Гоголь, выпустивший в том году „Выбранные места из переписки с друзьями“, а другой воспитанник того же Нежинского лицея, и тоже Николай Васильевич, только Гербель, в прошлом известный русский издатель иностранной классики (Байрон, Гёте, Гофман, Шекспир, Шиллер), множества славянских и западноевропейских поэтических антологий, поэт и переводчик, большой любитель „Слова“ и автор его стихотворного перевода. Однако позже я узнал, что это был Н. Головин…
   Как-то позвонил мне бывший кедроградец Виталий Парфенов, собравший приличную библиотеку книг о лесах, и срывающимся голосом сказал, что в витрине одного букинистического магазина лежит первое издание «Слова о полку Игореве».
   — Не может этого быть, — спокойно сказал я, зная, что в стране выявлено шестьдесят семь экземпляров первого издания «Слова» и все они взяты на учет. Правда, вскоре после этого звонка мне посчастливилось познакомиться в домашней библиотеке поэта, художника и скульптора Виктора Гончарова еще с одним, шестьдесят восьмым, Содержащим на полях чьи-то интересные старинные пометы. Причем этот экземпляр потом тоже был подробно описан в научной статье. Вспоминаю и разговор с известным критиком, который сказал не как-то, что один его знакомый имеет первое издание «Слова», не учтенное наукой, и готов обменять его на новую дубленку. Меня передернуло от омерзения…
   — Слушай! — кричал в трубку кедроградский друг. — Кажется, подлинник! Правда, обложки нет. Формат старинный. Серая, чуть пожелтевшая бумага титула. Название с ятями и ерами я списал. Прочесть? «Ироическая песнь о походе на половцов удельнаго князя Новагорода-Северскаго Игоря Святославича, писанная старинным русским языком в исходе XII столетия с переложением на употребляемое ныне наречие». Выходные данные: Москва, в Сенатской типографии, 1800 год издания…
   Конечно, побратим ошибся — букинисты все-таки знают, что можно и что нельзя выставлять для продажи частным покупателям. Но книжку ту я купил и дорожу ею не меньше, чем если бы это было первое издание великой поэмы. Почему? Представьте себе — Москва, 1920 год. Еще идет гражданская война и не все интервенты выбиты с территории Советского государства, голод, холод, повсеместная, разруха, беспризорщина, нехватка самого необходимого. И вот издатели М. и С. Сабашниковы, чьи великие заслуги в деле отечественного просвещения общеизвестны, выпускают факсимильное издание «Слова о полку Игореве». В скромнейшем оформлении, всего с несколькими, как в первом издании, клишированными заставками. Даже и тогда, когда не хватало бумаги даже для плакатов и кремлевских учреждений, была, оказывается, нужна эта древняя песнь! Нужда сия была не только угадана русскими интеллигентами, оставшимися верными своему Отечеству, но и подвигла их на дело. Из выходных данных: «Печать и клише исполнены в Картографическом Отделе Корпуса Военных Топографов», «Издание зарегистрировано и цена утверждена Отделом печати М. С. Р. и К. Д.», то есть Отделом печати Московского Совета Рабочих и Крестьянских Депутатов. Красноречивая печать Истории!