Страница:
Когда половцы среди ночи неготовыми дорогами «побегоша к Дону великому», автор слышит, как «крычатъ телегы полунощы, рцы, лебеди роспущени». Удивительное место! Полночный скрип и грохот — крик! — половецких телег, плеск колес по болотинам, панический шум, шорох и хлопанье на ветру полотняных палаток, приглушенный говор на чужом языке, испуганные вскрики женщин и детей — все это сравнивается с лебединым всполохом. (Напоминаю, что лебедь — древний тотем половцев-куман; «кум» на половецком языке значит «лебедь».) Звучащая картина сражения на Суюрлюе не могла быть придумана в темной келье или светлой светлице, это надо было услышать!
«Съ зарания въ Пятокъ Потопташа Поганыя Пълкы Половецкыя…» Зачем неочевидцу было уточнять время дня и день недели? Да и мог ли он это сделать, сидя, скажем, в Киеве? А изумительная звукопись, передающая конский топот, говорит о том, что автор, быть может, долго искал эту дивную аллитерацию и счастливо нашел, начав ее с малозначащего для смысла поэмы, но важного для звукописи стиха уточнения «в пяток»… А вот характерная перечислительная подробность, совсем бы необъяснимая в столь краткой и содержательной повести, если б автор не видел сам, как после первой победы воины помчали красных девок половецких, а с ними «злато, и паволокы, и драгыя оксамиты», затем начали «мосты мостити по болотомъ и грязивымъ местомъ» менее ценными трофеями — покрывалами, плащами да кожухами.
Вслушаемся в авторскую речь… «Что ми шумить, что ми звенить давечя рано предъ зорями?» Поразительный по силе выражения чувства вопрос, заданный во время решающей битвы человеком, который мучительно думал об исходе сражения, о дальнейшей судьбе своей. Этот вопрос свидетельствует также о том, что автор был поэтом, как говорится, божьей милостью, и в его душе уже в те дни и ночи, возможно, сами собой откладывались детали и подробности, что оживут позже, извлеченные из памяти творческой силой.
На присутствие автора в поэме одним из первых обратил внимание К. Д. Ушинский, анонимно рецензируя во второй книжке «Современника» за 1854 г. только что вышедший из печати стихотворный перевод «Слова» Николая Гербеля. Он писал, что автор «и сам, как видно из нескольких мест поэмы, участвовал в походе северского князя».
Е. В. Барсов, анализируя в своем фундаментальном трехтомном труде описание главного сражения, размышлял: «Из всех событий этого сражения автор воспроизвел для нас один из самых знаменательных моментов, в котором сказалось сочувствие Игоря к своему брату, уже изнемогавшему в борьбе и даже изломавшему свое оружие. Игорь, сам раненный, рвался воротить бежавшие полки, чтобы оказать ему помощь. Момент этот выражен так живо и так художественно, что как будто автор очертил его на самом поле сражения» (Е. В. Барсов. «Слово о полку Игореве»… Том II, стр. 30).
Адам Мицкевич в своих парижских лекциях о «Слове» говорил, что в поэме «все картины нарисованы с натуры». «Рассказ о битве, как заметили многие исследователи, — писал в 1915 году англичанин Л. Магнус в— работе, изданной Оксфордским университетом, — столь резко очерчен и содержит такие подтверждающие и убедительные подробности, что все это заставляет предполагать, что поэт был либо очевидцем, либо участником сражения».
Академик С. П. Обнорский: «Автор „Слова“ был близким лицом к самому князю, вместе с ним участвовал в княжеских потехах (соколиная охота и пр.), вместе с ним был живым участником и самого похода на половцев» (Очерки по истории русского литературного языка старшего периода, М. — Л., 1946, стр. 196).
Правда, Пушкин не был под Полтавой, Толстой под Бородином, значит, и автор «Слова» мог написать обо всем заглазно, опираясь только на воображение? Нет. Ведь XIX.век — совсем другая литературная эпоха! А средневековая нежитийная русская словесность не прибегала к вымышленным сюжетам, и писатели еще не умели или не решались сочинять детали. «Автор „Слова“, воссоздавая прошлое или обращаясь к настоящему, не домысливает его, а воспроизводит путем отбора реальных деталей. Его поэтическое воображение всегда имеет реальную основу, опирается на конкретные детали. Он может гиперболизировать ту или иную черту в своем герое, но не придумать ее» (Д. С. Лихачев. «Слово о полку Игореве»… стр, 116). Подчеркнем, что речь идет о «реальных деталях» и «чертах героев», а «поэтическое воображение», опирающееся на «конкретные детали», помогло автору воссоздать монолог Ярославны, беседу бояр со Святославом Всеволодовичем и диалог Гзы с Кончаком. Он хорошо знал всех этих реальных людей и живо представлял конкретные ситуации, в которых они могли высказать такие мысли. Это был новаторский для того времени литературный прием, своего рода переходный мосток, через который авторы более поздних времен пришли к вымышленным монологам и диалогам героев, никогда в жизни не существовавших и поставленных в ситуации, созданные творческим воображением.
Присутствие автора угадывали и в описании пленения, и в картинах побега, начиная с динамичной, передающей беспокойство, тревогу и надежду фразы: «Игорь спитъ, Игорь бдитъ, Игорь мыслию поля мерить отъ великаго Дону до малого Донца».
Обладавший тонкой художественной интуицией Аполлон Майков, вчитываясь в «Слово», уловил явное присутствие автора в поэме: «Верность, реальность красок — эти стаи птиц, провожающих войско, эти клекчущие орлы, лисицы, брешущие на червленые щиты, эта чудная идиллия бегства Игоря, его речь к Донцу; эти дятлы, ползущие по ветвям и тектом путь ему указывающие; этот ветер, шатающий вежи половецкие; этот скрип телег кочевников ночью, подобный крику всполошенных лебедей; битва, этот буй-тур Всеволод, в свалке посвечивающий своим золотым шеломом, — вся живая обстановка, взятая с натуры, ясно говорит, что песнь об Игоре не есть риторическое упражнение на заданную тему. Вы чувствуете, что автор был свидетелем и участником похода, да и плен а…»
В последней по времени книге о «Слове» (Г. В. Сумаруков. Кто есть кто в «Слове о полку Игореве», М., 1983) автор-биолог, отметивший «странное» поведение некоторых животных в поэме, не соответствующее времени года и обстоятельствам, утверждает, что под этими животными-тотемами подразумеваваются половцы различных родов. Судя по опубликованной схеме расположения половецких становищ, Игорь шел на битву и бежал из плена действительно через территории, занятые вежами и табунами степняков, чьими родовыми тотемами были лебеди, волки, лисицы, змеи и др. Если эта гипотеза имеет под собой какую-то реальную основу, то скорее всего участник похода, пленения и бегства в мельчайших подробностях знал попутную дислокацию половецких родовых становищ, своеобразно, в метафорической форме отразившуюся в поэме.
Генерал В. Г. Федоров, будучи военным человеком, усматривавшим в изложении подробностей битвы несомненное авторское присутствие, также обращал внимание на картины бегства: «…Автор указывает на такие детали, которые могли бы быть отмечены только человеком, претерпевшим все трудности побега. „Когда Игорь соколом полетел, тогда Овлур волком побежал, стряхивая собою студеную росу: оба ведь надорвали своих борзых коней“. Скрываясь от погони, беглецы могли двигаться только в сумерки, ночью или на рассвете по степной траве, покрытой обильной росой. Только человек, бывший вместе с беглецами, мог отметить такую подробность, как обильная роса на степной траве» (В. Г. Федоров. Кто был автором «Слова о полку Игореве» и где расположена река Каяла, М., 1956, стр. 135).
«Вместе с беглецами» — значит, тоже беглец.
Основной предварительный вывод — автором поэмы был чернигово-северский князь, участник описанного в ней похода, битвы и бегства из плена. То есть… Кто?
С замечательным архитектором-реставратором Петром Дмитриевичем Барановским, который за семьдесят пять лет творческой жизни охватил своим вниманием и созидательной, восстановительной деятельностью сотни памятников истории и культуры от Азербайджана и Грузии до Колы, от западных границ Белоруссии и Украины до Волги, мы почти при каждой встрече говорили о «Слове». У него собрана хорошая коллекция изданий «Слова», книг и вырезок о поэме, и я еще застал время, когда архитектор, вооружившись сильнейшей линзой, увлеченно разбирал эти бумага.
— Никто лучше Шарлеманя не понял природу в «Слове», — сказал он мне однажды, подняв слезящиеся, почти уже ничего не видящие глаза.
— Да, это верно, и у меня есть все его работы.
— Все? — спросил Петр Дмитриевич и улыбнулся своей детской улыбкой. — Вы уверены? Слышали о его докладе 1952 года на заседании комиссии Союза писателей по «Слову»?
— Нет. Я тогда был студентом.
— Он не мог приехать, тяжело болел, и доклад прочел кто-то другой. Там была одна завлекательная идея. С Николаем Васильевичем мы дружили… Он прекрасно знал Киев. Жил по соседству с Софией, умер одиноким, и доклада уже не найти…
В последний раз мы были с П. Д. Барановским на комиссии по «Слову» осенью 1975 года; заседание, посвященное 175-летию первого издания поэмы, стало последним. Четверть века эта Постоянно действующая комиссия Союза писателей СССР, созданная по инициативе и при активном участии Ивана Новикова, Николая Заболоцкого и Николая Рыленкова, плодотворно работала, выпустила немало интересных, полезных сборников, и вот по причинам, как говорится, от нее не зависящим, прекратила свое существование, превратилась в постоянно бездействующую. Как легко мы позволяем прерывать добрые дела!..
А доклад Н. В. Шарлеманя 1952 года я все же нашел у одного из старейших членов бывшей комиссии — ученого-филолога В. И. Стеллецкого, чей перевод «Слова» опубликован в блокадном ленинградском издании, а докторская диссертация о ритмическом строе поэмы защищена совсем недавно. С Владимиром Ивановичем мы часами говорим о «Слове» и прерываемся только тогда, когда кто-нибудь из нас вконец изнеможет. И вот однажды он подарил мне фотопортрет и слепой экземпляр того давнего доклада Н. В. Шарлеманя, надписав, что передаривает рукопись «энтуаиасту-неофиту». Она меня удивила и несказанно обрадовала. Дело в том, что, интересуясь с юности «Словом», я начал вести систематические заметки о нем с 1968 года, когда приступил к «Памяти», закончив цикл сибирских повестей. Взялся рьяно пополнять книжную словиану, исписал множество карточек, тетрадей и блокнотов, спустя несколько лет придя к основному выводу, в который сам с трудом верил — так он отличался от всех предыдущих. Шел я своим путем, написал к тому времени большую часть эссе о «Слове» и был рад, что киевский ученый задолго до меня высказал такую же гипотезу об авторстве поэмы — всё ж не я один, был предшественник и единомышлеяник! Доклад прочли много лет назад. Юридически это значит, что он был все же опубликован. Обратимся к докладу…
Автор не только современник событий, отраженных в «Слове», но и одно из действующих в нем лиц. Он лично принимал участие в иоходе, в битвах, был в плену и бежал из плена. К такому убеждению, независимо друг от друга, пришли: один из наиболее внимательных исследователей «Слова» натуралист и филолог М. А. Максимович (Киев, 1879) и поэт Ап. Майков, лучший переводчик «Слова», изучивший его под руководством акад. И. И. Срезневского. Участие автора «Слова» в событиях, по-видимому, недостаточно ощутимо для большинства специалистов, представителей гуманитарных знаний. Для натуралиста, при внимательном анализе «Слова», эта мысль не вызывает ни малейших сомнений. В последнее время В. Г. Федоров, анализируя «Слово» с точки зрения военных вопросов, об участии автора в событиях высказался вполне определенно. «Достоверен факт, — пишет он, — что автор „Слова“ был участником похода, боев, плена и бегства Игоря. Это мы твердо знаем по анализу содержания „Слова“… Об осведомленности автора, большей, чем у летописцев, писал еще Ом. Партыцкий (Львов, 1883)… О близком знакомстве автора „Слова“ с княжескими родами свидетельствует прежде всего само „Слово“. В. Ф. Ржига, уделивший, много внимания вопросу об авторе, отмечал, что в „Слове“ „не только не видно отдельных персонажей дружинников, но, напротив, весь памятник наполнен исключительно княжескими образами: одних князей упоминается здесь свыше тридцати, причем многие из них не просто упоминаются, а показываются в метких поэтических характеристиках, свидетельствующих не только о внешней, но и о внутренней близости автора к данной среде. Видно, что автор прекрасно знает многих представителей княжеского рода и живет их мыслями и чувствами. Его реальная осведомленность отличается широтой, точностью и проницательностью“ (Москва, 1934)…»
«Автор близко знал названных в „Слове“ лишь по отчеству Евфросинью Ярославну и Ольгу Глебовну, — пишет далее Н. В. Шарлемань, — он знал „свычая и обычая красныя Глебовны“. Образ плачущей Ярославны на забороле Путивля запечатлелся в его памяти (это отметил Ап. Майков). Не только галицкие дела, но и положение Святослава Киевского особо интересовали автора. Ему известны были затаенные мысли Святослава Киевского, он хорошо был знаком с подступами к Киеву. Наконец, что особенно важно, он был осведомлен о состоявшемся за; пять лет до событий, описанных в „Слове“, тайном соглашении Игоря с Кончаком о предстоящем браке Владимира и Кончаковны… Он знал географию страны от Дудуток под Новгородом на севере до Тмутаракани на юге, от Угорских ворот и Галича на западе до Волги на востоке, он был знаком с элементами орографии, ландшафтов, метеорологии, растителыюсти, особенно хорошо он знал животный! мир… В целом об авторе недостаточно сказать, что он был „книжно образованным человеком“. По-видимому, и „премудрый книжник“ Тимофей имел такое» образование. Автор «Слова» не только овладел знаниями из книг, он приобрел их и иными путями, преимущественно личным опытом в практической. жизни. Ни в одной из книг он не мог прочитать, что соколы линяют во время вскармливания птенцов или что когда над морем идет смерч, то под ним волнуется вода, а вверху водяного столба клубятся тучи… Без сомнения, он был знатоком литературы, в частности песнотворчества Бояна…
Для решения вопроса об имени автора «Слова», по-видимому, некоторое значение имеет та часть произведения, в которой описано бегство Игоря из плена (…) вдвоем с Овлуром… Лишь один Игорь участвовал во всех событиях. Как сказано выше, четыре исследователя разных специальностей пришли к твердому убеждению, что автор «Слова» лично участвовал во всей эпопее… Таким образом, необходимо допустить, что автором «Слова» был сам Игорь».
Этот неожиданный вывод, сделанный еще в начале 50-х гг. Н. В. Шарлеманем, не прибегавшим к анализу лексики «Слова», топонимическим и другим ориентирам в поэме, не выяснявшим социального положения автора, никем и никогда серьезно во внимание не принимался и не опровергался. А между тем в последнее время все чаще и чаще встречаешь среди литераторов и любителей, ничего не слышавших про этот доклад, высказывания об авторстве Игоря, хотя я не знаю, какими путями люди приходят к этому выводу. Так, 22 сентября 1978 г. еженедельник «Литературная Россия» напечатал интересную статью поэта И. Кобзева «Автор „Слова“ — князь Игорь?», к сожалению, недостаточно аргументированную, основанную главным образом на литературной интуиции. Литература о «Слове» почти необъятна, сводного ее списка или полного обзора нет, не вдруг одолеешь и самое доступное. И вот сравнительно недавно из статьи академика Д. С. Лихачева, напечатанной еще в 1961 году (Вопросы атрибутации произведений древнерусской литературы, ТОДРЛ, т. XVII, Л., 1961, стр. 18), я узнал, что предположения об авторстве Игоря уже высказывались к тому времени, только почему-то не было уточнено, кто, когда и где впервые выдвинул эту гипотезу.
Авторство Игоря Святославича внука Ольгова в значительной степени подтверждается его отношением к другим князьям, современникам и несовременникам. Начать следует, пожалуй, с Владимира Мономаха. Утверждения, что под «старым Владимиром» подразумевается в поэме Владимир Мономах или собирательный образ Владимира I и Владимира II, спорны. А. В. Соловьев писал, что Владимир Мономах упоминается в «Слове» только раз, но пренебрежительно… Тот же автор заметил, что временные рамки «Слова» — «от старого Владимира до нынешнего Игоря» — не включают ни одного исторического события после смерти Мономаха в 1125 году. И далее А. В. Соловьев подчеркивает: «Черниговские симпатии Бояна и автора „Слова о полку Игореве“ проявляются и в их насмешливом отношении к Владимиру Мономаху. Грозный облик Олега Святославича, вступающего в золотое стремя в граде Тмутаракани, противопоставляется слабости Владимира Мономаха: „а Владимир по вся утре уши закладаше в Чернигове“.
И давно бы пора ответить на вопрос, который сам собой возникает при чтении «Слова», — почему в поэме, призывавшей к борьбе против степных кочевников, не упоминаются заслуги этого князя, воина и полководца, в свое время, как это принято считать, приостановившего половецкую экспансию? Не потому ли, в частности, что Владимир Мономах, одновременно наводил половцев на Русскую землю, первым из всех князей использовал их в .междоусобной борьбе?
Воинские доблести Мономаха бесспорны, его заслуги как государственного деятеля, объединителя земель и законодателя общеизвестны. Но автор «Слова», отстаивавший феодальные права Олеговичей, субъективно видит в нем олицетворение воцарившейся среди «братии», то есть русских князей, незаконности, династического узурпаторства. Мономах для него — наиболее характерная историческая фигура, чья политическая практика исходила из грубого принципа, кратко, просто и точно сформулированного в поэме: «се моё, а то моё же»…
Кстати, историки отмечают, что Владимир был коварным, лицемерным и властолюбивым человеком, не брезговавшим в борьбе с «братией» любыми средствами. «Хитрый князь вел на просторах Руси сложную шахматную игру: то выводил из игры Олега Святославича, то загонял в далекий новгородский угол старейшего из племянников, династического соперника Владимира — князя Святополка, то оттеснял изгоев — Ростиславичей, то вдруг рука убийцы выключала из игры другого соперника — Ярополка Изяславича… Это он, Владимир, выгонял Ростиславичей, он привел в Киев свою тетку, жену Изяслава, убитого за дело Всеволода, и забрал себе имущество ее сына Ярополка» (Б. А. Рыбаков. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв., М., 1982, стр. 456).
Все это, конечно, знал автор «Слова», историческая осведомленность и избирательность воспоминаний которого поражает исследователей. Д. С. Лихачев отмечал, что в поэме нет ни одного случайного слова; можно добавить — в ней нет также ни одного случайного умолчания. И совсем не случайно в произведении, столь отрывочно и кратко сообщающем сведения по истории Руси, нет даже намека на такие важные исторические события, как победоносные походы Мономаха против кочевников, но зато появляется вдруг строка о юном князе Ростиславе, утонувшем в Стугне за сто лет до «Слова». Это было напоминанием современникам о сокрушительном разгроме половцами войска Владимира в 1093 году, гибели его младшего брата, о горе их матери, потерявшей вслед за мужем сына и горько плачущей на темном днепровском берегу.
Возможно, здесь — еще один ключик к тайне авторства. Дело в том, что из тысяч подробностей русско-половецких сражений именно этот эпнзод выбрал сам Игорь в своем диалоге с Донцом. Выслушав реку, Игорь — исторически очень осведомленный человек, знавший династические перипетии, княжеские конфликты, мельчайшие подробности прошлого Руси, противник Мономаха и его потомков, сокол из Ольгова хороброго гнезда — произносит примечательную, продолжающую диалог фразу: «Не тако ти, рече (Игорь), река Стугна…»
Заключительный трагический аккорд ретроспективной вставки: «Уныша цветы жалобою и древо с тугою къ земли преклонилось». Этот аккорд, между прочим, впервые звучит в поэме после описания битвы и поражения князя Игоря: «Ничить трава жалощами а древо с тугою къ земли преклонилось». Отметим, кстати, эту вроде бы малосущественную разницу — «ничить трава» и «уныша цветы». Необыкновенная, воистину поразительная точность автора, какою не устаешь восхищаться! На Каяле «падоша стязи Игоревы» в начале мая, среди ранних степных трав, а князь Ростислав утонул в Стугне 26 мая, когда уже распустились полевые цветы…
Но главное — две эти фразы не могли совпасть случайно! Слишком строг был к себе, как к автору, гениальный поэт, слишком объемна и тяжела в поэме подводная часть айсберга! И горечь поражения, образно выраженная в одинаковом эмоциональном и стилистическом ключе, — не вся параллель, а только малый отрезок ее. В частности, князь Игорь, как и Ростислав, кажется, стал жертвой не зависящих от него обстоятельств, о чем мы еще поговорим.!.
Датировка «Слова» вызывает множество взаимоисключающих предположений. Одна нз самых, на мой взгляд, обоснованных гипотез изложена в публикации Н. С. Демковой «К вопросу о времени написания „Слова о полку Игореве“ (Вестник ЛГУ, 1973, № 14. История, язык, литература; вып. 3).
Обратимся к этой работе. «Уточнение датировки „Слова“ и его связей с конкретными событиями XII в. — одна из важнейших задач изучения этого произведения. В настоящее время существует ряд гипотез, авторы которых связывают возникновение памятника с теми или иными конкретными событиями в политической истории Руси XII-XIII вв. А. В.Соловьев и Б. А. Рыбаков датируют „Слово“ 1185 г., М. Д. Приселков — „до апреля 1187 г.“, Д. С. Лихачев — 1187 г., И. П. Еремин —1187 г. или началом 1188 г., Д. Н. Альшиц — 1223 г. до 1237 г., Л. Н. Гумилев — 1249-1252 гг. В этих гипотезах или учитывается не вся совокупность данных, сообщаемых „Словом“ и параллельными летописными статьями, или .игнорируется художественная природа памятника (отсутствие жанра исторической аллегории в литературе XII-XIII вв. лишает серьезных оснований гипотезы Д. Н. Альшица и Л. Н. Гумилева; спорность датировки Б. А Рыбакова вызвана , в частности, специфическим подходом исследователя к тексту «Слова» как к подлинному историческому документу)»…
Далее автор извлекает из текста поэмы «конкретные датирующие данные»: князь Игорь, умерший в 1202 г., назван «нынешним»; в «здравице», завершающей поэму, упоминается его брат Всеволод, который умер в мае 1196 г.; нет «славы» Святославу киевскому, скончавшемуся в июле 1194 г., зато есть его «сон», символически и ретроспективно связываемый с погребальным обрядом и посмертной «похвалой». Вывод: «Таким образом, есть основания предположить, что время написания „Слова“ — после июля 1194 г. до мая 1196 г.» (Напомню читателю: разрядка в цитатах везде моя. —В. Ч.).
Не без оснований Н. С, Демкова указывает и на важную историческую причину появления «Слова» именно в этот период. «Политическая ситуация 1194-1196 гг. характеризуется резким обострением княжеских отношений: Всеволод Суздальский и Рюрик, ставший теперь, после смерти старшего из Ольговичей — Святослава, киевским князем, требует от Ольговичей осенью 1195 г. навсегда отказаться от прав на киевский престол: „…а Кыевъ вы не надобе“. Ольговичи горделиво заявляют Всеволоду: „Мы есмы не угре, ни ляхове, но единого деда есмы внуци; при вашем животе не ищемъ его, ажь по вас —|кому богъ дасть“. Проблема киевского наследия обсуждалась неоднократно и бурно, она стала острым политическим вопросом: „И бывши межи има распре мнозе и речи велице, и не уладишась“. Русская земля ждет от этой ссоры „кровопролития“ и „многого мятежа“, „еже и сбысться“. Начинается длительная „рать“ с Рюриком и Давыдом Ростиславичами, она захватывает весь 1195 и 1196 гг. Рюрику помогают дикие половцы… С горечью пишет летописец о „сваде“ в русских князьях, о „диких половцах“, которые „устремилися на кровопролитье и обрадовалися бяхуть сваде в Рускых князех“.
Как и многие другие исследователи, Н. С. Демкова сравнивает также изложение событий Игорева похода 1185 г. в киевской Ипатьевской летописи и владимиро-суздальской Лаврентьевской.
«Внимательное сопоставление обоих текстов обнаруживает не только две различные точки зрения на Ольговичей. Оказывается, что рассказ Киевской летописи не просто подробнее: он как будто бы последовательно отвечает на все упреки владимиро-суздальского рассказа. Обстоятельным, информированным повествованием, ведущимся бесстрастным тоном, киевский летописец снимает почти все обвинения с князя Игоря, кроме одного — обвинения в неудержимом юношеском задоре».
Коснусь еще одной темы, связанной с автором «Слова». Сколько ему могло быть лет во время похода?
Свежесть и острота восприятия мира автором поэмы бесспорны. По зрелости же и серьезности мыслей, заложенных в ней, по энергии и глубине письма, по смелости идей можно уверенно сказать, что это не был ни безусый юноша, ни немощный старец, для которого, скажем, такой трофей Игоревых воинов, как красные девки половецкие, — не обязательно значился бы на первом месте. В тексте поэмы говорится, что «нынешний» Игорь, «иже истягну умь крепостию своею и поостри сердца своего мужествомъ, наполнився ратного духа…» Один из давних исследователей прошлого рассматривал эти слова как свидетельство того, что «Игорь пришел в совершенный возраст, в лета мужественные».
«Съ зарания въ Пятокъ Потопташа Поганыя Пълкы Половецкыя…» Зачем неочевидцу было уточнять время дня и день недели? Да и мог ли он это сделать, сидя, скажем, в Киеве? А изумительная звукопись, передающая конский топот, говорит о том, что автор, быть может, долго искал эту дивную аллитерацию и счастливо нашел, начав ее с малозначащего для смысла поэмы, но важного для звукописи стиха уточнения «в пяток»… А вот характерная перечислительная подробность, совсем бы необъяснимая в столь краткой и содержательной повести, если б автор не видел сам, как после первой победы воины помчали красных девок половецких, а с ними «злато, и паволокы, и драгыя оксамиты», затем начали «мосты мостити по болотомъ и грязивымъ местомъ» менее ценными трофеями — покрывалами, плащами да кожухами.
Вслушаемся в авторскую речь… «Что ми шумить, что ми звенить давечя рано предъ зорями?» Поразительный по силе выражения чувства вопрос, заданный во время решающей битвы человеком, который мучительно думал об исходе сражения, о дальнейшей судьбе своей. Этот вопрос свидетельствует также о том, что автор был поэтом, как говорится, божьей милостью, и в его душе уже в те дни и ночи, возможно, сами собой откладывались детали и подробности, что оживут позже, извлеченные из памяти творческой силой.
На присутствие автора в поэме одним из первых обратил внимание К. Д. Ушинский, анонимно рецензируя во второй книжке «Современника» за 1854 г. только что вышедший из печати стихотворный перевод «Слова» Николая Гербеля. Он писал, что автор «и сам, как видно из нескольких мест поэмы, участвовал в походе северского князя».
Е. В. Барсов, анализируя в своем фундаментальном трехтомном труде описание главного сражения, размышлял: «Из всех событий этого сражения автор воспроизвел для нас один из самых знаменательных моментов, в котором сказалось сочувствие Игоря к своему брату, уже изнемогавшему в борьбе и даже изломавшему свое оружие. Игорь, сам раненный, рвался воротить бежавшие полки, чтобы оказать ему помощь. Момент этот выражен так живо и так художественно, что как будто автор очертил его на самом поле сражения» (Е. В. Барсов. «Слово о полку Игореве»… Том II, стр. 30).
Адам Мицкевич в своих парижских лекциях о «Слове» говорил, что в поэме «все картины нарисованы с натуры». «Рассказ о битве, как заметили многие исследователи, — писал в 1915 году англичанин Л. Магнус в— работе, изданной Оксфордским университетом, — столь резко очерчен и содержит такие подтверждающие и убедительные подробности, что все это заставляет предполагать, что поэт был либо очевидцем, либо участником сражения».
Академик С. П. Обнорский: «Автор „Слова“ был близким лицом к самому князю, вместе с ним участвовал в княжеских потехах (соколиная охота и пр.), вместе с ним был живым участником и самого похода на половцев» (Очерки по истории русского литературного языка старшего периода, М. — Л., 1946, стр. 196).
Правда, Пушкин не был под Полтавой, Толстой под Бородином, значит, и автор «Слова» мог написать обо всем заглазно, опираясь только на воображение? Нет. Ведь XIX.век — совсем другая литературная эпоха! А средневековая нежитийная русская словесность не прибегала к вымышленным сюжетам, и писатели еще не умели или не решались сочинять детали. «Автор „Слова“, воссоздавая прошлое или обращаясь к настоящему, не домысливает его, а воспроизводит путем отбора реальных деталей. Его поэтическое воображение всегда имеет реальную основу, опирается на конкретные детали. Он может гиперболизировать ту или иную черту в своем герое, но не придумать ее» (Д. С. Лихачев. «Слово о полку Игореве»… стр, 116). Подчеркнем, что речь идет о «реальных деталях» и «чертах героев», а «поэтическое воображение», опирающееся на «конкретные детали», помогло автору воссоздать монолог Ярославны, беседу бояр со Святославом Всеволодовичем и диалог Гзы с Кончаком. Он хорошо знал всех этих реальных людей и живо представлял конкретные ситуации, в которых они могли высказать такие мысли. Это был новаторский для того времени литературный прием, своего рода переходный мосток, через который авторы более поздних времен пришли к вымышленным монологам и диалогам героев, никогда в жизни не существовавших и поставленных в ситуации, созданные творческим воображением.
Присутствие автора угадывали и в описании пленения, и в картинах побега, начиная с динамичной, передающей беспокойство, тревогу и надежду фразы: «Игорь спитъ, Игорь бдитъ, Игорь мыслию поля мерить отъ великаго Дону до малого Донца».
Обладавший тонкой художественной интуицией Аполлон Майков, вчитываясь в «Слово», уловил явное присутствие автора в поэме: «Верность, реальность красок — эти стаи птиц, провожающих войско, эти клекчущие орлы, лисицы, брешущие на червленые щиты, эта чудная идиллия бегства Игоря, его речь к Донцу; эти дятлы, ползущие по ветвям и тектом путь ему указывающие; этот ветер, шатающий вежи половецкие; этот скрип телег кочевников ночью, подобный крику всполошенных лебедей; битва, этот буй-тур Всеволод, в свалке посвечивающий своим золотым шеломом, — вся живая обстановка, взятая с натуры, ясно говорит, что песнь об Игоре не есть риторическое упражнение на заданную тему. Вы чувствуете, что автор был свидетелем и участником похода, да и плен а…»
В последней по времени книге о «Слове» (Г. В. Сумаруков. Кто есть кто в «Слове о полку Игореве», М., 1983) автор-биолог, отметивший «странное» поведение некоторых животных в поэме, не соответствующее времени года и обстоятельствам, утверждает, что под этими животными-тотемами подразумеваваются половцы различных родов. Судя по опубликованной схеме расположения половецких становищ, Игорь шел на битву и бежал из плена действительно через территории, занятые вежами и табунами степняков, чьими родовыми тотемами были лебеди, волки, лисицы, змеи и др. Если эта гипотеза имеет под собой какую-то реальную основу, то скорее всего участник похода, пленения и бегства в мельчайших подробностях знал попутную дислокацию половецких родовых становищ, своеобразно, в метафорической форме отразившуюся в поэме.
Генерал В. Г. Федоров, будучи военным человеком, усматривавшим в изложении подробностей битвы несомненное авторское присутствие, также обращал внимание на картины бегства: «…Автор указывает на такие детали, которые могли бы быть отмечены только человеком, претерпевшим все трудности побега. „Когда Игорь соколом полетел, тогда Овлур волком побежал, стряхивая собою студеную росу: оба ведь надорвали своих борзых коней“. Скрываясь от погони, беглецы могли двигаться только в сумерки, ночью или на рассвете по степной траве, покрытой обильной росой. Только человек, бывший вместе с беглецами, мог отметить такую подробность, как обильная роса на степной траве» (В. Г. Федоров. Кто был автором «Слова о полку Игореве» и где расположена река Каяла, М., 1956, стр. 135).
«Вместе с беглецами» — значит, тоже беглец.
Основной предварительный вывод — автором поэмы был чернигово-северский князь, участник описанного в ней похода, битвы и бегства из плена. То есть… Кто?
С замечательным архитектором-реставратором Петром Дмитриевичем Барановским, который за семьдесят пять лет творческой жизни охватил своим вниманием и созидательной, восстановительной деятельностью сотни памятников истории и культуры от Азербайджана и Грузии до Колы, от западных границ Белоруссии и Украины до Волги, мы почти при каждой встрече говорили о «Слове». У него собрана хорошая коллекция изданий «Слова», книг и вырезок о поэме, и я еще застал время, когда архитектор, вооружившись сильнейшей линзой, увлеченно разбирал эти бумага.
— Никто лучше Шарлеманя не понял природу в «Слове», — сказал он мне однажды, подняв слезящиеся, почти уже ничего не видящие глаза.
— Да, это верно, и у меня есть все его работы.
— Все? — спросил Петр Дмитриевич и улыбнулся своей детской улыбкой. — Вы уверены? Слышали о его докладе 1952 года на заседании комиссии Союза писателей по «Слову»?
— Нет. Я тогда был студентом.
— Он не мог приехать, тяжело болел, и доклад прочел кто-то другой. Там была одна завлекательная идея. С Николаем Васильевичем мы дружили… Он прекрасно знал Киев. Жил по соседству с Софией, умер одиноким, и доклада уже не найти…
В последний раз мы были с П. Д. Барановским на комиссии по «Слову» осенью 1975 года; заседание, посвященное 175-летию первого издания поэмы, стало последним. Четверть века эта Постоянно действующая комиссия Союза писателей СССР, созданная по инициативе и при активном участии Ивана Новикова, Николая Заболоцкого и Николая Рыленкова, плодотворно работала, выпустила немало интересных, полезных сборников, и вот по причинам, как говорится, от нее не зависящим, прекратила свое существование, превратилась в постоянно бездействующую. Как легко мы позволяем прерывать добрые дела!..
А доклад Н. В. Шарлеманя 1952 года я все же нашел у одного из старейших членов бывшей комиссии — ученого-филолога В. И. Стеллецкого, чей перевод «Слова» опубликован в блокадном ленинградском издании, а докторская диссертация о ритмическом строе поэмы защищена совсем недавно. С Владимиром Ивановичем мы часами говорим о «Слове» и прерываемся только тогда, когда кто-нибудь из нас вконец изнеможет. И вот однажды он подарил мне фотопортрет и слепой экземпляр того давнего доклада Н. В. Шарлеманя, надписав, что передаривает рукопись «энтуаиасту-неофиту». Она меня удивила и несказанно обрадовала. Дело в том, что, интересуясь с юности «Словом», я начал вести систематические заметки о нем с 1968 года, когда приступил к «Памяти», закончив цикл сибирских повестей. Взялся рьяно пополнять книжную словиану, исписал множество карточек, тетрадей и блокнотов, спустя несколько лет придя к основному выводу, в который сам с трудом верил — так он отличался от всех предыдущих. Шел я своим путем, написал к тому времени большую часть эссе о «Слове» и был рад, что киевский ученый задолго до меня высказал такую же гипотезу об авторстве поэмы — всё ж не я один, был предшественник и единомышлеяник! Доклад прочли много лет назад. Юридически это значит, что он был все же опубликован. Обратимся к докладу…
Автор не только современник событий, отраженных в «Слове», но и одно из действующих в нем лиц. Он лично принимал участие в иоходе, в битвах, был в плену и бежал из плена. К такому убеждению, независимо друг от друга, пришли: один из наиболее внимательных исследователей «Слова» натуралист и филолог М. А. Максимович (Киев, 1879) и поэт Ап. Майков, лучший переводчик «Слова», изучивший его под руководством акад. И. И. Срезневского. Участие автора «Слова» в событиях, по-видимому, недостаточно ощутимо для большинства специалистов, представителей гуманитарных знаний. Для натуралиста, при внимательном анализе «Слова», эта мысль не вызывает ни малейших сомнений. В последнее время В. Г. Федоров, анализируя «Слово» с точки зрения военных вопросов, об участии автора в событиях высказался вполне определенно. «Достоверен факт, — пишет он, — что автор „Слова“ был участником похода, боев, плена и бегства Игоря. Это мы твердо знаем по анализу содержания „Слова“… Об осведомленности автора, большей, чем у летописцев, писал еще Ом. Партыцкий (Львов, 1883)… О близком знакомстве автора „Слова“ с княжескими родами свидетельствует прежде всего само „Слово“. В. Ф. Ржига, уделивший, много внимания вопросу об авторе, отмечал, что в „Слове“ „не только не видно отдельных персонажей дружинников, но, напротив, весь памятник наполнен исключительно княжескими образами: одних князей упоминается здесь свыше тридцати, причем многие из них не просто упоминаются, а показываются в метких поэтических характеристиках, свидетельствующих не только о внешней, но и о внутренней близости автора к данной среде. Видно, что автор прекрасно знает многих представителей княжеского рода и живет их мыслями и чувствами. Его реальная осведомленность отличается широтой, точностью и проницательностью“ (Москва, 1934)…»
«Автор близко знал названных в „Слове“ лишь по отчеству Евфросинью Ярославну и Ольгу Глебовну, — пишет далее Н. В. Шарлемань, — он знал „свычая и обычая красныя Глебовны“. Образ плачущей Ярославны на забороле Путивля запечатлелся в его памяти (это отметил Ап. Майков). Не только галицкие дела, но и положение Святослава Киевского особо интересовали автора. Ему известны были затаенные мысли Святослава Киевского, он хорошо был знаком с подступами к Киеву. Наконец, что особенно важно, он был осведомлен о состоявшемся за; пять лет до событий, описанных в „Слове“, тайном соглашении Игоря с Кончаком о предстоящем браке Владимира и Кончаковны… Он знал географию страны от Дудуток под Новгородом на севере до Тмутаракани на юге, от Угорских ворот и Галича на западе до Волги на востоке, он был знаком с элементами орографии, ландшафтов, метеорологии, растителыюсти, особенно хорошо он знал животный! мир… В целом об авторе недостаточно сказать, что он был „книжно образованным человеком“. По-видимому, и „премудрый книжник“ Тимофей имел такое» образование. Автор «Слова» не только овладел знаниями из книг, он приобрел их и иными путями, преимущественно личным опытом в практической. жизни. Ни в одной из книг он не мог прочитать, что соколы линяют во время вскармливания птенцов или что когда над морем идет смерч, то под ним волнуется вода, а вверху водяного столба клубятся тучи… Без сомнения, он был знатоком литературы, в частности песнотворчества Бояна…
Для решения вопроса об имени автора «Слова», по-видимому, некоторое значение имеет та часть произведения, в которой описано бегство Игоря из плена (…) вдвоем с Овлуром… Лишь один Игорь участвовал во всех событиях. Как сказано выше, четыре исследователя разных специальностей пришли к твердому убеждению, что автор «Слова» лично участвовал во всей эпопее… Таким образом, необходимо допустить, что автором «Слова» был сам Игорь».
Этот неожиданный вывод, сделанный еще в начале 50-х гг. Н. В. Шарлеманем, не прибегавшим к анализу лексики «Слова», топонимическим и другим ориентирам в поэме, не выяснявшим социального положения автора, никем и никогда серьезно во внимание не принимался и не опровергался. А между тем в последнее время все чаще и чаще встречаешь среди литераторов и любителей, ничего не слышавших про этот доклад, высказывания об авторстве Игоря, хотя я не знаю, какими путями люди приходят к этому выводу. Так, 22 сентября 1978 г. еженедельник «Литературная Россия» напечатал интересную статью поэта И. Кобзева «Автор „Слова“ — князь Игорь?», к сожалению, недостаточно аргументированную, основанную главным образом на литературной интуиции. Литература о «Слове» почти необъятна, сводного ее списка или полного обзора нет, не вдруг одолеешь и самое доступное. И вот сравнительно недавно из статьи академика Д. С. Лихачева, напечатанной еще в 1961 году (Вопросы атрибутации произведений древнерусской литературы, ТОДРЛ, т. XVII, Л., 1961, стр. 18), я узнал, что предположения об авторстве Игоря уже высказывались к тому времени, только почему-то не было уточнено, кто, когда и где впервые выдвинул эту гипотезу.
Авторство Игоря Святославича внука Ольгова в значительной степени подтверждается его отношением к другим князьям, современникам и несовременникам. Начать следует, пожалуй, с Владимира Мономаха. Утверждения, что под «старым Владимиром» подразумевается в поэме Владимир Мономах или собирательный образ Владимира I и Владимира II, спорны. А. В. Соловьев писал, что Владимир Мономах упоминается в «Слове» только раз, но пренебрежительно… Тот же автор заметил, что временные рамки «Слова» — «от старого Владимира до нынешнего Игоря» — не включают ни одного исторического события после смерти Мономаха в 1125 году. И далее А. В. Соловьев подчеркивает: «Черниговские симпатии Бояна и автора „Слова о полку Игореве“ проявляются и в их насмешливом отношении к Владимиру Мономаху. Грозный облик Олега Святославича, вступающего в золотое стремя в граде Тмутаракани, противопоставляется слабости Владимира Мономаха: „а Владимир по вся утре уши закладаше в Чернигове“.
И давно бы пора ответить на вопрос, который сам собой возникает при чтении «Слова», — почему в поэме, призывавшей к борьбе против степных кочевников, не упоминаются заслуги этого князя, воина и полководца, в свое время, как это принято считать, приостановившего половецкую экспансию? Не потому ли, в частности, что Владимир Мономах, одновременно наводил половцев на Русскую землю, первым из всех князей использовал их в .междоусобной борьбе?
Воинские доблести Мономаха бесспорны, его заслуги как государственного деятеля, объединителя земель и законодателя общеизвестны. Но автор «Слова», отстаивавший феодальные права Олеговичей, субъективно видит в нем олицетворение воцарившейся среди «братии», то есть русских князей, незаконности, династического узурпаторства. Мономах для него — наиболее характерная историческая фигура, чья политическая практика исходила из грубого принципа, кратко, просто и точно сформулированного в поэме: «се моё, а то моё же»…
Кстати, историки отмечают, что Владимир был коварным, лицемерным и властолюбивым человеком, не брезговавшим в борьбе с «братией» любыми средствами. «Хитрый князь вел на просторах Руси сложную шахматную игру: то выводил из игры Олега Святославича, то загонял в далекий новгородский угол старейшего из племянников, династического соперника Владимира — князя Святополка, то оттеснял изгоев — Ростиславичей, то вдруг рука убийцы выключала из игры другого соперника — Ярополка Изяславича… Это он, Владимир, выгонял Ростиславичей, он привел в Киев свою тетку, жену Изяслава, убитого за дело Всеволода, и забрал себе имущество ее сына Ярополка» (Б. А. Рыбаков. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв., М., 1982, стр. 456).
Все это, конечно, знал автор «Слова», историческая осведомленность и избирательность воспоминаний которого поражает исследователей. Д. С. Лихачев отмечал, что в поэме нет ни одного случайного слова; можно добавить — в ней нет также ни одного случайного умолчания. И совсем не случайно в произведении, столь отрывочно и кратко сообщающем сведения по истории Руси, нет даже намека на такие важные исторические события, как победоносные походы Мономаха против кочевников, но зато появляется вдруг строка о юном князе Ростиславе, утонувшем в Стугне за сто лет до «Слова». Это было напоминанием современникам о сокрушительном разгроме половцами войска Владимира в 1093 году, гибели его младшего брата, о горе их матери, потерявшей вслед за мужем сына и горько плачущей на темном днепровском берегу.
Возможно, здесь — еще один ключик к тайне авторства. Дело в том, что из тысяч подробностей русско-половецких сражений именно этот эпнзод выбрал сам Игорь в своем диалоге с Донцом. Выслушав реку, Игорь — исторически очень осведомленный человек, знавший династические перипетии, княжеские конфликты, мельчайшие подробности прошлого Руси, противник Мономаха и его потомков, сокол из Ольгова хороброго гнезда — произносит примечательную, продолжающую диалог фразу: «Не тако ти, рече (Игорь), река Стугна…»
Заключительный трагический аккорд ретроспективной вставки: «Уныша цветы жалобою и древо с тугою къ земли преклонилось». Этот аккорд, между прочим, впервые звучит в поэме после описания битвы и поражения князя Игоря: «Ничить трава жалощами а древо с тугою къ земли преклонилось». Отметим, кстати, эту вроде бы малосущественную разницу — «ничить трава» и «уныша цветы». Необыкновенная, воистину поразительная точность автора, какою не устаешь восхищаться! На Каяле «падоша стязи Игоревы» в начале мая, среди ранних степных трав, а князь Ростислав утонул в Стугне 26 мая, когда уже распустились полевые цветы…
Но главное — две эти фразы не могли совпасть случайно! Слишком строг был к себе, как к автору, гениальный поэт, слишком объемна и тяжела в поэме подводная часть айсберга! И горечь поражения, образно выраженная в одинаковом эмоциональном и стилистическом ключе, — не вся параллель, а только малый отрезок ее. В частности, князь Игорь, как и Ростислав, кажется, стал жертвой не зависящих от него обстоятельств, о чем мы еще поговорим.!.
Датировка «Слова» вызывает множество взаимоисключающих предположений. Одна нз самых, на мой взгляд, обоснованных гипотез изложена в публикации Н. С. Демковой «К вопросу о времени написания „Слова о полку Игореве“ (Вестник ЛГУ, 1973, № 14. История, язык, литература; вып. 3).
Обратимся к этой работе. «Уточнение датировки „Слова“ и его связей с конкретными событиями XII в. — одна из важнейших задач изучения этого произведения. В настоящее время существует ряд гипотез, авторы которых связывают возникновение памятника с теми или иными конкретными событиями в политической истории Руси XII-XIII вв. А. В.Соловьев и Б. А. Рыбаков датируют „Слово“ 1185 г., М. Д. Приселков — „до апреля 1187 г.“, Д. С. Лихачев — 1187 г., И. П. Еремин —1187 г. или началом 1188 г., Д. Н. Альшиц — 1223 г. до 1237 г., Л. Н. Гумилев — 1249-1252 гг. В этих гипотезах или учитывается не вся совокупность данных, сообщаемых „Словом“ и параллельными летописными статьями, или .игнорируется художественная природа памятника (отсутствие жанра исторической аллегории в литературе XII-XIII вв. лишает серьезных оснований гипотезы Д. Н. Альшица и Л. Н. Гумилева; спорность датировки Б. А Рыбакова вызвана , в частности, специфическим подходом исследователя к тексту «Слова» как к подлинному историческому документу)»…
Далее автор извлекает из текста поэмы «конкретные датирующие данные»: князь Игорь, умерший в 1202 г., назван «нынешним»; в «здравице», завершающей поэму, упоминается его брат Всеволод, который умер в мае 1196 г.; нет «славы» Святославу киевскому, скончавшемуся в июле 1194 г., зато есть его «сон», символически и ретроспективно связываемый с погребальным обрядом и посмертной «похвалой». Вывод: «Таким образом, есть основания предположить, что время написания „Слова“ — после июля 1194 г. до мая 1196 г.» (Напомню читателю: разрядка в цитатах везде моя. —В. Ч.).
Не без оснований Н. С, Демкова указывает и на важную историческую причину появления «Слова» именно в этот период. «Политическая ситуация 1194-1196 гг. характеризуется резким обострением княжеских отношений: Всеволод Суздальский и Рюрик, ставший теперь, после смерти старшего из Ольговичей — Святослава, киевским князем, требует от Ольговичей осенью 1195 г. навсегда отказаться от прав на киевский престол: „…а Кыевъ вы не надобе“. Ольговичи горделиво заявляют Всеволоду: „Мы есмы не угре, ни ляхове, но единого деда есмы внуци; при вашем животе не ищемъ его, ажь по вас —|кому богъ дасть“. Проблема киевского наследия обсуждалась неоднократно и бурно, она стала острым политическим вопросом: „И бывши межи има распре мнозе и речи велице, и не уладишась“. Русская земля ждет от этой ссоры „кровопролития“ и „многого мятежа“, „еже и сбысться“. Начинается длительная „рать“ с Рюриком и Давыдом Ростиславичами, она захватывает весь 1195 и 1196 гг. Рюрику помогают дикие половцы… С горечью пишет летописец о „сваде“ в русских князьях, о „диких половцах“, которые „устремилися на кровопролитье и обрадовалися бяхуть сваде в Рускых князех“.
Как и многие другие исследователи, Н. С. Демкова сравнивает также изложение событий Игорева похода 1185 г. в киевской Ипатьевской летописи и владимиро-суздальской Лаврентьевской.
«Внимательное сопоставление обоих текстов обнаруживает не только две различные точки зрения на Ольговичей. Оказывается, что рассказ Киевской летописи не просто подробнее: он как будто бы последовательно отвечает на все упреки владимиро-суздальского рассказа. Обстоятельным, информированным повествованием, ведущимся бесстрастным тоном, киевский летописец снимает почти все обвинения с князя Игоря, кроме одного — обвинения в неудержимом юношеском задоре».
Коснусь еще одной темы, связанной с автором «Слова». Сколько ему могло быть лет во время похода?
Свежесть и острота восприятия мира автором поэмы бесспорны. По зрелости же и серьезности мыслей, заложенных в ней, по энергии и глубине письма, по смелости идей можно уверенно сказать, что это не был ни безусый юноша, ни немощный старец, для которого, скажем, такой трофей Игоревых воинов, как красные девки половецкие, — не обязательно значился бы на первом месте. В тексте поэмы говорится, что «нынешний» Игорь, «иже истягну умь крепостию своею и поостри сердца своего мужествомъ, наполнився ратного духа…» Один из давних исследователей прошлого рассматривал эти слова как свидетельство того, что «Игорь пришел в совершенный возраст, в лета мужественные».