Страница:
Эпизод девятый
26 июля, вторник, 18.56 по московскому времени.
Двое под зонтом
В этом городе, несмотря на лето, было холодно, ветрено и сыро. И грустно. А еще ее очень удивляло, что совсем нет каштанов. Правда, Артем после встречи с каким-то своим армейским дружком рассказывал, что видел каштаны в парке. Все равно не то.
И одуванчики здесь все еще желто смотрели в небо, а в Киеве их белые парашютики давно уж разлетелись, унесенные ветром. Их и след простыл...
А еще этот город был совсем не таким, какой она придумала. Почему-то ей казалось, что Петербург — это вечный праздник. Может быть, она повзрослела?..
А еще ее томило ощущение неведомой угрозы. Хотя, конечно же, страхи были пустые. Не было никаких оснований предполагать, что таинственные партнеры ее убитого начальника смогут найти Марину здесь.
Порыв ветра прокатил мимо шуршащий целлофановый комок обертки из-под чипсов.
Сегодня Марина решила все рассказать Артему. Не хотелось, очень не хотелось. Но надо.
Вдоль чугунной оградки, что отделяла летнее кафе от прогулочной дорожки, усердно посыпанной кирпичной крошкой, прошествовала скучающая чета. Только ребенку, пятилетнему карапузу, было весело. В ручонке он держал палку, извлекал из оградки трескучую трель и тараторил бесконечную считалку:
— У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, он ее убил, в землю закопал и надпись написал: «У попа была собака, он ее любил...»
На несколько секунд детская беззаботность отвлекла внимание парня и девушки. Увы — лишь на несколько секунд.
— Артем...
Марина достала из сумочки солнцезащитные очки. Надела, хотя солнышко и не собиралось выбираться из-за туч. Смутилась своего жеста и сняла. Но не убрала в сумочку, а положила рядом, на местами влажную пластиковую поверхность столика.
— Я тебе должна кое-что рассказать. Понимаешь, Петра Львовича убили не из-за наркотиков. Точнее, не за то, что он от жадности решил заняться еще и наркотиками...
Артем пожал плечами. Ему было все равно, за что убили Петра Львовича. Главное, что Марина теперь не со своим начальником, а с ним. С ним. И пусть они сняли в гостинице два раздельных номера, пусть он ни разу Марины не коснулся, да и, наверное, никогда не коснется, все равно ему ужасно повезло. Он ей нужен.
Посетителей в кафе было немного — дождь разогнал всех отдыхающих. Лишь за столиком возле стойки примостились две худосочные девицы в обтягивающих узкие бедра мини-юбках. Девицы Марине не понравились. Главным образом потому, что Артем исподтишка бросил на них несколько оценивающих взглядов. Те лениво потягивали пиво из полулитровых одноразовых стаканов и негромко переговаривались.
Ветер сорвал с липы сердцевидный перепончатый листок и бросил на столик. Между Артемом и Мариной. Попав краем в оставшуюся после дождя лужицу, листок прилип, только изредка вздрагивал, когда ветер теребил его. Несмотря на теплую куртку, Марина почувствовала озноб.
— Знаешь, Артем, Петр Львович был страшным человеком. Он начал давать мне таблетки — чтобы привязать навсегда. И я, как дура, их глотала. Я была счастлива, мне казалось, что я любима... Дура. Какая я дура! Оставь меня, я не имею права погубить твою жизнь.
Артем молча отхлебнул из миниатюрной чашечки остывший кофе. Кофе был дрянной. Жалко потраченных денег.
Марина достала из сумочки пачку легкого «Мальборо». Прикурила. Убрала зажигалку, а заодно и солнцезащитные очки.
— Ты не позволяй мне слишком много курить. — Она вымученно улыбнулась. — Ты сильный. Ты пришел и забрал меня, когда мне это было больше всего нужно... Как ты думаешь, нас не смогут здесь найти?
— Смотря кто искать будет, — философски пожал плечами Артем.
— Неужели смогут? Разве мы где-то прокололись?
— Мы покупали билет до Петербурга на свое имя. Мы меняли валюту по моему паспорту. Мы зарегистрировались в гостинице, — равнодушно перечислил спутник.
Порыв ветра снова покатил шепелявый комок из-под чипсов — теперь обратно. Хрустнула, провалилась сквозь остальные, прошелестела вниз сломанная ветром ветка ближайшей липы. Окружающие деревья сочувственно закачали кронами. Вдоль гравиевых дорожек пошла волнами трава.
Девицы наконец допили пиво, поднялись, раздраженно одернули юбчонки и с недовольным видом направились к выходу из кафе: час проторчали, и ничего!
Ноги как палки, подумала Марина, наблюдая за сладкой парочкой. Кривые палки. И чего Артем на них косится?
Артем мысленно перевел дух. Это не слежка. Просто девчонки зашли пивка попить... Нельзя в каждом видеть врага, нельзя.
Радиостанция «Балтика» из приемника сообщила скучающей буфетчице, а заодно и немногим посетителям, что уже девятнадцать часов. И застрочила -в эфир пулеметную ленту новостей: «Российско-украинские переговоры о разделе Черноморского флота в очередной раз зашли в тупик...»
Артем поежился. В рубашке с короткими рукавами ему явно было холодно.
— Надо купить и тебе какую-нибудь куртку. — Марина загасила на треть скуренную сигарету в полной воды пепельнице, наклонилась и заботливо провела пальчиком по покрывшейся гусиной кожей мужской руке. — А еще надо снова платить за гостиницу. Сколько у нас денег осталось?
«Как известно, тридцать первого июля китайская провинция Гонконг, в течение ровно ста лет бывшая экономически и политически самостоятельным государством, снова присоединится к Китаю, — просвещало слушателей радио. — По этому поводу в нескольких городах Гонконга прошли демонстрации протеста...»
Прикосновение девичьей руки обожгло Артема. Он вздохнул и глухо ответил, глядя куда-то в сторону:
— Теперь у нас есть деньги. На некоторое время. Только не спрашивай, откуда они взялись.
— Ты сильный, — грустно улыбнулась Марина. — Давай убежим далеко-далеко. Где нас никто не найдет.
— От кого же мы убегаем? — Артем посмотрел девушке в глаза.
Она не отвела взгляд.
— Точно не знаю. К сожалению, Петр Львович не поощрял разговоры между сотрудниками лаборатории. Мы были каждый сам по себе. А потом Петр Львович стал за мной ухаживать...
Артем поморщился. Не так, словно ему противно слушать, а так, словно загнал занозу в палец.
— В последнее время он очень изменился. — Погруженная в воспоминания, Марина не замечала недовольства спутника. — Все время шептал что-то себе под нос, руки нервно потирал... Говорил, что теперь-то он точно им всем нос утрет. Говорил, что узнал одну страшную тайну. Чуть ли не тайну века. Что Сталин, оказывается, был не дурак и все очень точно рассчитал. Что он, Петр Львович, получит много денег, и вот тогда-то мы с ним заживем по-царски...
— Ты думаешь, его убили из-за какой-то тайны? — Артем перевел деланно равнодушный взгляд на качающиеся кроны деревьев.
— Я не знаю. Не знаю! — Пальцами правой руки Марина принялась крутить простенькое серебряное колечко на левой. Потом снова полезла в сумочку, достала очки и положила их на стол. — Я невнимательно слушала Петра Львовича. Я думала, у него начинается психоз. Он рассказывал про какой-то жутко секретный аппарат, якобы созданный по приказу Сталина. Про липовое «дело врачей». Мол, не было никакого заговора медиков — просто таким образом Сталин избавлялся от посвященных в тайну... Много еще чего. Я не запоминала. У многих в нашей лаборатории нервы были не в порядке... Но когда Петра Львовича убили, когда перевернули все вверх дном в моем кабинете, когда подожгли мою квартиру, когда тот грузовик едва меня...
— Хорошо, хорошо. Не продолжай. — Артем успокаивающе потрепал Марину по рукаву. Коснуться ее оголенного запястья он не решался. — Может, все это как-то связано с твоей работой?
Марина всхлипнула, но не заплакала. Сдержалась. И покачала головой.
— Нет. Вряд ли. Мы ничем таким не занимались. Нам приносили кровь на анализ. Много-много пробирок. Каждый день через мои руки проходило около тысячи пробирок. Судя по сигнатуре, кровь свозили со всего света. И из Конго, и из Вьетнама, и из Боливии... Может, мы занимались проблемой СПИДа? Кстати, Петр Львович еще рассказывал, что СПИД, оказывается, это никакой не вирус, а обыкновенный сбой в какой-то программе. Просто иногда попадались бракованные «паразиты». Да, Петр Львович так и говорил — «паразиты». Мол, и на старуху бывает проруха, а за три приема «заразить» весь земной шарик и ни разу не ошибиться, это никто не сумеет.
— Заразить земной шар? Что он имел в виду?
— Не знаю, не знаю! Наверное, всеобщую вакцинацию против оспы в странах Третьего мира. По распоряжению Сталина. В сорок восьмом, пятидесятом и пятьдесят втором ее проводили... Вот. А я должна была определять реакцию антител на...
— Подожди, — прервал Артем. — Я в этом ничего не понимаю. Сначала расскажи, что это была за лаборатория, кому подчинялась?
— В том-то и дело, что неизвестно — кому. Зарплату платили регулярно. Очень хорошую зарплату. Не то что Ритка в своем агентстве платит.
Неподалеку от кафе остановились двое мужчин и заспорили вполголоса. Тот, что был в длинным бежевом плаще, тряс головой и, по очереди загибая пальцы перед носом собеседника, убеждал в чем-то. Собеседник же, в мятом плаще и мятой шляпе, да и сам какой-то помятый, на эти пальцы не смотрел, зато энергично возражал и уверенно тыкал коротким толстым перстом в сторону кафе. В углу рта прыгала изжеванная спичка.
Наверное, решают, не раздавить ли пузырек по случаю мерзостной погоды, подумал Артем и снова повернулся к подруге:
— Но вы же не на улице работали?
Марина, озябнув, попыталась засунуть руки в рукава куртки, как в муфту, но из-за тесных манжет это у нее не получилось, и она спрятала руки под себя. Однако долго так просидеть не смогла.
— Не на улице. У нас был отдельный двухэтажный домик на территории инфекционной больницы. У каждого свой кабинет. В коридоре сидел охранник. Угрюмый, неразговорчивый. На выходе сидел другой охранник — точно такой же. Обед нам доставляли бесплатно. Даже пропусков в больницу не выдали. Свой вход с улицы, а охранники всех знали в лицо... — развела руками Марина. — Артем, Артем, почему нас преследуют?
Артем покосился на беседующих мужчин. Бежевый плащ наконец безнадежно махнул рукой, достал из кармана пухлый конверт и отдал Мятому плащу. Мятной тут же успокоился, конверт взял, пощупал, небрежно сунул во внутренний карман. Затем прикоснулся пальцем к полям шляпы и неспешно двинулся к выходу из парка.
Артем посмотрел в глаза подруге. И честно поделился своими подозрениями:
— Может быть, кое-кто думает, что Петр Львович посвятил тебя в свою тайну.
Он снова взглянул на Мятого.
Мятый шел как-то странно: согбенно, медленно, приволакивая ноги и держась края гравиевой дорожки. А где же Бежевый?
— Но я не знаю никакой тайны!.. — вспыхнула Марина.
— Но им-то это неизвестно.
— Кому — им?
Буфетчица на несколько секунд приглушила песню о танцующем тарантеллу босоногом мальчике, чтобы принять заказ у двух плюгавых мужичков. Судя по небрежности в одежде, местных. Мужики взяли бутылку водки, два бутерброда и, простелив газетами не успевшие высохнуть после недавнего дождя белые пластмассовые стулья, успокоились через Столик от Артема и Марины.
Представить, как в такую погоду кто-то босиком танцует тарантеллу... бр-р-р!
— Что же нам теперь делать? — беспомощно спросила Марина, не дождавшись ответа на предыдущий вопрос. — Может, в милицию...
— Подожди, — вдруг резко прервал Артем, наклоняясь к девушке поближе. — Эти двое достали и пьют водку из своей сумки, а купленную в сумку спрятали...
Нет, ничего он не успел предпринять. Ничего. Заболтался, заговорился. Отвлекся.
А рядом с их столиком возник обладатель бежевого плаща.
— Быть не может! Марина Николаевна? — картинно всплеснул он руками. — Правду говорят, что если соскучился по старым друзьям, поезжай в Петродворец.
Мужчина развернул и бросил на мокрый стул газетку. Сплюнул под ноги и уселся, не спрашивая разрешения.
— Кто это? — деланно равнодушно спросил Артем у Марины. Костяшки его сжатых в кулаки пальцев побелели. Лицо Марины сразу стало некрасивым. Даже для Артема.
— Это... друг... Петра Львовича. Господин Барышев. Из Москвы, — запинаясь, едва смогла произнести девушка. И зачем-то добавила: — Петр Львович нас знакомил в ресторане «Старая крепость». Этот человек приезжал в Киев на симпозиум по проблемам оспы.
— Что ж вы, девушка, — неожиданно чужим голосом спросил Артем, — не сказали, что хотите в ресторан? Но только, раз вы одна, без подруги, вам придется выбирать, со мной вы в ресторан хотите, или с вашим знакомым.
Марина растерялась. Она ничего не поняла. А друг Петра Львовича, очевидно, сделал из сказанного определенные выводы и более уверенно развалился в шатком пластмассовом креслице.
— Не думаю, чтобы эта дама, — с явным нажимом начал он, — предпочла ваше общество.
— Ну, это уж ей решать! — достаточно правдоподобно возмутился Артем.
Наконец Марина уловила, чем отличается новый голос ее спутника от прежнего: совершенно исчез украинский акцент.
Марина боялась смотреть в лицо сидящего напротив, она смотрела на своего спутника. И не узнавала. Артем ерзал и глядел куда угодно, только не в сторону девушки.
Мужчину в бежевом плаще происходящее явно развлекало. Он вдруг резко наклонился вперед, стукнул локтями о белый влажный пластик и прошипел, открыто рисуясь:
— Слышь, братан, тебе сказали: сходи погуляй. Значит, сходи погуляй. Хрена тебе будет дальше везти в жизни, если ты послушаешь наш с ней базар.
— Но я хотя бы имею право допить кофе. Я ведь за него заплатил! — жалко запротестовал Артем и поднял свою чашечку — вроде как уже сдавшись и подыскивая благовидный предлог, чтобы ретироваться.
А в следующее мгновение Марина увидела опрокидываемое белое днище столика, противно скребущего двумя ножками кирпичную крошку. Взвившиеся птичьими крыльями полы бежевого плаща. Раскоряченные куриными лапами, заштрихованные венами бледные лодыжки московского знакомого Петра Львовича, далеко высунувшиеся из брючин... И два опадающих пятна подошв с налипшим мусором.
Первому мотнувшемуся к ним мужику Артем выплеснул в оскалившуюся морду холодный кофе, и пока тот нелепо тряс головой, оставил на лбу второго лжепьяницы отпечаток своего каблука.
Из-за стойки, заглушая радио «Балтику», истошно завизжала буфетчица, словно ее медленно резали циркульной пилой. Были еще какие-то звуки, но они тонули в визге.
Первый мужичок протер рукавом глаза и тут же получил два гулких удара в живот. Подняться он уже не смог. Как и второй, медленно сползший по железному столбу парусинового зонта, предназначенного укрывать посетителей от солнца в жару.
Артем не стал оглядываться, проверяя сокрушительность своих ударов, а с места подпрыгнул высоко вверх и двумя ногами приземлился на днище перевернутого стола, под которым возился друг Петра Львовича, освобождая запутавшийся в кармане плаща шокер.
Пластиковый стол противно, как вафля, хрустнул пополам.
Артем подобрал с земли сумочку, схватил за острый локоть закрывшую лицо руками девушку и потащил к калитке кафе.
Сквозь перерывы в визге буфетчицы, требуемые для очередного вдоха, прорывались клочки веселенькой песни от радио «Балтики» про морячек и моряков.
— Подожди, — вдруг очнулась Марина. — Я потеряла очки! — тяжело дыша, выкрикнула она.
Он ее не отпустил. Продолжал тащить по дорожке.
— Это мои любимые очки!
Зная, что делает Артему больно, Марина добавила:
— Мне их подарил Петр Львович! И опомнилась. Истерики как не бывало. Инстинкт самосохранения подавил волну паники. На щеках проступили красные пятна стыда. И уже не Артем тянул Марину по раскладываемому ветром пасьянсу сорванных листьев, а Марина Артема.
— Не туда, — придержал он ее и, опасаясь новой вспышки истерики, попытался объяснить как можно спокойнее: — Их всего четверо. Значит, не подозревали, что ты не одна. Где-то есть еще машина. А в ней шофер. Я его, кажется, видел. Он наверняка вооружен. Нам туда нельзя.
Слова на девушку не подействовали. И не потому, что он неправильные выбрал — вряд ли какие-нибудь другие возымели бы действие. Наверное, она их и не услышала, но подействовала интонация. Марина вцепилась, как в спасательный круг, в протянутую Артемом сумочку. И подчинилась.
Они быстро пошли прочь по аллее к фонтанам. Мимо выкрашенных в зеленый, но успевших облупиться указателей, одиноко противостоящих ветру среди всеобщего движения: травы, листьев, воды и посетителей. Мимо группы горластых, несмотря на красные от холода носы, немцев, безрассудно отправившихся в Петродворец в продуваемых ветрами гавайских рубахах навыпуск и шортах. Из шорт торчали худые, незагорелые, обросшие оранжевым пухом и покрытые синими цыпками ноги. Три принадлежащие группе и не пользующиеся косметикой и мужским вниманием девицы с высокомерной завистью проводили глазами пару.
Артем и Марина свернули направо от шипящего змеей фонтана — туда, где за качаемыми ветром деревьями билась о рябые гранитные валуны кучерявая волна. Мимо киосков с мороженым, мимо печальных продавцов надувных шаров кислотного цвета, мимо смеха, доносящегося от еще царем Петром придуманных водооросительных забав.
Но не доходя до воды, Артем еще раз свернул направо и увлек Марину подальше от людского говора и шума фонтанов.
К беглецам спустилась от самой кроны белка, надеясь на подаяние. Но инстинкт тут же подсказал зверьку: что-то в этой паре не так. Опасностью повеяло от беглецов. И белка взлетела обратно на дерево, обиженно ругаясь.
Деревья заслонили окружающий мир. Осталось лишь небо-с растерзанными ветром, как старые афиши, облаками, и полоска воды, всхлипывающей у обкатанных гранитных обломков.
Марина едва не поскользнулась на влажной, прело пахнущей траве, но Артем поддержал ее, потянул к самой воде, заставил, вскрикивающую и охающую, перепрыгивать с камня на камень.
За большим валуном обнаружилась лодка, прикованная ржавой цепью к вбитому в гранитный щебень ржавому колышку.
Пока Марина, брезгливо и зябко ежась, забиралась в лодку, Артем сбил нехитрый замок и оттолкнул, намочив джинсы по колено, челн от берега.
Ритмично, под вдох и выдох, лопасти весел погружались в зелено-бурую гущу водорослей, пригнанных волной.
— Ты забрал меня, как вещь, — Марина нашарила в сумочке сигареты и попыталась прикурить. Дрожащие после пережитого ужаса руки и еще более свирепствующий на открытом пространстве ветер позволили ей сделать первую затяжку далеко не сразу. — Неужели думаешь, что я теперь тебе принадлежу? Что... Что ты себе позволяешь?.. — выдохнула она гневно, но вдруг сломалась, поникла, стыдливо опустила голову в сложенные ладони (Артем все же успел заметить фарфоровую слезинку на ее щеке) и заплакала — беззвучно, безнадежно, беспомощно. Узкие ее плечи вздрагивали под теплой салатового цвета курткой с капюшоном.
У Артема защемило сердце. Но он сжал зубы, не пуская в душу жалость, налег на отполированные многочисленными ладонями рукояти весел. Вода запенилась за облупившейся" кормой лодочки; Артем греб сильно, быстро, уверенно, выгоняя из груди гнев и сантименты. Как ему хотелось прижать плачущую девушку к груди, запутаться пальцами в волосах, отливающих синевой на фоне воды, погрузить губы в пах— нущие омелой локоны... Однако он продолжал яростно грести, точно бил в колокол. Точно дрова рубил. Потому как не время сейчас. Потому как негоже пользоваться секундной слабостью любимой... Р-раз, р-раз, р-раз — бицепсы и грудные мышцы вздувались под его продуваемой кремовой рубашкой.
Он улыбнулся одними уголками губ:
— Ты — маленький, запутавшийся человечек. Для меня ты навсегда останешься той вздорной девчонкой из параллельного восьмого "Б".
Марина хотела что-то сказать, но по ее лицу текли слезы. Шмыгнув носом, она все же выдавила:
— У попа была собака, он ее любил...
Артем устало отпустил весла, и те глубоко ушли в желто-черную воду. Здесь, вдали от берега, волны не пытались швырнуть лодку на камни, а толкали, толкали вдоль суши.
— Надеюсь, ты не врала, — Артем неожиданно притянул к себе сумку девушки, когда говорила, что не успела привыкнуть к таблеткам.
В глазах Марины отразились волны, Артем, сумочка и испуг.
Брошенные за борт три целлофановые упаковки — две нетронутые, одна наполовину опустошенная — не утонули, но поплыли рядом, вздымаемые и опускаемые волнами, словно родинки на груди спящего человека.
Лодка мерно двигалась к закату, огромному, как будущая жизнь.
Двое под зонтом
В этом городе, несмотря на лето, было холодно, ветрено и сыро. И грустно. А еще ее очень удивляло, что совсем нет каштанов. Правда, Артем после встречи с каким-то своим армейским дружком рассказывал, что видел каштаны в парке. Все равно не то.
И одуванчики здесь все еще желто смотрели в небо, а в Киеве их белые парашютики давно уж разлетелись, унесенные ветром. Их и след простыл...
А еще этот город был совсем не таким, какой она придумала. Почему-то ей казалось, что Петербург — это вечный праздник. Может быть, она повзрослела?..
А еще ее томило ощущение неведомой угрозы. Хотя, конечно же, страхи были пустые. Не было никаких оснований предполагать, что таинственные партнеры ее убитого начальника смогут найти Марину здесь.
Порыв ветра прокатил мимо шуршащий целлофановый комок обертки из-под чипсов.
Сегодня Марина решила все рассказать Артему. Не хотелось, очень не хотелось. Но надо.
Вдоль чугунной оградки, что отделяла летнее кафе от прогулочной дорожки, усердно посыпанной кирпичной крошкой, прошествовала скучающая чета. Только ребенку, пятилетнему карапузу, было весело. В ручонке он держал палку, извлекал из оградки трескучую трель и тараторил бесконечную считалку:
— У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, он ее убил, в землю закопал и надпись написал: «У попа была собака, он ее любил...»
На несколько секунд детская беззаботность отвлекла внимание парня и девушки. Увы — лишь на несколько секунд.
— Артем...
Марина достала из сумочки солнцезащитные очки. Надела, хотя солнышко и не собиралось выбираться из-за туч. Смутилась своего жеста и сняла. Но не убрала в сумочку, а положила рядом, на местами влажную пластиковую поверхность столика.
— Я тебе должна кое-что рассказать. Понимаешь, Петра Львовича убили не из-за наркотиков. Точнее, не за то, что он от жадности решил заняться еще и наркотиками...
Артем пожал плечами. Ему было все равно, за что убили Петра Львовича. Главное, что Марина теперь не со своим начальником, а с ним. С ним. И пусть они сняли в гостинице два раздельных номера, пусть он ни разу Марины не коснулся, да и, наверное, никогда не коснется, все равно ему ужасно повезло. Он ей нужен.
Посетителей в кафе было немного — дождь разогнал всех отдыхающих. Лишь за столиком возле стойки примостились две худосочные девицы в обтягивающих узкие бедра мини-юбках. Девицы Марине не понравились. Главным образом потому, что Артем исподтишка бросил на них несколько оценивающих взглядов. Те лениво потягивали пиво из полулитровых одноразовых стаканов и негромко переговаривались.
Ветер сорвал с липы сердцевидный перепончатый листок и бросил на столик. Между Артемом и Мариной. Попав краем в оставшуюся после дождя лужицу, листок прилип, только изредка вздрагивал, когда ветер теребил его. Несмотря на теплую куртку, Марина почувствовала озноб.
— Знаешь, Артем, Петр Львович был страшным человеком. Он начал давать мне таблетки — чтобы привязать навсегда. И я, как дура, их глотала. Я была счастлива, мне казалось, что я любима... Дура. Какая я дура! Оставь меня, я не имею права погубить твою жизнь.
Артем молча отхлебнул из миниатюрной чашечки остывший кофе. Кофе был дрянной. Жалко потраченных денег.
Марина достала из сумочки пачку легкого «Мальборо». Прикурила. Убрала зажигалку, а заодно и солнцезащитные очки.
— Ты не позволяй мне слишком много курить. — Она вымученно улыбнулась. — Ты сильный. Ты пришел и забрал меня, когда мне это было больше всего нужно... Как ты думаешь, нас не смогут здесь найти?
— Смотря кто искать будет, — философски пожал плечами Артем.
— Неужели смогут? Разве мы где-то прокололись?
— Мы покупали билет до Петербурга на свое имя. Мы меняли валюту по моему паспорту. Мы зарегистрировались в гостинице, — равнодушно перечислил спутник.
Порыв ветра снова покатил шепелявый комок из-под чипсов — теперь обратно. Хрустнула, провалилась сквозь остальные, прошелестела вниз сломанная ветром ветка ближайшей липы. Окружающие деревья сочувственно закачали кронами. Вдоль гравиевых дорожек пошла волнами трава.
Девицы наконец допили пиво, поднялись, раздраженно одернули юбчонки и с недовольным видом направились к выходу из кафе: час проторчали, и ничего!
Ноги как палки, подумала Марина, наблюдая за сладкой парочкой. Кривые палки. И чего Артем на них косится?
Артем мысленно перевел дух. Это не слежка. Просто девчонки зашли пивка попить... Нельзя в каждом видеть врага, нельзя.
Радиостанция «Балтика» из приемника сообщила скучающей буфетчице, а заодно и немногим посетителям, что уже девятнадцать часов. И застрочила -в эфир пулеметную ленту новостей: «Российско-украинские переговоры о разделе Черноморского флота в очередной раз зашли в тупик...»
Артем поежился. В рубашке с короткими рукавами ему явно было холодно.
— Надо купить и тебе какую-нибудь куртку. — Марина загасила на треть скуренную сигарету в полной воды пепельнице, наклонилась и заботливо провела пальчиком по покрывшейся гусиной кожей мужской руке. — А еще надо снова платить за гостиницу. Сколько у нас денег осталось?
«Как известно, тридцать первого июля китайская провинция Гонконг, в течение ровно ста лет бывшая экономически и политически самостоятельным государством, снова присоединится к Китаю, — просвещало слушателей радио. — По этому поводу в нескольких городах Гонконга прошли демонстрации протеста...»
Прикосновение девичьей руки обожгло Артема. Он вздохнул и глухо ответил, глядя куда-то в сторону:
— Теперь у нас есть деньги. На некоторое время. Только не спрашивай, откуда они взялись.
— Ты сильный, — грустно улыбнулась Марина. — Давай убежим далеко-далеко. Где нас никто не найдет.
— От кого же мы убегаем? — Артем посмотрел девушке в глаза.
Она не отвела взгляд.
— Точно не знаю. К сожалению, Петр Львович не поощрял разговоры между сотрудниками лаборатории. Мы были каждый сам по себе. А потом Петр Львович стал за мной ухаживать...
Артем поморщился. Не так, словно ему противно слушать, а так, словно загнал занозу в палец.
— В последнее время он очень изменился. — Погруженная в воспоминания, Марина не замечала недовольства спутника. — Все время шептал что-то себе под нос, руки нервно потирал... Говорил, что теперь-то он точно им всем нос утрет. Говорил, что узнал одну страшную тайну. Чуть ли не тайну века. Что Сталин, оказывается, был не дурак и все очень точно рассчитал. Что он, Петр Львович, получит много денег, и вот тогда-то мы с ним заживем по-царски...
— Ты думаешь, его убили из-за какой-то тайны? — Артем перевел деланно равнодушный взгляд на качающиеся кроны деревьев.
— Я не знаю. Не знаю! — Пальцами правой руки Марина принялась крутить простенькое серебряное колечко на левой. Потом снова полезла в сумочку, достала очки и положила их на стол. — Я невнимательно слушала Петра Львовича. Я думала, у него начинается психоз. Он рассказывал про какой-то жутко секретный аппарат, якобы созданный по приказу Сталина. Про липовое «дело врачей». Мол, не было никакого заговора медиков — просто таким образом Сталин избавлялся от посвященных в тайну... Много еще чего. Я не запоминала. У многих в нашей лаборатории нервы были не в порядке... Но когда Петра Львовича убили, когда перевернули все вверх дном в моем кабинете, когда подожгли мою квартиру, когда тот грузовик едва меня...
— Хорошо, хорошо. Не продолжай. — Артем успокаивающе потрепал Марину по рукаву. Коснуться ее оголенного запястья он не решался. — Может, все это как-то связано с твоей работой?
Марина всхлипнула, но не заплакала. Сдержалась. И покачала головой.
— Нет. Вряд ли. Мы ничем таким не занимались. Нам приносили кровь на анализ. Много-много пробирок. Каждый день через мои руки проходило около тысячи пробирок. Судя по сигнатуре, кровь свозили со всего света. И из Конго, и из Вьетнама, и из Боливии... Может, мы занимались проблемой СПИДа? Кстати, Петр Львович еще рассказывал, что СПИД, оказывается, это никакой не вирус, а обыкновенный сбой в какой-то программе. Просто иногда попадались бракованные «паразиты». Да, Петр Львович так и говорил — «паразиты». Мол, и на старуху бывает проруха, а за три приема «заразить» весь земной шарик и ни разу не ошибиться, это никто не сумеет.
— Заразить земной шар? Что он имел в виду?
— Не знаю, не знаю! Наверное, всеобщую вакцинацию против оспы в странах Третьего мира. По распоряжению Сталина. В сорок восьмом, пятидесятом и пятьдесят втором ее проводили... Вот. А я должна была определять реакцию антител на...
— Подожди, — прервал Артем. — Я в этом ничего не понимаю. Сначала расскажи, что это была за лаборатория, кому подчинялась?
— В том-то и дело, что неизвестно — кому. Зарплату платили регулярно. Очень хорошую зарплату. Не то что Ритка в своем агентстве платит.
Неподалеку от кафе остановились двое мужчин и заспорили вполголоса. Тот, что был в длинным бежевом плаще, тряс головой и, по очереди загибая пальцы перед носом собеседника, убеждал в чем-то. Собеседник же, в мятом плаще и мятой шляпе, да и сам какой-то помятый, на эти пальцы не смотрел, зато энергично возражал и уверенно тыкал коротким толстым перстом в сторону кафе. В углу рта прыгала изжеванная спичка.
Наверное, решают, не раздавить ли пузырек по случаю мерзостной погоды, подумал Артем и снова повернулся к подруге:
— Но вы же не на улице работали?
Марина, озябнув, попыталась засунуть руки в рукава куртки, как в муфту, но из-за тесных манжет это у нее не получилось, и она спрятала руки под себя. Однако долго так просидеть не смогла.
— Не на улице. У нас был отдельный двухэтажный домик на территории инфекционной больницы. У каждого свой кабинет. В коридоре сидел охранник. Угрюмый, неразговорчивый. На выходе сидел другой охранник — точно такой же. Обед нам доставляли бесплатно. Даже пропусков в больницу не выдали. Свой вход с улицы, а охранники всех знали в лицо... — развела руками Марина. — Артем, Артем, почему нас преследуют?
Артем покосился на беседующих мужчин. Бежевый плащ наконец безнадежно махнул рукой, достал из кармана пухлый конверт и отдал Мятому плащу. Мятной тут же успокоился, конверт взял, пощупал, небрежно сунул во внутренний карман. Затем прикоснулся пальцем к полям шляпы и неспешно двинулся к выходу из парка.
Артем посмотрел в глаза подруге. И честно поделился своими подозрениями:
— Может быть, кое-кто думает, что Петр Львович посвятил тебя в свою тайну.
Он снова взглянул на Мятого.
Мятый шел как-то странно: согбенно, медленно, приволакивая ноги и держась края гравиевой дорожки. А где же Бежевый?
— Но я не знаю никакой тайны!.. — вспыхнула Марина.
— Но им-то это неизвестно.
— Кому — им?
Буфетчица на несколько секунд приглушила песню о танцующем тарантеллу босоногом мальчике, чтобы принять заказ у двух плюгавых мужичков. Судя по небрежности в одежде, местных. Мужики взяли бутылку водки, два бутерброда и, простелив газетами не успевшие высохнуть после недавнего дождя белые пластмассовые стулья, успокоились через Столик от Артема и Марины.
Представить, как в такую погоду кто-то босиком танцует тарантеллу... бр-р-р!
— Что же нам теперь делать? — беспомощно спросила Марина, не дождавшись ответа на предыдущий вопрос. — Может, в милицию...
— Подожди, — вдруг резко прервал Артем, наклоняясь к девушке поближе. — Эти двое достали и пьют водку из своей сумки, а купленную в сумку спрятали...
Нет, ничего он не успел предпринять. Ничего. Заболтался, заговорился. Отвлекся.
А рядом с их столиком возник обладатель бежевого плаща.
— Быть не может! Марина Николаевна? — картинно всплеснул он руками. — Правду говорят, что если соскучился по старым друзьям, поезжай в Петродворец.
Мужчина развернул и бросил на мокрый стул газетку. Сплюнул под ноги и уселся, не спрашивая разрешения.
— Кто это? — деланно равнодушно спросил Артем у Марины. Костяшки его сжатых в кулаки пальцев побелели. Лицо Марины сразу стало некрасивым. Даже для Артема.
— Это... друг... Петра Львовича. Господин Барышев. Из Москвы, — запинаясь, едва смогла произнести девушка. И зачем-то добавила: — Петр Львович нас знакомил в ресторане «Старая крепость». Этот человек приезжал в Киев на симпозиум по проблемам оспы.
— Что ж вы, девушка, — неожиданно чужим голосом спросил Артем, — не сказали, что хотите в ресторан? Но только, раз вы одна, без подруги, вам придется выбирать, со мной вы в ресторан хотите, или с вашим знакомым.
Марина растерялась. Она ничего не поняла. А друг Петра Львовича, очевидно, сделал из сказанного определенные выводы и более уверенно развалился в шатком пластмассовом креслице.
— Не думаю, чтобы эта дама, — с явным нажимом начал он, — предпочла ваше общество.
— Ну, это уж ей решать! — достаточно правдоподобно возмутился Артем.
Наконец Марина уловила, чем отличается новый голос ее спутника от прежнего: совершенно исчез украинский акцент.
Марина боялась смотреть в лицо сидящего напротив, она смотрела на своего спутника. И не узнавала. Артем ерзал и глядел куда угодно, только не в сторону девушки.
Мужчину в бежевом плаще происходящее явно развлекало. Он вдруг резко наклонился вперед, стукнул локтями о белый влажный пластик и прошипел, открыто рисуясь:
— Слышь, братан, тебе сказали: сходи погуляй. Значит, сходи погуляй. Хрена тебе будет дальше везти в жизни, если ты послушаешь наш с ней базар.
— Но я хотя бы имею право допить кофе. Я ведь за него заплатил! — жалко запротестовал Артем и поднял свою чашечку — вроде как уже сдавшись и подыскивая благовидный предлог, чтобы ретироваться.
А в следующее мгновение Марина увидела опрокидываемое белое днище столика, противно скребущего двумя ножками кирпичную крошку. Взвившиеся птичьими крыльями полы бежевого плаща. Раскоряченные куриными лапами, заштрихованные венами бледные лодыжки московского знакомого Петра Львовича, далеко высунувшиеся из брючин... И два опадающих пятна подошв с налипшим мусором.
Первому мотнувшемуся к ним мужику Артем выплеснул в оскалившуюся морду холодный кофе, и пока тот нелепо тряс головой, оставил на лбу второго лжепьяницы отпечаток своего каблука.
Из-за стойки, заглушая радио «Балтику», истошно завизжала буфетчица, словно ее медленно резали циркульной пилой. Были еще какие-то звуки, но они тонули в визге.
Первый мужичок протер рукавом глаза и тут же получил два гулких удара в живот. Подняться он уже не смог. Как и второй, медленно сползший по железному столбу парусинового зонта, предназначенного укрывать посетителей от солнца в жару.
Артем не стал оглядываться, проверяя сокрушительность своих ударов, а с места подпрыгнул высоко вверх и двумя ногами приземлился на днище перевернутого стола, под которым возился друг Петра Львовича, освобождая запутавшийся в кармане плаща шокер.
Пластиковый стол противно, как вафля, хрустнул пополам.
Артем подобрал с земли сумочку, схватил за острый локоть закрывшую лицо руками девушку и потащил к калитке кафе.
Сквозь перерывы в визге буфетчицы, требуемые для очередного вдоха, прорывались клочки веселенькой песни от радио «Балтики» про морячек и моряков.
— Подожди, — вдруг очнулась Марина. — Я потеряла очки! — тяжело дыша, выкрикнула она.
Он ее не отпустил. Продолжал тащить по дорожке.
— Это мои любимые очки!
Зная, что делает Артему больно, Марина добавила:
— Мне их подарил Петр Львович! И опомнилась. Истерики как не бывало. Инстинкт самосохранения подавил волну паники. На щеках проступили красные пятна стыда. И уже не Артем тянул Марину по раскладываемому ветром пасьянсу сорванных листьев, а Марина Артема.
— Не туда, — придержал он ее и, опасаясь новой вспышки истерики, попытался объяснить как можно спокойнее: — Их всего четверо. Значит, не подозревали, что ты не одна. Где-то есть еще машина. А в ней шофер. Я его, кажется, видел. Он наверняка вооружен. Нам туда нельзя.
Слова на девушку не подействовали. И не потому, что он неправильные выбрал — вряд ли какие-нибудь другие возымели бы действие. Наверное, она их и не услышала, но подействовала интонация. Марина вцепилась, как в спасательный круг, в протянутую Артемом сумочку. И подчинилась.
Они быстро пошли прочь по аллее к фонтанам. Мимо выкрашенных в зеленый, но успевших облупиться указателей, одиноко противостоящих ветру среди всеобщего движения: травы, листьев, воды и посетителей. Мимо группы горластых, несмотря на красные от холода носы, немцев, безрассудно отправившихся в Петродворец в продуваемых ветрами гавайских рубахах навыпуск и шортах. Из шорт торчали худые, незагорелые, обросшие оранжевым пухом и покрытые синими цыпками ноги. Три принадлежащие группе и не пользующиеся косметикой и мужским вниманием девицы с высокомерной завистью проводили глазами пару.
Артем и Марина свернули направо от шипящего змеей фонтана — туда, где за качаемыми ветром деревьями билась о рябые гранитные валуны кучерявая волна. Мимо киосков с мороженым, мимо печальных продавцов надувных шаров кислотного цвета, мимо смеха, доносящегося от еще царем Петром придуманных водооросительных забав.
Но не доходя до воды, Артем еще раз свернул направо и увлек Марину подальше от людского говора и шума фонтанов.
К беглецам спустилась от самой кроны белка, надеясь на подаяние. Но инстинкт тут же подсказал зверьку: что-то в этой паре не так. Опасностью повеяло от беглецов. И белка взлетела обратно на дерево, обиженно ругаясь.
Деревья заслонили окружающий мир. Осталось лишь небо-с растерзанными ветром, как старые афиши, облаками, и полоска воды, всхлипывающей у обкатанных гранитных обломков.
Марина едва не поскользнулась на влажной, прело пахнущей траве, но Артем поддержал ее, потянул к самой воде, заставил, вскрикивающую и охающую, перепрыгивать с камня на камень.
За большим валуном обнаружилась лодка, прикованная ржавой цепью к вбитому в гранитный щебень ржавому колышку.
Пока Марина, брезгливо и зябко ежась, забиралась в лодку, Артем сбил нехитрый замок и оттолкнул, намочив джинсы по колено, челн от берега.
Ритмично, под вдох и выдох, лопасти весел погружались в зелено-бурую гущу водорослей, пригнанных волной.
— Ты забрал меня, как вещь, — Марина нашарила в сумочке сигареты и попыталась прикурить. Дрожащие после пережитого ужаса руки и еще более свирепствующий на открытом пространстве ветер позволили ей сделать первую затяжку далеко не сразу. — Неужели думаешь, что я теперь тебе принадлежу? Что... Что ты себе позволяешь?.. — выдохнула она гневно, но вдруг сломалась, поникла, стыдливо опустила голову в сложенные ладони (Артем все же успел заметить фарфоровую слезинку на ее щеке) и заплакала — беззвучно, безнадежно, беспомощно. Узкие ее плечи вздрагивали под теплой салатового цвета курткой с капюшоном.
У Артема защемило сердце. Но он сжал зубы, не пуская в душу жалость, налег на отполированные многочисленными ладонями рукояти весел. Вода запенилась за облупившейся" кормой лодочки; Артем греб сильно, быстро, уверенно, выгоняя из груди гнев и сантименты. Как ему хотелось прижать плачущую девушку к груди, запутаться пальцами в волосах, отливающих синевой на фоне воды, погрузить губы в пах— нущие омелой локоны... Однако он продолжал яростно грести, точно бил в колокол. Точно дрова рубил. Потому как не время сейчас. Потому как негоже пользоваться секундной слабостью любимой... Р-раз, р-раз, р-раз — бицепсы и грудные мышцы вздувались под его продуваемой кремовой рубашкой.
Он улыбнулся одними уголками губ:
— Ты — маленький, запутавшийся человечек. Для меня ты навсегда останешься той вздорной девчонкой из параллельного восьмого "Б".
Марина хотела что-то сказать, но по ее лицу текли слезы. Шмыгнув носом, она все же выдавила:
— У попа была собака, он ее любил...
Артем устало отпустил весла, и те глубоко ушли в желто-черную воду. Здесь, вдали от берега, волны не пытались швырнуть лодку на камни, а толкали, толкали вдоль суши.
— Надеюсь, ты не врала, — Артем неожиданно притянул к себе сумку девушки, когда говорила, что не успела привыкнуть к таблеткам.
В глазах Марины отразились волны, Артем, сумочка и испуг.
Брошенные за борт три целлофановые упаковки — две нетронутые, одна наполовину опустошенная — не утонули, но поплыли рядом, вздымаемые и опускаемые волнами, словно родинки на груди спящего человека.
Лодка мерно двигалась к закату, огромному, как будущая жизнь.
Эпизод десятый
27 июля, среда, 02.30 по московскому времени.
На сцене появляется дама
Долиной, зноем опаленной,
По грудь в высоком ковыле, ой ковыле,
Семен Михайлович Буденный
Скакал, скакал на рыжей кобыле...
Алиса томно проводит язычком по пухлой вздернутой верхней губе, повинуясь ритму музыки а-ля «городской шансон», обвивает ногой продольный прут псевдоржавой решетки.
Он был во кожаной тужурке,
Он был во плисовых штанах, ой да штанах,
Он пел народну песню «Мурка»
Аж со, аж со слезою на глазах...
Нога у Алисы длинная, стройная, загорелая в солярии, шоколадного цвета. Потом Алиса напрягает широчайшие мышцы спины.
Когда ж дошел до того места,
Где Мурка мертвая была, ой да была,
Мокрым-мокра его тужурка,
Навзрыд, навзрыд рыдает кобыла...
С едва слышным щелчком расстегивается застежка черного кружевного лифчика (двести долларов ценой), и последняя деталь туалета падает к ее ногам, обнажая небольшие, упругие груди, смотрящие на мир острыми пумпочками сосков.
Когда же и штаны промокли
И плакать не было уж сил, да не было сил,
Четыре белых эскадрона
Семен, Семен Михалыч зарубил...
Ниже этих заманчивых апельсинчиков, но выше виноградины пупка примостилась термотатуировка храма Спаса-на-Крови (только с подозрительно большим количеством куполов). Купола колышутся, как пьяные.
Эх, мало!
Еще два белых эскадрона
Семен Михалыч зарубил!!!
Достигнув кульминации, музыка стихает . И тут же, взамен музыке, врубается лай цепных псов. Слава Богу, в записи. Как утверждает хозяин заведения, клиентам говорить не о чем, поэтому фирма должна сама заботиться, чтоб их уши «не простаивали».
— Какая баба! — восторженно выкрикнул плюгавенький мужичонка за седьмым столиком.
Кореша мужичонки сконфуженно потупили взор. Они-то пока соображали, что находятся в приличном месте.
Завсегдатаи «Крестов» бешено зааплодировали, засвистели, затарахтели ложками по алюминиевым тарелкам. Полный абзац. Отвесив легкий поклон, улыбнувшись и помахав ручкой им на прощание, Алиса собрала разбросанное барахло и неспешно удалилась со сцены за кулисы.
— Нет, ну какая баба! — горячился мужичонка за седьмым столиком.
Его можно было понять — первый день на воле. И богатенькие корефаны решили отметить возвращение братка кардинально. Показать некоторое время отсутствовавшему, как изменились житуха и вольный город Питер. Предъявить самый крутой городской кабак, стилизованный под места не столь отдаленные.
Бдительный вертухай Семенов, по стилю заведения облаченный в форму ВВ с красными погонами, перестает стучать головой не сумевшего расплатиться клиента о стену, украшенную плакатами с автографами групп «Петлюра», «Лесоповал» и «Сектор Газа». Клиент по стене сползает вниз. То-то же. Небось решил (клиент, в смысле), что раз кабак под тюрягу сработан, то можно на двести тыщ «деревянных» покутить. Нет, шалишь. Я ради тебя, засранец, поганить плакат Михаила Круга не стану.
Бдительный вертухай Семенов заступает дорогу собравшемуся войти в элитный ночной бар «Кресты» потрепанному посетителю в мятом плаще, в низко надвинутой на глаза жеваной шляпе. Посетитель этот идет спокойно, уверенно, как к себе домой, но наметанным взглядом Семенов тут же определяет: не наш, не завсегдатай. Поди, похмелиться тянет после позавчерашнего.
— Папаня, — бесстрастно говорит бдительный страж, — у нас закрыто. Санитарный день.
Папаня поднимает голову, и свет неонок, разноцветно мигающих над входом, освещает его лицо.
— Эй, дед, — вдруг говорит он и оскаливается во весь щербатый рот. — Слухай, я только откинулся с кичи — среди лепил терся. Когда в пульманы баланы чалили, из-за одного шланга богоны покурочил, но это фуфло все. Так мне один делаш на соседней лежке трекал, что у вас тут хавира клевая. Трендел или взаправду?
— А... Ну да, — отвечает цербер, уже несколько сбитый с толку — никак он не ожидал, что этот тип окажется из причисленных. И добавляет зачем-то: — Хавира-то клевая, базара нет, только вход за башли.
Лицо у папани одутловатое, морщинистое, с синеющими на носу прожилками. Ежиком топорщатся жиденькие усики. Однако взгляд устремленных на охранника водянистых глаз нагл, молод, вызывающие неподвижен; так смотрят те, кто имеет право входить, куда им вздумается. В любом, самом секондхэндовском костюме.
— Неужели? — с нескрываемой издевкой осведомляется посетитель и вынимает изжеванную спичку изо рта. Короткими, кривыми, с плохо остриженными ногтями пальцами. — И кто же мздоимец?
На сцене появляется дама
Долиной, зноем опаленной,
По грудь в высоком ковыле, ой ковыле,
Семен Михайлович Буденный
Скакал, скакал на рыжей кобыле...
Алиса томно проводит язычком по пухлой вздернутой верхней губе, повинуясь ритму музыки а-ля «городской шансон», обвивает ногой продольный прут псевдоржавой решетки.
Он был во кожаной тужурке,
Он был во плисовых штанах, ой да штанах,
Он пел народну песню «Мурка»
Аж со, аж со слезою на глазах...
Нога у Алисы длинная, стройная, загорелая в солярии, шоколадного цвета. Потом Алиса напрягает широчайшие мышцы спины.
Когда ж дошел до того места,
Где Мурка мертвая была, ой да была,
Мокрым-мокра его тужурка,
Навзрыд, навзрыд рыдает кобыла...
С едва слышным щелчком расстегивается застежка черного кружевного лифчика (двести долларов ценой), и последняя деталь туалета падает к ее ногам, обнажая небольшие, упругие груди, смотрящие на мир острыми пумпочками сосков.
Когда же и штаны промокли
И плакать не было уж сил, да не было сил,
Четыре белых эскадрона
Семен, Семен Михалыч зарубил...
Ниже этих заманчивых апельсинчиков, но выше виноградины пупка примостилась термотатуировка храма Спаса-на-Крови (только с подозрительно большим количеством куполов). Купола колышутся, как пьяные.
Эх, мало!
Еще два белых эскадрона
Семен Михалыч зарубил!!!
Достигнув кульминации, музыка стихает . И тут же, взамен музыке, врубается лай цепных псов. Слава Богу, в записи. Как утверждает хозяин заведения, клиентам говорить не о чем, поэтому фирма должна сама заботиться, чтоб их уши «не простаивали».
— Какая баба! — восторженно выкрикнул плюгавенький мужичонка за седьмым столиком.
Кореша мужичонки сконфуженно потупили взор. Они-то пока соображали, что находятся в приличном месте.
Завсегдатаи «Крестов» бешено зааплодировали, засвистели, затарахтели ложками по алюминиевым тарелкам. Полный абзац. Отвесив легкий поклон, улыбнувшись и помахав ручкой им на прощание, Алиса собрала разбросанное барахло и неспешно удалилась со сцены за кулисы.
— Нет, ну какая баба! — горячился мужичонка за седьмым столиком.
Его можно было понять — первый день на воле. И богатенькие корефаны решили отметить возвращение братка кардинально. Показать некоторое время отсутствовавшему, как изменились житуха и вольный город Питер. Предъявить самый крутой городской кабак, стилизованный под места не столь отдаленные.
Бдительный вертухай Семенов, по стилю заведения облаченный в форму ВВ с красными погонами, перестает стучать головой не сумевшего расплатиться клиента о стену, украшенную плакатами с автографами групп «Петлюра», «Лесоповал» и «Сектор Газа». Клиент по стене сползает вниз. То-то же. Небось решил (клиент, в смысле), что раз кабак под тюрягу сработан, то можно на двести тыщ «деревянных» покутить. Нет, шалишь. Я ради тебя, засранец, поганить плакат Михаила Круга не стану.
Бдительный вертухай Семенов заступает дорогу собравшемуся войти в элитный ночной бар «Кресты» потрепанному посетителю в мятом плаще, в низко надвинутой на глаза жеваной шляпе. Посетитель этот идет спокойно, уверенно, как к себе домой, но наметанным взглядом Семенов тут же определяет: не наш, не завсегдатай. Поди, похмелиться тянет после позавчерашнего.
— Папаня, — бесстрастно говорит бдительный страж, — у нас закрыто. Санитарный день.
Папаня поднимает голову, и свет неонок, разноцветно мигающих над входом, освещает его лицо.
— Эй, дед, — вдруг говорит он и оскаливается во весь щербатый рот. — Слухай, я только откинулся с кичи — среди лепил терся. Когда в пульманы баланы чалили, из-за одного шланга богоны покурочил, но это фуфло все. Так мне один делаш на соседней лежке трекал, что у вас тут хавира клевая. Трендел или взаправду?
— А... Ну да, — отвечает цербер, уже несколько сбитый с толку — никак он не ожидал, что этот тип окажется из причисленных. И добавляет зачем-то: — Хавира-то клевая, базара нет, только вход за башли.
Лицо у папани одутловатое, морщинистое, с синеющими на носу прожилками. Ежиком топорщатся жиденькие усики. Однако взгляд устремленных на охранника водянистых глаз нагл, молод, вызывающие неподвижен; так смотрят те, кто имеет право входить, куда им вздумается. В любом, самом секондхэндовском костюме.
— Неужели? — с нескрываемой издевкой осведомляется посетитель и вынимает изжеванную спичку изо рта. Короткими, кривыми, с плохо остриженными ногтями пальцами. — И кто же мздоимец?