Страница:
Оказавшийся в шикарных апартаментах приземистый Сун Имин довольно, как бедро женщины, поглаживал приклад и негромко напевал арию из оперы «Цзы Чоу Инь». В том, что именно он снимет наглого бледнокожего с крыши храма, Сун Имин не сомневался.
Он был в более выгодном положении, нежели его коллеги.
О плечи залегших на Мариинском душистых бойцов терлись алчущие валерьянки кошки. Томно мурлыкали, щекотали усами, норовили заглянуть в глаза, вернее в оптические прицелы. А когда их пытались прогнать, они выпускали когти и обиженно шипели. Так что снайперам на Мариинском было не столько до Хутчиша, сколько до похотливых котов.
О, хитрый Чжан Яошен понимал, почему белый человек танцует и что за фигуры чертит на крыше храма неправильного бога. Тот, кого Чжан должен убить, есть великий колдун, танцами и каббалистическими рисунками заговаривающий себя от пуль. Чтобы рассеять его колдовство, Чжан снял с шеи подвешенную на тесемке заячью лапку, что давным-давно повязала бабушка Юн Сан, провожая юношу из села в большую жизнь. И повесил на ствол винтовки.
Ничего, думал Анатолий Хутчиш, заканчивая вырезание квадрата жести три на три метра. За все ответите.
Пули иногда по очереди, иногда все сразу пытались ужалить прапорщика. Пока обходилось. Под ногами — мертвая площадь. Затихшие машины брошены рассеявшимися желтолицыми шоферами. Только ядовито-лимонные всполохи мигалок ранят глаза. А внизу, точно под Хутчишем, — со скрещенными на груди руками стоит, дожидаясь часа своего триумфа. Господин Доктор Театральных наук в театральном костюме Кощея Бессмертного. Господин японский резидент. Господин китайский резидент. Господин гонконгский резидент.
Высоко в небе выросла очередная хризантема салюта. И, словно ей было неприятно созерцание творящегося преступления, умерла.
Такова истина. Не огромный, обрюзгший, пораженный идеологическим параличом Китай в эту ночь проглатывает маленькое государство. Наоборот. Маленький алчный паразит, не желающий, согласно давнему договору, терять завоеванное за сто лет свободы, впивается в одряхлевшего исполина. И это только первый шаг. У паразита дикие аппетиты. Паразит хочет подчинить планету. С помощью зловещей установки Икс. И только десятимегатонник Хутчиш способен застрять косточкой в горле Гонконга.
Хотя какой он к лешему десятимегатонник? В лучшем случае тянет на четверочку с плюсом. Еле-еле. Ведь прощелкал клювом главное в японском консульстве, хотя уже тогда о роли Гонконга можно было догадаться. Ведь не то было важно, что на стенах гравюры китайских мастеров, а то, что мастера-живописцы как один родом из крамольной провинции. Эх ты, шляпа...
А при чем здесь японцы — так это проще простого: Япония, изображающая лидера, не имеющая сырьевых ресурсов, постепенно начинает переходить на второстепенные роли в регионе. Одними технологиями мир не завоюешь, друга мои. И как тут, находясь на второстепенных ролях, позволить себе ослушаться важную шишку с материка? И кланяться пришлось, и сакэ подносить. Знали бы японцы, что не Китаю кланяются, а крошечному Гонконгу — так давно бы харакири себе сделали.
По пояс высунувшийся из окна гостиницы Сун Имин начал беспокойно ерзать. Тридцать две пули одну за другой послал в молоко никогда не подводивший карабин «Спикс-нейк-44», редкая машинка, использующая патроны от «маг-нума». Теперь Сун Имин напевал не арию из «Цзы Чоу Инь», а тему из «Богатой наследницы». Здесь он играл жениха, получившего отставку, несмотря на то что обещает достать невесте звезду с неба.
Снизу раздалось нестройное китайское «Ура!». Значит, врагу удалось открыть двери. Скоро они взломают дверь на лестницу, ведущую на смотровую площадку... Впрочем, Анатолия это нисколечко не огорчало. Быстрее чем за пять минут никто в мире не сможет по каменным винтовым ступеням взбежать на высоту более ста метров. А Анатолию и четырех минут хватит. Вот только снайперы...
Очередная пуля чуть не зацепила прапорщика. Срикошетила о купол и, как бритвой, сделала длинный надрез в сгибаемом прапорщиком пополам листе. Черт бы вас побрал! Теперь добытый с риском для жизни четырехугольник никуда не годился. Захотелось опустить руки.
По трубе колодца эхо поднимало топот преследователей. Повешенная на ствол винтовки заячья лапка пропахла валерьянкой. Кот с обкусанными ушами вдруг прыгнул вперед, сцапал зубами амулет и, победно задрав хвост трубой, был таков. Чжан Яошен не боялся смерти. Чжана печалило только, что его останки лягут в землю вдали от родной деревни. Тем не менее он продолжал ловить в прицел фигурку непобедимого колдуна.
Но почему, собственно, надорванная жесть никуда не годится? Очень даже годится. Слегка поднапрягшись, Анатолий перебросил грохочущий, сложенный под прямым углом лист поближе к краю крыши — так, чтобы за ним, как за бруствером, можно было укрыться от снайперов.
Стало спокойнее. Не то чтобы жесть останавливала насвистывающие о смерти пули. Наоборот: поверхность сложенного листа с невероятной скоростью покрывалась рваными дырочками, словно ею занялся дятел Вуди. Зато прицельность снайперского огня резко упала. И на вырезание обломком антенны следующего прямоугольника ушло вдвое меньше времени.
Успею или нет? Модель «самолет» требует пять сгибов. Модель «кальмар» — больше десяти сгибов. «Ширококрылый самолет» — семь сгибов, и хотя у последней модели лучше маневренность и больше опорная площадь крыльев, но при изготовлении очень легко ошибиться с центром тяжести. Что у нас еще? Модель «коршун». Ну, это совсем несерьезно.
— Отдавай установку! Я обещаю тебе легкую смерть! — прокричал снизу Господин Доктор.
А разнобойный грохот шагов из шахты все ближе и ближе, словно шум миллионов крыльев налетающего облака саранчи. А скоплений изумрудных светлячков на окружающих крышах все больше и больше, и уже не три, но пять, шесть, семь стальных комариных хоботков мечтают поцеловать перекрестием оптического прицела Анатолия под сердце.
Сун Имин больше не пел. Руки машинально перезаряжали карабин и спускали курок, но в то, что когда-нибудь его пуля настигнет русского, приземистый китаец верить перестал.
Хутчиш сложил второй жестяной квадрат вдвое, попрыгал сверху, чтоб не разгибался. А заодно пусть и снайперы от трудов праведных отвлекутся, поломают голову, зачем он это делает. Ему всерьез становилось страшно. Успею или нет? Жесть откликнулась простуженным гулом и дрожью. Как не дрожать человеку, когда дрожит железо?
Потом, вдохнув полной грудью и задержав дыхание, он с усилием загнул по жестяному краю на каждой из половин листа. Получилось примитивно и не очень надежно. На авось. А ведь столько тренировался...
Смерть когтистыми лапами тянулась из винтового хода, смерть притаилась за отсветами кошачьих изумрудиков, смерть безжалостным големом ждала внизу...
Из нагрудного кармана выпал пожелтевший картонный прямоугольник. Фотография. Красивая молодая женщина. Улыбается. Длинные, струящиеся по плечам волосы. Ради такой и жизни не жалко.
Чья это фотография и откуда она взялась в кармане, Анатолий сообразил, только когда прочитал на обороте: «Ваньке от Эвы. Богатырь, помни обо мне, когда ты далеко! Э.З., 1962 г.».
Папа, папа, когда же ты успел? Глаза застлала пелена слез. Потом, уже привычно вцепившись зубами в ручку магнитолы, мегатонник ухватился руками за рваные края летательного аппарата, построенного по принципу бумажных самолетиков. Разогнался, держа трехметровую жестяную игрушку перед собой, как держат доску, забегая в воду, любители покататься на гребне волны. И — ухнул в холодные объятия воздушного океана.
Эпизод двадцать девятый
Он был в более выгодном положении, нежели его коллеги.
О плечи залегших на Мариинском душистых бойцов терлись алчущие валерьянки кошки. Томно мурлыкали, щекотали усами, норовили заглянуть в глаза, вернее в оптические прицелы. А когда их пытались прогнать, они выпускали когти и обиженно шипели. Так что снайперам на Мариинском было не столько до Хутчиша, сколько до похотливых котов.
О, хитрый Чжан Яошен понимал, почему белый человек танцует и что за фигуры чертит на крыше храма неправильного бога. Тот, кого Чжан должен убить, есть великий колдун, танцами и каббалистическими рисунками заговаривающий себя от пуль. Чтобы рассеять его колдовство, Чжан снял с шеи подвешенную на тесемке заячью лапку, что давным-давно повязала бабушка Юн Сан, провожая юношу из села в большую жизнь. И повесил на ствол винтовки.
Ничего, думал Анатолий Хутчиш, заканчивая вырезание квадрата жести три на три метра. За все ответите.
Пули иногда по очереди, иногда все сразу пытались ужалить прапорщика. Пока обходилось. Под ногами — мертвая площадь. Затихшие машины брошены рассеявшимися желтолицыми шоферами. Только ядовито-лимонные всполохи мигалок ранят глаза. А внизу, точно под Хутчишем, — со скрещенными на груди руками стоит, дожидаясь часа своего триумфа. Господин Доктор Театральных наук в театральном костюме Кощея Бессмертного. Господин японский резидент. Господин китайский резидент. Господин гонконгский резидент.
Высоко в небе выросла очередная хризантема салюта. И, словно ей было неприятно созерцание творящегося преступления, умерла.
Такова истина. Не огромный, обрюзгший, пораженный идеологическим параличом Китай в эту ночь проглатывает маленькое государство. Наоборот. Маленький алчный паразит, не желающий, согласно давнему договору, терять завоеванное за сто лет свободы, впивается в одряхлевшего исполина. И это только первый шаг. У паразита дикие аппетиты. Паразит хочет подчинить планету. С помощью зловещей установки Икс. И только десятимегатонник Хутчиш способен застрять косточкой в горле Гонконга.
Хотя какой он к лешему десятимегатонник? В лучшем случае тянет на четверочку с плюсом. Еле-еле. Ведь прощелкал клювом главное в японском консульстве, хотя уже тогда о роли Гонконга можно было догадаться. Ведь не то было важно, что на стенах гравюры китайских мастеров, а то, что мастера-живописцы как один родом из крамольной провинции. Эх ты, шляпа...
А при чем здесь японцы — так это проще простого: Япония, изображающая лидера, не имеющая сырьевых ресурсов, постепенно начинает переходить на второстепенные роли в регионе. Одними технологиями мир не завоюешь, друга мои. И как тут, находясь на второстепенных ролях, позволить себе ослушаться важную шишку с материка? И кланяться пришлось, и сакэ подносить. Знали бы японцы, что не Китаю кланяются, а крошечному Гонконгу — так давно бы харакири себе сделали.
По пояс высунувшийся из окна гостиницы Сун Имин начал беспокойно ерзать. Тридцать две пули одну за другой послал в молоко никогда не подводивший карабин «Спикс-нейк-44», редкая машинка, использующая патроны от «маг-нума». Теперь Сун Имин напевал не арию из «Цзы Чоу Инь», а тему из «Богатой наследницы». Здесь он играл жениха, получившего отставку, несмотря на то что обещает достать невесте звезду с неба.
Снизу раздалось нестройное китайское «Ура!». Значит, врагу удалось открыть двери. Скоро они взломают дверь на лестницу, ведущую на смотровую площадку... Впрочем, Анатолия это нисколечко не огорчало. Быстрее чем за пять минут никто в мире не сможет по каменным винтовым ступеням взбежать на высоту более ста метров. А Анатолию и четырех минут хватит. Вот только снайперы...
Очередная пуля чуть не зацепила прапорщика. Срикошетила о купол и, как бритвой, сделала длинный надрез в сгибаемом прапорщиком пополам листе. Черт бы вас побрал! Теперь добытый с риском для жизни четырехугольник никуда не годился. Захотелось опустить руки.
По трубе колодца эхо поднимало топот преследователей. Повешенная на ствол винтовки заячья лапка пропахла валерьянкой. Кот с обкусанными ушами вдруг прыгнул вперед, сцапал зубами амулет и, победно задрав хвост трубой, был таков. Чжан Яошен не боялся смерти. Чжана печалило только, что его останки лягут в землю вдали от родной деревни. Тем не менее он продолжал ловить в прицел фигурку непобедимого колдуна.
Но почему, собственно, надорванная жесть никуда не годится? Очень даже годится. Слегка поднапрягшись, Анатолий перебросил грохочущий, сложенный под прямым углом лист поближе к краю крыши — так, чтобы за ним, как за бруствером, можно было укрыться от снайперов.
Стало спокойнее. Не то чтобы жесть останавливала насвистывающие о смерти пули. Наоборот: поверхность сложенного листа с невероятной скоростью покрывалась рваными дырочками, словно ею занялся дятел Вуди. Зато прицельность снайперского огня резко упала. И на вырезание обломком антенны следующего прямоугольника ушло вдвое меньше времени.
Успею или нет? Модель «самолет» требует пять сгибов. Модель «кальмар» — больше десяти сгибов. «Ширококрылый самолет» — семь сгибов, и хотя у последней модели лучше маневренность и больше опорная площадь крыльев, но при изготовлении очень легко ошибиться с центром тяжести. Что у нас еще? Модель «коршун». Ну, это совсем несерьезно.
— Отдавай установку! Я обещаю тебе легкую смерть! — прокричал снизу Господин Доктор.
А разнобойный грохот шагов из шахты все ближе и ближе, словно шум миллионов крыльев налетающего облака саранчи. А скоплений изумрудных светлячков на окружающих крышах все больше и больше, и уже не три, но пять, шесть, семь стальных комариных хоботков мечтают поцеловать перекрестием оптического прицела Анатолия под сердце.
Сун Имин больше не пел. Руки машинально перезаряжали карабин и спускали курок, но в то, что когда-нибудь его пуля настигнет русского, приземистый китаец верить перестал.
Хутчиш сложил второй жестяной квадрат вдвое, попрыгал сверху, чтоб не разгибался. А заодно пусть и снайперы от трудов праведных отвлекутся, поломают голову, зачем он это делает. Ему всерьез становилось страшно. Успею или нет? Жесть откликнулась простуженным гулом и дрожью. Как не дрожать человеку, когда дрожит железо?
Потом, вдохнув полной грудью и задержав дыхание, он с усилием загнул по жестяному краю на каждой из половин листа. Получилось примитивно и не очень надежно. На авось. А ведь столько тренировался...
Смерть когтистыми лапами тянулась из винтового хода, смерть притаилась за отсветами кошачьих изумрудиков, смерть безжалостным големом ждала внизу...
Из нагрудного кармана выпал пожелтевший картонный прямоугольник. Фотография. Красивая молодая женщина. Улыбается. Длинные, струящиеся по плечам волосы. Ради такой и жизни не жалко.
Чья это фотография и откуда она взялась в кармане, Анатолий сообразил, только когда прочитал на обороте: «Ваньке от Эвы. Богатырь, помни обо мне, когда ты далеко! Э.З., 1962 г.».
Папа, папа, когда же ты успел? Глаза застлала пелена слез. Потом, уже привычно вцепившись зубами в ручку магнитолы, мегатонник ухватился руками за рваные края летательного аппарата, построенного по принципу бумажных самолетиков. Разогнался, держа трехметровую жестяную игрушку перед собой, как держат доску, забегая в воду, любители покататься на гребне волны. И — ухнул в холодные объятия воздушного океана.
Эпизод двадцать девятый
31 июля, воскресенье, 23.13 по московскому времени.
И в Летний сад гулять ходил
Бежевые «жигули» резко затормозили — чтобы не задавить старика, то ли туркмена, то ли узбека, в развевающемся халате, расшитом золотыми и серебряными нитями, точно из-под земли выросшего.
Смешон был старик, трясущий плешивой головенкой. Нелеп, как сбежавший из детской сказки отрицательный персонаж. И балахон, разрисованный летучими мышами и лягушками, еле прикрывающий голую высохшую грудь, только подчеркивал его нелепость...
Раскинув руки наподобие креста, чертов старик перегородил дорогу «жигулям». Взвыли протекторы, водителя бросило на руль (губу бы расквасил, если б не ремень). «Жигуль» замер. И без того разозленный пьяными пешеходами в бескозырках и фуражках, наводнившими центр, водила высунулся из открытого окна и рявкнул:
— Жить надоело, сволочь старая? Совсем мозги пропил? Неоновые рекламы мылом щипали глаза шофера" не давая подробнее рассмотреть наглеца, фиолетовое небо вибрировало в такт дрожащим рукам — ведь чуть не задавил.
Старая сволочь обогнула машину и склонилась к окну. Скорость, с которой это было проделано, вызвала в душе водилы смутную тревогу.
— Мне до вокзала, — спокойно сказал старец. — Срочно. Плачу, сколько скажешь.
Слова были лишены всякой интонации. Не человек, а кукла механическая, для виду лязгающая челюстями, а на самом деле проигрывающая слова спрятанным внутри органчиком.
— Да пошел ты!..
Отгораживаясь от возможных неприятностей, водитель злобно завертел ручку.
Но прежде, чем окно успело закрыться, расставленные рогатиной указательный и средний пальцы старика ткнулись в акупунктурные точки на шее водителя.
Он и пикнуть не успел: сердце дало сбой и остановилось.
Господин Доктор вытащил мертвое тело из «жигулей», отволок — напился парень, не видите, что ли? — к бордюру и пристроил на тротуаре в позе спящего.
Его действия прохожими воспринимались как само собой разумеющееся. Видим, напился парень. Может, лучше в проходной двор его? А то тут его менты подмести могут. Да вы, дедушка, не беспокойтесь. Мы сами и на лавочку уложим, и карманы почистим. Дедушка, да он, вроде, не дышит! Дедушка, куда же вы?
Уже кто-то недовольно гудел сзади из синего «БМВ». Уже, любопытствуя, к инциденту поворачивались головы прохожих. И вопросы добровольных помощников, хлопочущих над телом шофера, становились все громче. Доктор поклонился зрителям и в манере «танцующий аист» сделал несколько шагов назад. К «жигулям».
Он прыгнул за руль, вдавил педаль газа. На красный свет машина вылетела на Невский, ее занесло, бросило к белой сплошной полосе, протащило боком, едва не впялило в корму троллейбуса. Асфальт застонал под колесами. Кто-то из прохожих зажмурился. Однако умелая рука справилась с управлением, «жигуль» выровнял ход и, отчаянно сигналя неторопливому троллейбусу с наглой цифрой «10» на заднем стекле, потянулся по Невскому, к Московскому вокзалу. Доктор достал радиотелефон, связался с оставленными на попечение Дай Наньчжана войсками и отрывисто приказал:
— Вставайте на колеса. Заводите вентилятор. Субъект продолжает уходить воздухом. Золотая птица по другую сторону ручья. Подстрелите ее.
Короткие, выверенные фразы. Слова сухие, как удары бамбуковых палок.
После чего Господин Доктор выбросил телефон в окно, чтобы не слушать виноватые всхлипы, если его люди не справятся и с этим заданием. Чтобы вообще больше не слышать голоса своих людей, при любом исходе сражения уже внесенных в Книгу Мертвых. Ведь никому еще не удавалось накормить фазанов, сохранив при этом рис для посева.
А троллейбус не уступал и не торопился. А вверху реял на немыслимой жестяной конструкции русский мальчишка — прапорщик Анатолий Хутчиш.
А на немыслимой высоте над городом, повторяя зигзаги нелепого самолетика, расправив белые-белые, как антарктический снег, крылья, плыл Белый Орел, и в глазах вечной птицы мерцали галактики.
Бормоча про себя слова песни «и только дельтаплан поможет мне, поможет мне...», пребывающий на воздухе Анатолий выписал над зданием центральных авиакасс сложную восьмерку — чтобы рассмотреть привлекший его внимание бежевый «жигуленок», который, нарушая все правила дорожного движения, рвался с Малой Морской на Невский проспект.
Восьмерка далась не без труда. Все-таки несколько раз согнутый лист жести не был идеальным летательным аппаратом. Постоянно казалось, что самолетик отклоняется от курса влево. Постоянно казалось, что мышцы в какой-то момент не выдержат нагрузки и предадут. И даже повторяемые в уме для самовнушения песенные строки «наивно это и смешно, но как легко моим плечам...» пелись как «нас ждет огонь смертельный, но все ж бессилен он...».
Видно было плохо, жестяные плоскости закрывали обзор, но сцепивший зубы на рукоятке магнитолы Анатолий не сомневался: кто-то из китайцев вычислил его траекторию и попытается перехватить в конечном пункте.
На втором круге, ложась в правый крен, Анатолий разжал зубы и подбородком подтолкнул магнитолу. Соскользнув с края летающей жестянки, та ухнула вниз. Все равно больше не нужна, мешает только.
Пластмассовый параллелепипед, завывая, как немецкая авиабомба, всеми своими шестьюдесятью килограммами обрушился на токоприемник загородившего движение «жигулю» троллейбуса и скатился по покатому корпусу под колеса. На миг ночной воздух прорезал оглушительный магнитофонный вопль «Move! Your! Ass!», потом внутри параллелепипеда что-то клацнуло, и все стихло.
Зато с секундной задержкой посыпались отчаянно красивые в ночном воздухе искры, беспомощно заболтался в поисках провода ус троллейбуса, и обесточенная единица общественного транспорта замерла.
Хутчиш еще успел заметить, как из «жигулей», зажатых со всех сторон неистово сигналящими машинами, вывалился Господин Доктор собственной персоной, замахал рукавами балахона, закричал на ни в чем не повинного водителя троллейбуса...
Анатолий попытался вновь оседлать попутный ветер. Не смог. Слабый воздушный поток, рожденный перепадом температур над нагретым асфальтом Невского проспекта и холодными водами Невы, понес прапорщика к Зимнему дворцу.
Подобное, наверно, чувствуют увлекшиеся воздушным боем летчики, когда кончается топливо. Земля льнула голодным зверем. «Планер» терял высоту. Еще немного, и снижение превратится в пике. Надо подняться повыше — там есть подходящие течения. Надо, Толя, надо.
И когда его искусственная птичка уже готова была запутаться в силках проводов, оплетших город на уровне крыш, прапорщику удалось сместить центр тяжести настолько, что нос птички снова потянулся к высям.
Высота двадцать пять метров, тридцать, сорок... Под Анатолием вильнул запруженный толпами морячков Дворцовый проезд, азартно блеснул брызгами извивающийся фонтан в скверике у Эрмитажа.
Потом суша и людской гам отодвинулись назад, и под воздухоплавателем раскинула свои катящиеся в Балтику, маслянисто блестящие волны Нева-река. Дворцовый мост протянулся по левую руку. По мосту в тараканьем забеге мчались на роликовых коньках китайцы, много китайцев, принимаемых горожанами за лихо резвящихся подростков.
От потока холодного воздуха слезились глаза. В буграх мышц накручивала обороты тупая боль. Несколько воздушных ям с удовольствием слопали достигнутую высоту.
Над водой похолодало, повеяло морской капустой и тиной; дельтаплан клюнул носом, прижимаемый нисходящими воздушными потоками, но Анатолий усилием ног немного увеличил угол атаки планера, на высоте примерно пятнадцать метров благополучно пересек набережную стрелки Васильевского острова, отметив свежую фанерную проплешину на крыше айсберга Военно-морского музея — вчера не по вине Анатолия отсюда стартовала баллистическая старуха, — и полетел в сторону светлеющих на фоне сиреневого неба Ростральных колонн.
Самолетик скользнул вниз, потом снова попал в восходящий поток — от огня второй Ростральной колонны. Огонь, разожженный в сей праздничный день в чаше-светильнике на вершине колонны, лизнул жестяное брюхо, и самолетик заплясал, как чудом уцелевший комар.
Теперь аэронавт находился на достаточной для маневрирования высоте — примерно пятьдесят метров над городом. Главное — не забраться еще выше, чтобы не попасть под бдительные радиолокационные лучи ПВО Ленинградского военного округа, денно и нощно стерегущего мирное небо над городом.
Измученный и усталый организм прапорщика спешно объявил призыв последних сил для того, чтобы уцелеть, ум, как никогда, здраво перебирал варианты возможного развития событий. Иначе тот, кто остался на земле и до сих пор убежден, что установка Икс в руках прапорщика, окажется сильнее.
А Господин Доктор умел проигрывать. Точнее, умел проигрыш превратить в победу.
Неоновые огни и окна ресторанов цвета виски слепили гонконгского воина. Вокруг шаркали по асфальту варвары, озираясь на его нелепый, увенчанный высоким воротником наряд. Пусть озираются. Господин Доктор мог бы убивать их, как назойливых мух, десятками, сотнями, тысячами. Но ему нужна была всего одна муха. Та, которая оказалась чересчур назойливой.
Поняв, что беглец, а вместе с ним и установка уходят из поля зрения. Господин Доктор лихорадочно огляделся. На глаза ему попалась сработанная под старину карета с расфуфыренным для увеселения туристов, но грустным в столь поздний час кучером, влекомая понурой, равнодушной ко всему происходящему вокруг кобылкой темной масти. Кобылке было наплевать на гам и праздные шатания. Кобылке хотелось овса и спать. Поэтому она снуро брела точно по разделительной полосе, наплевав на ПДД.
Господин Доктор бросился наперерез карете. Прыгнул на облучок и без экивоков спихнул кучера. Подхватил вожжи.
Почувствовав жгучий удар по боку, лошадка удивилась, прижала уши и перешла на аллюр. Подковы резво ударили в твердь асфальта. Застонали рессоры. Деревянные сочленения тарантаса взвизгнули.
— Хей-я! Хей-я! — что есть мочи нахлестывал бедное животное Доктор.
Встречные машины шарахались и оглашали проспект гневными сигналами клаксонов. Кобылка несла Доктора туда, где должен был прервать полет единственный встреченный Господином Доктором .за долгую жизнь достойный противник, по нелепому стечению обстоятельств носящий русское имя.
Черпая надежду у незримо парящего в астрале Белого Орла, рея под безоблачным, но уже непрозрачным небом и лихорадочно пытаясь нащупать подходящие воздушные течения, Анатолий не сразу обратил внимание на посторонний звук справа, вмешавшийся в эфирные песни ветров.
А звук нарастал, ширился, заполнял собой привольную стихию меж землею и высью — далекий гулкий рокот, будто тысяча боевых барабанов били в унисон. Будто разверзлось небо и хлынул дождь из сгорающего на лету гранулированного фосфата [85]. Будто за спиной непрерывно лупила в одну и ту же точку молния, и грозовые разряды слились в бесперебойный гром.
Прапорщик развернул самолетик и глазам его открылось феерическое зрелище.
Над куртинами и бастионами Петропавловской крепости, слева от шпиля, увенчанная мерцающим расплывчатым кругом, поднималась неповоротливая туша экскурсионного вертолета. На миг она зависла на уровне ангела, потом выцелила человека, распластавшегося на жестяном крыле, и, наклонив тупорылую морду с выпученными иллюминаторами, грозно двинулась в атаку.
Ритмично и хладнокровно вспыхивали позиционные огни — красные на хвосте и на левом борту, зеленый на правом; дробный грохот несущего винта,. казалось, заполнял собою все воздушное пространство над городом. Никаких других звуков не осталось. Тяжелая машина неторопливо, но недвусмысленно увеличивалась в размерах, следуя траверсом к курсу Хутчиша.
Вот уже видны прилипшие к лобовому стеклу, злобно перекошенные морды роликовых конькобежцев. Кто-то грозил Хутчишу пистолетом, кто-то что-то выкрикивал — но в реве перемалывающих небо лопастей слышно, конечно, не было — что именно. А кривой, как ритуальный нож, плавник хвоста все ближе.
Заставив себя забыть о боли и усталости, Хутчиш качнул свой аппарат влево, жестяная пластина накренилась, потом вдруг клюнула носом вниз; у Хутчиша на мгновение перехватило дыхание.
Белый Орел жертвенным импульсом послал вниз остаток энергии и рассеялся в небытии, но именно последний толчок астральной силы помог птенцу не выпасть из гнезда.
Жирное акулье тулово вертолета промелькнуло в нескольких сантиметрах от цели, смутный круг бешено вращающегося винта прогрохотал над головой. Анатолия обдало горячей волной турбулентности, уши заложило от бесноватого рева мотора. Крыло испуганно завибрировало, выгнулось дугой, неожиданно рванулось из-под прапорщика, точно охваченный паникой скакун, норовящий сбросить седока, садануло по коленям. Только бы не упасть в реку, только бы не упасть.
Со скоростью и грохотом правительственного спецпоезда вертолет промчался мимо, задирая обоюдоострый плавник хвоста.
А воды Невы недалеко от стрелки Васильевского острова, вдруг вспенились, вспучились, забурлили, пошли водоворотиками, и на поверхности показалась небольшая надстройка. Надо же, и подводную лодку Доктор задействовал! Не будет конца напастям и мучениям, не будет мне покоя на этом свете, пока жив Господин Доктор.
Теперь его попытаются взять под перекрестный огонь.
Успокоенные крылья жестяного самолетика выровняли полет, поймали наконец попутный ветер; Анатолий увеличил угол атаки, чтобы подняться выше, и оглянулся — как там поживают наши азиатские друзья в геликоптере?
Друзья поживали ничего себе и отступать пока не собирались: вертолет развернулся по широкой дуге над Васильевским островом и пошел на второй заход. Взрыкивая. Неудержимо. Как бык на красную тряпку. Отточенными секирами лопастей нарезая на ломти ночной прохладный воздух. Догоняя. Задирая обоюдоострый плавник хвоста.
Скорость у вертолета была несравненно больше, зато в маневренности он уступал жестяному KpAЗy. Поэтому китайцы оставили попытки протаранить, скомкать, раздавить махиной вертолета скорлупку «планера».
Когда вертолет завис над Дворцовым мостом, овальная дверь в фюзеляже распахнулась, и внутрь ворвались мокрый ветер и громыхание мотора. Из кабины не пойми что прокричал пилот в наушниках, тыча пальцем в пол. Его не слушали.
Откинув крышку деревянного армейского ящика и скользя не снятыми в запарке роликовыми коньками, один из преследователей подхватил грязно-зеленый тубус, привычно пристроил его на плече и высунулся наружу. Упругий воздух отхлестал его по щекам. Упорхнула снесенная набегающим потоком шапочка, косичка затрепыхалась по плечам, как агонизирующая гадюка. Глаза тут же наполнились слезами. Проморгавшись, стрелок поймал в перекрестие прицела проблескивающий вдалеке над городом жестяной самолетик и плавно потянул пусковую скобу.
Пересекая границу воды и суши над Дворцовой набережной, Хутчиш услышал негромкое, хлопушечное «пуф». Базука! Над городом!
Анатолий покрепче ухватился за края самолетика (пальцы перестали болеть, словно их уже не было) и потянул его на себя, отчаянно давя носками кроссовок и коленями на вибрирующую плоскость.
Совершая маневр ухода, крыло увеличило тангаж, рыскнуло туда-сюда, заметалось над Мойкой. Выпущенная из базуки ракета ширкнула под прапорщиком и булькнулось в канал Грибоедова. Лениво рассеялся тянувшийся за ней белесый дым.
Китаец промахнулся, но даже не заметил этого: вцепившись в поручень возле распахнутого люка и разинув рот от изумления, он смотрел, как прямо под вертолетом из мутных пучин медленно всплывает мятая, ржавая, обросшая водорослями, как хиппи волосами, посудина.
Над Невой разнеслось победоносное, десятикратно усиленное отчаянно хрипящими динамиками: «Врагу не сдае-отся наш гордый „Варяг“! Пощады никто-о не жела-а-ет!»
Китаец прикрыл веки, помотал головой. Потом снова открыл глаза.
Нет, галлюцинация не исчезла: на волнах покачивался невесть откуда взявшийся, доисторический, теперь уже непонятно, в какой цвет некогда выкрашенный буксирчик. Вода стекала по его шершавым бортам, пенилась на палубе, срывала наросты водорослей и ракушек, бурными потоками, как из водосточных труб во время ливня, хлестала из клюзов.
От могучего удара ногой распахнулась дверь надстройки, и на палубу с трудом выбралось нескладное существо в скафандре, подсвеченное сзади тусклым изумрудным светом. Отклонилось назад, разглядывая вертолет, и погрозило ему зажатой в левой лапе бутылкой. После чего бутылка полетела за борт, а существо демонстративно подняло небольшую коробочку в правой лапе и с размаху ткнуло толстым пальцем в какую-то кнопку на ней. Потом оперлось спиной о ржавую надстройку и выжидательно скрестило конечности на груди.
Пилот вертолета заметил, что погасла одна из лампочек на приборной доске — зелененькая. Несколько секунд он тупо смотрел на нее, пытаясь смекнуть, что это означает. К несчастью для себя, пилот не читал по-русски, и о чем предупреждает надпись между лампочкой и неприметным тумблером, гласящая «СИСТ. ОПОВЕЩЕНИЯ „СВОЙ-ЧУЖОЙ“ ВКЛ/ОТКЛ», не понимал. Может, стоит щелкнуть тумблером? А вдруг это прибор аварийной остановки двигателя?
Он повернулся к напарникам и открыл рот, чтобы попросить совета, но опоздал.
И в Летний сад гулять ходил
Бежевые «жигули» резко затормозили — чтобы не задавить старика, то ли туркмена, то ли узбека, в развевающемся халате, расшитом золотыми и серебряными нитями, точно из-под земли выросшего.
Смешон был старик, трясущий плешивой головенкой. Нелеп, как сбежавший из детской сказки отрицательный персонаж. И балахон, разрисованный летучими мышами и лягушками, еле прикрывающий голую высохшую грудь, только подчеркивал его нелепость...
Раскинув руки наподобие креста, чертов старик перегородил дорогу «жигулям». Взвыли протекторы, водителя бросило на руль (губу бы расквасил, если б не ремень). «Жигуль» замер. И без того разозленный пьяными пешеходами в бескозырках и фуражках, наводнившими центр, водила высунулся из открытого окна и рявкнул:
— Жить надоело, сволочь старая? Совсем мозги пропил? Неоновые рекламы мылом щипали глаза шофера" не давая подробнее рассмотреть наглеца, фиолетовое небо вибрировало в такт дрожащим рукам — ведь чуть не задавил.
Старая сволочь обогнула машину и склонилась к окну. Скорость, с которой это было проделано, вызвала в душе водилы смутную тревогу.
— Мне до вокзала, — спокойно сказал старец. — Срочно. Плачу, сколько скажешь.
Слова были лишены всякой интонации. Не человек, а кукла механическая, для виду лязгающая челюстями, а на самом деле проигрывающая слова спрятанным внутри органчиком.
— Да пошел ты!..
Отгораживаясь от возможных неприятностей, водитель злобно завертел ручку.
Но прежде, чем окно успело закрыться, расставленные рогатиной указательный и средний пальцы старика ткнулись в акупунктурные точки на шее водителя.
Он и пикнуть не успел: сердце дало сбой и остановилось.
Господин Доктор вытащил мертвое тело из «жигулей», отволок — напился парень, не видите, что ли? — к бордюру и пристроил на тротуаре в позе спящего.
Его действия прохожими воспринимались как само собой разумеющееся. Видим, напился парень. Может, лучше в проходной двор его? А то тут его менты подмести могут. Да вы, дедушка, не беспокойтесь. Мы сами и на лавочку уложим, и карманы почистим. Дедушка, да он, вроде, не дышит! Дедушка, куда же вы?
Уже кто-то недовольно гудел сзади из синего «БМВ». Уже, любопытствуя, к инциденту поворачивались головы прохожих. И вопросы добровольных помощников, хлопочущих над телом шофера, становились все громче. Доктор поклонился зрителям и в манере «танцующий аист» сделал несколько шагов назад. К «жигулям».
Он прыгнул за руль, вдавил педаль газа. На красный свет машина вылетела на Невский, ее занесло, бросило к белой сплошной полосе, протащило боком, едва не впялило в корму троллейбуса. Асфальт застонал под колесами. Кто-то из прохожих зажмурился. Однако умелая рука справилась с управлением, «жигуль» выровнял ход и, отчаянно сигналя неторопливому троллейбусу с наглой цифрой «10» на заднем стекле, потянулся по Невскому, к Московскому вокзалу. Доктор достал радиотелефон, связался с оставленными на попечение Дай Наньчжана войсками и отрывисто приказал:
— Вставайте на колеса. Заводите вентилятор. Субъект продолжает уходить воздухом. Золотая птица по другую сторону ручья. Подстрелите ее.
Короткие, выверенные фразы. Слова сухие, как удары бамбуковых палок.
После чего Господин Доктор выбросил телефон в окно, чтобы не слушать виноватые всхлипы, если его люди не справятся и с этим заданием. Чтобы вообще больше не слышать голоса своих людей, при любом исходе сражения уже внесенных в Книгу Мертвых. Ведь никому еще не удавалось накормить фазанов, сохранив при этом рис для посева.
А троллейбус не уступал и не торопился. А вверху реял на немыслимой жестяной конструкции русский мальчишка — прапорщик Анатолий Хутчиш.
А на немыслимой высоте над городом, повторяя зигзаги нелепого самолетика, расправив белые-белые, как антарктический снег, крылья, плыл Белый Орел, и в глазах вечной птицы мерцали галактики.
Бормоча про себя слова песни «и только дельтаплан поможет мне, поможет мне...», пребывающий на воздухе Анатолий выписал над зданием центральных авиакасс сложную восьмерку — чтобы рассмотреть привлекший его внимание бежевый «жигуленок», который, нарушая все правила дорожного движения, рвался с Малой Морской на Невский проспект.
Восьмерка далась не без труда. Все-таки несколько раз согнутый лист жести не был идеальным летательным аппаратом. Постоянно казалось, что самолетик отклоняется от курса влево. Постоянно казалось, что мышцы в какой-то момент не выдержат нагрузки и предадут. И даже повторяемые в уме для самовнушения песенные строки «наивно это и смешно, но как легко моим плечам...» пелись как «нас ждет огонь смертельный, но все ж бессилен он...».
Видно было плохо, жестяные плоскости закрывали обзор, но сцепивший зубы на рукоятке магнитолы Анатолий не сомневался: кто-то из китайцев вычислил его траекторию и попытается перехватить в конечном пункте.
На втором круге, ложась в правый крен, Анатолий разжал зубы и подбородком подтолкнул магнитолу. Соскользнув с края летающей жестянки, та ухнула вниз. Все равно больше не нужна, мешает только.
Пластмассовый параллелепипед, завывая, как немецкая авиабомба, всеми своими шестьюдесятью килограммами обрушился на токоприемник загородившего движение «жигулю» троллейбуса и скатился по покатому корпусу под колеса. На миг ночной воздух прорезал оглушительный магнитофонный вопль «Move! Your! Ass!», потом внутри параллелепипеда что-то клацнуло, и все стихло.
Зато с секундной задержкой посыпались отчаянно красивые в ночном воздухе искры, беспомощно заболтался в поисках провода ус троллейбуса, и обесточенная единица общественного транспорта замерла.
Хутчиш еще успел заметить, как из «жигулей», зажатых со всех сторон неистово сигналящими машинами, вывалился Господин Доктор собственной персоной, замахал рукавами балахона, закричал на ни в чем не повинного водителя троллейбуса...
Анатолий попытался вновь оседлать попутный ветер. Не смог. Слабый воздушный поток, рожденный перепадом температур над нагретым асфальтом Невского проспекта и холодными водами Невы, понес прапорщика к Зимнему дворцу.
Подобное, наверно, чувствуют увлекшиеся воздушным боем летчики, когда кончается топливо. Земля льнула голодным зверем. «Планер» терял высоту. Еще немного, и снижение превратится в пике. Надо подняться повыше — там есть подходящие течения. Надо, Толя, надо.
И когда его искусственная птичка уже готова была запутаться в силках проводов, оплетших город на уровне крыш, прапорщику удалось сместить центр тяжести настолько, что нос птички снова потянулся к высям.
Высота двадцать пять метров, тридцать, сорок... Под Анатолием вильнул запруженный толпами морячков Дворцовый проезд, азартно блеснул брызгами извивающийся фонтан в скверике у Эрмитажа.
Потом суша и людской гам отодвинулись назад, и под воздухоплавателем раскинула свои катящиеся в Балтику, маслянисто блестящие волны Нева-река. Дворцовый мост протянулся по левую руку. По мосту в тараканьем забеге мчались на роликовых коньках китайцы, много китайцев, принимаемых горожанами за лихо резвящихся подростков.
От потока холодного воздуха слезились глаза. В буграх мышц накручивала обороты тупая боль. Несколько воздушных ям с удовольствием слопали достигнутую высоту.
Над водой похолодало, повеяло морской капустой и тиной; дельтаплан клюнул носом, прижимаемый нисходящими воздушными потоками, но Анатолий усилием ног немного увеличил угол атаки планера, на высоте примерно пятнадцать метров благополучно пересек набережную стрелки Васильевского острова, отметив свежую фанерную проплешину на крыше айсберга Военно-морского музея — вчера не по вине Анатолия отсюда стартовала баллистическая старуха, — и полетел в сторону светлеющих на фоне сиреневого неба Ростральных колонн.
Самолетик скользнул вниз, потом снова попал в восходящий поток — от огня второй Ростральной колонны. Огонь, разожженный в сей праздничный день в чаше-светильнике на вершине колонны, лизнул жестяное брюхо, и самолетик заплясал, как чудом уцелевший комар.
Теперь аэронавт находился на достаточной для маневрирования высоте — примерно пятьдесят метров над городом. Главное — не забраться еще выше, чтобы не попасть под бдительные радиолокационные лучи ПВО Ленинградского военного округа, денно и нощно стерегущего мирное небо над городом.
Измученный и усталый организм прапорщика спешно объявил призыв последних сил для того, чтобы уцелеть, ум, как никогда, здраво перебирал варианты возможного развития событий. Иначе тот, кто остался на земле и до сих пор убежден, что установка Икс в руках прапорщика, окажется сильнее.
А Господин Доктор умел проигрывать. Точнее, умел проигрыш превратить в победу.
Неоновые огни и окна ресторанов цвета виски слепили гонконгского воина. Вокруг шаркали по асфальту варвары, озираясь на его нелепый, увенчанный высоким воротником наряд. Пусть озираются. Господин Доктор мог бы убивать их, как назойливых мух, десятками, сотнями, тысячами. Но ему нужна была всего одна муха. Та, которая оказалась чересчур назойливой.
Поняв, что беглец, а вместе с ним и установка уходят из поля зрения. Господин Доктор лихорадочно огляделся. На глаза ему попалась сработанная под старину карета с расфуфыренным для увеселения туристов, но грустным в столь поздний час кучером, влекомая понурой, равнодушной ко всему происходящему вокруг кобылкой темной масти. Кобылке было наплевать на гам и праздные шатания. Кобылке хотелось овса и спать. Поэтому она снуро брела точно по разделительной полосе, наплевав на ПДД.
Господин Доктор бросился наперерез карете. Прыгнул на облучок и без экивоков спихнул кучера. Подхватил вожжи.
Почувствовав жгучий удар по боку, лошадка удивилась, прижала уши и перешла на аллюр. Подковы резво ударили в твердь асфальта. Застонали рессоры. Деревянные сочленения тарантаса взвизгнули.
— Хей-я! Хей-я! — что есть мочи нахлестывал бедное животное Доктор.
Встречные машины шарахались и оглашали проспект гневными сигналами клаксонов. Кобылка несла Доктора туда, где должен был прервать полет единственный встреченный Господином Доктором .за долгую жизнь достойный противник, по нелепому стечению обстоятельств носящий русское имя.
Черпая надежду у незримо парящего в астрале Белого Орла, рея под безоблачным, но уже непрозрачным небом и лихорадочно пытаясь нащупать подходящие воздушные течения, Анатолий не сразу обратил внимание на посторонний звук справа, вмешавшийся в эфирные песни ветров.
А звук нарастал, ширился, заполнял собой привольную стихию меж землею и высью — далекий гулкий рокот, будто тысяча боевых барабанов били в унисон. Будто разверзлось небо и хлынул дождь из сгорающего на лету гранулированного фосфата [85]. Будто за спиной непрерывно лупила в одну и ту же точку молния, и грозовые разряды слились в бесперебойный гром.
Прапорщик развернул самолетик и глазам его открылось феерическое зрелище.
Над куртинами и бастионами Петропавловской крепости, слева от шпиля, увенчанная мерцающим расплывчатым кругом, поднималась неповоротливая туша экскурсионного вертолета. На миг она зависла на уровне ангела, потом выцелила человека, распластавшегося на жестяном крыле, и, наклонив тупорылую морду с выпученными иллюминаторами, грозно двинулась в атаку.
Ритмично и хладнокровно вспыхивали позиционные огни — красные на хвосте и на левом борту, зеленый на правом; дробный грохот несущего винта,. казалось, заполнял собою все воздушное пространство над городом. Никаких других звуков не осталось. Тяжелая машина неторопливо, но недвусмысленно увеличивалась в размерах, следуя траверсом к курсу Хутчиша.
Вот уже видны прилипшие к лобовому стеклу, злобно перекошенные морды роликовых конькобежцев. Кто-то грозил Хутчишу пистолетом, кто-то что-то выкрикивал — но в реве перемалывающих небо лопастей слышно, конечно, не было — что именно. А кривой, как ритуальный нож, плавник хвоста все ближе.
Заставив себя забыть о боли и усталости, Хутчиш качнул свой аппарат влево, жестяная пластина накренилась, потом вдруг клюнула носом вниз; у Хутчиша на мгновение перехватило дыхание.
Белый Орел жертвенным импульсом послал вниз остаток энергии и рассеялся в небытии, но именно последний толчок астральной силы помог птенцу не выпасть из гнезда.
Жирное акулье тулово вертолета промелькнуло в нескольких сантиметрах от цели, смутный круг бешено вращающегося винта прогрохотал над головой. Анатолия обдало горячей волной турбулентности, уши заложило от бесноватого рева мотора. Крыло испуганно завибрировало, выгнулось дугой, неожиданно рванулось из-под прапорщика, точно охваченный паникой скакун, норовящий сбросить седока, садануло по коленям. Только бы не упасть в реку, только бы не упасть.
Со скоростью и грохотом правительственного спецпоезда вертолет промчался мимо, задирая обоюдоострый плавник хвоста.
А воды Невы недалеко от стрелки Васильевского острова, вдруг вспенились, вспучились, забурлили, пошли водоворотиками, и на поверхности показалась небольшая надстройка. Надо же, и подводную лодку Доктор задействовал! Не будет конца напастям и мучениям, не будет мне покоя на этом свете, пока жив Господин Доктор.
Теперь его попытаются взять под перекрестный огонь.
Успокоенные крылья жестяного самолетика выровняли полет, поймали наконец попутный ветер; Анатолий увеличил угол атаки, чтобы подняться выше, и оглянулся — как там поживают наши азиатские друзья в геликоптере?
Друзья поживали ничего себе и отступать пока не собирались: вертолет развернулся по широкой дуге над Васильевским островом и пошел на второй заход. Взрыкивая. Неудержимо. Как бык на красную тряпку. Отточенными секирами лопастей нарезая на ломти ночной прохладный воздух. Догоняя. Задирая обоюдоострый плавник хвоста.
Скорость у вертолета была несравненно больше, зато в маневренности он уступал жестяному KpAЗy. Поэтому китайцы оставили попытки протаранить, скомкать, раздавить махиной вертолета скорлупку «планера».
Когда вертолет завис над Дворцовым мостом, овальная дверь в фюзеляже распахнулась, и внутрь ворвались мокрый ветер и громыхание мотора. Из кабины не пойми что прокричал пилот в наушниках, тыча пальцем в пол. Его не слушали.
Откинув крышку деревянного армейского ящика и скользя не снятыми в запарке роликовыми коньками, один из преследователей подхватил грязно-зеленый тубус, привычно пристроил его на плече и высунулся наружу. Упругий воздух отхлестал его по щекам. Упорхнула снесенная набегающим потоком шапочка, косичка затрепыхалась по плечам, как агонизирующая гадюка. Глаза тут же наполнились слезами. Проморгавшись, стрелок поймал в перекрестие прицела проблескивающий вдалеке над городом жестяной самолетик и плавно потянул пусковую скобу.
Пересекая границу воды и суши над Дворцовой набережной, Хутчиш услышал негромкое, хлопушечное «пуф». Базука! Над городом!
Анатолий покрепче ухватился за края самолетика (пальцы перестали болеть, словно их уже не было) и потянул его на себя, отчаянно давя носками кроссовок и коленями на вибрирующую плоскость.
Совершая маневр ухода, крыло увеличило тангаж, рыскнуло туда-сюда, заметалось над Мойкой. Выпущенная из базуки ракета ширкнула под прапорщиком и булькнулось в канал Грибоедова. Лениво рассеялся тянувшийся за ней белесый дым.
Китаец промахнулся, но даже не заметил этого: вцепившись в поручень возле распахнутого люка и разинув рот от изумления, он смотрел, как прямо под вертолетом из мутных пучин медленно всплывает мятая, ржавая, обросшая водорослями, как хиппи волосами, посудина.
Над Невой разнеслось победоносное, десятикратно усиленное отчаянно хрипящими динамиками: «Врагу не сдае-отся наш гордый „Варяг“! Пощады никто-о не жела-а-ет!»
Китаец прикрыл веки, помотал головой. Потом снова открыл глаза.
Нет, галлюцинация не исчезла: на волнах покачивался невесть откуда взявшийся, доисторический, теперь уже непонятно, в какой цвет некогда выкрашенный буксирчик. Вода стекала по его шершавым бортам, пенилась на палубе, срывала наросты водорослей и ракушек, бурными потоками, как из водосточных труб во время ливня, хлестала из клюзов.
От могучего удара ногой распахнулась дверь надстройки, и на палубу с трудом выбралось нескладное существо в скафандре, подсвеченное сзади тусклым изумрудным светом. Отклонилось назад, разглядывая вертолет, и погрозило ему зажатой в левой лапе бутылкой. После чего бутылка полетела за борт, а существо демонстративно подняло небольшую коробочку в правой лапе и с размаху ткнуло толстым пальцем в какую-то кнопку на ней. Потом оперлось спиной о ржавую надстройку и выжидательно скрестило конечности на груди.
Пилот вертолета заметил, что погасла одна из лампочек на приборной доске — зелененькая. Несколько секунд он тупо смотрел на нее, пытаясь смекнуть, что это означает. К несчастью для себя, пилот не читал по-русски, и о чем предупреждает надпись между лампочкой и неприметным тумблером, гласящая «СИСТ. ОПОВЕЩЕНИЯ „СВОЙ-ЧУЖОЙ“ ВКЛ/ОТКЛ», не понимал. Может, стоит щелкнуть тумблером? А вдруг это прибор аварийной остановки двигателя?
Он повернулся к напарникам и открыл рот, чтобы попросить совета, но опоздал.