Данилюк Семен. Милицейская сага

   Вместо ответа, которого у него не было, Андрей принялся гонять по столу заветный коробок.
   - Но ведь те же самые. Те же! - смотреть на волнующегося, без фирменного иронического прищура Чекина было непривычно и - зябко. - За два-три года и - наизнанку. И при этом безапелляционность и непогрешимость те же. Он тогда поучал. И теперь тоже. И тоже как будто от сердца. Не в том даже дело: верю - не верю. Сейчас мозги у всех подвинулись. Но ты либо верь, либо не верь. Закон по понятиям разбили: это для своих, это - для остальных. И что по сравнению с этим Ханины шалости? Поедем, Андрей. Скажем свое слово.
   - Да? Хотел бы посмотреть, что ты скажешь? - Моего слова, может, и мало. А тебя не выслушать не могут.
   - Александрыч, если не ошибаюсь, ты меня когда-то учил, что упертость - признак тупости. Усвой главное - Ханя дошел! Он за пределом. Вытащи его сейчас, через месяц заново "сгорит". Так что не рыпайся. Или - самого сожрут. А ты мне по-прежнему дорог как память.
   - Значит, отказываешься?
   - Я не камикадзе.
   - Вижу, - Чекин поднялся.
   - Опомнись, Аркадий!..
   На пороге Чекин задержался. На лице его восстановилась прежняя ирония. - Будь здоров, служивый!
   Дверь за ним закрылась. Андрей сделал движение догнать. Но остановился посреди кабинета.
   - Ну, и!.. - он с размаху впечатал ладонью по стеклу, осколками разорвавшегося снаряда разметав пепельницу, карандашницу, подставку под календарь, - все, что перед тем было "канцелярским прибором для руководителя".
   На шум с испуганным лицом вбежала Альбина. Увидев облизывающего кулак Тальвинского, метнулась к нему:
   - Покажи! Ты ж всю руку разбил. Господи! Вот медведь. Подожди секунду, йод принесу.
   - Постой! Поцелуй меня, - Андрей обхватил ее за талию, притянул.
   - Осторожно! Войдут. - И черт бы с ним! - И это говоришь ты?! Полночи проповедовавший мне правила конспирации? Господи! Да что же с тобой происходит, Андрюша?
   В голосе ее Андрею почудилось что-то похожее на ту нежность, какой не знал он с того времени, как расстался с Валентиной.
   - А знаешь что, друг мой Альбиночка? Чего тебе женихов на стороне искать? Выходи-ка ты за меня, - вырвалось у него.
 
   Он не слишком удивился, когда через два часа позвонил начальник следственного управления Сутырин и, чуть смущаясь, сообщил, что Чекин учинил на кадровой комиссии скандал, а когда ему пригрозили понижением в должности, там же написал рапорт об увольнении.
   - У вас есть кандидатура на его место, Андрей Иванович? - явно боясь неприятных вопросов, уточнил он.
   - Кандидатуры есть, как не быть. Чекина такого у меня больше нет. И никогда не будет. И у вас тоже. - Поумерьте-ка тон, подполковник! - осадил Сутырин. - Я, если хотите, был против. Но заседание вел генерал. Так что - без комментариев. И еще, Андрей, немного забегая вперед: Муслин на комиссии негативно доложил о положении в районе. Так что готовься сдавать дела новому начальнику отдела, - Сутырин отключился.
   
   Все! Кончилась Чекинская эпоха. И даже не Чекинская. Просто - эпоха. Где действовали многолетние, устоявшиеся и понятные правила игры. Новое время требует новых подходов, - как выражается заклятый его друг полковник Муслин. И Аркадий Чекин, не пожелавший принять эти новые подходы, свой выбор сделал. Умный Чекин, безусловно, прав: вот-вот начнется передел мира, то есть игра без правил. Не честнее ли в самом деле подать рапорт и поискать себя в другом измерении? Тем паче, что место под новым солнцем для него теперь "заказано". Лучшее, что может "светить", - дослуживать, медленно спиваясь, заместителем начальника какого-нибудь райотделишки. И ради сомнительной этой перспективы ломать себя?
   Андрей вышел в "предбанник", где слышались бодрые, перебивающие друг друга мужские голоса и поощряющий их женский хохот: наряду с неистребимым инспектором по разрешительной системе Альбину теперь охмуряли еще два стажера из школы милиции.
   Андрей остановился, неспешно обвел глазами смутившихся, ожидающих разгона сотрудников, тонко улыбнувшуюся ему секретаршу.
   - А вот что, Альбиночка, - раздумчиво произнес он. - Я беру отпуск. Так что бросай-ка всю эту бодягу к чертовой матери и - поехали на турбазу.
   Ошалелые мужские лица, раскрывшийся непроизвольно пухлый ротик Альбины. Как сказал бы Виталий Мороз, - картина Репина "Не ждали".
 
   21.
   Август девяносто первого выдался знойным. Еще недавно гнилостный от бесконечной слякоти воздух прокалился, и областные дома отдыха и турбазы наполнились отдыхающими. Мороз, которого Андрей уломал поехать вместе с ним, с трудом, несмотря на многочисленных "дружбанов", сумел выбить четыре путевки.
   Впрочем, четыре могло оказаться и много. Виталий, все еще не в силах забыть Марину Садовую, решился, воспользовавшись поводом, пригласить ее. Но та, занятая сборами к отъезду, - через две недели вместе с мужем они отбывали в новый гарнизон, - от поездки, хоть и с видимым сожалением, отказалась. Зато лихо впиндюрила вместо себя завизжавшую от восторга Марюську. Растерявшийся от неслыханной наглости Мороз даже не отбивался: с ехидной девчушкой у него установились вполне приятельские отношения. Да и путевка все одно пропадала.
   - Увы! Четырехместный номер на всех, - выйдя из турбазовской регистратуры, расстроил остальных Мороз. Он с томлением проводил глазами прошуршавшую мимо шортиками складненькую отдыхающую. Предвкушающе подмигнул фыркнувшей Альбине. - Ништяк! Впереди две недели. Ни одна не уйдет.
   Не в правилах Виталия Мороза было откладывать выполнение принятого обязательства. Потому каждое утро натягивал он длинные, под колени шорты с лэйблом "Ну, погоди!", извлекал из соседней постели Марюську. И, оставив в номере истомившихся жениха и невесту, шествовал к "мясным рядам" - протянувшемуся вдоль ленивой Волги песчаному пляжу.
   Здесь оглядывался с видимой скукой. Но под нарочитой сонливостью пресытившегося отдыхающего скрывался азарт "вставшего на след" охотника.
   - Вон та ничего, слева, сисястая, - подсказывала вошедшая во вкус розыскных мероприятий Марюська. - Старовата, правда: лет за двадцать точно!
   - Что хочет женщина, то хочет бог, - за эти несколько дней Виталий привык доверять вкусу маленькой разбойницы. Тяжко вздыхая, подходил к намеченному объекту.
   - Девушка! - привлекая внимание, он опускался подле на песок, грустно всматривался в ожившее лицо. - Имею до вас огромную человеческую просьбу. Эта девочка, эта кроха - моя сестричка...Ты присаживайся, Марюся... Стыдно признаться, но нас оставила наша мама. Мне-то ничего. А ребенку так нужна материнская ласка.
   Раздавался жалобный детский всхлип - ударная реплика Марюськи.
   - Чем же я могу?
   - Станьте нашей мамой. Дня на два, не больше, - и голубые Виталины глаза требовательно устремлялись в самые глубины сострадательного женского сердца.
   Нельзя однозначно утверждать, какой из аргументов срабатывал: брошенная бесчувственной матерью малютка или мускулистое тело ее старшего брата. Но только через пару минут маленькая разбойница убегала к воде, где атаманшу с нетерпением поджидали несколько приятелей лет по тринадцать - четырнадцать, а Мороз, задумчиво перебирая в руке подрагивающие женские пальчики, повествовал грустную историю своей несложившейся
   семейной жизни.
   Ближе к обеду происходила смена пажеского караула: догляд за не вылезающей из воды Марюськой переходил к Андрею и Альбине. Мороз же с новой знакомой спешил занять оставленный ими плацдарм.
   - Тетя Аля! А мы с Виташкой еще одну бабу сняли, - отчитывалась каждый вечер Марюська.
   - Шалопай ты все-таки, Виталий, - сокрушалась Альбина. - Обманывать девушек. Да еще на самом святом.
   - Положим, обмануть можно лишь тех, кто хочет обмануться, - безмятежно отбивался утомленный Мороз. - И потом на самом деле я выполняю важнейшую геополитическую задачу.
   - Какую?! - иногда Морозу удавалось поразить даже впавшего в апатию Тальвинского. - Геополитика-то тут причем?
   - Оченно даже причем. В стране демографический кризис: катастрофически падает рождаемость. А я пробуждаю в женщинах самое ценное - материнские инстинкты.
   - Что называется, весельчак, - прокомментировала Альбина из любимого Марк Твена.
   Отдых на турбазах достаточно размерен. Пляж. Игры. Столовая. После ужина всей компанией шли они "на доски" - полуразваленную танцверанду. Там, впрочем, обстановка часто оказывалась не столь безмятежной. То и дело появлялись группки из соседнего поселка, - как правило, на приличном подпитии. Как-то раз на мотоциклах подтянулась ватага аж человек десять - пятнадцать. Вид их был агрессивен, сверх обыкновенного.
   Один из приехавших, крупный патлатый парень, заприметив отошедшую от Андрея Альбину, без приглашения крепко ухватил ее за руку и поволок на танцплощадку. Когда же та, возмущенная, попыталась упереться, попросту и без затей " выписал" ей увесистую затрещину. Находившиеся поблизости мужчины индифферентно отвели глаза. Но женщины подняли крик, привлекший всеобщее внимание. И, прежде всего, - подбежавшего Тальвинского, который, не тратя времени на объяснения, будто кием по шару, врезал по ухмыляющейся физиономии. Тут же - только того и ожидали - Андрея окружили шесть человек, принявшихся с сопением и выкриками избивать его. Рослый и сильный, Тальвинский отбивался как мог, пытаясь вырваться из кольца и, главное, не свалиться от сыпавшихся со всех сторон беспорядочных ударов. Он уже слабел, когда круг внезапно разорвался, и прямо перед собой он увидел перекошенную от ярости Виташину физиономию. Что-то определив, Мороз успокоился и отодвинул Тальвинского спиной.
   - Объяви, что мы из милиции, - прохрипел Андрей, с тревогой увидевший, что из глубины бора к площадке бегут еще несколько парней в кожанках.
   - Много чести, - огрызнулся Мороз и, подмигнув помертвевшей в стороне Марюсе, плотоядно потер руки:
   - Ну что, голуби мира, вижу, желаете поворковать?
   Раскиданные первым его натиском, пришельцы опомнились и, подбадривая друг друга, бросились вперед. Обойдя Мороза, встал рядом и слегка отдышавшийся Андрей. Жестокая драка вспыхнула заново.
   Андрей старался как мог. Но, если бы не Виталий, долго бы он не выдержал. Грозный и недостижимый для противника, тот успевал всюду: уклонялся, наносил удары и - не забывал страховать слабеюшего друга. При этом лицо переливающегося ртутью Мороза было столь полно яростным восторгом, что Андрею, хоть и некстати, припомнилась строка об упоении в бою. И в какой раз подумалось: " Не в свой век угораздило родиться лихого гусара". Выкрик Виталия вернул его в чувство:
   - Спиной к стене и - ни шагу!.. Прими левого, остальные мои!
   То ли от опьянения, то ли от сознания своего численного превосходства, но нападавшие не отступались, хоть число их катастрофически сокращалось. Стремясь сломить противника психологически, Мороз, оставив на минутку Андрея, метнулся в гущу добивать самого крепкого и настырного из всех, - золотое правило любого боя: вырубить лидера. Оставшемуся без поддержки Тальвинскому стало совсем тяжело. Уже и тело не успевало реагировать. И руки - не били, а отталкивали. Он медленно погружался в пелену, когда откуда-то сбоку, издалека, расслышал отчаянный вопль Виталия: "Анри, н-о-ож!".
   В последнем усилии вскинул он голову и увидел, как всего-то в метре ме-едленно, казалось, наползает направленная прямо в кадык заточка - в руке патлатого. Не оставалось ни времени, ни сил уклониться. Он лишь успел представить себя лежащим посреди грязного помоста с продырявленным горлом и - почему-то милицейскую сводку с постыдным сообщением о смерти подполковника милиции в пьяной драке, ленивые пересуды приятелей.
   Мелькнувшая тень, сильный толчок, грохот помоста. Андрей тряхнул головой, - он был жив. А метрах в двух на полу в обнимку с неподвижным патлатым подергивался странно неловкий, с подвернутой ногой Мороз. С криком отчаяния к нему неслась вырвавшаяся от Альбины Марюська. Вопили женщины, разбегались разом отрезвевшие поселковые. Но не все. Пятеро из них или лежали, или ползали по помосту, - Мороз потрудился на славу.
   Откуда-то возникли захлопотавшие возле тела мужчины. Побежали к телефону.
   Опустошенный, задыхающийся Андрей опустился, где стоял, - на оркестровой площадке, не сводя глаз с суеты возле лежащих тел.
   - Андрюшенька, что?! - его принялась трясти подбежавшая Альбина. Проследила за направлением взгляда. - Все хорошо, успокойся! Жив! Нашелся врач. Удар скользящий. Просто сильно ударился головой. Сейчас перебинтуют и перенесем в номер.
   Морозу и впрямь повезло - прыжок оказался столь резок, что нож лишь скользнул по ребрам. И теперь, затянутый в бинты, он с удовольствием принимал соболезнования от хорошеньких женщин и поглаживал головку Марюси. Не в силах успокоиться, та подрагивала, устроившись подле.
   Через полтора часа приехала опергруппа Пригородного райотдела во главе с замначальника, приятелем Тальвинского.
   - Кучно отстрелялись, - оценил тот, пока подручные собирали необходимые объяснения. - Этого, с заточкой, в реанимацию увезли, остальных с переломами. Между прочим, все как один - под наркотой.
   - Слышал я о тебе, - с усмешкой, за которой плохо скрывалось восхищение, подошел он к Морозу. - Вижу - не преувеличивали. Одного не пойму: как это ты при твоей реакции позволил этому ошпаренному ножичком себя достать?
   - Рук не хватило, - скромно признал Мороз.
   И тогда Тальвинский окончательно понял механику происшедшего: не имея времени отвести от него удар, Мороз просто в полете подставил грудь.
   Боясь, что другие увидят навернувшиеся слезы, он стремительно вышел на воздух.
   В звездном, бархатом нависшем над Волгой небе почудилась ему какая-то скрытая угроза. Нервы стали ни к черту.
 
   22.
   Через два дня по турбазе мгновенно распространился слух, что в стране происходит что-то неладное: на экранах телевизоров вместо сверстанной сетки передач затанцевали маленькие лебеди, - испытанный символ грядущих мрачных перемен.
   Выступление по телевидению членов ГКЧП смотрели, не переговариваясь. Даже не умолкающая обычно Марюська, глядя на сведенные скулы вполне оправившегося Мороза, тихо устроилась за тумбочкой, не напоминая о себе.
   - Вот и отперестраивались, - вид у Тальвинского был подавленный.
   - М-да, недолго музыка играла, - Мороз залез в шкаф, выудил припасенную аварийную бутылочку водки, зубами вскрыл пробку:
   - Ну, мальчики-девочки, за несбывшиеся надежды.
   - И что ж теперь будет? - Альбина сделалась задумчивой..
   - А то же, что перед тем семьдесят лет было, - Тальвинский зло проглотил полстакана.
   - Только для начала малек постреляют, - уточнил, допивая свою порцию, Мороз.
   При упоминании о стрельбе Альбина несколько неожиданно всполошилась:
   - Так вам же срочно на службу надо! Наверняка казарменное положение объявили.
   - А вот это черта с два! - Тальвинский с чувством ударил себя по сгибу локтя, и смешливая Марюся фыркнула. - У меня отпуск. И, пока не увижу официального письменного предписания, ни одна сволота меня отсюда не выковырнет.
   - Но ты же начальник!
   - По счастью, уже нет. Так что отсижусь - хоть морду в грязи не перепачкаю.
   - А я б поехал, - к удивлению Тальвинского, Мороз мечтательно прикрыл глаза. - А чего? Собрал бы ребят из угрозыска и предложил бы - на поезд и в Москву. Чего там у них есть? Верховный Совет РСФСР?.. Во, туда. Берите нас на подмогу. Подураковали бы на славу!
   - Тьфу на тебя, дурака! - Альбина живо распахнула дверь, убедившись, что в коридоре поблизости никого не оказалось, и плотно прикрыла вновь.
   - И то, граф, умерьте свои порывы, - поддержал невесту Тальвинский. - И приколы припрячь подальше. Прошло их время. Теперь подобные шуточки дорогого стоить будут.
   - А чего? Я без дураков рванул бы.
   - Куда?! - взъярившийся Тальвинский ткнул его кулаком в грудь. И, лишь, когда Мороз поморщился, вспомнил о ране, извиняющеся потрепал по плечу и перешел на шепот. - И, главное, к кому? Ельцин? Так его, можешь не сомневаться, первым арестовали, еще до того как нам с тобой эти рожи с экрана показали. И весь Верховный Совет или в Бутырках, или сидят пишут слезные покаяния.
   - А если вдруг нет?
   - А если нет, значит!.. Да просто не может быть, потому что не может быть никогда. Это ж очевидно, как ленинское - "почта, телеграф, телефон". Кстати, телевидение первым блокировали. Так что!..
   - Вас понял: не суетись под клиентом и получай удовольствие. Как скажете, шеф.
   И Виталий Мороз продолжил получать удовольствие. Единственно - сменил съемную тактику. Теперь он брал женщин на скорбь. С безысходным лицом подсаживался к разморенной отдыхающей и мрачно бросал в никуда:
   - Вот ведь какие дела. Только-только глоток свободы вдохнули. И - нате вам: заполучили скандальчик!
   После чего, устроившись бок о бок, принимался скорбеть.
   - Слушай, ты в самом деле имеешь совесть?! - Тальвинский глушил потрясение неснижаемыми дозами спиртного.
   - Да. Но - при себе не ношу.
   - Страну заново опустили. А ему - смехуечки!
   - Есть конструктивные предложения, шеф? - Мороз с некоторой надеждой присмотрелся к смешавшемуся Тальвинскому. - Вот то-то и оно.
   - А ведь Виталик прав. В самом деле, Андрей, что ты на себя вселенскую скорбь напустил? - с неожиданной горячностью вмешалась отмалчивавшаяся до того Альбина, которую мрачное пьянство жениха начало "доставать". - Что собственно произошло? И вам-то лично чем хуже, что вернется порядок? Или это не вы мечтали очистить страну от ворья? А теперь, когда нашлись люди, взявшие на себя мужество решить все за вас, вы уж и на попятный!
   - Ты в самом деле так думаешь или потому что - папа? - Андрей перехватил озадаченный взгляд Мороза.
   - И поэтому тоже. Я только что была на почте. Звонила отцу.
   - Помнится, вы с ним как будто три года как не разговариваете
   - Бывают, Андрюшенька, дни, когда семейные дрязги должны отступать. Отец, кстати, очень бодр. Собрал обком. Направили в адрес ГКЧП приветственную телеграмму. Ждут с минуты на минуту ареста Ельцина. ( при последней фразе Мороз, до того, вроде, безучастный, встрепенулся). Его тронул моим звонком. Я сказала ему о тебе. О нас с тобой. Он считает, что ты обязан немедленно вернуться на работу, собрать сотрудников и сделать то же самое. Ты должен заявить свою позицию, Андрей. Сейчас это для тебя важно, как никогда. Лучшего случая стать для наших своим и не придумаешь
   Андрей плеснул еще водки, усмешливо, через стакан, вгляделся в подозрительно притихшего в углу Мороза:
   - Что же это все время получается, что я кому-то должен? Обойдемся без дешевых эффектов. Захочет твой папенька признать, так пусть признает таким как есть. Без поклонцев.
   - Как знаешь, - с сухостью отреагировала Альбина. - Ты куда собрался?
   - Прогуляюсь.
   Андрей шагал по поскрипывающему вечернему пирсу, к которому подгребали последние прогулочные лодки, отрешенный и от человеческих голосов, и от плеска остывающей реки. На краю присел, спустив ноги в вялую волну.
   Снисходительная к нему судьба в очередной, и, наверное, последний раз протянула руку. Можно сказать, намекающе подмигнула. В стране произошел откат, и иллюзий относительно последующих событий он не испытывал. Сам был частицей тяжелой отлаженной системы, способной в одночачье подавить любую смуту, как грозовой ливень легко прибивает к асфальту резвящуюся на солнце пыль. Как-то мимоходом вспомнился Чекин, поспешивший соскочить с подножки.
   Факт переворота есть факт, увы, свершившийся. И именно так и придется его принимать. А значит, жить по прежним правилам, по которым в ближайшее же время - в том он не сомневался - начнут выявлять, осуждать, одобрять. И в сущности Альбина права. В такой ситуации нет выбора: лучше быть с теми, кто бьет, чем среди избиваемых. "Или - все-таки есть?!" Андрей встрепенулся: тяжкие раздумья выплеснулись внезапным, самого его испугавшим решением.
 
   Возле корпуса стояла белая администраторская "Волга" - директор собирался в город.
   - До центра подбросите?
   Андрей подбежал к крыльцу корпуса, на котором сидела Альбина с книгой в руках. Вот уж третий месяц она одолевала "Преступление и наказание". Мороза поблизости не было.
   - Аля! Я срочно уезжаю в отдел.
   - Решился-таки! - Альбина поднялась поцеловать спешащего жениха. - Вот и умница. А то я уж, признаться, бояться стала. Ты ж такой шебутной! - Решился! А что в самом деле? - он повертел томик Достоевского. - Тварь я дрожащая или все-таки - право имею?
   - А как же Виталий? Найти?
   - Не стоит. Сам разгребусь.
   - Если что, не стесняйся, обращайся прямо к папе. Он поможет.
   - Это теперь вряд ли, - непонятно хмыкнул Тальвинский.
   Дверца захлопнулась. Машина споро взяла с места.
 
   23.
   - Товарищ подполковник! За время дежурства... - Чесноков недоуменно вскочил.
   - Где личный состав?
   - Так... по плану. Недавно последние разошлись. Опергруппа на ужине.
   Стало быть, чрезвычайное положение не объявлялось.
   - А зам?
   - С полчаса уехал.
   - Срочно поднимайте отдел по тревоге!
   - Так это?.. А зам ваш, он в курсе?.. В смысле - вы ж вроде как в отпуске.
   - Ему я сам позвоню. Начинайте прозванивать цепочки. Засекаю время.
   - Есть! - жесткий тон и привычка повиноваться лишили Чеснокова выбора.
 
   Переодетый в висевшую в шкафу форму, Андрей уселся за стол. Вслушиваясь в нарастающий в отдалении гул голосов, механически отставлял на подоконник какие-то статуэтки, блокнотики, - зам осваивался в начальственном кабинете всерьез и надолго.
   Затем вытащил несколько чистых листов и принялся набрасывать текст, - ситуация выглядела слишком серьезной, чтоб полагаться на импровизацию.
   Один за другим появлялись в кабинете начальники подразделений, недоуменно здоровались, рассаживались, шепотом делясь предположениями. Андрей скрытно присмотрелся: напряженно просчитывал ситуацию пунцовый, как всегда в конце дня, начальник розыска, нервно тасовал какие-то свои пожарные акты Малютин, мышонком посапывал вконец облезший начальник ОБХСС Марешко, накряжилась начальник паспортного стола ширококостная Зотова. В воздухе витали заторможенность и - страх. Страх особого свойства - боялись, что сейчас их подымут и бросят куда-нибудь на патрулирования или - хуже того - на разгон демонстраций. Правда, о демонстрациях протеста в городе никто пока не слыхивал.
   Многих и вовсе не было. Завтра наверняка притащат какие-нибудь больничные. Но причина неявки просматривалась предельно ясно. И это не был врачебный диагноз.
   Тальвинский нажал на кнопку селектора:
   - Чесноков! Сколько?
   - Пока семьдесят процентов личного состава. Многие даже еще до дому не добрались.
   - Всех в Ленкомнату.
   Андрей поднялся, подняв тем и подчиненных:
   - Ну что, отцы-командиры, тронулись?
   - Куда только? - пробормотал Марешко. И - вздрогнул оттого, что его услышали.
 
   Сидя, единственный, в президиуме, Тальвинский оглядывал сгрудившихся в Ленинской комнате сотрудников. Посапывали возле батарей, вяло переговариваясь, "старики", сдержанно резвился по стенам молодняк. Галушкин что-то энергично внушал, потряхивая свежей "Правдой", оказавшемуся рядом инспктору по разрешительной системе. Тот скорбно кивал, не забывая впрочем исподтишка поглаживать по коленке новенькую паспортистку. За исключением радостно возбужденного Галушкина, на остальных лежала печать все той же опасливой озабоченности.
   Андрей решительно оперся ладонями о стол. И еще прежде, чем успел он подняться, вялое оживление стихло так, что из дежурной части стал слышен голос Чеснокова, возбужденно докладывавшего кому-то по телефону об объявленной тревоге.
   - В Управу стучит, - определил Малютин, почему-то испытующе поглядев на Тальвинского.
   Ждать более было нельзя.
   - Товарищи! - пророкотал Андрей. - Тревога, как верно догадался начальник госпожнадзора, объявлена по моей личной инициативе. Вы знаете, я в отпуске и мог бы спокойно отсидеться в смутные эти, будем называть вещи своими именами, дни. Не скрою, закрадывалась такая мыслишка. Но - грош нам цена, если годы перестройки и гласности, приучившие нас к свободе, не научили главному - свободу эту надо отстаивать. А не ждать, когда, даст Бог, кто-то сделает это за нас. А мы пока отсидимся. Так не выйдет! На роковом переломе истории каждый должен проявить себя. В этой комнате сию минуту нет командиров и нет подчиненных. Каждый может и должен принять свое решение. Страшно?! - прозорливо обвел он глазами взбудораженных, ошалело переглядывающихся людей. - И мне поначалу страшновато сделалось. Подумалось - все! Откат! Опять, стало быть, станем оловянными солдатиками, опять начнем сжирать друг друга на партсобраниях. А потом знаете что вспомнил? Не поверите! "Тараканище" Чуковского.
   Послышались вялые смешки.
   - Именно что! Так вот ГКЧП хваленый и есть этот самый жуткий тараканище. Так что, испугаемся и - по углам, по щелям? И - какими глазами потом посмотрим на наших детушек, которых сегодня готовы из трусости отдать на ужин?
   - Хорош тараканище! - хмыкнули из задних рядов. - В Москве-то, говорят, танки. И Верховный Совет РСФСР арестован.
   - Враки! - пресек смуту Тальвинский. - Был бы арестован, не было б танков. Да и давно б сообщили!
   - Андрей Иванович, - помрачневшая от необходимости противиться начальству Зотова, жена полковника КГБ, поднялась со стула. - Я что-то не пойму, о чем мы здесь говорим. Какова позиция руководства Управления?
   Вопрос оказался по существу - зал вновь притих.
   - Нет позиции! - стараясь выглядеть убедительным, отрубил Тальвинский. Хотя вполне возможно, и даже скорее всего, что робкое управленческое руководство поспешило вслед за обкомом отрапортовать о неизменной преданности.