Страница:
– И воровство.
– И суровые законы, чья суровость сходит на нет благодаря необязательности исполнения. И с этим тоже предстоит покончить. С одной стороны, с чрезмерной суровостью, с другой - с необязательностью. Не зверская жестокость наказания, а его неотвратимость - вот что по-настоящему важно. А для этого нужно устранить дураков и победить бездорожье.
– Эй, дубинушка, ухнем.
– Разумеется. Покончить с дураками на ключевых постах. Заменить их умными. Снабдить их средствами передвижения, для которых отсутствие дорог - не преграда. И связь - надёжная, двусторонняя, неподверженная помехам и нарушению даже актами прямой диверсии или саботажа. А потом - переворот. Конец колхозам, земля - крестьянам. Никакого возврата латифундий, не будет этого. И никаких дикостей вроде прежнего петровского самодержавия, разумеется, из-за которого во многом и случилось то, что случилось. Пускай монархия, но… Увидим. Правительство с широчайшими полномочиями. Подъём уровня народного благосостояния, здоровья и образования. Земское самоуправление с собственной казной. Небольшая кадрово-территориальная армия. Вот так, с позволения сказать, штрихами. И главное во всём этом - народное образование, потому как с сиволапыми настоящей страны не выстроить ни за что. А тут нам большевики весьма даже отличную службу сослужили. И ещё сослужат. Есть такой господин товарищ по фамилии Потёмкин, не слыхали? Сталинский министр, то бишь нарком, просвещения. Уж не знаю, вопреки или благодаря, но работает это самое просвещение. И будет работать. Объективно - на нас будет работать, Вадим Викентьевич.
– Яков Кириллыч…
– То-то и оно, Вадим Викентьич. Скоро сказка сказывается, а вот с делом всё обстоит куда как труднее и драматичнее. А ещё, смею предположить, и кровавее. И есть ещё одна задача, по сравнению с которой все заговоры и боевые группы - детский лепет. Это - агитация и пропаганда. Потому что без поддержки населения в самой России мы ничего не добьёмся.
– А с этим вы как собираетесь справляться?!
– Ну, есть кое-какие мысли, - Гурьев кивнул. - Но об этом - несколько позже.
– Грандиозно, - усмехнулся Осоргин.
– Я понимаю ваш скептицизм, Вадим Викентьевич. Но это всё потом. Там. А пока… Дело в том, что вовлекать большие массы людей в наш проект на данном этапе вредно и опасно. Большевики не спят, разведка, как я наслышан, поставлена у них на широкую ногу и работает неплохо. Британия подходит нам ещё и тем, что здесь, в силу природного и так свойственного британцам островного патриотизма, у красных не столь уж широка вербовочная база. Опять же, эмигрантов здесь не слишком много. В силу известных вам обстоятельств ресурсы наши таковы, что не требуют никакой консолидации с русскими организациями. Наверняка, кстати, инфильтрованными агентами чека до полной потери понимания, кто есть кто. Великолепная тактика, между прочим, - все подозревают друг друга в явном или скрытом большевизме, в результате дело никуда не движется. А в нашем узком кругу мы всегда будем знать, кто, как и чем дышит. Позже к нам потянутся без всяких сверхъестественных усилий с нашей стороны. Именно потому, что мы представим собой настоящую силу. Ведь беда всей эмиграции в чём? Сама себя она не в состоянии финансировать, а европейским правительствам проще - да и выгоднее - крутить гешефт с большевиками, а не строить против них козни. А без средств, - какие же могут быть серьёзные мероприятия? Так, сплошное надувание щёк вроде РОВСа или ещё чего-нибудь в этом духе. При всём моём уважении. При всём преклонении перед мужеством и самоотверженностью этих людей, перед их верой в то, что Белое дело - правое. Правое дело без денег - пустой звук. Нам предстоит по острию клинка пройти, Вадим Викентьевич. И постараться подозрений особенных не вызвать, и денег получить в своё распоряжение… много. Какими средствами располагают наши, работающие шофёрами и землекопами? Что можно закрыть пожертвованиями отдельных чувствительных благотворителей? Все эти кассы взаимопомощи, сборы и взносы… Крохи. Требуются настоящие деньги, не миллион, не два и не десять. Для того, чтобы срам наш прикрыть, как говорится, и нужен нам мощный финансовый инструмент. Банк. Потому что продавать и покупать деньги и есть самый наивыгоднейший гешефт из возможных. Да ещё и не просто банк, - Гурьев задумался.
– То есть? - подбодрил его Осоргин.
– Банк с определённой экстерриториальностью, так бы я это назвал, - произнёс Гурьев.
– Не понимаю.
– Да я и сам ещё до конца не понимаю, - он развёл руками. - Вот скажите, Вадим Викентьевич. Какое-то время просидим мы в этом поместье, натренируемся. А выйдем мы на оперативный простор, резать коммуникации, скажем, - долго ли станет британское или любое другое правительство терпеть частную армию, едва ли не способную причинить серьёзнейшие неприятности его собственной, да ещё использующую суверенную территорию Британской Империи в качестве базы для своей совершенно незаконной, как понятно из всего вышеизложенного, деятельности? А как посыпятся сюда же ноты наркома иностранных дел, одна другой визгливее - что тогда? Придётся перебазироваться. А куда? Кто нас приютит, да так, чтобы не в Патагонии какой-нибудь, а тут, рядышком? Вот ведь вопрос!
– И как вы собираетесь из всего этого выпутываться?
– Не знаю, - Гурьев выбил пальцами на столе замысловатую дробь. - Я ещё не настолько влез тут на месте в систему, чтобы окончательно разобраться. Но я влезу и разберусь. А пока мы станем готовиться. А ещё мы оружие будем продавать, и всякие другие разные интересные услуги оказывать. Одним словом, - вставайте, граф, нас ждут великие дела.
– Собираетесь баронам Ротшильдам конкуренцию составить? Аферизмом попахивает-с, Яков Кириллыч. Уж вы простите старика.
– Ну-ну, господин капитан. Самоуничижение, как известно, паче гордости. Аферизмом, говорите? Кто не рискует сам, тот смотрит, как шампанское пьют другие. Составим, и ещё какую. И не только Ротшильдам, смею вас уверить. Что вы лично теряете, Вадим Викентьевич? Честно.
– Ровным счётом ничего, - улыбнулся Осоргин.
– И остальных мне таких же помогите найти.
– А вы?
– Что - я?
– Что вы приобретаете всем этим, Яков Кириллыч? Вы могли бы и при советах блестящую карьеру сделать. И не просто блестящую. А… Думаете, я не понимаю?
– Очень рад, что понимаете.
– Зачем?
– Такой странный каприз, Вадим Викентьевич. Хочется непременно обрести чувство исполненного долга. Или предназначения. Это уж как кому больше нравится. Но теряю я в любом случае немало. Если не больше, чем приобретаю.
– Что же? - прищурился Осоргин.
– Её, Вадим Викентьевич.
– Ах, Господи! Да почему же?! Не наоборот ли?
– Вы хоть примерно представляете себе, сколько времени нам потребуется? - тихо спросил Гурьев. - И что я всё это время должен буду делать и где? А теперь скажите - имею ли я право всё это на любимую женщину опрокинуть? Даже если она возражать не будет? Она, может, и не будет. Но только потому, что не представляет себе. Но мы-то, Вадим Викентьевич?
– Наверное, только в вашем возрасте такое замыслить возможно, - задумчиво проговорил Осоргин. - И не только замыслить - поверить в осуществимость. Только в вашем возрасте, когда кажется, что впереди - вечность, а молодость и здоровье неисчерпаемы.
– И этого я вовсе не исключаю, - согласился Гурьев. - Как бы там ни было, Вадим Викентьич. Надо попробовать сбить в кувшинчике масло. Хотя, может, не так уж и неприятно в молоке тонуть?
– Тонуть - всегда отвратительно, - убеждённо произнёс Осоргин. - В воде, в молоке или в дерьме - нет ровным счётом никакой разницы.
– Тогда вперёд, господин капитан.
– Давайте, Яков Кириллович. Показывайте дальше.
– Мне это подходит, Рэйчел. Я сниму поместье, если вы не против.
– Я должна обсудить это с Тэдди.
– Не думаю, что ему захочется возражать, - Гурьев наклонил голову к левому плечу. - Назовите сумму, пожалуйста.
Рэйчел, сделав вид, что пришла к решению путём неимоверно трудных размышлений, назвала цену.
– Леди Рэйчел, - Гурьев улыбнулся такой стеклянной улыбкой, что ей сделалось не по себе. - Вы что же, думаете, я совсем ничего не понимаю?
– Вы полагаете, что цена слишком высока? - Рэйчел вся залилась краской.
– Я полагаю, увеличив названную вами сумму втрое, мы вернёмся к реальности. А если вам ещё при этом хватит здравого смысла не спорить, то мы будем считать соглашение достигнутым. Пожалуйста, больше никогда не пробуйте проделать это со мной. Договорились? Леди Рэйчел.
– Джейк.
– Да?
– Вы и так…
– Это не относится к делу, Рэйчел. Вот совершенно.
– Хорошо. Мы договорились. Только…
– Что?
– Ничего.
Ну, что ж, подумал Гурьев. Ничего - это ничего. Это радует.
Лондон. Апрель 1934 г.
Лондон. Апрель 1934 г.
– И суровые законы, чья суровость сходит на нет благодаря необязательности исполнения. И с этим тоже предстоит покончить. С одной стороны, с чрезмерной суровостью, с другой - с необязательностью. Не зверская жестокость наказания, а его неотвратимость - вот что по-настоящему важно. А для этого нужно устранить дураков и победить бездорожье.
– Эй, дубинушка, ухнем.
– Разумеется. Покончить с дураками на ключевых постах. Заменить их умными. Снабдить их средствами передвижения, для которых отсутствие дорог - не преграда. И связь - надёжная, двусторонняя, неподверженная помехам и нарушению даже актами прямой диверсии или саботажа. А потом - переворот. Конец колхозам, земля - крестьянам. Никакого возврата латифундий, не будет этого. И никаких дикостей вроде прежнего петровского самодержавия, разумеется, из-за которого во многом и случилось то, что случилось. Пускай монархия, но… Увидим. Правительство с широчайшими полномочиями. Подъём уровня народного благосостояния, здоровья и образования. Земское самоуправление с собственной казной. Небольшая кадрово-территориальная армия. Вот так, с позволения сказать, штрихами. И главное во всём этом - народное образование, потому как с сиволапыми настоящей страны не выстроить ни за что. А тут нам большевики весьма даже отличную службу сослужили. И ещё сослужат. Есть такой господин товарищ по фамилии Потёмкин, не слыхали? Сталинский министр, то бишь нарком, просвещения. Уж не знаю, вопреки или благодаря, но работает это самое просвещение. И будет работать. Объективно - на нас будет работать, Вадим Викентьевич.
– Яков Кириллыч…
– То-то и оно, Вадим Викентьич. Скоро сказка сказывается, а вот с делом всё обстоит куда как труднее и драматичнее. А ещё, смею предположить, и кровавее. И есть ещё одна задача, по сравнению с которой все заговоры и боевые группы - детский лепет. Это - агитация и пропаганда. Потому что без поддержки населения в самой России мы ничего не добьёмся.
– А с этим вы как собираетесь справляться?!
– Ну, есть кое-какие мысли, - Гурьев кивнул. - Но об этом - несколько позже.
– Грандиозно, - усмехнулся Осоргин.
– Я понимаю ваш скептицизм, Вадим Викентьевич. Но это всё потом. Там. А пока… Дело в том, что вовлекать большие массы людей в наш проект на данном этапе вредно и опасно. Большевики не спят, разведка, как я наслышан, поставлена у них на широкую ногу и работает неплохо. Британия подходит нам ещё и тем, что здесь, в силу природного и так свойственного британцам островного патриотизма, у красных не столь уж широка вербовочная база. Опять же, эмигрантов здесь не слишком много. В силу известных вам обстоятельств ресурсы наши таковы, что не требуют никакой консолидации с русскими организациями. Наверняка, кстати, инфильтрованными агентами чека до полной потери понимания, кто есть кто. Великолепная тактика, между прочим, - все подозревают друг друга в явном или скрытом большевизме, в результате дело никуда не движется. А в нашем узком кругу мы всегда будем знать, кто, как и чем дышит. Позже к нам потянутся без всяких сверхъестественных усилий с нашей стороны. Именно потому, что мы представим собой настоящую силу. Ведь беда всей эмиграции в чём? Сама себя она не в состоянии финансировать, а европейским правительствам проще - да и выгоднее - крутить гешефт с большевиками, а не строить против них козни. А без средств, - какие же могут быть серьёзные мероприятия? Так, сплошное надувание щёк вроде РОВСа или ещё чего-нибудь в этом духе. При всём моём уважении. При всём преклонении перед мужеством и самоотверженностью этих людей, перед их верой в то, что Белое дело - правое. Правое дело без денег - пустой звук. Нам предстоит по острию клинка пройти, Вадим Викентьевич. И постараться подозрений особенных не вызвать, и денег получить в своё распоряжение… много. Какими средствами располагают наши, работающие шофёрами и землекопами? Что можно закрыть пожертвованиями отдельных чувствительных благотворителей? Все эти кассы взаимопомощи, сборы и взносы… Крохи. Требуются настоящие деньги, не миллион, не два и не десять. Для того, чтобы срам наш прикрыть, как говорится, и нужен нам мощный финансовый инструмент. Банк. Потому что продавать и покупать деньги и есть самый наивыгоднейший гешефт из возможных. Да ещё и не просто банк, - Гурьев задумался.
– То есть? - подбодрил его Осоргин.
– Банк с определённой экстерриториальностью, так бы я это назвал, - произнёс Гурьев.
– Не понимаю.
– Да я и сам ещё до конца не понимаю, - он развёл руками. - Вот скажите, Вадим Викентьевич. Какое-то время просидим мы в этом поместье, натренируемся. А выйдем мы на оперативный простор, резать коммуникации, скажем, - долго ли станет британское или любое другое правительство терпеть частную армию, едва ли не способную причинить серьёзнейшие неприятности его собственной, да ещё использующую суверенную территорию Британской Империи в качестве базы для своей совершенно незаконной, как понятно из всего вышеизложенного, деятельности? А как посыпятся сюда же ноты наркома иностранных дел, одна другой визгливее - что тогда? Придётся перебазироваться. А куда? Кто нас приютит, да так, чтобы не в Патагонии какой-нибудь, а тут, рядышком? Вот ведь вопрос!
– И как вы собираетесь из всего этого выпутываться?
– Не знаю, - Гурьев выбил пальцами на столе замысловатую дробь. - Я ещё не настолько влез тут на месте в систему, чтобы окончательно разобраться. Но я влезу и разберусь. А пока мы станем готовиться. А ещё мы оружие будем продавать, и всякие другие разные интересные услуги оказывать. Одним словом, - вставайте, граф, нас ждут великие дела.
– Собираетесь баронам Ротшильдам конкуренцию составить? Аферизмом попахивает-с, Яков Кириллыч. Уж вы простите старика.
– Ну-ну, господин капитан. Самоуничижение, как известно, паче гордости. Аферизмом, говорите? Кто не рискует сам, тот смотрит, как шампанское пьют другие. Составим, и ещё какую. И не только Ротшильдам, смею вас уверить. Что вы лично теряете, Вадим Викентьевич? Честно.
– Ровным счётом ничего, - улыбнулся Осоргин.
– И остальных мне таких же помогите найти.
– А вы?
– Что - я?
– Что вы приобретаете всем этим, Яков Кириллыч? Вы могли бы и при советах блестящую карьеру сделать. И не просто блестящую. А… Думаете, я не понимаю?
– Очень рад, что понимаете.
– Зачем?
– Такой странный каприз, Вадим Викентьевич. Хочется непременно обрести чувство исполненного долга. Или предназначения. Это уж как кому больше нравится. Но теряю я в любом случае немало. Если не больше, чем приобретаю.
– Что же? - прищурился Осоргин.
– Её, Вадим Викентьевич.
– Ах, Господи! Да почему же?! Не наоборот ли?
– Вы хоть примерно представляете себе, сколько времени нам потребуется? - тихо спросил Гурьев. - И что я всё это время должен буду делать и где? А теперь скажите - имею ли я право всё это на любимую женщину опрокинуть? Даже если она возражать не будет? Она, может, и не будет. Но только потому, что не представляет себе. Но мы-то, Вадим Викентьевич?
– Наверное, только в вашем возрасте такое замыслить возможно, - задумчиво проговорил Осоргин. - И не только замыслить - поверить в осуществимость. Только в вашем возрасте, когда кажется, что впереди - вечность, а молодость и здоровье неисчерпаемы.
– И этого я вовсе не исключаю, - согласился Гурьев. - Как бы там ни было, Вадим Викентьич. Надо попробовать сбить в кувшинчике масло. Хотя, может, не так уж и неприятно в молоке тонуть?
– Тонуть - всегда отвратительно, - убеждённо произнёс Осоргин. - В воде, в молоке или в дерьме - нет ровным счётом никакой разницы.
– Тогда вперёд, господин капитан.
– Давайте, Яков Кириллович. Показывайте дальше.
* * *
На обратном пути, сидя рядом с Рэйчел, Гурьев снова поднял разделительное стекло:– Мне это подходит, Рэйчел. Я сниму поместье, если вы не против.
– Я должна обсудить это с Тэдди.
– Не думаю, что ему захочется возражать, - Гурьев наклонил голову к левому плечу. - Назовите сумму, пожалуйста.
Рэйчел, сделав вид, что пришла к решению путём неимоверно трудных размышлений, назвала цену.
– Леди Рэйчел, - Гурьев улыбнулся такой стеклянной улыбкой, что ей сделалось не по себе. - Вы что же, думаете, я совсем ничего не понимаю?
– Вы полагаете, что цена слишком высока? - Рэйчел вся залилась краской.
– Я полагаю, увеличив названную вами сумму втрое, мы вернёмся к реальности. А если вам ещё при этом хватит здравого смысла не спорить, то мы будем считать соглашение достигнутым. Пожалуйста, больше никогда не пробуйте проделать это со мной. Договорились? Леди Рэйчел.
– Джейк.
– Да?
– Вы и так…
– Это не относится к делу, Рэйчел. Вот совершенно.
– Хорошо. Мы договорились. Только…
– Что?
– Ничего.
Ну, что ж, подумал Гурьев. Ничего - это ничего. Это радует.
Лондон. Апрель 1934 г.
Гурьев с мальчиком сидели на траве в одном из тихих уголков Гайд-парка. Погода была чудесной, птицы орали, сходя с ума от любви, и Рэйчел вот-вот должна была присоединиться к мужчинам, чтобы отправиться вместе на ланч. Давненько он не бездельничал так откровенно и с таким удовольствием. Гурьев задумался, придерживая пальцами травинку, торчавшую в уголке его губ. Тэдди вдруг громко вздохнул и с восхищённой улыбкой проговорил:
– А здорово ты отбрил эту стерву Элизабет, Джейк. Правда, что ты при всех укусил её за ухо?!
– Не совсем укусил, - осторожно улыбнулся Гурьев. - Ну, почти. Не думал, что тебе станет об этом известно.
– Конечно же, стало, - покровительственно посмотрел на него Тэдди. - Наш садовник Перси играет в шахматы с дворецким Фареллов, у которых вы были на этом проклятом балу.
– Они просто не замечают прислугу. Это очень глупо, верно? Как будто это не люди, а мебель. Я знаю, что ты не такой, и мне это очень нравится. И Рэйчел не такая, и это мне нравится тоже.
– Джейк…
– Я рад, что тебя это позабавило, Тэдди. Хочу только попросить тебя об одной услуге.
– Да?
– Никогда не называй никакую женщину, даже самую противную, глупую, самодовольную, развратную и подлую, стервой. Потому что она стала такой не только по своей вине. Мужчины, окружающие её, виноваты в этом нисколько не меньше. А, скорее всего, гораздо больше её самой. И особенно не стоит делать этого в её отсутствие.
– Почему? - краснея, но не отводя взгляда, требовательно спросил мальчик.
– Потому что вызов нужно бросать всегда только в лицо. И потому, что женщина никогда не может ни обидеть, ни унизить настоящего мужчину, какой бы испорченной и злой она не была. Он не позволит ей этого, а она обязательно это почувствует. Понимаешь?
– Да.
– Отлично. Можно считать, что мы договорились?
– Да. А ты меня научишь… так?
– Каждый настоящий мужчина умеет вести себя так, чтобы у него выходило это само собой, - улыбнулся Гурьев. - Не нужно специально учиться каким-то особым словам или жестам, Тэдди. Просто быть самим собой. Просто всегда оставаться мужчиной. Ничего больше.
– Ты совсем не похож на наших знакомых и кузенов. Совсем.
– Что ж тут удивительного, - Гурьев пожал плечами.
– И на её этих… ну… ты не похож тоже, - словно не услышав его реплики, проговорил мальчик. - Они такие подонки все. А ты… Ты совсем другой!
– Я тебе больше нравлюсь? - Гурьев выплюнул травинку и серьёзно посмотрел на Тэдди.
– Тебя я тоже сначала возненавидел, сразу, как только ты вошёл. Тогда, в первый день, - вздрогнув, сказал Тэдди и сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. - Ты был такой… Я тебя хотел убить. Правда.
– Почему?
– Не знаю. Ты такой… Я подумал, - если ты такой же, как они все, то она умрёт.
– О чём ты, Тэдди? - встревоженно спросил Гурьев.
– Она же влюбляется во всех своих… в них, - тихо проговорил мальчик. - Она не просто так, я знаю. Она не может просто так, она влюбляется! Или уговаривает себя, и думает, что влюбилась. Поэтому… А ты… Она… Я подумал, - она в тебя влюбится, а ты - тоже такой?! Лучше я тебя убью.
– Не надо, Тэдди, - тоскливо сказал Гурьев. - Я знаю. Она влюбляется, конечно. Это так, ты прав. Она столько души отдаёт им, столько вкладывает в них. Она стремится делать всё лучше всех. Она просто отличница, Тэдди, понимаешь? В этом всё дело.
– Но так же нельзя! - шёпотом закричал мальчик. - Джейк! Она… Она самая, самая лучшая… Она такая красивая, добрая, она лучше всех! А они все… Они говорят, что она… Но это же неправда, Джейк! Она просто влюбляется! Ты веришь?!
– Да, Тэдди. Конечно, - он улыбнулся. - Я скажу тебе одну вещь. Пожалуйста, запомни её хорошенько. Тебе это поможет сейчас и, возможно, поможет потом.
– Какую?
– Когда женщина любит, она не пачкается. Даже если она любит недолго и не одного мужчину. Конечно, это здорово, когда одного. Но так бывает, к сожалению, далеко не всегда. Невозможно испачкаться в любви, Тэдди. Любовь - это свет. Это сияние, Тэдди. И женщина от любви становится только светлее и чище. Всегда. Понимаешь? В любви нет и не может быть ничего грязного. Никогда. Нет ничего плохого - или неприличного, или страшного, или, пуще того, отвратительного - в том, что мужчина и женщина любят друг друга. Когда они делают это без принуждения, по обоюдной склонности и согласию, это замечательно. И пусть не всегда получается так, что любовь соединяет мужчину и женщину раз и навсегда. В этом тоже нет ничего кошмарного. Скорее, наоборот. И в наших телах всё устроено так, чтобы человек - мужчина и женщина - получали удовольствие во всякое время, когда им хочется и удобно любить друг друга. Глупые и злые слова, которые говорят мерзкие попы для того, чтобы превратить любовь мужчины и женщины в грязное и постыдное занятие - самая страшная ложь, самый большой урон, наносимый этими подлыми, невежественными, а зачастую - ещё и душевнобольными людьми, другим людям. Любовь - это дело двоих и только двоих. Никто не имеет права мешать им и указывать, как, когда и где они могут любить друг друга. Даже если кто-то очень дорог тебе, и тебе кажется, будто ты лучше знаешь, что для него хорошо - всё равно нельзя, Тэдди. Ни в коем случае. Запомни, пожалуйста, очень твёрдо: в любви и в наших телах, созданных для любви и того, чтобы получать от неё огромное, ни с чем не сравнимое удовольствие, нет ничего такого, что следовало бы делать непременно ночью, в полной темноте, не видя друг друга и быстро-быстро, не успевая понять, что и зачем происходит. Совсем скоро наступит время, когда тебе предстоит во всех деталях узнать, что и как происходит, - и почему. И я никому не позволю помешать тебе узнать это так же подробно и основательно, как знаю это я сам. Настоящий мужчина должен уметь быть терпеливым и заботливым по отношению к любой женщине. Особенно к той или тем, которых любит. И должен уметь сделать так, чтобы любимая и любящая его женщина не испытывала ни стыда, ни страха, когда они любят друг друга. Только огромное, бесконечное удовольствие. Настоящий мужчина отличается от негодяя и тряпки ещё и этим. Пока - просто учти это. Просто запомни.
– Я тебя люблю, Джейк, - дрожащим голосом, по-прежнему сжимая кулаки, чтобы не разреветься, как девчонка, сказал Тэдди и вдруг, стремительно обняв Гурьева за шею, прижался к нему изо всех сил. - Рэйчел и тебя. Больше никого на свете.
– И я тебя люблю, малыш, - глухо проговорил Гурьев, погладив мальчишку по волосам. - Это ничего.
– Джейк, - Тэдди вдруг отстранился и заглянул Гурьеву в глаза. - А откуда у тебя деньги? Ты… Ты разбойник, да? Как Робин Гуд?
– Нет, - с облегчением улыбнулся Гурьев, решив, что минное поле они миновали. - Я не разбойник. Так получилось, что в этом нет нужды. Но, вероятно, я стал бы разбойником, если бы обстоятельства совпали иначе. Но не просто разбойником. А непременно таким, как Робин Гуд. Я не могу тебе сказать, откуда у меня деньги. Честное слово, я просто не могу.
– Я никому не выдам тебя, Джейк. Даже Рэйчел. Клянусь.
– Этого нельзя, Тэдди, - твёрдо сказал Гурьев. - Я никому не говорю. Ещё не пришло время. Это опасно.
– Я не боюсь.
– Я знаю. Но дело не в том, боишься ты или нет. Иногда от нас мало что зависит. Нет на свете человека, который устоял бы под пытками, Тэдди. Когда человека пытают по-настоящему, он рассказывает всё, что знает, а то, чего не знает, придумывает, - только ради того, чтобы пытки прекратились. Рассказы про героев, которые умерли, не выдав тайны врагу, - это глупые сказки для дурачков, сочинённые идиотами.
– И никогда не бывает иначе?!
– Ну, отчего же, - Гурьев усмехнулся. - Бывает. Бывает, что палачи - неумехи. Или пытки ненастоящие, или слишком сильные. А ещё - правда, такого в самом деле почти не бывает - можно научиться превращать причиняемую тебе боль в наслаждение. Тогда - чем пытка ужаснее, тем она слаще. Но это - то самое искусство, которое лучше бы никогда не довелось применить на практике.
– Но ты умеешь, - убеждённо проговорил мальчик.
– Иначе - откуда мне могло быть известно такое? - Гурьев устроился чуть поудобнее. - Сила ещё и в том, чтобы знать свои слабости и учиться обращать их себе на пользу. И не только себе. Мы всего лишь люди, дружище. Не боги. Отнюдь.
– Знаешь, Джейк… - мальчик вздохнул. - Со мной никто так не разговаривает. Все думают, что я маленький.
Это была чистая правда. И это было страшной, почти непоправимой ошибкой со стороны Рэйчел: мальчику с таким острым умом и наблюдательностью, как Тэдди, необходимо отвечать на вопросы. А главное, давать ему возможность их задавать. Любые. Что Гурьев и делал. Он торопился, потому что знал: времени, чтобы наверстать упущенное и заложить основы на будущее, у него не так много.
– Ты не маленький. Ты мужчина, только ещё не очень взрослый, но это наживное, - Гурьев кивнул, словно соглашаясь сам с собой. - Я поэтому разговариваю с тобой, как положено разговаривать мужчине с мужчиной.
– Давай улетим, Джейк, - сказал Тэдди. - Купим большой гидроплан, летающую лодку, и улетим на необитаемый остров. Ты, я и Рэйчел. Втроём. А?
– А при чём тут Рэйчел? - Гурьев притворился, что улыбается.
– Как при чём? - удивился мальчик и ошарашенно посмотрел на него. - Ты разве в неё не влюбился?!
Вот и всё, сапёр, подумал Гурьев.
– А что, заметно?
– Ещё как, - важно кивнул Тэдди. - И она тоже. Она дурочка, думает, я не вижу.
– А я вот не вижу, - сказал Гурьев, чувствуя, как дрожь подбирается к кончикам пальцев.
– Это потому, что ты тоже влюбился, - снисходительно улыбнулся мальчик. - Два дурака. Дурак и дурочка. Тили-тили-тесто, жених и невеста. Дураки какие, прямо смешно.
Ага, подумал Гурьев. Смешно. Обхохочешься.
– И что привело тебя к такому глубокому умозаключению?
– Ты не сказал ей, что ли?
– Тэдди.
– Вот же дурак какой, - засмеялся мальчик и хлопнул себя по коленкам. И сделался вдруг очень-очень серьёзным: - Джейк… А ты… Ты мог бы… Ты бы на ней женился, если бы?
– Если бы - что?
– Я напишу письмо королю, - сказал Тэдди. - Я напишу ему, какой ты, и что Рэйчел… И ты… Я попрошу, чтобы он разрешил тебе заплатить в казну деньги и сделал тебя бароном или даже графом. Король даже герцогом тебя может сделать, ну, не за деньги, а за какой-нибудь подвиг. Но это не требуется же… Вот. Или вообще! Хочешь, я тебе уступлю свой титул?! И тогда ты бы смог жениться на ней. А я потом совершу подвиг и снова стану! А ты мог бы совершить какой-нибудь подвиг? Ради Рэйчел?
– Запросто, - сказал Гурьев, глотая колючий комок в горле. - И не один. Целую кучу подвигов, Тэдди. Только я не думаю, что ей это нужно, дружище.
– Конечно, нет, - улыбнулся Тэдди. - Теперь уже нет. Она и так в тебя влюбилась. Без подвигов. Она просто знает, что ты можешь.
– И потом, я ведь не подданный Британской Короны.
– Подумаешь, - небрежно махнул рукой мальчик. Совсем так же, как Рэйчел. - Я же сказал, я напишу королю письмо. Ваше величество, я, Эндрю Невилл Николас Генри, семнадцатый граф Роуэрик…
– Давай пока это будет нашей тайной, Тэдди, - попросил Гурьев. - Ладно?
– Ну… ладно, - вздохнул мальчик. - Только не очень долго. А зачем?
– Я хочу проверить свои чувства. И не только свои. Ей нужно отдохнуть, Тэдди. Она очень, очень устала за эти годы, понимаешь? У неё не было для себя буквально ни одной минуты. Она всё время думала о хлебе насущном. О тебе. О твоём образовании, о том, что нужно, во что бы то ни стало, удержаться в обществе, сохранить связи - ради тебя, Тэдди.
– Я её не просил, - нахмурился мальчик, голос его снова задрожал и сорвался.
– Но ты принимаешь её заботу. И это правильно. Это ей очень помогает, Тэдди. Очень.
– Ты думаешь? - с надеждой спросил мальчик.
– Я знаю.
– Я хочу поскорее… - Тэдди вздохнул, опустил голову. - Корабли плавают очень-очень медленно, Джейк. Нужно на гидроплане. Я знаю, где Морган спрятал свои сокровища. Как только я стану настоящим пилотом, я полечу туда, и Рэйчел больше никогда не нужно будет… Я всё ей отдам… Я так думал раньше, пока ты не появился… А теперь… Если ты… Джейк! А давай вместе полетим туда?! У меня есть настоящая карта, я её в библиотеке у…
– Нам не нужны никакие сокровища, Тэдди, - мягко возразил Гурьев.
– Почему?!
– Потому что у нас есть Рэйчел, - он улыбнулся.
– Ты всё-таки в неё влюбился, - мальчик просиял. - Я знал, я знал! Джейк!
– Не стоит торопиться, Тэдди. Особенно с Рэйчел. Я хочу дать ей возможность отдохнуть. Она только что переживала, и сильно, я знаю. Я хочу, чтобы она успокоилась. Забыла о нём.
– О ком?!
– О том, за кем отправилась в Америку следом, Тэдди.
– А, этот… - мальчик помотал головой. - Джейк, да ты что… Он… Разве можно сравнить?!
– Ей виднее, Тэдди, - Гурьев сорвал ещё одну травинку. - Наверное, он не был так плох, раз она его полюбила.
– Она… она их выдумывает всех. И влюбляется. А ты… Ты такой, что тебя и выдумывать незачем. Вот она и растерялась!
– Ты просто гений психологизма, Тэдди, - Гурьев взъерошил мальчику волосы на макушке.
– Ты нас не оставишь, Джейк? Ну, я… Я мужчина. А она без тебя умрёт, Джейк. Пожалуйста.
– Мне придётся уехать, Тэдди. Возможно, надолго.
– Куда?
– В Россию.
– Зачем?!
– Я дал слово.
– А… А что же мне делать?!
– Учиться, Тэдди, - беря мальчика за обе руки и ставя прямо перед собой, проговорил Гурьев. - Учиться слушать людей и выслушивать их. Учиться быть внимательным и терпеливым. Учиться замечать то, чего не замечают другие, учиться не спешить делиться тем, что узнал и заметил. Учиться думать, размышлять, - это, кстати, гораздо сложнее, чем всё остальное. Я буду помогать тебе, пока это нужно. Сколько смогу. Даже когда меня не будет возле тебя, я всё равно буду думать о тебе, и ты будешь помнить об этом.
– Но ты вернёшься? Ты вернёшься, Джейк?!
– Я сделаю всё, чтобы мы были вместе, Тэдди. Ты, я и Рэйчел.
– А потом?
– А потом ты обязательно встретишь очень добрую, умную, отважную и, наверное, очень красивую девушку. Совсем не обязательно она будет принцессой по крови, потому что это совершенно неважно. Вы станете самыми близкими друзьями и полюбите друг друга. У вас никогда не будет друг от друга секретов. А ещё у вас обязательно будут дети, и я очень надеюсь дожить до того времени, когда смогу повторить им те же самые слова, которые говорю тебе сейчас. Но не вместо тебя, а после. Просто чтобы они получше запомнили.
– Никто лучше тебя не скажет, Джейк. Никто.
– Ты сумеешь, Тэдди. Я знаю.
– Откуда?
– Я знаю тебя, Тэдди. И я в тебя верю. Постарайся не разочаровать меня, ладно?
– Я… Хорошо, Джейк. Я буду очень стараться. Но и ты - тоже.
Что-то было в голосе мальчика такое, что Гурьеву не захотелось ему возражать:
– Я тоже постараюсь. Очень постараюсь, Тэдди. Обещаю тебе.
– Говорю же тебе… Ой. Рэйчел идёт… Потом…
А вот это - как нельзя кстати, подумал Гурьев. Господи, Рэйчел. Что же это такое?!
– А здорово ты отбрил эту стерву Элизабет, Джейк. Правда, что ты при всех укусил её за ухо?!
– Не совсем укусил, - осторожно улыбнулся Гурьев. - Ну, почти. Не думал, что тебе станет об этом известно.
– Конечно же, стало, - покровительственно посмотрел на него Тэдди. - Наш садовник Перси играет в шахматы с дворецким Фареллов, у которых вы были на этом проклятом балу.
– Они просто не замечают прислугу. Это очень глупо, верно? Как будто это не люди, а мебель. Я знаю, что ты не такой, и мне это очень нравится. И Рэйчел не такая, и это мне нравится тоже.
– Джейк…
– Я рад, что тебя это позабавило, Тэдди. Хочу только попросить тебя об одной услуге.
– Да?
– Никогда не называй никакую женщину, даже самую противную, глупую, самодовольную, развратную и подлую, стервой. Потому что она стала такой не только по своей вине. Мужчины, окружающие её, виноваты в этом нисколько не меньше. А, скорее всего, гораздо больше её самой. И особенно не стоит делать этого в её отсутствие.
– Почему? - краснея, но не отводя взгляда, требовательно спросил мальчик.
– Потому что вызов нужно бросать всегда только в лицо. И потому, что женщина никогда не может ни обидеть, ни унизить настоящего мужчину, какой бы испорченной и злой она не была. Он не позволит ей этого, а она обязательно это почувствует. Понимаешь?
– Да.
– Отлично. Можно считать, что мы договорились?
– Да. А ты меня научишь… так?
– Каждый настоящий мужчина умеет вести себя так, чтобы у него выходило это само собой, - улыбнулся Гурьев. - Не нужно специально учиться каким-то особым словам или жестам, Тэдди. Просто быть самим собой. Просто всегда оставаться мужчиной. Ничего больше.
– Ты совсем не похож на наших знакомых и кузенов. Совсем.
– Что ж тут удивительного, - Гурьев пожал плечами.
– И на её этих… ну… ты не похож тоже, - словно не услышав его реплики, проговорил мальчик. - Они такие подонки все. А ты… Ты совсем другой!
– Я тебе больше нравлюсь? - Гурьев выплюнул травинку и серьёзно посмотрел на Тэдди.
– Тебя я тоже сначала возненавидел, сразу, как только ты вошёл. Тогда, в первый день, - вздрогнув, сказал Тэдди и сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. - Ты был такой… Я тебя хотел убить. Правда.
– Почему?
– Не знаю. Ты такой… Я подумал, - если ты такой же, как они все, то она умрёт.
– О чём ты, Тэдди? - встревоженно спросил Гурьев.
– Она же влюбляется во всех своих… в них, - тихо проговорил мальчик. - Она не просто так, я знаю. Она не может просто так, она влюбляется! Или уговаривает себя, и думает, что влюбилась. Поэтому… А ты… Она… Я подумал, - она в тебя влюбится, а ты - тоже такой?! Лучше я тебя убью.
– Не надо, Тэдди, - тоскливо сказал Гурьев. - Я знаю. Она влюбляется, конечно. Это так, ты прав. Она столько души отдаёт им, столько вкладывает в них. Она стремится делать всё лучше всех. Она просто отличница, Тэдди, понимаешь? В этом всё дело.
– Но так же нельзя! - шёпотом закричал мальчик. - Джейк! Она… Она самая, самая лучшая… Она такая красивая, добрая, она лучше всех! А они все… Они говорят, что она… Но это же неправда, Джейк! Она просто влюбляется! Ты веришь?!
– Да, Тэдди. Конечно, - он улыбнулся. - Я скажу тебе одну вещь. Пожалуйста, запомни её хорошенько. Тебе это поможет сейчас и, возможно, поможет потом.
– Какую?
– Когда женщина любит, она не пачкается. Даже если она любит недолго и не одного мужчину. Конечно, это здорово, когда одного. Но так бывает, к сожалению, далеко не всегда. Невозможно испачкаться в любви, Тэдди. Любовь - это свет. Это сияние, Тэдди. И женщина от любви становится только светлее и чище. Всегда. Понимаешь? В любви нет и не может быть ничего грязного. Никогда. Нет ничего плохого - или неприличного, или страшного, или, пуще того, отвратительного - в том, что мужчина и женщина любят друг друга. Когда они делают это без принуждения, по обоюдной склонности и согласию, это замечательно. И пусть не всегда получается так, что любовь соединяет мужчину и женщину раз и навсегда. В этом тоже нет ничего кошмарного. Скорее, наоборот. И в наших телах всё устроено так, чтобы человек - мужчина и женщина - получали удовольствие во всякое время, когда им хочется и удобно любить друг друга. Глупые и злые слова, которые говорят мерзкие попы для того, чтобы превратить любовь мужчины и женщины в грязное и постыдное занятие - самая страшная ложь, самый большой урон, наносимый этими подлыми, невежественными, а зачастую - ещё и душевнобольными людьми, другим людям. Любовь - это дело двоих и только двоих. Никто не имеет права мешать им и указывать, как, когда и где они могут любить друг друга. Даже если кто-то очень дорог тебе, и тебе кажется, будто ты лучше знаешь, что для него хорошо - всё равно нельзя, Тэдди. Ни в коем случае. Запомни, пожалуйста, очень твёрдо: в любви и в наших телах, созданных для любви и того, чтобы получать от неё огромное, ни с чем не сравнимое удовольствие, нет ничего такого, что следовало бы делать непременно ночью, в полной темноте, не видя друг друга и быстро-быстро, не успевая понять, что и зачем происходит. Совсем скоро наступит время, когда тебе предстоит во всех деталях узнать, что и как происходит, - и почему. И я никому не позволю помешать тебе узнать это так же подробно и основательно, как знаю это я сам. Настоящий мужчина должен уметь быть терпеливым и заботливым по отношению к любой женщине. Особенно к той или тем, которых любит. И должен уметь сделать так, чтобы любимая и любящая его женщина не испытывала ни стыда, ни страха, когда они любят друг друга. Только огромное, бесконечное удовольствие. Настоящий мужчина отличается от негодяя и тряпки ещё и этим. Пока - просто учти это. Просто запомни.
– Я тебя люблю, Джейк, - дрожащим голосом, по-прежнему сжимая кулаки, чтобы не разреветься, как девчонка, сказал Тэдди и вдруг, стремительно обняв Гурьева за шею, прижался к нему изо всех сил. - Рэйчел и тебя. Больше никого на свете.
– И я тебя люблю, малыш, - глухо проговорил Гурьев, погладив мальчишку по волосам. - Это ничего.
– Джейк, - Тэдди вдруг отстранился и заглянул Гурьеву в глаза. - А откуда у тебя деньги? Ты… Ты разбойник, да? Как Робин Гуд?
– Нет, - с облегчением улыбнулся Гурьев, решив, что минное поле они миновали. - Я не разбойник. Так получилось, что в этом нет нужды. Но, вероятно, я стал бы разбойником, если бы обстоятельства совпали иначе. Но не просто разбойником. А непременно таким, как Робин Гуд. Я не могу тебе сказать, откуда у меня деньги. Честное слово, я просто не могу.
– Я никому не выдам тебя, Джейк. Даже Рэйчел. Клянусь.
– Этого нельзя, Тэдди, - твёрдо сказал Гурьев. - Я никому не говорю. Ещё не пришло время. Это опасно.
– Я не боюсь.
– Я знаю. Но дело не в том, боишься ты или нет. Иногда от нас мало что зависит. Нет на свете человека, который устоял бы под пытками, Тэдди. Когда человека пытают по-настоящему, он рассказывает всё, что знает, а то, чего не знает, придумывает, - только ради того, чтобы пытки прекратились. Рассказы про героев, которые умерли, не выдав тайны врагу, - это глупые сказки для дурачков, сочинённые идиотами.
– И никогда не бывает иначе?!
– Ну, отчего же, - Гурьев усмехнулся. - Бывает. Бывает, что палачи - неумехи. Или пытки ненастоящие, или слишком сильные. А ещё - правда, такого в самом деле почти не бывает - можно научиться превращать причиняемую тебе боль в наслаждение. Тогда - чем пытка ужаснее, тем она слаще. Но это - то самое искусство, которое лучше бы никогда не довелось применить на практике.
– Но ты умеешь, - убеждённо проговорил мальчик.
– Иначе - откуда мне могло быть известно такое? - Гурьев устроился чуть поудобнее. - Сила ещё и в том, чтобы знать свои слабости и учиться обращать их себе на пользу. И не только себе. Мы всего лишь люди, дружище. Не боги. Отнюдь.
– Знаешь, Джейк… - мальчик вздохнул. - Со мной никто так не разговаривает. Все думают, что я маленький.
Это была чистая правда. И это было страшной, почти непоправимой ошибкой со стороны Рэйчел: мальчику с таким острым умом и наблюдательностью, как Тэдди, необходимо отвечать на вопросы. А главное, давать ему возможность их задавать. Любые. Что Гурьев и делал. Он торопился, потому что знал: времени, чтобы наверстать упущенное и заложить основы на будущее, у него не так много.
– Ты не маленький. Ты мужчина, только ещё не очень взрослый, но это наживное, - Гурьев кивнул, словно соглашаясь сам с собой. - Я поэтому разговариваю с тобой, как положено разговаривать мужчине с мужчиной.
– Давай улетим, Джейк, - сказал Тэдди. - Купим большой гидроплан, летающую лодку, и улетим на необитаемый остров. Ты, я и Рэйчел. Втроём. А?
– А при чём тут Рэйчел? - Гурьев притворился, что улыбается.
– Как при чём? - удивился мальчик и ошарашенно посмотрел на него. - Ты разве в неё не влюбился?!
Вот и всё, сапёр, подумал Гурьев.
– А что, заметно?
– Ещё как, - важно кивнул Тэдди. - И она тоже. Она дурочка, думает, я не вижу.
– А я вот не вижу, - сказал Гурьев, чувствуя, как дрожь подбирается к кончикам пальцев.
– Это потому, что ты тоже влюбился, - снисходительно улыбнулся мальчик. - Два дурака. Дурак и дурочка. Тили-тили-тесто, жених и невеста. Дураки какие, прямо смешно.
Ага, подумал Гурьев. Смешно. Обхохочешься.
– И что привело тебя к такому глубокому умозаключению?
– Ты не сказал ей, что ли?
– Тэдди.
– Вот же дурак какой, - засмеялся мальчик и хлопнул себя по коленкам. И сделался вдруг очень-очень серьёзным: - Джейк… А ты… Ты мог бы… Ты бы на ней женился, если бы?
– Если бы - что?
– Я напишу письмо королю, - сказал Тэдди. - Я напишу ему, какой ты, и что Рэйчел… И ты… Я попрошу, чтобы он разрешил тебе заплатить в казну деньги и сделал тебя бароном или даже графом. Король даже герцогом тебя может сделать, ну, не за деньги, а за какой-нибудь подвиг. Но это не требуется же… Вот. Или вообще! Хочешь, я тебе уступлю свой титул?! И тогда ты бы смог жениться на ней. А я потом совершу подвиг и снова стану! А ты мог бы совершить какой-нибудь подвиг? Ради Рэйчел?
– Запросто, - сказал Гурьев, глотая колючий комок в горле. - И не один. Целую кучу подвигов, Тэдди. Только я не думаю, что ей это нужно, дружище.
– Конечно, нет, - улыбнулся Тэдди. - Теперь уже нет. Она и так в тебя влюбилась. Без подвигов. Она просто знает, что ты можешь.
– И потом, я ведь не подданный Британской Короны.
– Подумаешь, - небрежно махнул рукой мальчик. Совсем так же, как Рэйчел. - Я же сказал, я напишу королю письмо. Ваше величество, я, Эндрю Невилл Николас Генри, семнадцатый граф Роуэрик…
– Давай пока это будет нашей тайной, Тэдди, - попросил Гурьев. - Ладно?
– Ну… ладно, - вздохнул мальчик. - Только не очень долго. А зачем?
– Я хочу проверить свои чувства. И не только свои. Ей нужно отдохнуть, Тэдди. Она очень, очень устала за эти годы, понимаешь? У неё не было для себя буквально ни одной минуты. Она всё время думала о хлебе насущном. О тебе. О твоём образовании, о том, что нужно, во что бы то ни стало, удержаться в обществе, сохранить связи - ради тебя, Тэдди.
– Я её не просил, - нахмурился мальчик, голос его снова задрожал и сорвался.
– Но ты принимаешь её заботу. И это правильно. Это ей очень помогает, Тэдди. Очень.
– Ты думаешь? - с надеждой спросил мальчик.
– Я знаю.
– Я хочу поскорее… - Тэдди вздохнул, опустил голову. - Корабли плавают очень-очень медленно, Джейк. Нужно на гидроплане. Я знаю, где Морган спрятал свои сокровища. Как только я стану настоящим пилотом, я полечу туда, и Рэйчел больше никогда не нужно будет… Я всё ей отдам… Я так думал раньше, пока ты не появился… А теперь… Если ты… Джейк! А давай вместе полетим туда?! У меня есть настоящая карта, я её в библиотеке у…
– Нам не нужны никакие сокровища, Тэдди, - мягко возразил Гурьев.
– Почему?!
– Потому что у нас есть Рэйчел, - он улыбнулся.
– Ты всё-таки в неё влюбился, - мальчик просиял. - Я знал, я знал! Джейк!
– Не стоит торопиться, Тэдди. Особенно с Рэйчел. Я хочу дать ей возможность отдохнуть. Она только что переживала, и сильно, я знаю. Я хочу, чтобы она успокоилась. Забыла о нём.
– О ком?!
– О том, за кем отправилась в Америку следом, Тэдди.
– А, этот… - мальчик помотал головой. - Джейк, да ты что… Он… Разве можно сравнить?!
– Ей виднее, Тэдди, - Гурьев сорвал ещё одну травинку. - Наверное, он не был так плох, раз она его полюбила.
– Она… она их выдумывает всех. И влюбляется. А ты… Ты такой, что тебя и выдумывать незачем. Вот она и растерялась!
– Ты просто гений психологизма, Тэдди, - Гурьев взъерошил мальчику волосы на макушке.
– Ты нас не оставишь, Джейк? Ну, я… Я мужчина. А она без тебя умрёт, Джейк. Пожалуйста.
– Мне придётся уехать, Тэдди. Возможно, надолго.
– Куда?
– В Россию.
– Зачем?!
– Я дал слово.
– А… А что же мне делать?!
– Учиться, Тэдди, - беря мальчика за обе руки и ставя прямо перед собой, проговорил Гурьев. - Учиться слушать людей и выслушивать их. Учиться быть внимательным и терпеливым. Учиться замечать то, чего не замечают другие, учиться не спешить делиться тем, что узнал и заметил. Учиться думать, размышлять, - это, кстати, гораздо сложнее, чем всё остальное. Я буду помогать тебе, пока это нужно. Сколько смогу. Даже когда меня не будет возле тебя, я всё равно буду думать о тебе, и ты будешь помнить об этом.
– Но ты вернёшься? Ты вернёшься, Джейк?!
– Я сделаю всё, чтобы мы были вместе, Тэдди. Ты, я и Рэйчел.
– А потом?
– А потом ты обязательно встретишь очень добрую, умную, отважную и, наверное, очень красивую девушку. Совсем не обязательно она будет принцессой по крови, потому что это совершенно неважно. Вы станете самыми близкими друзьями и полюбите друг друга. У вас никогда не будет друг от друга секретов. А ещё у вас обязательно будут дети, и я очень надеюсь дожить до того времени, когда смогу повторить им те же самые слова, которые говорю тебе сейчас. Но не вместо тебя, а после. Просто чтобы они получше запомнили.
– Никто лучше тебя не скажет, Джейк. Никто.
– Ты сумеешь, Тэдди. Я знаю.
– Откуда?
– Я знаю тебя, Тэдди. И я в тебя верю. Постарайся не разочаровать меня, ладно?
– Я… Хорошо, Джейк. Я буду очень стараться. Но и ты - тоже.
Что-то было в голосе мальчика такое, что Гурьеву не захотелось ему возражать:
– Я тоже постараюсь. Очень постараюсь, Тэдди. Обещаю тебе.
– Говорю же тебе… Ой. Рэйчел идёт… Потом…
А вот это - как нельзя кстати, подумал Гурьев. Господи, Рэйчел. Что же это такое?!
Лондон. Апрель 1934 г.
Так больше нельзя, решила Рэйчел. Я должна с ним поговорить. Надо, наконец, выяснить отношения. Это же немыслимо. Это не я сопровождаю его в свете, а он меня. И занимается он чем угодно, кроме поисков этого кольца. Да и когда ему заниматься кольцом, если он появляется у нас едва ли не с рассветом, а когда уходит, уже темно? Ночами, что ли?! И с этим банком… Это вообще какой-то немыслимый бред! Господи, как они все на него смотрят. Как они на нас смотрят. Как я сама на него смотрю… А Тэдди! Тэдди просто боготворит его. Он так окреп и подрос за эти полтора месяца. Это всё Джейк. Если бы не Джейк, Бог знает… Он уже такой большой, он всё, всё понимает! И эта болтовня вокруг! Господи, что же мне делать?! Мне так нужны деньги. Проклятые деньги! Я же не могу больше брать у него деньги. Он оплатил аренду Мероув Парк за три года. Совершенно немыслимые деньги. Даже бровью не повёл. Что он собирается там делать, интересно? Не мог же он просто так… Нет. Он - может и просто так. Сегодня же. Я приглашу его на обед и… Господи, что он ест, это же просто немыслимо! Сегодня же. Сегодня или никогда.
Они обедали в "Ритце". Рэйчел нравилась обстановка в ресторане отеля, а Гурьеву было всё равно. Лишь бы ей нравилось. Она хочет выяснить отношения, подумал Гурьев. А вот этого я не позволю тебе сделать, моя девочка. Потому что ещё не время. Вот совершенно.
Чем больше Гурьев думал о Рэйчел, о том, что с ним происходит, тем большее смятение охватывало его. Дело было отнюдь не только - и даже не столько - в чувствах. Он начинал понимать, что их жизни связаны чем-то большим, чем просто чувствами. И видел, что Рэйчел не понимает этого в полной мере. Пока. И поймёт ли вообще? И что ему со всем этим делать? Ответа Гурьев не знал. Пока или вообще, подумал он с тоской.
Они обедали в "Ритце". Рэйчел нравилась обстановка в ресторане отеля, а Гурьеву было всё равно. Лишь бы ей нравилось. Она хочет выяснить отношения, подумал Гурьев. А вот этого я не позволю тебе сделать, моя девочка. Потому что ещё не время. Вот совершенно.
Чем больше Гурьев думал о Рэйчел, о том, что с ним происходит, тем большее смятение охватывало его. Дело было отнюдь не только - и даже не столько - в чувствах. Он начинал понимать, что их жизни связаны чем-то большим, чем просто чувствами. И видел, что Рэйчел не понимает этого в полной мере. Пока. И поймёт ли вообще? И что ему со всем этим делать? Ответа Гурьев не знал. Пока или вообще, подумал он с тоской.