Страница:
– У меня есть несколько на примете.
– Изложите ваши соображения на этот счёт, Оскар. Прекрасная идея. А теперь идите к чёрту и делайте, что вам велено!
– Никуда мистер Брукс не пойдёт, - решительно распорядилась Рэйчел. - Сейчас мы все будем обедать, и Оскар останется с нами. А потом… Что это ещё за недружественное поглощение? Кого это вы собрались поглощать?!
– Твой обед, дорогая, - Гурьев наклонился и стремительно поцеловал её в щёку.
Рэйчел зарделась, а Брукс громко вздохнул и поджал губы. Невозможно поверить, что женщина столь неизъяснимо благородного происхождения и таких беспримерных достоинств позволяет этому сумасшедшему русскому до такой степени беспардонно и прилюдно фамильярничать с собой! Да ещё при слугах!
Целовалась Рэйчел совершенно умопомрачительно. Гурьев просто терял рассудок, когда она начинала его целовать, когда её губы охватывали его губы, её мягкий язык прижимался к его языку, нёбу, дёснам. Что ты творишь со мной, моя девочка, думал Гурьев. Это же просто немыслимо!
– Ты уверен, что мне всё ещё нужен покой?
– Увы, Рэйчел. Уверен. Потерпи, ангел мой. Совсем немного осталось.
– Я чудесно себя чувствую.
– Я стараюсь. Но мы подождём ещё неделю, потом сделаем контрольную рентгеноскопию. А потом посмотрим.
– Ты, наверное, из железа, Джейк.
– Я тренированный.
– Я люблю твои руки, Джейк, - Рэйчел поцеловала его ладонь и, почувствовав, как он вздрогнул, улыбнулась.
– Рэйчел…
– Ты знаешь, какой ты красивый, Джейк? Просто немыслимо. Мужчина не должен быть таким. Это несправедливо. Мужчины и так руководят всем на свете, им и так принадлежит весь мир. Красота - единственное оружие женщины. А ты даже это оружие отобрал. Тебе не стыдно, Джейк?
– Стыдно, мой ангел. Но тебе не нужно никакое оружие. Ведь тебе не нужно бороться со мной. И никогда не было нужно. С самой первой секунды.
– Неужели?
– Да, Рэйчел.
– А у меня так никогда не бывает. А с тобой - случилось. Я просто ужасно удивилась тогда. Это было такое огромное, безмерное удивление, Джейк. Чужой, совершенно незнакомый мужчина - и вдруг… Я вдруг почувствовала: я больше не одна. Это было так странно, Джейк. Немыслимо. А потом… Потом это выросло - ещё, ещё больше. Выросло так, что больше никому и ничему не осталось места. Как это так, Джейк?
– Расскажи мне о маме. Ведь ты обещала.
– А ты мне расскажешь?
– Расскажу. Но ты первая.
– Ну, хорошо… Они познакомились с отцом на выставке в Париже, в девятисотом. Отец привёз туда свой автомобиль, который он сам изобрёл и построил…
– Автомобиль?!
– Да, - горделиво выпрямила шею Рэйчел, - папа был изобретателем. И у нас была автомобильная мастерская. Ему это ужасно нравилось. Правда, продавалось это… никак не продавалось. Зато на выставке он даже какую-то медаль за него получил. А мама… Кажется, она просто приехала посмотреть выставку. Потом… Они долго писали друг другу, отец два раза ездил в Россию, её не хотели выпускать. И на брак этот никак не желали соглашаться…
– Почему?
Рэйчел умолкла, нахмурилась… Он ждал.
– Они… Вся эта история…
– Какая история?
Расскажи, расскажи мне эту историю, Рэйчел. Ты же знаешь, я обожаю истории, подумал он. Ну?!
– Отец… Роуэрики совсем небогатый род, куда уж там до Багряниновых.
– Ого, - Гурьев усмехнулся. - Князья Багряниновы. Как интересно.
– Ах, Джейк… Это такая всё чушь, на самом-то деле.
– Ну, не знаю, - Гурьев чуть отстранился, посмотрел на Рэйчел. - Не уверен, будто это такая уж чушь. Во всяком случае, из-за этой чуши в России погибли миллионы, и миллион человек вынудили бежать. Ты знаешь, что такое миллион, Рэйчел?
– Знаю, - она улыбнулась.
– Боюсь, что нет, - Гурьев нахмурился. - В одном вагоне помещается сорок человек. Это двадцать пять тысяч вагонов, Рэйчел. Тысяча двести поездов. Если три поезда из России приходили бы каждый день на Юстонский вокзал, потребовался бы целый год, чтобы вывезти такую массу людей. Представь себе только - каждый день, месяц за месяцем, тысячи людей - растерянные, испуганные, глаза которых переполнены ужасом того, что довелось им увидеть в пути. Не думаю, что кто-нибудь в полной мере может представить себе это. И это - лишь те, кому удалось вырваться. Вырваться чудом. А Багряниновы?
– Их… Насколько я знаю, они все погибли.
– Вот как.
– О, Боже мой, Джейк… Я ведь была совсем ребёнком. Я помню очень смутно эти разговоры. Мама с отцом, кажется, пытались разузнать и предпринять что-то. Но… Я не думаю, что у них получилось. Степень хаоса я пусть и очень приблизительно, но всё-таки могу себе вообразить.
– Прости, Рэйчел.
– Ах, что ты, - она улыбнулась, погладила Гурьева по волосам. Он даже не ожидал, что пусть и относящаяся к нему, но почти непроизвольная ласка так взволнует его. И этот жест, - так напомнил вдруг ему Пелагею… Как можно не любить женщину, которая так ласкает мужчину, подумал он. - Что ты, Джейк.
– Получается, что вы с Тэдди - последние из Багряниновых? По женской линии.
И не только из Багряниновых, подумал он. И хотел бы я знать, причём здесь я. Какова моя роль во всей этой истории. Или я уже выполнил её, и пора убираться ко всем чертям?! Ну, нет. Шалишь. Это не про меня. Вот совершенно.
– Да, - кивнула Рэйчел. - Да, именно. Они обвенчались тайком, а потом уехали сюда, в Англию. Это долго продолжалось, так долго - целых четыре года. По-моему, маме её родня так и не простила этого замужества. А отец… Он так её любил. Когда мамы не стало, он просто не захотел жить. Это было так страшно, Джейк… Я металась между ним и Тэдди, Тэдди такой был маленький, это… Я до сих пор больше чувствую себя его матерью, чем сестрой. Правда. Потом я вышла замуж. Это было очень глупо, на самом деле. Я видела Лайонела всего несколько раз до свадьбы. Ну, он представлялся всем замечательной партией, и… Ах, будь оно всё проклято, Джейк. Нет, он был очень мил. И он был очень, очень интересным человеком… Он даже был, кажется, в меня влюблён. А я… Если бы мама была жива, наверняка она отговорила бы меня. Или уговорила подождать, подумать. Мама была такая умница. Она столько всего знала, и столько читала мне вслух, и рассказывала столько… Она очень много занималась со мной.
– Ты замечательно говоришь по-русски, Рэйчел.
– Ты мне льстишь, - она улыбнулась. - Просто я тебе нравлюсь. Мне никогда прежде не было так легко говорить по-русски, Джейк. Даже с мамой. У меня, наверное, жуткий акцент?
– Конечно.
– Ты невежа, - Рэйчел ухватила его за мочку уха.
– Какой есть, - Гурьев не сделал ни малейшей попытки вырваться. - Это мамин портрет висит у тебя в кабинете?
– Да. Она любила Лондон, и многое любила в Англии. Ей здесь нравилось. Но… Она очень, очень тосковала. Ну, ты знаешь, она ведь больше не могла ездить к себе, туда, в Петербург, и в Багряниново…
– Ты там бывала?
– Трижды. Я плохо помню, я ведь была совсем малюткой. Помню атмосферу… Немного. Помню, что мне нравилось там.
– А в Кронштадте была?
– Кронштадт? - удивилась Рэйчел. - Не знаю. Нет, я не помню. Почему ты спросил про Кронштадт?
– Не знаю. Просто так. Мне показалось.
– Так странно, Джейк. Мы ведь даже могли, наверное, встретиться… Один из маминых кузенов служил в Балтийском флоте. Его убили большевики. Сбросили в море. Как всё это ужасно, Джейк. И ради чего?! Мама так плакала, когда узнала. И когда король отказал Романовым в убежище… Я просто не понимаю, как он мог так поступить. Ведь это ужасно, Джейк.
– Ну, король - не самодержец… Хотя и я этого не понимаю. Настоящие джентльмены так не поступают.
– Настоящий джентльмен - настоящий хозяин своего слова, - с усмешкой, которой Гурьеву раньше не доводилось видеть, проговорила Рэйчел. - Хочет - даёт, хочет - берёт назад.
– Жаль, что я не джентльмен, - Гурьев тоже усмехнулся.
– Лучше бы ты был джентльменом, Джейк.
– Как и те, из "Бристольского кредита"?
– Это всё теперь неважно, Джейк. Если бы мама была жива, всего этого, вероятно, не случилось бы. И мы бы никогда не встретились, - Рэйчел взъерошила Гурьеву шевелюру. - И я не знаю, рада я этому или нет, на самом деле…
– Ты его любила, Рэйчел?
– Кого?!
– Лайонела.
– Почему это важно тебе знать?
– Важно.
– Ты в самом деле не знаешь?
– Что?
– Не может быть, чтобы тебе не рассказали эту замечательную в своём роде сплетню.
– Я не слушаю сплетен.
– Конечно, - она улыбнулась. - Дорогой Джейк. Граф Дэйнборо был до такой степени погружён в свои окологеографические и околоисторические изыскания, что просто не сумел найти времени получить принадлежащее ему по праву - а именно, мою драгоценную девственность. Я рассталась с нею существенно позже, в гораздо более стеснённых и удручающих обстоятельствах. Неужели ни нашлось никого, кто с радостью поведал бы тебе об этом?!
– О, Господи, Рэйчел. Какой ужас.
– Ах, Джейк… Тогда… Как я могла любить то, чего нет?!. Мне казалось… Я ведь была ещё совсем ребёнком. Я просто ничего такого не чувствовала к нему, ни о какой любви даже и речи не было. Может быть, потом я бы полюбила его. Но тогда?! Тогда всё получилось иначе. А потом он уехал в экспедицию, и… Дальше ты знаешь. Потом эта история с наследством, с коллекцией…
– Какой коллекцией?
– У Лайонела была совершенно потрясающая коллекция икон. Из-за неё, я думаю, "Бристольский кредит" так расстарался. И не только икон…
– Драгоценности?
– Он был немного странным, Лайонел, - задумчиво проговорила Рэйчел. - Таким, знаешь… Он очень интересовался иконописным искусством, византийским и русским. Настоящее академическое собрание. Он с такой гордостью мне его демонстрировал… Жемчужиной этой коллекции была, разумеется, Одигитрия [56]Софийская…
– Звучит грандиозно, - Гурьев улыбнулся. - Если ты будешь так добра объяснить мне, что это на самом деле значит.
– Эта икона сохранялась в Софийском Соборе Киева. Была написана для главного иконостаса Софийского Собора в Константинополе, потом исчезла и была вновь чудесным образом обретена, кажется, в пятнадцатом веке. Уже в России. В Киеве. Её похитили накануне войны…
– Ах, та самая, - Гурьев кивнул. - Я слышал эту легенду.
– Не знаю, легенда ли это, Джейк, - вздохнула, покачав головой, Рэйчел. - Теперь, после всего, что случилось… Она ведь почитается как чудотворная.
– Это я тоже слышал. Я далёк от мысли смеяться над этим, Рэйчел. Конечно, она чудотворная, потому что люди в это верят. Ничего удивительного.
А ведь это интересно, подумал Гурьев. Сначала - Казанская, уничтоженная каким-то несчастным идиотом. Японская война и смута пятого года. Потом - Софийская, Отечественная война и смута семнадцатого. Нет, нет, это не может быть так просто. Это гораздо сложнее, но… Как же это связано? И с чем? А главное, с кем?
– Как она попала к нему?
– Лайонел привёз её из Турции. Как она попала туда - мне, безусловно, неведомо. Она была записана какой-то мутью, Лайонел потратил немало средств на реставрацию. И был совершенно очарован ею. И я тоже. Изумительное письмо, краскам больше тысячи лет, а выглядят - как живые… Немыслимо. К нему просто паломничество русских было… - Рэйчел улыбнулась. - Мне кажется, он и ко мне относился, как к экземпляру в своём собрании.
– Как это? - удивился Гурьев.
– Он очень интересовался Православием. И христианством вообще. Всеми этими глупостями, о тамплиерах, катарах, альбигойцах… И воспринимал это всё как-то уж слишком серьёзно. И странно. Он не был, как я теперь понимаю, по-настоящему верующим. Коллекционером - да, но верующим… Но было что-то ещё. Я не очень понимаю, что, собственно… Здесь, в Британии, православных, кроме русских и греков, ну, ещё, вероятно, сербов, буквально единицы, а в свете - вообще, наверное, мы одни.
За это тебя и убили, дорогой сэр Лайонел, подумал Гурьев. Ты был слишком любопытен - но не обладал силой и знанием. Жаль, дружище. Право же, мне искренне жаль. И это опять связано странным образом с иконами. Почему бы не уничтожить её? Что за всем этим стоит, прах меня побери?
– Мама тоже относилась к вере с огромным трепетом. Папа… Ему было всё равно. Он легко согласился перейти в Православие, ему это было… неважно. Он считал это милым маминым капризом. У мамы в спальне висел целый иконостас. По-моему, Лайонел был страшно разочарован тем, что я не испытываю ни малейшего интереса ко всему этому.
– Почему?
– Потому что мамы и папы больше нет, - лицо Рэйчел затвердело. - Пусть слабые утешают себя сказками. Я не такая. Я делала и делаю это ради маминой памяти. И я должна поддерживать отца Даниила. Конечно, я его ужасно люблю. Ну, ты ведь сам всё видишь. Все русские, которые здесь… У них ведь ничего нет. Русский дом… Ты знаешь, на всё это требуются совершенно немыслимые деньги, - на стипендии, на помощь инвалидам, на школы. Почти всё, чем располагал Саблин [57], потрачено. Конечно, я совсем немного могу. А Лайонел…
– Ты считаешь, его гибель - исчезновение - связано с этой иконой?
– Мне говорили, будто Лайонел погиб из-за неё. Дескать, он должен был передать её церкви. Что-то в этом роде. И я не уверена теперь, что это такая уж полная чушь. Просто я не понимаю, для чего она им нужна. Ведь продать её невозможно.
–Почему?
– Есть бесценные вещи, Джейк. Полотна мастеров, например, которые просто никто не купит. Это невозможно, понимаешь? Нельзя повесить такую икону в гостиной и любоваться на неё за обедом для стимуляции пищеварения.
– Ты знаешь наверняка, что они не продали её?
– Да.
– Может быть, они её уничтожили?
– Джейк?! - изумлению Рэйчел не было предела. - Боже, да ведь это невообразимое варварство! Зачем?!?
– "Бристольский кредит" как-то связан с большевиками. А большевиков часто посещают весьма экстравагантные идеи.
– Я… ничего не знаю об этом.
– Всё это довольно странно, тебе не кажется?
– Всё это глупо, Джейк. Очень, очень глупо. Если бы Лайонел не уехал…
Возможно, он не случайно уехал, подумал Гурьев. Или его "уехали" - ещё менее случайно. Пока я ничего не стану говорить тебе об этом, моя девочка. Потом. Когда-нибудь. Кажется, очень скоро.
– Все мужчины всегда от меня уезжают, - Рэйчел тихонько засмеялась.
Наверное, это шутка такая английская, подумал Гурьев. Очень смешно. Обхохочешься.
– Перестань, Рэйчел.
– Я не хочу, чтобы ты уезжал.
– Я тоже не хочу этого, Рэйчел. Не надо сейчас, прошу тебя.
– Хорошо. Как скажешь. Пожалуйста, поцелуй меня ещё…
Так она и не сказала мне, с горечью подумал Гурьев. Не хочет вовлекать меня. Боится, что я испугаюсь. А вот этого просто не может быть, моя девочка.
– Это не по правилам, Джейк, - прошептала Рэйчел, всё ещё переводя дыхание. - Я тоже хочу услышать историю.
– Легко, дорогая, - Гурьев улыбнулся.
Дослушав, Рэйчел в изумлении прижала ладони к щекам:
– Я думала, что все романтические сюжеты мне уже известны! Ах, Джейк, да ты просто гремучая смесь!
– Не больше, чем ты, Рэйчел.
Она замерла. Спросила дрогнувшим голосом:
– Джейк… О чём это ты?
– Я всё знаю, Рэйчел.
Она молчала долго, - кажется, целую вечность. Наконец, выдохнула:
– Это… Легенда.
– Боюсь, что всё не так просто.
– Брукс. Проклятая сволочь.
Правая бровь Гурьева приподнялась:
– Что я слышу? Леди Рэйчел?!
– Как он посмел, - Рэйчел сжала руки в замок так, что побелели пальцы, почти ударила себя ими по подбородку. - Как он посмел, проклятый фанатик, негодяй! Как он посмел опять впутать меня в это?! Я не хочу ничего слышать об этом, Джейк… Никогда… Это…
– Ты не можешь, Рэйчел, - Гурьев провёл указательным пальцем по её щеке. - Ты не можешь, ведь тебе известно не хуже, чем Бруксу: это - правда. А я полагаю, ещё и гораздо лучше.
– Не смей ничего рассказывать Тэдди. Если ты ему скажешь, я…
– Рано или поздно ему предстоит узнать об этом, Рэйчел. И чем раньше, тем лучше.
– Зачем, Боже мой, зачем?! Это рок, проклятие… Это… Мы все должны погибнуть, Джейк. Тогда это закончится!
– Это не закончится, Рэйчел. Я не позволю.
– Почему?!
– Потому что я люблю тебя.
– Джейк…
– Нужно просто перевернуть монету, Рэйчел. Поставить её ребром. Превратить слабость в силу.
– О, Господи… Как?!
– Я научу тебя, моя девочка, - тихо проговорил Гурьев, едва касаясь - чуть было не вздрогнувшей предательски - рукой её волшебных волос. - Судя по всему, именно для этого я здесь и очутился. Пускай не теперь, но мы вернёмся к этому разговору. Дай мне слово.
– Хорошо. Боже мой, Джейк… Делай, как знаешь!
Мероув Парк. Июнь 1934 г.
– Изложите ваши соображения на этот счёт, Оскар. Прекрасная идея. А теперь идите к чёрту и делайте, что вам велено!
– Никуда мистер Брукс не пойдёт, - решительно распорядилась Рэйчел. - Сейчас мы все будем обедать, и Оскар останется с нами. А потом… Что это ещё за недружественное поглощение? Кого это вы собрались поглощать?!
– Твой обед, дорогая, - Гурьев наклонился и стремительно поцеловал её в щёку.
Рэйчел зарделась, а Брукс громко вздохнул и поджал губы. Невозможно поверить, что женщина столь неизъяснимо благородного происхождения и таких беспримерных достоинств позволяет этому сумасшедшему русскому до такой степени беспардонно и прилюдно фамильярничать с собой! Да ещё при слугах!
* * *
Ещё через неделю Рэйчел уже могла свободно передвигаться без посторонней помощи. Они пока воздерживались от дальних вылазок - гуляли в саду. И если Рэйчел уставала, он угадывал это моментально. И брал её на руки. И носил на руках. Иногда он просиживал у её ног целые вечера напролёт - длинные вечера у камина, вместе с Тэдди, и Рэйчел - или мальчик - читали вслух Джерома или Киплинга, которого Гурьев очень любил, особенно - стихи и поэмы. Рэйчел находила, что история про Маугли, является, вероятнее всего, кратким жизнеописанием Джейка незадолго до того, как он объявился на "Британнике". Это страшно веселило Тэдди, который хохотал во всё горло, а Гурьев улыбался. Рэйчел любила, когда он так улыбался. А когда мальчик уходил к себе, и у камина воцарялась тишина, они разговаривали по-русски. И целовались, как дети.Целовалась Рэйчел совершенно умопомрачительно. Гурьев просто терял рассудок, когда она начинала его целовать, когда её губы охватывали его губы, её мягкий язык прижимался к его языку, нёбу, дёснам. Что ты творишь со мной, моя девочка, думал Гурьев. Это же просто немыслимо!
– Ты уверен, что мне всё ещё нужен покой?
– Увы, Рэйчел. Уверен. Потерпи, ангел мой. Совсем немного осталось.
– Я чудесно себя чувствую.
– Я стараюсь. Но мы подождём ещё неделю, потом сделаем контрольную рентгеноскопию. А потом посмотрим.
– Ты, наверное, из железа, Джейк.
– Я тренированный.
– Я люблю твои руки, Джейк, - Рэйчел поцеловала его ладонь и, почувствовав, как он вздрогнул, улыбнулась.
– Рэйчел…
– Ты знаешь, какой ты красивый, Джейк? Просто немыслимо. Мужчина не должен быть таким. Это несправедливо. Мужчины и так руководят всем на свете, им и так принадлежит весь мир. Красота - единственное оружие женщины. А ты даже это оружие отобрал. Тебе не стыдно, Джейк?
– Стыдно, мой ангел. Но тебе не нужно никакое оружие. Ведь тебе не нужно бороться со мной. И никогда не было нужно. С самой первой секунды.
– Неужели?
– Да, Рэйчел.
– А у меня так никогда не бывает. А с тобой - случилось. Я просто ужасно удивилась тогда. Это было такое огромное, безмерное удивление, Джейк. Чужой, совершенно незнакомый мужчина - и вдруг… Я вдруг почувствовала: я больше не одна. Это было так странно, Джейк. Немыслимо. А потом… Потом это выросло - ещё, ещё больше. Выросло так, что больше никому и ничему не осталось места. Как это так, Джейк?
– Расскажи мне о маме. Ведь ты обещала.
– А ты мне расскажешь?
– Расскажу. Но ты первая.
– Ну, хорошо… Они познакомились с отцом на выставке в Париже, в девятисотом. Отец привёз туда свой автомобиль, который он сам изобрёл и построил…
– Автомобиль?!
– Да, - горделиво выпрямила шею Рэйчел, - папа был изобретателем. И у нас была автомобильная мастерская. Ему это ужасно нравилось. Правда, продавалось это… никак не продавалось. Зато на выставке он даже какую-то медаль за него получил. А мама… Кажется, она просто приехала посмотреть выставку. Потом… Они долго писали друг другу, отец два раза ездил в Россию, её не хотели выпускать. И на брак этот никак не желали соглашаться…
– Почему?
Рэйчел умолкла, нахмурилась… Он ждал.
– Они… Вся эта история…
– Какая история?
Расскажи, расскажи мне эту историю, Рэйчел. Ты же знаешь, я обожаю истории, подумал он. Ну?!
– Отец… Роуэрики совсем небогатый род, куда уж там до Багряниновых.
– Ого, - Гурьев усмехнулся. - Князья Багряниновы. Как интересно.
– Ах, Джейк… Это такая всё чушь, на самом-то деле.
– Ну, не знаю, - Гурьев чуть отстранился, посмотрел на Рэйчел. - Не уверен, будто это такая уж чушь. Во всяком случае, из-за этой чуши в России погибли миллионы, и миллион человек вынудили бежать. Ты знаешь, что такое миллион, Рэйчел?
– Знаю, - она улыбнулась.
– Боюсь, что нет, - Гурьев нахмурился. - В одном вагоне помещается сорок человек. Это двадцать пять тысяч вагонов, Рэйчел. Тысяча двести поездов. Если три поезда из России приходили бы каждый день на Юстонский вокзал, потребовался бы целый год, чтобы вывезти такую массу людей. Представь себе только - каждый день, месяц за месяцем, тысячи людей - растерянные, испуганные, глаза которых переполнены ужасом того, что довелось им увидеть в пути. Не думаю, что кто-нибудь в полной мере может представить себе это. И это - лишь те, кому удалось вырваться. Вырваться чудом. А Багряниновы?
– Их… Насколько я знаю, они все погибли.
– Вот как.
– О, Боже мой, Джейк… Я ведь была совсем ребёнком. Я помню очень смутно эти разговоры. Мама с отцом, кажется, пытались разузнать и предпринять что-то. Но… Я не думаю, что у них получилось. Степень хаоса я пусть и очень приблизительно, но всё-таки могу себе вообразить.
– Прости, Рэйчел.
– Ах, что ты, - она улыбнулась, погладила Гурьева по волосам. Он даже не ожидал, что пусть и относящаяся к нему, но почти непроизвольная ласка так взволнует его. И этот жест, - так напомнил вдруг ему Пелагею… Как можно не любить женщину, которая так ласкает мужчину, подумал он. - Что ты, Джейк.
– Получается, что вы с Тэдди - последние из Багряниновых? По женской линии.
И не только из Багряниновых, подумал он. И хотел бы я знать, причём здесь я. Какова моя роль во всей этой истории. Или я уже выполнил её, и пора убираться ко всем чертям?! Ну, нет. Шалишь. Это не про меня. Вот совершенно.
– Да, - кивнула Рэйчел. - Да, именно. Они обвенчались тайком, а потом уехали сюда, в Англию. Это долго продолжалось, так долго - целых четыре года. По-моему, маме её родня так и не простила этого замужества. А отец… Он так её любил. Когда мамы не стало, он просто не захотел жить. Это было так страшно, Джейк… Я металась между ним и Тэдди, Тэдди такой был маленький, это… Я до сих пор больше чувствую себя его матерью, чем сестрой. Правда. Потом я вышла замуж. Это было очень глупо, на самом деле. Я видела Лайонела всего несколько раз до свадьбы. Ну, он представлялся всем замечательной партией, и… Ах, будь оно всё проклято, Джейк. Нет, он был очень мил. И он был очень, очень интересным человеком… Он даже был, кажется, в меня влюблён. А я… Если бы мама была жива, наверняка она отговорила бы меня. Или уговорила подождать, подумать. Мама была такая умница. Она столько всего знала, и столько читала мне вслух, и рассказывала столько… Она очень много занималась со мной.
– Ты замечательно говоришь по-русски, Рэйчел.
– Ты мне льстишь, - она улыбнулась. - Просто я тебе нравлюсь. Мне никогда прежде не было так легко говорить по-русски, Джейк. Даже с мамой. У меня, наверное, жуткий акцент?
– Конечно.
– Ты невежа, - Рэйчел ухватила его за мочку уха.
– Какой есть, - Гурьев не сделал ни малейшей попытки вырваться. - Это мамин портрет висит у тебя в кабинете?
– Да. Она любила Лондон, и многое любила в Англии. Ей здесь нравилось. Но… Она очень, очень тосковала. Ну, ты знаешь, она ведь больше не могла ездить к себе, туда, в Петербург, и в Багряниново…
– Ты там бывала?
– Трижды. Я плохо помню, я ведь была совсем малюткой. Помню атмосферу… Немного. Помню, что мне нравилось там.
– А в Кронштадте была?
– Кронштадт? - удивилась Рэйчел. - Не знаю. Нет, я не помню. Почему ты спросил про Кронштадт?
– Не знаю. Просто так. Мне показалось.
– Так странно, Джейк. Мы ведь даже могли, наверное, встретиться… Один из маминых кузенов служил в Балтийском флоте. Его убили большевики. Сбросили в море. Как всё это ужасно, Джейк. И ради чего?! Мама так плакала, когда узнала. И когда король отказал Романовым в убежище… Я просто не понимаю, как он мог так поступить. Ведь это ужасно, Джейк.
– Ну, король - не самодержец… Хотя и я этого не понимаю. Настоящие джентльмены так не поступают.
– Настоящий джентльмен - настоящий хозяин своего слова, - с усмешкой, которой Гурьеву раньше не доводилось видеть, проговорила Рэйчел. - Хочет - даёт, хочет - берёт назад.
– Жаль, что я не джентльмен, - Гурьев тоже усмехнулся.
– Лучше бы ты был джентльменом, Джейк.
– Как и те, из "Бристольского кредита"?
– Это всё теперь неважно, Джейк. Если бы мама была жива, всего этого, вероятно, не случилось бы. И мы бы никогда не встретились, - Рэйчел взъерошила Гурьеву шевелюру. - И я не знаю, рада я этому или нет, на самом деле…
– Ты его любила, Рэйчел?
– Кого?!
– Лайонела.
– Почему это важно тебе знать?
– Важно.
– Ты в самом деле не знаешь?
– Что?
– Не может быть, чтобы тебе не рассказали эту замечательную в своём роде сплетню.
– Я не слушаю сплетен.
– Конечно, - она улыбнулась. - Дорогой Джейк. Граф Дэйнборо был до такой степени погружён в свои окологеографические и околоисторические изыскания, что просто не сумел найти времени получить принадлежащее ему по праву - а именно, мою драгоценную девственность. Я рассталась с нею существенно позже, в гораздо более стеснённых и удручающих обстоятельствах. Неужели ни нашлось никого, кто с радостью поведал бы тебе об этом?!
– О, Господи, Рэйчел. Какой ужас.
– Ах, Джейк… Тогда… Как я могла любить то, чего нет?!. Мне казалось… Я ведь была ещё совсем ребёнком. Я просто ничего такого не чувствовала к нему, ни о какой любви даже и речи не было. Может быть, потом я бы полюбила его. Но тогда?! Тогда всё получилось иначе. А потом он уехал в экспедицию, и… Дальше ты знаешь. Потом эта история с наследством, с коллекцией…
– Какой коллекцией?
– У Лайонела была совершенно потрясающая коллекция икон. Из-за неё, я думаю, "Бристольский кредит" так расстарался. И не только икон…
– Драгоценности?
– Он был немного странным, Лайонел, - задумчиво проговорила Рэйчел. - Таким, знаешь… Он очень интересовался иконописным искусством, византийским и русским. Настоящее академическое собрание. Он с такой гордостью мне его демонстрировал… Жемчужиной этой коллекции была, разумеется, Одигитрия [56]Софийская…
– Звучит грандиозно, - Гурьев улыбнулся. - Если ты будешь так добра объяснить мне, что это на самом деле значит.
– Эта икона сохранялась в Софийском Соборе Киева. Была написана для главного иконостаса Софийского Собора в Константинополе, потом исчезла и была вновь чудесным образом обретена, кажется, в пятнадцатом веке. Уже в России. В Киеве. Её похитили накануне войны…
– Ах, та самая, - Гурьев кивнул. - Я слышал эту легенду.
– Не знаю, легенда ли это, Джейк, - вздохнула, покачав головой, Рэйчел. - Теперь, после всего, что случилось… Она ведь почитается как чудотворная.
– Это я тоже слышал. Я далёк от мысли смеяться над этим, Рэйчел. Конечно, она чудотворная, потому что люди в это верят. Ничего удивительного.
А ведь это интересно, подумал Гурьев. Сначала - Казанская, уничтоженная каким-то несчастным идиотом. Японская война и смута пятого года. Потом - Софийская, Отечественная война и смута семнадцатого. Нет, нет, это не может быть так просто. Это гораздо сложнее, но… Как же это связано? И с чем? А главное, с кем?
– Как она попала к нему?
– Лайонел привёз её из Турции. Как она попала туда - мне, безусловно, неведомо. Она была записана какой-то мутью, Лайонел потратил немало средств на реставрацию. И был совершенно очарован ею. И я тоже. Изумительное письмо, краскам больше тысячи лет, а выглядят - как живые… Немыслимо. К нему просто паломничество русских было… - Рэйчел улыбнулась. - Мне кажется, он и ко мне относился, как к экземпляру в своём собрании.
– Как это? - удивился Гурьев.
– Он очень интересовался Православием. И христианством вообще. Всеми этими глупостями, о тамплиерах, катарах, альбигойцах… И воспринимал это всё как-то уж слишком серьёзно. И странно. Он не был, как я теперь понимаю, по-настоящему верующим. Коллекционером - да, но верующим… Но было что-то ещё. Я не очень понимаю, что, собственно… Здесь, в Британии, православных, кроме русских и греков, ну, ещё, вероятно, сербов, буквально единицы, а в свете - вообще, наверное, мы одни.
За это тебя и убили, дорогой сэр Лайонел, подумал Гурьев. Ты был слишком любопытен - но не обладал силой и знанием. Жаль, дружище. Право же, мне искренне жаль. И это опять связано странным образом с иконами. Почему бы не уничтожить её? Что за всем этим стоит, прах меня побери?
– Мама тоже относилась к вере с огромным трепетом. Папа… Ему было всё равно. Он легко согласился перейти в Православие, ему это было… неважно. Он считал это милым маминым капризом. У мамы в спальне висел целый иконостас. По-моему, Лайонел был страшно разочарован тем, что я не испытываю ни малейшего интереса ко всему этому.
– Почему?
– Потому что мамы и папы больше нет, - лицо Рэйчел затвердело. - Пусть слабые утешают себя сказками. Я не такая. Я делала и делаю это ради маминой памяти. И я должна поддерживать отца Даниила. Конечно, я его ужасно люблю. Ну, ты ведь сам всё видишь. Все русские, которые здесь… У них ведь ничего нет. Русский дом… Ты знаешь, на всё это требуются совершенно немыслимые деньги, - на стипендии, на помощь инвалидам, на школы. Почти всё, чем располагал Саблин [57], потрачено. Конечно, я совсем немного могу. А Лайонел…
– Ты считаешь, его гибель - исчезновение - связано с этой иконой?
– Мне говорили, будто Лайонел погиб из-за неё. Дескать, он должен был передать её церкви. Что-то в этом роде. И я не уверена теперь, что это такая уж полная чушь. Просто я не понимаю, для чего она им нужна. Ведь продать её невозможно.
–Почему?
– Есть бесценные вещи, Джейк. Полотна мастеров, например, которые просто никто не купит. Это невозможно, понимаешь? Нельзя повесить такую икону в гостиной и любоваться на неё за обедом для стимуляции пищеварения.
– Ты знаешь наверняка, что они не продали её?
– Да.
– Может быть, они её уничтожили?
– Джейк?! - изумлению Рэйчел не было предела. - Боже, да ведь это невообразимое варварство! Зачем?!?
– "Бристольский кредит" как-то связан с большевиками. А большевиков часто посещают весьма экстравагантные идеи.
– Я… ничего не знаю об этом.
– Всё это довольно странно, тебе не кажется?
– Всё это глупо, Джейк. Очень, очень глупо. Если бы Лайонел не уехал…
Возможно, он не случайно уехал, подумал Гурьев. Или его "уехали" - ещё менее случайно. Пока я ничего не стану говорить тебе об этом, моя девочка. Потом. Когда-нибудь. Кажется, очень скоро.
– Все мужчины всегда от меня уезжают, - Рэйчел тихонько засмеялась.
Наверное, это шутка такая английская, подумал Гурьев. Очень смешно. Обхохочешься.
– Перестань, Рэйчел.
– Я не хочу, чтобы ты уезжал.
– Я тоже не хочу этого, Рэйчел. Не надо сейчас, прошу тебя.
– Хорошо. Как скажешь. Пожалуйста, поцелуй меня ещё…
Так она и не сказала мне, с горечью подумал Гурьев. Не хочет вовлекать меня. Боится, что я испугаюсь. А вот этого просто не может быть, моя девочка.
– Это не по правилам, Джейк, - прошептала Рэйчел, всё ещё переводя дыхание. - Я тоже хочу услышать историю.
– Легко, дорогая, - Гурьев улыбнулся.
Дослушав, Рэйчел в изумлении прижала ладони к щекам:
– Я думала, что все романтические сюжеты мне уже известны! Ах, Джейк, да ты просто гремучая смесь!
– Не больше, чем ты, Рэйчел.
Она замерла. Спросила дрогнувшим голосом:
– Джейк… О чём это ты?
– Я всё знаю, Рэйчел.
Она молчала долго, - кажется, целую вечность. Наконец, выдохнула:
– Это… Легенда.
– Боюсь, что всё не так просто.
– Брукс. Проклятая сволочь.
Правая бровь Гурьева приподнялась:
– Что я слышу? Леди Рэйчел?!
– Как он посмел, - Рэйчел сжала руки в замок так, что побелели пальцы, почти ударила себя ими по подбородку. - Как он посмел, проклятый фанатик, негодяй! Как он посмел опять впутать меня в это?! Я не хочу ничего слышать об этом, Джейк… Никогда… Это…
– Ты не можешь, Рэйчел, - Гурьев провёл указательным пальцем по её щеке. - Ты не можешь, ведь тебе известно не хуже, чем Бруксу: это - правда. А я полагаю, ещё и гораздо лучше.
– Не смей ничего рассказывать Тэдди. Если ты ему скажешь, я…
– Рано или поздно ему предстоит узнать об этом, Рэйчел. И чем раньше, тем лучше.
– Зачем, Боже мой, зачем?! Это рок, проклятие… Это… Мы все должны погибнуть, Джейк. Тогда это закончится!
– Это не закончится, Рэйчел. Я не позволю.
– Почему?!
– Потому что я люблю тебя.
– Джейк…
– Нужно просто перевернуть монету, Рэйчел. Поставить её ребром. Превратить слабость в силу.
– О, Господи… Как?!
– Я научу тебя, моя девочка, - тихо проговорил Гурьев, едва касаясь - чуть было не вздрогнувшей предательски - рукой её волшебных волос. - Судя по всему, именно для этого я здесь и очутился. Пускай не теперь, но мы вернёмся к этому разговору. Дай мне слово.
– Хорошо. Боже мой, Джейк… Делай, как знаешь!
* * *
Чего Рэйчел никак не могла понять - это того, чем же Гурьев занят на самом деле. Всё то время, что проводит вдали от неё. Изредка появлялся Осоргин, и они уединялись в том крыле дома, которое приготовили для Гурьева. А Джарвис… Вот уж от кого она никогда не ожидала, так это от Джарвиса. Старик просто трясся над Джейком. Сэр Джейкоб, улыбалась Рэйчел. Сэр Джейкоб. Немыслимо. Прислуга ходит по одной половице. Раньше ей казалось, что Джарвис вот-вот утратит контроль. Всё-таки возраст, да и все события последних лет не добавили ему ни здоровья, ни присутствия духа. Но теперь… Как ему удалось перетянуть на свою сторону Джарвиса? Бедняжка Джарвис, вздохнула она. Не иначе, как мечтает увидеть Джейка когда-нибудь на диване с сигарой и газетой, в тёплых войлочных тапочках, в окружении детей и собак. Наших детей. Бедный, бедный Джарвис. Я ведь тоже мечтаю об этом. Только боюсь, нашим мечтам не суждено сбыться, мой дорогой, мой старый добрый Джарвис!
Мероув Парк. Июнь 1934 г.
Ещё месяц назад он жил на чердаке, подумал Иосида. А сегодня он владеет замком, который сделал бы честь любому из родственников божественного Тэнно. Кто же он такой, о боги, о Будда и все ками?! Неужели?!.
Гурьеву доложили о приезде Иосиды. Он встретил дипломата, сидя на полу, одетым в простое тёмно-коричневое кимоно, в "японском флигеле", как называли слуги эти помещения. Их обустройство закончилось буквально позавчера. Иосида, едва только двери затворились, опустился на корточки и пополз к Гурьеву, замерев в трёх шагах от его подушек.
– Прошу вас простить меня, Гуро-сама, - Иосида говорил, не поднимая головы. - Я был непозволительно, чудовищно дерзок с вами. Я был так глуп, что не сумел сразу понять, кого удостоился видеть своими глазами. Я со всем возможным и подобающим смирением прошу вас, Гуро-сама, разрешить мне сначала выполнить волю моего божественного Тэнно. После этого, как только вы позволите, я немедленно смою кровью позор моего невежества, совершив сэппуку. Я с благоговением ожидаю вашего решения, Гуро-сама.
– Извинения приняты, Сигэру-сама, - Гурьев поклонился, давая понять, что хорошо понял сказанное, и улыбнулся. - Вы не могли ничего знать, поскольку именно таков был мой замысел. Вы следовали ему в точности, и именно поэтому всё получилось, как следует. О сэппуку не может быть и речи. Я уже терял людей. Я потерял генерала Сумихару. Пожалуйста, хватит. Мне требуются ваши воля, знания и помощь. И жизнь. Как и Тэнно, - он намеренно не употребил в дополнение слово "божественный". - Вы уже оказали мне целый ряд совершенно неоценимых услуг, дорогой Сигэру-сама. Пожалуйста, сядьте и выпейте вместе со мной немного сакэ. Это лучшее сакэ, которое удалось достать в Англии. Я очень надеюсь, вам оно придётся по вкусу.
– Я не смею, Гуро-сама. Это слишком большая честь, которой я, вне всякого сомнения, недостоин. Ваше милосердие поистине безгранично, Гуро-сама. Нет-нет, ещё раз простите, я не могу.
– Я настаиваю, пожалуйста, Сигэру-сама. Пожалуйста, подойдите ближе, я горжусь тем, что вы - мой гость.
– Только если вы настаиваете.
– Да, я настаиваю, пожалуйста, будьте так любезны, Сигэру-сама.
– Я смиренно подчиняюсь, со всем смирением, Гуро-сама. Благодарю вас.
Иосида выпрямился, ещё раз поклонился и занял место на подушках напротив Гурьева. Приняв из его рук чашку с подогретым сакэ, он сделал несколько крошечных глотков и поставил сосуд на поднос.
– Это сакэ превосходно, Гуро-сама. Позволено ли мне будет узнать, как чувствует себя графиня? Моя жена рассказала мне об этой ужасной трагедии.
– Ей уже лучше, благодарю вас, Сигэру-сама. Значительно лучше. Она непременно поправится. Только прошу вас пока не делиться ни с кем этими сведениями. Они предназначены исключительно для ваших ушей.
Иосида опустил веки, справедливо опасаясь, что движение глаз способно легко разоблачить его недоумение и даже испуг. Его источники подробно разъяснили ему характер травмы. Поправится? Но ведь он не лжёт, в этом нет никакого смысла, подумал Иосида. Поправится?! О, боги… Он снова взял чашку с напитком:
– Я несказанно рад это слышать. Тот день, когда я смогу засвидетельствовать моё восхищение и почтение графине, будет для меня по-настоящему счастливым.
– О, не сомневайтесь, Сигэру-сама. Этого совсем недолго осталось ждать.
Конечно, он понял, что я усомнился, подумал Иосида. Нет, это не сомнение, это просто минутная слабость. Так трудно поверить в чудо, даже если жаждешь его всем сердцем! Дипломат оглядел помещение и отхлебнул чуть-чуть сакэ:
– Очень красивый замок. Да, здесь очень красиво, совсем иначе, чем дома, но тоже очень, очень красиво. Я восхищаюсь вашим вкусом, Гуро-сама.
Старый, но выстроенный с далёким прицелом огромный дом действительно изменился. Если раньше, до того, как Гурьев не на шутку взялся за него, он представлял собой центральный корпус с двумя соединёнными галереями флигелями, то теперь, оставаясь физическим и смысловым контрапунктом возникшего комплекса, перестал быть самым крупным строением в поместье. Огромное П-образное здание, соединённое глухими галереями с флигелями и главным корпусом, почти полностью, несмотря на размеры, как будто бы пряталось за спиной у этого дома, - там, где прежде простирался совершенно запущенный "внутренний" сад. Пространство, ограниченное галереями флигелей и новостройкой, разделилось на две равные части, внутри которых размещались многочисленные бытовые службы и помещения для прислуги. В подвалах вольготно расположились котельная и электрическая установка. Гурьев не без оснований гордился своими нововведениями - практически все они были задуманы и распланированы им самим. В новом здании, полностью деревянном, собранном из готовых панелей в "японском" стиле и потому выросшем в рекордно короткие сроки, разместились два больших зала - тренировочный и столовая, классы для будущих кадетов и их жилые помещения. Места должно было хватить всем.
– Благодарю вас, Сигэру-сама. Очень любезно с вашей стороны похвалить моё новое жилище. Оно удобно расположено и даст кров моим людям, здесь они смогут без помех совершенствовать своё воинское мастерство. Быть всегда готовым - это очень важно, вы так не думаете?
– Вы абсолютно правы, Гуро-сама. Абсолютно. Я позволил себе предположить, что вы захотите иметь верных, по-настоящему верных телохранителей, Гуро-сама. Тех, кто будет в полной мере осознавать, кого охраняют.
– О, это так благородно с вашей стороны! - поклонился Гурьев. - Я восхищаюсь, вами, Сигэру-сама, - вы совершенно верно угадали моё желание. Если я когда-нибудь смогу надеяться назвать вас своим другом, это будет для меня величайшей радостью.
– Вы уже можете это сделать, Гуро-сама. К моему сожалению, навряд ли я достоин такой чести - называться вашим другом. Скорее, я ваш верный и преданный слуга. В этом вы можете не сомневаться.
– Конечно же, вы мой друг, Сигэру-сама. Только настоящий друг мог так великолепно угадать мои мысли и чаяния. Друг - это самый лучший слуга. Я бесконечно признателен вам.
– О, я так счастлив служить вам, Гуро-сама. Как слуга и как друг, если вы позволите. Я привёз с собой отряд в двадцать четыре человека, Гуро-сама. Это - лучшие люди, которых я сумел найти за такой короткий срок. Надеюсь, вы останетесь ими довольны. Если вам понадобятся ещё люди, только дайте мне знать.
– Немного позже, мой дорогой друг. Мои люди имеют большой опыт сражений, но это другой опыт, которого недостаточно. Мне потребуются офицеры, владеющие искусствами кэндо в той мере, чтобы преподавать его основы людям с богатым военным опытом, умеющим убивать и умирать, но не имеющим никакого представления о кэндо. Они должны знать русский язык в достаточной степени, чтобы добиться взаимопонимания от своих будущих учеников. Конечно же, они будут достойно вознаграждены деньгами, об этом никому не нужно беспокоиться. И Сын Неба, безусловно, со своей стороны, вознаградит их, если будет ими доволен. Я более конкретно проинструктирую их, когда они будут здесь. Я вижу по вашему взгляду, что вы озадачены, Сигэру-сама. Это трудно выполнить?
Гурьеву доложили о приезде Иосиды. Он встретил дипломата, сидя на полу, одетым в простое тёмно-коричневое кимоно, в "японском флигеле", как называли слуги эти помещения. Их обустройство закончилось буквально позавчера. Иосида, едва только двери затворились, опустился на корточки и пополз к Гурьеву, замерев в трёх шагах от его подушек.
– Прошу вас простить меня, Гуро-сама, - Иосида говорил, не поднимая головы. - Я был непозволительно, чудовищно дерзок с вами. Я был так глуп, что не сумел сразу понять, кого удостоился видеть своими глазами. Я со всем возможным и подобающим смирением прошу вас, Гуро-сама, разрешить мне сначала выполнить волю моего божественного Тэнно. После этого, как только вы позволите, я немедленно смою кровью позор моего невежества, совершив сэппуку. Я с благоговением ожидаю вашего решения, Гуро-сама.
– Извинения приняты, Сигэру-сама, - Гурьев поклонился, давая понять, что хорошо понял сказанное, и улыбнулся. - Вы не могли ничего знать, поскольку именно таков был мой замысел. Вы следовали ему в точности, и именно поэтому всё получилось, как следует. О сэппуку не может быть и речи. Я уже терял людей. Я потерял генерала Сумихару. Пожалуйста, хватит. Мне требуются ваши воля, знания и помощь. И жизнь. Как и Тэнно, - он намеренно не употребил в дополнение слово "божественный". - Вы уже оказали мне целый ряд совершенно неоценимых услуг, дорогой Сигэру-сама. Пожалуйста, сядьте и выпейте вместе со мной немного сакэ. Это лучшее сакэ, которое удалось достать в Англии. Я очень надеюсь, вам оно придётся по вкусу.
– Я не смею, Гуро-сама. Это слишком большая честь, которой я, вне всякого сомнения, недостоин. Ваше милосердие поистине безгранично, Гуро-сама. Нет-нет, ещё раз простите, я не могу.
– Я настаиваю, пожалуйста, Сигэру-сама. Пожалуйста, подойдите ближе, я горжусь тем, что вы - мой гость.
– Только если вы настаиваете.
– Да, я настаиваю, пожалуйста, будьте так любезны, Сигэру-сама.
– Я смиренно подчиняюсь, со всем смирением, Гуро-сама. Благодарю вас.
Иосида выпрямился, ещё раз поклонился и занял место на подушках напротив Гурьева. Приняв из его рук чашку с подогретым сакэ, он сделал несколько крошечных глотков и поставил сосуд на поднос.
– Это сакэ превосходно, Гуро-сама. Позволено ли мне будет узнать, как чувствует себя графиня? Моя жена рассказала мне об этой ужасной трагедии.
– Ей уже лучше, благодарю вас, Сигэру-сама. Значительно лучше. Она непременно поправится. Только прошу вас пока не делиться ни с кем этими сведениями. Они предназначены исключительно для ваших ушей.
Иосида опустил веки, справедливо опасаясь, что движение глаз способно легко разоблачить его недоумение и даже испуг. Его источники подробно разъяснили ему характер травмы. Поправится? Но ведь он не лжёт, в этом нет никакого смысла, подумал Иосида. Поправится?! О, боги… Он снова взял чашку с напитком:
– Я несказанно рад это слышать. Тот день, когда я смогу засвидетельствовать моё восхищение и почтение графине, будет для меня по-настоящему счастливым.
– О, не сомневайтесь, Сигэру-сама. Этого совсем недолго осталось ждать.
Конечно, он понял, что я усомнился, подумал Иосида. Нет, это не сомнение, это просто минутная слабость. Так трудно поверить в чудо, даже если жаждешь его всем сердцем! Дипломат оглядел помещение и отхлебнул чуть-чуть сакэ:
– Очень красивый замок. Да, здесь очень красиво, совсем иначе, чем дома, но тоже очень, очень красиво. Я восхищаюсь вашим вкусом, Гуро-сама.
Старый, но выстроенный с далёким прицелом огромный дом действительно изменился. Если раньше, до того, как Гурьев не на шутку взялся за него, он представлял собой центральный корпус с двумя соединёнными галереями флигелями, то теперь, оставаясь физическим и смысловым контрапунктом возникшего комплекса, перестал быть самым крупным строением в поместье. Огромное П-образное здание, соединённое глухими галереями с флигелями и главным корпусом, почти полностью, несмотря на размеры, как будто бы пряталось за спиной у этого дома, - там, где прежде простирался совершенно запущенный "внутренний" сад. Пространство, ограниченное галереями флигелей и новостройкой, разделилось на две равные части, внутри которых размещались многочисленные бытовые службы и помещения для прислуги. В подвалах вольготно расположились котельная и электрическая установка. Гурьев не без оснований гордился своими нововведениями - практически все они были задуманы и распланированы им самим. В новом здании, полностью деревянном, собранном из готовых панелей в "японском" стиле и потому выросшем в рекордно короткие сроки, разместились два больших зала - тренировочный и столовая, классы для будущих кадетов и их жилые помещения. Места должно было хватить всем.
– Благодарю вас, Сигэру-сама. Очень любезно с вашей стороны похвалить моё новое жилище. Оно удобно расположено и даст кров моим людям, здесь они смогут без помех совершенствовать своё воинское мастерство. Быть всегда готовым - это очень важно, вы так не думаете?
– Вы абсолютно правы, Гуро-сама. Абсолютно. Я позволил себе предположить, что вы захотите иметь верных, по-настоящему верных телохранителей, Гуро-сама. Тех, кто будет в полной мере осознавать, кого охраняют.
– О, это так благородно с вашей стороны! - поклонился Гурьев. - Я восхищаюсь, вами, Сигэру-сама, - вы совершенно верно угадали моё желание. Если я когда-нибудь смогу надеяться назвать вас своим другом, это будет для меня величайшей радостью.
– Вы уже можете это сделать, Гуро-сама. К моему сожалению, навряд ли я достоин такой чести - называться вашим другом. Скорее, я ваш верный и преданный слуга. В этом вы можете не сомневаться.
– Конечно же, вы мой друг, Сигэру-сама. Только настоящий друг мог так великолепно угадать мои мысли и чаяния. Друг - это самый лучший слуга. Я бесконечно признателен вам.
– О, я так счастлив служить вам, Гуро-сама. Как слуга и как друг, если вы позволите. Я привёз с собой отряд в двадцать четыре человека, Гуро-сама. Это - лучшие люди, которых я сумел найти за такой короткий срок. Надеюсь, вы останетесь ими довольны. Если вам понадобятся ещё люди, только дайте мне знать.
– Немного позже, мой дорогой друг. Мои люди имеют большой опыт сражений, но это другой опыт, которого недостаточно. Мне потребуются офицеры, владеющие искусствами кэндо в той мере, чтобы преподавать его основы людям с богатым военным опытом, умеющим убивать и умирать, но не имеющим никакого представления о кэндо. Они должны знать русский язык в достаточной степени, чтобы добиться взаимопонимания от своих будущих учеников. Конечно же, они будут достойно вознаграждены деньгами, об этом никому не нужно беспокоиться. И Сын Неба, безусловно, со своей стороны, вознаградит их, если будет ими доволен. Я более конкретно проинструктирую их, когда они будут здесь. Я вижу по вашему взгляду, что вы озадачены, Сигэру-сама. Это трудно выполнить?