Страница:
– У меня лёгкая рука.
– У меня тоже.
– Откуда вы знаете?
– Знаю, - сердито сдвинула брови Рэйчел. - Знаю. А вы, мужчины, слишком… безжалостны. Вы делаете работу. Вот именно. А женщины… Они… - Рэйчел решительно шагнула вперёд. - Ну-ка, подайте мне лучше вату! Эфира, конечно же, нет?
– Эфир есть, но он его не переносит. Есть виски, и довольно неплохой.
– Значит, только дезинфекция. Что ж…
– Погодите, Рэйчел. Всё не так просто.
– Он ведь меня не боится?
– Он боится причинить вам боль.
– Скажите ему, что я… ваш друг. Значит, и его друг тоже.
– Скажите ему сами.
– Как?!
– Я вас научу, - Гурьев подошёл и встал у Рэйчел за спиной. Она непонимающе обернулась, но Гурьев, осторожно взяв ладонями её голову, повернул от себя, сказал по-русски: - Нет. Не так. Смотрите на беркута. А теперь закройте глаза. И слушайте.
Рэйчел, покорно смежив веки, молча внимала голосу Гурьева, звучавшему тихо, размеренно и непривычно. Вслушиваясь в этот голос, погружаясь в его глубину, она в какой-то момент ощутила - всем телом - странную, но ничуть не пугающую её, вибрацию. И почти сразу перед её внутренним взором соткался из прозрачных сияющих нитей образ юноши, почти мальчика, сидящего на корточках, нахохлившегося, укрытого невесомым, тоже светящимся, не то плащом, не то…
Гурьев умолк. Беркут, не мигая, смотрел на Рэйчел своими немыслимыми золотыми глазами. И Рэйчел, повинуясь неведомому ей до этой минуты чувству, протянула к птаху тонкую руку. И голос её зазвенел так, что Гурьев сжал кулаки:
– Солнечный Воин. Прими мою помощь…
У меня получилось, в ужасе подумал Гурьев. Как она узнала?!? Получилось. У нас получилось, Рэйчел. Видишь, как у нас с тобой всё получается? Не может быть! Нет, нет. Не сейчас. Потом.
У Рэйчел и в самом деле оказалась лёгкая рука. Беркут иногда едва слышно шипел и часто моргал, но ни разу не выдернул крыла. Наконец, всё закончилось. Гурьев перевёл дух и собрал инструмент в кювету для кипячения, а Рэйчел отправилась "смываться". И в этот миг Рранкар, сложивший крылья и усевшийся так, что длинных лап с устрашающими серпами когтей не стало видно, издал горлом длинный клокочущий звук. Гурьев едва удержался, чтобы не расхохотаться и не грохнуть посудину.
– Что он сказал? - живо откликнулась Рэйчел. Как она услышала, вода же шумит, подумал Гурьев.
– Сказал… - Гурьев напустил на физиономию подобающую моменту серьёзность. - Он сказал мне… нет. Не так. Сказал, что если бы вы были… его крови, он доверил бы вам своё потомство. Не знаю, что вы подумали, леди Рэйчел. Заслужить такое… такие слова… от беркута - это доблесть. Не сомневайтесь.
– О, Боже, - Рэйчел вернулась в студию и без сил опустилась на кушетку. - А меня… меня он тоже… способен понять?
– Не больше, чем остальных людей. По интонации, по тембру голоса, по жестам. Для беркута у него просто невероятный опыт общения с человеком. Но так общаться, как со мной, с другими людьми он не в состоянии. Увы. Зато он способен на другое. Люди, которых он воспринимает, как моих друзей, как часть моего собственного мира, становятся такими и для него. И если им одиноко, он, в общем-то, способен это почувствовать. И если не спит или не охотится, может прилететь. За десятки миль. Просто так - и приласкаться, как котёнок. Это очень трогательно выглядит, несмотря на его довольно устрашающий вид, когти и клюв. А если кто-то причиняет им… моим друзьям зло - то, что Рранкар воспринимает, как зло, а именно - боль или сильную обиду, то лучше, чтобы обидчики не попадались Рранкару. Он способен - не знаю, просто ума не приложу, как - отслеживать эти эмоциональные связи. И он может…
– Напасть?! - прошептала Рэйчел.
– Я научил его не делать этого по-настоящему, как позволяет то оружие, которое позаботилась вручить ему Природа. Поверьте, это оружие, особенно для того, кто не готов к встрече с ним - настоящий кошмар. И, как правило, смертельный. Но вот пугать врагов моих друзей - от этого я так и не смог его отучить. Понимаете, он ведь мыслит не словами, как люди - образами, иногда - довольно сложными. И он - личность, я не могу ему приказать, повелеть. Могу лишь просить.
– Но он никогда не отказывает вам.
– Нет, - лукавить Гурьев не стал. - А ещё - я могу через него общаться с теми, кого Рранкар числит моими друзьями. Люди слышат меня через него, как "голос в голове". Я это проверял, но вот механизм этого процесса остаётся для меня совершеннейшей загадкой. Хотите попробовать?
– Нет, нет, только не теперь. Какое счастье, что всего этого не видит и не слышит Тэдди… Джейк, поклянитесь мне, что ничего не станете ему рассказывать!
– Он рассудительный мальчик. Даже если не я, а вы ему расскажете, он не поверит.
– Поверит, Джейк, - вздохнула Рэйчел. - Я знаю. Ещё как поверит… Что это было? Гипноз? Ну, хоть как-то же вы это объясняете, хотя бы самому себе?!?
– Нет, - Гурьев едва заметно улыбнулся. - Я называю это резонансом. Хотя научного объяснения, как вы догадываетесь, не существует.
– Ни минуты в этом не сомневалась.
Он мог бы заставить меня сделать всё, что ему требуется, без всякого страха подумала Рэйчел. Мог бы - но не стал. И никогда не станет. Потому что… О, Боже. Я просто схожу с ума…
Снова прозвенел дверной колокольчик.
– А это кто?
– Осоргин. Сейчас будет второе действие. Держитесь.
Кавторанг вошёл в студию, поздоровался с Рэйчел, почти безупречно притворившись, что ничуть не удивлён её присутствием. И увидел орла. Инстинктивно попятившись, кавторанг перекрестился и вытаращился на Гурьева. Потом перевёл потерянный взгляд на Рэйчел. Она первая сжалилась над моряком, сказала по-русски:
– Не волнуйтесь, Вадим Викентьевич. Это наш домашний попугайчик.
Гурьев едва не подпрыгнул от того, как легко и непринуждённо вырвалось у Рэйчел это - "наш". Конечно, наш, дорогая. Всё будет именно так, как ты говоришь.
Упреждая реакцию Осоргина на это смелое заявление, он протянул моряку банкноту:
– Вадим Викентьевич, голубчик. Тут недалеко мясная лавка. Четыре фунта баранины, пожалуйста.
Рранкар, поняв, что сейчас принесут еду, оживился и поднял голову. Осоргин, постояв секунду, будто раздумывая и, кивнув, очень быстро вышел. Можно было даже принять это за бегство.
Когда за Осоргиным тихо затворилась дверь, Рэйчел вдруг звонко рассмеялась. И Гурьев, и Рранкар, как по команде, повернулись к ней.
– Рассказывайте, - скомандовала Рэйчел. - Ну же?!
Хоккайдо. Апрель 1930 г.
Хоккайдо. Май 1930 г.
Хоккайдо. Май 1931 г.
Хоккайдо. Август 1931 г.
Хоккайдо. Август 1931 г.
Хоккайдо. Июль 1933 г.
– У меня тоже.
– Откуда вы знаете?
– Знаю, - сердито сдвинула брови Рэйчел. - Знаю. А вы, мужчины, слишком… безжалостны. Вы делаете работу. Вот именно. А женщины… Они… - Рэйчел решительно шагнула вперёд. - Ну-ка, подайте мне лучше вату! Эфира, конечно же, нет?
– Эфир есть, но он его не переносит. Есть виски, и довольно неплохой.
– Значит, только дезинфекция. Что ж…
– Погодите, Рэйчел. Всё не так просто.
– Он ведь меня не боится?
– Он боится причинить вам боль.
– Скажите ему, что я… ваш друг. Значит, и его друг тоже.
– Скажите ему сами.
– Как?!
– Я вас научу, - Гурьев подошёл и встал у Рэйчел за спиной. Она непонимающе обернулась, но Гурьев, осторожно взяв ладонями её голову, повернул от себя, сказал по-русски: - Нет. Не так. Смотрите на беркута. А теперь закройте глаза. И слушайте.
Рэйчел, покорно смежив веки, молча внимала голосу Гурьева, звучавшему тихо, размеренно и непривычно. Вслушиваясь в этот голос, погружаясь в его глубину, она в какой-то момент ощутила - всем телом - странную, но ничуть не пугающую её, вибрацию. И почти сразу перед её внутренним взором соткался из прозрачных сияющих нитей образ юноши, почти мальчика, сидящего на корточках, нахохлившегося, укрытого невесомым, тоже светящимся, не то плащом, не то…
Гурьев умолк. Беркут, не мигая, смотрел на Рэйчел своими немыслимыми золотыми глазами. И Рэйчел, повинуясь неведомому ей до этой минуты чувству, протянула к птаху тонкую руку. И голос её зазвенел так, что Гурьев сжал кулаки:
– Солнечный Воин. Прими мою помощь…
У меня получилось, в ужасе подумал Гурьев. Как она узнала?!? Получилось. У нас получилось, Рэйчел. Видишь, как у нас с тобой всё получается? Не может быть! Нет, нет. Не сейчас. Потом.
У Рэйчел и в самом деле оказалась лёгкая рука. Беркут иногда едва слышно шипел и часто моргал, но ни разу не выдернул крыла. Наконец, всё закончилось. Гурьев перевёл дух и собрал инструмент в кювету для кипячения, а Рэйчел отправилась "смываться". И в этот миг Рранкар, сложивший крылья и усевшийся так, что длинных лап с устрашающими серпами когтей не стало видно, издал горлом длинный клокочущий звук. Гурьев едва удержался, чтобы не расхохотаться и не грохнуть посудину.
– Что он сказал? - живо откликнулась Рэйчел. Как она услышала, вода же шумит, подумал Гурьев.
– Сказал… - Гурьев напустил на физиономию подобающую моменту серьёзность. - Он сказал мне… нет. Не так. Сказал, что если бы вы были… его крови, он доверил бы вам своё потомство. Не знаю, что вы подумали, леди Рэйчел. Заслужить такое… такие слова… от беркута - это доблесть. Не сомневайтесь.
– О, Боже, - Рэйчел вернулась в студию и без сил опустилась на кушетку. - А меня… меня он тоже… способен понять?
– Не больше, чем остальных людей. По интонации, по тембру голоса, по жестам. Для беркута у него просто невероятный опыт общения с человеком. Но так общаться, как со мной, с другими людьми он не в состоянии. Увы. Зато он способен на другое. Люди, которых он воспринимает, как моих друзей, как часть моего собственного мира, становятся такими и для него. И если им одиноко, он, в общем-то, способен это почувствовать. И если не спит или не охотится, может прилететь. За десятки миль. Просто так - и приласкаться, как котёнок. Это очень трогательно выглядит, несмотря на его довольно устрашающий вид, когти и клюв. А если кто-то причиняет им… моим друзьям зло - то, что Рранкар воспринимает, как зло, а именно - боль или сильную обиду, то лучше, чтобы обидчики не попадались Рранкару. Он способен - не знаю, просто ума не приложу, как - отслеживать эти эмоциональные связи. И он может…
– Напасть?! - прошептала Рэйчел.
– Я научил его не делать этого по-настоящему, как позволяет то оружие, которое позаботилась вручить ему Природа. Поверьте, это оружие, особенно для того, кто не готов к встрече с ним - настоящий кошмар. И, как правило, смертельный. Но вот пугать врагов моих друзей - от этого я так и не смог его отучить. Понимаете, он ведь мыслит не словами, как люди - образами, иногда - довольно сложными. И он - личность, я не могу ему приказать, повелеть. Могу лишь просить.
– Но он никогда не отказывает вам.
– Нет, - лукавить Гурьев не стал. - А ещё - я могу через него общаться с теми, кого Рранкар числит моими друзьями. Люди слышат меня через него, как "голос в голове". Я это проверял, но вот механизм этого процесса остаётся для меня совершеннейшей загадкой. Хотите попробовать?
– Нет, нет, только не теперь. Какое счастье, что всего этого не видит и не слышит Тэдди… Джейк, поклянитесь мне, что ничего не станете ему рассказывать!
– Он рассудительный мальчик. Даже если не я, а вы ему расскажете, он не поверит.
– Поверит, Джейк, - вздохнула Рэйчел. - Я знаю. Ещё как поверит… Что это было? Гипноз? Ну, хоть как-то же вы это объясняете, хотя бы самому себе?!?
– Нет, - Гурьев едва заметно улыбнулся. - Я называю это резонансом. Хотя научного объяснения, как вы догадываетесь, не существует.
– Ни минуты в этом не сомневалась.
Он мог бы заставить меня сделать всё, что ему требуется, без всякого страха подумала Рэйчел. Мог бы - но не стал. И никогда не станет. Потому что… О, Боже. Я просто схожу с ума…
Снова прозвенел дверной колокольчик.
– А это кто?
– Осоргин. Сейчас будет второе действие. Держитесь.
Кавторанг вошёл в студию, поздоровался с Рэйчел, почти безупречно притворившись, что ничуть не удивлён её присутствием. И увидел орла. Инстинктивно попятившись, кавторанг перекрестился и вытаращился на Гурьева. Потом перевёл потерянный взгляд на Рэйчел. Она первая сжалилась над моряком, сказала по-русски:
– Не волнуйтесь, Вадим Викентьевич. Это наш домашний попугайчик.
Гурьев едва не подпрыгнул от того, как легко и непринуждённо вырвалось у Рэйчел это - "наш". Конечно, наш, дорогая. Всё будет именно так, как ты говоришь.
Упреждая реакцию Осоргина на это смелое заявление, он протянул моряку банкноту:
– Вадим Викентьевич, голубчик. Тут недалеко мясная лавка. Четыре фунта баранины, пожалуйста.
Рранкар, поняв, что сейчас принесут еду, оживился и поднял голову. Осоргин, постояв секунду, будто раздумывая и, кивнув, очень быстро вышел. Можно было даже принять это за бегство.
Когда за Осоргиным тихо затворилась дверь, Рэйчел вдруг звонко рассмеялась. И Гурьев, и Рранкар, как по команде, повернулись к ней.
– Рассказывайте, - скомандовала Рэйчел. - Ну же?!
Хоккайдо. Апрель 1930 г.
Когда он подошёл к воротам дзёкаку
[33], носившего название "Начало Пути", была опять весна. Он постучался, и, посмотрев на него, слуга - или не слуга? - кивнул Гурьеву, словно старому знакомому, и впустил его внутрь.
Подойдя к крыльцу, Гурьев остановился. Несколько секунд спустя на ступеньки вышел старик с гладко выбритым лицом и традиционной причёской самурая, облачённый в простое тёмное кимоно. Гурьев поклонился, назвался и протянул хозяину медальон Мишимы. Тот взял его, мельком взглянул, словно бы и не нуждался ни в каких верительных грамотах, и вернул медальон Гурьеву:
– Где ты был так долго? - проворчал Накадзима. - Ясито-сан видел тебя в Маньчжоу ещё прошлой весной.
Это ворчание тоже было проверкой. Сэнсэй не разговаривает с чужаком. Даже если этот чужак какое-то время отирался вокруг его любимого ученика.
– Простите, Хироёси-сама, - Гурьев поклонился, постаравшись сохранить как можно более бесстрастное выражение на лице. - Я не мог прийти раньше. А, главное, я вовсе не был уверен, что это так уж необходимо.
– Ох, уж эти женщины, - Накадзима покачал головой. - Тебе придётся научиться любить, не привязываясь так сильно.
– А такое возможно? - Гурьев усмехнулся.
– Ты очень много двигаешь физиономией, - проговорил Накадзима так, чтобы Гурьев вполне ощутил его явное недовольство. - На ней можно прочесть всё, что ты испытал и что чувствуешь. Как у обезьяны. Ты что, обезьяна? Впрочем, это беда всех белых. У вас мышцы расположены иначе, чем у нас. Никогда вам не научиться владеть собой так, как мы. Но учиться всё равно необходимо. Что с твоими руками?
– Японцы - поразительно задиристые люди, Хироёси-сама.
– Так вот что тебя так задержало, - Накадзима повернул голову куда-то в сторону: - Приготовьте для него фуро [34]. - И снова посмотрел на Гурьева: - Познакомь меня с мечом, что пришёл с тобой.
Гурьев протянул ему свой меч - ножнами вперёд. Накадзима взял оружие, обнажил клинок сначала на четверть, как полагалось по ритуалу, затем, произнеся положенные извинения и поклонившись Гурьеву, полностью достал меч из ножен. Долго, долго рассматривал узор на стали. Гурьев старался, как мог, ничем не выдать своего торжества.
– Великий мастер железа учил тебя, - задумчиво проговорил Накадзима. - Такой мастер мог бы стать богатым, очень богатым в Нихон. Он знал, кто ты?
– Нет. Это понимание находится вне круга его обычных понятий, и потому вряд ли доступно ему в полной мере. Я не хотел умножать его тревог.
– Правильно, - кивнул Накадзима. - Ты не так уж и безнадёжен, судя по всему. Завтра посмотришь на кузницу. Скажешь, если тебе нужны будут какие-то инструменты. Надеюсь, ты ничего не забыл?
– Я никогда ничего не забываю, - Гурьев наклонил голову к левому плечу.
– Мальчишка, - вздохнул Накадзима. - Если бы ты не был варваром, я выгнал бы тебя прочь. Но ты варвар и тебя учил Нисиро. Иди в дом, тебе покажут, где ты будешь жить. Меч останется пока у меня. Я должен ещё расспросить его о многом. С тобой мы поговорим позже. Иди.
Осмотром кузницы Гурьев остался вполне удовлетворён. Горн и наковальни были непривычны, но функциональны. Он прикинул, как снабдить горн горячим дутьём, и немного усовершенствовать меха, - большего ему пока не требовалось. Вот только света маловато. Поколебавшись, он сказал об этом Накадзиме. Сэнсэй кивнул, и через короткое время младшие ученики принесли дюжину фонарей.
– Приготовься. Сделай мне меч. Твой клинок не похож на другие, но он неплох. Для белого мальчишки-варвара он даже слишком хорош. Приступай.
– Вам нужен такой же, Хироёси-сама? - поклонился Гурьев.
– Такой же? - Накадзима поджал губы, но в глазах его промелькнуло веселье. - Ты разве не знаешь, что даже величайший мастер не в состоянии сделать меч, который будет точной копией уже сделанного?
– Это вопрос технологии, Хироёси-сама, - снова поклонился Гурьев. - Мне интересно делать то, что не получается у других.
– Работай правильно, дерзкий мальчишка. Это главное, - и Накадзима вышел из кузницы.
Он возился с заданием Накадзимы больше месяца. И железо было другим, и дерево, и вода… Мальчишки, закончив занятия в додзё [35], облепляли кузницу, пока старшие не разгоняли их. Чтобы самим занять их место. Всем было страшно любопытно, как этот белый дьявол управится с заказом. Здесь вообще никогда не бывали иностранцы, а уж о таких, что знакомы с Бусидо и разговаривают с сацумским акцентом, не слыхивали и вовсе.
Наконец, меч был готов, и полировка закончена. Ножны Гурьев сделал простые, деревянные, покрыв их обыкновенным чёрным лаком. Накадзима взял меч, попробовал баланс, остроту клинка. И кивнул:
– Ладно. Можешь оставаться. Завтра утром приступишь к занятиям.
– Благодарю вас, Хироёси-о-сэнсэй, - Гурьев поклонился в ответ на поклон старого буси и улыбнулся, думая, что Накадзима не знает об этой улыбке.
Только на следующее утро до Гурьева дошло, насколько серьёзно относится к нему Накадзима. Он ждал, что его прогонят по всем кругам, через спарринги со старшими учениками и помощниками, и только потом, месяцев через пять-шесть, Хироёси-о-сэнсэй соизволит допустить его до себя. Что ж, удивление было уделом не одного лишь Гурьева. Накадзима сам вышел к нему. И додзё замер.
Никогда раньше не доводилось Гурьеву видеть такой грации движений уходов от атак. Мисима был ветром, но Гурьев почти догнал его. А сейчас… Накадзима, казалось, плыл по воздуху, и Гурьеву чудилось, что сэнсэй порхает, как бабочка. При каждом броске к нему он, начиная движение назад, уходил под разными углами в стороны по меняющимся траекториям, перепрыгивая с ноги на ногу, перемещая центр тяжести небольшого и потрясающе гибкого тела. Гурьеву так и не удалось коснуться Накадзимы. Да, подумал он. Долгий путь. Очень долгий.
Подойдя к крыльцу, Гурьев остановился. Несколько секунд спустя на ступеньки вышел старик с гладко выбритым лицом и традиционной причёской самурая, облачённый в простое тёмное кимоно. Гурьев поклонился, назвался и протянул хозяину медальон Мишимы. Тот взял его, мельком взглянул, словно бы и не нуждался ни в каких верительных грамотах, и вернул медальон Гурьеву:
– Где ты был так долго? - проворчал Накадзима. - Ясито-сан видел тебя в Маньчжоу ещё прошлой весной.
Это ворчание тоже было проверкой. Сэнсэй не разговаривает с чужаком. Даже если этот чужак какое-то время отирался вокруг его любимого ученика.
– Простите, Хироёси-сама, - Гурьев поклонился, постаравшись сохранить как можно более бесстрастное выражение на лице. - Я не мог прийти раньше. А, главное, я вовсе не был уверен, что это так уж необходимо.
– Ох, уж эти женщины, - Накадзима покачал головой. - Тебе придётся научиться любить, не привязываясь так сильно.
– А такое возможно? - Гурьев усмехнулся.
– Ты очень много двигаешь физиономией, - проговорил Накадзима так, чтобы Гурьев вполне ощутил его явное недовольство. - На ней можно прочесть всё, что ты испытал и что чувствуешь. Как у обезьяны. Ты что, обезьяна? Впрочем, это беда всех белых. У вас мышцы расположены иначе, чем у нас. Никогда вам не научиться владеть собой так, как мы. Но учиться всё равно необходимо. Что с твоими руками?
– Японцы - поразительно задиристые люди, Хироёси-сама.
– Так вот что тебя так задержало, - Накадзима повернул голову куда-то в сторону: - Приготовьте для него фуро [34]. - И снова посмотрел на Гурьева: - Познакомь меня с мечом, что пришёл с тобой.
Гурьев протянул ему свой меч - ножнами вперёд. Накадзима взял оружие, обнажил клинок сначала на четверть, как полагалось по ритуалу, затем, произнеся положенные извинения и поклонившись Гурьеву, полностью достал меч из ножен. Долго, долго рассматривал узор на стали. Гурьев старался, как мог, ничем не выдать своего торжества.
– Великий мастер железа учил тебя, - задумчиво проговорил Накадзима. - Такой мастер мог бы стать богатым, очень богатым в Нихон. Он знал, кто ты?
– Нет. Это понимание находится вне круга его обычных понятий, и потому вряд ли доступно ему в полной мере. Я не хотел умножать его тревог.
– Правильно, - кивнул Накадзима. - Ты не так уж и безнадёжен, судя по всему. Завтра посмотришь на кузницу. Скажешь, если тебе нужны будут какие-то инструменты. Надеюсь, ты ничего не забыл?
– Я никогда ничего не забываю, - Гурьев наклонил голову к левому плечу.
– Мальчишка, - вздохнул Накадзима. - Если бы ты не был варваром, я выгнал бы тебя прочь. Но ты варвар и тебя учил Нисиро. Иди в дом, тебе покажут, где ты будешь жить. Меч останется пока у меня. Я должен ещё расспросить его о многом. С тобой мы поговорим позже. Иди.
Осмотром кузницы Гурьев остался вполне удовлетворён. Горн и наковальни были непривычны, но функциональны. Он прикинул, как снабдить горн горячим дутьём, и немного усовершенствовать меха, - большего ему пока не требовалось. Вот только света маловато. Поколебавшись, он сказал об этом Накадзиме. Сэнсэй кивнул, и через короткое время младшие ученики принесли дюжину фонарей.
– Приготовься. Сделай мне меч. Твой клинок не похож на другие, но он неплох. Для белого мальчишки-варвара он даже слишком хорош. Приступай.
– Вам нужен такой же, Хироёси-сама? - поклонился Гурьев.
– Такой же? - Накадзима поджал губы, но в глазах его промелькнуло веселье. - Ты разве не знаешь, что даже величайший мастер не в состоянии сделать меч, который будет точной копией уже сделанного?
– Это вопрос технологии, Хироёси-сама, - снова поклонился Гурьев. - Мне интересно делать то, что не получается у других.
– Работай правильно, дерзкий мальчишка. Это главное, - и Накадзима вышел из кузницы.
Он возился с заданием Накадзимы больше месяца. И железо было другим, и дерево, и вода… Мальчишки, закончив занятия в додзё [35], облепляли кузницу, пока старшие не разгоняли их. Чтобы самим занять их место. Всем было страшно любопытно, как этот белый дьявол управится с заказом. Здесь вообще никогда не бывали иностранцы, а уж о таких, что знакомы с Бусидо и разговаривают с сацумским акцентом, не слыхивали и вовсе.
Наконец, меч был готов, и полировка закончена. Ножны Гурьев сделал простые, деревянные, покрыв их обыкновенным чёрным лаком. Накадзима взял меч, попробовал баланс, остроту клинка. И кивнул:
– Ладно. Можешь оставаться. Завтра утром приступишь к занятиям.
– Благодарю вас, Хироёси-о-сэнсэй, - Гурьев поклонился в ответ на поклон старого буси и улыбнулся, думая, что Накадзима не знает об этой улыбке.
Только на следующее утро до Гурьева дошло, насколько серьёзно относится к нему Накадзима. Он ждал, что его прогонят по всем кругам, через спарринги со старшими учениками и помощниками, и только потом, месяцев через пять-шесть, Хироёси-о-сэнсэй соизволит допустить его до себя. Что ж, удивление было уделом не одного лишь Гурьева. Накадзима сам вышел к нему. И додзё замер.
Никогда раньше не доводилось Гурьеву видеть такой грации движений уходов от атак. Мисима был ветром, но Гурьев почти догнал его. А сейчас… Накадзима, казалось, плыл по воздуху, и Гурьеву чудилось, что сэнсэй порхает, как бабочка. При каждом броске к нему он, начиная движение назад, уходил под разными углами в стороны по меняющимся траекториям, перепрыгивая с ноги на ногу, перемещая центр тяжести небольшого и потрясающе гибкого тела. Гурьеву так и не удалось коснуться Накадзимы. Да, подумал он. Долгий путь. Очень долгий.
Хоккайдо. Май 1930 г.
Чем больших успехов в обучении достигал Гурьев, тем суровее становился Хироёси-сэнсэй. Кроме самого Накадзимы, учителей у Гурьева было двое. Дзё-дзюцу
[36]преподавала ему ласковая, всегда улыбающаяся Мичико, для которой, впрочем, словно не существовало мышечного панциря, покрывавшего тело Гурьева, - если ей было нужно, он взлетал к потолку от её прикосновений. Потолки были низкие, но сути это не меняло. Вместе с родственником Накадзимы, Тагами, Гурьев оттачивал свои познания в каллиграфии, искусстве рисунка тушью и литературе. Под руководством Хироёси-сэнсэя Гурьев постигал неисчислимое множество вещей, которыми должен владеть в совершенстве настоящий воин Пути. Это было не только Бусидо, как для младших учеников, и даже не столько Бусидо. Дао Великого Пути, вмещающего в себя всё, - умение пользоваться Силой, как называли воины Пути внутренние энергии организма, искусство лечить и учить. Не только боевые искусства. Они - инструмент, не больше, и никак не цель. Не могут быть целью. Слишком просто.
Проблема заключалась в другом. Гурьев не узнал ничего принципиально для себя нового. Всё, чему он учился сейчас, было лишь повторением, углублением, закреплением пройденного. Да, на другом уровне, куда более высоком, чем прежде. Таком высоком, какой раньше он с трудом был способен вообразить. Но это не могло, не должно было являться причиной его присутствия здесь. Должно быть что-то другое. Что?! Это интересовало, - или, точнее сказать, тревожило - его больше всего. Здесь и сейчас - это.
Нет, он ничего не забыл. Просто отложил, отодвинул от себя. Так было нужно. И теперь он это тоже умел.
Проблема заключалась в другом. Гурьев не узнал ничего принципиально для себя нового. Всё, чему он учился сейчас, было лишь повторением, углублением, закреплением пройденного. Да, на другом уровне, куда более высоком, чем прежде. Таком высоком, какой раньше он с трудом был способен вообразить. Но это не могло, не должно было являться причиной его присутствия здесь. Должно быть что-то другое. Что?! Это интересовало, - или, точнее сказать, тревожило - его больше всего. Здесь и сейчас - это.
Нет, он ничего не забыл. Просто отложил, отодвинул от себя. Так было нужно. И теперь он это тоже умел.
Хоккайдо. Май 1931 г.
По прошествии первого года занятий у Гурьева появилось немного свободы. Но и это "немного" было гораздо больше, чем у остальных учеников Накадзимы. О причинах такого отношения он раздумывал не слишком часто. Все, в том числе и он сам, понимали, что Накадзима занимается с ним совершенно по-особому. Ни с кем из учеников - и не только учеников, но и младших наставников - не проводил Хироёси-сэнсэй столько времени, сколько с Гурьевым. Гурьева же это устраивало, как нельзя больше.
Свобода. Гурьев просто уходил в горы и подолгу оставался там, один на один с природой - воздухом, водой, деревьями, чудом удерживающих свои тела корнями на скалах. Здесь всё было другим, иным, чем дома, но ничего похожего на ностальгию он не ощущал. Он многое увидел и понял, отодвинувшись, обретя настоящее расстояние - и во времени, и в пространстве. Это было необходимо. Иначе - для чего он здесь?
С одной из таких вылазок Гурьев вернулся, неся за пазухой крошечный комочек серого пуха. Птенец свалился ему прямо в руки. Гурьев пытался отыскать гнездо, ползая по камням, но до темноты оставалось слишком мало времени - пора было обратно в замок, болтаться по горам во тьме Гурьеву не хотелось, тем более что узенький серп новой луны не обещал хорошего освещения. Птенец жалобно покачивал огромной головой с жёлтым клювом и закрытыми глазами и еле слышно попискивал.
– Эх ты, пичуга, - Гурьев вздохнул. - Ладно. Поехали. Вот сэнсэй обрадуется.
Накадзима, однако, не возразил. Гурьев придумал, как согревать птенца, и кормил его фаршем из мяса всякой мелкой живности, которая попадалась в силки, в изобилии расставленные в округе. И назвал маленького беркута Ранкаром.
Через два месяца Накадзима, увидев результат усилий Гурьева, покачал головой:
– Хочешь сделать из него ловчую птицу? Эта порода орлов своенравна. А ты - всё-таки странный мальчишка. Чего ты пытаешься добиться?
– Пусть выживет и научится добывать себе пищу. Я не верю в случайности, сэнсэй. Раз он оказался там и тогда, где и я - значит, мы нужны друг другу.
– Вряд ли он выживет на свободе, - с сомнением проговорил Накадзима. - Он ходит за тобой, как цыплёнок.
– Посмотрим, - упрямо наклонил голову Гурьев.
Свобода. Гурьев просто уходил в горы и подолгу оставался там, один на один с природой - воздухом, водой, деревьями, чудом удерживающих свои тела корнями на скалах. Здесь всё было другим, иным, чем дома, но ничего похожего на ностальгию он не ощущал. Он многое увидел и понял, отодвинувшись, обретя настоящее расстояние - и во времени, и в пространстве. Это было необходимо. Иначе - для чего он здесь?
С одной из таких вылазок Гурьев вернулся, неся за пазухой крошечный комочек серого пуха. Птенец свалился ему прямо в руки. Гурьев пытался отыскать гнездо, ползая по камням, но до темноты оставалось слишком мало времени - пора было обратно в замок, болтаться по горам во тьме Гурьеву не хотелось, тем более что узенький серп новой луны не обещал хорошего освещения. Птенец жалобно покачивал огромной головой с жёлтым клювом и закрытыми глазами и еле слышно попискивал.
– Эх ты, пичуга, - Гурьев вздохнул. - Ладно. Поехали. Вот сэнсэй обрадуется.
Накадзима, однако, не возразил. Гурьев придумал, как согревать птенца, и кормил его фаршем из мяса всякой мелкой живности, которая попадалась в силки, в изобилии расставленные в округе. И назвал маленького беркута Ранкаром.
Через два месяца Накадзима, увидев результат усилий Гурьева, покачал головой:
– Хочешь сделать из него ловчую птицу? Эта порода орлов своенравна. А ты - всё-таки странный мальчишка. Чего ты пытаешься добиться?
– Пусть выживет и научится добывать себе пищу. Я не верю в случайности, сэнсэй. Раз он оказался там и тогда, где и я - значит, мы нужны друг другу.
– Вряд ли он выживет на свободе, - с сомнением проговорил Накадзима. - Он ходит за тобой, как цыплёнок.
– Посмотрим, - упрямо наклонил голову Гурьев.
Хоккайдо. Август 1931 г.
Стояла великая сушь и жара. Грозы ходили по кругу над замком и селением, так и не решаясь пролиться на них дождём.
– Ну, что, цыплёнок, - Гурьев посмотрел на беркута и подмигнул. - Пора подниматься в небо. Что скажешь?
Беркут смотрел на него коричневым глазом - очень внимательно. И молчал.
– Вперёд, - Гурьев легко поднялся.
Гурьев представлял себе, что учить орла летать - задачка не из разряда плёвых. Но такого… Вот каким способом следует развивать в душе воина терпение и целеустремлённость, подумал Гурьев. Выдавать каждому по двухмесячному орлу - и с Богом. Он посмотрел на небо:
– Пора домой, цыплёнок. Ты наверняка проголодался. Завтра продолжим.
Беркут вдруг встопорщил разом все перья, став похожим на коричневый шар с клювом, и издал пронзительный возглас. Гурьев стремительно обернулся, меч скользнул в ладонь, - и замер. В двух саженях от него висела, чуть слышно потрескивая, шаровая молния. Огромная, как гимназический глобус. Гурьев никогда не слышал, чтобы шаровые молнии встречались таких размеров. Если она взорвётся, подумал Гурьев, нам конец. Мы станем паром. Облачком молекул.
– Не шевелись, цыпа, - проговорил он одними губами. По-русски. - Ради Бога, только не шевелись.
И вслед за вспышкой тысячи солнц наступила темнота.
– Здравствуй, Мичико-тян, - Гурьев улыбнулся и открыл глаза. - Давно я тут?
Девушка вдруг отпрянула, прижав ладонь к губам, и в её зрачках плеснулся страх, смешанный со странным благоговением, которого Гурьев прежде не замечал. Что-то с моим лицом, подумал он. Его не испугали возможные ожоги, да он и почувствовал бы. Наверное. И существовало на свете не так уж много вещей, способных напугать Мичико, выросшую в семье Накадзимы. Что же со мной, недоумённо приподнял брови Гурьев.
– Глаза, - проговорила Мичико, и слеза прочертила дорожку по бархатной коже её щеки. - О, милосердная Каннон [37]. Твои глаза.
Мичико вдруг стремительно поднялась и опрометью выскочила из комнаты. Минуту спустя вошёл Накадзима. Увидев учителя, Гурьев попытался встать, но Накадзима окриком заставил его оставаться в прежней позе. И, шагнув к Гурьеву, заглянул ему в глаза. И вздрогнул.
Этого не может быть, подумал Гурьев. Сэнсэй? Что же такое вы увидели в моих глазах, сэнсэй, подумал Гурьев. И повторил свой вопрос вслух.
– Не знаю, - в голосе Накадзимы звучало нечто, похожее на удивление или даже растерянность. И это тоже было совершенно невероятно, ещё более, чем всё остальное. - Взгляни сам.
Гурьев заглянул в старинное бронзовое зеркало, поданное Накадзимой, - и ничего не увидел. Лицо как лицо. Глаза как глаза. Кажется, чуть светлее обычного. Светлее?
– Да, - кивнул Накадзима. - Они не были такого цвета. И в них никогда не было такого света, мой мальчик. Что это было? Молния?
– Да. Только не совсем обычная. Шаровая.
– Я знаю о таком. Но никогда не видел.
– Я тоже предпочёл бы не видеть. А где беркут?
– Птица в кузнице. У него тоже произошло что-то с глазами.
– Вот как.
– Что ты чувствуешь, мальчик?
– Ничего… Особенного. Простите, сэнсэй. Я пришёл сам?
– Нет. Твой орёл прилетел сюда, вломился в додзё и начал вопить так, что мы поняли - что-то случилось. А потом он привёл нас к тебе. Ты был без памяти две ночи и день.
– Значит, я всё-таки научил его летать, - Гурьев улыбнулся. - А мой меч?
– Извини, пожалуйста. Твоего меча больше нет, - покачал головой Накадзима. - Вот то, что от него осталось.
Гурьев долго рассматривал оплавленный штырь длиной чуть более пяди, торчащий из обугленной деревяшки с намертво прикипевшими к ней остатками акульей шкуры. Потом посмотрел на свою руку. Кожа на ладони была розовой и чистой, как у младенца.
– Ничего не понимаю, - задумчиво пробормотал он по-русски.
– Что?
– Нет-нет, сэнсэй, - спохватился Гурьев. - Ничего. Я просто не понимаю.
– Никто не понимает, - кивнул Накадзима. - Я тоже. Ты можешь встать?
– Не только могу. Сейчас встану, - Гурьев поднялся, встряхнулся, передёрнул плечами. - А ещё я голоден, как дракон с острова Комодо.
Если бы его спросили сейчас, с какой стати он вспомнил про гигантских ящериц, весть об открытии которых облетела все географические журналы лет пять назад, Гурьев не нашёлся бы с ответом. Ему показалось, что Накадзима хочет спросить его, что это за драконы такие. Нет, конечно. Не может быть. Это ему только показалось.
Ухватив по дороге пару рисовых лепёшек, Гурьев потрусил в кузницу. Войдя внутрь, он не сразу увидел орла. Беркут приподнял крылья, издал своё радостное "кьяк-кьяк" и неуклюже скакнул к нему. Всё-таки земля - не его стихия, подумал Гурьев. А когда увидел глаза беркута, удивился так, что на секунду прекратил жевать.
Орёл смотрел на него снизу вверх, и глаза его были светло-янтарного цвета, такой глубины и насыщенности, что от восторга захватывало дух. А ещё ему показалось, что взгляд этот был… осмысленным. Человечьим.
– Ах ты, цыплёнок, - проворчал Гурьев, присаживаясь на корточки. - Надеюсь, тебя не забыли покормить.
Затем произошло то, чему Гурьев даже названия не смог подобрать. Ни в тот миг, ни позже. Он вдруг увидел себя. Глазами беркута. И картинки, промелькнувшие в его, Гурьева, мозгу, сложились в слова.
"Я сыт. Люди дали еду. Много. Ты. Хорошо".
Беркут смотрел на Гурьева своими потрясающими глазами, и в них была радость.
Гурьев сел на пятую точку и уставился на беркута. Этого не может быть, проскрипело в голове. Этого не может быть.
Прошло несколько минут, прежде чем Гурьеву удалось справиться с охватившим его чувством, похожим на панику. Нет, это не было паникой, конечно. Но, всё-таки. Как, скажите на милость, должен чувствовать себя человек, который вдруг понял, что разговаривает с птицей?!? А птица понимает его. И разговаривает с ним.
– И что теперь? - тупо спросил Гурьев вслух.
"Мне хорошо. Ты рядом. Хорошо. Будем охотиться. Ты и я".
– Подождёшь, - сердито сказал Гурьев. - Может, скажешь, как тебя зовут?
"Зовут. Ты зовёшь. Я рядом".
– Никакого с тебя толку, - Гурьев взъерошил перья у беркута на спине. - Ну, что с тебя взять… Теперь тебе нужно новое имя. Когда Авраам вступил в союз со Всевышним, то Творец удлинил ему имя. Придётся и тебе удлинить. Раз ты к старому имени привык… Мы тоже добавим букву. Рранкар. Тебе нравится?
"Хорошо. Звать. Я рядом".
Он понимает, подумал Гурьев. Он меня понимает. Интересно, я только с ним могу вот так? Или… С другими - тоже? О, Господи. Вот же угораздило меня так попасться. Влипнуть.
Он решил пока ничего никому не рассказывать. Сославшись на головную боль, Гурьев отправился бродить по замку. Ему нужно было собраться с мыслями. И не только. Но это было не так уж легко, потому что беркут явно не желал от него отлипнуть. Так и ходили. Взад и вперёд. Разговаривали.
– Ну, что, цыплёнок, - Гурьев посмотрел на беркута и подмигнул. - Пора подниматься в небо. Что скажешь?
Беркут смотрел на него коричневым глазом - очень внимательно. И молчал.
– Вперёд, - Гурьев легко поднялся.
Гурьев представлял себе, что учить орла летать - задачка не из разряда плёвых. Но такого… Вот каким способом следует развивать в душе воина терпение и целеустремлённость, подумал Гурьев. Выдавать каждому по двухмесячному орлу - и с Богом. Он посмотрел на небо:
– Пора домой, цыплёнок. Ты наверняка проголодался. Завтра продолжим.
Беркут вдруг встопорщил разом все перья, став похожим на коричневый шар с клювом, и издал пронзительный возглас. Гурьев стремительно обернулся, меч скользнул в ладонь, - и замер. В двух саженях от него висела, чуть слышно потрескивая, шаровая молния. Огромная, как гимназический глобус. Гурьев никогда не слышал, чтобы шаровые молнии встречались таких размеров. Если она взорвётся, подумал Гурьев, нам конец. Мы станем паром. Облачком молекул.
– Не шевелись, цыпа, - проговорил он одними губами. По-русски. - Ради Бога, только не шевелись.
И вслед за вспышкой тысячи солнц наступила темнота.
* * *
Гурьев пришел в себя и некоторое время лежал, пытаясь понять, где он и что с ним. Удивило его то, что никакой боли или слабости он не чувствовал. Наоборот - странная лёгкость во всём теле и невероятная ясность мысли. Чуть-чуть приоткрыв веки, он увидел сидящую у его ложа Мичико. Лицо девушки показалось Гурьеву встревоженным.– Здравствуй, Мичико-тян, - Гурьев улыбнулся и открыл глаза. - Давно я тут?
Девушка вдруг отпрянула, прижав ладонь к губам, и в её зрачках плеснулся страх, смешанный со странным благоговением, которого Гурьев прежде не замечал. Что-то с моим лицом, подумал он. Его не испугали возможные ожоги, да он и почувствовал бы. Наверное. И существовало на свете не так уж много вещей, способных напугать Мичико, выросшую в семье Накадзимы. Что же со мной, недоумённо приподнял брови Гурьев.
– Глаза, - проговорила Мичико, и слеза прочертила дорожку по бархатной коже её щеки. - О, милосердная Каннон [37]. Твои глаза.
Мичико вдруг стремительно поднялась и опрометью выскочила из комнаты. Минуту спустя вошёл Накадзима. Увидев учителя, Гурьев попытался встать, но Накадзима окриком заставил его оставаться в прежней позе. И, шагнув к Гурьеву, заглянул ему в глаза. И вздрогнул.
Этого не может быть, подумал Гурьев. Сэнсэй? Что же такое вы увидели в моих глазах, сэнсэй, подумал Гурьев. И повторил свой вопрос вслух.
– Не знаю, - в голосе Накадзимы звучало нечто, похожее на удивление или даже растерянность. И это тоже было совершенно невероятно, ещё более, чем всё остальное. - Взгляни сам.
Гурьев заглянул в старинное бронзовое зеркало, поданное Накадзимой, - и ничего не увидел. Лицо как лицо. Глаза как глаза. Кажется, чуть светлее обычного. Светлее?
– Да, - кивнул Накадзима. - Они не были такого цвета. И в них никогда не было такого света, мой мальчик. Что это было? Молния?
– Да. Только не совсем обычная. Шаровая.
– Я знаю о таком. Но никогда не видел.
– Я тоже предпочёл бы не видеть. А где беркут?
– Птица в кузнице. У него тоже произошло что-то с глазами.
– Вот как.
– Что ты чувствуешь, мальчик?
– Ничего… Особенного. Простите, сэнсэй. Я пришёл сам?
– Нет. Твой орёл прилетел сюда, вломился в додзё и начал вопить так, что мы поняли - что-то случилось. А потом он привёл нас к тебе. Ты был без памяти две ночи и день.
– Значит, я всё-таки научил его летать, - Гурьев улыбнулся. - А мой меч?
– Извини, пожалуйста. Твоего меча больше нет, - покачал головой Накадзима. - Вот то, что от него осталось.
Гурьев долго рассматривал оплавленный штырь длиной чуть более пяди, торчащий из обугленной деревяшки с намертво прикипевшими к ней остатками акульей шкуры. Потом посмотрел на свою руку. Кожа на ладони была розовой и чистой, как у младенца.
– Ничего не понимаю, - задумчиво пробормотал он по-русски.
– Что?
– Нет-нет, сэнсэй, - спохватился Гурьев. - Ничего. Я просто не понимаю.
– Никто не понимает, - кивнул Накадзима. - Я тоже. Ты можешь встать?
– Не только могу. Сейчас встану, - Гурьев поднялся, встряхнулся, передёрнул плечами. - А ещё я голоден, как дракон с острова Комодо.
Если бы его спросили сейчас, с какой стати он вспомнил про гигантских ящериц, весть об открытии которых облетела все географические журналы лет пять назад, Гурьев не нашёлся бы с ответом. Ему показалось, что Накадзима хочет спросить его, что это за драконы такие. Нет, конечно. Не может быть. Это ему только показалось.
Ухватив по дороге пару рисовых лепёшек, Гурьев потрусил в кузницу. Войдя внутрь, он не сразу увидел орла. Беркут приподнял крылья, издал своё радостное "кьяк-кьяк" и неуклюже скакнул к нему. Всё-таки земля - не его стихия, подумал Гурьев. А когда увидел глаза беркута, удивился так, что на секунду прекратил жевать.
Орёл смотрел на него снизу вверх, и глаза его были светло-янтарного цвета, такой глубины и насыщенности, что от восторга захватывало дух. А ещё ему показалось, что взгляд этот был… осмысленным. Человечьим.
– Ах ты, цыплёнок, - проворчал Гурьев, присаживаясь на корточки. - Надеюсь, тебя не забыли покормить.
Затем произошло то, чему Гурьев даже названия не смог подобрать. Ни в тот миг, ни позже. Он вдруг увидел себя. Глазами беркута. И картинки, промелькнувшие в его, Гурьева, мозгу, сложились в слова.
"Я сыт. Люди дали еду. Много. Ты. Хорошо".
Беркут смотрел на Гурьева своими потрясающими глазами, и в них была радость.
Гурьев сел на пятую точку и уставился на беркута. Этого не может быть, проскрипело в голове. Этого не может быть.
Прошло несколько минут, прежде чем Гурьеву удалось справиться с охватившим его чувством, похожим на панику. Нет, это не было паникой, конечно. Но, всё-таки. Как, скажите на милость, должен чувствовать себя человек, который вдруг понял, что разговаривает с птицей?!? А птица понимает его. И разговаривает с ним.
– И что теперь? - тупо спросил Гурьев вслух.
"Мне хорошо. Ты рядом. Хорошо. Будем охотиться. Ты и я".
– Подождёшь, - сердито сказал Гурьев. - Может, скажешь, как тебя зовут?
"Зовут. Ты зовёшь. Я рядом".
– Никакого с тебя толку, - Гурьев взъерошил перья у беркута на спине. - Ну, что с тебя взять… Теперь тебе нужно новое имя. Когда Авраам вступил в союз со Всевышним, то Творец удлинил ему имя. Придётся и тебе удлинить. Раз ты к старому имени привык… Мы тоже добавим букву. Рранкар. Тебе нравится?
"Хорошо. Звать. Я рядом".
Он понимает, подумал Гурьев. Он меня понимает. Интересно, я только с ним могу вот так? Или… С другими - тоже? О, Господи. Вот же угораздило меня так попасться. Влипнуть.
Он решил пока ничего никому не рассказывать. Сославшись на головную боль, Гурьев отправился бродить по замку. Ему нужно было собраться с мыслями. И не только. Но это было не так уж легко, потому что беркут явно не желал от него отлипнуть. Так и ходили. Взад и вперёд. Разговаривали.
Хоккайдо. Август 1931 г.
На первой же после своего странного приключения тренировке Гурьев понял, что может двигаться быстрее учителя. Он так удивился, что пропустил удар. Накадзима был слишком мудр и опытен, чтобы удивляться. Он встревожился:
– Что с тобой?
– Ничего, - Гурьев поклонился. - Я исправлюсь, сэнсэй.
– Ты здоров?
– Да, сэнсэй.
Когда Гурьев опрокинул Накадзиму на татами, шагнул назад и застыл в поклоне, сэнсэй поднялся не сразу. Остальные замерли, словно статуи, с ужасом и благоговением глядя на Гурьева.
– Можешь повторить это? - спросил Накадзима.
– Могу, сэнсэй.
И Гурьев повторил. Потом - ещё и ещё. И Накадзима остановил бой. Он понял.
– Что с тобой?
– Ничего, - Гурьев поклонился. - Я исправлюсь, сэнсэй.
– Ты здоров?
– Да, сэнсэй.
Когда Гурьев опрокинул Накадзиму на татами, шагнул назад и застыл в поклоне, сэнсэй поднялся не сразу. Остальные замерли, словно статуи, с ужасом и благоговением глядя на Гурьева.
– Можешь повторить это? - спросил Накадзима.
– Могу, сэнсэй.
И Гурьев повторил. Потом - ещё и ещё. И Накадзима остановил бой. Он понял.
Хоккайдо. Июль 1933 г.
Гурьев научился управлять многими из своих новых свойств, - и мозга, и тела. Научился гасить огонь, полыхавший в глазах и вгонявших в панический ужас всех, кому довелось этот огонь увидеть. Странно, он сам по-прежнему не замечал никаких перемен со своими глазами: как и в первый день после пробуждения из забытья, они казались ему лишь едва посветлевшими. Но это оказалось не единственным результатом. Небесное электричество непостижимым образом повлияло на энергетические токи в его теле. Все навыки работы с энергией и сознанием обрели совершенно иной, куда более глубокий смысл. Его собственное сознание раздвинулось и вобрало в себя так много, что этому уже не имело смысла удивляться. Нет, не совсем так. В мире нет ничего удивительного, так как в мире удивительно всё, и поэтому удивляться чему-то одному глупо. Это всё равно, что утратить картину мира как целого, а значит - стать беззащитным. Только наполняющее всё существо, спокойное удивление окружающим миром приносит наслаждение им, заставляет каждый миг ощущать его вкус по-другому, приносит знание о нём.